Онлайн библиотека PLAM.RU


Конец Гитлера

В начале апреля 1945 года, когда англо-американские войска двигались к Эльбе, а советские войска, ворвавшись в Вену и Кенигсберг, готовились к походу на Берлин, Гитлеру было ясно, что конец неотвратимо приближается и жить ему осталось считаные недели, хотя его окружение еще поддерживало в себе иллюзии, что фюрер каким-то чудом в последний момент сумеет спасти положение. Геббельс записал в дневнике: «Фюрер должен напрягать все свои духовные силы, чтобы в этой сверхкритической ситуации сохранить самообладание. Но я надеюсь, что он справится с этой ситуацией. Он всегда умел с величественным спокойствием дожидаться своего момента. Стоит наступить этому моменту, как он начнет действовать со всей решительностью». Но для фюрера оставался теперь только один решающий момент — самоубийство. Хотя он и старался создать у окружающих впечатление, что какие-то шансы в борьбе еще сохраняются, чтобы избежать преждевременной капитуляции, до тех пор пока он сам не окажется в безнадежном положении. Поэтому Гитлер распорядился об эвакуации ряда правительственных учреждений в «Альпийскую крепость», хотя отлично знал, что там нет ни сил, ни средств для длительного сопротивления. У людей из своего окружения он поддерживал убеждение, что фюрер тоже отправится в Берхтесгаден, хотя, очевидно, уже принял решение навсегда остаться в Берлине, обреченном на захват Красной Армией. Гитлер не хотел, чтобы, узнав об этом, они начали преждевременно сдавать свои войска западным союзникам.

По признанию Шпеера, уже само прибытие в рейхсканцелярию Евы Браун было сразу же сочтено ее обитателями предвестием близкого конца: «В первой половине апреля в Берлин неожиданно и без всякого приглашения приехала Ева Браун и заявила, что желает теперь быть всегда рядом с Гитлером. Он, в свою очередь, настаивал на ее возвращении в Мюнхен, а я даже предложил ей место в нашем самолете службы фельдъегерской связи. Но она твердо настаивала на своем, и теперь все, кто вместе с Гитлером поселился в бункерах под рейхсканцелярией, знали, зачем она приехала сюда. Ева Браун не только олицетворяла, но и в действительности была провозвестницей неминуемой гибели».

К тому времени генералы вермахта больше думали не о том, как оборонять Берлин, а о том, как спасти побольше своих войск от страшного, как им казалось, русского плена, сдавшись западным союзникам. 15 апреля, за день до начала советского наступления на Берлин, командующий группой армий «Висла», обороняющейся на Одере, генерал-полковник Готтгарт Хейнрици заявил Шпееру: «Я распорядился, чтобы в Берлине не был взорван ни один мост, так как вокруг города вообще не будет боев. Если русские прорвутся к Берлину, сосредоточенные на флангах наши войска отойдут на север и юг. А севернее Берлина мы упремся в разветвленную систему каналов». Шпеер сразу же догадался: «Выходит, Берлин долго не продержится?» — «Во всяком случае, его гарнизон не сможет оказать сколько-нибудь сильного сопротивления», — заверил генерал министра. Хейнрици понимал, что советские войска будут штурмовать Берлин особенно упорно. И еще он догадывался, что Гитлер не покинет Берлин и прикажет оборонять столицу Рейха до последнего, чтобы умереть вместе со своими солдатами. А значит, Берлин превратится в грандиозную мышеловку, из которой не будет выхода. Поэтому лучше не направлять туда основную часть войск группы армий. Пусть они лучше сдадутся англичанам и американцам к северу и к югу от столицы.

28 апреля по приказу Гитлера за нежелание сражаться Хейнрици был отстранен от командования, но это уже никак не повлияло на ход событий. Большинство дивизий группы армий «Висла» успели сдаться западным союзникам.

20 апреля 1945 года, в последний день рождения Гитлера, многие генералы и чиновники просили его покинуть Берлин и отправиться в Берхтесгаден. Кейтель вспоминал: «Я сказал ему только: то, что Провидение столь милостиво пощадило его при покушении 20 июля и то, что сегодня, в день своего рождения, в эти самые серьезные дни, когда существованию созданного им Третьего Рейха грозит величайшая опасность, он все еще держит руководство в своих руках, дает нам уверенность, что он примет необходимые решения. Мое мнение: он должен действовать, не дожидаясь, пока столица Рейха станет полем битвы. Я хотел продолжать, но он перебил меня: «Кейтель, я знаю, что я хочу, я буду сражаться перед Берлином, в нем самом или позади него!»

Также и секретарша Гитлера Тройдель Юнге описала день 56-летия фюрера: «Самые важные сановники Рейха пришли поздравить его; они просили, чтобы Гитлер покинул Берлин и прибыл в группу армий «Юг» в Баварии. Он категорически отказался.

Я в это время находилась вместе с другими секретарями в маленьком кабинете. Лицо фюрера было мертвенно-бледным. Он молчал. Он был похож на покойника. Мы осмелились переспросить его, действительно ли он хочет остаться в Берлине. «Конечно, я не уеду! — сказал он. — Я должен ускорить развязку или погибнуть». В последнее время он часто вспоминал о битве при Кунерсдорфе (в которой в 1759 году Фридрих Великий был разбит русскими и австрийскими войсками, но был спасен от краха смертью императрицы Елизаветы и переменой курса российской политики при Петре III. - Б. С.).

Мы онемели от удивления. Впервые он говорил безапелляционным тоном, вслух сказав ту правду, о которой мы давно догадывались: он больше не верил в победу. Он потерял веру...

В последние дни я часто встречала фюрера, бродившего как привидение по темным лабиринтам бункера, молча пересекавшего коридоры, входящего в комнаты. В какие-то мгновения я спрашивала себя, почему он не положит конец всему этому. Теперь было ясно, что ничего уже не спасти. Но в то же время мысль о самоубийстве отталкивала. Первый солдат Рейха кончает с собой, в то время как дети сражаются у стен столицы. Я решилась задать ему вопрос: «Мой фюрер, не кажется ли вам, что немецкий народ ждет, чтобы вы стали во главе войск и пали в бою?» — «У меня дрожат руки, я едва могу держать пистолет. Если меня ранят, никто из солдат не прикончит меня. А я не хочу попасть в руки русских». Он говорил правду. Его рука дрожала, когда он подносил ложку ко рту; он с трудом поднимался со стула; когда шел, его ноги тяжело волочились по полу.

Я до сих пор поражаюсь, с каким спокойным фатализмом мы обсуждали за едой самые удобные и наименее мучительные способы самоубийства.

«Самый верный способ, — говорил Гитлер, — вставить ствол пистолета в рот и нажать спусковой крючок. Череп разлетается в куски, и смерть наступает мгновенно». Ева Браун ужаснулась. «Я хочу, чтобы мое тело было красивым, — запротестовала она, — я лучше отравлюсь». Она вынула из кармана своего элегантного платья маленькую капсулу из желтой меди. В ней был цианид. «Это больно? — спросила она. — Я так боюсь долгой и мучительной агонии. Я приняла решение умереть, но хочу, чтобы это было, по крайней мере, без мучений». Гитлер объяснил ей, что смерть от цианида безболезненна «Она наступает через несколько минут. Нервная и дыхательная система сразу парализуется». Это объяснение побудило фрау Кристиан и меня просить у фюрера одну из таких капсул. Генрих Гиммлер, министр внутренних дел и глава гестапо, как раз только что принес несколько дюжин. «Вот капсула для вас, фрау Юнге, — сказал мне Гитлер. — К сожалению, я ничего лучшего не могу предложить вам в качестве прощального подарка».

21 апреля 1945 года на совещании в рейхсканцелярии Гитлер окончательно объявил о своем бесповоротном решении остаться в осажденном Берлине. Вот как описывает это совещание Э. Кемпка: «На совещании, обсуждавшем положение на фронтах, ближайшие сотрудники Гитлера во главе с Кейтелем, Йодлем и Борманом снова настаивали на том, чтобы Гитлер использовал приготовленные самолеты и отправился вместе со своим штабом в Оберзальцберг. Там он будет в безопасности, и оттуда можно будет руководить военными действиями в этой последней битве лучше, чем из Берлина, окруженного русскими.

Адольф Гитлер отклонил эти предложения. Он заявил, что независимо от развития событий он не покинет столицу Рейха. Он твердо стоял на своем все время с тех пор, как находился в Берлине. По его приказу все имевшиеся в нашем распоряжении самолеты должны были быть подготовлены к эвакуации из Берлина женщин и детей. Он предложил всем своим сотрудникам право покинуть Берлин, если они этого пожелают».

На самом деле Оберзальцберг через несколько дней все равно перестал бы быть «безопасным местом». Советские войска уже взяли Вену, а американцы вторглись в Баварию. Гитлер это хорошо сознавал и предпочел погибнуть в Берлине, что казалось куда более символическим актом, чем смерть в каком-нибудь безвестном австрийском или баварском городке или деревне.

Самолеты улетели из Берлина на юг, несмотря на сильный огонь советской зенитной артиллерии. В них покинули город прислуга, секретарши, стенографы и сотрудники личного штаба Гитлера. Как свидетельствует Кемпка, «профессор доктор Морель... также улетел из окруженной столицы. Впечатлительный доктор не смог вынести обстановки осажденного города и дрожал от страха, Гитлер лично распорядился об отправке его из Берлина.

Распрощавшись с доктором Морелем, Гитлер заявил, что никакого другого врача он больше не возьмет, так как не доверяет ни одному человеку (преемником Мореля был назначен хирург доктор Штумпфеггер, но Гитлер так и не воспользовался его услугами. — Б. С.). У него появилось подозрение, что какой-нибудь врач может впрыснуть ему морфий в такой дозе, которая позволит в бессознательном состоянии вывезти его против его воли из Берлина. Так как пилоты Ганс Бауэр и Георг Бетц остались в главной ставке, то Гитлер понимал, что оба самолета стоят на аэродроме в Гатове в полной готовности для того, чтобы вывезти его».

Гитлер уже не сомневался, что конец близок и что ему придется совершить самоубийство, чтобы не попасть в плен к русским. Почему же он до самых последних часов приказывал войскам с севера, юга и запада прорываться к Берлину, чтобы разорвать кольцо окружения? Неужели верил, что остатки германских армий, каждая из которых по силе редко превосходила корпус, смогут справиться с целым советским фронтом? Нет, конечно. Гитлер был достаточно опытным в военном деле человеком, чтобы понять: подобных чудес на свете не бывает. Но фюреру хотелось погибнуть во главе сопротивляющихся, а не капитулирующих войск, причем в тот момент, когда противник вплотную подступит к его последнему убежищу и можно будет сказать, что он, Гитлер, сражался до последней возможности. Для ободрения защитников Берлина и отдавались последние приказы войскам за пределами кольца, по которым предпринимались ставшие уже бессмысленными атаки, и множилось число жертв с обеих сторон.

По утверждению Шпеера, «генерал СС Бергер рассказал мне, что Гитлер уже 22 апреля намеревался покончить с собой. Об этом же мне сообщила Ева Браун. Однако потом он передумал и заменил Хейнрици командующим воздушно-десантными войсками Штудентом; Гитлер считал его одним из самых энергичных военачальников. Он полагал, что в столь отчаянной ситуации может положиться на Штудента...». Версия, будто Гитлер собирался покончить с собой еще 22 апреля, выглядит правдоподобной. Не случайно именно в этот день он распорядился уничтожить свои личные бумаги. Но вот утверждение Шпеера, будто он передумал потому, что с помощью энергичного Штудента решил попытаться еще раз переломить судьбу, никакого доверия не вызывает. Хейнрици был заменен на своем посту только 28 апреля, причем сначала генералом Куртом Типпельскирхом, и, только когда тот отказался принять командование, возникла кандидатура Курта Штудента. Более реальными причинами, заставившими Гитлера 22 апреля повременить с самоубийством несколько дней, стала телеграмма Геринга о его намерении принять на себя всю полноту власти и начать переговоры с западными союзниками. Фюрер обвинил рейхсмаршала в измене. Теперь самоубийство выглядело бы как капитуляция перед требованиями Геринга. Гитлеру требовалось время, чтобы арестовать Геринга, подыскать себе нового преемника и соответствующим образом изменить политическое завещание. Кроме того, фюрер принял решение перед смертью узаконить свои отношения с Евой Браун, а на это тоже требовалось время.

23 апреля Кейтель еще раз попытался уговорить Гитлера покинуть Берлин. Он вспоминал: «После доклада об обстановке я попросил фюрера о беседе в присутствии Йодля. Должно же быть принято наконец какое-то решение: или предложение о капитуляции, прежде чем Берлин станет полем боя за каждый дом, или же вылет ночью в Берхтесгаден, чтобы оттуда немедленно начать переговоры!.. Я остался наедине с фюрером, так как Йодля вызвали к телефону. Как это часто бывало, Гитлер не дал мне произнести и двух слов. Он сказал примерно следующее: «Заранее знаю, что вы хотите сказать: сейчас должно быть принято окончательное решение! Это решение я уже принял: из Берлина я не уйду; я буду защищать город до последнего. Или я прикажу вести эту битву за столицу Рейха — пусть только Венк снимет с моей глотки американцев и прогонит их за Эльбу! — или же вместе с моими солдатами погибну в Берлине, паду в бою за символ Рейха».

Я возразил: «Это безумие! В такой ситуации я должен потребовать вашего вылета сегодня же ночью в Берхтесгаден, чтобы обеспечить руководство Рейхом и вермахтом; в Берлине, если связь будет оборвана, что может произойти с минуты на минуту, сделать это невозможно».

Фюрер заявил: «Ничто не мешает вам немедленно вылететь в Берхтесгаден. Я даже приказываю вам сделать это! Но сам я останусь в Берлине! Час назад я по радио сообщил об этом немецкому народу и столице Рейха. Отступить от этого я не могу».

И еще Гитлер убеждал Кейтеля: «Именно мое присутствие в Берлине побудит войска сражаться до последнего и удержит население от паники. К сожалению, это необходимая предпосылка удачи уже начатых операций по деблокаде Берлина и успешных боев за город. Только одно доверие ко мне дает вообще какой-то шанс на еще возможный успех, а потому эту борьбу за Берлин я доведу до конца лично! Восточную Пруссию удерживали только до тех пор, пока моя ставка все еще находилась в Растенбурге, а когда я больше не смог поддерживать боевой дух войск своим личным присутствием, фронт там был прорван. Так получится и с Берлином, а потому я своего решения не изменю и своего обещания армии и населению не нарушу!»

К тому времени Гитлер уже нисколько не сомневался, что никакой удачи для вермахта больше не будет и что Берлин падет в течение одной-двух недель. По свидетельству начальника Генштаба люфтваффе генерала Карла Колера, находившегося в рейхсканцелярии, фюрер еще 22 апреля приказал сжечь все свои личные бумаги и явно готовился к смерти. Так что слова об «успешных» боях и «шансах на все еще возможный успех» предназначались лишь для ободрения генералитета, чтобы не допустить преждевременной капитуляции. Гитлер хотел умереть во главе еще сражающегося Берлина и вермахта.

В последние дни фюреру пришлось пережить измену ближайших соратников по партии. Вспоминает Э. Кемпка: «Из Оберзальцберга была получена телеграмма Геринга. Ее содержание вызвало у нас огромное возмущение. Вот ее текст:

«После того как Вы, мой фюрер, назначили меня своим преемником на случай, если смерть или иные обстоятельства не позволят Вам вести дальше дела правительства, я считаю, что для меня настало время вступить в должность Вашего преемника. Если я не получу никакого ответа до 24 часов 26 апреля 1945 г., я буду считать, что Вы согласны с моими предложениями.

(Геринг».)

Среди узкого круга людей, познакомившихся с телеграммой, она произвела эффект разорвавшейся бомбы... Рейхсмаршал предъявил шефу почти диктаторские требования. Мы, рядовые люди, восприняли этот шаг Геринга как открытую государственную измену.

События развивались все быстрее. Вскоре после получения этой телеграммы личный адъютант Гитлера группенфюрер СС Шауб улетел в Мюнхен на одном из двух еще оставшихся у нас самолетов. Я узнал, что шеф приказал ему уничтожить все его личные бумаги в Мюнхене и в Оберзальцберге. В Берлине это уже было сделано.

Подавленное настроение в бункере все более усугублялось. Войну считали проигранной. Никто не сомневался, что Германии уже нет спасения...

После отлета Шауба состоялся разговор шефа с Борманом. Объявив, что он действует по поручению Гитлера, Борман дал радиограмму Герингу:

«Ваше намерение взять на себя руководство государством является государственной изменой. Совершивший ее карается смертью. Учитывая Ваши заслуги за время долголетней деятельности в партии и государстве, фюрер намерен воздержаться от смертной казни. Но он требует Вашей немедленной отставки с мотивировкой, гласящей, что Вы вследствие болезни не в состоянии больше исполнять порученную Вам работу.

(Борман».)

Одновременно Борман отправил оберштурмбаннфюреру СС доктору Франку, командиру подразделения войск СС в Оберзальцберге, радиограмму следующего содержания:

«Геринг намеревается совершить государственную измену. Приказываю Вам немедленно арестовать Геринга, чтобы пресечь всякую возможность этого. Об исполнении доложить мне.

Борман».)

Вскоре Борман отправил в Оберзальцберг еще одну телеграмму:

«Если Берлин падет, участники измены 22 апреля (день получения злополучной телеграммы Геринга. — Б. С.) должны быть расстреляны.

Борман».)

29 апреля в своем политическом завещании Гитлер исключил Геринга из партии, который к тому времени был уже арестован Франком. Однако расстреливать Геринга после падения Берлина никто не собирался. 5 мая эсэсовцы передали его охрану отряду люфтваффе, и Геринг был немедленно освобожден, а 8 мая он сдался в плен американцам. Геринг покончил с собой в камере Нюрнбергской тюрьмы за несколько часов до приведения в исполнение смертного приговора.

Такая выходка объяснялась иллюзорными надеждами «толстого Германа», что ему удастся договориться о мире с западными союзниками и избежать безоговорочной капитуляции. Рейхсмаршал был жизнелюбом, привык ни в чем себе не отказывать. Он не мог смириться с мыслью о неизбежной смерти, тем более насильственной и скорой. Гитлер же свыкся с мыслью о самоубийстве и теперь готов был удалить из своего окружения, да и из жизни, любого, кто не проявил твердости в такой момент, когда обреченность Рейха не вызывала сомнения.

Это подтвердила печальная судьба Германа Фегелейна, группенфюрера СС, представителя Гиммлера при ставке и мужа сестры Евы Браун — Гретль, т. е. фактически — гитлеровского свояка. 26 апреля 1945 года он покинул рейхсканцелярию и пытался бежать из Берлина. В тот же день пришло сообщение, что Гиммлер через шведского графа Фольке Бернадотта пытался вступить в переговоры с англичанами и американцами. Вот что вспоминает об этом Кемпка: «Радисты лихорадочно работали у своих приемников, и мы напряженно ожидали объявленного сообщения:

«Агентство Рейтер сообщает, ссылаясь на Германское информационное бюро, что Гиммлер связался с графом Бернадоттом, чтобы вести переговоры с западными державами о сепаратном мире. Гиммлер сообщил, что он взял на себя инициативу переговоров, ввиду того что Гитлер окружен и у него произошло кровоизлияние в мозг. Он полностью лишен способности соображать, и ему осталось жить не более 48 часов».

Мы были потрясены. Это сообщение подействовало еще более ошеломляюще, чем телеграмма рейхсмаршала Геринга...

Секретарши и посол Гевель просили шефа дать им яду. Стало известно, что Гитлер некоторое время назад получил от Гиммлера ампулы с ядом.

Где был Фегелейн?..

Если кто-либо мог быть осведомлен о задуманной Гиммлером измене, так это именно Фегелейн!

Между тем в рейхсканцелярию возвратился адъютант Фегелейна. Он был тут же допрошен начальником службы государственной безопасности при фюрере крими-наль-директором Хеглем. Адъютант сообщил, что Фегелейн решил отослать автомашины обратно и продолжать путь пешком. Они вместе пришли в берлинскую квартиру Фегелейна. Там генерал переоделся в штатское платье и предложил адъютанту сделать то же самое.

Адъютант был изумлен странным поведением своего генерала и счел своим долгом вернуться в рейхсканцелярию. Фегелейн собирался дождаться, пока пройдут русские, чтобы затем пробраться к Гиммлеру. Это была открытая измена. Борман приказал всем учреждениям, с которыми еще поддерживалась связь, задержать Фегелейна, где бы его ни обнаружили, и немедленно доставить в бункер фюрера...

В полночь телефонный узел связал Фегелейна, говорившего из Берлина, с Евой Браун. Он возбужденным голосом потребовал от сестры своей жены, чтобы она вместе с Гитлером покинула Берлин. Он считал бегство возможным и брался за его организацию. Ева Браун отклонила это предложение и заявила, что отказывается от его помощи. Она предупредила о последствиях его поступка и просила вернуться к своим обязанностям. Фе-гелейн отказался. Он заявил, что не вернется и не откажется от своего решения пробраться к Гиммлеру...

Вскоре после полуночи в угольном бункере, переполненном беженцами, был замечен подозрительный человек в штатском, который, появившись, видимо, из задних подземных помещений, направлялся к выходу... Когда часовой попытался его арестовать, он заявил, что является генералом Фегелейном, и приказал пропустить его. Но часовому было известно о розысках генерала Фегелейна. Он не дал себя запугать, арестовал его и доставил к коменданту обороны правительственного квартала бри-гадефюреру СС Монке.

В домашних туфлях, в кожаном пальто, в спортивной фуражке и с шарфом, Фегелейн, когда мы увидели его у Монке, произвел странное впечатление. Он признался, что приходил за портфелем, который лежал в его комнате позади угольного бункера.

Монке немедленно передал Фегелейна криминаль-директору Хеглю для допроса. В портфеле были найдены бумаги, подтвердившие факт государственной измены Гиммлера и Фегелейна, на основании которых агентство Рейтер и передало свое сообщение. На допросе Фегелейн признался, что, захватив портфель, он намеревался вновь покинуть рейхсканцелярию.

Тотчас же был произведен обыск в комнате Фегелейна. В ней был найден дорожный чемодан, на дне которого находились два ролика с английскими золотыми монетами, каждый свыше полметра длиной, а также пакеты банкнот в фунтах стерлингов и долларах. Даже беглая оценка показала, что припрятаны миллионные ценности в валюте неприятеля (этот чемодан с ценностями господ Гиммлера и Фегелейна почти наверняка попал в руки неприятеля во время разграбления рейхсканцелярии)».

Гитлер распорядился арестовать Гиммлера, а Фегелейна — расстрелять, что было исполнено в саду рейхсканцелярии 28 апреля, за день до бракосочетания Адольфа Гитлера и Евы Браун. По свидетельству Кемпки, наскоро созданный трибунал вынес приговор Фегелейну, который встретил смерть не моргнув глазом. Когда приговор поступил на утверждение Гитлеру, то, по словам Кемпки, «фюрер колебался. Речь шла о человеке, который показал себя с лучшей стороны — был на фронте и, кроме того, был женат на сестре женщины, которую Гитлер любил. Он рассматривал возможность замены казни отправкой на фронт, чтобы Фегелейн мог реабилитировать себя. Но Ева Браун напомнила ему о своем ночном разговоре с Фегелейном. Она обратила внимание на то, что Гиммлер и Фегелейн, возможно, замышляли передать его живым в руки врага. Она не хотела щадить себя и свою семью, поскольку закон есть закон». Гитлер подписал приговор, и Фегелейна расстреляли эсесовцы в саду рейхсканцелярии.

Гиммлера же пришлось арестовывать англичанам. Рейхсфюрер СС «косил» под простого ефрейтора-эсэсовца, но после ареста британским патрулем (в его составе были бывшие советские военнопленные, принятые на службу в британскую армию) предпочел раскусить ампулу с цианистым калием.

25 апреля 1945 года в Берлине приземлился последний самолет. Прилетевшие на нем фельдмаршал люфтваффе риттер Роберт фон Грейм и летчица Ханна Рейч предложили Гитлеру бежать в «Альпийскую крепость». Но фюрер предпочел умереть в столице Рейха. Он лишь назначил Грейма главкомом люфтваффе вместо Геринга.

Почему Гитлер предпочел остаться в Берлине? Он мог покинуть столицу Рейха до ее окружения или с последним самолетом фельдмаршала люфтваффе, улетевшим из полностью блокированного Берлина 29 апреля, за день до самоубийства фюрера. Гитлер так объяснил это в своем политическом завещании: «После шестилетней борьбы, которая, несмотря на все неудачи, войдет в историю как самое славное и отважное выражение жизненной силы немецкого народа, я не могу оторвать себя от того города, который является столицей Рейха. Поскольку силы наши слишком слабы, чтобы и дальше выдерживать натиск врага именно здесь, а собственное сопротивление постепенно обесценивается столь же ослепленными, сколь и бесхарактерными субъектами, я хотел бы, оставшись в этом городе, разделить судьбу с теми миллионами, кого уже постигла смерть. Кроме того, я не хочу попасть в руки врагов, которым, на потеху ими науськанным массам, нужен новый, поставленный евреями спектакль.

А потому я решил остаться в Берлине и здесь по собственной воле избрать смерть в тот момент, когда увижу, что резиденция фюрера и рейхсканцлера удержана больше быть не может. Я умираю с радостным сердцем, зная о неизмеримых деяниях и свершениях наших солдат на фронте, наших женщин в тылу, наших крестьян и рабочих, а также о беспримерном участии во всем этом молодежи, носящей мое имя.

То, что всем им я выражаю идущую от всего сердца благодарность, столь же само собой разумеется, как и мое желание, чтобы они ни в коем случае не прекращали борьбы, а всюду продолжали вести ее против врагов отчизны, оставаясь верными заветам великого Клаузевица. Из этих жертв наших солдат и из моей собственной связи с ними до самой моей смерти в германской истории так или иначе, но взойдет однажды посев сияющего возрождения национал-социалистического движения, а тем самым и осуществления подлинно народного сообщества».

И еще Гитлер продиктовал в завещании: «На пороге смерти я изгоняю из партии бывшего рейхсмаршала Германа Геринга и лишаю его всех прав, которые предоставлялись ему декретом от 20 июня 1941 года... Вместо него я назначаю гросс-адмирала Деница президентом Рейха и верховным главнокомандующим вооруженными силами.

Перед смертью я исключаю бывшего рейхсфюрера СС и министра внутренних дел Генриха Гиммлера из партии и лишаю его всех государственных постов... Геринг и Гиммлер своими тайными переговорами с врагом, проводимыми без моего ведома и против моей воли, а также противозаконными попытками захвата власти в государстве причинили неисчислимый ущерб стране и всему народу, не говоря уже о том, что они предали лично меня».

Сегодня, в начале XXI века, фюрер, возможно, радуется на небесах тому, что растет и крепнет неонацистское движение в Германии, особенно на землях бывшей ГДР, и даже в России в немалом количестве появились его поклонники, в стране, когда-то беспощадно боровшейся с национал-социализмом.

Еще 23 апреля 1945 года Гитлер заявил: «Было бы... в тысячу раз трусливее покончить с собой в Оберзальцберге, чем погибнуть здесь». Днем ранее он заявил: «Мне следовало бы принять это самое важное в моей жизни решение еще в ноябре 1944 года (когда войска союзников с запада и востока вышли к границам Германии. — Б. С.) и не покидать ставки в Восточной Пруссии (оказавшейся под угрозой со стороны Красной Армии. — Б. С.)».

Что ж, решение было бы очень символичным: волк умирает в своем логове. Ставка в Восточной Пруссии называлась «Вольфшанце» («Волчье логово»), а псевдоним Гитлера во времена нацистского подполья был Вольф (Волк). И как раз в ноябре 1944 года союзники вышли к границам Германии, и никаких сомнений в скором крахе немецкого сопротивления уже не было. Покончи Гитлер с собой в этот момент, историки будущего могли бы утверждать, что при жизни Гитлера нога неприятельского солдата еще не ступила на территорию Рейха. Но с другой стороны, тогда бы потомки из числа приверженцев национал-социалистической идеологии могли бы упрекнуть фюрера, что он слишком рано покинул своих соратников, не исчерпав всех возможностей борьбы.

Согласно показаниям коменданта Берлина Вейдлинга, данным в советском плену, 28 апреля Гитлер отверг план прорыва из окружения и более прозаически объяснял свое желание остаться в Берлине: «Фюрер долго размышлял. Он расценивал общую обстановку как безнадежную. Это было ясно из его длинных рассуждений, содержание которых вкратце можно свести к следующему: если прорыв даже и будет успешным, то мы просто попадем из одного «котла» в другой. Он, фюрер, тогда должен будет ютиться под открытым небом или в крестьянском доме и ожидать конца. Лучше уж он останется в имперской канцелярии».

Командующему обороной правительственного квартала Монке Гитлер приказал заготовить бензин, объяснив: «Я должен заблаговременно уйти из жизни, чтобы успели сжечь мой труп...» (до того как советские солдаты войдут в рейхсканцелярию).

Зарисовку этой сцены в рейхсканцелярии оставил Г. Больдт: «Вечером комендант Берлина получил разрешение явиться к Гитлеру с докладом... Ведлинг сказал примерно следующее: «Армия Венка, как по людскому составу, так и по технике, слишком слаба даже для того, чтобы удержать отбитый ею участок южнее Потсдама, а тем более для того, чтобы пробиться в центр Берлина. Сейчас гарнизон Берлина еще в состоянии прорваться на юго-запад, на соединение с армией Венка. Фюрер, головой ручаюсь вам, что вы целым и невредимым выберетесь из Берлина. И столица не будет обречена на полное уничтожение».

Но Гитлер отказался.

На другой день, когда Аксман предложил то же самое и жизнью каждого члена Гитлерюгенда ручался за то, что у фюрера будет надежное сопровождение, Гитлер опять отказался.

После разговоров о том, что от Венка больше нечего ждать помощи и что Гитлер не хочет прорваться из Берлина, в бомбоубежище воцарилась атмосфера конца света. Каждый старался заглушить отчаяние алкоголем. Были извлечены на свет самые лучшие вина, ликеры и деликатесы. Раненым, лежавшим в подвалах, на станциях метро, нечем было утолить ни голод, ни жажду, хотя некоторые находились в нескольких метрах от нас, на подземных станциях Потсдамской площади. Зато здесь вино лилось рекой...»

После этой последней попойки произошел примечательный разговор между шеф-адъютантом Гитлера и по совместительству начальником управления личного состава ОКХ генералом Вильгельмом Бургдорфом и Мартином Борманом (оба покончили с собой 1 мая, правда, тело Бургдорфа так и не нашли). Генерал под воздействием винных паров обличал рейхслейтера: «Надо же хоть раз все высказать. Может быть, через два дня уже будет поздно. Наши молодые офицеры шли на фронт, исполненные такой веры и такого идеализма, каких не знает история мира. Сотни тысяч их умирали с гордой улыбкой на устах (49 лет спустя эти слова повторил, возможно не зная о первоисточнике, российский министр обороны генерал Павел Грачев применительно к российским солдатам, гибнущим в Чечне. — Б. С.). Но ради чего? Ради любимого отечества, нашего величия, нашего будущего? За достоинство и честь Германии? Нет! За вас умирали они, за ваше благополучие, за вашу жажду власти. Веря в великое дело, молодежь 80-миллионного народа истекала кровью на фронтах Европы, миллионы невинных людей гибли, а вы, партийные руководители, вы наживались на народном добре. Вы весело жили, копили огромные богатства, хапали имения, воздвигали дворцы, утопали в изобилии, обманывая и угнетая народ. Наши идеалы, нравственность, нашу веру и душу вы втоптали в грязь. Человек был для вас только орудием вашего ненасытного честолюбия. Нашу многовековую культуру и германский народ вы уничтожили. И в этом ваша чудовищная вина!»

Борман, который был ничуть не трезвее Бургдорфа, вяло оправдывался: «Зачем же ты переходишь на личности, мой дорогой? Если другие и обогатились, то я здесь ни при чем. Клянусь тебе всем, что для меня свято... За твое здоровье, дорогой!» Но в данном случае рейхслейтер поскромничал. За время правления Гитлера он приобрел два имения, в Мекленбурге и Верхней Баварии, и роскошную виллу на берегу озера Химзее.

Гитлер предпочел безвестной гибели в какой-нибудь глухой альпийской деревушке смерть «на миру» — в рейхсканцелярии, в центре Берлина, в сердце Третьего Рейха. Это была гибель-символ, впечатанная в историю, а не тихое самоубийство где-то в горах, о котором мир, возможно, так никогда бы и не узнал.

По этой же причине Гитлер никак не мог бежать из Германии — ни в Швейцарию, ни в Испанию, ни в Южную Америку. Это означало бы годы и десятилетия жизни под чужим именем и безвестную смерть. Познавший вкус власти и политического успеха Гитлер мог существовать только как историческая личность. Возвращение к существованию простого немецкого, швейцарского или латиноамериканского обывателя было для него хуже смерти.

И в предсмертном политическом завещании, когда все уже было кончено, Гитлер основным сделал жертвенный мотив: «Я хотел бы, оставшись в этом городе (Берлине. — Б. С.), разделить судьбу с теми миллионами других людей, которых уже настигла смерть... Из этих жертв наших солдат и из моей собственной связи с ними до самой моей смерти в германской истории так или иначе, но взойдет однажды посев сияющего возрождения национал-социалистического движения, а тем самым и осуществления подлинно народного сообщества... Командующих армией, военно-морским флотом и люфтваффе я прошу самыми крайними мерами укрепить у солдат дух сопротивления в национал-социалистическом смысле этого слова, указав на то, что я, как основатель и создатель этого движения, предпочел смерть трусливому бегству, а тем более — капитуляции. Пусть это станет однажды частью понятия чести германского офицера, как то уже имеет место в нашем военно-морском флоте: сдача какой-либо территории или города — невозможна, а командиры должны быть впереди и служить ярким примером самого верного исполнения своего долга вплоть до собственной гибели». Свое самоубийство Гитлер рассматривал как подвиг, призванный вдохновить вермахт и германский народ на борьбу до последнего человека. Своих Матросовых и Клочковых нацистская пропаганда просто не успела придумать, хотя уже находилась на пути к созданию подобных героических мифов.

Еще фюрер писал в политическом завещании: «С того дня, когда я отправился добровольцем на Первую мировую войну, я посвятил все мои мысли, все мои деяния и всю мою жизнь любви к моему народу...» И перед смертью повторил свой любимый тезис насчет того, что во всем виноваты евреи. Поскольку Вторую мировую войну, по утверждению Гитлера, «хотели и развязали международные государственные деятели еврейского происхождения или действовавшие в еврейских интересах... Пройдут века, но из руин наших городов, из наших исторических памятников возродится заново ненависть к этому народу, который наконец сам за нее отвечает: к международному еврейству и к их приспешникам».

Гитлер приказал обеспечить достаточное количество бензина, чтобы сжечь трупы — его и Евы. Своему адъютанту Гюнше Гитлер объяснил: «Я не хочу, чтобы после моей смерти русские выставили меня в своем паноптикуме». Кемпке с большим трудом удалось достать для погребального костра несколько сот литров бензина из баков разбитых автомобилей. Сожжение продолжалось от 14.30 до 19 часов. Обуглившиеся трупы были похоронены в воронке у стены квартиры Кемпки. Сбылось пророчество, которое Гитлер изрек своему шоферу еще в 1933 году, когда тот вез его в рейхсканцелярию: «Живым я отсюда не выйду!»

Перед смертью фюрер объявил обитателям рейхсканцелярии: «В этом городе у меня было право отдавать приказы. Теперь я должен повиноваться приказу судьбы. Даже если бы у меня была возможность спастись, я бы не сделал этого. Капитан тонет вместе со своим кораблем».

Когда Гитлер прощался с обитателями бункера, Ева обняла Т. Юнге и сказала: «Прошу вас, попытайтесь выбраться отсюда. Передайте привет от меня Мюнхену и моей любимой Баварии!» И улыбнулась, подавляя рыдания...

Не исключено, что для Гитлера непосредственным толчком к тому, чтобы избрать именно 30 апреля в качестве дня самоубийства, послужило известие о капитуляции германских войск в Италии, последовавшей 29 апреля. Фюрер понял, что процесс сдачи вермахта противнику начался и если он промедлит с последним выстрелом, то ему придется либо попасть в плен, либо кончать с собой в положении полководца без армии, поскольку она уже склонила свои знамена перед неприятелем. Кроме того, Гитлер узнал, что 28 апреля Муссолини был расстрелян итальянскими партизанами вместе со своей любовницей Кларой Петаччи и их тела были повешены вверх ногами на центральной площади Милана. Это укрепило решимость Гитлера ни при каких обстоятельствах не даваться в руки своих врагов живым и позаботиться о том, чтобы победители не смогли опознать его тело и надругаться над ним. Он вообще хотел, чтобы от него остался только пепел, но в полуразрушенной рейхсканцелярии не нашлось достаточно бензина, чтобы как следует выполнить его последнюю волю.

Проиграв войну, Гитлер не хотел позора: выступать на суде, оправдываться или брать ответственность за свои преступления он не собирался. Страшными делами он пытался убедить мир в непреходящем величии германской расы и потерпел поражение, а теперь доказывать кому-либо свою правоту на словах было бессмысленно. Он боялся не смерти — унижения.

Перед самоубийством в последние минуты жизни Гитлер разрешил оставшимся в рейхсканцелярии прорыв из Берлина. Он сказал своему камердинеру Линге, когда тот попросил разрешения проститься с ним: «Я отдаю приказ пойти на прорыв». Удивленный Линге спросил: «Мой фюрер, а для кого нам теперь прорываться?» Гитлер объяснил: «Для грядущего человечества!» Ему очень хотелось, чтобы кто-то из очевидцев вырвался из кольца и поведал миру об обстоятельствах его смерти. Тогда это удалось сделать только двоим — Кемпке и Аксману, которые охотно рассказали западным союзникам, как и когда застрелился Гитлер, а затем отразили это в собственных мемуарах. Другим повезло меньше: они оказались в советском плену и до возвращения на родину в 1955 году могли делиться известными им подробностями только с советскими следователями. Сталин старался показать, что труп Гитлера так и не был обнаружен, и побудить мировую общественность искать будто бы сбежавшего из Берлина фюрера. Но показания Кемпки и Аксмана быстро разрушили эту легенду.

Составленный 8–11 мая 1945 года советскими патологоанатомами акт обследования останков Гитлера содержит ряд очевидных ошибок, которые, скорее всего, вызваны политическими причинами — стремлением всячески унизить Гитлера даже после его смерти. Эти ошибки следующие: рост Гитлера в акте определен 165 см, тогда как в действительности фюрер имел рост 175 см; в акте утверждалось, будто у Гитлера отсутствовало левое яичко, тогда как все прижизненные медицинские осмотры констатировали, что у Гитлера нормальные половые органы, без каких-либо отклонений; во рту трупа были обнаружены осколки стеклянной ампулы, что позволяло говорить, будто Гитлер отравился; но, как резонно указывали западные критики, в условиях, когда труп обуглился, осколки стекла не могли уцелеть и неизбежно расплавились бы. Что еще важнее, анализ проб внутренних органов и крови, взятый у трупов Гитлера и Евы Браун, не выявил там каких-либо следов цианистых соединений. Между тем такие соединения были выявлены при анализе проб трупов Геббельса, его жены, детей, генерала Кребса и овчарки Блонди. Линге так описал обстановку в кабинете Гитлера сразу после самоубийства: «Я сразу почувствовал запах пороха, как это бывает после выстрела... Вместе с Борманом мы вошли в комнату... На диване слева сидел Гитлер. Он был мертв. Рядом с ним — мертвая Ева Браун. На правом виске Гитлера зияла огнестрельная рана величиной с монету, на щеке — следы скатившейся двумя струйками крови. На ковре около дивана была лужица крови величиной с тарелку. На стене и на диване виднелись брызги крови. Правая рука Гитлера лежала на его коленке ладонью вверх. Левая — висела вдоль тела. У правой ноги Гитлера лежал револьвер системы «Вальтер» калибра 7,65 мм, а у левой ноги — револьвер той же системы, калибра 6,35 мм. Гитлер был одет в свой серый военный китель, на котором были золотой партийный значок, Железный крест 1-й степени и значок за ранение в Первую мировую войну, который он носил все последние дни. На нем были белая рубашка с черным галстуком, черные брюки навыпуск, черные носки и черные кожаные полуботинки. Ева Браун сидела на диване, подобрав ноги. Ее светлые туфли на высоких каблуках стояли на полу. Губы ее были крепко сжаты. Она отравилась цианистым калием...

С помощью Бормана... я уложил еще не остывшее тело Гитлера на пол и завернул его в одеяло... Тело Гитлера я и эсэсовцы из личной охраны Линдлофф и Рейсер... понесли через приемную к запасному выходу в парк. Стоявшие в приемной Геббельс, Бургдорф, Кребс, Аксман, Науман, Гюнше и Раттенхубер подняли для приветствия руки. Затем из кабинета Гитлера вышел Борман и вслед за ним Кемпка с телом Евы Браун на руках. Геббельс, Аксман, Науман, Раттенхубер, Кребс и Бургдорф направились за телом Гитлера к запасному выходу».

Что происходило дальше, описал адъютант Гитлера Гюнше: «Я подбежал к Кемпке, взял у него тело Евы Браун, которое не было завернуто в одеяло, и понес его к выходу. От Евы Браун исходил характерный острый запах цианистого калия... Завернутое тело Гитлера лежало на земле в двух метрах от запасного выхода. Рядом с ним, с правой стороны, я положил тело Евы Браун. В этот момент Борман нагнулся над телом Гитлера, отвернул одеяло с его лица, посмотрел на него несколько секунд и вновь прикрыл одеялом. В парк рейхсканцелярии и на бомбоубежище с воем и свистом падали снаряды. Густые облака дыма неслись над растерзанными деревьями парка. Рейхсканцелярия и прилегающие здания были объяты сплошным пожаром. Борман, я, Линге, Линдлофф, Кемпка, Шедле и Рейсер взяли приготовленные бидоны с бензином и вылили на трупы Гитлера и Евы Браун все 200 литров. Зажечь бензин долго не удавалось. От сильного ветра, вызванного бушующим пожаром, гасли спички. Я схватил лежащую у двери ручную гранату, чтобы с ее помощью поджечь бензин. Но я не успел вытащить запал, как Линге поджег бензин, бросив на трупы сожженную бумагу. Трупы Гитлера и Евы Браун были моментально охвачены пламенем. Дверь бомбоубежища плотно прикрыли, так как языки пламени пробивались через оставшуюся щель. Борман, Геббельс, Аксман, Науман, Кребс, Бургдорф, Гюнше, Линге, Шедле, Кемпка, Рейсер и Линдлофф стояли еще несколько секунд на верхней площадке лестницы, и затем все молча спустились в бомбоубежище. Я пошел в кабинет Гитлера. Там все оставалось по-прежнему. На полу, около лужи крови, все еще лежали оба револьвера Гитлера. Я поднял и разрядил их. При этом я увидел, что выстрел был произведен из револьвера калибра 7,65 мм. Второй револьвер, калибра 6,35 мм, тоже был заряжен и снят с предохранителя. Я спрятал оба револьвера в карман и передал их потом адъютанту Аксмана лейтенанту Хаману. Я также передал ему собачью плетку Гитлера. Хаман хотел сохранить револьверы и плетку Гитлера в качестве реликвий для Гитлерюгенда».

Замечу, что Кемпка в своих воспоминаниях ничего не говорит, что от Евы Браун исходил характерный запах цианистого калия (запах горького миндаля), хотя именно он нес ее тело. Не исключено, что запах цианистого калия в кабинете Гитлера остался от тех ампул, которыми травили его любимую овчарку Блонди и других собак. По свидетельству Кемпки, после измены Гиммлера фюрер засомневался, не подсунул ли тот вместо ампул с цианистым калием пустышки, и распорядился опробовать яд на собаках. Цианистый калий подействовал безотказно, отправив на тот свет любимую овчарку Гитлера, чтобы она не попала русским в качестве трофея. Как отмечал Кемпка, «ему тяжело было передавать для этой цели доктору Газе свою любимую собаку Блонди. Эта овчарка сопровождала его во многих поездках и в минуты одиночества была его самым верным другом». И что характерно, согласно советскому акту судебно-медицинской экспертизы трупа, который идентифицировали как труп Евы Браун, были зафиксированы огнестрельные ранения (одно или несколько) в районе груди. Поэтому нельзя исключить, что на самом деле Ева не отравилась, а все-таки застрелилась из пистолета калибра 6,35 мм, который валялся как раз рядом с ее правой рукой. Точно так же нельзя исключить, что тело, опознанное как тело жены Гитлера, в действительности принадлежало другой женщине. Добавлю, что гильза (или гильзы) от пули, которой было совершено самоубийство, так и не была найдена. И что любопытно, за 17 дней до самоубийства Ева интересовалась у генерала Герхарда Энгеля, как можно надежнее всего застрелиться. То, что пистолет калибра 6,35 мм в момент смерти был в руках Евы Браун, однозначно подтверждает в своих мемуарах Кемпка со ссылкой на Гюнше: «Ева Гитлер сидела, прислонившись к спинке дивана, рядом с мужем. Она отравилась. Однако и у нее в руке был наготове револьвер. Правая рука ее повисла, револьвер лежал на полу рядом».

Строго говоря, акт экспертизы останков Гитлера составлен с рядом очевидных ошибок, что не дает однозначного утверждения, что это — труп фюрера. В частности, описание его зубных мостов не полностью совпадает с рентгеновским снимком его зубов и с описанием, имеющимся в его медицинской карте. Однако сам по себе зубной протез Гитлера был достаточно сложен, чтобы допустить наличие идентичной конструкции у трупа, который был найден в саду рейхсканцелярии, но якобы не принадлежал Гитлеру. Ведь вся разница между гитлеровским протезом и протезом, который описан в акте советской экспертизы, заключается в следующем. У фюрера мост верхней челюсти состоял из 9 золотых и фарфоровых зубов, был закреплен стальными штифтами на втором правом и втором левом резцах. Из акта же советской экспертизы и фотоснимков челюсти предполагаемого трупа Гитлера следует, что в верхней челюсти трупа искусственные зубы были закреплены на первом правом и втором левом резцах. Однако у найденных останков и в медицинских документах Гитлера количество и расположение искусственных зубов совпадали, так что скорее можно предположить, что эти различия проистекают либо из ошибок в акте советской экспертизы, либо из рисунка, который по памяти сделал зубной техник фюрера. Поэтому, скорее всего, в саду рейхсканцелярии действительно был найден труп Гитлера.

Не исключено, что при проведении экспертизы трупа Гитлера эксперты сознательно стремились в политических целях любой ценой обосновать версию об отравлении и поэтому подтасовывали факты. Сталин не хотел, чтобы Гитлер вошел в историю как погибший достойной солдатской смертью. Его гораздо больше устраивал образ трусливого преступника, у которого не хватает ни сил, ни решимости застрелиться и который предпочитает с помощью яда уйти от ответственности. Поэтому во рту трупа, как утверждали советские эксперты, якобы были найдены осколки стеклянной ампулы, хотя они никак не могли уцелеть в том костре, на котором сжигали трупы, особенно если учесть, что заботились прежде всего об уничтожении лиц, чтобы затруднить опознание. В частности, отсутствие левого яичка могло быть внесено в акт экспертизы с целью подкрепить слухи о сексуальной неполноценности фюрера. Подобным обстоятельством можно объяснить и то, что фрагменты черепа Гитлера, на которых явственно было видно выходное отверстие от пули, не были извлечены из ямы при первой эксгумации. Их обнаружила лишь год спустя новая комиссия, разбиравшаяся с останками фюрера. Но даже эта находка так и не позволила дать окончательный ответ на вопрос, как именно застрелился Гитлер: в висок или в рот. Но тот факт, что он именно застрелился, а не отравился, сегодня уже не вызывает сомнения.

И еще. Сталин пытался скрыть факт смерти Гитлера от своих союзников и мировой общественности, хотя об этом однозначно свидетельствовали как показания многих пленных, так и обнаруженные останки фюрера. Вероятно, Иосиф Виссарионович рассчитывал нажить политический капитал, время от времени провоцируя слухи о якобы воскресшем Гитлере, и каким-то образом использовать их в переговорах с Западом. Но он не учел, что ряд свидетелей самоубийства Гитлера оказался в английском и американском плену, и уже к открытию Нюрнбергского процесса осенью 1945 года ни в Лондоне, ни в Вашингтоне, ни в Париже не осталось ни малейших сомнений, что Гитлер мертв и, следовательно, земному суду недоступен. А в приговоре небесного суда можно было не сомневаться.









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.