• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Строительство русских каменных православных храмов началось в 989–996 годах возведением в Киеве Десятинной церкви.

Конечно же, строили эту церковь греческие мастера. Но для нашего разговора важно другое.

Уже в одиннадцатом веке строительство каменных (и деревянных, естественно) православных храмов приняло в Киевской Руси массовый характер. Это было удивительно. Это поражало всех, кто бывал по разным делам в русских городах, особенно в Киеве. Побывавший здесь в том же веке северогерманский хронист Адам Бременский (умер в 1081 году) в сочинении «Деяния епископов Гамбургской церкви» назвал Киев «соперником Константинополя». А древнерусский писатель Иларион, первый киевский митрополит из русских (до него митрополитами назначались византийские священнослужители) написал, обращаясь к Владимиру в «Слове о законе и благодати»: «Встань, о честная глава, из гроба твоего, встань, отряхни сон!.. Посмотри же и на город, величием сияющий, посмотри на церкви процветающие, посмотри на христианство разрастающееся, посмотри на блеск города, освещаемого святыми иконами, благоухающего фимиамом, оглашаемого святыми хвалами и божественным пением» (Литература Древней Руси. Хрестоматия. М., 1990, стр. 50).

Красотою Киева восхищались друзья и враги Русской земли. «Ум человеческий не в силах ее обнять», — написал путешественник Павел Алеппский, посетив Софийский собор в Киеве. В этом восторженном признании нет ничего удивительного, если вспомнить, например, письма в Киев Анны, дочери Ярослава Мудрого, вышедшей замуж за короля Франции и ставшей королевой этой страны. Жизнь парижская началась у нее, как принято у женщин, с тоски. А почему бы не затосковать королеве в стране, где «жилища мрачны, церкви безобразны, нравы ужасны», где никто не понимает глубины и поэтической прелести саг (Анна, как и все дочери Ярослава Мудрого, была образованнейшей женщиной)?! Киев, по общему признанию специалистов, являлся в те годы величественным и прекраснейшим городом, уступавшим по роскоши храмов и дворцов в Европе лишь Константинополю. Парижу было очень далеко до этого богатства и великолепия. И многим другим городам Европы.

Церкви в столице и в других городах Древней Руси являлись, конечно, центрами духовного единения народа. Но они, кроме этого, выполняли роль образовательную: здесь находились книги, здесь работали великие мастера искусств, здесь, в конце концов, пели, восхваляя Бога и дела Его. Ни в коем случае не желая обидеть верующих людей, я выскажу свое мнение о том, что церкви в те века исполняли еще и роль культурного просветителя. Все лучшее, чем богат был человек, чем богата была Русь, находилось в православных храмах.

Греческие зодчие принесли в Восточную Европу сформировавшуюся систему крестово-купольного храма. По такой системе были возведены первые каменные храмы в Киеве — Десятинная церковь и Софийский собор в Киеве. «И все же тринадцать глав Софии киевской, прекраснейшего и наиболее величественного архитектурного памятника Киевской Руси, не находит себе прообраза в Византии, как, впрочем, и ни в какой другой христианской стране, кроме нашей! Незадолго до того выстроенная дубовая София новгородская, вполне самобытное создание русских плотников (сгоревшая, как и многие десятки тысяч деревянных зданий, воздвигнутых на Руси в те времена), была тоже „о тринадцати верхах“. Такое могучее многоглавие — это явление чисто русское, преобразившее облик крестово-купольного храма» (Любимов Л., Искусство Древней Руси. Книга для чтения. М., 1981).

Как уже говорилось выше, русские князья, великие князья, цари, императоры частенько приглашали зарубежных мастеров для строительства и украшения тех или иных сооружений, но здесь, в Восточной Европе, все эти великие мастера работали, пусть и по своим системам, но продолжая традиции древнеславянского зодчества, других видов искусства. Этот творческий процесс нельзя назвать заимствованием в полном смысле слова, это было взаимно обогащающее проникновение одной системы ценностей в другую, и наоборот. Об этом писали все исследователи и историки русского искусства. И именно этот факт позволял русским повелителям со спокойной душой призывать, иной раз за крупное вознаграждение, любых мастеров без опасения, что они могут изменить русского человека, русский народ, его душу — русский дух.

Великолепные каменные церкви строились уже в XI веке и в других городах Древнерусского государства. В Чернигове был возведен собор Спаса, по внутреннему убранству и изысканной роскоши не уступавший Софийскому собору в Киеве. Сын Ярослава Мудрого, Владимир, приказал возвести в Новгороде мощный пятиглавый Софийский собор. В Смоленске, Полоцке и других городах строились чудесные храмы. Здесь рождались уникальные архитектурные школы и школы живописи. Все они были русские. Киевское искусство, естественно, влияло на них. Но каждая из этих школ отличалась и от киевской, и от школ других русских земель местным колоритом, местным звучанием форм и линий, красок и самого творческого мышления. В XII веке, когда значение Киева во всех сферах жизни понижалось с каждым десятилетием и даже с каждым годом, эта разница увеличивалась, но русское оставалось стержневым в храмостроительстве, в живописи, в прикладном искусстве.

В XII веке центр русской государственности переместился в Заокскую землю, в Ростово-Суздальскую Русь.

Здесь уже в X веке строились необыкновенной красоты деревянные храмы, от которых остались лишь восторженные воспоминания летописцев. Это — обидно. Много врагов было у русских людей, у русских князей. О них мы говорили вкратце. Но об одном враге мы еще не сказали. Об огне, который постоянно, регулярно, с тупым упрямством морской волны, только огненной и кровожадной, налетал на деревни русские и села, на большие и малые города и уничтожал дело рук человеческих — величайшие произведения деревянного храмостроительства. Обидно. И не понятно, почему русские люди не научились бороться с огнем, так как это сделали, например, те же японцы: в Стране восходящего солнца до сих пор сохранились деревянные храмы тех далеких веков. У меня есть одно версионное объяснение этому странному явлению русской действительности. О нём я расскажу в очерке о русском Золотом веке.

В 1160 году огонь уничтожил возведенную веком ранее деревянную церковь в Ростове, но еще в 1152 году в Ростово-Суздальской земле была возведена каменная церковь святых Бориса и Глеба в Кидешке, а в Переславле-Залесском — собор Спасо-Преображения, а в 1164 году во Владимире знаменитые «Золотые ворота», а в 1165 году — на Нерли возвели церковь Покрова, а в 1185–1189 годах в том же Владимире — Успенский собор…

Этот список можно продолжать долго. Сама идея иметь в каждом селе, чуть ли не на каждой улице города свою церковь пришлась русским людям по душе. Они здесь и отогревали души свои, никогда не купавшиеся в беспечности счастья.

В очерке «Русское Возрождение» я рассказал о том, как русский люд справился с ордынской бедой. Стоит лишь отметить, что Русская православная церковь сыграла в этом огромную роль, в чем большую подмогу ей и русским людям оказала сама идея иметь свою церковь в каждом селе и чуть ли не на каждой улице города. Там, в церкви, русский дух незримо витал, там он людям помогал не забыть себя, не забыть русское в себе. Церковное строительство (деревянное) не прекращалось на Руси даже в первые десятилетия после вторжения в Восточную Европу ордынских тумэнов. Некоторые историки, расхваливая на все лады дело Чингисхана и его преемников, пытаются убедить неискушенных читателей в том, что, мол, золотоордынские ханы проводили в Восточной Европе (как и в других завоеванных ими странах) мудрую религиозную политику, отличаясь завидной веротерпимостью. Да, это были крупные политики. Они понимали, что, тронув русскую церковь, они взорвут притихшую энергию русской души. Они бы взорвали её, и пользы от этого не было бы никому: ни русским, обессилевшим от междоусобицы, борьбы со степняками и поражения от ордынцев, ни самим ордынцам, силы которых подтачивала внутренняя междоусобица, начавшаяся еще в последние годы жизни Чингисхана. Ханы Золотой Орды, предоставив русской церкви экономические, да и политические льготы, сделали это из чувства самосохранения. А оно у них было.

Церкви на Руси возводились во все времена, даже в самые атеистические!

Пятилетним мальчишкой я приехал со своей матушкой в подмосковный город Домодедово. В середине пятидесятых годов это был «деревянный город». Лишь в некоторых местах уже стояли двухэтажки, построенные немецкими военнопленными, да дома под облицовочную плитку, построенные нашими родителями. Много было земли домодедовской для жилищного строительства. Стройка здесь активно меняла и по сей день меняет городские пейзажи.

Но вот что удивительно!

Самое лучшее место для возведения какого-нибудь административного здания, либо кинотеатра, либо небольшого, но очень уютного сквера, а позже — роскошнейшего особняка для какого-нибудь богатенького «нового русского» никем никогда не застраивалось. Это действительно место роскошное! Расположено оно на Советской улице, на плоской вершине плато, которое живописно срывается за дорогой к реке Рожай, ласково величаемой всеми домодедовчанами Ро-жайкой. Отсюда хорошо просматриваются местные дали, убегающие на север, к Москве, на запад, к Подольску, на местную чудесной красоты подмосковную пересеченку. Я говорю честно: ещё в школьном раннем детстве мне непонятно было, почему Советская улица прерывается как-то нелогично, раньше времени, и параллельная с ней улица — тоже? Сначала мне казалось, что здесь должна стоять городская пожарка: весь город как на ладони. Потом, повзрослев, но еще не поумнев, я подумал, что это место для горкома партии. А уж когда «новые русские» пошли в разгон, я, редко приезжая в родной город, просто ждал, когда же кто-нибудь из них возьмет это чудо-место. Впрочем, ждал я недолго. Как-то приехал в Домодедово, пошёл пешком на свой Жилпоселок и буквально остолбенел: церковь стоит, да большая, красивая.

Для меня это — загадка, скрывать не буду. Потому что… да что там говорить: на этом месте иной раз даже картошку запрещали сажать местным жителям, хотя казалось, почему бы не посадить картошку, если земля хорошая пустует?!

Не сажали. Ждали. И дождались светлого дня, и поставили красивую церковь в самом красивом месте города, и это правильно. И сейчас, когда я совсем уж редко наведываюсь в Домодедово и вижу эту церковь, мне кажется, что она стояла здесь всегда. Она стояла здесь всегда. В мыслях и надеждах людей, самых разных, в том числе и тех, кто называл себя атеистом…

Передо мной не стоит такая задача: рассказать хотя бы в режиме бегущей строки историю храмостроительства на Руси, в России. Строка будет слишком длинной — на несколько добротных домов — так любили и любят строить церкви на Руси, так много здесь церквей построено! И все они разные, все уникальные. Об одной не скажешь — обидятся люди, не поймут.

Но об одной церкви, хоть и говорил я уже коротко, ещё хочу сказать. А вернее, об одном человеке, советском архитекторе.

Пришло на Русскую землю время революций, жестокое время.

Пришли на Русскую землю победители в той революции. Были они людьми талантливыми в своем деле — победили. А как победили, так и стали перестраивать мир на свой лад. На атеистический лад. О том, почему победили они, да как их Русская земля в лидеры вывела, надо писать в других книгах. Дело это путаное и сложное. В данной книге важно рассказать о том, как храм чудный спасли.

Много храмов порушили воинствующие атеисты в 30-е годы XX века. Бог им судья. Задумали они сокрушить храм Василия Блаженного, самый что ни на есть красивый храм, самый смелый храм, символ русской души.

В эти годы правительства страны и Москвы огромное внимание уделяли реконструкции города. Дело-то было задумано благое. XX век — время автомобилей, поездов, авиации, время невиданного доселе человечеством ускорения всех сфер жизни и деятельности. Скорости менялись от десятилетия к десятилетию. На таких скоростях носиться по узким старым улочкам городов XIX века в XX веке было невозможно.

Но можно ли было уничтожать шедевры прошлого? Ведь прошлое вместе с настоящим и будущим составляют невидимую, но существующую триединую опору жизни. Некогда было думать об этом особо рьяным сторонникам новой жизни. Они предложили известному архитектору П. Д. Барановскому заняться обмером и составлением сметы на снос храма Василия Блаженного. Пётр Дмитриевич сказал так: «Я ничего делать для сноса не буду, а снесете — покончу с собой!» Его тут же отправили в тюрьму. Но храм все-таки сносить не решились.

И стоит он по сей день, и стоять будет, пока жить-поживать будет русская душа, Русская земля.

25 декабря 1812 года Александр I издал манифест «О построении в Москве церкви по имя Христа Спасителя в ознаменование благодарности к Промыслу Божию за спасение России от врагов». В этом же документе извещалось о выдворении из страны армии Наполеона.

Вскоре объявили конкурс на лучший проект храма. Победителем признали А. Л. Витберга. Замысел его был грандиозен. Он предложил возвести храм Христа Спасителя на Воробьевых горах. Сама гора должна была стать нижней частью громадного сооружения.

Россияне с радостью приняли идею увековечить память о победе в Отечественной войне 1812 года, и в Первопрестольную стали поступать со всех концов страны пожертвования разных граждан. Посылали по принципу: кто сколько мог.

12 октября 1813 года на Воробьевых горах прошла торжественная церемония закладки храма. Смелый план Витберга требовал громадных денежных средств, умелой организации сложнейшего дела, и в конце концов построить храм не удалось по многим причинам. В 1827 году строительство на Воробьевых горах прекратилось, но идея не умерла. В 1832 году архитектор К. А. Тон составил новый проект, и 10 сентября 1839 года началось строительство храма на Пречистенской набережной.

Опять со всех концов страны в Первопрестольную стали поступать сбережения. Сорок миллионов кирпичей ушло на возведение храма Христа Спасителя, толщина стен которого достигала 3 метров 20 сантиметров.

26 мая 1883 года храм Христа Спасителя, уникальный памятник народу, победителю в войне 1812 года, был освящен, и прихожане увидели содеянное своими соотечественниками чудо.

Прошло полвека со дня освящения храма Христа Спасителя. Неузнаваемо изменилась жизнь в стране. 5 декабря 1931 года храм Христа Спасителя был взорван.

Минуло ещё более полувека, и люди поняли, что взрывать, убивать прошлое нельзя, потому что, убивая память, убиваешь себя самого. В 1994 году Архиерейский собор Русской православной церкви принял решение восстановить храм Христа Спасителя. Это решение было поддержано народом России, правительством России и Москвы. Закладка храма состоялась 7 января 1995 года. Не прошло и двух лет, как возведение мощного пятиглавого здания было завершено, и строители, а вскоре художники и реставраторы завершили в основном работы по внутреннему убранству храма.

В настоящее время в Москве восстановлено много старых храмов, но не все. И на Русской земле ещё много храмов нужно восстановить…

Некоторые ученые считают, что монастыри издревле исполняли роль средневековых замков-крепостей. Существует и другое мнение не менее авторитетных ученых, утверждающих обратное: монастыри московские и многие российские никакой военной роли в истории страны не сыграли. Кто же прав в этом важнейшем вопросе? С одной стороны, факты свидетельствуют о том, что в боевых действиях крепости-монастыри участвовали не так уж и часто. Но, с другой стороны, те же факты свидетельствуют о том, что разбросанные на ближних и дальних подступах к Москве монастыри внушали всем врагам серьезное опасение. Да и события 1368 года, когда на Москву, к Боровицкому холму, защищенному белокаменной стеной, явился литовский князь Ольгерд с крупным войском, говорят в пользу тех, кто отводит монастырям высокое место в военном деле. Литовцы-то были уверены в легкой победе над юным московским князем Дмитрием Ивановичем. Не знали они и не ведали ничего о строительстве Белокаменной крепости на Боровицком холме. Явились сюда, глянули, ахнули, три дня постояли, штурмовать не стали и убрались восвояси.

На мой взгляд, монастыри все-таки сыграли важную военную роль в истории Руси — России. Дело ведь не в том, сколько раз они отражали нападения врага, а в том, что они — были! Не нападают на сильного. Потому что накладно. Монастыри, представляющие собой мощные фортификационные сооружения, сами по себе пугали налетчиков. Сложное это дело — брать крепости. Навык нужен, время, подготовленные соответствующим образом воины и командиры. А в борьбе с русскими, защищавшими монастыри, нужно еще помнить о неукротимой силе духа, упорстве тех, кто любое поражение, а особенно пленение считали за тягчайший грех. Я коротко расскажу об одном эпизоде русской военной истории, чтобы на примере обосновать вышесказанное.

Там русский дух,

Там Русью пахнет.

(Из русских сказок)

В 1345 году Сергий Радонежский основал в 71 км к северо-востоку от Москвы Троицкий монастырь. Уже в XVI веке он стал важнейшим духовным и культурным центром Московского княжества, великие князья которого при активной поддержке митрополитов всея Руси, московского боярства и столичного люда собирали в единое централизованное государство разрозненные, погрязшие в распре русские княжества. В 1380 году о. Сергий благословил на борьбу с темником Мамаем явившихся к нему в монастырь московского князя Дмитрия Ивановича и его двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского.

Троицкие иноки Александр Пересвет и Родион Ослябя участвовали в Куликовской битве.

В 1540–1550 годы монастырь был огражден каменными стенами. Длина их составляла 1,25 км, в высоту они достигали 8,5–15 м, толщиной были не менее 6,5 м. Мощные стены скрепляли 11 башен. Царь Иван IV Грозный уделял большое внимание строительству крепостных сооружений, неоднократно приезжал в Троицкий монастырь, лично наблюдал за ходом работ.

Монастырь был включён в систему обороны Москвы, являясь главным форпостом на ее подступах с северо-восточной стороны, что говорит об осторожной политике Ивана IV Грозного, которого частенько обвиняют в несдержанности, в переоценке своих возможностей и сил страны, вынужденной (не по прихоти царя, между прочим, а в силу складывающихся обстоятельств, воевать с Литвой, Ливонией и Швецией, с Крымским, Астраханским и Казанским ханствами почти одновременно.

Русское государство, активно сдерживая давление практически со всех сторон, готовилось к великим завоеваниям, предначертанным восточноевропейской державе судьбой.

Эта же судьба ниспослала на Русь великое испытание — Смутное время. В нем особую роль сыграет в очередной раз в истории Руси Троице-Сергиева лавра, в которую «предусмотрительный Василий» Шуйский успел отправить дружины детей боярских, казаков, стрельцов. Они в короткие сроки оборудовали крепостные сооружения, оснастили их всем необходимым «и с помощью усердных иноков успели снабдить монастырь всем нужным для сопротивления долговременного» (Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. V–VIII. Калуга, 1995, стр. 495).

В данном случае чутье не подвело Василия Шуйского. Он догадался, что его противники в борьбе за царский престол попытаются овладеть монастырём…

Отряды польского магната Ян-Петра Сапеги и пана Лисовского подошли к монастырю 23 сентября 1608 года.

Воеводы князь Григорий Долгорукий и Алексей Голохвостов, увидев противника, сделали вылазку, подняли шум и переполох в стане поляков, но не это было важным для них в тот день. Они вовсе не собирались устраивать решающее сражение у стен монастыря с неприятелем, в пять-шесть раз превосходящим русских по численности войска. Налетчики дали возможность жителям монастырских посадов сжечь свои жилища и организованно отступили с мирными жителями и их семьями за стены монастыря. Огонь в посадах трещал по-осеннему звонко, но Сапега и Лисовский и другие знатные поляки не обратили на этот вызывающе злой гул огня никакого внимания. Они руководили своими отрядами, разбивали стены неподалеку от монастыря и готовили послание осажденным. Закончив основные работы по оборудованию своих станов, поляки отправили воеводам послание, в котором призывали русских покориться царю Димитрию (Лжедмитрию II) и клятвенно обещали: «Если мирно сдадитесь, то будете наместниками Троицкого града и владетелями многих сел богатых; в случае бесполезного упорства, падут ваши головы» (Там же, стр. 496).

Подобные же послания получили архимандрит и иноки. Они вышли на площадь и «всенародно» прочитали письма поляков.

Чтобы по достоинству оценить величие подвига защитников монастыря святого Сергия Радонежского, достаточно вспомнить сумбур и хаос, царившие в умах восточноевропейского люда в те годы страшные, разгульные, бедовые, знаковые для могучей державы, преодолевающей сложнейший барьер на пути своем. Сложность ситуации укоренилась даже не во внешних признаках этого полыхающего огнем барьера, через который нужно было перепрыгнуть побыстрее, а во внутренней объективной причине Смутного времени, являющегося своего рода «водоразделом» между двумя эпохами в жизни великой державы, когда Русское национальное государство, отжив свое время, превратилось (пока де-факто) в государство имперского типа, с ярко выраженным сильным центром, очерченным границами Московского княжества и прилегающих к нему областей, и со слабыми в экономическом и политическом отношении окраинами. Это перевоплощение одного государства в другое бесследно никогда, ни у одного народа не проходило, о чем говорят, например, такие имена (и связанные с ними события в истории), как Кир и Дарий I, Цинь Шихуанди и Лю Бан, Сулла и Цезарь, Моде и так далее. Оно всегда сопровождалось напряженной внутренней борьбой на уровнях самых глубинных: на молекулярном уровне, то есть на уровне отдельно взятой семьи, и на атомарном уровне — на уровне отдельно взятого человека.

И он — этот атом любого государства — часто не выдерживал напряжения борьбы с самим собой и взрывался. О последствиях ядерных взрывов люди двадцатого века знают не понаслышке. О последствиях «атомных» взрывов в душах отдельно взятых людей всем любителям исторического чтива тоже хорошо известно. Разрушительная энергия этих двух в чем-то удивительно похожих явлений бытия огромна именно потому, что и в том, и в другом случаях она с трудом поддается управлению. Именно поэтому страшны разного рода смуты и опасны для государства в целом и для отдельно взятого человека — особенно для человека, потому что ему, «взорвавшемуся», оторвавшемуся от всего того, что добрые люди называют «слишком человеческим», мечущемуся по вселенной заразным фантомом, ищущему что-то таинственное — не пойми что, не пойми зачем, — шарахающемуся от себе подобных, заразу несущих, хаос порождающих, взрывающихся то и дело фантомов… потому что этому человеку, не определившемуся, неопределенному, но даже в сумбуре смут не теряющему вкуса к жизни, найти эту жизнь или хотя бы пути к ней практически невозможно.

…В конце сентября 1608 года на территории Восточной Европы было великое множество людей потерявшихся. Они ещё не взорвались (и слава Богу!), но уже потерялись в себе самих. Они не знали, чего хотят, чего не хотят, «что такое хорошо» и «что такое плохо». Перед ними носились разъяренные фантомы, примагничивающие к себе слабых, порождающие взрывоопасную тревогу в душах сильных, и лишь самые сильные не поддавались злому искушению, терпели и в терпении своем находили верные ходы.

В сентябре 1608 года многие города русские покорились Лжедмитрию II. Почему?! Не в данной книге отвечать на этот душевно сложный вопрос. Но покорились! А во многих городах разъедающее дух народа, русский дух сомнение появилось: а вдруг он и впрямь тот самый Дмитрий, сын Ивана IV Грозного, народом, между прочим, любимого!

Слушая послание Сапеги и Лисовского, защитники русского монастыря, прекрасно знавшие о положении в стране, о сомнениях своих соотечественников… не сомневались ни секунды!

«Не страшимся!» — ответили они полякам, да те и сами могли догадаться, глядя на пепел посадов, что защитники русской святыни живыми монастырь не отдадут.

Через день иноземцы приступили к осадным работам, а 3 октября начался обстрел монастыря. Стреляли поляки из 63 пушек беспрерывно, но быстро поняли, что их слабомощная артиллерия не разрушит стены лавры. Это невесёлое открытие не отпугнуло Сапегу и Лисовского. Они, разработали план подкопа и в строгой тайне организовали работу.

Пушки продолжали пальбу, основное войско поляков, не скрывая, вело интенсивную подготовку к штурму, но все это было лишь отвлекающим маневром: мастера минной войны из войска Сапеги и Лисовского углубились в землю и стали сооружать подкоп под стены лавры. Днем 13 октября в стане поляков была пьянка. Чужеземцы, подготовив необходимое количество штурмовых лестниц, тарас (плетёные корзины на колесах, исполняющие роль щитов для атакующих колонн), щиты рубленые, тоже на колёсах с бойницами для стрельбы, теперь расслаблялись, пили, гордо фланируя по своему стану. Попили они вина заморского, отдохнули. Под вечер пушки поляков усилили огонь. Сразу с заходом солнца чужеземцы под музыку бросились на штурм.

Но застать врасплох оборонявшихся им не удалось. Русские встретили атакующих дружными залпами пушек и пищалей, и поляки, не достигнув стен, побросав лестницы и тарасы, отступили с большими потерями. Сапега и Лисовский, как ни в чем не бывало, утром послали своих людей к победителям. Русские в это время собирали богатые трофеи. Поляки подъехали к ним на безопасное расстояние и предложили новые, более выгодные условия сдачи монастыря. И опять был отказ, а затем штурм, утренний сбор трофеев, новые условия…

Прошла неделя. 19 октября русские без приказа начальников устроили вылазку, но неудачно. Еще через шесть дней поляки глубокой ночью пытались овладеть монастырем, и вновь русские были начеку.

Долгорукий и Голохвостов почувствовали неладное в поведении противника и решили узнать, что задумал враг. В Мишутинском овраге русские разведчики добыли языка — литовского ротмистра Брушевского. Тот поведал под пыткой тайну Сапеги: поляки готовят подкопы! Вскоре к воеводам привели еще одного языка, раненого казака; тот указал место подземных работ. Не мешкая, Долгорукий и Голохвостов выработали контрмеры. Русский умелец, «зело искусный» в горном деле, монастырский слуга Корсаков сделал под башнями «слухи», ямы, в которых постоянно находились воины, внимательно слушавшие голоса и стуки людей, копающих землю в глубине. Осаждённые под его руководством соорудили ход из-под стены в ров для внезапной атаки, которую тщательно готовили воеводы.

И в ночь на 9 ноября русские с трех сторон напали на врага. Они овладели мельницей, нашли неподалёку от неё подкоп. Двое смельчаков Шилов и Слот заложили в него порох. Но поляки контратаковали русских. Разгорелся бой. Шилов и Слот спешили. Они зажгли порох и не успели выбраться из подкопа. Прогремел взрыв. Два мирных русских земледельца остались навеки в толще земли.

А бой продолжался. Воодушевленные защитники монастыря дрались зло и с диким возбуждением. «Не страшимся! Победим! Отомстим!»

В том бою они вывели из строя 1500 человек из войска Сапеги и Лисовского, потеряв убитыми 174 человека и ранеными 66 человек. Русские отбили у врага 8 крупных пушек, много пищалей, самопалов, несколько бочек пороху, другое вооружение; подожгли, отходя в монастырь, туры, разрушили батареи.

Эта крупная победа вынуждала Сапегу и Лисовского изменить тактику осады. Они перестали штурмовать крепость, палить из пушек, окружили крепость плотным кольцом, и началась своего рода позиционная война. Каждая из сторон, отказавшись от активных действий, пыталась выманить противника в выгодное для себя место боя и разгромить его.

Зимняя осада — серьёзное дело! Русский предатель доложил Сапеге о том, что, спустив верхний пруд, поляки оставят монастырь без питьевой воды. Чужеземцы воспользовались этим, но осажденные выкопали у себя пруды и успели запастись водой. Она была грязная, но ее пили, на ней готовили пищу. Зима 1608–1609 годов началась с победы русских. По приказу воевод они налетели на укрепления противника, нанесли ему большой урон в ходе тяжелого долгого, продолжавшегося с переменным успехом боя, отошли за стены крепости. Хорошо началась зима для осаждённых, но какой она была трудной для тех, кто сказал Сапеге и Лисовскому: «Не страшимся!»

В монастыре не хватало дров. Поляки зорко следили за крепостью, убивали дровосеков. Не хватало продуктов, воеводы уменьшали ежедневный паёк. Скученность людей грозила эпидемией. В монастырь пробралась измена! Сначала русских предал Селевин. Его братья, узнав об этом, сражались отчаянно, удивляя храбростью и врагов, и соотечественников. Они погибли в бою, не опозорив свой род. Но не спасли они от измены, от дум о ней защитников.

Долгорукому донесли, что монастырский казначей вместе со вторым воеводой Голохвостовым замыслили измену! Казначею «дали время на покаяние: он умер скоропостижно» (там же, стр. 500). Голохвостова уличить в измене не удалось, он остался воеводой, сражался добросовестно, и не известно, был ли он в сговоре с казначеем и был ли сговор вообще!

Этот эпизод, однако, посеял недоверие в войске осажденных. А зима наступала, готовя новые испытания. Холода развели на время враждующие стороны, и в монастырь наведался новый искуситель! Молодые воины да и монахи по ночам стали покидать лавру, уходили в деревни, предавались там разврату с молодыми женщинами.

И наконец нагрянула в монастырь цинга! Она заразила самых бедных и слабых, от них болезнь перелетала к другим. Люди пухли и гнили, умирали, живые задыхались от смрада. Пощады болезнь не знала. В день от цинги умирало до 50 человек. Много дней в русской зиме. Люди копали большие, с запасом, могилы и с утра до вечера хоронили мертвых.

Уже было не до войны. Русские больше не устраивали вылазок, берегли силы для отражения атак, а Сапега и Лисовский, получив такого прекрасного союзника, не спешили воевать, ждали, когда цинга сделает свое дело без выстрелов, без утомительной резни.

Архимандрит Иосиф писал кесарю Авраамию Палицыну письма в Москву, просил о помощи. Василий Шуйский, слушая мольбы Авраамия, ничем не мог помочь осажденным: Лжедмитрий II сидел в Тушино и готовился штурмовать столицу. И все же русский царь выслал в помощь осажденным небольшой отряд с вооружением. Атаман Останков пробился сквозь кольцо осажденных в лавру, потеряв при этом всего несколько человек. В монастыре радовались пополнению как величайшей победе, хотя подмога-то была малая, всего 80 бойцов. Но очень своевременно они явились в лавру. Люди взбодрились, надежда осветила их суровые лица. На следующий день осажденные увидели, как к стенам монастыря поляки подвели четверых из отряда атамана Останкова и на виду у изумленных соотечественников казнили их. Эта казнь пленных обозлила русских. Они вывели на стены монастыря 42 пленных литовца и сделали с ними то же самое, что поляки сделали с четырьмя русскими.

Между прочим поляки поняли всё абсолютно верно. Они обвинили в злодеянии не русских, а своего же пана Лисовского, приказавшего казнить пленных, и хотели самого его отправить на тот свет. Не отправили. Сапега помешал им. Он был мудрее головореза Лисовского, человечнее. Хотя в данном случае его человечность дорого обошлась русским. Разбойник пан Лисовский еще долго будет бандитствовать на Руси. В конце зимы русские захватили в плен литовца Мартиаса. Это был очень опасный человек. Он быстро вошел в доверие к князю Долгорукому и так понравился воеводе, что тот даже спал в одной комнате с ним. В стычках с поляками Мартиас бился храбро, многих своих сограждан убил, научил русских пушкарей быстро и точно целиться, по вечерам он вел мудрые разговоры с воеводами — ну очень хороший человек Мартиас!

Он готовил страшную измену, и только случай помог разоблачить этого суперагента Сапеги. Из польского стана к русским перебежал литовский пан Немко, глухонемой от рождения, но воин прекрасный. Он увидел Мартиаса в компании воевод и яростно заскрежетал зубами, выгнал изменника из комнаты, объяснив знаками, кто такой Мартиас и что он может натворить.

Воеводы приказали пытать Мартиаса. Тот долго терпел, но в конце концов сдался, рассказал о том, что все это время он отправлял на стрелах извещения Сапеге, готовился в условленную ночь заклепать монастырские пушки… Литовец Немко крепко помог русским. Но сами русские в Смутное то время ошибались частенько.

«Город за городом сдавался Лжедмитрию: Владимир, Углич, Кострома, Галич, Вологда и другие, те самые, откуда Василий ждал помощи… Шуя, наследственное владение Василиевых предков, и Кинешма, где защищался воевода Федор Боборыкин, были взяты и разорены Лисовским; взята и верная Тверь: ибо лучшие воины её находились с царем в Москве. Отряд легкой Сапегиной конницы вступил и в отдаленный Белозерск, где издревле находилась часть казны государственной; ляхи не нашли казны, но там и везде освободили ссыльных… себе в усердные сподвижники. Ярославль, обогащенный торговлей английскою, сдался на условиях не грабить его церквей, домов и лавок, не бесчестить его жен и девиц… Псков… сделался вдруг вертепом разбойников и душегубцев» (там же, стр. 504–505).

Как легко было в те годы ошибаться человеку, как легко было этому атому взорваться!

Как трудно было сохранить себя от всевозможных соблазнов, страхов…

За время осады, продолжавшейся 16 месяцев, защитники лавры потеряли, по свидетельству Авраамия Палицына, 2125 человек. К маю, когда отступила цинга, в живых осталось всего 500 человек. С ними-то Са-пега и хотел поспорить, повоевать.

В ночь на 28 мая он вывел свои роты и хоругви на исходную позицию. Люди затаились в ожидании команды. Раздался взрыв. Поляки бросились на стены. Но их здесь ждали! Упорный бой длился всю ночь, и лишь утром поляки отступили. Русские осуществили дерзкую вылазку, захватили 30 пленных.

Через месяц Сапега вновь послал людей на штурм — результат был прежним.

Ещё через месяц к полякам из Тушина пришла подмога. Пан Зборовский посмеялся над Сапегой и Лисовским, простоявшим здесь почти полтора года, но перед решающим штурмом и он послал воеводам и архимандриту предложение капитулировать! То ли испугался пан штурмовать крепость, то ли «пожалел» защитников, но наговорил он им в своем послании много лжи. Мол, и Москва уже покорилась Лжедмитрию.

«Красно лжёте, но никто не имеет вам веры», — ответили воеводы, у которых осталось всего 200 воинов.

31 июля 1609 года они отразили ещё один штурм, последний. Пан Зборовский перестал смеяться. Поляки перестали штурмовать монастырь. А 15 августа осажденные отбили у поляков большое стадо скота! Веселее стало жить в монастыре. 19 октября Скопин-Шуйский прислал в лавру 900 воинов, 4 января 1610 года — ещё 500 ратных людей, и Сапега, Лисовский вместе с погрустневшим Зборовским 12 января сняли осаду.

Попытаюсь очень коротко сформулировать мнение о том, какую же качественную роль сыграли в русской истории монастыри и церкви. Для этого нужно сразу же сделать оговорку: и тот, и другой институт Русской православной церкви свои исторические задачи выполнили на равновысоком, очень высоком уровне.

Церковь была ближе к людям. И люди любили церковь. Огороженные крепостными стенами монастыри внушали людям уверенность и чувство силы, в том числе и силы духовной. И люди уважали монахов, монашество как некий духовный институт. Церковь — это духовная культура (и не только духовная, между прочим!). Монастыри — это духовная ученость. Монастырь — последнее прибежище людей, истомившихся по высшим истинам жизни. Церковь — это духовная уравновешенность людей, живущих в миру, в ладу с миром и с самим собой…

Уже из сказанного ясно, что ни в коем случае нельзя оценивать роль этих институтов Русской православной церкви по принципу: лучше — хуже, больше — меньше. Как руки и ноги нельзя оценивать по такому же принципу.