Онлайн библиотека PLAM.RU


Глава 1. Как Дьявол Маньку позвал в гости.

В конце недели, после отдыха и полного выздоровления, Дьявол заговорил о продолжении пути. От второго железного каравая и от посоха, которым вынимала щепки из огня, осталось чуть меньше половины, и обутки вот-вот должны были сноситься. Как стимул, Дьявол сделал на посохе зарубку, пообещав, что сотрет остатки железа в порошок, когда посох останется по ней — и тогда в котомке запаски не останется вовсе. Но как бы не ругал избы, чтобы не жалели ее, стоило ей взять железо в руки, их начинало потряхивать.

— Это у них страх перед железом, — объяснил Борзеевич Маньке, которая поначалу избы, ходившие ходуном, побаивалась. — Что-то про цепи рассказывают, про ось, в землю вбитую — снимают они его с тебя…

— Снимают они… Да разве так его снимают?! — возмущался Дьявол, негодуя и на избы, и на Маньку, когда замечал, что она о железе думать не думает, а идет на поводу.

А Манька избам была благодарна. Кто бы еще принял ее с железом, да понес бы его на себе?!

И не расстраивалась, когда в очередной раз не могла найти котомку, с тайной радостью позволяя избам почувствовать себя Благодетелями. Хотя бы до того времени, пока не отправятся в путь. До дворца оставалось, чуть больше половины пути (в обход гор, а там до дворца рукой подать!) — и получалось, железа осталось меньше, чем дорога. Пока избы держали его при себе, железо не мучило, не шло за ней, и она наслаждалась жизнью, вдыхая воздух полной грудью, жила себе, как мечтала всю жизнь. Теперь у нее были не только избы, а и друг. И друг встал плечом к плечу и бился насмерть. Пугать старика железом не хотелось. «Пусть посмотрит на меня без железа, пусть привыкнет!» — думала она. Манька не верила, когда Борзеевич доказывал, что успел насмотреться и на железных людей, и на медных, и на больных, и на здоровых — в язвах и беззубую он ее не видел!

К счастью, тайное радио на Борзеевича не действовало. Но знал о нем много, собирая воедино многие отрывочные сведения, которые хранил в своей памяти. А когда речь заходила о железе, пытался советовать, как лучше вывести его на чистую воду…

Огорчало другое…

Она привязалась к избам, которые сами топились, готовили и парную, и стол с яствами, были всегда такие теплые, уютные, а, главное, безопасные. Мысль о том, что их придется оставить, расстраивала ее с утра до вечера. Но вампиры не идейного просвещения опять поднимали голову. Радио слушать она уже научилась — и волну, которая кричала изо всех сил, что некие засланные висельники несут мирным жителям царства-государства конец света, и что в поле полегли тысячи и тысячи.…

Впрочем, нет — прозвучало это только раз, сразу же после полнолуния.

На второй день вампиры одумались и приписывать героические свойства разбойникам перестали, а говорили вот что: поджидают такие-сякие добрых людей на темных дорогах, и всяческими обманами завладевают имуществом, а так же подло, из-за угла, убивают невинных жителей, которые проявляют сочувствие, простодушно предлагая висельникам дом, кров и пищу, и не жалеют ни деток малых, ни стариков, ни прочую живность. И вроде разбойниками не назовешь — ибо разбойник звучит гордо, а любого, кто сумеет снесть вражескую голову, ждет награда в миллионном исчислении.

В общем, ничего нового…

Но Манька расстроилась: за миллионное сострадание ко всем истерзанным ее рукой, будь у нее в избе хоть броненосцы с потемками, ее обязательно достанут, не дав зажить тихой спокойной жизнью. За такую награду желающих найдется, хоть отбавляй! И даже Дьявол им с Борзеевичем не защита, ибо против нечисти был слаб и немощен. Научить или подсказать худо-бедно мог, а против нечисти выступить не имел права. И против человека остерегал. Убивец в Аду автоматически попадал в разряд попирающих землю, и, опять же, Дьяволу вменялось нарушителей карать сурово. Разве что, при личной встрече разрешалось:

А) — оплатить добром за зло,

Б) — вернуть злое,

В) — доброе поставить как щит.

Были и другие варианты. Но их Дьявол не рассматривал, ибо считал сверхъестественными. Люди доброе от него не слышали, как не видели его самого, а если зудел в уме — умнели, но как-то наоборот. И тут только на душу уповать, сможет она человека образумить, или образумили ее уже…

Выходило, что выбора вампиры не оставили, во чтобы-то ни стало, приходилось доставать пронырливую Помазанницу.

Манька все же еще надеялась, что дело можно уладить миром. А если повезет, помирится с душою свою, объяснив, что трудная жизнь его, которая натолкнула на мысль стать вампиром — недоразумение, а вины ее в этом нет. Ну, вампир — но человек же! Борзеевич только головой качал, когда она высказывала ему свои соображения, не веря, что им простится армия оборотней. Но Манька не унывала.

Но как-то пустила стрелу, поискав образную цель Благодетельницы. Стрела полетала-полетала и вернулась, ударившись оземь, чуть не пришибив ее саму. Она едва успела увернуться и заскочить за избу.

— Потому что не знаешь о ней ничего! — прокомментировал Дьявол этот случай. — А если она, это как бы ты? В твоей матричной памяти Благодетельница записана, как доброе интеллектуальное начало, а ты злобное и бессовестное, — тяжело вздохнул он. — Проклятый человек грех вампира на себе несет и принимает искупление отовсюду… А почему? Пусти стрелу еще раз — умрешь, и будешь гореть. Но кому, как не мне знать, что только так дано человеку поймать второго себя… Если честно, имея в себе такую мерзость, я бы без раздумий умер.…

Дьявол усмехнулся. Не иначе, опять имел в уме что-то не совсем то, о чем сказал. В Манькины планы умирать не входило, лицо перекосило от одной мысли. Она убрала стрелы в колчан.

Дьявол дождался, когда вытянутое лицо ее примет правильную форму.

— Тогда люби ее, как себя, — посоветовал он, усаживаясь за край стола и выкладывая рядом ящик с инструментом. — Глядишь, успокоится…

— Шутишь?! Немного радости заметить за собой голодуху по окровавленным шеям! — Манька скривилась брезгливо, накрывая ужин на другом конце стола.

— На это не надейся, — ответил Дьявол с усмешкой. — У вампиров это личностное качество, людям знать о нем не положено. Но задайся вопросом: как Помазанники, кровососущие твари, остаются милейшими людьми, а ты, до противного добрейшее существо, кажешь людям свой голод?!

— Верное дело Дьявол говорит, — заметил Борзеевич, подоспев к завтраку, усаживаясь поближе к огоньку, подвигая к себе тарелку.

Завтракали перед домом по привычке, любуясь землей и всем, что она успела родить. Пироги и самовар стояли на широком длинном столе, занимая один его конец, покрытый льняной белой скатертью в синюю полоску. На другом конце Дьявол заканчивал вырезать узор на столешнице, посыпая линии серебряной крошкой, нарезанной соломкой, покрывая сверху лаком. Получалось красиво. От центра расходились ветви с листьями неугасимого дерева. На ветвях сидели разные птицы, водяные и русалки, и даже Борзеевич, с ухмыляющимся во весь рот лицом, хитрющими прищуренными глазами и с выбитыми передними зубами. А вокруг стола стояли длинные широкие скамьи со спинками, сделанные самоделкиным инструментом по замыслам Борзеевича, на которых сидеть было удобно, и разрешалось залезть целиком, что Манька и сделала. Ноги ее лежали вытянутые на скамье. Костер горел тут же, неподалеку. Дьявол иногда опускал в него прутик, обжигал со всех сторон, а потом наводил им тени на узоре.

— Я давно приметил: вот как бы умный человек, — проговорил Борзеевич с набитым ртом, уминая пирог с капустой, — а самый наипервейший заступник вампира. А все потому, что лицо у него — достояние государственное. Если он рот при этом не открывает. А открыл, человек надвое разделился: вроде человек перед ним, а схватил зубами, не оторвешь.

Был он мокрый и взлохмаченный, на босу ногу, с заплывшим глазом. Опять, наверное, досталось от водяного. Борзеевич неисправимо любил баловать с русалками, они отвечали ему тем же. Водяной за баловство старика подкарауливал, и чтобы не шкодил, кормил подзатыльниками (на дочек у него рука не поднималась), но Борзеевич не умнел, а только вздыхал с досады — и стоило водяному отвернуться, уже опять качался в лодочке, а вокруг хороводили русалки…

Манька иногда Борзеевичу завидовала, русалки ее сторонились, а если подходила ближе, ныряли вглубь, или мгновенно становились лужей и испарялись, или просачивались сквозь землю, оставляя на месте одну другую рыбью чешуйку, будто в насмешку. Может, боялись, может, стеснялись…

— Голова моя круглее, чем твоя, — Дьявол низко склонился над столешницей и на Маньку не смотрел, сдувая стружку, — но когда моя голова искала Небо и Землю — искала для любви. Искренней. Человек может в петлю залезть, морду набить, клич кинуть, а представь, что ты одна и во Тьме?! Ни умереть, ни обнять, ни поговорить по душам…

— Ну, — ехидно ухмыльнулась Манька. — Ты набил… Абсолютному Богу.

— Думаешь, сознание вампира по-другому устроено? — Дьявол скрыл улыбку. — Вампир не загружается интеллектом, который его заценит. Долго, и не выше по уровню, а самый что ни наесть родной. Не ровен час, упырь у поклонника кровушки напьется — и прощай поклонник, хуже, свой интеллект! В этом деле кто успел, тот и съел. Вампиру нужна такая любовь, чтобы уши слышали, глаза зрили и дотянуться мог — и не кончалась бы, когда душенька откинется. Кому, при такой жизни, захочется остаться вдовой или вдовцом? А иначе, чего ради хоронить себя? Ради любви приносят они себя в жертву… Точнее, душу… Играют на опережение. Ну, если еще точнее, то поиски люди вели именно в этом направлении.

— Мало их любят? — скривилась Манька.

Кривая она ходила с утра. Может, встала не с той ноги, но все казалось ей недостаточно идеальным. Впрочем, и у самой у нее было не все ладно: то носком ноги за камень ударится, то ведро в колодец уронит, то вдруг ни с того ни с сего спина заболит, то мука смертная накатит с думами тяжелыми.

Дьявол осуждающе покачал головой.

— Ой, как мало! — успокоил Дьявол. — Любят не их, любят образ. А образ, они сами нарисовали. Собирает Благодетели урожай в чужом огороде, пока обман не раскрылся. А ну как не совпадет с тем, что увидишь? И полетит от души к вампиру весточка с насмешкою, мол, ой как пала ты низехонько, душенька… А если у земли сомнение появилось, уплывает богатая жизнь от кровососущих. Молиться за недостойный объект она не будет. Это, кстати, пожалуй, главная причина, почему стараются отправить проклятого на тот свет и лицо не кажут. А ты вроде как далеко, а Величества высоко — вот и зажилась.

— Мочи нет терпеть, что со спиной?! — Манька поморщилась, потерев спину, обдумывая слова Дьявола.

Что-то в этом было. Выходит, не зря Благодетельница ее боялась.

— Ничего-ничего, железо наденешь, пройдет, — полушутя, полусерьезно успокоил он ее, масляно улыбаясь.

— Так надо увидеть и все! — обрадовалась она, наконец, сообразив, как легко и просто вернуть себе душу.

— А как ты собираешься подобраться к Благодетельнице? — прищурился Дьявол. — Ты ей нужна для кровопролития, сознанию твоему об этой встрече знать не обязательно. А понять, где ты, труда не составит: просканировал окрест — одна любовь, и вдруг — злопыхатель! И вот ты в темнице… Не будет она лезть на рожон. Поди, не сошла с ума. Проклятые, которых ты из избы вытаскивала, тоже так же думали: вот найдем, покрасуемся, глядишь, влюбим — и потекут молочные реки… И где они?!

— Но ведь можно же как-то… Разве нельзя проникнуть во дворец?! — воодушевленно воскликнула Манька.

— А баран всегда на ворота кидается, и что? — Дьявол слегка наклонил голову, взглянул на нее с сочувствием. — Милая, сначала кожу и рожу с себя сними, а потом уж землю носом тычь, на, мол, посмотри, кому поклонилась…

Манька, озадачившись, промолчала, лицо ее испытало на себе новую кривизну.

— Мы ей про Фому, она нам про Ерему! — не выдержал Борзеевич, который, наконец, обнаружил дно в тарелке с наваристой ухой, постучал себя ложкой по лбу. — Ну, проникнешь, ну, посмотришь… А где несоответствие?! — он осерчал на ее непонимание. — Ты — убогое существо, заколотое, обутое в железо, шрамы — живого места нет, — он снова постучал себя ложкой по лбу. — Разве не такой тебя вампиры обрисовали? Она — царствующая особа, строгая и справедливая, — и вся из себя Благодетельница! Не такая она в памяти твоей?

Манька слегка обиделась.

Получалось, что не так уж Борзеевич ее оценил, если тоже восхищался Благодетельницей.

— Сначала обман найди, тайное слово открой — да свое в ответ скажи! — посоветовал он. — Вот тогда и посмотреть можно. Да захочешь ли?! Может, не понадобится, земля-то у тебя… — круглая!

— Правильно говорит Борзеевич! — поддержал его Дьявол. — Вампиры читают мысли людей, а люди давным-давно разучились мысли слушать.

— Даже я запамятовал! — согласился Борзеевич. — Она что угодно может, но тайно! И себя как угодно покажет, а люди на виду у вампиров — и видят они и боль человека, и страх, и надежду… А пособачила ты ее — и поминай, как звали, мокрое место не оставят. Ты с чем зачем, и они тем же местом, только силы-то неравные. История давно доказала — вампиры угнетателей в живых не оставляют!

— Да ладно в живых… — обижено возмутился Дьявол, обращаясь к Борзеевичу. — Способ, которым их угнетают… — он повернулся к Маньке и поучительно поднял палец. — Справиться можно лишь хитростью, да удачу к себе должно приманить. А откуда у тебя удача? Кто пособит? Мерзляки не разумеют, им не объяснишь, мол, любите — и будет вам! И не отгонят древнего вампира.

— Но что же делать?! — сникла Манька, переводя вопросительный взгляд с одного на другого.

— Эх, ей бы в нутро вампира заглянуть, как встарь… — Борзеевич с сожалением махнул рукой. — Так сказать, полюбоваться на землю ближнего в идеальном видении вампира! Не понимаешь ты, интеллекта тебе не хватает… Помню, были такие герои… ходили за три девять земель в царство Кащея… По-другому оно еще Ад называется, откуда стартуют в разные места.

— А тебя, Манька, не ведет ли дорога под землю? — Дьявол задумчиво похрустел костяшками пальцев, отвлекаясь от своего занятия. — А то, каждая мысль о вампире с такой теплотой — аж зрить тошно!

— Я знаю, — не сомневаясь, согласилась она. — Про любовь наслышалась, про гадости насмотрелась… Если заставляли так думать, то как иначе-то!

— Это ты по покойникам судишь? — усмехнулся Дьявол, пожимая плечами. — Так это проклятой головушке назидание, а свое они при себе держат! Твоя земля в любви, а где она, любовь? Обнимает тебя? Земля вампира под проклятием, а где оно, проклятие? Как-то поднимается на него? Если бы он мог осознать, что с ним творят, с катушек бы слетел — но не слетают, наоборот, умнее становятся… А как проклятый в огонь ушел, там земля, как Дух Вампира, ибо проклятый на мучения своей земли из другого места смотрит. И сказать ничего не может, изгнан. Я в это время говорю — и понимает, каким местом думал.

— Понятно, — протянула Манька расстроено. — Себя надо любить…

— Ничего тебе не понятно, — сердито перебил ее Дьявол. — Пока под проклятиями ходишь, любить себя бесполезно. И опасно! Люди злее от этого становятся… — он скептически хмыкнул. — У древнего вампира на каждое твое здравое о себе слово плеть и свое слово. А больная, много ли налюбишь? Или когда враги навалились со всех сторон? А посмотрела бы, и было бы проще землю образумить. Первым делом, стражей надо выставить, чтобы за Благодетелей молиться стало некому. Но если земля не покажет, ты их днем с огнем их не сыщешь, а восстала — трупики только успевай принимать! — он расположился удобнее, пригубив чаю. — Люди видят землю вампира, а своя земля — сам человек. Как же на себя полюбуешься, если в то же время и спишь, и ешь, и тем же местом смотришь?! На душу вампира тебе надо посмотреть, но не на человека, а на землю его… В чистом виде, когда она как матричная память, а человека уже нет. Повезет, может, и на свою полюбуешься…

— Да?! А как я с того света достану душу-то? — изумилась Манька, вскочив со скамейки и выбираясь из-за стола. — Где она душа-то? Покойники много не говорят!

— А душа у меня под землей!.. — на лице Дьявола промелькнула довольная тень. Он удержал ее, указав на место.

Манька тут же села, не глядя на Дьявола, уставившись в землю, сковырнув под столом кочку, которую не успели вытоптать.

— Да не под той землей, по которой ногами ходишь! Это, — он тоже ковырнул носком ноги землю, — лишь одна из разновидностей ее, грубая форма, первый свод Поднебесной, — он собрал и отодвинул инструмент. — Например, черти — другая материальность. Физический план не достают, но умеют обращаться к материальности, которая выше физического плана. Приказали навредить — и прошлись по человеку люди. Но обращались-то не к телу, а к красной глине, из которой сознание состряпано! А человек сделал! Разве не воздействие на физическое тело? Одна материальность лежит в другой, и у каждой свои свойства, а Твердь — начало и конец. И до Бездны рукой подать, и Небесная рядышком… Поднебесная — как стержень, в самом центре, а Небесная вокруг этого стержня. А иначе, как бы удержал?

Я, правда, не должен таскать туда, кого попало, — он нахмурился, — но, думаю, кое-что я могу для тебя сделать…

— И встречают там василиски и грифоны меднокрылые, железноклювые, охраняя горы Рипесйские… Ну, или Олимп… Или Рай… — пояснил Борзеевич, вставая из-за стола и похлопывая себя по животу. И сел обратно, растянув на скамейке ноги, как Манька. — Умели раньше учебный процесс поставить на широкую ногу. Сказки сказками, а слушал человек, и Закон учил, и заодно географию.

— Да как же… — Манька опешила, изменившись в лице. — Умереть предлагаете?!

— Камни мы с тобой отведали, стали они хлебами, — подытожил Дьявол. — Царства мира посмотрела, сказала: достойное богатство. Значит, пора на крыло Храма становиться, чтобы проверить, понесут ли ангелы, и не преткнешься ли о камень, — рассудил он с серьезным видом.

— Так то Сын Божий, а я кто?! — ужаснулась Манька, опешив, что Дьявол сравнил ее со Спасителем Йесей.

— Манька, Сына-то как раз не понесли! — засмеялся Борзеевич. — И камни хлебами не стали, и Царства Мира не положил ему Дьявол. И понимал, что ангелы не понесут, преткнется…

— М-да… — задумался Дьявол. — «И был он искушаемый в пустыне сатаною, со зверями, и Ангелы служили ему»… Вот я, Борзеевич, все пытаюсь понять, что в уме у человека, когда он страшно переживает за Спасителя, который в пустыню зачем-то приперся? Откуда ему сатана померещился? И какие звери? Скорпионы ползали у ног? А ангелы? За водой бегали или пироги из песка лепили? «И после этого взалкал»… — Дьявол оперся щекой на руку и ушел в пространную задумчивость.

— Алкать — желать нечто противозаконное… — объяснил Борзеевич, обнаружив, что Манька поморщилась, услышав знакомое и незнакомое слово. — «И ученики же его взалкали и начали срывать колосья и есть»… Позарились на чужое, вытоптали поле. «Поутру же, возвращаясь в город, взалкал. И по дороге увидел одну смоковницу, и не найдя на ней ничего, кроме листьев, сказал: не будет же от тебя плода вовек. И засохла…» Подрезали, убили.

— Что же такое взалкал Сын Божий в пустыне, что сразу после этого исполнился силой духа и пошел проповедовать Евангелие?! — Дьявол вернулся из прострации и обратился к Маньке. — Посмотри, как он оправдывал свои преступления, ссылаясь на Давида — уравнивая Царя до Бога: «Разве вы не читали, что сделал Давид, когда он взалкал и вошел и ел хлеба предложения, которые можно есть одним священникам, и давал бывшим с ним?»

Первое, начнем с того, что «хлеба предложения» — умное решение, которое рекомендовали, получая его от меня, накладывая на хлеба, с которыми приходили люди, на проблемы их.

Получается, Давид ел нечто запретное, которое было общеизвестно и общедоступно, но запрещено Законом.

— Ну, если говорить о хлебах… — выдвинул версию Борзеевич, нахмурив лоб, тоже уставившись в пространство перед собой, будто читал книгу. — Вряд ли что-то умное там лежало. Народ в то время даже кузнеца своего не имел. Каждый был раб, убивали, накладывали заклятия… Отец на сына, сын на отца, братья на сестер, и только Помазанников не трогали.

— Вот именно! — согласился Дьявол. — Божьего человека уже днем с огнем было не сыскать. Второе, Давид — Благодетель Богу? Он убивал людей, он рвался к трону, он обманывал, грабил… И не гнушался проклятиями, называя их благодеянием и возмездием от Господа. Пример: Навал и Авигея — как бы (как бы!!!) царский пир, окаменевшее сердце, десять дней — и Навал умирает. С чего бы? А Авигея становится женой Давида, со всем имуществом Навала в приданое… Умница!

И сразу понятно, чего взалкал Давид, и какие хлеба предложения отведал…

Знать Закон, не значит исполнять Его! Все вампиры знают. Все народы знали. Но почему только один народ сумел поведать его современникам?! И не странно ли, что отрывочные сведения, которые дошли о других народах, характеризуют их, как народы милосердные, человеколюбивые, гордые, сильные, смелые и трудолюбивые — а что ни найдут от Закона, то кровь и смерть, и жертвы…

А дошел, потому что Бог у народа в одном лице — Благодетель… Но о-очень больной!

То, говорит, иди, то не иди, то забьют, то не забьют, то помазанников ищет, то проклинает, то поднимает, то, говорит, подохнете все, то нет, будете жить… И обязательно обнадеживает народ, которому ни с кем мирно не уживалось… Чем Асур ему не угодил, если поднимал пророка до себя? Назови мне имя хоть одного пророка, который бы поднялся среди сего народа, будучи пришельцем!

А я разве судьбу испытывал когда?! Глина у меня одного цвета, и люди меряются со мною силою, прославляют и поднимаются Царями, чтобы выйти из чрева моего.

— А псалмы?! Давид славил тебя, а ты что задумал?! — возмутилась Манька до глубины души.

— Ох, Манька, — только и вымолвил Дьявол, тяжело вздохнув. — Молитва молитве рознь. Думаешь, Благодетели мало молились в твоей земле? В одном псалме Давид — как Бог, в другом — больная немощь, в третьем — угрожает, в четвертом — призывает врагов, в пятом — стыдит, в шестом — винится… И каждая определенному лицу, с определенным сопровождением. То сам он, то священник, то начальник хора, то народ такой-то… С какой радости Давид посвящает псалмы сынам Коревым, если от века сии считались среди сего общества народом проклятым?

«И разверзла земля уста свои, и поглотила их и домы их, и всех людей Кореевых и все имущество; и пошли они со всем, что принадлежало им, живые в преисподнюю, и покрыла их земля, и погибли они из среды общества»?

Вот ты, встала и сказала: чем же я хуже вампира, если Бог один и все святы перед Ним, если чтят Закон Его?! И ответит тебе вампир: приди, принеси кадильницу, и увидишь, с кем Господь. Естественно, я буду на стороне вампира, ибо у него молитва, а у тебя могила. И подниму и то, и другое. Не потому, что я люблю одних больше, других меньше, но помогаю человеку увидеть землю. Корей увидел землю Моисееву, в которой его поселили, и которую сам Моисей не увидел до конца дней своих. Кореев народ — это проклятый человек, который умер для народа. Это мой народ, который живым входит в преисподнюю. И кричит, как рождающийся.

Что же Давид пишет псалмы для проклятого, которым не собирался становиться?

Маня, вот ты, проклятая вампиром, но проклятие твое на тебя, а он Царь. Что бы ты говорила в сердце своем, обращаясь к себе, и к царю, и к его народу? Или они?

Не то ли — обращение Царя к народу от души:

«Всякий день посрамление мое предо мною, и стыд покрывает лице мое от голоса поносителя и клеветника, от взоров врага и мстителя: все это пришло на нас, но мы не забыли Тебя и не нарушили завета Твоего. Не отступило назад сердце наше, и стопы наши не уклонились от пути Твоего, когда Ты сокрушил нас в земле драконов и покрыл нас тенью смертною…»

Твое обращение от себя самой к Благодетельнице и Благодетелю:

«Излилось из сердца моего слово благое; я говорю: песнь моя о Царе; язык мой - трость скорописца… Дочери царей между почетными у Тебя; стала царица одесную Тебя в Офирском золоте. Слыши, дщерь, и смотри, и приклони ухо твое, и забудь народ твой и дом отца твоего. И возжелает Царь красоты твоей; ибо Он Господь твой, и ты поклонись Ему. И дочь Тира с дарами, и богатейшие из народа будут умолять лице Твое…»

Обращение народа к Царю от души:

«Престол Твой, Боже, вовек; жезл правоты - жезл царства Твоего. Ты возлюбил правду и возненавидел беззаконие, посему помазал Тебя, Боже, Бог Твой елеем радости более соучастников Твоих.»

И Бог помазал Бога… — это как?

И о тебе к народу, который перед лицом твоим:

«В мыслях у них, что домы их вечны, и что жилища их в род и род, и земли свои они называют своими именами. Но человек в чести не пребудет; он уподобится животным, которые погибают. Этот путь их есть безумие их, хотя последующие за ними одобряют мнение их. Как овец, заключат их в преисподнюю; смерть будет пасти их, и наутро праведники будут владычествовать над ними; сила их истощится; могила - жилище их.»

Где мудрый Бог, который бы обратил лицо на Сынов Кореевых и прославил их, как прославляет и обнадеживает Давида, и всех, кто с ним? Народ Кореев любил Бога не меньше Давида, но ему запрещено было входит в скинию собрания и приближаться к ковчегу. Им уже тогда не давали знаний, чтобы они могли выйти на волю. Ковчег тот в руке человека, но не в той руке, которой и убивают, и обнимают, и пищу принимают. Его нельзя дать человеку или взять назад, он всегда с ним, и там лежат скрижали с откровением, но многие ли смогли поднять его и открыть, чтобы заключить Завет с Богом?

Не самые искусные псалмы Давида, в то время, как миллионы произведений искусства были уничтожены и преданы огню, говорят лишь о том, что если их положить в одну руку, получится один результат, а в другую — другой.

— Это что, опять против меня?! — Манька раскрыла рот от изумления.

Дьявол покачал головой, Борзеевич сдержано ухмыльнулся.

— А как бы я донес Закон до живых, не положив в гроб к мертвому? Это народ, который шел к мечте, не оставляя никого в живых, предавая проклятию и детей, и женщин, и мужчин, и стариков, забирая весь скот и грабя жилища. И не жалел своих. Представь, если на тебя налетит такая саранча! Моисей вырос во дворце фараона, ему ли не знать, как объективно закабалить народ, чтобы ни вздоха, ни стона не вышло из уст? Он знал Закон, как Египетские жрецы, которые хранили знания о Законе веками и проводили многочисленные эксперименты. И вынес его из Египта.

Но можно ли верить тому, что осталось от того Закона?

Возьми Откровение, к чему оставлено, и изгажено, и обнародовано? — ехидно поинтересовался Дьявол. — Было глобальное произведение, обращенное против Благодетеля. Произведение красочное, многоликое, если следовать точным инструкциям того произведения, на раз два три можно положить Сына Человеческого на лопатки. Я понимаю его, ты поймешь когда-нибудь, и всегда найдется тот, кто сумеет его очистить, как сокровище, а вампир, разве поднимет Его?

Но попало в руки вампира. И, как обгаженный и извращенный Закон, прославляет Благодетеля…

Величественные катастрофы и ангелы мести — не суть ли той власти, к которой он устремился? Как Закон, который объявляет ужас перед лицом моим вне закона.

И было: Вот я, первый и последний, начало и конец, держащий в деснице своей семь звезд — три свода Поднебесной, три свода Небесной и Твердь, и позовет человек, приду вечерять, и будем говорить всю Ночь, пока не настанет Утро, и увидит меня всякий, когда низринется Сын Человеческий, рожденный от семени человека и зверя. И Ночью, когда будет низвергаться, откроются печати, и выйдет навстречу саранча с человеческими лицами, и реки и моря станут кровью, и пройдут громы, молнии и землетрясения, и наступит конец света — и поймет человек, что он Ночь, а я День. И съест все, что написано в книге его, которую держат ангелы, две земли, но с четырех концов их — и будет горька во чреве, и сладка на устах, а два моих свидетеля будут свидетельствовать, пока не окончит агнец Суды свои, и придут к нему все покойники, которые лежат в земле его и ближнего, и падут с Неба все звезды…

Надо заметить, для ученика произведение простенькое, написано со вкусом и очень точное. Было!

А стало: Вот Господь, мечет громы и молнии, и открывает тайну великую, а между самыми интересными местами изрыгает пустословие Сын Человеческий, который то свидетель откровения (о главном герое), то агнец (главный герой откровения), то истинно тот, кто мучает главного героя…

— Ну, правильно! — рассмеялся Борзеевич. — Бог — персонаж привлекательный, емкий, интеллектуально-развит, величием не обделен. Агнец — персонаж привлекательный, хуже, избранник Бога, величием не обделен, невинный, и опять же, производящий Суд. Свидетель — персонаж, узревший величие Бога и Агнца, внезапно не обделенный вниманием Бога и как бы тот же Агнец. Неисповедимы судьбы произведений!!!

— Подожди-ка… — Манька почесала нос, уставившись в столешницу задумчиво. — Это что же… И сам Закон обгажен?! Я… вот Исход, там Моисей прямо противоположно убивает народ, за то что бегут от змей, который выползают на них отовсюду. И не он отвращает народ от скинии и ковчега, а народ ужасается… А в Числах он уже на проклятых набрасывается, создает избранную касту, по образу и подобию общества Египетского. В первом произведении он выводит народ из рабства, во втором загоняет в рабство…

— Вот именно! И что в итоге получилось?!

Йеся, свидетель, получивший откровение, — Дьявол загнул палец. — Ну так, казалось бы, открывай, что привиделось, что послышалось. Но напуган Иоанн, свидетель свидетеля, не Йесей! Папа вдруг заболел болезнью Альцгеймера, старческий маразм нашел — решил покрасоваться и перед Иоанном, повторив от видения до видения, после того, как уже пооткровенничал с дядей!

И мои, вселенских масштабов светильники, вдруг невообразимым образом уменьшились до размеров церквей, в которых засели некие ангелы…

Первый ангел (ангел!!!): не иначе, прелюбодей, низринулся и упал — пытаюсь образумить, а иначе сдвину свод Поднебесной (или Небесной), и вдруг порушу физическую материю…

Маня, если порушить один свод, к чертовой матери полетят все остальные!!!

Второй ангел (ангел!!!): в скорби, в злословии, в нищете — но богат!!!

Кто кроме вампира, мог бы быть богатым при скорби, злословии и нищете??? И как ангел вообще может заболеть человеческими болячками???)

Третий ангел (ангел!!!): пастух, который не должным образом пасет свое стадо. В стаде превозобладало человеколюбие и не проклинают должным образом, как Валаам…

Жил-был Царь Моавитянский, был любим в своем народе, и вдруг сошла на него тать!

Что же не плюет народ в себя, когда порабощают его самого?

— Почему же не плюет? Плюет! Как-то же стал вдруг крепостным рабом на тысячу лет! — хихикнул Борзеевич. — И вроде раб, а рабом себя не считает, нет, я крепостной… Найди хотя бы одно отличие…

— И какое отношение имеет Валаам к сынам Израилевым, если никогда не обращался к ним напрямую, а только посоветовал Валаку, царю Моавитянскому не связываться с народом, который, образно говоря, «раздробляет кости и разит стрелами»?

И второй вопрос, кто поведал столь пикантные подробности (в особенности, чему был свидетель лишь Валаам, я имею в виду заговорившую человеческим голосом ослицу(!!!), если никто его ни о чем не спрашивал, а всем участникам того события, изменившего ход истории, вскоре отрубили головы?! В том числе Валааму… Не иначе, в благодарность…

— Наверное, понимал, что проклинающие не умеют проклинать проклинающих, — рассудил Борзеевич. — Его Бог, кстати, тоже оставлял желать здоровья лучшего, сначала не ходи, потом иди, потом снова — как посмел, и опять иди…

— Еще как могут! Борзеич, я только что опроверг твое утверждение! — воззрился Дьявол на Борзеевича. — Если он оказался в поле, значит, кто-то уже стоит за спиной — и не со стороны ослицы! И опрокинут пророк и провидец, который мог проклясть народы — сдох, как Бобик! Пешком надо было ходить, а пешком не научился.

— Получается, когда убивали Валаама, убивали вампира? — Манька заинтересовалась.

— Вампиры бранятся, только тешатся, а ослики умирают, — образумил ее Борзеевич. — Валаам был убит, из чего следует, что не Господь говорил с ним, а могучий Сын Человеческий, который воссел на престоле славы своей. А вампиру верить нельзя… Так что же, значит, ехали на нем?! — обращаясь к Дьяволу, тоже удивился он.

— Четвертый ангел (ангел!!!): рогоносец (!!!) — загнул пятый палец Дьявол, усмехаясь про себя. — Пятый ангел (ангел!!!): мертвец (!!!)

Шестой ангел (ангел!!!): терпел, радел, держался за венец — и вдруг снова искушение (???) Еще и вселенских масштабов катастрофа…

Седьмой ангел (ангел!!!): спокойный, богатый, довольный жизнью… Но не радуется грядущему на облаках, не болит голова о белых одеждах… — и умное произведение выдает вампира с головой.

А как можно убелить одежду кровью?

Только в одном случае: положить перед собой мертвую душу и помолится над ней на себя самого. По инструкции Давида. Перед людьми, не передо мной. В других случаях кровь не всяким порошком отстирывается, цвет ее красный, много гемоглобина — не предназначена она для стирки…

Или вот: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною…»

Историческая справка: любой Отец Церкви громогласно обвинит тебя, Манька, в Дьявольском одержании, если вдруг тебе примерещится Спаситель. Не берут Святых Отцов за душу душещипательные истории! А Дьявол — всегда пожалуйста, в любое время — притащится с сонмами демонов, чертей, с порчами и корчами… С теми же Спасителями, обнимая нежно. Или избивая…

Любой Святой Отец подтвердит, я всегда стою у двери — и стучу, тук-тук, не желаете по железу своему пробежаться?!

И вот так, один единственный властолюбивый человек, грезивший о власти и славе, уничтожил произведение, введя в обман миллиарды людей, которые увидели в нем нечто большее, чем человека. Это только одно произведение, которое лежало в Храме, оставленное мудрым человеком. А сколько людей обращались к Моисею, желая внезапно обнаружить в его высказываниях себя и оправдываясь им!

И Ветхий Завет не единожды побывал в руках вампира. И переписывали, и добавляли, и убавляли, переиначивая на свой лад…

Дьявол осуждающе похлопал по плечу задумавшегося Борзеевича, быстро изобличив Маньку в невежестве. Манька молчала, внимательно разбирая услышанное. Ей было не смешно, последнее произведение она читала, но оно показалось ей запутанным и туманным. И только сейчас до нее начинало доходить, что берет человек железо, и пишет о нем, а кто-то, не имея представления о железе, примеривает произведения на себя. И вот такая получается муть.

— Ужас! — согласилась она. — Жалко!

— Это что же, никому верить нельзя?! — слегка побледневший Борзеевич пощупал свою голову.

— Ну почему же, в писании есть слова учеников… — Дьявол пожал плечами. — Без мудрых наставлений речи вампиров не пережили бы их самих. Но повествования вампиров лучше поставить с ног на голову, ибо рассчитаны они именно на овец. Например, Йудифь… Замечательная женщина, красоты неописуемой, образец для подражания… Как легко положила армию к своим ногам, завладев головой Олигофрена… Но Маньке подвиг не повторить, даже если я буду рядом… Лучше, поискать другие произведения, которые из мира мертвых в мир живых ведут тропою вампира.

Закрой глаза и иди по своей земле, как самая страшная нечисть, — посоветовал Дьявол. — По своей, не по моей — и мудрость откроется. Я-то вот он я, я всегда могу прийти и поставить свое на место!

— В смысле? Как я могу сама в себе кровь пить? Древний вампир эфирный, не достать его, а то бы я с удовольствием…

— Миром правит любовь, вампиром — извращенная логика, — с ехидством посмотрел на нее Дьявол. — Например: да, вампир оправдал свои деяния деяниями вампиров, бывшими до него. Но каково тому, чье поле потоптали двенадцать учеников и толпа мытарей? Разве человек не ходит по своему огороду осторожно, чтобы не обращаться к Благодетелю, и не попасть бы ему в кабалу, когда наступит зима? Ведь специально шли, когда дорога была рядом — ибо увидели и даже пристыдили. Или смоковница… Чем дерево не угодило? Может, возраст не подошел или обобрали до него, все ж, конец лета был, если судить по спелости колосьев. Вот если бы плодоносить бесплодную заставил! Или проклял бы священника, который ударил по щеке! Но как проклянешь, если и он закрыть в темницу умеет наложением рук?!

И все, и нет вампира! Бог обратился в разбойника! Ну, еще железо поискать, не подсказал ли кто высмеиваться. Он плеткой ударил, а ты посмотри, кто ее ему в руку вложил.

Увы, проклясть проклинающего лишь мне под силу. И камни сделать хлебами. И царства мира в мгновение показать. И ангелов расправить, как крылья. Грубо говоря, я сказал: «Йеся — ты грязь!» Но, естественно, кто же о себе такое скажет?!

И вот на сем камне построил человек свои хоромы…

— Люди прыгали, и не сомневались потом, что от заклятий вампира истаивает человек, — подтвердил Борзеевич, обнаружив с Дьяволом единодушие. — Манька, вот Бог, Бог Нечисти, но он говорит с тобою, и се Жив, и воцарился над мертвыми, чтобы засвидетельствовать рождение живых. А с Йесей, кто говорил? Может, те три предложения единственными были, когда он Отца слышал. Камни те — плоть, ими становится слово, сказанное в Ночи. Чужая плоть в твоей плоти — это и есть проклятие. И хоть замолись, молитвы не делают человека ни умнее, ни богаче, Сын Человеческий дает с одного конца. А про ангелов сказал, что где-то кем-то написано, чтобы не искушали Бога — а кем написано, опять же, не сказал…

— Это он о Массе, наверное, — предположил Дьявол. — Там возроптали люди и сомневаться начали, что Господь среди них. Но так то Господь, а не Сын Человеческий — и речь-то шла как раз об обратном — сильно они не хотели меня увидеть (!!!) И я сказал: «не искушайте, тот час не увидите — прокляну!»… Я открою тебе чрево земли, — со знанием дела пообещал он.

— А где я Храм-то возьму? — выкрикнула Манька в ужасе, понимая, что ей предстоит убиться.

Вот оно — нехорошее предчувствие! Умирать не хотелось, особенно сейчас, когда жизнь только-только наладилась! Манька немигающе смотрела на Дьявола и Борзеевича, и хоть бы капля сомнения промелькнула в их лицах! Где-то внутри себя оба еще смеялись. И оба были одинаково безжалостны: прыгай, прыгай, прыгай, а не согласишься — завтра доконают…

С Дьяволом и того хуже — начнет пучить нечистью, и станет в скором времени вылетать она из всяких мест…









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.