Онлайн библиотека PLAM.RU


Глава вторая

Детство в Симбирске

Александр Федорович Керенский в своих мемуарах называл Симбирск, где он родился, городом консервативных землевладельцев, где уклад и образ жизни горожан если и менялся как-то, то медленно и незаметно. Из волжских городов он был, пожалуй, самым небольшим, чуть больше или меньше Костромы. Здесь не было толчеи саратовских улиц, шума и чудес разудалой ярмарки, пьяных песен, доносящихся из трактиров, разбросанных вдоль спусков к Волге, здесь не было суеты казанских площадей, студенческих споров, переходящих иногда в веселое застолье, иногда в драку, здесь не было гонок на пролетках с заезжими купчиками… С большими волжскими городами Симбирск роднила величественная вольная река, еще не загаженная мазутом (даже у пристани и складов), отходами заводов и фабрик, не цветущая, как ныне, ядовитой зеленью в самый разгар лета.

Волжское приволье именно тут, в маленьком городке и рядом с ним, дало жизнь знаменитым писателям: Николаю Михайловичу Языкову, Дмитрию Васильевичу Григоровичу, Ивану Андреевичу Гончарову, великому историографу России Николаю Михайловичу Карамзину, которому еще до рождения Саши Керенского был установлен памятник. Карамзин был вылеплен во весь рост и облачен в античные одежды, что должно было символизировать его вечность и героизм, присущие великим деятелям древности.

Казалось, консерватизм города помешает вылиться наружу революционному буйству, заложенному в некоторых людях, но не тут-то было… Начнем с нашего героя. Саша Керенский родился 22 апреля 1881 года в семье директора мужской гимназии и средней школы для девочек. Отец его, Федор Михайлович, происходил из семьи бедного приходского священника в полузабытом богом городке Керенске, берущем название от протекавшей там речки Керенки. Окончил духовное училище, затем семинарию, что позволило поступить ему в Казанский университет – в то время одно из лучших в России высших учебных заведений. Получив диплом по специальности «история и классическая филология», был оставлен на работе в университете. Одновременно был приглашен преподавателем на Высшие женские курсы, где встретил и полюбил студентку Надежду Александровну, вскоре ставшую его женой. В 1872 году супруги переехали в Вятку. Там Федор Михайлович был назначен директором гимназии. Через три года в их семье появился первый ребенок – Наталья, затем через каждые два года родились Елена и Анна, а Александр и Федор – уже в Симбирске. Семья считалась благополучной. И Федор Михайлович получал немалое жалованье, и за Надеждой Александровной – дочерью начальника топографической службы штаба Казанского военного округа – вышло богатое приданое.

Симбирская гимназия, во главе которой стал Федор Михайлович, считалась одной из образцовых в России. Жизнь семьи протекала бы при полной безмятежности и благоденствии, если бы не болезнь Саши – туберкулез бедренной кости. Опасное заболевание и трудноизлечимое. Пришлось носить тяжелый, кованый сапог с привязанным к каблуку дополнительным грузом, что-то похожее на неусовершенствованный аппарат известного хирурга нашего времени курганского доктора Илизарова. И Саша носил его – скрепя зубы, не жалуясь на боль, на тяжесть, проявляя удивительное для шестилетнего ребенка упорство в преодолении недуга.

Труднее для него, от природы живого и подвижного, было лежание в кровати. Он считал это сущим наказанием, спасаясь чтением книг, которое со временем стало для него привычным и любимым делом. Он проглатывал книгу за книгой: исторические романы, путешествия, научные брошюры, рассказы об американских индейцах… Он познал обаяние Пушкина, Лермонтова и Толстого, не мог оторваться от «Домби и сына», проливал горькие слезы над «Хижиной дяди Тома»…

Здесь сделаем отступление от воспоминаний Керенского о своем детстве, отметив редкое для маленького ребенка переживание и сострадание к бедным, униженным людям. Няня Пушкина – Арина Родионовна – рассказывала будущему поэту русские сказки, напевала народные песни, оказав благотворное влияние на развитие души и характера мальчика. О ней часто вспоминал великий поэт. Не забыл свою няню – Екатерину Сергеевну Сучкову, бывшую крепостную, неграмотную, но тем не менее преподавшую ему в детстве хороший нравственный урок христианства, – и Александр Федорович Керенский. Ее рассказы о крепостной жизни рождали в душе мальчика множество вопросов о сути несправедливого отношения людей друг к другу, доходившего до издевательства. Однажды весной из местной тюрьмы вооруженные солдаты вели к причалу партию заключенных, приговоренных к ссылке в Сибирь. Когда Саша и его младший брат увидели наполовину обритые головы осужденных и услышали звон кандалов, то в страхе бросились бежать. «Вы куда? Неужто и в самом деле боитесь, что они обидят вас?! – вслед убегающим мальчикам прокричала няня. – Лучше пожалейте несчастных. Нам ли судить и осуждать их? Ради Христа, будьте добры к ним». Затем обратилась к Саше: «Ну-ка, Саша, вот я сейчас куплю калач, а ты подойди к солдату, тому, что впереди, и попроси, чтобы разрешил отдать калач несчастным. И радость придет не только к ним, но и к тебе».

Преодолевая несусветный страх, мальчик дрожащей рукой протянул калач каторжнику. Потом чувствовал себя едва ли не героем. Вспоминал, что они с братом «очень любили христианские праздники – в Благовещение выпускали из клеток птиц». Саша не мог забыть мгновения, когда впервые увидел изображение Христа, «словно прозрачного, в падающих на него лучах света, и живого».

«Мальчиком Владимир Ульянов тоже, наверное, смотрел на это распятие и, быть может, в душе посмеивался, сохраняя благочестивое лицо, если, конечно, верить его собственному рассказу о том, как он в четырнадцать лет выбросил в мусорное ведро свой нательный крест. Что касается меня, то в моих чувствах никогда не было двойственности. В детстве был очень религиозен. Образ замечательного человека, пожертвовавшего своей жизнью на благо других и проповедовавшего лишь одно – любовь, – стал источником моей юношеской веры, которая позднее воплотилась в идею личного самопожертвования во имя народа. На этой вере зиждился и революционный пафос – и мой, и многих других молодых людей того времени. Конечно, в религиозной вере была и официальная сторона, казенную сущность которой выражал Святейший синод – бездарный бюрократический аппарат. Своей борьбой с инакомыслием, своим бездушным отношением к нуждам людей он лишь укреплял позиции атеизма. Но в детские годы я не знал об этой стороне церкви».

Одно из радостных воспоминаний детства – выздоровление, полное, после чего Саша вновь стал жизнерадостным мальчишкой. Но перенесенная болезнь, испытание мучительной болью, пережитое впечатлительным ребенком, в чем-то меняют его сознание. Он это чувствует сам: «В глубине души я стал ощущать, что все, что окружало и окружает меня, все, что происходило со мною, изначально связано с Россией: красота Волги, вечерний звон, архиерей, торжественно восседающий в карете, запряженной четверкой, лошади, каторжники в кандалах, хорошенькие маленькие девочки, с которыми я ходил в танцкласс, оборванные, босоногие мальчишки, с которыми играл летом, мои родители, детская, няня, герои русского эпоса, Петр Великий… Я стремился понять сущность того, что раньше считал очевидным. Однажды майским днем освободившаяся от ледяного плена Волга казалась безбрежной. Покоренный открывшейся красотой, я испытал ощущение ликующего восторга, которое почти достигло состояния духовного преображения. И вдруг, поддавшись безотчетному чувству страха, я опрометью бросился бежать. Этот момент стал решающим в выборе духовного пути, которому я следовал потом всю оставшуюся жизнь».

Это – самое загадочное изречение Керенского. Наверное, чтобы в точности осмыслить эти слова, надо быть самим Александром Федоровичем. На первый взгляд его изречение противоречит истине. Почему «ликующий восторг» должен привести к «духовному преображению», которого надо бояться? Вероятно, по мнению Керенского, «ликующий восторг» – явление столь редкое, что не отражает повседневную жизнь, и на волне этого «восторга» можно расслабиться, потерять те духовные качества, которые движут человеком в созидании более лучшей и новой жизни, можно лишиться своей нынешней сути, самого себя, своей мечты. Можно превратиться из романтика и борца в человека, живущего прочувствованным им на какие-то мгновения «ликующим восторгом» и остановиться в развитии, проще – не пройти «медные трубы», а жить воспоминаниями об их прекрасных и услаждающих звуках. «Ликующий восторг» еще не раз будет посещать нашего героя, и, спасаясь от него, он будет бежать, поддаваясь безотчетному и спасительному страху.

Вообще-то люди не страшили Сашу Керенского – даже самый отпетый в городе пьяница, который в состоянии подпития набычивал шею и грозился оторвать голову всякому, и в первую очередь «антиллигентам, от коих идет в умах зараза». Но был в городе юноша Владимир Ульянов, окончивший гимназию ранее Саши, юноша с кудряшками на голове, с узенькими глазами, в которых Саша сумел разглядеть холодность и расчетливость. Он убеждал себя, что Володя все-таки не такой опасный, как он его себе представляет, а причиной такого мнения о бывшем гимназисте был его родной брат Александр, покушавшийся на жизнь императора Александра III и за это казненный. Саша вспоминал убийцу – сына директора Симбирского департамента народных училищ. Ничем особенным он не отличался и оставил след в сознании «как зловещая угроза». В городе разговоры о нем велись не раз, и при этом в мыслях Саши возникала мчащаяся по городу «таинственная карета с опущенными зелеными шторками, которая по мановению руки могущественного главы жандармского управления увозит людей в неизвестном направлении».

Темноволосый, узколицый, с выпяченной верхней губой, грубоватый, но без злобы на лице, Александр Ульянов не представлялся горожанам Симбирска убийцей, тем более царя. Узнав о его казни, брат Володя сказал, что он пойдет другим путем. То ли на самом деле он произнес эти слова, чтобы отмежеваться от брата, то ли позднее их приписала ему большевистская печать – историей точно не установлено. Но в обоих случаях они звучат неопределенно, а значит – опасно. Неясен путь, по которому собирался пойти юный Владимир Ульянов. А когда выяснится, то окажется неслыханно кровав, и противостоять ему будет нелегко, даже его истинно демократичному земляку, поднаторевшему в юридической науке и установившему в стране, казалось бы, нерушимые законы.

Саша читает программу организованной осенью 1879 года новой партии – «Народная воля». Ближайшая ее задача «снять с народа подавляющий его гнет современного государства, провести политический переворот с целью передачи власти народу». Основное средство для достижения этой цели – террор. Убийство царя – вот путь к захвату власти. Под руководством народовольцев Желябова и Перовской после нескольких покушений удается 1 марта 1881 года уничтожить царя Александра II. Непосредственными исполнителями были Рысаков и Гриневицкий, от бомбы которого царь и погиб.

Народ не поддержал убийц. «Народная воля» терпит ряд жесточайших поражений. Казнены Желябов, Перовская, Рысаков, Кибальчич и рабочий Тимофей Михайлов. Попытки к возрождению террора не имеют успеха. В 1887 году группа петербургских студентов организует покушение на царя Александра III. Попытка неудачна. Метальщиков бомб хватают на улице 1 марта 1887 года и пятерых казнят: Александра Ульянова, Осипанова, Андреюшкина, Генералова, Швырева. Саша Керенский отмечает, что даже внешне эти убийцы резко отличаются от предыдущих народовольцев, чьи лица были более интеллигентны, в чьих глазах проглядывал ум. У нынешних они проще – суровы, злобны и туповаты. Убийцы именовали себя «террористической фракцией» партии «Народная воля». Их программа показывала, что они знакомы с учением Маркса и Энгельса, многое из него попытались воплотить в жизнь. Обосновывая неизбежность в будущем социалистического строя, программа говорит, что осуществление социалистического идеала «возможно только как результат изменения количественного или качественного увеличения силы в рабочем классе… Рабочие – естественные носители социалистических идей… они будут иметь решающее значение при экономической и политической борьбе…». В программе явно марксистский уклон. Но «Народная воля» постепенно уходит со сцены. В России к концу восьмидесятых появляются первые марксистские кружки, и один из них, в Самаре, возглавляют А. П. Скляренко и В. И. Ульянов-Ленин.

Гимназист Саша Керенский интуитивно чувствует, что Володя Ульянов враждебно настроен к нему. При встрече отводит глаза в сторону. Владимир замкнут, нелюдим, необщителен.

– Папа, почему ты приписываешь Владимиру Ульянову те качества, которых у него нет? – спрашивает Саша у отца.

– Ты читал мою аттестацию? – удивляется Федор Михайлович.

– Читал, – простодушно отвечает сын. – «Весьма талантливый, постоянно усердный, аккуратный, Ульянов во всех классах был первым учеником и при окончании курса награжден золотой медалью, как самый достойнейший по успехам, развитию и поведению… За обучением и нравственным развитием Ульянова всегда наблюдали его родители, а с 1886 года, после смерти отца, одна мать, сосредоточившая все заботы и попечения свои на воспитании детей». Пусть так, папа. Но дальше ты пишешь, что в основе воспитания Ульянова всегда лежала религия… Сомневаюсь. Имею для этого основания…

– А факты? – вскидывает брови отец.

– Были разговоры, – нервничает Саша – ему не хочется ябедничать, тем более отцу, о гимназисте, бросившем нательный крест в мусорное ведро.

– Я нарушил бы закон, если бы написал неправду, – хмурится Федор Михайлович, – да, добрые плоды домашнего воспитания были очевидны в отличном поведении Ульянова. Пойми ты, Саша, брат за брата не отвечает. По закону. Но разве примут в университет брата цареубийцы? Без моей отличной аттестации? И маму его жалко. Я был хорошо знаком с ее покойным супругом. Из одного города мы, разве не понимаешь? Ты что, поссорился с Ульяновым?

– Нет, папа.

– Зачем закрывать Ульянову двери университета, сынок? С каждым может приключиться беда. Его брата, Александра, лишили жизни. Разве это не страшное наказание для его брата и сестер? Для несчастной матери? Будем милосерднее к людям, Саша! Я сам рисковал, подписывая отличную аттестацию Ульянову. Мне он сам не очень приятен. Чересчур замкнутый. Себе на уме. Но фактов его отрицательного поведения у меня не было.

– Будут! – неожиданно вспылил Саша, введя отца в растерянность. – Он может пойти дальше Александра! Я чувствую это!

– Ты чересчур резок, сынок, – придя в себя, заметил Саше отец. – Судьба брата отпугнет его от подобных авантюр! Вас еще столкнет жизнь, непременно столкнет. Не сейчас, а через много лет. Ты расскажи ему, Володе Ульянову, что твой отец рисковал местом, незапятнанной репутацией, но не закрыл ему дорогу в жизнь. Он тоже когда-нибудь рискнет, чтобы помочь людям, и, если понадобится, поможет тебе, Саша. Ведь мы, симбирцы, должны помогать друг другу…

В отношении младшего Ульянова Саша был не во всем согласен с отцом, но больше спорить не стал. Отца он уважал безмерно, гордился им. Как инициативного, бесконечно преданного делу просвещения человека отца знали и ценили в столице, повышали в должности и звании. В начале 1898 года действительного статского советника Федора Михайловича Керенского переводят в Ташкент на пост инспектора учебных заведений Туркестанского края.









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.