Онлайн библиотека PLAM.RU


Глава 9. Как белое становится черным. Откровения у костра

Трудно было идти. Летом не так, летом искупаться можно, всякий кустик переночевать пустит, опять же грибы, ягоды, кто с огорода покормит, грядки за постой прополола, воды наносила, поленницу сложила. После болота на дорогу не вернулись, селения остались далеко к югу. Два с половиной месяца Манька не видела людей. И запросилась бы к людям, да перед Дьяволом стыдно — не иначе, опять начнет доказывать, что ни к чему не приспособлена, в то время как… Теперь, когда не приходилось каждый день сносить боль и унижения, глубоко переживая, ровно здоровее стала, рассматривая беды, как философскую пищу.

Хуже стало в стужу лютую и мороз трескучий — подошвы так и пристают к железу. С кожей разве что отдерешь — холодно, голодно. Зима только-только начиналась, но ранняя. И сразу ударили морозы, намело снега, река местами замерзла. Хворост приходилось рубить. Который на земле собирали, лежал под глубокими сугробами. Разведет костер, а пока спит, он того и гляди потухнет.

И замерзла бы, но Дьявол проявлял себя по-человечески, помогая сторожить, будил, если догорали уголья. Ему что мороз, что жара, перепады температурные погоды не делали, но ее ужас перед морозами понимал — и раз или два обернул своим плащом распухшие и почерневшие, поедаемые гангреной отмороженные конечности. Наутро ноги зарубцевались, но к вечеру стало еще хуже. К боли она привыкла, нервные окончания отгнивали вместе с мясом, а тут новые — и снова обморожение. Плакала навзрыд и умоляла Дьявола сделать что-нибудь. И он не придумал ничего лучше, как растереть ноги снегом и полить теплой водой.

Плащ с того времени он больше не давал, разве что концом накроет, чтобы согрелась. Сказал, это его плащ, и получалось, будто он против Помазанницы с нею объединился. А в его планы это не входило.

Манька на плащ смотрела с завистью и тайно вздыхала, вспоминая, как Дьявол в один миг перемолол в порошок железо разбойников. С таким плащом и она бы, наверное, смогла!

И с пищей стало туго…

И опять Дьявол выручал: зрение у него было острое, умел высматривать беличьи запасы и знал, на каком дереве шишки не пустые или почки не тощие. Чтобы поддержать ее, рассказывал про йогинские способности сушить сырые простыни на морозе, про Ваньку-дурака, который наловчился по снегу ходить босиком и в проруби закаливался, про другие чудеса, которые даны были человеку от природы, убеждая, что нехорошо ходить отмороженной и немытой. Манька старалась изо всех сил, но у нее не получалось. Разве когда совсем ноги отмерзали, совала в снег — и они горели, как в огне. В проруби попробовала искупаться. Не оценила — ибо простудилась. И сколько бы ни убеждал Дьявол, что зубы нарастут, она не верила: каждый раз новый зуб был крепче предыдущего, но железо об этом не знало, стачивая его за неделю.

А Дьявол к Маньке прилепился, и не противно ему с ней идти. С Дьяволом тоже мало кто разговаривает, а Маньке с кем идти без разницы, лишь бы собеседник был чуть умнее. Тогда и поучиться можно. А Дьяволу наоборот: все кругом умные, учить уже нечему, — и она стала для него отдушиной, куда он складывал свои рассуждения. Он, конечно, в силу своего предназначения не мог ее ни Помазанницей назвать, ни сватом, ни братом, но то ли по дружбе заскучал, то ли еще что, а только иногда, не в смысле плоти, в смысле сочувствия и поведения, начинал именно человеком становиться.

Умер бы кто, если бы узнал, что она умела ему объяснить, что потому в государстве народ бедный и злой, что зима долгая!

Радио он, конечно, слушал, ему положено. Но он слушает все каналы сразу — в одно ухо влетело, в другое вылетело. Иногда подмигивал: — «Ох, мать, опять о тебе речь ведут!» Манька у него спрашивала: — «И что говорят?» Он ей в ответ: — «Умницей не называют!»

Манька никак в толк взять не могла, почему он, Богом обзываясь, не мог топнуть ногой, чтобы плохие люди сразу послушались. И потом, после того, как она объяснила ему, что никакой он не Бог, потому что против нечисти бессилен, когда надуется, просит:

— «Ты уж прости меня, подневольный я, у Святых Идеалов на службе состою! Так что беде твоей быть… Но, если голосить не станешь, разрешим беду как-нибудь!»

Из того, что Дьявол говорил, она понимала мало. Чтобы понять его, или Дьяволом надо быть, или знать столько же. Многие мысли свои о спутнике держала Манька при себе, стараясь не обижать его. У каждого были свои недостатки — у Дьявола их было еще больше. Но чтобы любили, надо самой уметь с недостатками любить — и она изо всех сил старалась прощать ему и то, что он не видел в ней человека, как она сама себя видела, и то, что не думал, как люди, придумывая на каждый случай свою истину, и что нечисть любил больше, чем человека, и что не умел сделать столько, сколько говорил.

Ну не мог и не мог! Зато не раз свел на нет беду бессмертный бедолага. Видел дальше собственного носа, погода была ему послушна, звери понимали…

День был похож один на другой — Манька потеряла счет времени.

Утром топили снег и пили чай на березовых и смородиновых почках. Ими же закусывая. Не зря в государстве речки называли смородиновыми — на берегах смородина всегда росла в изобилии. Иногда собирали промороженные сладкие плоды шиповника и рябины, запасая впрок. Шиповник и рябина уродились, но прилетели клесты и снегири, которые тоже любили побаловать себя сладкими плодами, обдирая дерево или куст подчистую. А еще клюква…

Целый день ползла она по снегу, проваливаясь по пояс, выбираясь и снова проваливаясь, раза три на дню останавливаясь на короткие привалы. Часто шли по реке. На льду, который сковал реку, снега было меньше. И тогда успевали пройти чуть ли не в четверо больше. Но во многих местах река не замерзала, пробивая лед быстрым течением — приходилось сворачивать и пробираться по берегу. А к вечеру, когда начинало темнеть, а темнело в лесу в эту пору быстро, находили место для лагеря. Она рубила еловые ветки и наспех собирала шалаш с хвойной подстилкой. Или попадалось такая ель, которая ветви имела раскидистые и, заметенная со всех сторон снегом, имела под собой готовое укрытие, оставалось только вход вырыть. В таком укрытии можно было помыться, обсушиться, согреться как следует. Дьявол обычно проверял дорогу, и если впереди было такое дерево, заранее сообщал об этом. Тогда она шла в темноте, пока дерево не достанет.

Но в последнее время дорога стала опасной. Манька заметила, что их преследует стая волков. Рысь перескакивала с ветки на ветку, часто усаживаясь на деревьях, наблюдая за нею сверху. А еще медведь-шатун не отставал — она слышала, как он ревет и ломает сучья.

В один из таких вечеров стая подошла настолько близко, что Манька заметила, как один из волков, черно-серый с подпалинами, проскользнул мимо деревьев, нырнул в сугроб и выскочил с зайцем в зубах. Заяц дернулся, отчаянно вереща, и через минуту затих.

От волчьей наглости, от близости зверей, она сначала окаменела, но на этот раз быстро справилась с собой, вскочила, выхватив из костра толстый полыхающий сук, и направила его на волка, высоко подняв ветку над головой. Манька не могла ни стоять, ни сесть, а только прижалась спиной к стволу, высматривая сук, чтобы забраться на ель. И вглядываясь в ночную темень, уверенная, что стая окружила ее. Как в первую встречу с волками, сердце ушло в пятки — холодные и горячие волны пронизывали тело, и каждая мысль, сменяющая одна другую, говорила о смерти — никогда в жизни она не будет слушать Дьявола! Бежать, но куда?! При таких охотниках выбраться живой из леса можно было только чудом, до ближайшего селения не меньше трех сотен километров…

Волк, или напугавшись огня, или ее грозного вида, бросил зайца и скрылся за деревьями, наблюдая издали, обойдя костер по кругу. Дьявол неторопливо подобрал добычу, отсек мягкую заднюю часть, переднюю часть бросил в сторону волка. После этого одним движением содрал шкуру и тоже отбросил.

Не обращая на нее внимания, волк приблизился, обнюхал зайца и принялся есть.

— Голодный зверь — страшный зверь! — сказал Дьявол спокойно, будто ничего не произошло. Кинул мясо в котелок, понюхал, чем пахнет, почесал за ухом, изрек поучительно философски: — Голод не тетка!.. — заметил ее состояние, обращаясь взглядом в ту же что сторону, с насмешкой, как всегда, спросил, помешивая бульон ложкой и пробуя на вкус: — Что, Манька, трясешься? Смерть — естественный процесс смертного бытия! Или вечной жизни захотела?!

— Это если от страха, сама, то естественный! А если порвут — насильственный! — ответила Манька неровным голосом, глянув вниз и взбираясь еще выше. Она уже решила, что с дерева ни ногой! — Тебе хорошо, ты бестелесный. А как мне от такой беды обороняться?

— Глупо! — сказал Дьявол, мельком взглянув в ее сторону. — Ну, во-первых, на дереве от волка можно летом сидеть, зимой замерзнешь, во-вторых, это собака. Слазь! Скоро суп будет готов.

Манька спустилась с дерева, не выпуская палку из рук, подбросила в костер побольше толстых сучьев, чтобы пламя защитило ее далеко.

— Наглая какая… Собака бы мне не помешала! — сказала она, вспомнив, что с собаками всегда находила общий язык.

— А кормить чем станешь? — усмехнулся Дьявол.

— Видал, как она ловко зайца поймала? И зверей бы отпугнула.

— Это не отпугнет. Скорее, приманит… Это собака-волк, волчьей крови ровно наполовину. Ни людей не боится, ни огня, может напасть сзади и подать пример. Похоже, она не последнее место в стае занимает, — Дьявол оценивающе смерил взглядом красивого зверя, рассмеялся, доставая тарелки и разливая бульон. Мясо, весь кусок, он положил ей, присыпав сверху солью. — Ой, Манька, да разве ж это беда?! На десятину беды не наскребешь! Те звери, что посреди деревьев, сами по себе — их природа вынянчила, а природа не злая, она защищаться учит, и человек в ее рационе не значится, если субординацию соблюдает, — поучительно заметил он. — Но если к вампиру идешь, чего зверей-то бояться? Вот вампиры — существа поистине звери лютые. Одна у них забота — кровушкой себя насытить.

— Но не совсем же вампиры… Люди… — в очередной раз и расстроилась, и растерялась Манька, обнаружив, что Дьяволу ни жить, ни встать надо обнаружить среди людей нечисть. Но не в первый раз Дьявол произнес это слово, когда речь заходила о Благодетельнице, а она, не дослушав до конца, отвечала: «Знаю-знаю, не таких видали, поймет, должна понять, не человек что ли?!» Но на этот раз Дьявол был серьезным, как никогда, и тон другой. В голосе чувствовалось простодушие, когда говорят о том, что знают, даже тень усмешки не проскользнула в его глазах, лишь ожидание. Она успела изучить его, Дьявол редко так откровенничал…

Дьявол немного смешался.

— Маня, я не просто так… Я знаю, что говорю! — заметив, что она ему не верит, добавил, прищуриваясь: — А иначе, как Благодетельница летит на всех электромагнитных волнах? Ты смогла бы так-то? Попробуй, и я знаю ответ — пошлют тебя! Вампиры — это тебе не редька с квасом! — он осуждающе покачал головой.

Манька уставилась на Дьявола, не мигая, лицо у нее вытянулось. Она еще не избавилась от страха, но сама мысль, что вампиры существуют, показалась ей абсурдной. Воцарилось долгое молчание. Смысл Дьявольского признания не сразу до нее дошел. С другой стороны, она уже давно пыталась объяснить себе радио — и не могла. Радио существовало независимо от нее, обращаясь иногда и к ней, но как-то неясно. А порой чувствовала его, как себя самою. Как-то случайно начала узнавать его, вдруг обнаруживая, что мысли внезапно понесли, как необузданные кони, объявляя бытие ее несуществующим — и то забудет что-то важное, то опасности не заметит… Конечно, если бы Дьявол не обратил внимания на этот факт, она сама ни за что не заметила бы за собой такой странности. Но было: вдруг засмеется, и вроде бы не смешно уже, а что-то внутри продолжает смеяться — или загрустит, и уже не грустно, а грусть продолжает грустить сама собой. Или вдруг глаза станут как будто мокрыми. Было и такое, что рассказывает Дьявол историю с хорошим концом, и радоваться надо, а сердце вдруг сожмет, и невольно слеза навернется… Много было таких случаев, которые характеризовали ее не с лучшей стороны. Радио не только разговаривать умело или чувствами становиться, оно еще дралось, если его не слушать.

А захоти она так же ударить Благодетельницу — ведь не получится! А почему? Что у благодетельницы есть такое, чего у нее нет?!

Манька попыталась справиться с окаменелостью лица. Мышцы так и застыли в ужасной угрюмой гримасе, которую она не могла тащить на себе и чувствовала, что странная чужая маска сокрыла ее лицо.

— К вампирам? — задохнулась она, забыв о волке, который съел зайца и теперь принюхивался к запаху из котелка. Мысль о вампирах в голове не укладывалась. Вроде выходило, что вампиры есть, а вроде как нет.

— Вот те раз! — в свою очередь потрясенно уставился на нее Дьявол. — А ты разве не знала, что Помазанница моя обладает многими замечательными свойствами? Маня, я не понял, так ты в курсе, что мы к вампирам идем, или нет? — Дьявол был серьезный и глаза его смотрели внимательно и слегка испуганно.

— Хи-хи! — хихикнула Манька, но замолчала — лицо ее снова вытянулось, когда по виду Дьявола сообразила, что дальше идти с ней по лесу он не собирается. Смысла не имело. Дьявол тоскливо смотрел вдаль — и Манька поняла, два желания борются в нем: бросить ее сейчас, или дойти с нею до ближайшей деревни. Он был расстроен: и тем, что потерял много времени, и что капитал его пропал даром, и что бесполезно было объяснять, что пустилась она в столь интересное путешествие не от большого ума.

— Так ты что же, ничего не знаешь? — наконец, спросил он сердито. — Ты о вампирах совсем-совсем ничего не знаешь?

— Слышала… — пролепетала Манька заплетающимся языком. — Но разве это… ко мне… имеет… отношение?.. Ведь вампиров… не существует? Это только людей так называют, которые злые?

Дьявол в молчании развел руками, закатил глаза к небу, схватившись за голову. Потом нервно протопал по снегу, не доставая его, заложив руки за спину.

— Нет, Манька, у нее только оболочка человеческая, а сущность и способности вампира, — наконец, остановился прямо напротив, твердо взглянув в глаза, явно досадуя, что не ушел, пока было время. Он сразу разочарованно отвернулся, ворчливо пробормотав: — И как меня угораздило железом обмануться?! Неудавшийся объект мечтает о большем… — повернулся к ней, с недоумением. — Кто надоумил тебя с железом-то идти?

— Вычитала, — призналась Манька. Краска залила ей лицо, щеки вспыхнули. — В сказке…

Вот почему Дьявол ничего не дает ей из того, что было у его Помазанницы! Она для него — неудавшийся объект! Сам-то кто?! И ему она изо всех сил старалась доказать, что не хуже… — вампира!

— Но ведь она все время себя называет человеком! — промямлила Манька, перебирая руками единственную рукавичку, которую Дьявол разрешал одевать, когда в руке не было посоха.

Дьявол отстраненно хмыкнул и пожал плечами.

— Мало ли как вампир себя называет! Ну, назовет себя во всеуслышание вампиром, и что? Кто дверь откроет?.. — он на мгновение задумался и поправил себя. — Пожалуй, откроют! Многие мечтают стать бессмертной нечистью. Не оборотнем каким-нибудь, а вампиром. С волками жить — по-волчьи выть. Ты ведь хотела бы стать вампиром? — он повернулся к Маньке, выжидательно прищуриваясь.

— Я?! — страшная правда, наконец, дошла до нее.

Манька колебалась, но уже знала, что Дьявол будет прав, если оставит ее. Может, он надеялся, что она победит Благодетельницу и станет большей нечистью, но она не все, ей бессмертия не нужно. И пусть умрет, но будет знать, что не человек расстроил ее планы. Другие, может быть, мечтали, но Манька была уверена, что ей проще умереть, чем противостоять человеку.

— Нет! — твердо, сдавленным хрипом ответила она. — Пусть уж лучше меня съедят.

— Вампиров еще нежитью зовут, — проговорил Дьявол, успокаиваясь. В его тоне не было ни страха, ни радости. — Ползет упырь к человеку, кусает и пьет кровь. И не спрячешься. Никакой стены для него не существует. Раньше по ночам только, а теперь растворились среди людей и средь бела дня навострились обрекать человека на смерть.

— Так то не сказки? — обреченно, с дрожью в голосе, робко спросила Манька, может быть, впервые почувствовав в полной мере ту боль, которую претерпела ради единственной встречи с Идеальной Женщиной. Болело все ее тело, израненное железом и холодом, болело сердце, болела душа, болью отзывался ум. Выла тоска, устремляя взгляд в ту сторону, где предположительно остались селения. И почему она не поворотила назад, когда Дьявол уговаривал ее вернуться?!

— Сказка ложь, да в ней намек, добрым девушкам урок! Не сказки, конечно, кому это знать, как не мне. Все ж они еще при жизни в мой удел отошедшие.

Дьявол помешал уголья, чтобы сырые ветки занялись. Манька облегченно вздохнула — Дьявол не собирался уходить…

— И никак нельзя мне с ней поговорить? — с робкой надеждой спросила Манька, уже догадываясь, каким будет ответ.

— Можно, конечно, если не боишься умереть, — неожиданно ответил Дьявол. — Разозлила ты Помазанницу мою. И что ты скажешь вампиру, для которого боль — наслаждение? Сама понимаешь, я не смогу помешать обречь тебя на смертную муку. Вампиры объявили тебе вендетту. Ищут они тебя — по всему царству государству ищут! А ума у нее — мои палаты! Я ж разбойников обошел, вот и она тебя обойдет! — уверено и с какой-то тайной гордостью произнес он, разминая кулак, который намеренно поднес к Манькиному носу. — Она лучше всех мыслительную энергию поймать умеет — всегда была круглая отличница, — похвастался он. — Помню, еще в раннем детстве мы как-то попробовали выставить воспитательницу из детского сада, так та воспитательница и полгода не прожила! Я-то наивно полагал, что она детушек пожалеет, дружила Благодетельница с дочкой Марь Ивановны. Нет, не пожалела…

Дьявол блаженно пространственно улыбнулся, вспоминая прошлое.

— А мне, значит, обойти никак нельзя? — спросила Манька, скорее, не вдумываясь в суть вопроса, который задавала… Голова ее искала или подтверждение словам Дьявола, или опровержение — и не находила. Как-то так получалось, что все примеры оказывались с двумя правдами. Одна правда поворачивалась к кузнецу господину Упырееву, а вторая к ней, к Маньке. И первым делом открывалась ей, как могучая правда кузнеца господина Упыреева…

Что она знала о вампирах? Да ничего! Приходят ночью, чтобы пить кровь, сами — не сами, а в образе летучей мыши… После укуса человек не то умирает, не то не умирает… Чтобы насовсем, редко — спит три дня, а потом оживает, но уже как вампир, или зомби становиться — кто одно говорит, кто второе. Души нет, людей за людей не считают, без крови им худо, будто бы железа не хватает, и кровь дает им силу. Любят спать в гробах, но гробы не на кладбищах, а в замках. Могут позвать человека, так что сам придет, а могут…

Проклясть… Что же, прокляли ее?!

Мысли ее мешались, и стоило представить вампира, как голова тут же становилась пустой и чужой.

— Обойти-то можно, да вампиры все равно достанут! — снова ответил Дьявол с некоторой гордостью.

— Дьявол, ты в своем уме? — Манька поперхнулась, сглатывая ком в горле. — Ты хочешь сказать, что среди людей… вампиры живут?!?

— В своем! В своем! — он довольно потянулся, встряхнувшись. — За утраченную мою идеологию, вампиры — только начало! Есть, Манька, жертва добрая, которую человек передо мною ложит — за хлеба предложения, за воду, опять же, живую, за благодатный огонь. Жертва эта — нечисть и начатки бытия человеческого, — Дьявол встал и прошелся взад-вперед, остановившись и нависнув над нею, будто это она жертву не положила. — Порадоваться со мной, что есть он, человек, есть плоды, а есть я, который его в люди выводит. Никому ничего резать не надо было, разве что выпотрошить Сына Человеческого, который между мной и человеком встал, скрывая лицо и подсказывая из тьмы. А есть, Маня, жертва повинная, которую нечисть для меня собирает, — продолжил он. — Ну, для нечисти другие правила… Нечисть — это меч, который рубит головы с плеч. Повинная жертва — сам человек, который приносится в жертву.

— Так это ты людей убиваешь?! — задохнулась Манька от возмущения.

— Можно сказать и так… А кто человеку мешает рассмотреть мою нечисть, да обойти ее?! — он строго взглянул на нее. — Устами человек у знания стоит, а смотрит по сторонам и не уразумеет. Вот ты, много ли знаешь? И разве это знание?

— А что ж ты «брысь!» своему творению не скажешь? — мрачно потребовала Манька, зализывая язву на руке.

— Сказать-то могу, да не по правилам это, — изрек Дьявол назидательно. Он взял посох из ее руки помешал угли в костре, всем своим видом показывая, что как бы здесь, но недоволен. Он был не то, чтобы холоден, безразличен, и смотрел вроде на нее, но как бы сквозь нее. — Придумала ты себе, будто я с тобой счастливый. Но никакая ты не звезда, я любопытный, — напомнил он. — Это я готовил доказать, что не можешь головой достать до Помазанницы, потому как вампир она еще тот!

Манька пошевелила скулой, разжимая челюсть, физически ощутив, как скользнули по подбородку два клыка, придавившие нижнюю губу. «И тут вампир!» — подумала она, обозначая на своем лице похожие признаки. «Господи, ну не я же!» — подавлено обругала она сама себя. И не успела подумать, как почувствовала, маска слетела — лицо сразу стало правильным. Но теперь глаз начал нервно подергиваться. Все правильно, Бог Нечисти никогда не захочет ее пожалеть… Ему ли, Богу Нечисти, помогать ей?!

Дьявол смягчился и поторопился успокоить, заметив, что на Манькином лице нет ни кровинки.

— Не плотью она вампир, а своей сущностью, плотью обыкновенный людоед, — он как-то мягко поддержал ее. — Любитель попить-поесть человеческой кровушки и мясца…

Манька смотрела на него с прищуром и о чем-то напряженно думала.

Наверное, о том, что встреча ждет ее не с Идеальной Женщиной, а с человеком потусторонним. Теперь и сама она ощутила, что голова у нее посажена криво. Одна часть обличала ее, вторая обеляла Благодетельницу — а сознание висело где-то посередине и не хотело принять ни одну сторону. При слове «людоед» ей стало дурно. Вампир — еще куда ни шло, кровь у народа пили и будут пить, но людоед…

Обличили бы…

А с другой стороны, кто мешал помещику усаживать своих крепостных рабов на кол? Никто не возмущался! И сейчас особо не расстраиваются, наоборот, хвалят Царей-батюшек, объявляя одного за другим святыми великомучениками, и жалеют, что не всеми закусил. Родственничков всем миром встречают, поклоны и молебны бьют: «Мы ваши! Мы ваши!» А народу как жилось плохо, так и теперь несладко, но почему-то каждый считает, что вокруг лишь Благодетели — и надежда, что жизнь обязательно вот-вот наладится, и станет, как у Благодетелей.

Не налаживалась… Не у всех…

Богатая и удачная жизнь единиц, которая была для всех примером, всегда была у всех на глазах, а спроси человека, как сосед его, даже имя не вспомнит. И не заплачет, когда соседа вынесут вперед ногами, но заплачет и заплатит, когда именитый Благодетель. Мало кто доживал до сорока пяти. Жили в кредит и в долг. Тот же кузнец господин Упыреев — сколько бы ни хватали за руку, на следующий день опять чист. А попробуй-ка заступить на его место! Палец господину кузнецу Упырееву в рот не клади.

А куда люди деваются, по сто тысяч в год? И ни костей, ни свидетелей, никто не бьет тревогу…

Боже, мир-то какой поганый!

— Спасибо, что предупредил! — Манька помрачнела и до крови прикусила губу. — А что же только теперь-то рассказал? Мне, значит, уготовано терпеть да обиду копить? Перед вампиром? Перед нелюдью? И за что она на меня так обозлилась?

— Я говорил! — напомнил Дьявол. — Но кому бы в голову пришло, что человек, который сообразил одеться в железо, не додумался до остального? — заметив, что Манька рукавичкой трет глаза, добавил торопливо: — Она не только тебя невзлюбила, она вообще любовью не загружена. Но другие не бунтуют! Тебя-то она, может, как раз и любит, по своему, по-вампирски… А то с чего бы уделять тебе столько внимания?

— Но почему ее называют Идеальным Человеком? Не человек же! — обиженно возмутилась Манька, обтерев тарелку и ложку снегом и засовывая в котомку. Есть расхотелось. Кусок мяса так и остался нетронутым. Она завернула его в целлофан, уложив сверху. Рюкзак убрала в шалаш.

— Ну, возможно и человек. Плоть-то человеческая! Не совсем, но видимость такая есть.

Дьявол допил остаток бульона прямо из котелка, наполнил снегом, повесил над костром. Второй котелок, с углями, поставил в шалаш у входа.

— Вот и посмотрю, если такая же! — угрюмо и решительно произнесла Манька, подавлено глядя в огонь. — Чем моя-то хуже?!

В голосе ее было столько отчаяния и решимости, что Дьявол не выдержал и присел рядом на бревно, положив руку на плечо.

— Да ничем! Но ей радио доступно, а тебе нет, — сказал он, взглянув на нее строго. — По закону Бытия, я всегда доставляю удовольствие не Манькам, даже если нечисть режет людей. Жизнь у Помазанников такая короткая, ты и не представляешь! И не надо давить на жалость!

— А моя длиннее? — ядовито прошипела Манька, сбрасывая руку с плеча.

— Нет, — он блаженно вытянулся, подставляя ноги к огню. — Но ваш Бог ни людьми, ни нечистью не интересуется. Он у вас Благодетель, а у Него еще Благодетель, которому самому бы на плаву удержаться. Попробуй в письменном виде изложить требования, передай Господину, и может быть, Он передаст их Папе… Только я не понимаю, с какой радости Папа в ответ письма начнет слать?! Это имущество Сынка!

— Я тебя Богом считала! — горько ответила Манька и отвернулась, чтобы Дьявол понял, что она не хочет его видеть.

— А твоим Богом я стану разве что после смерти! И то, если поднимаешь Благодетельницу и сбросишь в Бездну. Раньше — это вряд ли, — ответил Дьявол, покачав предосудительно головой и улыбнувшись про себя. — Мне, конечно, лестно, но многие твои Боги сильнее моего слова, и держат крепко, утвердившись в твоей земле. Та же Благодетельница! Ты ведь думаешь, что только она одна бы могла решить твою судьбу?

— А разве нет? Все ей дается! — горько ответила Манька, припоминая, как много и часто радио в раз меняло ее жизнь. И никакие призывы не помогали образумить человека. Радиоведущая не засыхала и не отпадала, как сухая короста, а гноилась и язвила глубоко. И, наверное, была частью железа, которое ковал кузнец господин Упыреев. Оно вдруг становилось черным, тяжелым, и прямо из каравая на нее смотрели не совсем глаза, но что-то такое, как бывает, когда ловишь на себе взгляд. И сразу становилось не по себе.

Дьявол промолчал, неопределенно покачав головой.

— У каждой правды есть две стороны: на одну смотреть больно, на вторую приятно. Кому захочется смотреть, где больно? Ты счастливее ее, но ты не знаешь. И завидуешь, как завидует она, когда знает. Бессмертная, потому что души нет, смерть — единственное, что ждет ее. Дается много, потому что это все, что может иметь. А у тебя есть выбор. Небольшой, но есть. Ей хотелось бы иметь и то, что уже имеет, и твой выбор — вот тогда она была бы счастливая. И ты, если бы имела то, что имеет она, и свой выбор — тоже была бы счастливая.

— Я ей не завидую! У меня все было бы, если бы она не совала нос в мои дела! — твердо и с презрением бросила Манька.

— А она не имела бы ничего, если бы не совала нос в твои дела! — так же твердо ответил Дьявол. — Она там, ты здесь — и она завидует тебе, а ты ей, если идешь умолять отказаться от вмешательства в твою жизнь. Сомневаюсь, что согласиться. Невмешательством она потеряет то, что имеет!

— А как по-другому-то? — растерялась Манька.

Дьявол промолчал. Но многозначительно посмотрел на железо.

— Мне за жизнь его не сносить! — воскликнула Манька, в голосе ее прозвучало отчаяние. — Это ты, ты помогаешь убивать человека! — обвинила она Дьявола, разочаровавшись в нем окончательно. — Вампиры ведь, кажется, бессмертные… — выдавила она из себя. — И что, этот кошмар будет длиться вечно?

— Нечисть в твоем представлении бессмертна, не в моем! Я дал бы ей половину вечности, если бы могла принять, — хмуро ответил Дьявол, начиная сердиться. — К последнему желанию приговоренного люди тоже стараются отнестись с пониманием. Я Палач, который жизнь у нечисти отнимает. Могу ли я в чем-то отказать смертнику, который при жизни сказал Бытию «нет»?

— Это так ты отнимаешь, помазав на царство?! — возмущенно изумилась Манька, округлив глаза и всплеснув руками.

— Ты спрашивала много раз, почему нечисть не видит меня… — задумчиво отозвался Дьявол без тени раскаяния. — Ваши палачи тоже не кажут свое лицо! Ты задумывалась когда-нибудь о своей смерти? — обратился он к ней с ехидной насмешкой. — Планы, наверное, строишь, думаешь, богатой станешь за муки твои… Но твоя вера не имеет со мной ничего общего. Я знание. Сколько бы люди не верили, что земля плоская, плоской она от этого не стала! А нечисть задумалась и сказала: нет жизни, кроме той, в которой она — Бог!

— Ну да?! — не поверила Манька, бросив на Дьявола кривой взгляд.

— Поди, спроси — любая нечисть скажет: «Если даже Дьявол существует, то я выбираю себя — и пусть умру, но буду знать, что жил как Бог!» И обвинит тебя, потому что решила заступить на его место! И правильно сделает! Нечисть, по крайней мере, честна. А ты — можешь сказать о себе так? И разве выбор вампира не достоин уважения? Нечисть не продается человеку, как человек. Она крепко стоит на ногах, входя в Царствие Божье узкими вратами, отправляя путями пространными проклятого человека в Царствие Небесное.

Манька промолчала. Ну да, конечно, с радио, которое Дьявол дает своей нечисти, и которое легко достигает ушей, легко быть Богом! Только она Богами ни Благодетельницу, ни кузнеца господина Упыреева не считала…

— А с чего бы мне подавать недостойному человеку, кто ни к чему не годен, разве что срубить и выбросить вон? Ты идешь просить, а Помазанница моя разве пошла бы? Она выбила бы тебе зубы, вырвала сердце, заменила одно содержание другим… Вампир не просит ничего, что мне было бы невозможно сделать — он сам о себе заботится. Да, нечисть убивает, но твоя смерть приближает ее к цели. И я понимаю ее, потому что и я, убивая нечисть, приближаюсь к своей цели. Мы стоим друг друга. Мы — Боги. И я поступлю с нею, как с Богом, который встал передо мной и прокричал о своем пришествии — и тут уж, Манька, многие наши высказывания тебя не касаются!

— А человек? Чем он провинился?

— Поставил над собой нечисть. Разве человек чист передо мной, чтобы не отдать его Богу, которого он сам выбирает? Когда человек будет как Бог, у нас с ним и разговор будет другим. Вот ты! — он степенно кивнул в ее сторону. — Вроде Бога ждешь, а, в сущности, оглядываешься на каждую нелюдь! Именно такой хотела бы стать! Спроси себя, с чего это ты решила вразумлять царствующую особу?

— Другим помогают, а мне даже зарплату не платят! Как мне жить? — возмутилась Манька. — Это же несправедливо!

— Да, несправедливо, — согласился Дьявол. — Но разве не твоя правая рука подает, в то время как левая тянется за подаянием?! — он посмотрел на Маньку внимательно, будто читал по ее лицу. — У каждого человека есть столько, чтобы жить безбедно, а у тебя царство у ног лежит!

— Вот это?! — Манька недовольно надула губы, уныло рассматривая снег перед собой.

— И это… И я буду давать нечисти столько жертвы, сколько рука ее сможет одолеть, — усмехнулся он. — И мне не надо искать доказательства, чтобы судить человека. Помазанница моя в последнем желании требует искоренить тебя. И буду гнать тебя по земле, пока не устранишь причину своей недееспособности. Или умри!

— Последнее желание? Это так теперь называется? — крикнула Манька зло, вскочив и отстранившись от Дьявола. — Моя кровь, это ведь последнее желание вампира?! Молиться мне на нее?! Как мне достать еду, одежду, ведь даже ты носишь плащ! Ну, вырви мне сердце! Вырви! — голос ее дрожал, кулаки сжались сами собой.

Дьявол тяжело вздохнул и стал усталым. Он озадачено почесал затылок, хотел что-то сказать, но передумал, противно выругавшись. Потом все-таки пожалел ее.

— Мне, право слово, смешно, когда ты обвиняешь меня, мне выгодно отказаться от вас от всех, — он устало вздохнул. — Жизнь — награда немногим. Это с вашей позиции кажется, что вы как бы сами по себе, а для меня две стороны одной медали. Я Судья. Не потому что я так о себе думаю, но я единственный, кто может сказать: ты будешь жить, или — ты умрешь. И оттого, кому и что я скажу, зависит благополучие меня самого. Все так просто, но как мне объяснить? — он задумался. — Я же не сказал, что люблю нечисть! — упрекнул он ее. — Доказательная база — непременное условие Справедливого Суда. Это стоит того, чтобы прыщ на теле проявился во всей красе. И ты ждешь, когда чирей созреет, раньше раздавил — мучайся потом. Неторопливо собираю улики против Господа воплоти, и против человека, который позволил сделать себя закланной овцой.

Вот человек… — голод, боль, страх, не это ли носит каждый человек в сердце своем? Кого он боится? Кто причинил ему боль? Кто заставил его голодать? Какую боль не нашел бы я в тебе? И если после всего, он молит вампира, что он, как не вол, который тянет плуг, чтобы кормить вампира? А если сам кормил, носил, молил — какие ко мне претензии?! Здесь вина доказанная. Да, я отдаю нечисти человека. На добровольных началах и на правое дело! Тем более, сам человек не мыслит иное — и позволяю выпить его до капли.

В отмщение…

А вот вампир… Всегда чист, и белые праздничные одежды приготовил себе — и если бы земля искала в нем грех, признаюсь, не нашла бы изъяна. В ней нет ненависти к себе, которая заставляет человека продать внутренность, чтобы приблизиться к нечисти. Заставь-ка вампира поделиться своей почкой! Но, у нечисти плоть так устроена — сколько кровушки не вливай, всегда мало. И я ложу ему жертву, которую он пожелает. А иначе, как докажу, что он вампир и руки его в крови? — Дьявол взглянул на Маньку строго. — Маня, мне некого тебе отдать, потому что нет никого, кто молился бы на тебя! — попытался образумить он ее. — И ты нечисть, но такая мелкая и незначительная, что я не стал бы марать о тебя руки. Я Бог Нечисти — и поступаю, как нечисть…

Манька промолчала. Но промолчала с обидой. В том-то и дело, что к нечисти люди тянулись, как мухи на мед. Будто кузнец господин Упыреев всех богатыми сделал, а у нее как-то так все утекало сквозь пальцы.

— Боль, радость, страх, несчастия твои — они в тебе! — открыл Дьявол правду. — Однажды укушенный вампиром всегда будет иметь голос вампира, который обратит людей против проклятого. И живая пойдешь в преисподнюю, покроет тебя земля, исторгнешься из среды народа, как народ Кореев. Не потому, что хуже или лучше, и не потому, что Бог как-то по-другому судит, а потому, что вампир открыл землю и наполнил ее болью, которая поднимется железом, когда Бог произнесет слово. И тогда люди не искали правду, отвернувшись от тех, кто открыл им преступление Моисея и Аарона. Вас связывает нечто большее, чем просто отношение между человеком и человеком. Молиться бесполезно, — Дьявол тоже шмыгнул носом. — Тем более, когда у Помазанницы есть к тебе дополнительный интерес. Душа твоя в ее руке. А вырвать сердце — хороший задел под будущий проект! — он с одобрением кивнул, сделав утвердительный жест пальцем. — Об этом непременно стоить подумать!

— Какой такой интерес?! — с надеждой поинтересовалась Манька. — Может, просто объяснить надо, что нет у меня ничего, о чем она говорит? Я ж к ней со всею душой!

— Да ты что! — в свою очередь изумился Дьявол. — Белены объелась? Когда бездушный вампир мог понять душу живую? Для нее твоя душа самое больное место! Своей-то нет, и не вернуть уже!

— Что, нет других людей с душой? — искренне удивилась Манька.

— Есть, — грустно признался Дьявол. — Но она твою желает! Так уж получилось!

— Да как же?! Разве можно душу забрать, если я живая и у меня она еще? — в недоумении опешила Манька.

— Нет, Манька, душу твою вампиры забрали уже! — ехидно позлорадствовал Дьявол. — Только чужую душу к себе не пришьешь, не человек узелки завязывает. И приходиться изыскивать средства, чтобы объясняться с нею через твою больную головушку. Ведь и ты душа! Если человек плачет, душа обязательно утешать должна. Вот и достают твою слезу, чтобы думала душа, будто это они зовут и просят.

— Так, стоп! Это как? — Манька прижала руки к сердцу. — Душа у меня тут! Почему же паскудная тварь просит ее не у меня? — заинтересовалась она.

Слезы высохли в одночасье. О чем говорит Дьявол, она пока не понимала, но сама мысль, что Благодетельница искренне желает ее собственность, вселила робкую надежду.

— Как бы ни так! — Дьявол скорчил рожу и выставил две фиги, ткнув ими в ее нос, не дотянувшись и пожалев, что отстоит от него на три шага. — Все так думают! Да только ваша философия в меня не упирается! — с превосходством оскалился он в ухмылке. — Кому как не мне знать, чем вас удивить?! Я Бог, все грешники в моем костерке плавятся!

— Это что же, душа меня не знает? — опешила Манька, забыв закрыть рот.

— А ты знаешь?! — Дьявол в изумлении вскинул бровь. — Человек видит вокруг себя миллион лиц, а на себя может только в зеркало посмотреть, так как же душа может лицо свое знать? Лицо души закрыто до времени… И обмануть человека не трудно, если обрисовать себя со стороны ближнего правильно! Впрочем, — Дьявол тяжело вздохнул, — твой ближний знает о тебе… Он отказался он от тебя.

— Как… отказался?.. — растерялась Манька. — Разве душа может отказаться? Что же тогда душа-то?!

— Душа — кость земли. Матричная память, в которой жизнь человека от зачатия до смерти. А ближний — тот, кто понес ее на себе. Благодетельница давно отправила ближнего своего, откуда возврата нет. И больно ей вспоминать, что твой ближний несет чужую память, и сам он в чужой руке. И не успокоится, пока не положит в гроб.

— Это что же, душа моя… — Маньку перекосило, — человек? Но как же… — потрясенная до глубины сознания, еще больше опешила она. — Я же каждый день чувствую… Разве душа — не чувства?

— Да как же душа может быть чувствами? Обезьяна тоже чувствует, и собака, и червяк. Но думать, как человек, не умеют. Душа дает возможность человеку мыслить образами — матричная память, которая устроена в ребрах. Одно ребро принадлежит тебе, а другое у мужа, с которым у тебя одна плоть.

— ??? — Манька тупо уставилась на Дьявола, соображая, врет или говорит правду.

— Все знания лежат перед глазами человека. Всегда лежали, — вздохнул Дьявол. — Но в своем стремлении стать как нечисть, человек удивительно похож на нечисть, подражая во всем. А как бы стали Святые отцы молится на костях, добывая достаток, покой и благодеяние, если бы душа была заключена в человеке?! Ведь не у человека просят и не на кладбище! От ближнего приходят к человеку Цари и Боги, плакальщики и мучители, злое и доброе… И ты знаешь, — заверил ее Дьявол.

— Ну! — протянула Манька, не имея в уме ни одной мысли, которая бы объяснила ей хоть что-то из того, о чем говорил Дьявол.

— Ну, давай рассуждать… Наверное, больше других обо мне знают Святые Отцы, для них я персонаж далеко не придуманный. Сведения, относительно Дьявола, всегда представляли для церкви интерес. В подвалах хранятся многие артефакты, которые достоверно отражают мои отношения с народами, с которыми когда-то у меня был заключен Завет. Именно знают! Следовательно, то, о чем они говорят, имеет основание. И не зря боятся! Ужас передо мной ни в какое сравнение не идет с теми ужасами, которые видит человек каждый день. Ни одно доброе слово обо мне не может просочиться в народ.

— Вот ты мне и объясни, что такого в моей крови, что вы пьете ее, как будто других людей нет!

— В твоей крови железа больше! — усмехнулся Дьявол, повертев в руках посох. — Но не в этом соль… И что же обо мне не отрицают? Во-первых, я жив. И буду жить. Как бы меня не изживали, а я вот он, снова соблазняю человека! Так почему не спросит себя человек, а где тогда Спаситель, который выставил меня из земли? Почему я все еще среди людей? Во-вторых, око мое не дремлет, я рядом. Прихожу в любое время, чтобы обгадить и вампира, и человека и напустить злую силу. Искушаю, обольщаю, обращаюсь к человеку из среды его самого.

Тоже верно. Например, Иуда… «Он был сопричислен к нам и получил жребий служения сего; но приобрел землю неправедною мздою, и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его». Так Иуда раскрыл преступление, когда вышла наружу боль. Он оказался мудрее, чем народ Кореев. Но обычно вампиры не слишком готовы принять то, что готовят для другого. Каждый знает, что назад пути не будет. И закономерно было бы, если бы человек задал себе вопрос — а как это «неправедною мздою»?

В-третьих, все демоны, которые обращается к человеку, чтобы сбить его с пути истинного, служат мне. И только потом в помощь нечисти, которая связала себя со мною через демона, крестившись огнем — это мои слуги, которые вырвут человеку все внутренности. Мерзости лежат передо мной, и Ад моих рук дело. Осия испытал Ад и сказал: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» И Павел, он же Савл, не испытав Ада, произнес то же самое: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» Один переступил через Ад, второй решил, что убежал от него. Одно и то же, сказанное двумя противоположными людьми, характеризует их по-разному. Кому как не мне обязан Павел Савл пустословием, слова которого услышали миллионы — и оставили незамеченными слова ученика Осии?! Так знаю, что народ сей мертв — и я сделал его мертвым!

В-четвертых — я Ангел, равный по силе Абсолютному Богу. Был прежде рождения земли. Правильно, Отец Мой — Бездна. Я вышел из Бездны и стал править землею. Лакомый кусок. На нее посягают Спасители, мечтая занять мое место — и ведут людей к Отцу, который примет их всех. Отчего же человек соблазняется нищим и мертвым Спасителем?! Неужели надеются, что человеку под силу обронить слово, которое родит новую вселенную?

В-пятых, все люди понимают, что любой чародей, маг, и просто сволочь — имеют некоторую особенность изводить людей. Так почему человек, столкнувшись с теми, кто его обирает, искреннее удивляется, что отшибло мозги, и не проявил бдительность?! И пропускает мимо, когда вдруг выясняется, что тот или иной Благодетель оставил в завещание некую пентаграмму, как отправить душу в Ад?! Почему уверен, что тот не воспользовался той самой пентаграммой против него самого и не лишил его души?

В-шестых… Я никогда не обращаюсь к нечисти напрямую. И всегда могу соблазнить не только человека, но и душу. Матфей свидетельствовал о сказанном Спасителем: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне.» Или Лука, который свидетелем не был, но повторил: «не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать; но скажу вам, кого бояться: бойтесь того, кто, по убиении, может ввергнуть в геенну: ей, говорю вам, того бойтесь.»

Речь, надо полагать, шла об одном и том же. О душе, через которую человека ввергают в геенну. Но как, если человек и душа — одно?

Тот же Лука поведал: «Некто из народа сказал Ему: Учитель! скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство. Он же сказал человеку тому: кто поставил Меня судить или делить вас? При этом сказал им: смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения. И сказал им притчу: у одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и всё добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Так, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет…»

Да, с каждым, кто получает от меня воздаяние, у меня заключен договор. Договор с Дьяволом, подписан кровью и скрепляется печатью. Купчую храню у себя, как билет в один конец. Но сама подумай, разве мог бы человек заложить душу Дьяволу, если бы она у него была не отдельно от него самого?! Как мог бы кто-то прийти и в одну ночь забрать душу, оставив человека нищим? И что это за предложение такое, собирать сокровища не для себя, а богатея в Бога?

Вот как ты могла бы мне душу свою заложить?

— Ну, не знаю, думать начала бы по-другому… — Манька пожала плечами, уставившись в снег. Лицо у нее вытянулось, покрываясь багровыми пятнами.

— А душа тут при чем? Я-то с этого что поимею? Давай проткнем тебе палец, подпишем какую-нибудь бумагу — и самая первая мысль будет: а как думать-то? — усмехнулся Дьявол. — Все гораздо сложнее и прозаичнее — я забираю у человека нечто, что ему принадлежит, но не является им самим.

Дьявол помолчал, давая Маньке осознать сказанное. Манька сглотнула ком в горле, выжидательно уставившись на Дьявола.

— Я забираю носителя матричной памяти, — признался он, — через которого можно изменить свою жизнь до неузнаваемости. В данном случае, тебя. Вампир знает, что душа у человека отдельно от человека и жизнь человека не зависит от имения — в любую ночь могут прийти вампиры и забрать душу со всем, что человек копил на земле своей. Вампиры не дремлют, и приходят туда, где есть имения, и лучше самому богатеть в Бога, чем позволить стать Богом душе. Нужен вампиру человек и дом его — и положит под себя, а второй, носитель матричной памяти — умрет.

— Как… меня? — сквозь накативший ужас улыбнулась Манька.

— В Ад, бросаю демонам на съедение. Делаю жилищем червей, которые охраняют вампира. Помолился вампир обо всем, что хотел бы получить, обратился к народу с призывам и обещаниями, соединился узами с избранницей, которую назвал душою, приказал земле любить новую голову… И, пожалуйста, душа моя, вампир свободен от всего, что может идти от ближнего, память, как таковая, уничтожена или вывернута, все дела скрыты — вампир убелился. А когда изменяет свою память, естественно, убивает и ту, которую хранит. Это в сказке можно свечку из пещерки выставить, в жизни все гораздо прозаичнее — подписанный с Дьяволом договор обратной силы не имеет.

— А где у меня душа-то?! — растерялась Манька. — В смысле, матричная память?

— У вампира, который под Благодетельницей ходит. Что ж непонятного?! Душа твоя — другой человек. У вас общая земля, поделенная на две межи, и на каждой сознание, как дерево растет. Если бы ты посмотрела на своего соседа, то увидела бы только корень, а крона сокрыта глубоко под землей. Был другой человек… — теперь он вампир, и вся земля принадлежит ему и той, которую он поставил над вами.

— Как это память может быть у другого человека? — Манька внезапно поняла, что жизнь ее висит на волоске. И тот, кто подвесил ее, не Дьявол. — Получается, он ее не сохранил?

— Не сохранить не мог, но не сохранил… Он ее раздавил, отрезал твою голову и дал себе две головы.

— Выходит, правильно тебя бояться… — побледнела Манька, испуганно уставившись на Дьявола. — Святые Отцы…

— Еще бы, как может раб не бояться своего Господина? — усмехнулся Дьявол. — Спаситель Йеся им хоть какую-то надежду дает, если есть надежда, то уже как бы и не крест, а благо… А я никакой не оставляю, совершенно откровенно называя все своими именами. И прихожу к человеку не вдоль, а поперек.

— А почему же он тогда учил бояться любостяжания? И каяться учил…

— Ох, Манька… Проклят человек, и думает, что жизнь еще теплилась бы в нем, если бы стал, как нечисть. С чего ему быть другим, если миллионы людей уходят из жизни, так и не уразумев, что он единственный, кто приблизил тьму? Значит, он правильно подобрал слова для обмана. Одних делал нищими, других богатыми. Одним открывал ад, вторых избавлял от мук ада. Одни были ему овцами, другие наравне пастырями…

Давай рассуждать… Вот государство, в котором десять миллионов человек вынуждены продавать свое тело. И еще тридцать миллионов, которые покупают. Треть народонаселения. Кто-то таким образом зарабатывает на жизнь, кому-то нравится, кто-то имеет с этого доход и возможность иметь все, что пожелает, кому-то нужно, чтобы удовлетворить свою похоть, кому-то, просто почувствовать себя человеком, а кто-то внезапно понимает, что так может безнаказанно попить кровушки… Уж чего проще, узаконить отношения! Защитить проституток от произвола и рабства, заставить людей уважать и такой труд, принудить работодателя обеспечить (за такие-то доходы) медицинским обслуживанием и санитарными нормами работниц. Подстелить соломку, когда человек падает, чтобы потом он мог вернуться в нормальную жизнь…

Но! Йеся сказал: кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем!

Действительно, прелюбодеяние — грех, но с проституцией не имеет ничего общего. Оно, скорее, имеет отношение к бракосочетанию, которое обычно заканчивается разводом. К огромному количеству сирот. К насилию, которое скрыто за рамками общественности. Прелюбодеяние — это червь, который точит человека и заставляет искать ту тварь, которая посеяла на его земле семя этого червя, насилуя душу. Что происходит, когда человек удовлетворяет червя? Либидо, оставленное в наследство, гонит человека и манит, а в это время душа исторгает вопль — ибо боль, которую ребенок чувствовал во время полового акта, выйдет на той стороне и явит себя из земли ближнему.

И вот, на одной чаше весов сорок миллионов человек, а на другой чаше весов покойник, который уже давным-давно истлел в пыль…

Я Дьявол, мне приятно, когда люди избивают друг друга. И кто, как не Святые Отцы помогают мне избивать людей и пить их кровь? Процветают, пока есть убиенные и убийцы, преумножая скорбь, которая кормит их, поит, дает возможность пить кровь вместе со мною — и сыты! А на чьей стороне государство? Естественно, не на стороне сорока миллионов! Оно там, где покойник. Стоит на костях, молится над костями, пьет ту же кровь, торгуя людьми. Государство — еще одна организация, которая помогает мне вымещать мою ненависть за то, что отвратились люди и пошли путем мерзости, поставив над собой Царем Сына Человеческого.

— Но ведь это не ты пьешь кровь, люди… — попробовала оправдать Дьявола Манька.

— А мерзость в их голове, разве не мною поднимается? Нет ничего, что было бы укрыто от меня. Все помыслы человека — моя пища, которую я даю им на каждый день. Сама по себе она безвредная, но тварь в земле человека тот механизм, который заставляет его выбирать одно и гнушаться другим. И наказывает, если пренебрегает правилами. А государство защищает такую идеологию, которая ставит вампира выше человека.

— А как без государства-то? — изумилась Манька. — Так хоть как-то, а то бы никак! Вот стану я старая, больная…

— Не доживешь, — заверил Дьявол. — Проклятым немного времени отпущено.

— Я умру?! — испугалась Манька.

— Все там будут, — утвердительно кивнул Дьявол. — Не имея государственных границ, люди жили. Дошла до три пятого государства, и не пустили, а не было бы, шла бы себе дальше… Были чужестранцы — и поили и кормили, и помогали на ноги встать, если не приносили с собой чужих богов. А так, кто позволит? И организации были, которые заботились о сиротах и вдовах. Десятину человек отдавал, по Закону положено, иначе, не назову праведником. Но не бездумно, а на глазах у людей, чтобы никто не смог сказать, что утаил. Люди немощь не оставляли. Десять хозяев отдали — и нет немощи. Мои люди приходили и били всякого, кто обидит вдову или сироту. А так, кто подал тебе? Брось, с чего мне искать пять или пятнадцать литров крови, когда каждый день имею миллионы декалитров?

— Так… Что-то я не поняла, то ты о себе дурное, то хвалишься… — спохватилась Манька. — А при чем тут моя душа? Прицеп какой-то… — она потерла виски, пытаясь сосредоточиться.

— Чтобы оставаться абстрактно мыслящим существом, свое пространство надо иметь. А пространство, это поле, которое образуется при наложении одной земли на другую. Одна земля собирает опыт накопленных ощущений, вторая держит в руке слепок человека, восполняя пробелы в виде отвлеченного образа. Из одной земли опыт уходит в ребро и возвращается образами в другую, завершая круг жизни. Земля — это и есть скрижаль Завета. На земле высечен Закон, который позволяет сравнительно небольшому количеству нечисти управлять миллиардами людей, отравляя им существование.

— Плохой Закон! — сразу же решила Манька. — Так любой может…

— Может. И делают. Вы топите друг друга в крови и пьете кровь. Но не сам ли человек виноват? Как кровью можно очистить грех, если кровь сама по себе смертельный грех? И все же человек соблазнился кровью. За материальные блага человеку пообещали освободить от греха, который сам по себе не имеет материально выраженного мерила… — и что я должен думать о человеке?

Я сказал: «Только плоти с душою ее, с кровью ее, не ешьте; Я взыщу и вашу кровь, жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его; кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божью.».

А если человек купился, то он раб. А если раб, то господин его волен поступать с ним, как ему заблагорассудится. У меня вопросы лишь к господину, который убелил себя незаконно, свернув самому себе шею, получив землю «неправедною мздою».

— Ничего не понимаю… Я не продавалась, не забыла, что человек я подневольный, сам же говоришь, что любви к Благодетелям у меня нет… Шею никому не сворачивала, душу не искала убить, в Бога не метила… Меня-то за что? Я-то почему проклятая стала? И при чем здесь вампиры?

— Ой, Манька… Да разве ж так сразу объяснишь?! Возьми муравейник, каждый муравей занят своим делом. В то же время сознания нет ни у одного муравья. Они не думают, они исполняют то, что заложено от природы. Все животное и растительное царство, как этот муравейник, подчиняются программе, которая дана им свыше. Это мой ум, тело, каждый организм — клетка. Клетки делятся, нарождаются, умирают, одни питают другие, вторые обращаются в прах, когда приходит время, сильные выдавливают слабые… И только человек в этом мире не имеет со мной общих корней. Как Бог и Царь. Не в природе, в самом себе. И волен быть хищником, травоядным, выбирать друзей, убить, если вздумается, грешить, когда вздумается, размножаться в любое время… Он относительно свободен…

Почему относительно? Земля дышит за вас, справляет нужду, наращивает клетки, умерщвляет старые. Ваше сознание, которое и сознанием-то можно разве назвать условно, не продержалось бы в земле пары секунд, если бы я не успокаивал землю — вы не можете обратить одно тело в прах родить себе новое, или как я, планировать взорвать себя, чтобы вышли миллионы планет, пригодные для жизни — и не можете дать ей любовь, к которой она привыкла…

Человек, в моем представлении, имеет два сознания, две матричные памяти, два генетических кода, одну плоть — ментальную, которая разделена надвое. Небесная и Поднебесная вселенная. Два царства — в одном правит один, в другом другой… Скорее так, голова одной земли и хвост другой. Правая земля — это сам человек, левая за образное мышление. В какой-то степени даже мозг так же работает, будучи инструмент в руке ментала, как любой другой орган.

Если ближний решил стать вампиром и проник в матричную память — отрезал корень, срубил дерево, забил ложной информацией, выдавил сознание ближнего, передвинул межу, чтобы править в земле безраздельно, накладывая крест и утвердив в земле нового хозяина, то человек никогда не сможет думать, как если бы, когда был чист от крови. Скрытые во тьме образы, постоянно маячат перед сознанием, но вампиры не отражаются в зеркалах, поэтому ты не видишь ни ближнего, который прошел по твоей земле, ни тех, кто ему помогал. Все мысли твои обман, они настраивают тебя на служение. Ты говоришь, что вампир хотел бы услышать, ты поступаешь, как он хотел бы, ты думаешь, как ему понравилось бы. И если бы не некоторое количество противоположно направленной информации, которую по глупости или по дурости обратили против себя, мы бы не встретились…

— Ты хочешь сказать, что мой ближний вампир? И он говорит, что мне делать? — Манька в недоумении пожала плечами. — Даже если он есть, как ты говоришь, к чему ему становиться вампиром? Вампир вымышленный персонаж… У меня как-то в голове не укладывается, что можно желать стать вампиром…

Дьявол постучал Маньку по лбу.

— Вот Йеся, и двенадцать его учеников, которые едят хлеб и пьют вино — не заработали, но получили, а почему? С чего бы тысячи людей вдруг начали продавать имущество, чтобы стать босяком и облагодетельствовать апостолов?!

— Ну, не знаю… Наверное, народ любил, как ты говоришь, пришельцев, интеллигентную интеллектуальную беседу…

— Представь страну, в которой нет сирот, люди без боязни путешествуют, впускают мудрецов и мытарей, чтобы поговорить и послушать, суд третейский — старейшины от народа, обыкновенные люди, присяжные, первосвященники, знающие закон и участвующие во всех дискуссиях, ведь именно там начинали апостолы, и никто не запрещал, никто не останавливал, пока не вскрылись тайные дела, третья сторона, представляющая мировое сообщество, миротворцы с небольшой когортой, Пилат, Иуда, Филипп, Асаний… И никто их не гонит, не устраивает теракты, все понимают, это защита и туристы. Да, народ жил хорошо, был духовно развит, обращался друг с другом вежливо, всегда был готов прийти на помощь. Эллины, эфиопы, персы, мидяне, индийцы, и многие другие народы, которые читали писания, размышляя над ними. И вельможи не гнушались нищими путниками, усаживая их в повозку, чтобы вести умную беседу. Таковым был вельможа царицы Эфиопской, хранитель всех сокровищ ее, который пригрел змея… Это народ, который никого не предавал смерти. Не позволено ему было…

Кто бы в твое время накрыл столы и сказал: приходите, будем разговоры разговаривать? Нет таких!

И все же этот народ опорочили и сделали ужасом в глазах…

Йеся был казнен, как преступник, когда Иуда рассказал о нем то, что не знали другие — те, которые его принимали. Точно так же, как не помнят сейчас, когда приходят вампиры. Вспоминая, человек вспоминает и боль. Прежде всего, боль. То, чем хвалились вампиры: «и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его… земля крови». Предать его мог каждый, но обычные люди, не посвященные в тайны маленькой компании, не находили ему вины, они лишь подтвердили виновность Йеси, когда обман был раскрыт, и нашли ни много, ни мало — кровь на них и на их детях. Рассеявшееся чрево и выпавшие внутренности.

— Он не за кровь был убит, за Храм, кажется…

— «И выйдя, Йеся шел от храма; и приступили ученики Его, чтобы показать Ему здания храма. Йеся же сказал им: видите ли всё это? Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; всё будет разрушено…» «И некоторые, встав, лжесвидетельствовали против Него и говорили: мы слышали, как Он говорил: Я разрушу храм сей рукотворный, и через три дня воздвигну другой, нерукотворный. Но и такое свидетельство их не было достаточно. Тогда первосвященник стал посреди и спросил Иисуса: что Ты ничего не отвечаешь? что они против Тебя свидетельствуют? Но Он молчал и не отвечал ничего.

Разве они лжесвидетельствовали? Они сказали о том, что слышали. Естественно, собирали все сведения, относительно преступления. Где бывал, с кем встречался, что стало с людьми. Ребро человека, для которого накладывают Зов, не так-то просто найти в народе.

Нет, Манька, убили его за кровопускания. «И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» — судили его за дела тайные, и только когда нашлись свидетели, хотя он отпирался.

Это свидетельствовал любимый ученик, племяш, хуже, малец, который был для дяди больше, чем племяш. Искали дела его тайные, а не явные. Даже Пилат, и тот испугался, когда понял, чем занимались будущие Благодетели. «Иудеи отвечали ему: мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божьим. Пилат, услышав это слово, больше убоялся.»

Йеся не просто назвался! Он сделал себя сыном Божьим. И каждый, кто хоть сколько-то разбирается в Законе, ужаснется точно так же. Сын Божий приобретает землю неправедною мздою, а когда человек испытывает его, рассеивается чрево, и выпадают внутренности.

А кто из учеников выступил свидетелем? Почему испугались, если не делали ничего плохого? Почему не заступились и прятались от людей? И, как сказано в учении, каждый мог прийти и свидетельствовать за или против обвиняемого. Думаешь, у Йеси мало заступников было? Два ученика его были с Первосвященником на короткой ноге. А Петр, который отсек человеку ухо, и не пострадал? Где любвеобилие к людям? Все ученики сидели во дворе суда, в то время как народ приходил и уходил, чтобы выступить на суде. Свободно, не как теперь. Неужто, во имя исполнения писаний, равнодушно взирая, обрекли они своего Учителя на смерть? Никто им не мешал, не выгоняли из синагог и храмов.

А попробуй-ка, сунься со своею проповедью в церковь!

— Но он вроде за Царя был… — голова у Маньки шла кругом. — За то, что Царем себя посчитал, а царем нельзя было…

— Совершеннейшая глупость. «Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь». А после этого вышел и сказал: «Я не вижу вины сего человека.» И Йесю побитого вывели — и вот, сказал, уже не Царь, даже если Царь…

Ты знаешь писание, ты так долго и много искала в нем правду и ответы на свои вопросы, а подумай-ка, сколько раз Йеся обнаружил в народе праведника? Нет ни одного человека, кроме тех, кто проливал над ним слезы, умасливая ноги, который бы понравился ему. Он так ненавидел людей, что готов был облить грязью всех, включая родителей, от которых отказался принародно.

И не погнушался от своего имени повторить: «сколько раз я хотел собрать детей твоих, как птица собирает птенцов, под крылья, а вы не захотели…»

Кто из людей мог бы сказать, что он собирает пророков, которые имели меня перед лицом, и говорили уста к устам каждый день? Кто мог сказать, что я их не собираю? Они не верили — они знали меня и пили со мной из одной чаши, как мои дети.

Или вот: «но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода.»

А вода откуда взялась? В человеке, конечно, много воды, но в виде воды ее нет, если только водянкой человек не болел.

Или вот еще: «В это время пришли некоторые и рассказали Ему о Галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их. Йеся сказал им на это: думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете. Или думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех, живущих в Иерусалиме? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете».

Как Пилат мог смешать кровь с кровью? Причем людей, которых признал виновными, а жертвы их невинными? И перед кем каяться? Перед Пилатом, который вершил суд?

«И сказал сию притчу: некто имел в винограднике своем посаженную смоковницу, и пришел искать плода на ней, и не нашел; и сказал виноградарю: вот, я третий год прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу; сруби ее: на что она и землю занимает? Но он сказал ему в ответ: господин! оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом, — не принесет ли плода; если же нет, то в следующий срубишь ее.»

А если перед Богом или перед собой, то что считал раскаянием?

— Но Йеся же сказал «покайтесь!», а не «пейте кровь!»…

— А притча? Для человека смысла нет, а для вампира вся его жизнь. Какую смоковницу предложил срубить? И кто господин, а кто виноградарь? Уж не считаешь ли ты себя или тем, или другим?!

По-другому, он сказал бы: торопитесь обрастать плодами, а обрасти, если не плодоносны, сможете, если покаетесь над душою, но тайно, а саму ее обложите навозом и окопайте. Никто не ищет в смоковнице мудрости. Когда вампир через душу обращается к народу, он не грозит никому, там только покаяние и благодать, которая может от него исходить. Они любят врагов, благословляют и благодарят проклинающих, молятся за обижающих. Много молящихся, а Сыном Божьим становятся только тот, кто сумел войти в комнату свою (а для человека дом его — земля ближнего!), затворив дверь, и помолился Отцу, Который втайне; и Отец, видя тайное, воздает явно.

Человек-вампир может самым бессовестным образом истязать укушенного человека. Цинично, но правдиво назвал Йеся вино своей кровью, а хлеб плотью. То, что наговорил человеку вампир, тот будет есть во все дни жизни своей, если не откроет мерзость внутри себя. Инородная плоть, некоторое количество внедренного пространственного объекта — и чувствовать кровь, но не как кровь души, а как вампира, который будет ему вместо души. Смысл Евангелие передают друг другу в устных посланиях, он для пастырей, а не для овец. Но кто бы стал ее читать, если бы в ней не использовались мои слова и слова моих учеников? Ну, представь, если бы сподвижники Йеси написали: бойтесь души своей и торопитесь отправить ее в мир иной, иначе придет господин, и прикажет вас срубить — кто не успел, тот опоздал… Кто бы им позволил войти в свой дом?

Новый Завет — это завет с вампиром, Ветхий — с некоторым количеством абстрагированного сознания, которое стоит над пространством вселенной, когда человек умеет видеть и слышать его в том месте, где у него были бы рога. Новый Завет — толкает народ на подвиг во имя вампира, Ветхий — учит обороняться. Новый Завет — предостережение и наука вампиру, Ветхий — обращение с прямой угрозой в адрес вампира. Мои ученики говорят языком образов, которые заключают в себе нечеловеческие знания, доступные немногим. Они знают, о чем говорят, и книги, оставленные ими, всегда тешат самолюбие вампира, подталкивая его на самые жестокие убийства, что, в конечном итоге, раскрывает его. Тогда как вампир за чужими словами пытается скрыть свою кровососущую сущность. Если уж брать по большому счету, то люди продолжают читать то, что сказано было мной ученику, и передано им в писаниях. Разве мои ученики ссылались на кого-то, когда обращались к народу? Или, может быть, подстраивались под писания, сравнивая себя то с одним персонажем, то с другим? Обрати внимание, что слово Писание в Евангелие звучит пятьдесят семь раз!

Я Бог, потому что один, и мучителя нет у меня. Я такой же магнит, как человек, — ось вселенной, но не протянут, как ваша земля, а замкнут в круге. Обе земли принадлежат мне по Закону. Одна земля — мое тело, вторая — мой дом. А все что в земле — мой промысел. Человек тоже может поставить себя над землей, которую я дал вам в долг — и тогда он Бог. Но горе тому человеку, который прославил себя в земле ближнего не явно, а тайно. Человек — не Бог, брать чужое нехорошо — это характеризует его, как бойца, который при удобном случае возьмется искоренять меня. Нечисть умывается кровью, поит и пьет… Кто умеет видеть кровь — тот видит.

Вспомни, когда разоблачили Йесю, люди кровь видели на себе и на детях. Но еще хуже, поставить над собой мертвого Бога, который пьет ее соки, чтобы жить. Проклят человек, если там Сын Человеческий, потому что такой человек сделал своей опорой человека, который не слышит его, не видит, и не думает о нем. Это всего лишь запись, направленная на обман людей. Другой народ знал об этом, и когда две души находили друг друга и говорили: вот, живут люди душа в душу.

А как же можно душа в душу жить, если это не они сами?

У вашего народа осталась поговорка, но смысл никто не смог бы объяснить. Спроси, почему они так говорят, и ответят, потому что «дружно». Простите, а при чем здесь душа? Если «душа в душу» дружно, то вампир с вампиром и есть две души. Они редко расстраивают друг друга, наслаждение их гораздо глубже, чем у человека и человека, связь которых образовалось случайным совпадением с тем образом, который тревожит и душу.

— И что? Получается, если вампир мне объяснил, что душа не я, теперь Благодетельница вместо меня маячит? — хмуро спросила Манька.

Дьявол тяжело вздохнул и согласился.

— Маячит. Но не стоит торопиться с выводами. Это не так уж и плохо. Две души никогда не смогут посмотреть друг на друга из земли., человек видит корень, но не крону. Если замаячила образина, значит, вор подкапывает. А если находишь образину там и там, то проблемы у тебя: заложили, как самую что ни на есть ненужную вещь или вампиры готовят плацдарм. Бывает, один и тот же врач рвет зубы у обоих, но он не ищет выгоды. Чтобы стать Богом в земле, надо очень много иметь знаний о способах выдавливания сознания и переселения души из одной земли в другую. И тут примеряй на себя железо и искореняй стервятников. Ты не дерево уже, а бревно, падаль. И каждая нечисть скажет тебе: вынь сначала бревно из глаза твоего, муки твои мы знаем, сами ложили, ты бросалась на всех с кулаками и рычала, как пес смердячий, и не тычь соринкой в глаз брата твоего, потому что молился он, пока ты спала. В глазах твоих Проклятие, а у ближнего Вечная Благодать.

— И что? За это любишь нечисть? За глаза?

— Я не сужу человека по глазам. Если судить по личикам, так все гнусные разбойники наипервейшие претенденты в Рай, — усмехнулся Дьявол. — Человек сам себе в глаз не заглянет. Бревно брату отдам, в его земле лежит. Но за обман, за то, что не вынула соринку из глаза брата, отвечать будешь по всей строгости Закона. Когда земля переходит ко мне, я разбираю, кто есть кто, но пока здесь, ты должна поднять землю против врага!

— Но… Ничего не поняла! Кому, кроме тебя, могло прийти такое в голову?! — Манька пристально смотрела на Дьявола, забыв о боли, о морозе, обо всем.

— Ну что непонятного? — спокойно рассудил Дьявол. — Земля, несколько отличенная от той, которую видишь, имеет несчастье принять в себе два сознания. Каждый из вас простирается от края до края. Вы душа друг друга, ближние. Если рассматривать с одной стороны: дух и душа. Человек абстрагирован от себя самого, чтобы мог приятно проводить время, исследуя образ издалека. Дополнительно к своим выводам, он имеет точку зрения другого сознания. И чувствует людей. Постоянные упражнения вырабатывают абстрактное мышление. Но если некто, в темное время, когда сознание не анализирует свое состояние, проник в матричную память, он становится навязчивым образом, который уже никогда не отпустит человека от себя, пока тот не откроет его тайну. Человек слушает этот образ и перестает понимать реальность. Он видит реальность, но не такой, как если бы навязчивый образ не извращал его представления. Человек бежит за мечтой и не ценит то, что имеет. Он бодрствует и видит сон, как дела его идут в гору, когда падают, или наоборот… Богатый беден, бедный богат, мудрый глуп, глупый считает себя мудрецом…

Благородный образ Царя и Царицы, и ты — убогое существо, лишенное интеллекта, записаны в матричной памяти каждого из вас. Если кому-то говорить постоянно, что он свинья, он обязательно захрюкает. И чтобы ты не сделала, и твоя, и матричная память души будут уничтожать тебя вместе с памятью о твоем поступке. Ибо ты — убогое существо, лишенное интеллекта. И то, о чем я говорю, внутри тебя. Это твоя основа. А твой парень, который это устроил, имеет в себе: Я — Царь! И ведет за руку Благодетельницу, которая Бог. Она Бог больше, чем Царь. Душа твоя провозгласить могла себя только в одной земле — в твоей. Он Бог наполовину, а она в обеих землях устроена Богом — и тебя уже нет. Ты мерзость в глазах земли. И хуже, Манька, в моих глазах ты тоже мерзость, потому кровь ваша вопиет ко мне, и ты — чудовище, а брат твой — самый что ни на есть Спаситель. По Закону. Кровь на тебе. И на нем кровь, но он молится за кровь, а ты ищешь ее.

Я ж на первое время сужу по земле ближнего …

Суть в том, что меня самого, пока вы здесь, ваши разборки меня не касается. Да, я проливаю на землю дождь, но он питает только одно дерево, которое заслуживает назвать себя Владыкой. Вот почему ты не можешь принять мыслительную материю. Не потому что я не даю, а потому что земля так промачивается дождем. Другое дело, когда вы из меня собираетесь соки тянуть. Тут уж я рассматриваю человека со всех сторон.

— Получается, что на меня напали, и я лишилась… души? И способности умно мыслить?

— О, да! — согласился Дьявол. — Твой ближний продал тебя вампирам. Как таковой матричной памяти у вас нет, земля не слышит тебя, все на вашей земле принадлежит ему. Матричная память и пространство все еще с тобой, но мысли имеют характерную особенность — вампиры опутывают мышление, как вьюнок картофельную ботву. Но ты поняла, что реальность не такова, и где-то есть враг. И справедливо, что Помазанница обнаружила себя.

— А почему люди от меня отворачиваются? Вампиры же меня покусали, не их!

— Люди принимают волну, как благодатный дождь. Земля умеет заглянуть в матричную память человека и услышать покойника, если тот вопиет к нему. Все люди в той или иной мере телепаты. Телепатия — свойство земли, когда два магнита притягиваются или отталкиваются, образуя еще одно пространство. Язык телепатии — язык земли, язык духов и нечисти, незнакомый язык язычников. И я говорю на этом языке, когда обращаюсь к тебе. Обращения вампира — это готовые решения, которые приходят в землю, а из земли к сознанию. В каждом человеке есть соль: страх, боль, тревога и радость, желания и навязчивые мысли. Человек опирается на чувства, а не на ясную светлую голову. Даже вампир. А тот, у кого соли нет, будет думать своей головой. Но как человек поймет, когда у него своя голова, а когда в плену у вампира, если он уже возомнил себя Светом и проклял все, что не делает его счастливым?

Вампиры устроили так, что от тебя любой человек с добрыми намерениями отталкивается, а к вампиру притягивается, а если со злыми, то наоборот. И даже если человек сумел побороть свои чувства, вампиры начнут перестраивать и тебя, и его, разворачивая в соответствии с их планами.

Вот ты, а вот человек, и вампир, который говорит из земли: я люблю тебя, я жду от тебя любви, прокляни человека перед тобой, и будешь как мы, как я. Долго ли он сможет сопротивляться? Рано или поздно он умрет, если не умеет видеть кровь. Его земля в твоем присутствии не может думать о тебе, она торопится туда, куда ее зовут — и гонит сознание человека. А если он прочтет сознанием, то кровь обратится на тебя — и ты услышишь то же самое и не увидишь перед собой человека.

— И тогда умру я, оттолкнув его от себя? — Манька прислушалась к себе. — Ни фига себе!

Ничего подобного, о чем говорил ей Дьявол, она не нашла. Не было никаких навязчивых образин. Черно, как в чулане. Немного голова болит, но устала же. С другой стороны, черт его знает, что там творится в этой тьме! Почему у нее черно, а другие могут представить и то, и это, и в красках… Она попробовала определить, где она сама, но себя, как таковой, тоже не было. Она просто знала, что она есть.

— На фиг мне такая душа?! Ты что, сдурел, так над человеком издеваться? В гробу я их видела! Убирай от меня эту мерзость! Сдается мне, что они жутко правильно подсказывают, как отравить мне жизнь!

Дьявол не смотрел в ее сторону. Он смотрел в огонь, и вертел в руках прутик, развалившись у костра в снегу, но снег у него всегда был мягким ложем, подстраиваясь под Дьявола. Ничем его не испугаешь.

— Я должен знать, кому я достанусь. Человек, который приносит с собой на Суд образ вампира, становится украшением к столу вампира. Я отдаю его господину, — сказал он с ядовитой ехидцей. — Не все люди вампиры, оборотни и проклятые. Придет их время, разберемся, кому они платили за землю. Вампир становится вампиром, когда один человек упирается в Царство Небесное, своим голосом изгнавший себя из обоих наделов, а второй принимает дары Царствия Божьего, своим голосом прославляющий себя от края до края. И сразу знаю — на землю пришел вампир. Идеальный вампир. И чтобы он ни делал, окрашивается в цвет крови, на всяком месте он пьет кровь. Подал — раздаешь имущество, в то время, как душа горит в огне. Ей не подал ни ты, ни твои Благодетели. Получил: наслаждаешься, а душа горит в огне, выправляя твой имидж. На правильный путь встал: дай-ка я угадаю, похоже душа твоя в огне рассказывает мне, как ее убивали! На голову наступил: о, как душа твоя в огне извивается, закрывая убийцу!

Я стою одесную вампира.

Но Бог ли я ему? Конечно, Бог. Я с ним всегда. И дождь мой на него. И все молитвы его, которые подняла душа на Небо, я исполню. Чтобы видел человек, как молитвы его, поднимая Царя, обернулись против него.

— Это что же получается, меня убили, и я же в огне гореть буду? — Манька задохнулась от вопиющей несправедливости.

— Проклят человек, если чужую землю подкапывает. И проклят дважды, если позволил украсть. А если проклят, чего мне церемониться? Пусть вампир поживет за двоих. Придет другой зверь и сделает свое дело, или он сам убьет свою землю бесконечными обращениями. А когда вы предстанете передо мной, обоих поставлю друг перед другом, и покажу: земля ваша и в огне горела, и благами давилась, и голая ходила, и дорогие украшения носила, и убитая была, и вниманием окруженная, и верила и любила, и ненавидела и разоряла, и собирала и отдавала, и просила милостыню и роскошествовала — и не съела грамм соли сама с собой.

Спрошу землю: какие врата ты хотела бы оставить себе?

Обычное явление, когда ужасом становятся оба. И вспоминает, что пока была моей, не унижена была, не обездолена, не работала как вол, не выслуживалась рабом. И прахом уйдет в землю Поднебесной. А Спаситель на осле въедет в Абсолютный Абсолют. Не было вас, и стали, и не будет. Благородный господин, и Помазанница моя, недолго кочевряжились, когда увидели друг друга и быстро переменили одежды на белые, забивая насмерть свою духовность.

Откуда мне знать, что ты другая? Что будь ты на его месте, не поступила бы точно так же?

— Конечно, нет! — удивилась Манька, как плохо знает ее Дьявол. — Ну и что дальше?

— Что ну? Старая песня. Я много видел, таких как ты! Нет судьбы, но от судьбы не уйдешь. Это черви в земле предсказуемы, а пути сознания неисповедимы. Когда человек думает своей головой, неизвестно, до чего он додумается. Приглянулась Помазаннице твоя душа, а ему моя Помазанница. Бывает же такое: видит человек душу в ком ни попадя. Люди сходятся, разбегаются, но то обычные люди, которым не достает ума найти то, что принадлежит им по праву земли. А то вампир, который знает о земле все. Она готовилась к этой встрече, когда ты еще вот такой была! — Дьявол приложил руку к колену. — Думала, покусает вас с обеих сторон, и получит дружка вампира, а ты руки на себя наложишь. И будешь виться ужом в огне, а твоя душа, уже настоящий вампир, слышал бы плач, слышал бы голос ее — и доказывал, что жизнь из нее еще не ушла.

Обычно так и происходит…

Но она не просто вампир, она потомственный вампир — учили ее вампиры, которые помнят времена, когда человек правил землей. Они знают, что когда душа в Аду, все мечты ее о гробике, и разрывается вампир между небом и землей. Один о гробе мечтает, второй гробы собирает. Плач плачем, но голос иногда сбой дает. Дом построил, а радости нет. Украсил вампира драгоценными украшениями, а вспомнил, и сразу показалось, что много и не к месту, жалеть не жалко, но глаз не радуют. И захотелось ей, чтобы помогла ты выпросить всякое такое, чего не всякий вампир может позволить себе. Да не просто так, а чтобы с удовольствием, как истинной душе. Выпросить-то ты выпросила, достал он Царствие Божье, на трон усадил. Все есть, всего в достатке, осталось Благодетеля-вампира в бессмертие облечь.

Но ты вредной оказалась. Железо взяла да и подняла, как крышку гроба…

Тут и я чего-то не понял — кто Помазанницей недоволен?! Смотрю: вроде ума нет, корова коровой, жили-были, плодились-размножались, и на тебе — новое реалити-шоу!

Повеселел, думаю: ну классно же! От вечности хоть кто устанет, если каждый день серые будни. Это не ножом по горлу! Честно говоря, я не понимаю, почему не хочешь посидеть, подумать, понять, как прочие, что не зачем тебе жить. Смириться, раз уж произошло. Люди и без вампира воодушевляются чужими смертями. Ведь нет у тебя ни прошлого, ни настоящего, не будущего.

Но с другой стороны, какой поворот! Какой сюжет! Какая фабула!

— Ну, это мы еще посмотрим! — неуверенно отозвалась Манька, нахмурив брови, покрываясь багровыми пятнами.

— Вот видишь, какая ты! — Дьявол усмехнулся, наблюдая за Манькой. — И мне любопытно стало, чем противостояние ваше закончиться, — хладнокровно закончил он. — Я Бог Нечисти, но людьми интересуюсь иногда. Просунуть голову в замочную скважину и попробовать железо на вкус, исстари хорошая примета: к встрече с Дьяволом. Ты сценарист и режиссер. Я критик и зритель. Просто подумал вот о чем, не затянулся ли наш сериал?

— Это что, шутка такая? — убедилась Манька в его полной бессовестной идеологии. — И что же вы меня не убьете? Да хоть теми же разбойниками! Или зверьем…

— Маня, если ты еще не заметила, я шучу не так, как у вас у людей принято. Моя прямота и есть самая смешная шутка, которая человеческими избитыми фразами превратила вашу жизнь в казарму…

Дьявол замолчал, запнувшись, и как-то странно посмотрел.

— А в чем проблема?! — ядовито усмехнулась Манька.

— У правильного вампира в памяти земли должна быть заложена только любовь, а все злое исходить от проклятого, — неохотно признался Дьявол. — И без твоего доброго согласия никак не обойтись. А какая мне радость убить человека, который за землю пошел заступаться? Вижу, нет у тебя любви. Обида есть, надежда есть, боль есть, а любви нет. И спрошу: земля, какое сознание выбираешь? А она мне: Манькино, худо-бедно, по силам, не по силам, сохранили себя, и душу приветили, если бы у гада не искала подачку.

И что? Я за просто так должен отдать тебе землю? Вот так вот взять и отдать? Может, еще броситься к твоим ногам: ой, Маня, у меня земля, у тебя земля, не Господь ли ты?!

Дьявол отвернулся, встал и прошелся взад-вперед, недовольно посматривая на Маньку, будто обвиняя ее, вглядываясь в ночную тьму. Где-то неподалеку завыли волки, призывая друг друга. Пес полукровка поднял голову, насторожился, завозившись в снегу. Темные силуэты окутанных снегом деревьев напоминали скорбные фигуры, внушая благоговейный ужас.

— Не простая у нас ситуация. Я не твой Бог и быть им не собираюсь. Но тут уж ничего не поделаешь, теперь собираю улики против тебя! В частности, что не ради земли железо открыла, а исключительно по глупости. И лучше бы тебе умереть сразу, чем в Господа метить! Что умеешь-то? — с пренебрежением проговорил Дьявол, смерив ее взглядом. И сразу стал обиженным, ссутулился, будто взвалил на плечи ношу. — Но и Помазанница меня не радует, — с болью в голосе произнес он. — Всего добилась, а самой простой вещи не сумела, которую каждый рядовой вампир с удивительной легкостью исполняет. Смешно сказать, не заколола вола! А если передо мной за благодатную землю жертву не положила, хоть как должна быть наказана! Пусть будет так, — он решительно закрыл тему, — по закону естественного отбора: победит сильнейший.

— Я, значит, умереть должна, что бы этой гадине веселее жилось? — изумилась Манька, потеряв дар речи от вопиющей наглости.

Дьявол помолчал и мягко улыбнулся, словно после всего сказанного решил ее приободрить.

— Положение ее хуже, чем ты думаешь! — ответил он недовольно. — Если здесь Госпожой не назвала, в Аду полагаются тебе поблажки… Там, Маня, никакими святыми вампирам не убедить тебя в своей идеальности, — Дьявол закрыл глаза, задумался, вникая во все проблемные места своей Помазанницы, и рассмеялся. — Но какая любовь без души? И какая она тебе госпожа, если ты учить ее надумала? — Дьявол замолчал, укоряя Маньку одним лишь выражением своего лица, которое выражало и возмущение, и обвинение в адрес ее. — И достает она твою боль, прикрываясь любым человеком, в мозг которого проникает электромагнитной волной. Слушает ее человек и думает: правильно, отчего не помочь хорошему образу! А ты объясняться можешь только словами и делами. Ведь сама ты поняла, что ни один человек, с которым встречалась, не видел ее, словом не обмолвился, но выбор всегда был не в твою пользу. Не умеешь так-то! И прямо в Ад, прямо в Ад! Служение вампиру прекрасно характеризует человека. А ты проглотила обиду и дальше плюешь. Но разве можно так с вампиром? Простит она тебе?

— Безумная она что ли? Как такое могло прийти в голову? — совершенно потрясенная, покачала Манька головой. — Простит? Меня? Прощу ли я!

— Пришло, отчего не прийти… Маня, у нее души нет, она нетрадиционной головой думает! Там Рай у нее записан, когда она с твоим недочеловеком, извини за выражение, сношалась во все места и получала удовольствие. И все это навязчивый образ мышления. Ей как жить без этого? Не сладко вдовой-то! А у меня-то, сколько на кону стоит?! Всех ты нас уже достала!

Манька задумалась. Да, потеряв свою душу, другую не прицепишь. Но как Помазанница может этого не понимать? Человек она или кто? А ее-то душа где? В голове не укладывалось, что у живого человека душу можно украсть, и душа — человек. Плакала, страдала, любила… это что же, насильно заставляли? А сама она что, или кто? А если человеку плохо, в беде он? Но ведь так же нельзя!.. Или можно? И правильно, пока ночь, человек не враг, а как сами с усами, так получается — обуза?! Почему бежит доказывать вампиру, что голос у него прорезался? А Дьявол-то, Дьявол! Чтобы издеваться над ней за клочок испоганенной земли!

Да разве ж он Бог? Подстилка вампирская… Впрочем, он и не говорит о себе другое — опять, наверное, воду мутит…

— Но если она так душу желает обрести, почему не поможешь свою найти? — спросила она в недоумении. — Верни, и все дела! Может, она и вампиром не будет уже. Если ты ее любишь!

— Ну, о любви я не говорил! — сказал Дьявол с удивительной быстротой. — Как я могу любить ее, если проклята мною безвозвратно? Маня, это у тебя есть шанс помучить душу, а ее душа отлетела! И держится исключительно на крестном знамени. С одной стороны он черный, с другой белый — и нет в нем другого цвета.

— Но если ты видишь, почему не прекратишь издевательства? Скажи ей, образумь как-то! Почему дозволяешь к чужому человеку приставать?

— Свою душу она видела и не соблазнилась. Как долго мог бы объясняться с народом вампир, который грамоте не обучен? Пойми же, наконец, человек человеку рознь. У одних земля богатая, у других… не достает до многочисленных запросов. Запросы вампиров всегда превосходят собственные возможности. Иначе, зачем человеку становиться вампиром? Им такую опору подавай, которая по определению умом выше и землицей богаче. То, что не умеют сами, они достают из чужой земли. Он не просто отдает, но отдает с удовольствием — как только человек стал вампиром, он открывает себя с новой стороны. И уже не понимает, откуда жажда. Чем больше крови выпил, тем больше хочет ее! Вампир не скажет: а откажусь-ка я от заграничного отдыха, лучше помогу человеку, который мне на заграницу помог заработать! Слюной подавиться, и с удовольствием избавит себя от человека. Один вампир достает другого, что бы тот в свою очередь добыл еще вампиров, которые обеспечили бы ему несомненную доходность.

Ты же сама видела, что стал человек чуть ближе к вампиру — и кровища вокруг него полилась рекой. И завидует вампир даже твоей сараюшке, думая, вот, не жила бы она там, и была бы у меня землица! Душа в Аду, и берет она от человека, который не плюет в нее, все, чего самой недостает. Но стоит встретить вампира выше, как сам он становится, как ты. И свою землю отдаст, не задумываясь. Просит душа его из Ада: «помоги мне, Христом Богом молю! Вижу, знаю, есть у вас!» — и покупает вампира, но не тайно, а явно. По принципу: ты мне — я тебе. Но если у тебя имидж — злое личико, у вампира одна любовь. И отдал он или нет, он быстро наверстает то, что забирает у него господин. А ты уксус выпьешь.

Жизнь вампиров удивительна и многогранна. Это же Боги! А Бог — он и на черном земномории Бог! Никогда не знаешь, каким боком повернется. Собрал жатву и пресыщайся мудростью своей, пока меньшие братья и сестры привыкают жить у престола славы. И смотрит обычный человек, и умом понять не может: почему у него кровь, где другому казна, и самый, казалось бы, не умный человек опережает его во всем? И вроде экономит, и кровь попивать пытается, а грамм крови ему в большую муку встает.

Разве откажется человек пожертвовать собой, душой, если поймет, отчего это происходит? Он первый станет на очередь к вампиру, чтобы тот попил бы кровушки и поиграл с его головушкой.

— Пирамида какая-то! А почему одни вампирами стают, а другие нет?

— Ну а как? Чтобы стать вампиром, душа должна отлететь на костер. У одного кровь пьют, второго поят кровью. И все вампиры, которые участвуют в погребении, становятся ему хозяином. Но икорка была бы утренним пробуждением, если бы он сам не выступал в качестве хозяина — вот и получается, что друг с другом они как люди. И чистые, и светлые, и разумные, а проклятый ими человек и не человек вовсе. Ну а если все станут вампирами, какая радость быть вампиром? Опять же, где свежую кровь брать? А кто коров будет доить, дома строить, дерьмо убирать? Это круг избранный. Та самая Непреодолимая Сила, которая контролирует и численность, и идеологии, и распределение…

— Но зачем им это? Разве нельзя быть человеком, чтобы быть чистым, светлым, разумным?

— А стали они вампирами все по той же причине: искали свободы от души, от меня, от Закона. У вампиров несомненные преимущества. Первое, — Дьявол загнул палец, — не надо думать какая у тебя голова, и сколько в нее вложено. Второе, — Дьявол загнул еще один палец, — добывает знания один, эксплуатирует другой. Третье, — Дьявол загнул следующий палец, — долголетие одного, на фоне скоропостижной смерти другого. Четвертое, — Дьявол загнул еще палец, — вампир имеет возможность выбирать себе партнера в жизни. Как сказал один умный вампир, простиравший руки для благословения бездушных тварей: что связано на земле, то связано на небе. Они обручаются над телом души, скрепляя обручение святым крещением. Пятое, — еще один палец загнул Дьявол, — их трупное разложение никогда не найдут ни на лице, ни он сам у себя в уме. Шестое — много любви народной, и водица моя, это уж как водится! Плохо разве, подумать не успел, а умное решение — вот оно!

— Неужели ради этого надо отказаться… от половины? Зачем? Плохо им себя человеком чувствовать? Вот я, ума совсем нет, но не жалуюсь! Мне тоже иногда хочется умной стать!

— Людям нравится играть со смертью. Не достойную старость с детьми и достаток хотят они, если бы соблюли чистоту сердца и ума, но чтобы была любовь, ненависть, и все, что человек себе придумал… А еще больше хотели, чтобы шла к ним любовь от человека, который имел возможность прокричать на весь белый свет, что он богат, умен, удачлив. Не от себя, от другого человека хотелось им любви. А как заставишь, если голова у него независимая?! Вот и стали они вампирами. И появились две правды, одна моя, другая вампира. Разве не справедливо, что меньший брат должен взять заботу о душе умершего брата? Но человек был бы не человек, если бы не сказал себе: зачем мне обуза? А того не понимает, что брат был бы помощью ему, и родная жена приняла бы душу брата, как старшую сестру. Но сама возможность многоженства открыла человеку безграничную возможность управлять душой издалека. А как армии вдов согласятся с болью утраты души, которая ушла из жизни, имея в памяти многие лица? Зачем ей искать, кто проткнул сердце? Бог не ранит, но не спит с человеком. И разве не справедливо, что каждый, кто отказал душе, стал бы презираем обществом? Но какой человек согласится принять боль добровольно? И какие родители согласятся выдать дочь за босяка, когда у соседа сын, который как раз созрел для женитьбы? Причин принять вампиризм у человека оказалось много…

Дьявол тяжело вздохнул.

— А почему люди, которые вампирами обижены, не кричат о себе? Почему уходят, как будто… это нормально?

— Всякий вампир помнит, что власть его кончается там, где легло Проклятие — и только клан мог бы ставить ему защиту, убирая всякое желание проклятого мстить. Око за око, зуб за зуб. Если ближний умер, похоронить его — святое дело. Кланы вампиров рыщут по всему свету, забирая любое знание о вампирах. Железо не дает человеку проснуться и вспомнить, что он немного больше, чем вампир, и подражает им. Смешон человек, и мерзок в глазах моих — и знают вампиры, Дьявол не прочь полакомиться приготовленным угощением.

Было уже за полночь. Небо прояснилось, и крупные звезды мерцали где-то в вышине, куда Манька была не прочь сбежать от уготованной ей участи. Себя было жалко до слез. И не было у нее души, чтобы спросить ее: почему ты одела меня в лохмотья? Что сделала я тебе? И язвы не трогали ни душу, ни Дьявола…

— А нельзя договориться? — с отчаянием спросила Манька, понимая, что жизнь ее не будет лучше. Посмешила она народ.

— Объяснения твои Помазаннице не нужны, это было бы бестактно, — буркнул Дьявол, раскатывая в руке снежок. — Твои слезы у нее в кармане золотишком тренькают. Чем слеза из глубже добыта, тем слиток увесистей. Где ты видела людей, которые променяли бы золото на твои объяснения? То-то и оно! Профессором будешь, а и то не дадут! Нет в тебе демона, который бы прикрикнул на человека и указал место. Горстью пепла стоишь перед человеком, — Дьявол чуть отстранился от Маньки, в голосе его снова прозвучала гордость: — А это вампир! Да не простой, козырный! Комплектация секьюрити у Помазанницы поболее обычных. Ей и оборотни служат, и драконы свои имеются! Так-то вот!

— А если ты на ее стороне, то иди к ней. Иди-иди, выслуживайся! — Манька обхватила колени руками и, не поворачивая головы, но громко, так чтобы он слышал, проворчала; — Правильно говорят, что Дьявол маленький! Никто и не объясняется с ним, одна я дура-дурой! Врет он, что Бог! Кто его считает Богом?!

Дьявол после ее резких слов обиделся. Он взглянул на нее, но во взгляде его не было холодности.

— Ты странная, Манька, просишь, чего не знаешь. Мне спокойнее, когда человек с ног до головы грязью облил себя сам. Поймал лев добычу, хороший буйвол, а я ему: не трогай его, буйвол этот всем буйволам буйвол. И как ты думаешь, что он мне ответит? Если он такой буйвол, как ты говоришь, не попал бы на клык! Вот я, Бог Нечисти, вдруг скажу самой ярой и ненасытной нечисти: притормози, там Манька, мы с ней по-дружески побеседовали, и я понял, хороший она человек! И взглянет Помазанник на меня с недоумением: молиться мне на нее? Или может человеком стать? А мы так не договаривались! И что скажу, когда предстанет передо мной на Суде?! Но знаю, что скажет он: ты не дал мне жить, как учил Спаситель…

Манька задумалась. По-Дьявольски выходило, что чем человечнее она ему себя показывала, тем страшнее обрекала себя на муку. А с другой стороны, захотела бы она, чтобы ее собственный Бог, который, к сожалению, в природе не существовал, если не считать Спасителя, который больше всех приблизил конец человеку и сделал прочным правление вампиров, пришел к ней и сказал: притормози, я тут пообщался с нечистым и понял, всей нечисти нечисть, не будем вредить, пусть происки против тебя готовит!

И она бы не поняла! Разве не высказала бы Богу удивление? Но почему тогда Дьявол не вылечит ее от болезни и не сделает самой страшной нечистью?

Дьявол посмотрел на нее с жалостью и болезненно скривился.

— Манька, посмотри на волка! — сказал он с неприязнью, кивнув на пса полукровку. — Вспомнил, наверное, как грелся с человеком у костра. Прикрылся хвостом, и спит… А давай поймаем, снимем шкуру — и будет тепло голове! Поймаешь, значит, приблизилась на шаг. Сумеешь использовать тушу с толком — второй шаг. Или дерево, что ж мы костер-то жжем! Ну так, передвинь угли! Пусть дерево загорит, и будет костер гореть всю ночь. А нехай и лес сгорит, зато как идти-то не страшно, ни одного зверя в лесу не останется! Вот и третий шаг. А с чего это мы почки собираем с нижних ветвей? Можно же валить дерево и брать только жирные! Впрочем, мы же собаку поймали, у нас мясо есть… — Дьявол посмотрел на Маньку и расстроился. — Нечистью человек становится шаг за шагом, но даже такие простые мысли не умеешь поднять. Или одним днем, когда распинают душу…

— Я себе не так представляла… — Манька выглядела растерянной и сломленной.

— А как? Хочешь быть королевой пьедестала и чистенькой остаться?! — Дьявол помолчал, давая ей время подумать. — Ну, так как? — спросил он с ехидцей. — Переболела, или все еще есть желание приобщиться?

— Должен же быть какой-то выход! — настаивала Манька. — Как быть мне, человеку? Я же вижу, ты другой. На чьей ты стороне?

— Я ни на чьей стороне, я сам по себе! — ответил Дьявол. — Но голова у меня так устроена, что не могу по-другому. У меня нет сердца, я — Голое Сознание. И не обливаюсь кровью. Я Злой, да, я сею ужас. И если в мире есть зло, то я поднимаю его. Я Добрый — да, я Бог вселенной, я единственный, кто мог бы развернуть Закон — и я никогда не сделаю ничего, чтобы убить в земле желание жить. Я Мудрый — да, я все это создал. Я Глупец — я постоянно создаю себе проблемы. У меня нет проблем, ибо я все их могу решить с пользой для себя. Я — Бомж, я не имею ничего, а все что есть, во мне. Я — Богатый Мудила, я так богат, что имею все, о чем мог бы мечтать Бог. Я — Законник, я установил равновесие и увековечил себя. Я — Хаос, сама вселенная противоестественное явление и для Бездны, и для меня.

Первая ваша смерть ничего не значит для меня. Да, вы лишились тела, но земля еще с вами, и ваше сознание врастает в землю корнями. А когда я с земли начну выкорчевывать — это смерть вторая и последняя. Но вы этого не видите, а я не могу показать вам материю, которая прикрывает от ужаса Бездны. Любые частицы, открытые и неоткрытые — фундамент, цементирующий Бездну, и на нем стоит вселенная. Вселенную нельзя поднять снаружи, ее нужно сначала открыть в себе.

Так неужели ты думаешь, что ради какой-то Маньки, проклятой и замученной, я начну менять ход времени и противиться мною же утвержденному Закону?

Пойми, наконец, я же зачем-то иду с тобой!

Разве молимся мы? Или железо не снашиваем? Ради чего собралась становиться нечистью?

Представь, у каждого человека есть несколько вероятностей его будущего. Идешь домой, доживаешь век, и умираешь, а там я тебя встречаю: ба, знакомые все лица! Или снашиваешь железо, прытко плюешь в лицо Помазаннице, умираешь, а там я: ба, знакомые все лица! Или не идешь уже никуда, избу твою спалили спустя неделю после нашего ухода, просто смотришь на мир, вампиры за тобой сами бегут, догоняют, умираешь, а там опять я: ба, знакомые все лица! Я как перекресток, и встречи со мной не избежать.

Вероятностей много — конец один! Так стоит ли мне торопить события? Я что, пацан бегать за нечистью и в чувствах ей объясняться? Ты против правил вышла на перекресток раньше, чем другие. При жизни, когда можно образование получить и прийти подготовленной — так обрати, наконец, на меня внимание! Вот он я! Или зрение притупилось?

— Что-то, я смотрю, хвалишься много, на понимание напрашиваешься… Ты еще про жалость, про жалость помяни! — зло произнесла Манька, но в глазах ее застыла боль. — А кто меня пожалеет? Наплодил нелюдь! Странно слышать, как перекресток благословляет вампира, обрекая человека на унижение! Ах, Маня, пока ты тут по лесам бродишь, мы там… Кофеями давимся…

Манька вдруг вспомнила, как кузнец Упыреев приготовлял ее в путь, обещая приголубить душу. Теперь понятно, какую душу приголубить они собрались. Упырь насмехался ей в лицо, как Дьявол, который прошел с ней столько дорог и не стал ближе. И приняли, и приголубили, и посажен на царство… В Божьем! Только она еще не в Небесном!

Манька отхаркнула и с ненавистью сплюнула на снег. Снег окрасился в цвет крови…

— Манька, я ведь сейчас соберусь да уйду! Ты даже не знала, куда идешь! — пригрозил Дьявол и обижено надулся. Взгляд у него стал вымученный, так грустно загорелись огоньки где-то в глубине окутанных тьмою глаз. — Думаешь, твоя компания доставляет удовольствие? Ошибаешься! Я пока только предвкушаю удовольствие, когда голова с плеч полетит! И не будь бестолковой совсем! Не святая ты, до праведницы тебе далеко, ровно, как до нечисти! Между прочим, это я зверям объясняю, что мы тут по делу, а без меня давно бы слопали! Волка вспомни, как не закусить тобой! — он кивнул в сторону леса. — Думаешь, огня испугаются?! Не в зоопарке сидим, смотри, сколько снегу навалило, голодно им!

— Вот-вот, странное сомнение у меня! — Манька подозрительно прищурилась, быстренько перебирая в уме последние события, Дьяволу она уже не верила. — Почему это звери безобидные не попадают, одни хищники по моим следам идут?

Дьявол ответил на повышенных тонах, раздраженно и насмешливо.

— Обидеть хочешь? В больное место ударить? А нет у меня больных мест! — он с превосходством развел руками, покачиваясь из стороны в сторону, и через мгновение стал серьезным: — Если звери тебе не по нутру, как собралась воевать с Идеальной Радиоведущей? Да появись вблизи нас оборотень, волк сразу же завоет, предупреждая стаю! — он помолчал, давая ей время осмыслить сказанное. — А куда волк побежал, туда и нам ноги вострить! У них и нюх, и нос по ветру — смышленей зверя нет! У оборотней тоже нюх, но волка не переплюнуть. И если что, наши следы затопчут, — Дьявол успокоился, и голос стал примирительным. — И медведь по силе равный оборотню. Между прочим, ему спать давно пора, он забыл, когда последний раз ел! А рысь крышует. Думаешь, она звездам рада? Вампир на драконе за неделю всю страну облетит, разыскать тебя много времени не понадобится! Подумай Помазанница об этом, и я, как Бог Нечисти, обязан благословить ее! И давно разыскала бы, если бы не боялась окочуриться в полете! А когда это в октябре снега было по пояс? Но где тебе понять куриными мозгами, ты ведь думаешь о том, что Дьявол, такая свинья, морозит тебя, зверей хороводит, проходу не дает, заставляя железо устранять из твоей жизни! Вот Помазанница зверей не боится, любого на цепь посадит!

И опять Дьявол вывернулся безо всякого усилия. Ее же выставил виноватой! Манька прикрыла уши от мороза и, чтобы не слышать Дьявола, забралась в укрытие. Сам бы попробовал железо — без плаща, не по-Дьявольски, а как она…

— С ее-то вампирской сущностью? Надо думать! — ответила она громко и раздраженно.

И все же Манька удивилась, что звери ее охраняют. И ей совсем не хотелось остаться посреди леса одной. Дьявол не человек, но компания. А как и вправду звери слопают? Чего бы она сама могла им объяснить?

Она задумалась: куда идет и зачем? Нет счастья, и не надо, у кого оно есть? И чем больше Манька думала, тем яснее понимала, что Благодетельница и вправду была особенная. Способности у нее были, которые она объяснить себе не могла — сверхчеловеческие. У нее давно складывалось впечатление, что Помазанница только одной ее и боится: ни про кого столько гадостей не говорила, будто хуже никого на свете не было.

Но ведь и люди не спорили с нею, она одна…

Но откуда Помазаннице знать, с кем она разговаривает, чем занимается, даже о чем думает. Как достает свои сведения? Следит? Или Дьявол тот же докладывает? Добреньким себя выказывает: чай готовит, почки собирает, костер стережет, а унижает почему?

Все-то он знает, только не видит, как больно, как одиноко ей. Может, права была мать, когда на болото унесла — жаль, не утопила, не мучилась бы сейчас. Или Дьявол и детей обрекает на смерть? Вопросов было столько, что впору голову сломать. И ни на один она не могла ответить самостоятельно — не хватало знаний. Пока с людьми была, выходило, что Дьявол болезный, а с Дьяволом наоборот, люди покалеченные. А как объединялись, то тут сразу же она становилась третей лишней! С людьми у нее ладить не получалось, чтобы не врать ни им, ни себе. Хоть заврись, Благодетельница тут же обман раскроет, и получалось, будто права она. Правду скажешь, опять боком выходит, у кого-нибудь да найдется на правду задумка, от которой у нее горе одно. И почему, когда стоит Дьявол рядом и Манька разговаривает с людьми, они не видят его? Почему, когда Благодетельницы рядом нет, она тут как тут двадцать четыре часа в сутки? И такой поток радиоинформации обрушит, что предательству не удивлялась уже. Знала, обязательно начнут отравлять жизнь. Радиообращения Благодетельницы любому голову сносили. А про Дьявола и беседы с ним задушевные она как раз не ведала, или умалчивала? Почему Дьявол, слушая все радиопередачи, восторгаясь ораторским искусством Помазанницы и соболезнуя, оставался с нею?

Может, зря она сравнила его с Упырем? Тот ковал ей железо, а Дьявол… — Дьявол помогал снять… Дела у нечисти и Дьявола были разные. Получалось, кроме Дьявола не было у нее никого?!

Манька была обижена: болело все тело, холодно было, руки и ноги окоченели и не слушались, и страшно, зверь не человек, если не послушает Дьявола, она тем более «фу!» не скажет. Но как ей понять, почему Дьявол, проявляя заботу, одновременно принижает, не давая забыть, что она не имеет возможность устроить свою жизнь, как ей хотелось?

Угли в котелке остыли, и Манька поднялась, чтобы наполнить его новыми.

— Скажи-ка мне, друг любезный, а почему она о тебе по радио не вещает? — спросила Манька, вылезая из своего убежища и подсаживаясь к Дьяволу. — И не обращается к тебе?

— Ну так, я ж бесплотное существо! — Дьявол взял из ее рук котелок и наполнил углями сам, рукой выбирая такие, которые могли еще долго тлеть. — Я выше электромагнитных лучей! — гордо заявил он. — Я вот тут сижу с тобой, а как будто нет никого, будто ты одна сидишь. Радары ее шарят, а никуда не упираются. И потом, думаешь, ты одна у нечисти не в чести? И я. Мне еще хуже — я ей служу.

— А ты не служи! — попросила Манька простодушно. — Мне помоги!

— Не могу! Каждая нечисть в уме своем Бог. Но и я Бог. Всеми своими помыслами я служу человеку в период его взросления, вставшему на путь Бога, как Бездна взлелеяла меня. И только мы встретились тет-а-тет, когда я могу говорить с сознанием, не обращая слова свои в землю, я открываюсь человеку. И приношу искренние сожаления, что в моем Бытие Богом ему не стать, ибо я сотворил свою вселенную, установил законы, умножил плоды, которые земля приносит, а он как бы с дуба пал и на готовеньком решил прокатиться. И я говорю ему: я создал все это из Небытия. Иди в Бездну к Отцу Моему! Если Бог — будешь жить, если тварь — умрешь. Кто смог бы сопротивляться, если вся земля, вся вселенная обернется против него и устремит свой взор?

— Ну, хорошо. Она ушла. Неужели надо ждать столько времени? Почему я должна все это терпеть?!

Дьявол хитро улыбнулся.

— Моя земля нуждается в приросте. С каждым выбывшим героем ее становится чуть больше. Я рад, что рада земля, земля рада, что стала чуть больше, нечисть рада, что получила Абсолютного Бога. А если все мы довольны, как можешь ты указывать нам счастливым? Ты — меньшинство! Тем более, что все мы знаем, и ты — окажись на месте Благодетельницы, была бы не лучше и, возможно, хуже ее. Скольким людям она дала надежду, веру, богатое житье…

— А скольких под себя положила! — ужаснулась Манька.

— Они не возмущаются! — остудил ее Дьявол. — Будь они с нами, они бы тебя сейчас искоренять принялись. В конце концов, знания всегда лежат у человека перед глазами, а больно ему, когда ласкают не его. Избавляется он не от песка в глазах, а от знаний. Каждый день человек встает, пьет чай или кофе, идет на работу, возвращается, смотрит на родных и близких, ложится спать, а утром снова идет на работу. Целый день, день за днем — он думает, думает, думает. Но много ли у него живых мыслей? Он родился зачем? Чтобы понять, что вокруг него мир, наполненный красотой и красками и успеть потоптаться на нем? Он сам себе в тягость. А зачем он Богу, который проклял его и отправил возделать землю? С чем придет?

— И ты никого не можешь пожалеть?

— Нет. Я защищаю землю. Она огромная и чувствует. Она как та немая собака на цепи, которую бьют, морят голодом, жгут, пинают — а она не может ответить. И только своему сознанию она может показать, хорошо ей или плохо. Вампиры делают ее счастливой, и только я знаю, какова цена этого счастья, сколько крови пролито, чтобы дать ей голос. Представь, что собаку научили говорить во время боли: о как мне хорошо, как я счастлива, какое блаженство… Именно так все и происходит. Сама подумай, зачем мне твоя нищета, твоя боль и железо? Или нечисть, с ее жаждой красть и подкапывать? Я имею от земли много даров: дом, кров, пищу, а я даю только имя и умное определение своему состоянию. И ты тоже. Но если ты не смогла бы жить среди Бездны, я могу. Я жил и знаю, каково это, когда вокруг тебя ночь, ты слеп, и рой мысли уходит в Небытие, словно меня нет. Только так я понял, что я Бог, когда смог изменить свою природу. И я хорошенько поработал с Небытием. И стало светло, тепло, а еще я был один, но моя земля дала мне имя, и я понял — нет, я не один. И я полюбил ее всем моим сознанием. Ночь ушла.

Разве могу я допустить существование объекта, желающего приблизить конец снова?

Я знаю, немногие люди согласны умереть. Но что это меняет? Они молятся: «помилуй меня Спаситель!» И верят. Я рад, если найдется тот, кто сможет принять и помиловать человека. Но, насколько мне известно, ни один Спаситель не придумал новую версию вселенной. Я знаю, о чем говорю. Многие пытались поднять меня в глазах людей, но практика показала, что человек сохранил только то, что шло от него самого. Будь-да! применил к сознанию положенное земле, то, что я обещаю ей, когда она уходит к человеку, чтобы стать свидетелем всему, что он являл собой. Моя земля записывает каждую мысль, каждое слово, каждый вздох. Ушла от человека, и снова стала давать жизнь: червю, лягушке, дереву. Живая плоть потому и живая, что моя земля пронизывает ее и помнит о ней. Но она не имеет к человеку отношения. Сознание живет на земле, и если его срубить, от человека не останется ничего. Эго человека — его матричная память, она уйдет с ним. Зачем мне его черви? Земля прозрачный кристалл — ее нет и она есть.

За что уважаю Йесю, он единственный, который верно сказал: смерть первая, прощай тело, вторая, прощай земля. И призвал обманывать меня, прикрываясь обращением из земли. Но разве можно меня обмануть? Любое насилие над землей открывает уста Бездны. Люди поверили человеку, который имя свое мог написать лишь на пергаменте, и не поверили Богу, имя которого Закон! Что ж, такова участь человека, в котором нет Бога, а есть только Быль.

Или Пророк… Он нашел знание — но разве смог поднять землю, если пошел за знаниями к вампиру, а когда понял, понял и выгоду, которую сулит ему смерть человека. И головы тысячи людей положил к своим ногам…

А чем ты лучше нечисти? Разве изменила свою природу? Ты срубленное дерево. Живешь только потому, что каждому листку отведено определенное время, пока он увядает. Ты лежишь на своей земле, которая камень, и жизнь уходит из тебя. Но Бог Свидетель, что где-то в глубине тебя зреет корень. И я не буду загадывать наперед, сможешь ли ты проткнуть камень, достать влагу и поднять себя.

— А дети? Вот я маленькая была, и унесли меня на болото, и утопили. Что стало бы со мной?

— Одна и та же мысль пугает человека. У ребенка земли не больше, чем у животного. Прахом ляжет земля, а сознание и того меньше. Там нет дерева, только ужас незаконного рождения. Ребенок не может войти к Богу, если он рожден не Законом. А Закон — это я. Мной должен быть рожден человек. Разве ты можешь сказать, когда ребенок становится взрослым? И разве ты можешь утверждать, что какой-нибудь представитель Спасителей не бросил слова в его землю, утвердив муку его души? В пять лет ребенок вполне может обидеть мать, проткнуть животное, поджечь и убить. Да, Манька, ты и тогда бы стала гореть в огне. За грех матери, за грех отца, за грех каждого, кто прикрыл твою наготу. Единственный плюс — я могу открыть Бездну раньше, чем земля услышит голос крови. Это и экстрасенсы скажут, на могилах они менее других сидят. Грех, который в нем, он не успел принести в мир. Но ни одна черта не перейдет из Закона, если смерть ребенка принесет в мир еще одну смерть.

Легко сказать ослабленному: прощаются твои грехи — но все, что сказано в землю, станет перед душой. Много ли будет сомневаться человек, который имеет прощение в каждом деянии прежде, чем совершит его? Какой бы хулой он не хулил душу человека, он не примет мщения от души духа охаянного. Крепким словом связана земля, чтобы восстать на пришельца, имя которому враг. И баланду я буду есть, если каждый окровавленный труп приму на себя.

Человек не животное, он родился, и вскоре родится второй. И будут они одной плотью. Человек изначально абстрактно мыслящее существо вскоре, после рождения первого — и сразу второго. Люди так себе представляют Бога: поднял, утер слезу, обнял, заглянул в глазонки, укрыл необъятной любовью…

Бог — он не потому Бог, что спит и видит, как устроить человека подле себя. Бог — объективная реальность, с ним нельзя шутить — он хозяин своему слову, сила его не истаивает, когда к нему поворачиваются спиной, и все, от начала и до конца принадлежит ему одному. Прежде чем паскудно рассуждать о Боге, человек должен пройти по своей земле, найти три свода своих, три свода ближнего своего, поднять ужас и выставить его за пределы земли.

— Вот говоришь про какой-то Закон, а сам служишь Помазаннице и пренебрегаешь мной, — укорила Манька Дьявола. — Я или умом не вышла, или объясняешь как-то не так. Ты за кого?!

— Манька, скудоумие твое безнадежно, — тяжело вздохнул Дьявол. — Как же может на службе состоять тот, кого в глаза не видно? С одной стороны, вроде бы служу, а с другой, нечисть мне служит. Вот ты, Город Крови, стоишь передо мной, сможешь ли ты смыть с себя кровь или окончишь дни свои? Нечисть бросает о тебе жребий, но только я знаю, что мерзость внутри тебя видишь ты, и глаза твои зрят происки врага.

Кому отдам я победу?

Служить бы рад, прислуживаться тошно — но мужество твое, не станет ли мне могилой? Как же я узнаю, на что способен человек, если не дам ему возможность упасть или подняться настолько, насколько он смог бы? И как объяснить человеку, что я не таков, каким меня представляет себе белый свет, если он голос мой не отличит от своего?

Убил человек, и сразу знают: мой человек, ждет его Ад. Но объясни мне, почему меня заодно с ним считают убийцей, если я законно наказываю за преступление? На благо свое. Или кровь, закрытая внутри него, искала бы моей погибели. Служу, но за определенную плату. А если кто не сможет платить, я возьму Бога и примерю его на себя. И страшная правда выйдет наружу. Я ужас, летящий на крыльях ночи.

Манька взглянула на Дьявола и усмехнулась про себя, приваливаясь к Дьяволу, который накрыл ее краем своего плаща. Она поймала себя на мысли, что не умеет злиться на него. Он был — и его не было. Наверное, Дьяволу было приятно думать, что он Бог Нечисти. Ну, конечно, как бы еще он мог приподнять себя над своей паствой? Но правда состояла в том, что Манька боялась его меньше всего. Мысль о Дьяволе согревала ее, чем та же Благодетельница — укравшая душу. Она пугала. Идеальная Женщина может прокричать на весь белый свет: изыйди! И дни будут сочтены.

Странно, что до сих пор она не подключила Его Величество.

Манька вспомнила, как ее приволакивали в органы правосудия и требовали обещанную награду, будто украла или убила, и как, и о чем говорили, пока вязали веревками и укрывали от чужих, чтобы не пришлось им делиться. Первый раз она молилась. Второй понимала, что не отпустят. Третий… третий раз ей казалось, что если она расскажет о первых двух, люди образумятся. Но нет. Четвертый и пятый она молча давала связать себя, чувствуя раздражение. Шестой и седьмой смеялась, пока угрюмые люди искали причину ее веселого настроения. Прискорбная весть начальника службы обесточила их, и они провожали ее взглядом, но ненависти и превосходства не было в глазах, а только недоумение и тупая боль. И никто из них не мог улыбнуться в ответ.

И пока она шла, смеясь, она не заметила, как прошел день, и снова наступило утро. Раны ее не напомнили о себе.

— Пусть будет так! Продолжай искоренять зло! — благословила Манька Бога Нечисти. — Но я вот смотрю на тебя, на людей, которые борются за благо свое, и кажется мне, что каждый из них, оправдывая себя, повторит о себе слово в слово. Вот закроете глаза последнему человеку, и ни один день не покажется вам таким коротким, как тот, в котором трудились, убивая человека. Станешь ли слушать Помазанников, которые думают о себе то же самое? О, какой я прекрасный, скажешь, посмотревшись в нечисть, как в зеркало. О, да, ответит нечисть, я прекрасна, спору нет!..

— Но я-то законный Господь! Это все мое! Это все я! — удивился Дьявол. — Я меч, я смерть несу и зверю, и человеку, и вампиру, и прочей нечисти! Что бы там зеркало не говорило, умнющим, как я, оно не станет! Я могу его разбить, накрыть покрывалом, например, тебе… отдать!

— О, да! Я тоже могу гордо сказать о себе, — рассмеялась Манька. — Но украсть или убить — мне не дано. И проклясть могу только себя. И я вот думаю, не наказывается ли нечисть нечистью более существенно? Но кто, Господь Нечисти, мог бы пугать ее тобой?

— Это ты зря! — рассудил Дьявол. — Люди по-своему правы. Мой живодер, только не задумываются, что потом происходит. Такое у них представление: если живодер на земле имеет больше прав, чем человек, считают, что блага нечисти никогда не закончатся. Даже этим человек унижает себя, поставляя нечисть выше. Ведь не я вампиру добро отдаю, человек сам к ногам бросает, соблазняясь обещаниями. Сегодня брошу я, рассуждает человек, а завтра бросят мне!

Или вот, каждый человек надеется смерть свою пережить.

Но ведь нечисть для него больше, чем он сам. И если надеется он, как вампиру может сказать, которого над собой поставил: извини, дорогой, пытаешь меня, но я буду жить вечно, а ты сдохнешь, как тварь, которая опоганилась — ибо выше тебя есть Бог!

— Ну, иногда говорят, — успокоила его Манька. — Многие признаются, что Бог больше, чем Спаситель. Многие верят, что есть Бог.

— Говорить говорят, но говорят о том, чего не знают. Можно верить, что я плохой, можно верить, что я хороший. От веры я не стану ни тем, ни другим — меня нужно знать! Я не плохой и не хороший. Человек, который верит, но не знает, врет и себе, и душе. В каждом человеке есть идеология вампира, но только вампир знает. И ему удобно, что человек не знает. Вера — это иллюзия. Я — не иллюзия!

Скажет ему вампир: ну и иди к своему Богу! И оглянется, а нет Бога, есть только вампир, который правит страной, устанавливает законы, простирает руки ко всему, что хотел бы иметь человек. А того не понимает, что сказать мало, надо достать из себя вампира и заставить душу собирать сокровища на земле. Но что заставляет человека лгать самому себе, когда он стоит на коленях перед вампиром? И разве могу я укрыть четверть человека, когда на три четверти он ужас передо мной?

— Как что, а страх? — удивилась Манька. — Я сижу с тобой и понимаю, мне не дано. И я чувствую себя такой маленькой. Ну что мне, взять палку и бить каждого, кто покажется неугодным? До Благодетельницы я не достану, а бить других… это, знаешь ли…

— Какой страх, о чем ты?! — усмехнулся Дьявол. — Разве когда просит человек плату заслуженную, у него есть основание для страха? И все же у него есть страх, что ему не заплатят! Думаешь, ты одна такая? Нет, человек знает вампира внутри себя, который не дал бы ему. Даже человек, не вампир, охотнее отдаст плату не заслужившему, чем тому, кто сделал ему добро! И разве не вампира прославил человек, поставив над собой Богом, который сказал ему: «Негодный раб, который трудился день, я отдам такую же плату последнему, который трудился час, ибо я Бог!» Но если у человека есть Бог, который назвал его рабом и тот принял, то флаг такому Богу в руки — вот твоя паства, паси жезлом железным. Какие еще надо доказательства, что человек заказал смерть себе сам?

Манька, мы сидим и говорим с тобой, разве из чрева течет у тебя живая вода?

— Нет, — согласилась Манька. — Мы просто разговариваем.

— Вот именно, живую воду человек пьет из жизни. Но не таков вампир. У вампира она течет из чрева. «Кто верует в Меня, — сказал Бог, поставленный над собою человеком, — у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой»

От души исходят знания, которыми вампир устраивает свою жизнь, закрывая доступ другому человеку к собственной матричной памяти.

И еще сказал: «так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. И так по плодам их узнаете их…»

Кто узнает?

И плоды терновника не хуже винограда, если умеет человек собрать их и отжать. (Хотя бы потому, что однажды меня услышал человек как раз из куста терновника!) — усмехнулся Дьявол — И станет сок вином. Дерево он сам, и для человека все хорошо. Но не так думает вампир, который ищет плоды для себя самого. Если нет ему пользы, он будет рубить и выкорчевывать дерево, отправляя его в огонь. Тебя посчитали худым деревом.

И после этого, человек, сам же поднявший над собой нечисть, когда понимает, что она в почете доживает дни, сразу поминает Дьявола. С обидой, с горечью, с ненавистью и страхом.

Но разве можно предстать передо мной волом или владыкой мира?..

Впрочем, хоть так, а то бы совсем сочли мертвым, — Дьявол засмеялся, прижимая Маньку к себе и согревая. — Разве я что-то из себя буду представлять, если я не смогу делить мир на добро и зло? В том-то и дело что я с тобой голый, как те деревья, — он ткнул пальцем на укутанную снегом березу. — Я с тобой такой, какой я есть. А людям огонь и серу подавай, да муки смертные! И получается, что перспектив у меня с тобой никаких! Ну, ты сможешь разве мне в жертву хоть кролика зарезать? Пропаду с тобой, забвению предамся — и не Господь, и не Дьявол.

Манька подумала о том, чтобы как-то помочь Дьяволу и перетащить на свою сторону, но представила, как режет кролика, и поняла, что даже ради Дьявола не сможет убить живую тварь. Кролика было жалко. Ей и зайца было жалко, и волка, который мог умереть от голода. Да и не нужен был ей в товарищи кровожадный лиходей, который никогда не брал в рот мяса, а только растительную пищу и рыбу. Но Маньке разрешал. Еду, которую ел, она после находила у себя нетронутой и свежей. И все же, если верить Дьяволу, миллиарды людей горят в огне, только потому, что он так захотел. А сколько боли несет нечисть человеку?! Каждый день приводят к нему чью-то душу, чтобы открылись вампиру новые возможности. И Дьявол закрывает глаза и воздвигает вокруг него крепость. И сколько бы он не говорил, что где-то там, в будущем, вся премилая нечисть, утружденная кровавой жатвой, получит по заслугам, мысль о возмездии не становилось отраднее. Уж лучше бы простил своих Помазанников — получать заслуженное воздаяние вампир поедет на ней, на Маньке! Она — осликом повезет его в Бездну! Конец один, но не разный ли он?

Стыд-то какой!

Она взглянула на костер и, заметив головню с сырой сердцевиной, которая никак не могла прогореть, представила себя на ее месте. Это было именно то, что по словам Дьявола, ее ждало в будущем. «Неужели он наслаждается болью? — подумала она с тоской. — Неужели Дьявол болтает-болтает и окажется прав?!» Неприятная мысль пришла и ушла, но тяжелое чувство осталось, и сразу захотелось оказаться где-нибудь в другом месте, где нет ни Дьявола, ни нечисти. И если Бездна могла укрыть ее — скорей бы!

Сидеть рядом с тем, кто плюнет в нее первым, показалось невыносимым. Она отодвинулась и засобиралась в снежное укрытие.

— Манька, не придумывай всякое про меня! — не удержался Дьявол, против правил удержав ее и усадив обратно. — Я хоть и Дьявол, но никакой болью я не наслаждаюсь, это привилегия людей, а мое засвидетельствовать поганость вашу. Я лишь достаю и вываливаю ее перед человеком, и прямо говорю все, что о нем думаю. Но что поделать, если имя его не знакомо земле и она искореняет его, как зло?! Высокий Суд предназначен вампирам, остальные истаивают сами собой.

— Так ты еще и мысли читаешь? — догадалась Манька. Открытие не было неожиданностью. Манька уже давно догадывалась об этом. Дьявол часто открывался ей, будто проникал в ее чувства, изображая ее саму, и смешно было бы, если бы тот, кто умел поить человека и нечисть мыслительной материей, не мог бы видеть, как люди ее пьют.

— А то! — виновато произнес Дьявол. — Но ты сама вынудила к признанию. И потом, я не только твои, я у всех читаю. Изначально создан таким от мира не сего. Тогда и мира-то никакого не было. Так, точка на огромных просторах Небытия.

— А сколько людей думают как я? — сказала Манька, уставившись в огонь. — Если бы только человек знал все то, о чем ты мне рассказываешь, может быть, мир стал бы другим.

— Не стал бы, ты уж мне поверь! — рассмеялся Дьявол. — Потому что все это знал человек. И всегда искал способ открыть новую историю со своей истиной. И если ты предложишь ему мою правду, он облает тебя, как собака. Сердце человека не мудрее, чем он сам.

— Откуда мудрости взяться, если на одном конце человек и на другом?! Но, может, люди подумали бы, прежде чем что-то сделать своей душе?

— Ох, Манька, глубоко заблуждаешься! Думаешь, соблазняясь горстью чужой земли, нечисть не имеет обо мне представления? Как бы ни так! Не имея знаний, ни Проклятия, ни Зова не наложишь. Есть такие люди, которые набрели на знание, но есть такие, которые сохраняют его с тех пор, когда человек пользовался им свободно. Представь, крикнул вампир в землю: я господин твой — а душа посидела, подумала и приказала, и тоже в землю: убей его и кроме тебя не будет господина! И два трупа оказали мне честь скорым возвращением долга. Крови на земле будет в несколько раз больше.

— Ну и хорошо же! Зато нам, обобранным, не так обидно!

— Не все так просто. Человек не стал бы вампиром, если бы не искал свою душу, чтобы преднамеренно убить. Вампиров не так много на земле. Клан присматривает человека, обобщает сведения, устраивает смотрины. И только когда не остается сомнений, что человек перед ними душа кандидата в избранные, они открывают врата. И ты думаешь, зная, что можно сделать с человеком, они никак себя не защищают? Маня, ты несешь на себе столько железа, чтобы поговорить с глазу на глаз с человеком посторонним земле! Есть другие разновидности нечисти, более распространенные. Оборотни, например. Или мертвецы. Или могильные камни. Но тем и страшен вампир, что умеет управлять всеми ее разновидностями.

Манька расстроилась. Не так уж мало на земле существовало вампиров. Только в их деревне двое повесились и один умер странной смертью, когда глаза его открылись и удивленно смотрели в небо, а на похоронах сказали, что он выпил отраву. В соседнем селении, откуда по слухам были Их Величества, как-то в один месяц устранились от жизни больше людей, чем за все существование деревни. В любом месте люди помнят о самоубийцах. И хоронили их, как проклятых. Местные священники не говорили о них доброе, а только худое. Святые Отцы даже после смерти умудрялись положить на них камень. Разве говорили о том, как тяжело им было, как унижали, как гнали их по земле…

Проклятые… Вот именно, проклятые!

И если жизнь вампиров, как говорил Дьявол, была долгой, то не так уж их было мало! Себя вампиры видят в Раю и обещают Рай каждому, кто пылает к ним любовью… Вампиры… Вампиры и есть — и тогда Дьявол самый справедливый Бог. Единственный, который прочил всем мучителям смерть. Вот он Дьявол — и рука помощи… Правда, и ей он прочит смерть, но как-то не обидно…

А где Отец Йеси и Сам Он? Разве могут сказать хоть слово? Могли бы — не гадали бы…

— И что, они совсем не умирают? — испугалась Манька своим расчетом. Немного, но много.

— Слава Богу, наконец, дошло, присно и во веки веков, аминь! Нечисть друг друга умом пробивает! Вот, например: один власти хочет, второй тоже. Конкуренция. И эти двое, понимая, что вместе никак, начинают друг дружке козни строить. Я всегда там, где дьявольского ума и изворотливости больше. А там уж кто кого. И если силы равные, кто-нибудь да расстанется с жизнью! И съели бы давно последнего человека, если б я им иногда друг друга не заказывал! Потому и расстраиваюсь, если способный вампир не умеет приблизить конец соперника. А человеку откуда знать, с чем он столкнулся, если знаний нет?! Люди не станут убивать вампиров, у них нет головы, которая согрела бы этой мыслью! Но то и любо, что сидим мы с тобой, и служить не надо! Иди, вон, подкинь дров.

— Ну, не вреди тогда! — попросила Манька, вставая, подбирая охапку хвороста и бросая в огонь.

— Не вредить тоже не могу, — Дьявол посмотрел на Маньку с тяжелым вздохом, и где-то в глубине его бездонных пропастью тьмы глаз чего-то озарилось светом. — Что ж я против самого себя восстану, если на роду написано наказывать глупость?! «Дура» — понятие относительное. Иной бывает таким умным, что мог бы миром править, а только ум его у вампира. Нечисть как раз менее умна, чем человек с душой. Сознание половины разрушается в Аду, и земля несет только те образы, что с самой нечистью связаны. Но если грех глаза мне мозолит, как не откроюсь для устрашения? Не позволяй пить себя вампирам. Но как не позволишь, не имея представления о собственной голове? Уж лучше тут буду строить козни, чем в Аду искоренять, как зло. Глазами видишь и не разумеешь. На твое благо. Дай-ка мне руку!

Манька протянула Дьяволу руку — а он вдруг прижал ее ладонь к каленому посоху, которым мешал угли, и то ли случайно, то ли нарочно оставил его лежать в костре.

Манька не ожидала подвоха — отскочила, сунув руку в снег. Ей казалось, что рука отнялась. Крупные слезы сами собой покатились по щекам.

— Это цветочки. Ягодки будут в Аду. Открою тебе секрет: огонь Тверди не имеет ничего общего с этим огнем. Он убивает сознание. Если так чувствуешь боль, которая с сознанием не имеет ничего общего, как сознание почувствовало бы боль себя самого, когда боль будет внутри и снаружи? Это не будет бессознательность, это будет осознанный уход в Небытие, когда Небытие вгрызается в сознание.

Дьявол подошел к Маньке, взял ее руку и подул на ладонь. Боль сразу ушла. Даже краснота, которая успела расползтись по ладони, побелела.

— А Ад, он где? — спросила Манька, недоверчиво покосившись на свою руку.

— И далеко и близко. В Безвременье. — Дьявол опять рассмеялся и посмотрел на нее так, словно самому не верилось, что Господь Нечисти сидит с человеком и открывает ему тайну за тайной. — Веришь, нет, я Вселенную силой мысли создал со всеми вытекающими законами, причинами и следствиями. А всех прочих решил не допускать до своего незапятнанного Идеального Образа. Это на солнце могут быть пятна, а мне иметь не положено, иначе вся вселенная в Небытие уйдет, охнуть не успеешь! Появись на мне пятно — все мироздание начнет равнение брать на новую голову. Вот и охраняюсь, спроваживая от греха подальше всякую нечисть, и, извини, Манька, людей порой добросердечных. — Дьявол вздохнул. — Ты не представляешь, какая это мука, искоренять людей, зная, что дай им знания, они рыли бы землю носом, чтобы живыми остаться. И был бы человек непорочен, как солнце, что светить должно на все времена. Какая мука!

Дьявол прижал руки к сердцу и застыл, будто прислушивался к нему.

— И что мешает?! — Манька криво ухмыльнулась: сердца у Дьявола не было. Кто бы еще чтил этот разумный пространственный космический интеллект! Пожалуй, она одна и могла зреть явление Господа. Но мало найдется людей, которые после этого уйдут с миром — больше тех, кто побьет ее, чтобы не распускала язык. Чего доброго, глаза выколют, как тем слепым старцам, которые по государству сказки сказывали. — И кто ж тебе на роду такие муки написал? — посочувствовала она.

— Человек не умеет хранить секреты, тогда как жизнь вампира секрет. Небытие и написало. Знаешь, сколько милых фраз мог бы я сказать о нас с ним? — Дьявол поднял одну руку, вторую отвел в сторону и продекларировал: — И было Небытие — Бытием. И стало Небытие — Бытием. И стало Небытие и Бытие. Небытие есть начало и конец Бытия, — Дьявол остановился, почесав макушку. Произнес с грустью: — А Бытие такое маленькое!

Нет, верить Дьяволу не стоило. Все-то он мог, да ничего не мог. Ишь, куда его занесло, горазд был заливать! Как у Дьявола получалось: и скандалить с ней, и мириться, и происки уготовлять, и заставить в рот себе смотреть?! Но она тут же примолкла, стоило ей заглянуть в его глаза.

В сердце Дьявола была Бездна. Он не шутил. Такая же пустая, черная, немая, глубокая и бездонная, какая отражалась в его глазах. Лишь изредка они искрили, когда многие его мысли были обращены к ней, и он придавливал ее сухим и безжалостным обращением в ее недра, или когда Бездна чувствовала лакомый кусок пищи, которым Дьявол готов был пожертвовать и скормить, заведомо зная, что Небытие не могло смириться с присутствием Бытия. У него тоже была душа, и она не претендовала на его землю, но угрожала всякому, кто осмеливался пойти против Дьявола. Наверное, для Бездны Дьявол был частью ее самой. И где-то там, где не было земли, Дух его все еще витал над нею. Но сам он уже всецело принадлежал земле, как мать своему ребенку. Он не пронизывал Бездну, но он видел ее. И была она ни мертвой, ни живой. Место погребения, где кость земли подвергалась тлению и становилась частью ее самой.

Манька уже вернулась в реальность, и видела перед собой только снег и костер, и укутанные снегом деревья в отражении огня, темный лес, где рыскали звери, котомку с железом, что стояла рядом, Дьявола, который был совсем как человек, — и не страшный совсем.

Небо побледнело, звезды гасли одна за другой.

Она верила Дьяволу. Но ее сердце исключало возможность существования вампиров, и даже смерти. Впрочем, чувства обманывали ее каждый раз, когда она окрыляла себя надеждой, оставляя привкус горечи, и она знала, доверься она сердцу, давно бы пополнила ряды убивающих свою боль вместе с собою. Но пока вампиры были далеко, она могла не думать о них. Мысли о вампирах не приблизили бы ее к цели, но вполне могли привлечь их внимание, учитывая, что они читали ее матричную память.

И вдруг Маньку озарило, почему вампиры не искали Дьявола: он не существовал в пространстве как материальный объект, он был везде и нигде, его образ не имело смысла искать, он был Бог, и каждый день и ночь кормил ее мыслью, что он рядом. Может быть, в матричной памяти были записи о нем, но вряд ли вампиров интересовали мысли человека, приговоренного к смерти. Она представила, как, должно быть, весело было вампирам вспоминать ее, которая, исхудав, преодолевая трудности пути, погребенная заживо в лесах и закованная в железо, пыталась пробиться к Благодетельнице на прием.

Ей и самой стало смешно.

— Но советом помочь могу иногда, — между тем продолжал Дьявол, скромно потупившись. — Если видит меня человек и голос мой слышит. К сожалению, в виде мыслительной материи человек принимает только удивительную свою неблагонадежную изобретательность, которая искореняет угрожающие ему объекты и идеологии. Не потому что я не открываю ему иное, исключительно в виду избирательной направленности самого человека…

Дьявол вдруг остановился и внимательно посмотрел на Маньку, заметив, что она улыбается своим мыслям и совсем не слушает его.

— Манька, ты не забыла, — прикрикнул он, отрывая от задумчивости, — что тетка Благодетельницы Кикимора исчезла из поля зрения вампиров сразу, после твоего туда прихода? — напомнил он. — И если ты думаешь, что они там клювиками щелкают, на сердце руку положа, постараюсь тебя разубедить! А может быть, ты решила, что Бог Нечисти у тебя в кармане, раз глубоким снегом ограждает, и хищным зверем окружает? Ошибаешься! У моего поведения есть веские основания: я не тороплюсь устроить вам встречу исключительно по причине неравенства сил. Ты сама недавно заметила, что я готовлю нечисть к встрече с более сильным противником. Будь горда тем, что я посчитал тебя нечистью и применил обычную свою тактику. Обычно я отдаю человека, как объект недостойный внимания. До сего вечера ты даже не знала, что вампиры существуют. Если мое внимание кажется тебе признаком моей расположенности, то не стану скрывать, что все вампиры очень порядочные и глубоко интеллигентные существа — это еще один их плюс, почему я вызвал их к жизни. Я из их числа. А если меня нет, кто поджарил тебя твоим посохом?

От громкого голоса Дьявола, неожиданно прервавшего ее мысли, Манька вздрогнула, тут же открыла и закрыла рот, сообразив, что Дьявол, как всегда указал ей на пробел в уме. Возможно, он и в самом деле решил, что она подходит поставить ее в ряды нечисти. Вряд ли вампиры охали и ахали, как только что представилось ей. После всего, что Дьявол открыл о вампирах и Помазаннице, пора бы ей перестать думать о них, как о людях, в которых добро побеждает зло. С ними как раз наоборот. И только уверенность, что она уже замучила сама себя, могла бы их остановить, или где-то впереди они видели лучшую перспективу переселения ее в Царствие Небесное.

— А как вампиров убивают? — обречено спросила она, напомнив себе, сколько раз Дьявол увиливал от ответа и прикрывался ласковыми словами, когда готовил ей уловление и вел в очередную западню.

Дьявол отшатнулся, промямлил что-то себе под нос и поморщился.

— Известно чем, кол осиновый, чеснок, крест животворящий, вода живая да огонь неугасимый, — неохотно признался он.

— Осиновые колья я настругаю, огонь запалим, а как быть с чесноком и крестом? И живой воды у нас нет, — вздохнула Манька.

— Тю! Торопишься ты! — воскликнул Дьявол. — Сначала научись вампира от простого человека отличать! — он оскалил зубы. — Ложись-ка спать, утро вечера мудренее.

— И то верно, — сказала Манька, подбросив в костер сучья и залезая в укрытие в снегу, устланное еловыми ветками.

Котелок с горячими углями стоял рядом. Она поставила его при входе, чтобы дым выходил наружу. Было уже утро, но сон не шел, и Манька долго думала о железе и о Благодетельнице. Думала она и о том, что, наверное, не получится у нее ничего: железо оказалось не простым, и Благодетельница была не человеком, а если Дьявол решил сделать ее нечистью, то вряд ли у него получится. Умирать ей совсем не хотелось, недолгой была ее жизнь, не так много она видела в жизни. И снова разделилась она сама в себе.

Манька с сожалением посмотрела на железные обутки, которые стояли рядом.

«Может, железо какое-то уж слишком железное? — подумала она, проведя рукой по подошве. — Вроде были к вечеру царапины, а на утро опять их нет, как только что из кузни! Заприметил ли их Дьявол, или опять сказал бы, что мало ходила?»

Задача казалась ей почти неразрешимой. И она стала думать о другом, представив, как гордо и независимо идет по жизни, и не изнемогает. Манька вспомнила колодец, медведицу, волка, и тяжело вздохнула, потому что завтра уже наступило, и снова она пойдет, но не гордо совсем — согнувшись под тяжестью тяжелой ноши. «Мне бы лошадь!» — сказала она как-то однажды, созерцая неподъемный железный скарб, но Дьявол тут же напомнил, что к лошади надо сено приложить, а к сену еще одну лошадь…

Боль ушла, тяжелые веки слиплись, и сознание уплыло вместе с мыслями, которые все еще роились вокруг, перескакивая с одного на другое, но Манька их уже не слышала…









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.