Онлайн библиотека PLAM.RU


КЛЮК ПОВЕРНУЛ


«Подъехал автомобиль, — писал Альберт Фабр, вилла которого в Лассиньи, в 15 километрах от Компьена, была реквизирована немцами 30 августа. — Из него вышел офицер с надменной и величественной осанкой. Он прошел вперед один, офицеры, стоявшие группами перед входом в дом, уступали ему дорогу. Высокий, важный, с чисто выбритым лицом в шрамах, он бросал по сторонам жесткие и пугающие взгляды. В правой руке он нес солдатскую винтовку, а левую руку положил на кобуру револьвера. Он несколько раз повернулся кругом, ударяя прикладом о землю, и наконец застыл в театральной позе. Никто, как казалось, не осмеливался к нему приблизиться, он действительно вызывал ужас». Пораженный явлением этого вооруженного до зубов немца, Фабр вспомнил об Аттиле. Потом ему сказали, что это был «уже пресловутый фон Клюк».

Генерал фон Клюк, «крайний правый» в плане Шлиффена, должен был в это время принять роковое решение. 30 августа войска Клюка, по его собственному убеждению, находились накануне решающих событий. Его части справа преследовали отступающую армию, добиваясь, как считал генерал, значительных успехов. Войскам в центре не удалось настигнуть англичан, однако горы шинелей, ботинок и другого снаряжения, брошенного вдоль дорог англичанами ради спасения своих людей, подтверждали мысли Клюка о том, что он имеет дело с разбитым и деморализованным противником. Клюк был полон решимости не дать ему ни минуты покоя.

Как следовало из донесений о направлении движения армии Ланрезака, французская линия обороны далеко на запад не уходила. Клюк считал, что эту армию можно будет смять севернее Парижа; в этом случае его войскам не придется делать широкие обходные маневры к западу и югу от города. Тогда его армия будет двигаться не строго на юг, а на юго-восток, что позволит одновременно закрыть промежуток между ним и Бюловом. Как и остальные, Клюк надеялся на прибытие подкреплений с левого крыла германских армий. Он остро нуждался в них, чтобы сменить корпус, стоявший на подступах к Антверпену, бригаду в Брюсселе, а также различные части, охранявшие постоянно удлинявшиеся линии коммуникаций. Однако подкрепления не подходили. Мольтке не снял с левого фланга ни одной дивизии.

У германского главнокомандующего было много забот. Вследствие своего темперамента «мрачный Юлиус» был не столько рад победам германских армий, сколько озабочен трудностями, связанными с их продвижением вперед. Шел 30-й день войны, а по графику Франция должна быть побеждена полностью между 36-м и 40-м днями. И хотя командующие армиями правого крыла доносили о «решающем поражении», нанесенном противнику, используя такие выражения, как «разгром» и «бегство», Мольтке был сильно обеспокоен. Он замечал подозрительное отсутствие обычных признаков разгрома и беспорядочного отступления. Почему так мало пленных? «Победа на поле боя не имеет большого значения, — говорил его бывший начальник Шлиффен, — если она не приводит к прорыву или окружению. Отброшенный назад противник вновь появляется на других участках, чтобы возобновить сопротивление, от которого он временно отказался. Кампания будет продолжаться...»

Несмотря на свои сомнения, Мольтке не отправился на фронт, чтобы ознакомиться на месте с обстановкой, а остался в главном штабе, продолжая размышлять над создавшейся ситуацией, ожидая сообщений. «Больно видеть, — писал он жене 29 августа, — что кайзер почти не осознает всей серьезности положения. Он торжествует и чуть ли не кричит «ура» от радости. Как я ненавижу такое настроение!»

30 августа, когда германские армии полным ходом разворачивали наступление, главный штаб переехал из Кобленца в Люксембург, в 15 километрах от французской границы. Теперь он находился на территории, население которой относилось враждебно к немцам, хотя официально состояния войны с Люксембургом объявлено не было. Ввиду близости к союзникам и симпатий к ним город был наводнен слухами о действиях и планах войск Антанты. Говорили о 80 000 русских, идущих на помощь англичанам и французам. Германский штаб пытался составить из разных сообщений картину о какой-то высадке войск в районе Ла-Манша. Действительно, англичане десантировали 3000 морских пехотинцев под Остенде. Эта новость, достигнув Люксембурга, приняла серьезные и угрожающие размеры, соответствующие представлению о величине людских ресурсов России. Казавшаяся реальность этих слухов усиливала беспокойство немцев.

Мольтке тревожил призрак России с тыла, а на передовой линии фронта — брешь, особенно между армиями правого крыла. Неприкрытые участки шириной до тридцати километров были между Клюком и Бюловом, между Бюловом и Хаузеном, а также между Хаузеном и герцогом Вюртембергским. Мольтке с болью думал о том, что для закрытия этих расширявшихся промежутков придется перебрасывать подкрепления с левого крыла, все части которого к этому времени вели сражение за Мозель. Он чувствовал себя виноватым, вспоминая о требованиях Шлиффена поручить левому крылу только оборону и бросить все резервы на усиление 1-й и 2-й армий. Однако главный штаб по-прежнему манила идея прорыва через линию французских крепостей.

30 августа Мольтке, все еще колеблясь, направил своего эксперта по вопросам артиллерии майора Бауэра на фронт к Руппрехту для оценки ситуации на месте. В штабе армии Руппрехта было, по словам Бауэра, «все, кроме согласованного плана действий». Командующие и офицеры на передовой придерживались противоречивых взглядов на создавшуюся обстановку. Одни, указывая на явный отвод противником своих дивизий с этого фронта, не сомневались в успехе. Другие говорили о «поросших лесом горах» вдоль Мозеля, южнее Туля, где наступление встретилось бы с трудностями. Даже если бы оно удалось, немецким войскам грозил бы фланговый удар со стороны Туля, кроме того, затруднилось бы снабжение армии, так как все дороги и железнодорожные линии проходили через этот укрепленный город. Сначала следовало захватить Туль. В штабе 6-й армии Руппрехт охладил свой когда-то агрессивный пыл и признал, что перед ним сейчас стоит «трудная и неприятная задача».

Для Бауэра, как представителя верховного командования, новости об отводе французами войск с этого участка были плохим признаком — противник мог перебрасывать войска для укрепления фронта, сдерживающего германское правое крыло. Бауэр вернулся в главный штаб с убеждением, что если наступление на линии Нанси — Туль и имеет «определенные шансы на успех», то его подготовка потребует значительных усилий. Он не мог найти в себе сил отменить наступление, за которое немцы уже уплатили высокую цену. Кроме того, кайзер хотел с триумфом въехать в Нанси. 6-я армия не получила никаких приказов в отношении изменения планов, и усилия, направленные на прорыв обороны вдоль Мозеля, продолжались.

Клюку не нравился отказ штаба укрепить наступающее крыло в эту критическую минуту. Однако он решил повернуть свою армию влево не столько от желания сузить фронт, сколько от уверенности в том, что французы уже разбиты и их следует лишь окружить. Вместо того чтобы «коснуться плечом» пролива Ла-Манш, он решил преследовать армию Ланрезака и выйти к Парижу. Этим маневром Клюк подставлял свой фланг под удар армии Монури или гарнизона Парижа. Однако эта опасность представлялась ему незначительной. Армия Монури, как думал немецкий генерал, имеет недостаточную численность. Шансов на переброску подкреплений для этой армии почти нет, французы, оказавшиеся на грани поражения и катастрофы, слишком дезорганизованы для такого маневра.

Более того, он предположил, что все силы противника скованы отражением мощного наступления армии кронпринца под Верденом и обороной линии фронта вдоль Мозеля, где действовали войска Руппрехта. Один из его корпусов, неповоротливый IV, составленный из резервистов, смог бы занять позиции на подступах к Парижу и защитить фланг армии, двигающейся на восток мимо французской столицы. Кроме того, на довоенных штабных играх немцы установили, что гарнизон, находящийся внутри укрепленного лагеря, не рискнет покинуть его, если ему будет угрожать наступление противника. Поэтому IV корпус, считал Клюк, отразит наступление разношерстного сборища оборванцев, из которого состояла армия Монури. Узнав из перехваченного письма о намерении Джона Френча отвести войска с фронта и отойти за Сену, Клюк сбросил со счетов английский экспедиционный корпус, являвшийся до этого одним из его главных противников.

В соответствии с германской системой, в противоположность французской Клюку, как боевому командиру, были предоставлены широчайшие возможности для принятия независимого решения. Изучив множество всяких теорий, военных карт, приняв участие в бесчисленном количестве военных игр и маневров, научившись решать различные боевые задачи, германский генерал мог, как считалось, автоматически справиться с любой проблемой. Несмотря на отклонение от первоначального стратегического плана, план Клюка оставить в покое Париж и преследовать отступающие армии был «правильным» решением, поскольку он смог бы уничтожить французские армии на марше, не делая при этом обходного маневра вокруг французской столицы. Как вытекало из германской военной теории, укрепленный лагерь следовало атаковать лишь после того, как сломлено сопротивление мобильных частей. Если эти войска будут уничтожены, плоды победы упадут в руки сами. Несмотря на заманчивые перспективы захвата Парижа, Клюк решил не отклоняться от проверенной военной процедуры.

В 6:30 вечера 30 августа он получил сообщение от Бюлова, способствовавшее принятию окончательного решения. В нем содержалась просьба повернуть к востоку и помочь Бюлову «использовать все преимущества победы» над французской 5-й армией. Просил ли действительно Бюлов оказать ему помощь, чтобы завершить победу под Сен-Кантеном или компенсировать поражение под Гюизом, остается неясным. Но его просьба соответствовала намерениям Клюка, и он решил этим воспользоваться. На следующий день он приказал двигаться маршем не на юг, а на юго-восток через Нуайон и Компьен и отрезать, таким образом, французской 5-й армии путь к отступлению. Недовольные солдаты, стершие в кровь ноги, шедшие без отдыха от Льежа более 16 суток, услышали 31 августа приказ: «Таким образом, войскам вновь предстоят форсированные марши».

Главный штаб, информированный о намерении Клюка повернуть на восток на следующее утро, поспешил одобрить этот маневр. Мольтке, беспокоившийся о брешах между армиями, предвидел опасность того, что части правого крыла не смогут достичь взаимодействия, когда придет время для окончательного удара. Численность войск снизилась ниже положенного для наступления уровня, и, если бы Клюк и дальше придерживался первоначального плана обхода Парижа, фронт растянулся бы еще на целых сто километров или более. Считая маневр Клюка удачным решением проблемы, Мольтке в ту же ночь одобрил предложение генерала.

Впереди показалась заветная цель: поражение Франции на 39-й день войны и отправка, по графику, высвободившихся войск на Восточный фронт, против России; доказательство превосходства Германии в подготовке, планировании и организации деятельности армии; достижение половины победы и как ее следствие — установление своего господства в Европе. Оставалось только сжать в кольце отступающих французов, пока они не пришли в себя и не возобновили сопротивления. Ничто: ни разрывы между армиями, ни поражение Бюлова под Гюизом, ни усталость войск, ни колебания в последнюю минуту, ни ошибки — ничто не должно было помешать последнему рывку к победе. Клюк беспощадно, без передышки гнал свою армию вперед. Утром 31 августа офицеры и унтера начали резко выкрикивать команды. Солдаты, уже потрепанные войной, устало становились в строй, и через несколько минут колонны войск двинулись в путь, мерный бесконечный топот сапог заглушил все остальные звуки. Рядовые не имели карт и не знали названий мест; поэтому они даже не заметили изменения направления. Их влекло магическое слово «Париж». Но им не сказали, что они идут не к нему.

К несчастьям немцев прибавился голод. Они слишком удалились от своих линий снабжения, которые действовали неудовлетворительно вследствие разрушения мостов и железнодорожных туннелей в Бельгии. Медлительность восстановительных работ на железных дорогах не соответствовала темпам наступления, например, мост под Намюром не был восстановлен до 30 сентября. Часто усталые пехотинцы, вступавшие в деревни после дневного марша, узнавали, что предназначенные для них квартиры уже заняты кавалеристами. Последние должны располагаться вне населенных пунктов, однако они проявляли нервозность по поводу своих эшелонов со снабжением и фуражом для лошадей и, чтобы не упустить предназначенных им грузов, «постоянно размещались», по свидетельству кронпринца, в прошлом кавалериста, в местах, выделенных для пехоты. Он же неожиданно свидетельствует и о следующем: «Они всегда останавливались и оказывались на пути пехотинцев, когда дела на фронте шли из рук вон плохо».

1 сентября армия Клюка получила неприятный сюрприз. Она вошла в соприкосновение с арьергардами англичан, которые непонятно каким образом — в военной сводке Клюка говорилось об их «отступлении в совершенном беспорядке» — вдруг набросились на немцев и задали им хорошую взбучку. Весь день в лесах под Компьеном и Виллер-Котре шли ожесточенные бои. Английские арьергарды сдерживали врага, а в это время основная часть экспедиционного корпуса опять ушла от преследования, к величайшему гневу Клюка. Отложив отдых, в котором «очень нуждалась» его армия. Клюк на следующий день вновь приказал выступать, на этот раз войска несколько изменили направление и взяли западнее, надеясь обойти англичан. Однако те снова ускользнули. Это было 3 сентября. Шансов прикончить их не осталось. Напрасно потеряв время и людей, пройдя лишние десятки километров, Клюк, настроение которого окончательно испортилось, возобновил марш на восток, преследуя французов.

«Наши люди дошли до крайности, — записал один германский офицер в своем дневнике 2 сентября. — Солдаты валятся от усталости, их лица покрыты слоем пыли, мундиры превратились в лохмотья. Одним словом, они выглядят как огородные пугала». После четырех дней марша, по 40 километров в сутки, по дорогам, испещренным воронками от снарядов, через завалы из срубленных деревьев «солдаты шли с закрытыми глазами и пели, чтобы не уснуть на ходу. И только уверенность в близкой победе и предстоящий триумфальный марш в Париже поддерживали в них силу... Без этого они упали бы и здесь же моментально уснули». В дневнике говорится и о проблеме, принявшей серьезный характер во время германского наступления, особенно в восточных районах, когда армии Бюлова и Хаузена проходили через Шампань. «Они напиваются до предела, но только пьянство поддерживает их силы. Сегодня после смотра генерал пришел в бешенство. Он решил пресечь это повальное пьянство, но мы его упросили не принимать жестких мер. Если мы будем слишком суровы, армия откажется двигаться. Для преодоления ненормальной усталости нужны ненормальные стимулы». «Мы наведем порядок в частях, когда прибудем в Париж», — пишет с надеждой этот офицер, не подозревая, очевидно, о новом направлении марша.

Во Франции, как и в Бельгии, немцы осквернили и покрыли позором пройденный ими путь. Они сжигали деревни, расстреливали мирных граждан, грабили и разоряли дома, в жилых комнатах держали лошадей, уничтожали сады. На семейном кладбище семьи Пуанкаре в Нюбекуре вырыли отхожие места. И корпус Клюка, проходя через Санлис, в 40 километрах от Парижа, расстрелял мэра города и заложников — мирных граждан. На камне, установленном в поле, неподалеку от города, в том месте, где они похоронены, высечены их имена:

Эжен Оден — мэр

Эмиль Обер — дубильщик

Жан Барбье — возчик

Люсьен Коттро — официант

Пьер Девер — шофер

Ж.-Б. Элиз Поммье — подручный пекаря

Артур Реган — каменотес.

2 сентября вечером Мольтке начал беспокоить фланг армии Клюка, обращенный к Парижу. Он издал новый общий приказ. Как и в случае с левым крылом, главнокомандующий вновь проявил нерешительность. Он одобрил действия Клюка, приказав 1-й и 2-й армиям «гнать французские войска на юго-восток, в сторону от Парижа». В то же время он пытался предупредить возможную опасность, дав указание армии Клюка следовать «в эшелоне позади 2-й армии и принять все меры для защиты войск с фланга».


В эшелоне! Это для Клюка было худшим оскорблением, чем оказаться под командованием Бюлова, как однажды приказал главный штаб. Этот Аттила с мрачным лицом, с винтовкой в одной руке и с револьвером в другой задавал темп наступлению германских армий на правом фланге и не собирался плестись у кого-нибудь в хвосте. Он издал свой приказ для 1-й армии: «Продолжить завтра (3 сентября) движение к Марне, чтобы заставить французов отходить в юго-восточном направлении». По его мнению, защита флангов, открытых со стороны Парижа, могла быть с успехом выполнена двумя наиболее слабыми частями: IV корпусом резервистов, в котором не хватало одной бригады, оставленной в Брюсселе, и 4-й кавалерийской дивизией, понесшей значительные потери в бою с англичанами 1 сентября.

Капитан Лепи, офицер кавалерийского корпуса Сорде, 31 августа вел разведку к северо-западу от Компьена. В этот день армия Клюка повернула влево. Лепи вдруг увидел на небольшом расстоянии от себя вражескую кавалерию, состоявшую из 9 эскадронов, вслед за которыми минут через пятнадцать показались колонны пехотинцев, артиллерийские батареи, фургоны с боеприпасами и рота самокатчиков на велосипедах. Разведчик заметил, что войска двинулись не на юг к Парижу, а по дороге к Компьену. Так Лепи, сам того не зная, стал свидетелем исторического маневра. Капитан лишь торопился скорее передать в штаб донесение об уланах, которые поменяли остроконечные каски на английские матерчатые кепи. «К местным жителям они обращались на ломаном французском языке и, спрашивая, как проехать в то или иное место, говорили: «Инглиш, инглиш...» Информация о направлении движения немцев пока мало что значила для французского главного штаба. По мнению его руководителей, врага привлекал Компьен и расположенный поблизости замок. Немцы все еще могли выйти из этого района на дороги, ведущие к Парижу. Сведения о двух колоннах противника, сообщенные Лепи, еще ничего не говорили о характере движения армии Клюка в целом.

31 августа французы, так же как и немцы, поняли, что кампания вступает в критическую фазу. Второй план французского штаба от 25 августа о перемещении центра тяжести на левый фланг в попытке остановить наступление правого крыла германских армий потерпел провал. 6-я армия, которая вместе с англичанами должна была держать фронт вдоль реки Соммы, не выполнила поставленной перед ней задачи. Теперь этой армии, по признанию Жоффра, предстояло «прикрывать Париж». Англичане, говорил по секрету французский главнокомандующий, «не хотят идти вперед», и поэтому 5-й армии, преследуемой Клюком, грозило окружение. Действительно, вскоре поступили сообщения о том, что ударные части германской кавалерии вклинились в промежуток между 5-й армией и Парижем, который образовался в результате отвода английских войск. Как заявил полковник Пон, начальник оперативного отдела штаба Жоффра, «по-видимому, мы не сможем сдержать наступление правого крыла германских армий ввиду отсутствия войск, необходимых для отражения маневра охвата».

Возникла потребность в новом плане. Теперь главное заключалось в том, чтобы выстоять. Жоффр провел совещание со своими двумя заместителями — Бенином и Бартело, старшими офицерами оперативного отдела. Горячий ветер событий принес новую идею, подхваченную сторонниками наступательной стратегии, — «выстоять», пока французские армии не стабилизируют фронт, чтобы с этих позиций затем перейти к активным действиям. Между тем, по общему признанию офицеров главного штаба, немцы в результате наступления растянут свои силы на огромной дуге от Вердена до Парижа. На этот раз французские генералы предлагали ударить в центр германских армий и разрезать их пополам. Это была прежняя стратегия «плана-17», однако на этот раз поле боя перемещалось в сердце Франции. Неудача означала бы не просто отступление войск от границы, а поражение Франции в войне.

Вопрос заключался в том, как быстро удастся осуществить этот «прорыв». И где — на уровне Парижа, в долине Марны? Или следует отступить еще дальше, на линию, расположенную в 60 километрах — позади Сены? Продолжать отступление — тогда немцы захватят новые территории, однако барьер Сены дал бы армиям передышку, остановил преследовавшего их врага, французские войска обрели бы силы. Поскольку немцы поставили себе цель уничтожить французские армии, «главной задачей, — доказывал Белин, — будет сохранение наших войск». Проявить «благоразумие», перегруппироваться за Сеной — в этом заключался национальный долг и наиболее правильный курс, который привел бы к срыву замыслов врага. Белина поддерживал красноречивый Бартело. Жоффр слушал — и на следующий день издал Общий приказ № 4.

Наступило 1 сентября, канун годовщины Седана, а перед Францией открывались такие же трагические перспективы, как и в то время. Французский военный атташе официально подтвердил сообщение о разгроме русских под Танненбергом. Тон Общего приказа № 4 по сравнению с приказом, последовавшим после поражения на границах, был не такой уверенный и не отражал прежнего оптимизма генерального штаба — прошла неделя, а немцы захватывали все новые и новые территории.

3, 4 и 5-й армиям предписывалось продолжать отступление «в течение некоторого времени». Главный штаб, ставя задачу о выходе на оборонительные рубежи вдоль Сены и Обы, «не счел нужным подчеркивать, что этот маневр будет завершен». «Как только 5-я армия избавится от угрозы окружения», остальные армии «возобновят наступление», но в противоположность предыдущему приказу не указывалось ни место, ни сроки проведения этой операции. Однако в нем содержались указания, способствовавшие успеху следующего сражения: из армий под Нанси и Эпиналем выделялись подкрепления для поддержки нового наступления. Этот документ говорил также о «мобильных подразделениях парижского гарнизона, которые, возможно, примут участие в общей операции».

Как этот документ, так и многие другие послужили предметом длительных ожесточенных споров между сторонниками Жоффра и Галлиени, когда выяснялись истоки битвы под Марной. Разумеется, Жоффр имел в виду генеральное сражение вообще, а не битву в известном месте и в определенное время. Операция, планировавшаяся им, должна была начаться после того, как германские войска окажутся в «вилке между Парижем и Верденом», а французские армии вытянутся в виде слегка изогнутой дуги, проходящей через центр Франции. Жоффр думал, что у него в запасе еще неделя для подготовки наступления. Мессими, приехавший попрощаться с ним 1 сентября, услышал от него о наступлении, которое намечалось на 8 сентября. Жоффр предлагал назвать его «битвой под Бриенн-ле-Шато». Этот город, расположенный в 40 километрах за Марной, когда-то был свидетелем победы Наполеона над Блюхером. Может быть, Жоффр считал это место хорошим предзнаменованием. В армии, вынужденной отступать перед страшной тенью приближавшегося врага, царило мрачное настроение, и на Мессими произвело сильное впечатление хладнокровие, спокойствие и уверенность ее главнокомандующего. Однако Парижу от этого было не легче — армии, отступающие за Сену, могли сделать его легкой добычей врага.

Жоффр прибыл к Мильерану и нарисовал ему безрадостную картину военной обстановки. «Ускоренный» отход английских войск обнажил левый фланг армии Ланрезака, поэтому отступление придется продолжать до тех пор, пока его части не выйдут из соприкосновения с противником. Монури было приказано отступать к Парижу и там «вступить во взаимодействие» с Галлиени, однако Жоффр не сказал ни слова о том, собирается ли он включить 6-ю армию в состав войск Галлиени. Колонны противника несколько изменили направление и движутся в стороне от города. Это может дать небольшую передышку. Тем не менее он «решительно и настоятельно» потребовал, чтобы правительство «без промедления» покинуло Париж в этот же вечер или в крайнем случае завтра.

Галлиени, узнав о таком повороте дел от пришедших в отчаяние министров, отправился с визитом к Жоффру. Последний каким-то образом избежал разговора с Галлиени, но губернатор Парижа просил передать главнокомандующему следующее: «Мы не в состоянии оказать должное сопротивление. Генерал Жоффр должен понять, что, если Монури не выдержит, Париж падет. К гарнизону столицы необходимо добавить три боевых корпуса». В тот же день Жоффр сам прибыл к Галлиени и сообщил о своем согласии предоставить в его распоряжение армию Монури; она будет представлять собой подвижные части укрепленного района Парижа. Такие войска по традиции не включались в подчинение действующей армии и по требованию начальника укрепленного района могли не участвовать в крупных операциях фронта. У Жоффра не было никакого желания отказаться от них. На другой день он предпринял ловкий маневр, потребовав от военного министра поручить ему, как главнокомандующему, общее руководство обороной Парижа, чтобы «иметь возможность использовать подвижные части гарнизона, в случае необходимости, для выполнения общих оперативных задач». Мильеран, находившийся под влиянием Жоффра не меньше своего предшественника Мессими, согласился и издал 2 сентября соответствующий приказ.

Наконец Галлиени получил в свое распоряжение армию. Войска Монури, перешедшие под его командование, состояли из одной регулярной дивизии, входившей в VII корпус, бригады марокканских солдат и четырех резервных дивизий — 61-й и 62-й под командованием генерала Эбенера, первоначально находившихся в Париже, а также 55-й и 56-й дивизий, доблестно сражавшихся в Лотарингии. Они тоже были укомплектованы резервистами. Жоффр согласился добавить к гарнизону столицы первоклассную 45-ю дивизию зуавов из Алжира, которая, между прочим, не находилась под его командованием, она в это время выгружалась из эшелонов в Париже. Кроме того, главнокомандующий выделил на помощь столице из действующей армии еще один полевой корпус. Подобно Клюку, он выбрал для этого потрепанный в боях IV корпус 3-й армии, понесший катастрофические потери в Арденнах. Его пополнили, а затем перебросили из-под Вердена, где стояла 3-я армия, в Париж вопреки предположениям Клюка об отсутствии резервов у французов. Как сообщили Галлиени, IV корпус должен был прибыть в Париж по железной дороге между 3 и 4 сентября.

Галлиени немедленно после получения устного согласия Жоффра дать ему 6-ю армию выехал на север, чтобы познакомиться с приданными ему войсками. Слишком поздно, думал он, глядя на запрудивших дороги беженцев, направлявшихся в Париж. На их лицах он читал «ужас и отчаяние». На северо-востоке, в Понтуазе, неподалеку от Парижа, куда подходили 61-я и 62-я дивизии, царили неразбериха и паника. Солдаты, которым пришлось при отступлении участвовать в ожесточенных боях, шли усталые, многие из них были в крови и бинтах. Посовещавшись с генералом Эбенером, Галлиени отправился в Крей на Уазе, в 50 километрах севернее Парижа, где встретился с Монури. Он приказал ему взорвать мосты через Уазу при отходе к Парижу, сдерживать, насколько возможно, натиск противника и ни в коем случае не допустить, чтобы враг оказался между его войсками и столицей.

В столице, куда он поспешил вернуться, Галлиени ждало более радостное зрелище, чем беженцы, — великолепные зуавы 45-й дивизии маршировали вдоль бульваров, направляясь на отведенные им места на позициях. Своими яркими куртками и шароварами, трепетавшими на ветру, они произвели сенсацию и немного повеселили и подбодрили парижан.

Однако в министерствах ощущалась гнетущая атмосфера. Мильеран сообщил президенту о «безрадостных» фактах: «Нашим надеждам не суждено сбыться... Мы отступаем по всему фронту: армия Монури отходит к Парижу...» Как военный министр Мильеран отказался взять на себя ответственность за безопасность правительства, если оно не покинет завтра, к вечеру 2 сентября, Париж. Пуанкаре переживал «самый печальный момент» в своей жизни. Было решено переехать в Бордо всем без исключения, чтобы общественность не делала выпадов в отношении личных качеств тех или других министров.

Галлиени, возвратившийся в Париж в тот же вечер, узнал от Мильерана, что вся военная и гражданская власть в жемчужине европейских городов, подвергшегося угрозе осады, переходит в его руки. «Я останусь один, если не считать префекта Сены и префекта полиции», который, как выяснил Галлиени, приступил к исполнению своих обязанностей не более часа тому назад. Прежний префект, Эннион, узнав об отъезде правительства, наотрез отказался оставаться в городе. Получив официальное распоряжение, что префекту надлежит быть в городе во время осады, он подал в отставку «по причине плохого здоровья». Для Галлиени отъезд правительства означал по меньшей мере одно преимущество — прекратили свою болтовню проповедники идеи открытого города: они лишились юридической зацепки, и военный губернатор теперь мог беспрепятственно заниматься вопросами обороны столицы. Он предпочел бы обойтись без министров, однако «одному или двоим из них следовало бы остаться в столице для приличия». Это было несправедливостью по отношению к тем, кто не хотел покидать осажденный город, но Галлиени испытывал к политическим деятелям безграничное презрение.

Полагая, что немцы подойдут к воротам города через два дня, Галлиени и его штаб всю ночь не спали, разрабатывая диспозиции для боев севернее города, между Понтуазом и рекой Урк, то есть на фронте протяженностью в 60 километров. Урк — небольшой приток Марны, впадающий в нее восточнее Парижа.

В тот же вечер в главный штаб поступила информация, которая могла бы избавить правительство от необходимости бежать из столицы. Днем капитану Фагальду, офицеру разведки 5-й армии, принесли портфель. Он принадлежал германскому кавалерийскому офицеру армии Клюка. Автомобиль, в котором ехал этот офицер, обстрелял французский патруль. В портфеле убитого немца были различные документы, в том числе карта с пятнами крови, показывающая ход наступления каждого корпуса Клюка и пункты, которые должны быть достигнуты в конце каждого дневного перехода. Армия, как следовало из карты, двигалась в юго-восточном направлении от Уазы к Урку.

Главный штаб правильно истолковал смысл находки капитана Фагальда. Клюк намеревался проскользнуть между 5-й и 6-й армиями, пройдя неподалеку от Парижа с тем, чтобы обойти и смять левый фланг основных французских сил. Офицеры главного штаба пришли к заключению, что Клюк временно отказался от штурма Парижа, однако никто из них не шевельнул пальцем, чтобы изложить эти выводы правительству. На следующее утро полковник Пенелон, офицер главного штаба по связи с президентом, сообщил Пуанкаре новость об изменении движения армии Клюка. Но никаких предложений Жоффра о том, что правительству не следует покидать город, он не привез. Напротив, главнокомандующий просил обратить внимание правительства на необходимость отъезда, поскольку намерения Клюка неясны, а его части уже вышли к Санлису и Шантийи, в 30 километрах от столицы. Очень скоро Париж окажется под прицелом германских орудий. Трудно сказать, какое значение придали Пуанкаре и Мильеран этому маневру Клюка, но во время войн и кризисных ситуаций обстановка не кажется такой определенной и ясной, как многие годы спустя. Паническая спешка охватила всех. Пройдя сквозь агонию принятия решения, правительство не находило сил, чтобы изменить его. Мильеран, во всяком случае, твердо стоял за отъезд.

Наступило 2 сентября. День Седана. Это были «страшные минуты». «Горе и унижение» президента достигли предела, когда стало известно, что правительство покинет столицу в полночь, тайно, а не днем, на виду парижан. Кабинет настаивал: присутствие президента, с юридической точки зрения, обязательно в месте пребывания правительства. Даже просьба мадам Пуанкаре оставить ее в Париже, чтобы она смогла продолжать работу в госпитале, выполняя свой гражданский долг, получила решительный отказ. На морщинистом лице посла США Майрона Геррика, пришедшего попрощаться с министрами, заблестели слезы. Геррику, как и многим другим людям, находившимся тогда в Париже, «страшный натиск немцев» казался, как писал он своему сыну, «почти неотразимым». Германское правительство посоветовало ему переехать из столицы в провинцию — во время боев могли быть «разрушены целые кварталы». Тем не менее он захотел остаться и пообещал Пуанкаре взять музеи и памятники под защиту американского флага, как бы «охраняя их от имени всего человечества». В этот период отчаяния, крайнего физического и морального напряжения, посол предложил (если враг подойдет к стенам города и потребует капитуляции) выйти навстречу немцам и вступить в переговоры с германским командующим или с самим кайзером, если это окажется возможным. Как хранитель собственности германского посольства в Париже, принявший на себя эти обязанности по просьбе Германии, он имел право требовать, чтобы его выслушали. Позднее, когда в дружеском кругу подсчитывали тех, кто оставался в Париже в начале сентября, Галлиени говорил им: «Не забудьте о Геррике».

В 7 часов вечера Галлиени поехал попрощаться с Мильераном. Военное министерство на улице Святого Доминика выглядело «печальным, темным и заброшенным». По двору двигались огромные фургоны, набитые до отказа архивами, отправляемыми в Бордо. Все остальное сжигалось. Эвакуация проходила в «мрачной» атмосфере. Галлиени, поднявшись по неосвещенной лестнице, увидел министра одного в пустой комнате. Теперь, когда правительство уезжало, Мильеран, не колеблясь, ставил Париж и всех, кто в нем находился, под огонь вражеских пушек. Галлиени, отлично понимавший свою задачу, выслушал практически бесполезный для себя приказ защищать Париж «до предела».

«Понимает ли г-н министр значение слов «до предела»? — спросил Галлиени. — Они означают развалины, руины, взорванные мосты в центре города».

«До предела», — повторил министр. Попрощавшись, он посмотрел на Галлиени так, как смотрят на человека, которого, вероятно, видят в последний раз. Сам Галлиени был «уверен, что погибнет, оставаясь в этом городе».

Несколькими часами позже министры и члены парламента в темноте, в полной секретности, которой многие из них стыдились, несмотря на то, что сами приняли решение об этом, сели в поезд, направившийся в Бордо, сопроводив этот бесславный поступок благородным обращением к гражданам Парижа. «Сражаться и выстоять, — говорилось в нем. — Такова главная задача дня. Франция будет стойко сражаться, Англия в это время блокирует Германию, перерезав ее морские коммуникации, а Россия нанесет решающий удар в сердце Германской империи!» Для того чтобы французское сопротивление стало бы еще более эффективным, а французы дрались с еще большим «порывом», правительство временно переезжало туда, где оно сможет уверенно поддерживать постоянный контакт со всей страной. «Французы, достойно выполним свой долг в эти трагические дни. Мы добьемся окончательной победы несгибаемой волей, стойкостью, мужеством и презрением к смерти!»

Галлиени опубликовал лишь короткое сообщение, имевшее целью пресечь распространение слухов о том, что Париж становится открытым городом, и сказать людям правду о действительном положении дел. На следующее утро на улицах города он приказал расклеить прокламации.

«Армии Парижа. Гражданам Парижа.

Члены правительства республики покинули Париж, чтобы дать новый стимул обороне страны. Я получил мандат защищать Париж от захватчика. Я исполню свой долг до конца.

Париж, 3 сентября 1914 год.

Военный губернатор Парижа, командующий армией Парижа Галлиени».

Это был сильный удар для жителей столицы, ставший больнее оттого, что главный штаб выпускал невразумительные сводки, ничего не сообщавшие о резком ухудшении военной обстановки. Правительство, как могло показаться, вдруг решило без веских причин переехать в другой город. Его ночное бегство произвело болезненное впечатление, которое не сгладилось оттого, что французы с давних пор любили город Бордо. Над правительством насмехались, его стали называть «говядиной по-бордоски», и, следуя примеру своего правительства, толпы людей начали осаждать вокзалы; это обстоятельство послужило причиной появления пародии на «Марсельезу».

К вокзалам, граждане!
Садитесь скорее в вагоны!

Военное управление Парижа переживало «черные дни». Войска отступали от города на севере и на востоке, поэтому вопросы о том, сколько времени удастся продержаться и когда следует рвать 80 мостов, расположенных в районе Парижа, вызывали мучительное беспокойство. Командующие каждым сектором обороны, пропустив предварительно свои войска, немедленно предлагали уничтожить эти мосты для того, чтобы уйти от преследовавшего их противника. Главный штаб приказывал не оставлять врагу ни одного целого моста и в то же время хотел сохранить их для будущего наступления своих армий. В этом районе действовали три командования — Галлиени, Жоффра и Джона Френча. Географически английские войска занимали район, расположенный между двумя французскими армиями. После визита Китченера Френч сделал все возможное, чтобы доказать свою полную независимость от кого угодно. Саперы, дежурившие у мостов, приходили в недоумение от противоречивых приказов. «Это кончится катастрофой», — доносил генералу Хиршауэру офицер саперных войск.

К вечеру 2 сентября англичане вышли к Марне и форсировали ее на следующий день. За Компьеном солдаты догадались, что они идут не по заранее намеченным маршрутам и что движение армии совсем непохоже «на отход из стратегических соображений», как им говорили офицеры. Их базы в Булони и Гавре к этому времени уже были эвакуированы, и все запасы и люди сейчас находились в Сен-Назере в устье Луары.

Находившаяся на расстоянии дневного марша от англичан 5-я армия все еще не избавилась от угрозы окружения. Стояла сильная жара, и во время погони как преследователи, так и их добыча начали выбиваться из сил. После битвы под Гюизом 5-я армия проходила маршем по 30—35 километров в день. По пути ее следования банды дезертиров грабили деревенские дома и распространяли панические слухи о германском терроре. Дезертиров ловили и казнили. Ланрезак считал, что ни одна армия еще не испытывала таких мук. В то же время один английский офицер сказал об экспедиционном корпусе: «Я бы никогда не поверил, что люди могут так уставать, так голодать и все же оставаться живыми». Пытаясь найти какую-то надежду, Генри Вильсон в те дни говорил полковнику Уге: «Немцы слишком торопятся. Они ведут преследование в спешке. Все натянуто до предела. Они обязательно сделают крупную ошибку, и тогда мы возьмем свое».

Вплоть до этой минуты ни Жоффр, ни его советники из главного штаба, знавшие о повороте Клюка к востоку, не считали возможным или своевременным нанести удар по флангу германской армии. После того как Клюк изменил направление, преследуя англичан, французский главный штаб начал осторожно думать о том, не собирается ли германская армия возобновить наступление на Париж. Тем не менее все помыслы устремились не на Париж, а к Сене, где намечалось генеральное сражение, которое, однако, могло бы состояться лишь после стабилизации линии фронта. После дальнейших тщательных консультаций в главном штабе было решено продолжить «отступление войск, уже длившееся несколько дней», что позволило бы выиграть время для переброски подкреплений с правого фланга французских армий. Несмотря на риск, связанный с дальнейшим ослаблением и без того непрочного фронта вдоль Мозеля, главнокомандующий все же взял по корпусу от 1-й и 2-й армий.

Это решение он отразил в секретных инструкциях от 2 сентября; предназначенных для командующих армиями, в которых Сена и Оба были указаны в качестве исходных рубежей. Целью отступления, указывал Жоффр, «является выход из соприкосновения с противником и последующая перегруппировка сил». После выполнения этих задач и подхода подкреплений с востока армии должны будут «перейти в наступление». Английским войскам будет предложено «участвовать в названной операции». Гарнизон Парижа, по планам главного штаба, начнет наступление в направлении города Мо, то есть против фланга Клюка. Пока не указывая даты, Жоффр лишь упомянул, что отдаст распоряжение «через несколько дней». Командиры получили приказ принять «драконовские меры» против дезертиров и обеспечить организованное отступление войск. Жоффр призвал своих подчиненных проявить понимание обстановки и мобилизовать все свои силы. От этой битвы, разъяснял главнокомандующий, «зависит безопасность всей страны».

Галлиени, получив приказ Жоффра, осудил этот план за то, что он был «отклонением от реальности» и потому что в жертву приносился Париж. Как считал губернатор столицы, темп немецкого наступления не позволил бы французским армиям закрепиться на Сене и перегруппироваться. В штаб Галлиени поступали лишь отрывочные сведения о марше Клюка в юго-восточном направлении. Сообщений же о чрезвычайно великой находке капитана Фагальда пока еще не было. Вечером 2 сентября Галлиени, ожидавший вражеского штурма, провел ночь в штабе, расположившемся теперь в лицее Виктора-Дюрю, женской школе, находившейся напротив Дома Инвалидов. Здание, скрытое среди деревьев и изолированное от улицы, имело меньше входов и выходов, чем Дом Инвалидов, и поэтому его было легче охранять. У дверей стояли часовые, телефонные провода связывали штаб с командирами всех дивизий в укрепленном районе Парижа. Оперативный и разведывательный отделы имели свои помещения, здесь же находилась столовая, в некоторых классах поставили койки, превратив их в спальни. Галлиени, наконец, смог, к своей радостиг переехать в «настоящий армейский штаб, как на фронте».

На следующее утро ему уже точно стало известно о движении армии Клюка к Марне, мимо Парижа, Лейтенант Ватто, летчик парижского гарнизона, видел во время разведывательного полета, как вражеские колонны «скользили с запада на восток» в направлении долины Урка. Позднее эти сведения подтвердил другой летчик.

В комнате Второго бюро штаба Галлиени среди офицеров чувствовалось какое-то особенное возбуждение. Полковник Жиродон, получивший ранение на фронте, но «считавший себя годным к штабной работе», глядел, полулежа в кресле, на большую настенную карту, на которой цветные флажки указывали движение вражеских войск. Начальник штаба генерал Клержери вошел в комнату как раз в то время, когда от авиаторов поступили данные воздушной разведки. Флажки вновь передвинули, и путь частей Клюка теперь прослеживался совершенно четко. Клержери и Жиродон воскликнули в один голос: «Они же подставляют нам фланг!»










Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.