Онлайн библиотека PLAM.RU


Глава 3. Игорь Калинаускас

Уже несколько лет я интересовался тем, что происходило с Игорем Николаевичем и Школой, читал его книги, ходил на концерты дуэта «Зикр», встречался с несколькими общими для нас знакомыми. Среди современных текстов — именно то, что писал Калинаускас, было наиболее близко мне, моим друзьям и соученикам. Из настоящих российских Мастеров, пожалуй, только он один достаточно широко известен. Автор книг, режиссер, музыкант, поэт, художник, психолог, профессор, академик:

Желание познакомиться и пообщаться с Игорем Николаевичем сформировалось давно, и именно он стал первым, с кем я встретился для этой книги. О нас (о Петре и его учениках) Калинаускас, до нашей с ним беседы, не знал, поэтому его реакция, — пойдет ли он на этот контакт и как это все произойдет, — была для меня индикатором того, готов ли я войти в мир Российской Саньясы или нет.

Договориться, через общих знакомых, о встрече оказалось несложно. Мне было назначено в час дня двадцать второго сентября прийти в дом на улице Марата, где находился «офис» Школы. Не могу сказать, чтобы я как-то сильно волновался перед этим решающим для судьбы книги событием, однако, ночью, накануне встречи, организм мой выдал целый спектр разнообразных малоприятных реакций. Но, как бы там ни было, в час дня я уже сидел в «офисе» и общался с девушкой Леной, которая надавала мне тут же кучу адресов людей с которыми мне было бы интересно встретиться.

Сидим мы час, полтора, — выпили чайку, а Игоря Николаевича нет. Раздается звонок: Лена берет трубку, — слышен бас Калинаускаса:

— Ну, бывают разные форс-мажорные ситуации! Сейчас пришлю машину.

Действительно, минут через двадцать подъезжает сверкающий «Крайслер», на котором молчаливый мужчина отвозит меня в район Таврического сада, где живет Игорь Николаевич.

Заспанное, добродушное лицо, какая-то дырявая майка (по контрасту с «Крайслером»), и папироса в зубах:

— Ну, давайте, о себе немного расскажите:

Проходим на кухню, где Игорь Николаевич наливает чай, а я что-то рассказываю о себе и о том, зачем пишу книгу.

— Ну что же, задавайте ваши вопросы!


22.9.1998

Влад: — Как проявлялась в вашем Пути общая ситуация парадоксальности и трагикомичности Российской Саньясы?

Игорь Николаевич: — Моя точка зрения такова, что сам факт того, что в те времена государство как-то реагировало на все это, причем очень часто без разбора, несет это политический оттенок или нет, то вообще это была очень полезная школа. В этом и комичность и трагичность этого дела. Трагичность — потому что происходили разные неприятные и серьезные истории, а комичность состояла в том, что занимаясь этим, те кому это было поручено, эти люди — они же изучали все это, читали, вызывали на профилактические беседы. Таким образом они показывали тебе, где твои слабые, уязвимые места, где ты терял чувство реальности, как ты не понимал где же ты живешь, с кем имеешь дело, в каком государстве живешь. А поскольку понятие государства было слабое у советских людей, то благодаря всему этому была возможность что-то делать. Ну вот, скажем, КГБ запретило мне (не впрямую, но под своим влиянием) заниматься Театром, — это вынудило меня искать какой-то способ зарабатывания денег. В результате я стал профессиональным мануальщиком, потом профессиональным психологом, потом я с Чернобыльцами работал, то есть в моей биографии появились совершенно новые аспекты, которые сделали меня более образованным человеком в области медицины, медицинской психологии, более реальным человеком в отношении понимания, что такое норма, что такое патология, что такое, например, истерия и тому подобные вещи. Я общался с прекрасными профессионалами, у которых учился. Это дало мне возможность объехать пол Советского Союза, так как меня гоняли и я нигде надолго не задерживался. Таким образом я имел возможность увидеть самые разнообразные способы жизни, взгляды на мир. В частности, я понял механизмы возникновения слухов. Опять же все эти дискредитации в печати, которые превращались в рекламу. Мой Мастер сказал по этому поводу, что они хотели сделать нам плохо, а в результате мы сделали себе хорошо.

Все это также дало возможность понять, как Традиция превращается в секту и избежать этого.

В: — Каковы механизмы превращения Традиции в секту и как Вы этого избежали?

И.Н.: — Ну вот, например, привычка к выносу на лидера, делание из него памятника, статуи, первого секретаря партии и тому подобное. Это же психологический механизм и поэтому для любого серьезного лидера одна из главных задач была в том, чтобы дискредитировать себя постоянно в глазах так называемых последователей. Это то, что предохраняет, как прививки.

В: — Вы можете привести примеры, как это делали вы?

И.Н.: — Ну, легенды о моем животе, например. Почему он такой толстый? Вроде бы все хорошо, но толстый. Все хорошо, но курит. Ну и так далее. Почему он не ангел? Почему не соответствует нашим ожиданиям? Это же все чистая психология.

Потом были появившиеся в 70-х лаборатории по исследованию человеческих возможностей, в которых мы были добровольными испытуемыми. Это дало возможность для реального отношения ко всей так называемой экстрасенсорике, возможность познакомиться с очень интересными людьми, которые никогда себя не афишировали, не афишируют и не будут афишировать, с теми, кто реально обладает всевозможными сиддхами. Возможность пообщаться с ними, понять как и почему возникают сиддхи. Я в свое время даже фильм собирался снять, был проект такого фильма — «Кролики по-советски», но только денег мы тогда не нашли.

Потом я выпустил книжку «Духовное сообщество», то есть путеводитель по всевозможным направлениям; это была попытка разделить, где — Традиция, а где — «убежище». Это мне кажется очень важным, потому что вся эта тусовка — «духовка», как я ее называю, сейчас, когда стало все можно — она выдвинулась на первый план и за этим вообще ничего не видно стало.

В: — Доходит до смешного — уже появились у нас даже толтеки и нагвали.

И.Н.: — Да все, что угодно появляется. Нагвали, Бодхисаттвы: Мне ребята придумали прозвище — Мокша, — я хохотал, как никогда. Я им сказал: — «Если вы это всерьез, то либо вы идиоты, либо я идиот».

Вообще советская жизнь была интересна тем, что мы во все эти тексты (самиздат) вчитывались, потому что они же передавались тайно (делает очень артистическое ударение с заговорщическим видом), по ночам. Когда мы решались на какое-то открытое действие — это всегда был риск, — люди теряли работу, теряли какой-то социальный статус — становились изгоями. Я не имею в виду тех, кто сами шли в изгои — духовность кочегаров — это отдельная тема целого романа, типа: — «Учителя — дворники и кочегары». Они как бы добровольно выходили из социума. Я имею в виду тех людей, кто действительно в социальном плане пострадал. Но это дало им возможность (тем, кто осознавал) приобщиться к суфийским понятиям, типа: — «сегодня ты профессор — завтра деревенский дурачок». Появлялась, таким образом, какая-то свобода по отношению к социальному статусу: — богат ты или беден, бяка ты или цаца.

Естественно, из сегодняшнего дня все это вспоминается как милое романтическое время, когда любую информацию можно было добыть только доехав до места, больше ничего не надо было. Билеты тогда были дешевые; если ты что-то хотел узнать, ты садился в поезд, приезжал и получал все бесплатно. С другой стороны, это время породило секты, всяких там кашпировских… В общем — это было веселое время.

Я помню, как я получал входное посвящение в Аджаяну у человека, который в свою очередь получил посвящение у самого Далай-ламы. Это была жуткая пьянка. Человек, который меня туда привел, — вырубился, а меня раз шесть гоняли в магазин за водкой — проверяли, как я насчет гордыни. Потом, уже все вырубились и остался только я и этот человек, к которому меня привели. Тогда он вручил мне все эти атрибуты посвящения. Это все было очень чисто. Чисто, искренне.

Либо человек таким образом, через всякие подобные действия компенсировал свою социальную ущемленность, либо человек действительно всерьез, услышав какой-то зов, пытался пробиться к нему.

Было много таких, кто уезжали, эмигрировали. Сейчас, правда, они либо возвращаются, либо начинают тосковать. Возвращаться им очень трудно, так как за двадцать лет они уже американизировались, израильтировались и тому подобное. Им поэтому трудно сориентироваться во всем, что здесь происходит. Они часто все такие «глубоко эзотерические».

В: — Вы в своей книге писали про социально-психологические миры. Может, вспомните какие-то конкретные ситуации?

И.Н.: — О, самый замечательный социально-психологический мир, куда я попал, это когда я был с волчьим билетом и меня не брали на работу даже стрелком военизированной охраны, — меня взяли к себе спортсмены. Случилось так, что я познакомился с одним тренером — Володей, он был тогда ведущим тренером Украины по прыжкам в высоту. Они написали за меня поручительство и я был у них сразу и массажистом и тренером — психологом. Мир большого спорта — самый, наверное простой из всех социально-психологических миров, с которыми я имел дело. Правил там очень мало и очень ясные все. Там было интересно решить задачу — как жить в этом мире и, в то же время не сливаться с ним. Я работал со сборной СССР по легкой атлетике, особенно с прыгунами в высоту. Позвоночники правил практически всем тогдашним чемпионам мира. Вряд ли я бы попал в этот мир по собственному желанию, потому что мир очень простой, но это тоже было нужно — увидеть механизм социально-психологических миров наиболее обнаженным — как вообще он действует. Я думаю, что это во многом нам помогло создать социально-психологический мир Школы, как мы его называем — живой, органичный, разнообразный, со всеми течениями, расколами, борьбой. Мир, который я в этом году слава Богу покинул, ну в смысле — покинул роль Папы этого мира, но я считаю, что очень хорошая, интересная работа получилась.

Я вообще очень благодарен тому времени, потому что оно дало возможность очень разнообразной практики Жизни, дало возможность стать, хоть это и красиво очень звучит, — терпимым, как-то более-менее исполнять завет «Не судите, да не судимы будете». Благодаря этому и удалось создать тот мир, в котором мы, собственно говоря, и жили все эти годы и это было очень симпатично.

В: — А кроме спортсменов, приходилось вам попадать в какие-то «крайние» миры, ну например там бомжей или академиков?

И.Н.: — Ну, допустим, я совершенно неожиданно попал в мир медицинской психологии. Я делал доклад на конференции по поводу своей методики саморегуляции и вдруг меня пригласили, после соответствующей беседы, работать в тогда только созданном клиническом институте радиационной медицины в Киеве. Это было замечательно, я пришел к директору, очень хорошему интересному человеку, профессору, он говорит — «Ну что, будешь у нас заниматься, сделаешь кабинет психологической разгрузки и тому подобное» — приводит меня в отделение функциональной патологии нервной системы, а там на тот момент было всего два врача — ребята из ординатуры. Парень и девушка, которая все время рыдала, потому что пятьдесят два мученика в отделении, все качают права, закатывают истерики, — невротики из ликвидаторов Чернобыльской АЭС. Эти врачи — парень и девушка встречают меня очень радостно, говорят: — «Игорь Николаевич, мы вас так ждали, вот вам кабинет, вот халат, а вот уже вам на сегодня пять больных». Через три дня мне уже нужно было расписываться в историях болезни:

В: — А что все это дало вам?

И.Н.: — Это очень много дало — пребывание в клинике. Общение с профессионалами (потом у нас на отделении появилось много замечательных специалистов) дало понимание, что такое патология, что такое психика в критическом состоянии. Эти знания очень важны и потом мне они неоднократно пригодились, потому что со всеми этими «залетными» — людьми которые баловались на себе разными техниками и проводили с собой всевозможные эксперименты, мне часто приходилось работать и выводить их из всяких «трансов».

В: — А вы проводили с собой какие-нибудь эксперименты?

И.Н.: — Да, конечно. Но я в этом смысле был аккуратен, меня звали «мастером по технике безопасности». Я делал все последовательно и по правилам.

В: — Может быть вспомните какие-нибудь случаи?

И.Н.: — Ну, самое интересное было тогда, когда я захотел попробовать полное разотождествление. Я подготовил трех ребят своих: каждый из них должен был принять под свое руководство на время эксперимента — один — мое тело, другой — психоэнергетику, третий — сознание. И это удалось — я разотождествился и они потом рассказывали, как мое тело выполняло мышечные движения, как команды того человека, которому оно было поручено, психоэнергетика и сознание — тоже. Я же пребывал в пустой, как пустота пустоте и темной, как темнота темноте. Это было очень любопытное переживание, но самое смешное оказалось потом, когда все закончилось; они очень удачно меня вывели, встретили, собрали грамотно. Сидим, пьем чай, как вдруг я обнаруживаю у себя в голове каких-то пионэров, — какие-то образы пионеров в красных галстуках. Я говорю: — «Что такое? У меня в голове какие-то пионеры. Откуда?». Тогда Ева спохватилась — «О, — это мои!» — она тогда в школе работала.

Потом, например, перенос точки восприятия. Я и сам это делал и других людей потом учил — когда можно посмотреть на себя глазами человека, сидящего напротив, — это очень любопытно, когда видишь сам себя.

Вообще разные были практики. Многое мы пробовали, но все это не привлекло надолго мое внимание, потому что сиддхи есть сиддхи, — они приходят и уходят по мере необходимости. Самая большая сложность — так построить свою жизнь, чтобы тебе все это было нужно, а иначе все это — просто баловство.

Когда мы «кроликами» работали в научных экспериментах, получалось много чего делать с приборами, влиять на их показания своим сознанием. В общем, все это баловство, но если к нему относиться нормально, критично, то оно освобождает от интереса к неглавному.

В: — По поводу интереса к главному: наверное, в те годы люди проходили к какой-то реализации только на мощном устремлении. И, наверняка бывали ситуации крайне рискованные? (— «Ну.» — полусонно кивнул И.Н.). Вы можете какие-то такие ситуации вспомнить, когда удавалось пройти как по лезвию бритвы между какими-то крайностями только за счет силы устремления?

И.Н.: — Ну, это сложно сказать. Это немного такая романтизированная постановка вопроса. Вот, например, когда я делал полное разотождествление, — это тоже крайность, собственно говоря, и риск был, но в данном случае он был сведен к минимуму, так как была специально подготовленная команда.

Я знаю, что в те времена один человек в «психушке» целую диссертацию написал на тему всех этих «залетных», которые к нему попадали. Диссертация имела красивое название: «Неконтролируемый прорыв материалов бессознательного в сознание».

А так, ну какие там крайности? Ну, например, когда жрать было нечего, когда семью было нечем прокормить. Крайности могли возникнуть только у человека, который очень сильно был привязан к чему-то, к кому-то, к чему-то социальному особенно. Конечно, когда мне запретили работать с Театром, а как потом выяснилось и не только с Театром — меня нигде не брали на работу. Ну, конечно, это все для человека, который понимает, с чем он имеет дело было только стимулом. Это все — уроки. Получить сейчас такие уроки очень сложно:

В: — В отличие от того времени?

И.Н.: — Да, конечно.

В: — А почему?

И.Н.: — Какое наше время — тепличное, с этой точки зрения. Кого интересует какими ты там йогами или еще чем занимаешься? — Никого.

В: — Занимаясь какое-то время самопознанием, человек обычно подходит к такому моменту, когда приходиться расставаться с привычными ценностями и часто его начинает мягко говоря — колбасить. Это уже другой риск:

И.Н.: — Да я не думаю. Риск только в одном, — когда человек начинает без концептуальной позиции якобы расставаться, якобы нарушать социальные запреты, то есть, когда «свобода от» выводится на первый план, а вот для чего это делается, — нет никакого осознавания. Ну что такое потеря? Самое тяжелое переживание за всю мою жизнь было связано только с одним — с осознаванием одиночества.

В: — А как это произошло?

И.Н.: — Ну какая разница? Но это было тяжело, потому что то, что я сейчас называю так красиво в лекциях «Второе рождение», «Покидание социальной матки» — это все красиво звучит, а как переживание это было очень тяжело. Я был достаточно романтичным человеком по молодости, ну и вообще в целом, поскольку — художественная натура, и это было трудно. А остальное — ну что там — ну голодал, ну не имел работы:

В: — Что касается одиночества: это случилось вдруг или был какой-то промежуток времени, когда вы подходили к этому?

И.Н.: — Оно как бы логично было понятно, что это будет, но когда это наступило — это же выразилось в конкретных жизненных ситуациях и это длилось года полтора-два.

Я в одном убежден глядя назад, что главное, это способность к осознаванию — не концептуальному осознаванию. Иррациональные какие-то варианты возможны только в старых Традициях, при очень жестких отношениях Учитель-Ученик. Там жесткие отношения были построены сознательно и правильно, потому что это не давало ученику просто свихнуться. Я пережил однажды момент, когда я чувствовал, что вот-вот сойду с ума. Я понимаю, что с клинической точки зрения это было проявлением формы глубокой истерии, но как субъективное переживание оно было очень сильным, когда в течение двух часов я сознательно сопротивлялся этому.

В: — Сойти с ума в каком смысле?

И.Н.: — В клиническом смысле, причем пример такого, скажем, невеселого сумасшествия.

Несколько раз я очень серьезно хотел умереть. Я считаю, что это глубинные подростковые комплексы и когда они во взрослом возрасте всплывают, — это такое полуистерическое желание умереть, потому что жизнь кажется невыносимо тяжела, плюс одиночество — так получилось, что на тот момент мне было не с кем общаться, — те два человека, с которыми я тогда общался уехали за рубеж, эмигрировали. Это было довольно сложно, но с тех пор я имею постоянный контакт со своим источником информации, если говорить таким языком. И, когда это действительно необходимо, я знаю точно, что я могу обратиться и получить ответ, то есть я стал независим от какой-то человеческой личности.

В: — Это было следствием тех кризисов?

И.Н.: — Да, потому что при всем моем тогда полу-клиническом, суицидальном состоянии, одно-то во мне оставалось — я обращался к Традиции и Традиция мне внятно так отвечала (смеется), что все это глупости. А поскольку я имел опыт нахождения в состоянии, близком к критическому, — это было еще до встречи с Традицией, в армии, когда я чуть не погиб, то, собственно говоря, какие-то опорные точки были. Поэтому я с тех пор говорю, что смерть — сладкая, что смерть — соблазн, — я имею в виду преждевременную смерть. Это — как бы возвращение в матку, в предельную простоту.

В: — Среди ситуаций, которые создавал вам ваш Учитель были ли парадоксальные или комичные?

И.Н.: — Да я с Учителем непосредственно общался то совсем немного. Это было совсем недолго. Там были ситуации, но мне не хочется о них говорить. То, о чем можно было, я все в книжках рассказал.

Могу рассказать, какие я создавал ситуации. Вот, однажды, на нашем первом летнем лагере я давал всякие задания. Дал я женщинам задание насобирать эмалированное ведро земляники. А день начался такой хмурый, пасмурный. После этого я поехал в город, по делам и по дороге мне все объясняли, что это нереально — вообще, даже в нормальную погоду невозможно насобирать двадцать литров земляники. Я говорю: — «Ну и что, мне то что? Такая вот задача сформирована». Когда мы вернулись, посреди поляны полное ведро земляники и сверху еще горка. Мне сказали, что еще в три часа они вернулись, а сейчас отдыхают.

То есть мы практиковали разные вещи, особенно на природе, в безопасных условиях. Так, например, ребята ночью босиком, в одних трусах по гравийной дороге пробежали шестнадцать километров — восемь километров в одну сторону и восемь обратно. И среди них большая часть — это были не спортивные ребята; один из них приехал на природу в костюме, при галстуке и с портфелем. На следующий день он щупал себя, — искал хоть какие-то следы этого подвига — «Как же я буду рассказывать, мне же никто не поверит!» Ну это все мы делали с применением психотехники, типа того, что у Кастанеды называется «бегом силы». Многое мы пробовали, из того же Кастанеды, например — там «крик бабочки» и тому подобные вещи. Я вообще человек очень практичный, и все то, что я узнавал, я тут же пробовал, — возможно ли это в нашей реальности осуществить. Поскольку у меня всегда была команда, то мы этой командой все и проигрывали.

Я помню один веселый момент: есть у нас один замечательный человек — в те времена он был прокурором и у него была проблема всегда — как мундир с себя снять — психологический мундир. А у него типология сильная и биография. Он у меня выполнял такую задачу — залез на сосну метров на пять и каждый, кто выходил или приходил на территорию лагеря, где мы стояли с палатками, слышал, как кукует кукушка и, когда поднимал голову, — видел этого человека. Это было не только для него хорошо, но и для остальных, так как все знали, кто он такой. То есть существуют очень простые забавные способы дать человеку прикоснуться к проблеме, а дальше он должен сам. И я не думаю, что нужны обязательно какие-то экстремальные или даже сверхэкстремальные меры, — самые простые средства и, если человек действительно устремлен, то он среагирует на это.

Вообще, много чего возможно, но почти ничего не нужно(!), потому что проблема то главная, центровая заключается в том, что жизнь, которой мы живем — БАНАЛЬНА! Банальна, примитивна, придумана и проработана не нами и устроена так, что при всех горестях человеческих это теплица, теплица, а не Путь.

В: — Что нужно, чтобы найти Путь?

И.Н.: — Нужно все время себя ставить в ситуации, когда приходится искать предельные для себя задачи, причем так, чтобы они были органичными. То, что говорил Гурджиев — «Увеличивайте степень своей необходимости», то есть создавайте себе такую жизнь, где необходимо предельное напряжение и это должно быть органично, а не искусственно. Любая искусственная ситуация — да, она может сделать подсказку, но сколько раз мы наблюдаем, что выходя из какой-то такой искусственной ситуации, где человек, казалось бы уже что-то такое пережил очень сильное, — он возвращается в свою жизнь и все у него по-прежнему.

Я помню стишок сочинил:

«Как-то в Школу я зашел, —
Было очень хорошо.
А потом домой пришел, —
Тоже очень хорошо».

Приблизительно через эту частушку, я считаю, я выразил основную проблему — «А зачем, собственно говоря, когда и так хорошо?» Помните, миниатюра такая есть у Ширвиндта и Державина: — «В открытый космос выходил? — А зачем, мне и тут хорошо». Поэтому, собственно говоря, — Зачем? Чего человек хочет? Чего он хочет на самом деле? Был такой фильм «Чародеи». Помните, с волшебной палочкой там история? Я считаю, что очень такой учебный фильм. Там есть момент, когда главный герой говорит: — «Хочу Алену!» — и появляется корова Алена, мебельный гарнитур «Алена», шоколадка «Алена» и еще чего-то там, кроме его любимой, потому что хотеть — это очень сложно, — грамотно хотеть.

В: — А что помогло вам хотеть грамотно?

И.Н.: — Ой, я не знаю! Я — везунчик. Я как родился в рубашке, так в рубашке всю жизнь и живу. У меня не было проблемы: я когда встретился с Традицией — у меня не было никаких проблем мыслительного порядка — я полюбил ее и, чем дальше, тем больше люблю. — Все! И это, конечно, было главным — точкой опоры в течение всей жизни. Потом, когда я уже чего-то начал понимать, то осознал, что это просто другая жизнь и для меня быть на работе у Традиции — это и есть главное содержание моей жизни. Главное — не остаться без работы! Я всегда вспоминаю суфийскую притчу, про то, как собрались мудрецы, чтобы обсудить, какая волна самая тяжелая в этом море скорби. На третий день они пришли к выводу, что самая тяжелая волна в этом море скорби — это когда лет уже много, а работы все еще мало…


Уже на пороге я спросил Игоря Николаевича, почему он перестал быть Папой для Школы.

— «Сколько можно! Они уже давно взрослые, самостоятельные люди. Двадцать мастеров. Пусть решают сами, как жить дальше, выбирают Папу, если им так нужно:

— «А как же Передача Традиции? Вы кому-то передали ее?»

— «Да нет».

— «Как же тогда Традиция?»

— «А что Традиция? Что ей будет? Традиция — она живет…»


На следующую встречу я приехал туда же. В прихожей я долго возился, снимая кроссовки… Из комнаты — голос Калинаускаса:

— Кто там?

— Это Влад Лебедько.

— А, Влад! Заходи, заходи! — интонация и приветствия такие, как будто мы — старые знакомые. (В следующий раз, на каком-то официальном мероприятии, когда я подошел к Игорю Николаевичу и хотел было протянуть руку, ожидая такого же теплого приветствия, — Калинаускас только сдержанно кивнул, определив дистанцию).


23.11.1998

В: — Каковы для вас признаки настоящего Духовного Искателя?

И.Н.: — Для меня самый главный признак — это то, что человек ищет другую жизнь.

В: — Как понять, что этот ищет, а другой только говорит, что ищет?

И.Н.: — Это сложно. Человек ведь может прийти по совершенно разным причинам, и это, собственно говоря, совершенно несущественно — по какой причине человек пришел, потому что его что-то там ведет, а что — он же сам знать не может. Если бы он знал, ему бы уже нечему было учиться. А потом постепенно видно становиться то, что он получает, то как он меняется, то что он узнает, куда это применяет. На мой взгляд, — любая серьезная Традиция на первом своем этапе, — Духовного убежища, — она обязательно соблазняет, но соблазняет она как раз противоположным, — она не агитирует за что-то там, а дает тебе средства для решения твоих жизненных проблем и если этого человеку становиться достаточно, то понятно, что никакого желания выйти за пределы той жизни, которой человек жил раньше — нет. Есть просто желание усовершенствовать то, что он имеет. Поэтому, обычно наиболее интересные люди появляются либо с профессиональной мотивацией — тогда у них мотивация достижения может со временем перерасти в мотивацию постижения; либо люди, которые уже так или иначе пережили, что их обманывают — то, что им подсовывают, под названием Жизнь — это не совсем то:

Но это очень трудно. Я не верю ни в какие отборы, экзамены, тесты, потому что практика жизни показывает, что любые отборы в любой деятельности построены, как правило, по каким-то усредненным меркам: — есть некий усредненный образ идеального Искателя, даже неявный и под этот образ происходит примерка. На самом деле, чаще всего бывают совершенно неожиданные судьбы: прорывается тот, от кого никто этого даже не ждал. Скорее всего, наиболее толковый подход был описан у Кастанеды, когда человек уже полностью находится в полном крушении, развале, тогда как-то он уже готов. Ну, тоже самое Гурджиев говорил — нужна катастрофа для того, чтобы человек услышал голос жизни.

В: — А у вас в жизни была такая катастрофа?

И.Н.: — У меня было, да было такое переживание, когда я из армии вернулся. Было ощущение, что я между небом и землей. Старое все уже не устраивало, нового еще не было: — такое какое-то промежуточное состояние — бессмысленное совершенно. И в этом состоянии я встретил Учителя.

В: — Вы искали или это произошло случайно?

И.Н.: — Случайно, если конечно случайности бывают.

В: — Можете рассказать подробнее, как это было?

И.Н.: — Это произошло очень просто. Я работал в народном Театре при заводе, на котором я вырос, куда я пришел, когда мне еще шестнадцати лет не было. А тут приехала из Москвы группа для каких-то социологических исследований. Естественно, я пошел познакомиться, мне это все было интересно. Было много людей из Москвы, из МГУ. Мы стали с ними сотрудничать, я сделал для них часть работы — так как меня на заводе все знали. Я в цеху, где работал, провел исследования: — «Конфликт Мастер — рабочий при сдельной оплате труда. Так я познакомился с Аркадием Ровнером, который входил в эту Московскую группу. А потом как-то Аркадий позвал меня к себе в гостиницу, дал мне текст — «Раджа-йога» Вивекананды и сказал: — «Вот это может быть новая информация, а может быть новая жизнь». Так все и произошло.

В: — В вашей жизни был Ровнер и был еще Мирзобай:

И.Н.: — Да, Мирзобай; он и до сих пор еще играет в моей жизни большую роль в том плане, что это: Я когда с ним встретился, — понял, что это человек из тех, про которых я раньше только читал, что это живой, настоящий, реальный Мастер из реальной древней Традиции и что у него надо учиться. Я обратился к своему Учителю, получил разрешение и стал учиться у Мирзобая. Кроме всего прочего, я его просто обожаю как человека, потому что я видел его в разных ситуациях — я его видел на базаре, на кладбище, в кабинете директора Института Востоковедения и во многих других ситуациях, на суде, например. Он везде и всегда был Он — без всякого усилия, без всякого напряжения. Я помню, как Абай, который был «проверяльщиком», все пытался проверить — на самом ли деле Мирзобай — Мастер. Так вот, он спросил меня: — «Ну а как ты думаешь, Мирзобай — Мастер или нет?» — Я ему: — «Ну вот ты просто посмотри, — он разговаривает жарко, эмоцию какую-то выдает, все такое, а сам в это время в пальцах виноградинку катает. И она не раздавилась. Ты попробуй так и все поймешь!» (Смеется) И я очень рад, что такое взаимодействие было и продолжается, потому что это дает какую-то планку, какой-то ориентир.

Мы очень играем все время во все. Играем, потому что нам очень важность самого себя хочется ощутить, сопричастность к чему-то такому, к духовности: А поскольку настоящих Традиций почти нет, то понять степень серьезности самого намерения постигнуть что-то нам трудно, так как мы все по библиотекам бегали — «прочитал, значит уже знаю».

В: — После убийства Талгата Нигматуллина в Вильнюссе некоторые люди, которые очень почтительно относились к Мирзобаю, резко изменили свое отношение, не поняв, почему он не вмешался в эту ситуацию. На вас это как-то повлияло?

И.Н.: — Нет не повлияло. Я знаю всю эту ситуацию очень хорошо. Я допросил лично всех участников этой ситуации. Дело в том, что Мирзобай приехал в Вильнюс по приглашению Абая, и он очень интересно приехал — он взял с собой свою мать, которая ходила совершенно согнутая, — она не могла выпрямиться и ни слова не знала ни на одном языке, кроме родного. Дом Мирзобая был перед этим совершенно опустошен. Он привалил к дверям бревно и приехал. Тем более, что в последнее время к нему почти никто не ездил — Абай создал такую историю, что Мирзобай — это вчерашний день, выживший из ума старик, а вот он — Абай всех быстренько приведет к Просветлению. Наиболее верные его ученики и среди них Талгат Нигматуллин называли его Боддхисаттвой — причем на полном серьезе. Я разговаривал с Талгатом — когда я последний раз был у Мирзобая — я летел через Ташкент и Талгат даже не позволил мне ничего возразить. Он сказал: — «Тему Абая не трогай даже и все! Ты не понимаешь, ты не дорос!» Так что это была уже сектантская ситуация. Но Мирзобай поехал. Когда, потом уже, его следователь спросил: — «Как ты, старый человек, — про тебя говорят, что ты такой мудрый, — как ты попал в такую ситуацию?» — Мирзобай ответил: — «Ребята в тюрьме сидят и я должен в тюрьме сидеть!» То есть он свою ответственность за это ощущал.

А непосредственно вся эта история в квартире: Во-первых Мирзобай не бил. Там всех под угрозой насилия заставили ударить — хотя-бы только обозначить удар по Талгату и Мирзобай тоже обозначил, но надо помнить, что в это время рядом находилась его мать — беспомощная старуха. Во-вторых, люди, которые там были все местные, — они же были все выкуплены потом. Один из них сидел года два и то в отдельной камере и занимался тем, что рисовал портреты тюремного начальства. Во всяком случае, так он мне сам рассказывал. А била-то по настоящему команда Абая. И Талгат не сопротивлялся. А когда он уже понял, что дело плохо и начал кричать, то было уже поздно. Во всяком случае, хозяйка квартиры, которой соседка позвонила — «Что там у вас происходит?» — спокойно так, мило улыбаясь ответила: — «Мы празднуем мою кандидатскую диссертацию, извините за шум». Милицию не вызвал никто, естественно, хотя возможностей было навалом — не такая там была гестаповская ситуация, чтобы нельзя было как-то вмешаться. Когда они поняли, что Талгат умирает, они вызвали своего знакомого врача и только тот уже вызвал «скорую». Так что там все очень непросто было. И Мирзобай имеет к этому только то отношение, что он не захотел избежать ответственности, хотя мог. Так что там все непросто было. А вмешаться он не мог. Он не мог вмешаться даже тогда, когда избивали его до крови. У него такой внутренний закон — он подставляется и никогда не нападает. Хотя физически он очень сильный человек.

В: — Вы встречались с ним, когда он уже вышел из тюрьмы?

И.Н.: — Да, я недавно у него был. Когда мы перевозили прах его матери из Литвы на родину. Она же все эти годы жила в Литве, в провинции, ухаживала за литовскими детьми. Там умерла и там была похоронена. Когда мы увозили прах, ребята, у которых она жила, оставили эту могилу, символическую уже теперь и ходят на эту могилу и помнят ее.

Вообще все не так просто. Хотя и я, в свою очередь, пытался вытащить людей из этой ситуации и Мирзобай это делал на своем языке, но мало кто все это слышал. Когда мне Мирзобай по телефону сказал, что Абай — Хозяин, я сразу понял, что дело плохо, потому что на его языке это означало предел — такие слова, как «Хозяин», «Начальник»: Но, произошло то, что произошло. Много странного в этой истории: — и то как шло следствие, и то, как ловили Абая, хотя все знали, где он находится; так его и не брали, пока не приехала жена Талгата и не сдала его просто в милицию. И сидел он отдельно в следственном изоляторе КГБ; много там было напутано и показания людей разные. Очень, очень странная история. Абай еще в тюрьме — он четырнадцать лет получил. Ходят разные слухи — что он умер в тюрьме, что он жив, но непонятно где находится и тому подобное. Хотя уже в этом или следующем году срок его истекает…

В: — Если обратиться к Российской ситуации 70-х—80-х, то наверняка было много людей, искренне пытавшихся искать, не имея при этом контакта с живым источником знания, — кто по книгам, кто как. Доходило до таких «подвигов», когда человек срывал с себя психологические защиты, барьеры. В результате что-то случалось — на какое-то время такой человек что-то обретал, куда-то «попадал», а потом с ним либо что-то трагическое происходило, либо еще что-то:

И.Н.: — Всякое было: и умирали и в «психушку» попадали, и не потому что их туда засовывали, а потому что они действительно сходили с ума. Самодеятельность...

В: — Все-таки это Духовный поиск или что-то еще? Как вы относитесь к опыту таких людей?

И.Н.: — Как можно относиться к опыту любого человека, прожившего свою жизнь? Он прожил так. Так хотел. Это нельзя оценить.

В: — Я имею в виду — были ли это поиски Смысла или просто самодеятельность?

И.Н.: — Когда как. Каждый конкретный случай не похож на другой. Самодеятельность была вынужденная. Тексты были в какой-то степени доступны, а реальных источников найти было трудно. Хотя были люди, которые имели реальный живой источник. Какие-то Гурджиевские ветви были. Кордамоновская команда была такая — они потом в Америку уехали. Но рассказывать о них будет не очень прилично.

В: — Тогда, может быть как-то можно охарактеризовать общее настроение той эпохи?

И.Н.: — Потрясающе. Потрясающе. Это был массовый бросок. И в этом массовом броске в Неизвестное были совершенно разные люди, и те кто просто стремился к обладанию сиддхами — многие достигали этих сиддх; и были те, кто искали то, что сами не понимали, но хотели какого-то смысла.

Это было такое веселое сумасшедшее движение. Вот Аркадий Ровнер очень хорошо в своих художественных произведениях описывает разные истории людей из этого времени.

Чем дальше человек продвигается, тем меньше возможностей его опознать. Если только у него не такая работа — подставляться. Мне лично везло — я встречал очень интересных людей и в области сиддх и в области смыслового постижения — их совсем немало (относительно, конечно). Потом, в определенный период, начались массовые, повальные уезды заграницу. Как только появилась возможность уезжать — многие уехали. Я не знаю, как там у них в Америках: Что-то там у них, наверное, происходит, — у кого-то, у кого-то нет: Там тоже есть своя тусовка, свои амбиции. Есть люди глубокие, есть социально-ориентированные...

Но волна была мощная. Не зря тогда Американцы так перепугались, что у нас в экстрасенсорике глубокий прорыв — они по этому поводу засылали своих шпионов. Потом все более-менее успокоились. Я думаю, на сегодняшний день серьезным людям понятно, что все, что касается сиддх, — это все доступно, возможно, но не имеет большого практического значения. Но психология, особенно психология экстремальная — она, конечно, обогатилась.

В: — Как вы думаете, почему от этой мощной волны сейчас как-то даже и брызг почти не осталось?

И.Н.: — Ну почему же не осталось? С одной большой брызгой ты сейчас разговариваешь. А вообще — так и должно быть. Это дело — штучное, и потом — мы знаем только то, что видим, а то, что не видно, мы не знаем.

В: — Но, тем не менее, что изменилось?

И.Н.: — После той волны — была же волна моды, когда все, кому не лень чем-то занимались. Сейчас мода тоже прошла и наступило нормальное время, как обычно, то есть кто-то работает, кто-то нет. Нет такого ажиотажа вокруг всего этого, какой был, а дело движется потихоньку. Я думаю, что Духовное Сообщество всегда было, есть и будет.

Я был недавно в Москве, в клубе «Ямское Поле», посмотрел, как изменился рынок. Сейчас торгуют в основном бессмертием, силой, — даже здоровье уже перестало быть модным товаром. С другой стороны, — все больше появляется интересных людей, которые заинтересованы Жизнью. Когда люди изначально интересуются не фокусами, а Жизнью своей — это очень серьезно.

В: Что для вас значит образ жизни? Что такое образ жизни человека Ищущего?

И.Н.: — Во-первых, нужно сразу же определить: ты хочешь в монастырь или ты хочешь на базар. Это принципиально. Человек, который хочет вступить в какой-то ашрам или создать его, неважно, как он называется — это ситуация закрытости, таинственности, выключенности из социальной жизни. Ты живешь в этом случае с Богом и для Бога и все, — больше тебя ничто не интересует. А если человек остается на этом вот базаре Жизни, то, конечно он должен найти работу — прежде всего. Люди делятся на тех, кто работает, на тех, кто ищет работу и тех, кто не работает. А уже от этого все остальное зависит. (В течение нашего разговора неоднократно звонил телефон и И.Н. вел с кем-то коммерческие переговоры по оптовым поставкам растительного масла) Ведь что такое образ жизни? — Если ты поставил какой-то закон над собой, то этот закон и определяет твою жизнь. Если ты над собой ничего не поставил, то нет никакого закона, кроме тебя самого. Вот, собственно говоря, и все. Во всяком случае, я считаю, что самая печальная история — это разрыв между сознанием и бытием. Если то Знание, которое ты добываешь, к которому стремишься, ты не пытаешься практически реализовать, то тогда зачем ты его искал? Может быть я не прав, но у меня такая позиция.

В: — А какие направления в реализации Знания сейчас актуальны на ваш взгляд?

И.Н.: — Все виды работы, связанной с людьми. Потому что, если человек получает какие-то знания из Духовного Сообщества, то наверное, это, прежде всего, знания, предназначенные для работы с людьми. И, конечно, здесь нужна профессия. Профессионализм. Потому что самодеятельность в работе с людьми — вещь страшная. Страшная и для самого того, кто работает, потому что человек — существо хрупкое.

В: — Но ведь профессионализм — это же не диплом, не сертификат и не Университетское образование.

И.Н.: — Нет, конечно. Это профессия, которой ты живешь, в которой ты продолжаешь развиваться, осознавать свой опыт, совершенствовать его.

В: — В работе с людьми сейчас существует огромное количество направлений. Как найти Правду и не запутаться?

И.Н.: — Да правд — навалом. Правд много. Это же не Истина. Надо делать то, что хочется, потому что это убирает сразу огромное количество лжи. Все эти «надо», «во имя», «потому что»: — это все несимпатично, порождает много лжи. Человек должен иметь такую квалификацию, чтобы не ущемляя правд других людей — делать то, что ему хочется.

В: — Если взять работу с людьми: предположим, некого человека, обратившегося к специалисту, беспокоит какой-то симптом. Квалифицированный специалист, пользуясь современными психотехниками, может за какое-то сравнительно небольшое время помочь снять этот симптом. С другой стороны, — этот же симптом может послужить для человека некой отправной точкой, чтобы потом начать искать. Например, так было в свое время со мной.

И.Н.: — Здесь все очень просто — какой вопрос, такой и ответ. То есть, если человек пришел с таким запросом, надо на его запрос ответить.

В: — Как раз таки не очень просто. Ведь глубинный-то запрос человек может словесно не выразить, он может его даже не осознавать. Вот он пришел и у него болит что-то:

И.Н.: — Значит, надо вначале сделать так, чтобы ему было хорошо. Я всегда говорил: истинная вера человека не там, куда он идет, когда ему плохо, а там, куда он идет, когда ему хорошо. Прежде всего нужно сделать человеку хорошо.

А иначе не понять ни ему самому, ни со стороны, чего же он хочет, потому что если у него что-то болит, — он готов идти куда угодно, — лишь бы избавиться от боли. Очень много эксплуатации людей построено именно на этом принципе. Так — я ругаю своих ребят, которые пытаются обучать методике дифференциальных состояний, а вместо этого начинают агитировать за Духовность, за Традицию — выносят свою проблематику:

Если ты продаешь товар — ты должен продавать товар! Если человек купил холодильник, тебя не должно интересовать, для чего он это сделал. А когда это все нагружается всякой идеологией, — человек же не пришел с этим. Я думаю, что вообще честные отношения между людьми, насколько они возможны в данной ситуации — они состоят из того, что если человек пришел к тебе за чем-то и ты ему это можешь дать — так дай! Без условий, типа — «Я тебе дам, но ты должен стать адептом» — понимаешь!

В: — Вот я столкнулся с такой сложностью во всем этом… предположим, приходит человек с какой-то проблемой, — начинаю выяснять, — зачем тебе ее решать?.. И так дальше и дальше, спрашиваю — Зачем?.. Зачем?.. Зачем? В итоге выясняется, что то, о чем он заявил, как о запросе вначале, это лишь частность, а по большому счету — находится таким образом главное, тот Смысл, тот запрос, ради которого этот человек и пришел. Но он же не осознавал этого сам.

И.Н.: — Да, но ты ведь шел через вопрошание! Он ведь все равно сам скажет, сам к этому придет.

Вот случай: у меня был один товарищ — интересовался Традицией, а потом у него разочарование наступило. Тогда он отправился к такому Кордамону (он сейчас в Америке — а тогда здесь была такая «а-ля Гурджиевская» ветка). Он пришел, а тот его спрашивает: — «Ты чего пришел?» — «Я хочу от комплекса неполноценности избавиться». Тот ему: — «Ты что, с ума сошел! Если бы не этот комплекс, ты бы к нам никогда не пришел!» — Можно ведь и так поставить вопрос. Но пока человек стоит на позиции «Сделайте со мной что-нибудь» — это всегда очень чревато, поэтому важно тонко дифференцировать. В этом — роль убежища — чтобы человек ощутил, наконец, что ему хорошо, а потом будет уже видно — куда он пойдет, куда он все это денет. Я много раз наблюдал — люди приходили с такими запросами: на Истину, на Просветление, а потом выяснялось, что он просто не мог решить проблему поиска сексуального партнера. Он ее решал — и на этом все кончалось. Так зачем его тревожить? Как говориться: — «Не будите возлюбленную, если ей не угодно!».

Я как-то с течением времени все более несерьезно ко всему отношусь. (Смеется).

В: — Какой смысл в «Круглых столах», которые вы сейчас проводите?

И.Н.: — А, ну это же деятельность Академии. Я там изображаю профессора. Во всяком случае — это место, где люди могут высказаться. Многие люди имеют потребность высказаться, но им негде. Приходят, иногда бред несут всякий. Это тоже хорошо. Я стараюсь, чтобы не было какого-то солдафонства во всем этом. Ну бред, — дайте человеку высказаться! Только, чтобы это не превращалось в борьбу.

В: — Вы как-то сказали, что все почти безнадежно. Все-таки, как по-вашему, — есть хоть какая-то надежда или нужно просто заниматься ради процесса?

И.Н.: — Заниматься нужно потому, что тебе этого хочется! И не надо под это подкладывать никакой общественной значимости и тому подобного.

Но мне очень нравиться, что несмотря на такое четкое расслоение современного поколения, молодежи, — мне нравиться что в нем — больше жизни, или это мне так везет, что я с такими встречаюсь. Они более свободные. В них меньше страха и очень возможно, что это даст какую-то новую кровь для Духовной жизни, если конечно «старперы» не начнут из себя изображать — «Мы ветераны, нас мучают раны...». (Смеется).

В: — Вы же говорили в субботу, на «Круглом столе», что в последних поколениях все меньше потенциала. Как это согласуется с тем, что вы говорите сейчас?

И.Н.: — У них не меньше потенциала, у них меньше жизненного тонуса. Исходного количества жизненной энергии у них меньше. И это подтверждают исследования во всем мире. Это либо приведет к деградации, либо к поиску — как эти резервы пополнять. Такого рода ситуация порождает две реакции — либо пассивно- оборонительную, либо активно-исследовательскую. Мне кажется, что всякая деятельность по внедрению в культуру принципов активной психологии, — это самое существенное, что можно сделать. Позиция «Жизнь меня живет» — она, конечно, никуда не годиться.

Вы заметили, что на «Круглом столе» ни один из выступающих не решился произнести слово Жизнь. Самое смелое высказывание было — жизнедеятельность. Отсутствует эта ценность — Жизнь!

Я помню, как мы в 1972 году проводили исследования в моей студии. Там были разные люди и по возрасту и по всему другому, но ни один в «плюс ценность» не написал просто Жизнь. Нет такого в культуре, в общественном сознании. Это — колоссальный пробел!

Механизмы, устройство жизни — они совершенно не изучены. Эта ситуация, как и любая трагическая ситуация стимулирует, с одной стороны, — поиски, а с другой — отчаяние.

В: — Что для вас значит понятие Культура?

И.Н.: — Культура для меня — это не вопрос прошлого. Это вопрос истории человечества, а значит — моей личной истории. Когда человек воспринимает свою личную историю на фоне истории человечества, тогда у него есть какие-то шансы осознать персональный смысл своей собственной жизни.

Может быть, это легенда, но существует якобы храм, посвященный одной единственной мысли: «Научились ли вы радоваться препятствиям?»

Это ключевой момент в переходе от автоматической жизни к сознательной. Если человек не видит, не чувствует, не понимает, не ощущает, что препятствие — это его шанс, ничем ему помочь нельзя. Ну просто ничем — хоть убейся!

(И.Н. Калинаускас. «Хорошо сидим (Побрехаловки))








Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.