Онлайн библиотека PLAM.RU


«Зазеркалье»

Наука – это всегда движение вперед. Сама наука, познание нашего мира, безотносительно к рукам, в которых находятся некоторые особенные ее достижения, – это всегда путь «к звездам». Особенно практична глубокая, фундаментальная наука, причем в любой области знаний. Многое в нашей области науки уже известно, причем недавние «просто факты» становятся звеньями системы. Познается благодаря успехам методов то, что казалось непознаваемым – и сейчас и, может быть, вообще. Оберегая свою область науки, и без того прошедшую сложный путь, от – скажем так – лишней критики, я старалась держаться подальше от так называемых странных явлений. Однако последние годы были в моей судьбе на редкость трагичными и буквально заставили думать и о своем человеческом и научном долге, и о том, что можно не успеть сделать что-то, чего не решается сделать никто другой из научного мира и что поэтому становится моим долгом.

Я всю свою долгую жизнь изучала живой мозг человека. И, так же как и все, в том числе и люди других специальностей, неизбежно сталкивалась со «странными» явлениями. Причем очень многое – фальшивка, шарлатанство; многое только кажется странным, его можно объяснить уже сейчас, и, таким образом, многое «сверхъестественное» (странное) становится естественным. Но не всё. «Есть многое на свете, друг Горацио…» И вот о многом, что как бы есть и чего как бы нет, что почти все знают, но либо обходят молчанием, либо яростно критикуют, навешивая ярлыки, я тоже расскажу здесь. Потому что я не хочу делать вид, что этого нет. Потому что я надеюсь, придет время – и «странные» явления будут более понятными, что, кстати, отсечет дорогу и шарлатанам всех мастей. Потому что лишь приняв их в расчет – и, конечно, не только то, о чем я пишу, а и многое, о чем я не пишу, – можно будет себе представить более полную картину того, как же мыслит человек. И, может быть, более полно – что такое человек.

Когда я рассказывала о том, как в нейрофизиологических исследованиях мы вышли на своеобразное «плато», что, как я писала ранее, не означало невозможности продолжения работ, а лишь уменьшало вероятность нового прорыва в изучении мозга, речь шла о целесообразности сочетанного нейрофизиологического и прижизненного нейрохимического неинвазивного изучения мозга. Изучения его микроединиц и макропространства, получения сведений о том, что происходит в микронной зоне, и того, что развивается в объеме всего мозга. Наилучшим методическим сочетанием здесь являлось дальнейшее использование возможностей вживленных электродов и позитронно-эмиссионной техники или мощной функциональной магниторезонансной томографии.

Однако уже тогда, когда такого комплекса у нас еще не было, я заинтересовалась явлениями, которыми как-то не принято заниматься в серьезных научных исследованиях, теми, которые могут быть обозначены как особые случаи – «странные» явления: сверхсильные влияния одного человека на другого или на других в заданной ситуации, причем влияние не только на психическую, но и на соматическую сферу, ви?дение отдаленных событий настоящего, прошлого и (что уж ни в какие ворота не лезет!) будущего. И еще. Полупопулярная литература после создания реанимационной службы все больше наполняется сообщениями о выходе чего-то (души?) из тела – с возвратом в него, естественно, в случае оживления. Это описывается разными авторами и наблюдается далеко не у всех больных. Почему? Известный нейрохирург А. после двух клинических смертей на вопрос: что там? – отвечал: там черная яма… Только ли «реанимационный» это феномен? Или выход души из тела может наблюдаться и не рядом со смертью? Также невероятными кажутся сообщения о контактах отдельных лиц с теми (или душами тех), кто ушел из жизни…

Словом, «Зазеркалье». Против врачебно-вредящих влияний на расстоянии выступила наша Церковь, против описания реанимационных феноменов – американская ортодоксальная церковь. Однако в разговоре с владыкой Иоанном, митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским, прозвучали совсем другие акценты. Мы говорили о как будто бы поступившем в Санкт-Петербург приборе, очень нужном нам для диагностики больных с болезнями мозга, для нас – подсобном к позитронно-эмиссионному томографу. Прибора мы не получили, у владыки были на него свои планы, однако его заинтересовали наши мысли о прорыве в очень трудно познаваемые области науки. В соответствии с формулами, принятыми в Церкви, владыка неожиданно для меня произнес: «Благословляю вас на эти исследования». Как мне потом разъяснили, это примерно то же, что в светской жизни приказ к действию. Не просто одобрение научного интереса к «странным» явлениям, а приказ изучать их.

Давайте, читатель, отступим от темы – я попытаюсь рассказать, почему я этому благословению-приказу придаю значение. И, кстати, большое.

Что сделали Змей и Ева в раю? Ева под влиянием Змея (злой силы!) вкусила от древа познания… Ну а затем, как известно, начались все неприятности Евы и соблазненного ею Адама.

Древо познания добра и зла. Наука. Наука, спасающая человека, природу, несущая добро людям, – и наука, вмешивающаяся в жизнь человечества с мгновенным и отдаленным во времени злом, разрушающая природу, вплоть до самой жизни на Земле. Электричество, освещающее наше жилище, и атомная электростанция, дающая необходимую для этого энергию. Лазер во всех его вариантах. Коррекция неисправности в генетическом хозяйстве организма – и… Ну, да всем хорошо известны газетные сообщения об «ужасах» генной инженерии. Клонирование… Как трагична жизнь родителей больного ребенка – дома ли он, в доме ли для инвалидов! И какой страшной может быть непобедимая бактерия, вирус!

Так все-таки, почему же я так ценю благословение митрополита? Образованный, современный и глубоко верующий, владыка Иоанн не закрывал дорогу в неизвестное. Он отдавал это неизвестное в наши руки, понимая, вероятно, что для нас это – скорее антиреклама, чем реклама, и, уж конечно, подход к вопросу будет самый бережный, ничто не будет использовано во зло. А 18–20 марта 1998 г. в Москве состоялся Всемирный Русский Народный Собор на тему «Вера и Знание», где блестящие сообщения сделали президент Российской Академии наук Ю.С. Осипов и владыка Кирилл. Вступительную речь произнес патриарх всея Руси Алексий И.

И еще одно отступление. Я не знаю, что здесь совпадение, что – закономерность. Но во всех тех редких случаях, когда мы реально приближались к прорыву, «шли на прорыв» в неизвестное, вокруг нас, и в частности вокруг меня, начиналась какая-то более или менее неприятная «метель» – множество социальных и личных неприятностей. О том же рассказывают и некоторые другие ученые – в частности, те, кто занимается обратимостью времени (например, профессор А.А. Гриб, заведующий кафедрой высшей математики Санкт-Петербургского университета экономики и финансов).

Есть ли тут материальное начало? Думается, что очень важно именно здесь, в «Зазеркалье», скрупулезно отделять «чистых от нечистых», простое материальное нашего обширного мировоззрения и сложные, странные, но существующие явления.

Когда я проанализировала свои «прорывы» и свои «метели» спустя многие годы, что позволило мне объективно отнестись не только к окружающим, но и к себе, я пришла к выводу, что надо расширить применение мудрой пословицы: «Умный винит себя, дурак – товарища». Дело в том, что в минуты (иногда – в годы) творческого подъема, того, в котором только и возможен прорыв в неизвестное, новое, не говоря уж о «Зазеркалье», человек меняется. Казалось бы, азбучная истина. Ученый, конечно же, находится в другом состоянии – подъема, озарения, внешне проявляющихся чем-то вроде гордости, своеобразного уважения к себе. Гордость за еще не сделанное? Гордость за возможность осуществить прорыв? Не та ли это «гордыня», которая лидирует в списке семи смертных грехов? Надеюсь, что не та, но… довольно близко.

И «метель» кружится вокруг ученого, вызвавшего ее на себя тем, что изменился он сам. Я очень не скоро пришла к этим мыслям. Сейчас полагаю: да, так быть может. Думаю даже, что так оно и есть, хотя мне очень нелегко далось и это осознание, и это признание. Но, конечно, признание легче, чем осознание, понимание причин социально-биологической «метели». Хотя вряд ли все именно этим исчерпывается. Конечно, все не так просто… (Кстати, как возрастает уважение к человеку, когда он говорит эти слова!..)

В маленьком кругу товарищей будущих скорых открытий чувство окрыленности, внутренней силы вызывает подъем; люди, идущие вместе, загораются, думают и работают лучше, интереснее, легче. Вокруг – у тех, кто не вместе идейно и исполнительски, но все равно близко, – все это часто вызывает зависть и раздражение, переходящее у отдельных лиц в агрессию, и их агрессия, особенно если личность не одарена ничем, кроме пассионарности, или преимущественно ею, ведет за собой раздраженных. Примерно так: эти там, похоже, нашли клад или вот-вот найдут. Пусть делятся. Мы тоже тут были…

Мысленно я вижу теперь подобные ситуации в виде двух хороводов: маленького – внутри, большого – снаружи, движущихся в разные стороны. И так как каждый человек в маленьком хороводе, как и во всех таких празднично-театральных ситуациях, стоит спиной к тем, кто в большом, он очень уязвим и, хотя и по-разному, физически выживает в двух ситуациях: сохраняясь как победитель (если!) или сдаваясь как побежденный (если!). А вокруг живет действительно большой мир, больше или меньше вникающий в существо происходящего. (То ли он шубу украл, то ли у него шубу украли, но что-то было.) Наиболее выгодно для человека во внутреннем хороводе уметь при победе совсем забывать про «метель». «Какое все это имело значение, если есть Победа?» Или, как любила говорить моя мать: «А все-таки это получилось, а все-таки я (мы) этого добилась». Цена не имела значения.

А я знаю, что и где со мной сделала цена, чего я каждый раз лишаюсь после очередной «метели».

Последняя – и самая страшная – «метель», где ведущими стали мои самые близкие, но не вошедшие во внутренний хоровод, начиналась постепенно. Мне совсем не казалось, что она перейдет в «ураган», мне не верилось… но это есть теперь, было в моей жизни. Есть это и в их жизнях, жизнях людей второго хоровода… И этого не вычеркнешь.

Развивая нейрофизиологические исследования, я почувствовала не одно, как я писала ранее, а одновременно два «плато», разного уровня, разной преодолимости. Первое (и о нем подробно сказано ранее): мы не можем продолжать далее без знания о том, что происходит в целом мозге. Именно объединение знаний о точечных событиях в мозге и о том, что происходит в целом мозге (ПЭТ), даст возможность нового прорыва в неизвестное и одновременно поможет подтвердить или отвергнуть то, что формировалось на основе имевшихся ранее возможностей. Без этого технологического уровня буквально нельзя дышать сегодня в науке о мозге. Об этом я написала специально в главе «Почему ПЭТ?».

А второе «плато», или, скорее, «стена», было бледным, размытым, его и плато-то я еще далее мысленно не называла. Какая-то ватная стена: и есть она, и нет ее. Это было и чувство, и знание того, что сегодня еще нет методико-технологического подхода к пониманию некоторых «странных» явлений человеческой психики – как минимум, а может быть, и к механизму сложных явлений психики вообще. Но осознание последнего пришло позже.

Сначала все казалось исключениями: пророчества болгарки Ванги; общение с теми, кого уже нет, американца Андерсена; влияние на аудиторию и отдельных людей Кашпировского.

Мы с детства слышали о пророках, о ясновидящих. Но это были какие-то особые люди, жившие давно, да иногда казалось: а жившие ли? И так ли все было? Мы знаем, как лжет история народов, написанная «ориентированным» человеком, а не безразличным монахом-летописцем. Почему бы не лгать истории личностей? Почему бы не выдумать героев, если они нужны – ну мало ли для чего?

Во второй мировой войне нужен был и массовый, и индивидуальный героизм. Если чего-то не хватало – создавался образ, и люди шли за образом. Или, в крайнем случае, за лозунгом. Атеизм, как кажется его приверженцам, способствует науке. На самом деле вера может способствовать больше, чем атеизм. Атеизм как мировоззрение очень обедняет духовную жизнь человека и ставит преграды возможностям его познания.

Как же обстоит дело со «странными» явлениями сейчас, на границе третьего тысячелетия? Оставим пока рассуждения, посмотрим факты.

Была будто бы реальная пророчица. Жила она в Болгарии, близ города Петрич, в селе – вернее, принимала посетителей в селе, а жила в самом Петриче, – Евангелина, тетя Ванга, к которой приезжали узнать, что с пропавшей коровой, что с пропавшим человеком, будет ли жить больная, – да мало ли о чем может захотеть узнать человек.

Приехала я в Болгарию, когда мы все были воодушевлены нашей революцией сверху, нашей перестройкой, – и не узнала Болгарию после почти тридцатилетнего перерыва. Кругом все так же, как в то время у нас, – пустые прилавки, специальные закрытые магазины для партийно-государственной элиты и почетных гостей. А и там-то какое убожество! (Мы сейчас забыли, что в конце правления Брежнева именно так жили, спасаясь низкими ценами на продукты первой необходимости и знакомством со спекулянтами.) Мои научные лекции в Болгарии шли при закрытых дверях: не дай Бог, я поделюсь нашими восторгами (время разочарований и негативизма было еще впереди). Мы стали угрозой устоявшемуся раю элиты, и элита это хорошо чувствовала. Все это меня – в тогдашней нашей эйфории – не очень-то встревожило. К Ванге! К Ванге!!!

Но сначала все-таки пришлось заехать на чашку кофе к секретарю горкома Петрича – правила игры распространялись и на «чудеса», или, как мы приняли ранее, «странные» явления. Правда, речь шла о прекрасной Болгарии, о ее южных краях (естественно, наиболее прекрасных), и о том, что мне надо торопиться. Кстати, действительно не опоздать к Ванге помог только переход на летнее время, не учтенный в нашей поездке и не учитываемый Вангой. Она, как выяснилось позднее, всегда очень точно (слепая!) знала, который час, но не признавала переходов ни на летнее, ни на зимнее время. Или, судя по реальности, с которой я встретилась при посещении Ванги, она жила всегда по тому времени, которое у нас называется зимним.

До этой поездки я видела в Софийской студии документальных фильмов фильм о Ванге. Он, безусловно, впечатляет, однако ни в какое сравнение не идет даже с короткой личной встречей. Ведь не секрет, что, какие бы чудеса мы ни увидели в записи, сделанной не нами, мы вносим поправку в то, что видим на экране, равно как будет вносить поправки и любой другой зритель, если «чудеса» будем на пленке предъявлять мы.

Водитель оставил машину метрах в трехстах от домика Ванги, на пыльной проселочной дороге, по которой мы и пошли дальше. Там же стояло еще несколько машин посетителей, приехавших ранее нас. Иными словами, звуки приехавшей и не близко от дома Ванги остановившейся машины не только вообще, но и в тот день не могли считаться чем-то специально привлекающим внимание. А шли мы по мягкой от пыли проселочной дороге, и, таким образом, шаги наши не были слышны. И тем не менее вскоре после того, как я подошла к забору вокруг дворика при домике Ванги и встала за одним из многочисленных жаждущих встречи с Вангой, раздался ее пронзительный голос: «Я знаю, что ты приехала, Наталья, подойди к забору, не прячься за мужчину». Так как я всего этого не ожидала, да еще не Бог весть как понимала болгарско-македонскую речь Ванги, то сообразила, что произошло, с третьего или с четвертого перевода, – люди обернулись ко мне и, как могли, объяснили, о чем идет речь, что сказала Ванга. О моем приезде в этот день Ванга была предупреждена заранее, ей могли сказать, что я приехала, – так спокойно я восприняла эту первую «странность». Прием посетителей начался в точно назначенное время, и Ванга сразу же прислала ко мне кого-то из своих близких сказать, что не принимает меня среди первых, так как ей нужно «войти в определенное состояние, разогреться».

Перед встречей с Вангой я очень хотела помолчать и сосредоточиться. Но, случайно или нет, мое окружение, приехавшие со мной медики, сделало все, чтобы это было невозможным. И я договаривала ответ на какой-то очередной вопрос, когда меня позвали к Ванге. Малюсенькие деревенские сени – ну, что-нибудь метра два на полтора. У окна стол. Против входа на стуле за этим столом сидит Ванга, «тетя Ванга», которая всех называет на «ты» и которую надо также называть на «ты». Она слепая, лицо перекошено, но по мере того, как на нее смотришь, лицо кажется все более и более привлекательным, чистым и милым, хотя она поначалу была уж никак мной не довольна. Не было у меня традиционного куска сахара, который я должна была сутки держать при себе до прихода к ней, – по убеждению Ванги, кусок сахара за сутки впитает в себя информацию о приходящем, а затем Ванга пальцами рук ее считывает. Традиционный подарок… Я подарила ей чудный павловопосадский платок в полиэтиленовом пакете. Ванга протянула руку за сахаром. «Нет у меня сахара, тетя Ванга…» Вынула из пакета платок: «Ах, да ты же совсем его не трогала» – и начала поглаживать полиэтиленовый пакет. «Ты зачем пришла? Что знать хочешь?» – «Ничего специального, – ответила я, – хотела познакомиться с тобой. Я исследую свойства мозга человека, и мне хотелось самой поговорить с тобой». – «Для науки, значит, ну да. Марию знаешь? Якова знаешь? Сергея?» – «Нет, тетя Ванга, не знаю».

Помолчала Ванга, откинулась на стуле, что-то недовольно пробормотала (кажется, о науке) и вдруг слегка отклонилась влево, лицо стало заинтересованным. «Вот сейчас твоя мать пришла. Она здесь. Хочет тебе что-то сказать. И ты ее можешь спросить».

Зная, что Ванга нередко говорит о недовольстве ушедших в иной мир родственников, о том, что они сердятся из-за невнимания детей к их могилам, я, ожидая того же ответа, сказала Ванге: «Мама, наверное, сердится на меня». (Мама умерла в 1975 г., я у Ванги была в 1989-м. Я после смерти мамы ездила пять лет подряд к ней на могилку.) Ванга послушала-послушала и вдруг говорит: «Нет. Она на тебя не сердится. Это все болезнь; она говорит: это все болезнь». (Кстати, мама при жизни часто именно так и говорила.) И далее – мне, одновременно показывая руками: «У нее же был вот такой паралич. – Руки Ванги имитируют дрожание. – Вот такой». – «Паркинсонизм, – комментирую я. – Да, да, правильно, паркинсонизм. Так и было, мама двенадцать лет болела тяжелейшим паркинсонизмом…»

«У матери к тебе две просьбы: сходи к монахам и закажи, чтобы ее поминали. К монахам». – «В Ленинграде, – спрашиваю я, – в Москве?» – «Да нет, к монахам». – «Загорск?» – «Да, да, Загорск. А вторая просьба – поезжай в Сибирь». – «Навсегда? Когда? Куда?» – «Куда тебе сказано, в Сибирь. Не навсегда. Когда? Сама поймешь, скоро… А что это – Сибирь? – Ванга смеется. – Город? Место?» – «Да никого у меня в Сибири нет. И зачем я туда поеду?» – говорю я. Ванга: «Не знаю. Мать просит».

Кстати, совершенно неожиданно по приезде в Ленинград я получила приглашение в Сибирь на чтения, посвященные моему деду – академику В.М. Бехтереву. И не поехала. И жалею об этом до сих пор. Значительно более поздняя поездка оказалась просто приятной: Байкал красив и с пологой и со скалистой стороны.

Может быть, если бы… Но кто может сейчас ответить на этот вопрос?!

А дальше Ванга начала меня спрашивать: «Где твой отец?» – «Не знаю», – не совсем правду ответила я. «Как же ты не знаешь, ведь это же было убивство, убивство! А где гроб? (Гроб – это могила.) Гроб его где?» – «Не знаю». – Здесь уже правда. – «Как же ты не знаешь, ты должна знать, ты постарайся – и будешь знать».

Ах, Ванга, Ванга, подумала я, ну кто же мне скажет, где лежат кости моего расстрелянного отца!

Сказали. Переспросила через другие каналы. Подтвердилось. Весьма вероятно, что вместе с такими же несчастными мой отец похоронен вблизи Ленинграда, в Левашово…

«А ты зачем ходишь к замминистра? Не твой это человек, пообещает – и ничего тебе не сделает, ходи к министру. Это – твой человек» (Ванга). Действительно, в последнее время я пробовала решать организационные, строительные и денежные вопросы с заместителем министра здравоохранения СССР. Ничего из этого не вышло. Позже я к нему, по крайней мере систематически, не обращалась. Трудна директорская должность, особенно директора вне Москвы. От этой непролазной бюрократии я уставала больше, чем от всего остального. Поэтому и решила избавиться от директорства к 65 годам. О чем объявила в 64 года вполне официально. Чем и развязала в институте яростную борьбу за власть. Но об этом – в другом месте.

Мне казалось, что о моих походах к замминистра тетушка Ванга уж никак не должна была знать. Догадалась случайно? Сейчас полагаю – догадаться об этом невозможно: мои приезды в Москву были в разное время.

Дальше: «Что-то я очень плохо вижу твоего мужа, как в тумане. Где он?» – «В Ленинграде». – «В Ленинграде… да… плохо, плохо его вижу». Несколько месяцев спустя мой муж умер в весьма трагической ситуации. Имели ли слова Ванги отношение к страшным моим личным событиям? Не знаю. Не думаю.

«А несколько лет тому назад рядом с тобой было три смерти». Я как-то не сообразила и сказала: «Да, дед, отец, мать». – «Ну что ты об отце и деде, те погибли много раньше. Трое – почти рядом». Правда, подумав, молча согласилась я, было так. Моя мать, жившая с нами, мать первой жены моего мужа и моя единственная, очень любимая мною подруга. С расстоянием между смертями около двух лет. Но почему вдруг об этом?! Хотя сейчас я бы ответила себе: а почему бы и нет? Ведь я не задала определенного вопроса Ванге, я просто хотела ее послушать. Да, смертей было три. И вдруг: «А ты, может быть, о себе беспокоишься? Так у тебя со здоровьем все в порядке. Вот сестра твоя не выздоровеет, так и будет болеть, не поправится никогда». Да, мне нездоровилось, а сестра моя лежала, уж не знаю который раз, в больнице. И сейчас она хворает, и все то же, то же, что и было. Моложе меня на девять лет, в 55 лет вышла на пенсию, теперь – инвалид первой группы. А что с ней? Трудно сказать. Язва голени – то есть, то нет. Хроническая язва голени. Нет сил. Замедленность движений. Не всегда может встать. В давние времена про таких говорили – сглазили. Сглазили – и что тут гадать докторам, тем более что ни лучшие, ни просто хорошие доктора помочь ей не могут. А была она в юности редкой красавицей: высокая, стройная, белокурая, зеленоглазая. Да недолго была. Уже к тридцати – тридцати пяти стала просто миловидной женщиной, а к пятидесяти поверить в прошлую красоту было уже невозможно. Очень любила ее мать, и она была дочерью, душевно близкой матери. И вот прошло десять лет после моего разговора с Вангой. Моя сестра, слава Богу, жива. Но она действительно не вылечилась. Ей – скажем так – не лучше. Всё то же. Но как об этом могла знать Ванга, «тетя Ванга»? Ведь то, что я ей сказала о болезни сестры, было очень невинно: «Немножко приболела, скоро поправится». – «Твоя сестра не поправится». Откуда ей это было известно? Не знаю. И мой муж, и сестра были от Ванги на одинаковом расстоянии. Откуда ясное видение событий, связанных с моей сестрой, и – «мужа твоего неясно вижу, как в тумане»? Не знаю.

Было и что-то еще. Вспомню – доскажу. Тогда, когда подобные встречи происходят, кажется, будешь помнить каждое слово всю жизнь. А потом и это, как, к счастью, и другое, постепенно бледнеет, как будто на прошлое ложится все менее прозрачная пелена, через которую все еще просвечивают факты и потихоньку бледнеют, выцветают краски, выцветают и эмоции. Как прекрасно, что эмоции могут выцветать! Как великолепно, что прячутся в сундуки истории великие и малые трагедии! И пусть с ними даже уйдут и прошлые радости. Это – цена! Я готова ее платить, хотя есть у большинства людей своего рода защита – берегут они память о радостях. И поэтому – «что прошло, то будет мило».

Лиц, претендующих на возможности видеть прошлое, настоящее и будущее, очень немало. В мои задачи не входит ни их оценка, ни сравнение, ни отделение «чистых» от «нечистых», истинных пророков от шарлатанов. Мне важно было повидаться с человеком, чьи особые свойства действительно прошли проверку и числом и временем, – мне неважно, сколько их, похожих или даже таких же. Пусть один, пусть тысяча. Мне важно было убедиться самой: да, такое бывает. И далеко не всё можно отвергнуть, как добытое «штатом осведомителей». Кстати, при штате осведомителей, вряд ли имеющемся, куда деть найденных в болотах, в чаще лесов коров и телят – по точному указанию Ванги: «Как странно – корова, а говорит, где она!»

Ванга в конце разговора очень звала приехать еще. Да я бы и съездила, но цель-то уже была достигнута. Человек с особым ви?дением, ясновидением – кстати, при слепоте физической – существует, он имеет имя, адрес, его можно описать, потрогать, он живет среди нас – Ванга. Мне важно было лично убедиться, что такого рода феномен – ви?дение событий прошлого, настоящего, отдаленного территориально за пределы возможностей сенсорной сферы, и тем более событий будущего – может существовать. Я не могу не верить тому, что слышала и видела сама. Ученый не имеет права отвергать факты (если он ученый!) только потому, что они не вписываются в догму, мировоззрение.

Позднее, когда я стала ближе к Церкви, я была уже полностью подготовлена к тому, чтобы легко поверить в существование пророков Божьей милостью. Являлась ли Ванга пророком Божьей милостью? Этого мне не дано знать. Она была религиозна, по крайней мере внешне, она много физически страдала – не знаю, были ли у нее душевные страдания с признанием Божьей воли и терпением, – словом, не знаю очень многого. Но то, что я знаю, – Ванга не может быть отнесена к шарлатанам. По данным Болгарской АН, количество теперь уже сбывшихся ясновидений о настоящем и пророчеств о будущем достигает у Ванги 80%! Что же касается остальных 20% – здесь могут быть и те случаи, которые и я первоначально относила к возможному знанию обо мне и не оценивала как ясновидение. И конечно, имеющаяся в нашем распоряжении свобода воли – действительно, во многих мелочах мы свободны.

Что мне хочется сказать здесь еще о Ванге? Интерес к ней всегда был очень велик, и, вероятно, если бы за контактом с ней последовало зло, не случайное, а у множества лиц, это было бы известно. У нее было много сторонников, но уж и противников хватало, не пропустили бы такой лакомый кусочек!

Мое стремление самой удостовериться в «странных» явлениях и дать им по возможности объективную оценку сыграло со мной злую шутку (да и далеко не шутку!) тогда, когда меня заинтересовало влияние Кашпировского на индивидов и аудиторию. Скажу сразу: слова мои, ставшие названием второго интервью в газете «Час пик», – «Уж лучше бы он был шарлатаном» – это был просто крик души, моей души.

Первое знакомство с Анатолием Михайловичем Кашпировским состоялось в Москве, в академической гостинице, куда он пришел ко мне то ли за советом, то ли за помощью. Дальше я много раз его видела и видела, как он создавал свой образ («имидж» – мы теперь любим все иностранное). А вначале я разговаривала с врачом из провинции, могущим, как он говорил, и желающим помочь детям с энурезом – ночным недержанием мочи. И только. Для этого нужно было телевидение, так как детей таких много и телевизионный контакт обеспечит лечение очень большого числа больных. Я не предвидела в этом первом случае во время разговора никаких сложностей. Не только право, но и обязанность врача – помогать. Случай же этот очень подходил именно для психотерапевтического воздействия. Так к чему запреты? Представить себе не могла особенностей влияния Анатолия Михайловича, его претензий и стремлений.

Наверное, степень внушаемости у меня близка к средней – я могу и согласиться с чужим мнением, и противостоять ему и словами и поступками. Во всяком случае, избыток внушаемости меня никогда не преследовал. И, несмотря на это, через час после разговора с Кашпировским, где он совершенно вскользь прошелся по моей возможной диете (исключить хлеб, картошку и т.д.), мы пошли с моей приятельницей обедать в наш гостиничный привычный ресторан. Мы разговаривали, и я обратила внимание на то, что моя визави как-то не так ест. Когда же я взглянула на свою тарелку, я увидела, что «не так» ела именно я, а не она. Жареная картошка, которую я люблю, была на моей тарелке аккуратно сдвинута в сторону(!). «Ничего себе влияньице», – подумала я и немедленно как бы «закрылась» от Анатолия Михайловича. Удалось ли мне это полностью – мне судить трудно, однако ни в каких последующих контактах моих с Анатолием Михайловичем ничего похожего со мной не происходило. Я хотела и хочу похудеть, но не считала, что к этому должен иметь отношение А.М.

И тем не менее я продолжала считать телевизионные сеансы А.М. для лечения детей с энурезом не только возможными, но и желательными, причем маленький эпизод с неожиданным моим поведением за едой насторожил меня только в отношении меня самой – ну как же, разговор о весе, картошке и хлебе был, да еще в условиях прямого диалога, – ну, случилось, может быть, я сама уж очень хотела похудеть. Надо быть осторожнее. И пока – всё.

Насторожилась я позже. Мне показали видеофильм, снятый в Киеве во время сеанса А.М. на стадионе. Я увидела, как легко, с каким удовольствием, сладострастием прямо-таки, А.М. делает почтенных (хотя бы по возрасту) людей смешными, заставляя их рыдать, заламывать руки, выходить на лужайку стадиона. И тут же – сеанс «обезболивания». Ряд мужчин – и юркий А.М. со всей силы топчет каблуком пальцы их ног. Им не больно, хотя один просто падает. А целы ли их ноги? Этого никто не проверяет. Ну нет, это абсолютно недопустимо, так может поступать не врач-психотерапевт, а просто садист. И никакие дальнейшие уже широкоэкранные вещания А.М. о добре, покое для людей меня не могли убедить в его искренности. Это удобная форма: так надо. Еще до просмотра стадионного безобразия, все еще веря, что мы имеем дело с врачом, мы исследовали двух добровольцев. Действительно, физиологические и биохимические показатели организма легко «двигались» под воздействием А.М. Считая это началом работы, мы не организовали ни контроля, ни повторения. Да и кто же мог предположить, что А.М. этих двух исследований достаточно «на всю оставшуюся жизнь». Что непродолжение работ поможет сохранять имидж непризнанного (или признанного не всеми) «гения», у которого нет условий для научной работы, для желанной проверки и т.п. Эту-то сторону изучить – «как изменяются показатели жизнедеятельности организма под влиянием воздействия», причем какого бы то ни было, – очень просто в любой работающей лаборатории. Несложно посмотреть и на вторую сторону – и даже не словесный состав «воздействия», а рисунок голоса А.М. Уж если «влияние» может осуществляться с пластинок-пленок, да еще только определенное время (что-то около 6 раз), а дальше «воздействие» слабеет, – надо анализировать звук, искать в нем необычные компоненты или необычные сочетания обычных. Не надо надеяться, что именно в этих двух типах работ будет получен полный ответ, объясняющий интенсивность воздействия. (Аналогичным, но более слабым воздействием владеют многие.) Но что-то будет яснее. В частности, окажется возможным дать ответ на вопрос, правильно ли представление о том, за счет чего организмы людей выдают «чудеса» Кашпировского. И конечно, если гипотеза окажется верной, ограничить до минимума эти и подобные им воздействия.

В чем суть гипотезы? Предполагается, что эффекты типа выпадения бородавок, папиллом и т.п., да и остальные, вызываются срочной единовременной мобилизацией всех резервов организма. Если цель того заслуживает, ну что ж… Но от главной возможной цели А.М. отказался: от онкологии. А если цель – папиллома, а через короткое время человек сталкивается с чем-то, требующим максимума его физических и душевных резервов, – что тогда? Иногда плохо, очень плохо, если резервы ушли на борьбу с папилломой.

Плохо может быть и тогда, когда в ходе воздействия А.М. от организма требуются уже истраченные резервы. Вот тогда и возникают «непробудный» (защитный) сон, эпилептические припадки, психические нарушения…

Нет, не нужно Кашпировскому изучения его влияния. Он знает о себе больше, чем говорит, и иногда по желанию (своему) направленно причиняет зло. Вызов к жизни гиперрезервов? Намеренное их истощение? Жаль, что научное сотрудничество с Кашпировским невозможно. Но я сама теперь уже не стала бы играть с этим злым огнем.

На его век желающих чуда хватит. А связанные с ним «странные» явления, пока не понятые до конца, просятся на роль чудес. Но уж здесь, в отличие от Ванги, я не скажу: не знаю. Не знаю до конца, но предполагаю механизмы воздействия. Изменения в организме человека могут быть изучены. Голос – если это голос – можно проанализировать, рассчитать, воспроизвести. Конечно, все телевизионное представление с чтением писем о чудесных излечениях тоже имеет значение, настраивая, экзальтируя аудиторию, – и уж тут-то…

Резюме: нет здесь чудес. Есть возможности, разработанные, руководимые сильной, не всегда доброй волей человека, не тратящего себя на других, не у Бога (или не всегда у Бога) просящего помощи недужным.

Итак: это лишь формально «Зазеркалье», а по существу, хотя и не полностью, – уже и сейчас изучаемый феномен. Но феномен – есть.

* * *

«Туда, откуда никто не возвращается!» Это было правдой много-много веков. Да может быть, это правда и сейчас, если придраться к построению фразы. «Оттуда» стали иногда возвращаться. Если быстро. Если умело. А когда научились, оказалось, что элементы феномена, о котором шумят и пишут, давно бытовали рядом с нами, только мы их не видели.

Психотерапевт Андрей Владимирович Гнездилов, которого я знаю, который жив и сейчас, рассказал мне, а затем и написал об этом «странном» явлении, в котором он частично и поучаствовал – правда, не в «странной», а во вполне обычной его стороне.

Оперировали женщину средних лет (судя по тому, что ее мать была жива и имелась школьница-дочь). Поводов умереть именно от операции у этой женщины почти не было. И тем не менее на операционном столе развилась клиническая смерть. Больную вернули к жизни, и о своей короткой «смерти» она ничего не знала. А проснувшись, рассказала об удивительном сне. Ей снилось, что она вышла из тела, находится где-то наверху, видит свое тело лежащим, врачей вокруг него и понимает, что, скорее всего, она умерла. Стало страшно за мать и дочь – она их не предупредила об операции, хотела сказать тогда, когда все будет позади. И, подумав о домашних, внезапно оказалась дома. Дочка примеряла голубенькое платьице в горошек. Вошла соседка и сказала: «Люсеньке бы это понравилось». Люсенька – это она, здесь присутствующая и невидимая. Все спокойно, мирно дома – и вот она снова в операционной, проснулась.

Психотерапевт предложил съездить к «Люсеньке» домой, успокоить домашних. Предложение было встречено с благодарностью, и он немедленно поехал. Удивлению матери и дочери не было предела, когда он упомянул о голубеньком платьице и соседке. Они никак не могли понять, откуда он знает о событиях, о которых «по всем законам природы» он знать не мог. Кто ему сказал?!

Я начала с рассказа об этом нашем отечественном чуде – как более близком мне лично. Я знаю А.В. Его рассказ – о событиях, легко проверяемых. Аналогичные описания в книжках Моуди, Калиновского и других широко известны. Они определяются в зависимости от того, описывается ли именно феномен или нечто более понятное для нас, с нашим сугубо материалистическим прошлым. В форме: «и невинность соблюсти, и капитал приобрести». В первом случае – как «выход из тела» (чего? – не надо новой терминологии – пусть будет – души!). Во втором случае – как изменение состояния сознания, или, по новой терминологии Л.И. Спивака, изменение психического состояния.

Надо сказать, что тогда, когда Моуди и другие начали описывать феномены, развивающиеся во время клинической смерти, произошло резкое изменение отношения к ним.

Неожиданно многих то, что писалось, не удивило. Они сами или их близкие испытали этот «выход из тела» с возможностью наблюдать события, происходящие здесь же или в отдаленных местах, но тщательно скрывали это от посторонних, считая то, что они наблюдали, во-первых, уникальным, а во-вторых – того рода отклонением, с которым очень легко попасть в психиатрическую больницу, откуда, как это было в недавние времена, выбраться сложнее, чем войти. Да и «клеймо» останется, которого, как известно, поголовно не страшатся только работники искусств. Для них это что-то вроде медали за эмоциональность, в сфере их деятельности – в истинном или хорошо имитированном варианте – необходимую. Сейчас оттуда, «откуда никто не возвращается», вернулась целая армия людей, и что-то около 10% (по разным статистикам цифры разные) описывают довольно схожие «сны», причем достоверность явлению придает и (1) то, что субъект описывает в своем «сне» события, реально происходившие, но которых он не мог видеть, и (2) факт схожести снов, виденных умершими и ожившими в разных концах земли, во всяком случае – в типовом варианте. Следует подчеркнуть, что и опрашивали больных разные люди, что также (3) повышает достоверность сходных событий.

Итак, кто-то не удивился. Большинство ученых, особенно ученых, занимающихся объективным изучением того, что может быть зарегистрировано и измерено в живом организме, публично не касается обычно этой темы, а в личных беседах при попытке поговорить на эту тему они говорят о шарлатанстве, подтасовке и т.п.

Ценимый мной за четкость исследований один английский ученый жестко «отрезал»: «Того, что я не могу зарегистрировать и измерить, не существует». Поистине, мир людей меняется меньше, чем мир окружающей природы. Икар хотя бы мечтал, а остальные… И много веков прошло, прежде чем расстояния стали во времени более короткими благодаря тому, что не только человек, а массы людей летают. Правда, не на собственных крыльях, не как птицы, но на крылатых и некрылатых аппаратах много, много тяжелее воздуха. («Вот насмешили», – сказали бы в какие-нибудь дотехнологические времена.)

Также бо?льшая часть самых разных специалистов предпочитает не видеть этих феноменов, не слышать о них. А их надо изучать по очень многим причинам, и идеологические здесь не на первом месте, далеко не на первом.

Прежде всего – хоть и далеко не во всех случаях реанимации, но и не исключительно редко – феномен обнаруживается. У людей, разделенных морями и материками, картина «воспоминаний», «снов» оказывается не только в общих чертах, а иногда и в типовых деталях схожей. Впечатляет, когда «воскресшие» рассказывают о том, что они видели, что на самом деле происходило. Но, лежа на операционном столе, они ни при каких условиях не могли видеть описываемых событий, происходивших иногда даже на известном пространственном отдалении от операционной. Сходный феномен (а возможно, один и тот же) может наблюдаться, причем столь же нечасто, при родах (Л.И. Спивак, Д.Л. Спивак, сотрудники лаборатории). При популяционных исследованиях феномен появляется у 6–10% рожениц. Женщина ощущает себя в течение некоторого времени вне тела, наблюдая за происходящим со стороны. Те из женщин, кто пережил это состояние, единогласно (!) утверждают, что оно характеризуется не только чувством выхода из тела, но и полным исчезновением боли на период этого выхода и наблюдения всего, что происходит и что делают с телом. Что это? Коротенькие «клинические смерти» во время родов? Феномен, не обязательно связанный со «смертью»? Скорее всего – последнее. Явление сейчас уже, после исследований, проведенных независимо друг от друга в разных клиниках, нуждается не в «еще одном» или «еще многих» исследованиях, но в анализе. При анализе явления не последним должно быть то, что рассказывает о виденном и слышанном человек не от «имени» тела, но от «имени» души, отделившейся от тела. А тело – не реагирует, оно клинически умерло. Кто же думает (видит, слышит), когда человек жив? Хорошо известно, что любые описания, совершенно одинаковые или очень схожие в текстах разных лиц, нередко затем начинают оспариваться, причем придирки к завышенной, заниженной или просто неудачной оценке фактов могут послужить уничтожающим доказательством недостоверности целой цепи безусловно имевших место событий. Летописи войн и мирных лет широко используются историками. Используются письма, вещественные «доказательства» событий… И пишется более или менее правдивая или заказная, более или менее лживая, история страны, континента, семьи. И в то же время то, как не желающие принять свидетельства фактов пренебрегали ими или отрицали их, очень ярко показывает отношение к Евангелию. Не задача моего текста защищать этот не нуждающийся в защите вечный документ, однако всем тем, кто все еще ищет поводы для отрицания, я рекомендую обратиться к очень искреннему, а потому и убедительному труду митрополита Вениамина (Федченкова) «О вере, неверии, сомнениях…» и сравнить его, например, с постулатами сталинской истории КПСС. Кроме убедительности и искренности этот труд отличается художественной ценностью – он написан таким образом, что прерываешь чтение из-за других, как всегда неотложных, дел, а не потому, что оно, как такого рода литература обычно, нелегко читается, особенно малоподготовленным человеком. Прочтите и судите сами. Итак, живет ли тело без души – ясно только в отношении так называемой биологической жизни. По крайней мере частично – не живет. А вот душа без тела живет или живет то, что может быть соотнесено с понятием души. Как долго? Вечно? Или только пока биологически живет тело? Мы прекрасно знаем, что нарушение органа зрения, органа слуха, их путей к мозгу, их основного мозгового звена обязательно приводит к нарушению соответственно зрения или слуха. Как же при выходе из тела душа видит и слышит? Вот где повод сказать: этого не может быть, потому что не может быть никогда, и вот уж где «Зазеркалье»! Вот проблема, трудность решения которой – и ответственность – оттолкнет многих.

«Выход из тела» – действительно выход души или феномен умирающего мозга, умирающего не только клинической, но уже и биологической смертью? Это действительно очень непростой вопрос. И кажется мне, приблизительный ответ на него может быть взят из других удивительных, странных явлений «Зазеркалья».

Как известно, некоторые люди – и здесь Ванга не исключение, а достаточно яркий индивидуум этого плана – говорят о контактах с ушедшими, с теми, кого уже давно нет.

Если этот феномен будет также подтвержден, то, несмотря на отсутствие непрерывности сейчас еще очень трудных, хотя и не невозможных наблюдений, единственное, о чем можно будет говорить – пока, – так это о том, что рассказываемое при выходе из клинической смерти не есть кратковременный феномен умирающего мозга, а, вероятнее всего, переходное состояние, которое критикует отец Антоний (США) как отрицание всего того, что ранее писалось в священных книгах по поводу жизни после физической смерти тела (рай, ад, мытарства).

Гораздо подробнее обсуждает эту тему иеромонах Серафим (Роуз). Он приводит исторический экскурс о предмете, из которого можно увидеть, что для Церкви это все совсем не новость, далеко не новость. А вот в трактовке он близок к отцу Антонию… Надо бы нам подробнее обсудить вопрос с образованными священнослужителями – может быть, до согласия не дойдет, но думаю, что обе стороны от этого обсуждения выиграют. Такой человек обязательно найдется, если я не ошибаюсь – почти нашелся… В Сергиевом Посаде, недавно, в 1998 г. Сам нашел меня, обещал приехать. Приезжал. Знакомился с учеными, наблюдающими психические феномены при родах. Обещал подумать.

Неважный характерец у многих ученых – уж точно прав был академик В.Н. Черниговский, говоривший, что «науку делают не ангелы». Не исключение и академик Владимир Александрович Неговский, наш, и не только наш, ведущий реаниматолог. Взрывается легко.

Я не знаю, как он отнесется к тому, о чем я здесь пишу. Опрашивал ли он больных, возвращенных им к жизни? Верил ли он им? Да и говорили ли они ему что-либо? Не очень-то он располагает к доверчивости! И все же именно ему, вместе с очень немногими зарубежными фанатами оживления, мы обязаны и жизнью сейчас уже, вероятно, многих и многих тысяч людей – при возвращении «оттуда», и возможностью исследования, а затем и понимания того, что происходит по крайней мере с частью из умирающих после смерти. Хорошо известно о тлении тела. А душа? На это есть ответ в священных книгах. Но есть ли сейчас и «мирской», какой-то пусть не научный, но хоть близкий к научному, хоть открывающий пути исследования ответ? Предполагая, что выход из тела не только и не столько мозговой, сколько организменный феномен, мы все же – и прежде всего на основе представлений профессора Леонида Ивановича Спивака – предприняли физиологическое исследование мозга до и после родов. Большой специалист не только в регистрации разных сверхмедленных физиологических процессов и электроэнцефалограммы, но и в обнаружении тончайших их изменений, С.Г. Данько как будто нащупал мозговые перестройки, коррелирующие с развитием феномена «выхода из тела». Наверное, для этой цели можно использовать и другие показатели, но уже и использование этих представило интересные результаты. Значит – или, точнее, – возможно, феномену действительно предшествует измененное психическое состояние. Хотя в данном исследовании – измененное состояние мозга. Но, как известно… Я могла встретиться с «асом» – а для начала мне нужны были только общепризнанные «асы», воспроизведение феноменов которыми волей-неволей пришлось принять достаточно большому числу лиц. Я могла встретиться в Америке с неким Андерсеном, о котором писали два журналиста в книге «Мы не умираем». С ним беседовал известный тележурналист В. Познер, договорился о моей встрече. Мне нужно было просто понять, имею ли я дело с опытным шарлатаном типа цыганок («Дай погадаю; есть у тебя подруга, не верь ей»), лицом с измененным состоянием сознания или с человеком феноменальных способностей, действительно связанным нитью с обитателями (?) «Зазеркалья». Я смотрела видеофильм беседы Андерсена с Познером. Это быстро говорящий, непрерывно что-то рисующий человек лет 35–40. Многое из того, что он рассказывал Познеру, позднее, при разговоре Познера с женой, оказалось правдой – речь шла об умерших ранее родственниках жены, «пришедших на встречу».

Встреча моя с Андерсеном была назначена. Не состоялась потому, что против нее резко возразил человек, которому у меня есть все основания доверять, протоиерей Геннадий. С трагической смерти моего мужа, последовавшей за еще более трагической смертью его сына от первого брака, к тому времени прошло меньше года, и я вряд ли была достаточно сбалансированной для того, чтобы не превратить эту встречу в попытку разговора с ними. Если с Вангой разговор состоялся на фоне истинно научного интереса, при благоприятном личном и социальном фоне, то разговор с Андерсеном заведомо превратился бы в личный. Хорошо, что я тогда с ним не встретилась, – после всего, что со мной произошло, я вряд ли перенесла бы еще и это испытание. И в то же время как исследователю – жаль. Я что-то не вижу, чтобы этим феноменом заинтересовались достаточно серьезные ученые, чтобы я могла поверить в него «из их рук». Нужна личная, продуманная встреча – по-видимому, для этой цели будет самым подходящим молодой ученый, не ортодокс, полиглот. Такой человек есть, к проблеме состояний сознания он имеет самое прямое отношение.

Зачем нужна его встреча с Андерсеном? Чтобы феноменологически заполнить еще одно белое пятно в «Зазеркалье». И протянуть нить от души к фазе клинической смерти, т.е. состояния, по времени соответствующего времени жизни умирающего мозга до фазы биологической смерти, чтобы иметь пусть описательные, но современные подтверждения ее долгожительства (бессмертия) или оборвать ее! Люди, подобные Андерсену, не есть принадлежность именно XX в. Скорее наоборот, разные лица претендовали на обладание такими возможностями во все века. Действительно, на непропорционально большой дозе шарлатанства замешаны почти все такого рода явления. Хорошо известны спиритические сеансы, высмеянные Л.Н. Толстым в «Плодах просвещения».

Однако, если потихоньку принимается реальность далеко еще не ясных процессов, наблюдаемых при клинической смерти, почему с ходу отрицать возможность продления существования того, что, отделясь от тела при клинической смерти, не умирает вместе с телом? Выход чего-то (души?) из тела – со всеми последующими процессами – наблюдался к этому времени уже гораздо большим количеством лиц, чем требуется для доказания существования вновь обнаруженной физической частицы. Ее существование считалось долгое время доказанным, если кто-то второй, вдали или вблизи от первого, увидит ее в тех же условиях опыта.

Трудно смириться с новой идеологией. Хотя, если оратор увлекателен, иногда за дикой нелепицей идут люди – кстати, именно такого рода процесс мы наблюдаем сейчас в нашей стране. Куда только не заносит людей, изголодавшихся по свободе действовать «не так, как приказано»! Но несравнимо, неизмеримо труднее признать верность положений идеологии отвергнутой, оклеветанной, затоптанной. И хотя положения, например, христианства сейчас, равно как и сама религия, формально как будто не встречают препятствий (наше начальство разных уровней даже присутствует на богослужениях), настоящее приятие мировоззрения, несущего с собой пути к оптимизации поведения, пониманию радости делать добро, пагубности мщения, если и идет, идет снизу, от людей. Как жаль, что всего этого наше поколение было напрочь лишено! Ведь еще совсем недавно довольно милый в общении ректор Первого Ленинградского медицинского института уволил с должности заведующего кафедрой акушерства и гинекологии профессора Новикова только за то, что он поддерживал в церкви свою жену, убивавшуюся по поводу смерти от рака желудка дочери, пожелавшей перед смертью, чтобы ее отпевали в церкви. Вскоре Новиков, не оставивший в тяжелом горе свою жену, внезапно умер. Переживал он свое отстранение от кафедры очень тяжело… Да мало ли…

В контексте основной идеи этой главы я хочу подчеркнуть, что если ранее наука противопоставлялась религии (но, кстати, не наоборот; если полистаете труды прошлых веков, вы увидите, что даже казнь Джордано Бруно была, по существу, не столько борьбой с его учением, сколько борьбой с ним самим), то сейчас, хотя по инерции или сознательно все это еще происходит, наука вошла в ту фазу, когда она нередко подтверждает, прямо или косвенно, по крайней мере ряд положений религии и ее истории, которые в период младенчества науки не принимались или могли быть приняты только на веру. Здесь мне опять придется начать повествование от первого лица – как в связи с характером нашей работы, изучением функционирования живого мозга человека, так и в связи с тем, что за долгую жизнь, и особенно за последние годы, довелось увидеть и услышать мне, частично вместе со сторонним свидетелем, очень близким мне человеком – Раисой Васильевной Вольской (далее – Р.В.). Я называю здесь имена потому, что то, о чем я буду рассказывать, довольно необычно. И имеет прямое отношение к состоянию души в фазе биологической смерти.

Сначала немножко о нашей науке. И мы, и целый ряд зарубежных ученых довольно далеко продвинулись в изучении мозговых основ мыслительных процессов. Я имею в виду в том числе нейрофизиологические и нейрохимические исследования, приведенные в настоящей книге. Каждое методическое усовершенствование в изучении живого организма человека жадно использовалось для познания механизмов его мозга, в том числе и механизмов обеспечения мыслительной деятельности. Нельзя исключить того, что какой-то новый технический прорыв, который позволит наблюдать мембранные и внутриклеточные процессы, еще более приблизит нас к расшифровке мозгового кода мыслительных процессов, заявку на которую мы сделали в статьях и книге 1977 г. «Мозговые коды психических процессов», не очень ласково встреченную отечественными нейрокорифеями. Что, надо сказать, поубавило наш азарт бороться за мировой приоритет в этого рода работах. В связи со статьей Халгрена (Halgren. – «Nature», 1988, N 1) он остался за ним. А жаль! Халгрен, знающий наши работы и цитирующий их в других своих исследованиях, здесь «обошелся» без нас. Ну что ж, надо не только работать, но и уметь бороться за сделанное, если действительно веришь в него, каким бы неожиданным оно ни казалось.

Так вот, сейчас и в обозримом будущем понимание целого ряда обычных – и уникальных – возможностей мозга для науки о живом мозге человека в прямом нейрофизиологическом и нейрохимическом исследовании невозможно. Надо идти в обход, подходить «с другой стороны», в том числе и с той, которая достаточно разработана религией, не боясь того, что многое в ней дается в виде постулатов, – были времена, когда другого пути не было, и даже множество чудес, описанных в Евангелии и в повествованиях людей особой святости – при жизни и после смерти, – убеждали только больных и жаждущих чуда, да и то – если чуда не совершалось – на время. Поэтому я считала всегда, особенно над этим не раздумывая, что очень многое в жизни человека, живой и неживой природы пока что нужно принимать на веру, подчиняясь либо трудноанализируемым фактам, либо постулатам. Всю жизнь занимаясь именно исследованиями мозга, я не только не стала атеистом, да еще воинствующим, но всегда знала, что даже в самых тонких нейрофизиологических исследованиях, понимая что-то и иногда даже многое, мы всегда, отдавая себе в этом отчет или не отдавая, что-то или многое просто принимаем. Что, кстати, не означает, что в следующем исследовании именно принятое не будет исследоваться. Итак, с одной стороны – все ближе к непонятному, странному, а с другой стороны – оно все же в «Зазеркалье».

Я знаю, как опасно двинуться в это «Зазеркалье». Я знаю, как спокойно оставаться на широкой дороге науки, как повышается в этом случае «индекс цитирования» и как снижается опасность неприятностей – в виде разгромной, уничтожающей критики, иногда с непредвиденными угрозами и даже действиями. Но кажется мне, что на земле каждый, в меру своих сил, должен выполнить свой долг. И события, которые произошли со мной уже после осознания «стены» в науке, не оставляют мне выбора. Я пыталась получить «запрет», хотя говорящим со мной этого не казалось – казалось, что я уговариваю «идти вместе» или доказываю целесообразность изучения «Зазеркалья». Много позже того времени, когда я осознала свое чувство долга в исследовании «Зазеркалья», я, как уже говорилось, получила серьезное одобрение митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна на такого рода работу. Кстати, уже пришло время подготавливать «отчетную» встречу – хоть еще и не очень много фактов, но есть именно факты. Но его уже нет…

Что же изменило мое отношение к «Зазеркалью», превратив его из интереса, который можно и попридержать, в долг, который именно я, изучавшая всю жизнь законы работы мозга, должна выполнить?

Много лет назад – теперь уже двадцать пять – я вошла в новую семью, ничего не боясь и не считаясь с возможностью подводных камней. Хотя их-то уж можно было видеть заранее. Но не подводные камни и не все очевидное явились поводом для существенных изменений в моем состоянии, а весь уклад жизни. Мне, привыкшей с далекой юности к безграничной, безотчетной свободе, уже в зрелом возрасте досталось: опоздание домой – маленькая трагедия, большое опоздание – катастрофа. Я воспринимала это как огромное неудобство, далее – как угнетение, далее – как сложность высокого порядка. Постепенно я научилась уходить от этого не только рационально, но и эмоционально за письменный стол (раньше это просто входило в мое расписание), соответственно много писала за это время, но свобода была у меня в крови, и все тепло, которое я впервые в жизни получала, не компенсировало (на организменном, а не просто психическом уровне) потерю свободы. Усилилась гипертония. Я глотала таблетки – и cидела за письменным столом. И очень постепенно ко мне начала подкрадываться необычная сонливость, которая, к сожалению, развивалась непреодолимо и, как правило, очень некстати. В это время мне казалось, что я адаптировалась к новому для меня укладу жизни. Есть предположение, что адельфан – препарат, который я буквально пожирала, чтобы думать и писать, – буквально убивает мозговое оптимальное противодействие стрессу, и вот тогда «вылезает» павловское защитное торможение, и сон – одно из проявлений его.

Особенно сложной моя жизнь стала тогда, когда опоздания домой совпали с газетной травлей, объектом которой я явилась, к великому ужасу моей серьезно к ней относившейся семьи. Травле в 1989–1990 гг. подверглась не я одна, но я, наверное, пережила бы травлю легче, если бы не драматическая реакция на нее дома, требование: «Если это (а, Господи, что?) не так – докажи, выступи». Пришлось бороться, и опять это требовало сил, действий, эмоций. Главное – сил и времени.

Сон начинал буквально сваливать меня, как только я входила домой. И казалось: еще немного – и я засну и не проснусь… Я тогда очень не хотела этого – огромное дело, Замок нашей Мечты, в создании которого я была еще очень нужна, существенно зависело от меня. И я должна была «добежать», доделать то, что казалось мне – да и оказалось позднее – очень важным. Мне не хватало каких-нибудь 2–3 недель, а при этом уверенность, что я приближаюсь к физическому концу, крепла.

Мой муж, наоборот, чувствовал себя хорошо, все время говорил мне: «Брось свое никому не нужное дело, и ты отдохнешь, будешь такой, как я». Это по вечерам. А утром он вновь был теплым дружком – и его поддержки хватало на несколько часов работы и очень непривычной и очень оскорбительной защиты. Сейчас, оглядываясь назад, вспоминая, я думаю: да полно, было ли все это? Да были ли угрозы физического уничтожения? Статьи в газетах – с открытым и «закрытым» авторством моих ранее самых близких друзей? Но все это – тогда очень трудное оказалось мелочью по сравнению с тем, что последовало за всем этим… Всё – в сравнении.

Когда до решения вопроса оставались дни и я начала надеяться на отдых и даже допускать, что выживу, внезапно покончил жизнь самоубийством сын моего мужа от первого брака, и в ту же ночь, не вынеся этого, умер мой муж. Сын был бесконечно любимый и очень трудный. Красивый, способный врач, женатый, имевший сына. Наркотики…

Муж не мог ехать к сыну – не было сил. Я уже встретилась ранее с этим, когда Алик (покойный сын) умирал от сепсиса, – муж был у него однажды не больше одной-двух минут. Вместе с докторами мы пошли против судьбы – и через несколько почти умираний тогда вытащили его. Я в этом участвовала и как врач, и как близкий человек, и как «доставала» сверхдефицитных лекарств. На этот раз Алик был мертв. Иван Ильич (мой муж) был почти спокоен вначале. Нас было трое – водитель, моя сотрудница Р.В. и я. «Пусть посторонние уйдут». Я переспросила: «Водитель?» – «Да». – «А Раиса Васильевна?» – «Пусть останется». И принес нам нарезанный арбуз. Мне кажется, он только постепенно осознавал эмоционально то, что уже знал. Через полчаса-час – мне трудно сказать, сколько времени прошло, – муж почти спокойно сказал, что пойдет спать. Лег – и через 4–5 часов мы срочно вызвали врачей, но врачи не смогли помочь. Оглядываясь назад, я понимаю, что спасти его я могла бы, лишь уложив его в реанимацию сразу по приезде от Алика. Однако ужасного финала не предвещало ничто. Мы обе с Р.В. думали: пусть поспит подольше, нужны силы…

Обе смерти были трагичны. Я очень не скоро пришла в себя. И физически – до конца – не пришла в течение многих лет. Что поделаешь, еще и возраст. Но что же произошло, что прямо показало мне и Р.В. – нам вместе и порознь: и здесь «Зазеркалье» есть?

Я еще не знаю, имею ли я право писать о моем личном опыте, – мой дорогой друг, священник, настоятель Софийского собора в Пушкине, всячески уговаривал меня не говорить о том, что я пережила. Но многолетняя исследовательская работа требует – расскажи! Итак, вспомним, что к моменту моей личной трагедии я под влиянием разного рода, и прежде всего социальных, сложностей была в измененном физическом состоянии, которому безусловно сопутствовало измененное психическое состояние. Теперь, когда Л.И. Спивак и руководимая им группа в моей лаборатории изучают измененные психические состояния, эти слова уже не страшно произнести. Сейчас те, кто разбирается в вопросе, знают, что измененное психическое состояние не равнозначно психической болезни. В зависимости от исходного фона это может быть даже нормализация, что очень важно для лечения. Меняя состояние сознания, как бы помещаешь человека в другой мир, с большим или меньшим разнообразием явлений, чаще всего при сохранении основных позиций «реального» (для человеческой популяции) мира. Человек или лишается многих ощущений, или начинает слышать, обонять, видеть, ощущать то, что было закрыто для него ранее и чаще всего, если специально не поддерживать этого, закроется для него потом. И также чаще всего во благо – для обычного человека.

Мой муж не поехал на квартиру, откуда звонил его сын, прощаясь перед самоубийством. Он попросил поехать меня. Я поехала вместе со своей сотрудницей Р.В., но перед этим, к сожалению, потратила много времени на вызов «реанимации» к Алику. Никакой «реанимации» я не застала. Стояли перед дверью молодой доктор и сестра, дверь им не открывали, и они собирались уходить. В доме, где жил Алик, очень хорошая слышимость, но я не подумала об этом, когда подъехала. Я думала, что или все кончено, и давно (Алик говорил о цианистом калии), или вообще ничего не произошло, были обычные угрозы, часто не реализуемые. И потому на предложение взломать дверь я не отреагировала и ждала ключей, которые вот-вот должны были принести (и принесли). И вдруг, через 7–10 минут после прихода, я остро почувствовала трупный запах, хорошо знакомый мне по анатомичкам. Это продолжалось 5–10 секунд, но я оценила запах немедленно и сказала об этом всем окружающим: за дверью – мертвый. Никто другой запаха не чувствовал. Когда дверь открыли, все было действительно кончено, но не цианистым калием, а петлей на шее, которая была надета, возможно, тогда, когда Алик услышал, что мы пришли, а возможно, и разговоры о вскрытии двери. Он лежал на диване, петля была полуоткрыта: одно движение – и он мог бы спастись сам. Или быть спасен. Позвонил мой муж, позвал меня. И я, как автомат, сказав обо всем, что увидела, поехала домой. Дорога домой казалась невероятно долгой, бесконечной, но когда мы приехали, мой муж открыл мне дверь. И прямо у двери я вновь ощутила тот же запах. И опять – только я одна. После разговора, в конце которого И.И. сказал, что идет спать, и ушел в спальню, уже и я, и Р.В. услышали голос Алика, как если бы чем-то приглушенный или шедший из глубины: «Зачем тебе нужна эта Бехтерева?» И страстный крик-ответ И.И.: «Алик, Алик, да для тебя, для тебя же!»

Тогда нам обеим – мне и Р.В. – и в голову не пришло, что это мог быть Алик. Я удивилась, как И.И. воспроизвел голос Алика, да еще как бы из глубины. Но, анализируя этот «диалог» И.И. в свете того, что происходило позднее, я, пожалуй, не могу полностью исключить, что мы с Р.В. слышали именно голос Алика. Я была в последнее время социально «persona non grata», и зачем я была нужна Алику? – Я не вскрыла дверь и не спасла Алика «в последний момент», как это уже бывало. И действительно, зачем?

Со всем дальнейшим странным и необычным мы также встречались вместе с Р.В. Если бы я продолжала встречаться со странностями одна, я бы подумала: да нет, не может быть, была бы уверена, что все это – миражи больного воображения.

По порядку.

1. Я продолжала ездить в командировки – в Москву, за границу. И однажды, вернувшись из Москвы, мы с Р.В. услышали шаги человека, шедшего перед окнами в гостиной справа налево по направлению к небольшому шкафу. В пространстве под шкафом раздался шум, напоминающий шум большого волчка, очень громкий; 5–10 секунд – и все кончилось. Никакого «человека» мы не видели.

2. Я иду в ванную мыться. Р.В. остается в гостиной. Расстояние между нами 18–20 м. Когда я уже вышла из самой ванной, я услышала шаги, предположительно мужские, двигавшиеся к ванной комнате. Шаги дошли до ванной. Я, естественно, окликнула Раису – шаги стали удаляться. Когда я через 6–8 минут вышла, Р.В. сказала мне: «А зачем вы выходили только что? И почему не ответили мне?» И добавила, что сидела спиной к «шагам», причем испытывала странное чувство: ей было трудно повернуться ко «мне». Она пыталась заговорить со «мной», но «я» не отвечала. История эта произвела на нас обеих очень сильное впечатление, впечатление чьего-то присутствия. Кстати, у меня долгое время сохранялось чувство присутствия кого-то из двух ушедших в иной мир в квартире, особенно отчетливое в первые секунды пробуждения, – оно исчезло, но только тогда, когда перестали обнаруживаться и «странные» явления.

3. В спальне висел большой и хорошо выполненный портрет моего мужа. После его смерти я ставила перед ним цветы и подолгу говорила ему что-то, нередко не отдавая себе отчета в том, что именно. Р.В. часто ночевала у меня, и однажды, когда мы припозднились в гостях, войдя в спальню, я увидела, что И.И. на портрете плачет. Из правого глаза (портрет в три четверти) медленно стекала крупная слеза. Я попросила Р.В. посмотреть на портрет. «Да он плачет!» – вскричала она. Продолжалось это несколько минут. Я зажигала свет, тушила его – слеза медленно опускалась к промежутку между кончиком носа и ноздрей. И, не докатившись до конца носа, внезапно исчезла. И.И. очень не любил мои запоздалые приходы, не говоря уж о поздних. Это «странное» явление я вписываю в «Зазеркалье» условно. У меня был страх позднего прихода, хотя бояться было, к сожалению, уже некого. И какую-то особенность портрета я могла в этой ситуации принять за слезу. Может быть, я как-то индуцировала Р.В. Да, но почему мне казалось, что слеза движется? Потому что слезы обычно движутся? Вот здесь – не исключаю. И почему все-таки Р.В. тоже сказала о слезах? Вот это уже сложнее для простого объяснения.

И все же правило: где можно хотя бы предположить обычный механизм, не «зазеркальный», – принимать именно его. И в этом случае он вероятен.

Но вот – 4. За занавеской на окне, выходящем во двор-сад, стоит банка с водой. Я протягиваю за ней руку, слегка отодвигая занавеску, и рассеянно гляжу вниз с моего третьего этажа во двор-сад нашего дома. Сойдя с поребрика, прямо на тающем снегу, стоит странно одетый человек и – глаза в глаза – смотрит на меня. Я знаю его даже слишком хорошо, но этого просто не может быть. Никогда. Я иду на кухню, где сию минуту должна быть Р.В., и, встретив ее на полпути, прошу посмотреть в окно спальни.

Я впервые в жизни увидела лицо живого человека, действительно белое как полотно. Это было лицо бежавшей ко мне Р.В. «Наталья Петровна! Да это Иван Ильич там стоит! Он пошел в сторону гаража – знаете, этой своей характерной походкой… Неужели вы его не узнали?!» В том-то и дело, что узнала, но в полном смысле слова не поверила своим глазам. Если бы все это происходило со мной одной, как, например, очень яркий («вещий») сон, совсем не похожий на обычный, – все это, при всей необычности (я в жизни видела четыре таких сна), можно было бы трактовать как галлюцинации на фоне моего измененного состояния сознания (было из-за чего!). А Р.В.? Состояние ее сознания также могло быть несколько изменено, а отсюда и видение событий, происходящих «в другом измерении». Статистическому анализу все это не поддается, но уверенность в реальности происходившего у меня полная. По крайней мере в тех случаях, когда мы обе порознь слышали и (или) видели эти «странные» явления. Шаги (дважды). Портрет (?). И.И. на улице под окном. Ведь я же не только не говорила Р.В., что увидела И.И., но и не говорила, на что именно надо смотреть. И сейчас, по прошествии многих лет, не могу сказать: не было этого. Было. Но что?! Возможно ли, что постоянные мысли о свершившейся трагедии послужили причиной иллюзии? Конечно, возможно. А Р.В.? Также? Тоже возможно. Но это все – сейчас, много лет позже, когда так хочется рационального объяснения «странных» явлений…

Ну, хватит, решила я тогда. Все это, может быть, и очень увлекательно было бы для зрителей и слушателей, но я чувствовала, что каждое «странное» явление как бы съедает часть моих и без того надломленных возможностей. И я отправилась в больницу, прекрасную, все еще тогда прекрасную, – больницу Четвертого Главного управления под Москвой, куда я еще могла попасть как депутат.

Непосредственным поводом явились мои засыпания, которые возникли давно, невероятно усилились в связи с социальными сложностями и реакцией на них дома и в известной мере сохранялись и далее. Врачи были бесконечно внимательны, пытались найти причины засыпаний, но… и самих-то засыпаний не видели. Боюсь, что, к сожалению, огромное количество свидетелей этих засыпаний ничего не докажет врачам. Их не было в больнице. Весь общий режим, с прекрасными водными процедурами, полностью защитил меня от засыпаний, от этой универсальной защиты мозга, так хорошо представленной И.П. Павловым и так хорошо забытой в оценке реальных ситуаций. Как и всякое физиологическое явление, эта защита имеет свой нейрохимический язык. Я не полностью знаю его, однако, кажется, знаю, что, много-много лет принимая Adelfan Esidrex, я не очень себе помогла. А что было делать? И организм вынужден был пойти на крайнюю меру – для выживания. Уехала я из больницы со смешанным чувством – подлечили страдающую женщину и с полным правом в конце истории болезни, наверное, написали: выписывается с улучшением. Не видела, но почти уверена. Или еще того определеннее – излечением (но вряд ли).

Вернулась домой, и хотя кое-что изменилось в квартире: был увезен из нее «разговоренный» мною портрет И.И., кое-что переставлено, – состояние мое продолжало быть неустойчивым, с приступами тоски, депрессии. Резкое улучшение состояния принес мне настоятель Софийского собора в Пушкине отец Геннадий. «Уже его первое „сражение“ с живущими в моем ближайшем окружении „странными“ явлениями увенчалось успехом, а дальше пришлось прибегнуть к его помощи еще несколько раз. Вероятно, это неожиданно для читателя, но правда есть правда; и зачем же мне, всю жизнь искавшей (и не всегда находившей) правды природы, лгать тогда, когда дело касается меня самой (и в общем, тоже природы)? Да, но жизнь подошла к концу, можно бы и умолчать. То, о чем я здесь пишу, вряд ли прославит меня, однако я была бы в конфликте со своим чувством долга и совестью, если бы не сказала эту правду. А также не рассказала, как поддерживала успех отца Геннадия помощь моих близких (прежде всего жены моего сына Танечки и внучки Наташи) и друзей (и опять прежде всего – моего неизменного друга Раисы), помощь моей, тогда очень израненной, душе.

И все же, что со мной было? Пройдя через фазы разной, часто диаметрально противоположной, оценки прошлого, я сейчас, за редкими исключениями, вижу и прошлое и настоящее таким, каким оно и является нам, – разнополосым и, уж конечно, не бело-черным. За исключением действительно черных полос, кое-что из серого со временем светлеет. Так, например, как грустно было знать, что множество наших родственников после ареста родителей, по существу, от нас отказались! Полоса эта стала светлеть, когда мы поняли, что это спасло нас от положения приживалок, дало нам независимость.

А дальше эта полоса стала белеть, когда мы узнали, что только пребывание в детском доме спасло нас, и прежде всего старшую, меня, от скитания по лагерям НКВД. Есть над чем задуматься… Случайности? Вряд ли.

Многое пересматривается сейчас теми, кто смотрит на мир открытыми глазами. Важно, чтобы среди них были и ученые и не страшились бы они живого контакта с мыслящим духовенством. Как среди нас, так и среди них есть разные. В таком щепетильном вопросе, как понимание самого себя, нужны наиболее знающие, наименее предубежденные с обеих сторон. Эту главу не назовешь собственно научной: то, что в ней описывается, еще не имеет научного базиса, еще не наука. Задача на сегодня была проще – посмотреть, есть ли «Зазеркалье»? Есть, но с этим надо очень тщательно и беспристрастно разбираться – что это?

Личное право на помещение этого раздела в книгу – само признание существования «странных» явлений. Научное начало здесь другим и не может пока быть. Но ведь кое-что уже изучается и у нас. Я имею в виду измененные состояния сознания и их физиологические корреляты[66].









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.