Онлайн библиотека PLAM.RU


Глава 3. Национал-социализм.

Возникновение и рост

Подобно итальянской фашистской партии, Национал-социалистская рабочая партия Германии (Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei, НСДАП) также возникла в условиях экономического и общественного кризиса послевоенных лет. Впрочем, она выросла в массовую партию лишь в годы мирового экономического кризиса. Муссолини пришел к власти всего лишь через три года после основания своей партии, но ему понадобилось для ее развития и укрепления еще шесть лет; между тем Гитлер смог захватить власть лишь через 13 лет, но затем, пользуясь этой властью, сумел в течение шести месяцев устранить все враждебные ему или соперничавшие с ним силы. Таким образом, история роста НСДАП существенно отличается от развития фашистской партии в Италии. Несомненно, это объясняется разными условиями, в которых находились эти партии.

Германия была гораздо более развитой индустриальной страной, чем Италия. У нее не было аграрной проблемы, сравнимой с итальянской. Большая часть немецкого рабочего движения осталась под руководством социал-демократической партии (СДПГ) на реформистских позициях и активно участвовала в подавлении революционных инициатив левых социалистов и коммунистов. Позже демократическим правительствам удалось преодолеть экономический кризис, вызванный переходом от военного производства к мирному и выплатой репараций. В первое время удалось даже сдержать националистический реваншизм после проигранной войны, еще более сильный в Германии, чем в Италии. За послевоенным кризисом с его экономическими, социальными и политическими проблемами наступило видимое, но весьма обманчивое успокоение. Кризисные явления, с самого начала присущие Веймарской республике в экономической, социальной и политической областях, оживились и усилились, когда разразился мировой экономический кризис. И все же, с учетом различных временных факторов, в предпосылках германского и итальянского фашизма обнаруживаются общие структурные черты[79].

История, структуры, программы и политическая практика НСДАП, наряду с идеологией, также в известной мере напоминают ее итальянский прообраз[80]. Не случайно, а с достаточным основанием уже в 1922 году национал-социализм получил название «фашизм», и с ним боролись, обозначая его этим словом. Немецкая рабочая партия (Deutsche Arbeiterpartei), с 24 февраля 1920 года именовавшая себя Национал-социалистской рабочей партией Германии, в первой фазе своего развития, до 1923 года, рекрутировала своих членов главным образом из бывших участников войны и средних слоев городского и сельского населения[81]. Рабочие определенно составляли в ней меньшинство по сравнению с офицерами, ремесленниками, служащими, чиновниками и крестьянами. Но эта мнимая рабочая партия всячески старалась привлечь к себе также и пролетарские слои. Этой цели служили различные псевдосоциалистические требования, такие, как национализация трестов, конфискация военных доходов, земельная реформа и, по неясному выражению программы из 25 пунктов, принятой 24 февраля 1920 года, «уничтожение процентной кабалы»[82]. Далее, опять-таки наподобие итальянской НФП, эти антикапиталистические цели дополнялись, и вместе с тем обессмысливались, другими пунктами программы, однозначно антисоциалистического и националистического содержания. Но в центре программы стоял антисемитизм, составлявший в некотором роде общую рамку националистических, антикапиталистических и антисоциалистических требований. В разных разделах программы евреи рассматривались и обличались не просто как национальное меньшинство – требовалось не только выселить проникших в Германию «восточных евреев», но и перевести немецких ассимилированных евреев, живших в Германии в течение столетий, в положение «иностранцев». Более того, все евреи вообще демонизировались и объявлялись подлинными виновниками поражения Германии, ответственными также за мнимую опасность марксизма и отрицательные стороны капитализма. Этот антисемитизм, мотивируемый прежде всего, но не исключительно, расистской идеологией, с самого начала отличает национал-социалистов от итальянских фашистов. Общей чертой является лишь стремление к уничтожению, впрочем, направленное в Италии не против немногочисленных евреев, а против марксистов и, на что часто не обращали внимания, против национальных меньшинств.

Сходство между фашизмом и национал-социализмом видно не только в социальной и идеологической области, но также во внешнем облике и в политической практике. НСДАП была так же организована и построена по военному образцу, так же опиралась на одетые в мундиры и частично вооруженные подразделения. Организация штурмовиков (СА, Sturmabteilungen), основанная 3 августа 1921 года, в ноябре 1923 года насчитывала уже 15 000 человек[83]. «Штурмовые отряды», состоявшие преимущественно из мелкобуржуазных элементов, рекрутируемые из молодежи и имевшие подчеркнуто мужской характер, не отличались в этих отношениях от фашистских «скуадри». Но хотя СА также подражала в своей организации и поведении военным образцам, она отличалась от созданной Муссолини армии гражданской войны двумя существенными чертами. Национал-социалистские штурмовики искали и провоцировали насильственные столкновения со своими политическими противниками, но их схватки в залах собраний и уличные сражения никоим образом не достигали масштабов итальянского террора. Другое различие состояло в том, что, в отличие от «скуадри» итальянского аграрного фашизма, поддерживаемых и организуемых в кадровом и материальном отношении аграриями, штурмовики никогда – даже в ранний период – не могли рассматриваться как орудие крупных землевладельцев и предпринимателей.

Денежные пожертвования, которые Гитлер получал от некоторых мелких и средних предпринимателей, были относительно незначительны. В то время как в Италии фашистское движение вначале напоминало армию гражданской войны, которую содержали аграрии и промышленники, хотя она никогда полностью от них не зависела, НСДАП с самого начала пыталась расширить и укрепить ряды своих членов и сторонников главным образом путем активной пропаганды – речей, собраний, шествий и т. п. На первых порах эта постоянная пропагандистская деятельность имела успех. НСДАП удалось, начав с Мюнхена и Баварии, найти точки опоры и в других немецких землях и организовать там местные группы. Но еще в конце 1923 года центр тяжести партии, безусловно, находился в Баварии. Там НСДАП превратилась в политическую силу, с которой приходилось считаться ведущим политикам и в Мюнхене, и в Берлине. Сознавая относительную и региональную ограниченность своего влияния, Гитлер все же почувствовал себя достаточно сильным, чтобы предпринять 8 ноября 1923 года, по образцу Муссолини, «поход на Берлин».

Нельзя сказать, что этот авантюристический план был заранее обречен на неудачу, как можно было подумать после его полного поражения»[84]. В октябре 1923 года возник конфликт между центральным правительством и генеральным комиссаром Баварии фон Каром, которого поддерживала баварская группа рейхсвера во главе с командующим военным округом фон Лоссовом. Это столкновение привело к тому, что баварское и центральное правительства перестали признавать друг друга. Гитлер попытался использовать это неустойчивое положение в своих целях. В ночь на 9 ноября 1923 года он захватил в свои руки фон Кара и фон Лоссова, побуждая их поддержать его путч против центрального правительства. Но вскоре фон Кар и фон Лоссов отмежевались от Гитлера и отдали полиции приказ разогнать демонстрацию национал-социалистов, назначенную на 9 ноября. Мобилизованное для этой цели баварское подразделение полиции повиновалось. Полицейские открыли огонь по национал-социалистским путчистам во главе с Гитлером и Людендорфом, убив шестнадцать человек. Колонна рассеялась, Людендорф был арестован сразу же, а Гитлер – через два дня. Таким образом, задуманный путч провалился.

НСДАП была запрещена во всей Германии. Но, несмотря на это полное поражение, Гитлеру удалось снова подняться. Сам путч и процесс, завершившийся 1 апреля 1924 года оправданием Людендорфа и осуждением Гитлера на смехотворно легкое наказание – недолгое заключение в крепости, которому придали вдобавок почетный характер, – привели к тому, что Гитлер стал известен во всей Германии и открыто восхвалялся своими сторонниками и поклонниками. НСДАП окончательно превратилась в «гитлеровское движение», как ее часто и называли публично. После освобождения из заключения, где он написал свою программную, хотя и мало читаемую современниками книгу «Майн кампф» («Моя борьба»), Гитлер сумел провести во вновь созданной 27 февраля 1925 года НСДАП свой «фюрерпринцип» – «принцип вождизма».

Это вовсе не получилось само собой, поскольку те национал-социалистские фюреры низшего ранга, которые не были арестованы, примкнули тем временем к Германской народной партии свободы (Deutschvolkische Freiheitspartei), получившей как-никак целых 32 места в рейхстаге на выборах 4 мая 1924 года, из коих, впрочем, на следующих выборах, 7 декабря 1924 года, она уже потеряла 18. Эта партия, образовавшаяся в конце 1922 года из правого крыла расколовшейся Германской национальной народной партии (Deutsche Nationale Volkspartei), не была простой калькой НСДАП. У нее были опорные пункты главным образом в Северной Германии, где НСДАП до гитлеровского путча была очень слабо представлена, и она вовсе не так радикально отвергала парламентскую систему, как это делала НСДАП. Между национал-социалистскими и «народно» настроенными членами этой партии происходили резкие столкновения, которые привели к ее расколу и к образованию различных новых «народных» и национал-социалистских группировок.

Гитлер, как авторитетный для всех арбитр в этих спорах, сумел перетянуть большинство своих конкурентов во вновь учрежденную НСДАП. Остальные «народные» группировки, ослабев, потеряли всякое значение. Но это никоим образом не было концом разногласий по поводу политической тактики и идеологических установок.

Разногласия возникли в особенности по двум тесно связанным вопросам: должна ли НСДАП придерживаться своей прежней путчистской тактики и следует ли ей, для привлечения рабочих, выдвинуть революционно действующие цели. Гитлер, прежде всего опасавшийся помешать легализации НСДАП, после освобождения из заключения решил отказаться от путчистской тактики фашистского образца и придать своему образу действий хотя бы видимость парламентской политики. Он намерен был разрушить демократию лишь с помощью власти, достигнутой парламентским путем, – после чего, как он открыто предупреждал, «полетят головы». Однако это временное притязание на легальность не исключало насильственных действий по отношению к политическим противникам; впрочем, происходившая в Берлине и других больших городах борьба за «присутствие» на улицах, в местах общественных собраний и в рабочих кварталах была не самоцелью,, а средством для достижения других целей. С одной стороны, эта пропаганда действия, осуществляемая также насильственным путем, привлекала к партии молодежь и в особенности составляла притягательную силу СА; с другой стороны, беспорядки, обличаемые и в значительной мере создаваемые самой НСДАП, давали повод утверждать, что лишь сильный человек, фюрер, способен положить конец этому хаосу и водворить порядок.

Преодолеть все виды сопротивления было нелегко, но Гитлеру удалось убедить своих оппонентов, особенно гауляйтеров северной и западной Германии, в правильности этой тактики, медленно, но верно ведущей к власти[85]. Далее, критики этого легального курса, объединившиеся под руководством братьев Штрассер в «Сообщество северных и северо-западных округов НСДАП», придерживались мнения, что, несмотря на все неудачи, НСДАП должна прежде всего добиваться поддержки рабочего класса. Поэтому они делали ставку на антикапиталистические пункты партийной программы, в то время как Гитлер, напротив, стремился ослабить их, подчеркивая националистические, антисоциалистические и прежде всего антисемитские цели. Столкновения по поводу этих тесно связанных проблем привели к тому, что в конце концов в 1930 году OTTO Штрассер вышел из партии. В конце 1930 и в начале 1931 года вновь произошел внутрипартийный кризис, вследствие которого все организации СА Восточно-Эльбской области под руководством Вальтера Стеннеса взбунтовались и отказались повиноваться берлинскому гауляйтеру Геббельсу[86]. Этот кризис удалось преодолеть лишь с трудом, при личном вмешательстве Гитлера. Еще опаснее были в глазах национал-социалистских руководителей переговоры Грегора Штрассера с генералом фон Шлейхером, но они не привели ни к какому результату, так что угрозы партийного раскола удалось избежать.

Эти внутрипартийные столкновения не достигали таких масштабов, как в Италии, где лидеры провинциальных фашистов занимали весьма независимое положение, несравнимое с положением немецких гауляйтеров. Но они указывали на тот основной факт, что национал-социалистская партия фюрера вовсе не была столь единой и сплоченной, как она старалась представить себя внешнему окружению. Эти внутрипартийные разногласия были преодолены активизмом постоянных предвыборных боев – в буквальном смысле этого слова – и вскоре последовавшими успехами.

На выборах в рейхстаг 20 мая 1928 года НСДАП получила лишь 2,6% голосов и 12 мест. Это было все еще на два места меньше, чем получила «народная» партия за четыре года до того, на декабрьских выборах. Но возраставшее число членов НСДАП указывало уже на ее подъем. Рабочие по-прежнему были в ней мало представлены, но, наряду с ремесленниками, мелкими предпринимателями, служащими и студентами, в нее удавалось привлечь все больше представителей академических профессий, чиновников и главным образом крестьян[87]. Это был результат пропаганды, особенно усилившейся в сельских местностях, а также в малых и средних городах. В 1929 году на выборах в различные муниципальные органы и ландтаги НСДАП получила значительно больше 10% мест. Еще более впечатляющих успехов добился Национал-социалистский союз немецких студентов на выборах в Общие студенческие комитеты университетов и высших школ[88]. Уже в 1929 году он получил в среднем более 30% поданных голосов. О несомненном подъеме НСДАП свидетельствовал и тот факт, что в 1930 году она насчитывала уже 240 000 членов – почти исключительно мужчин. И все же значительная часть общественности была поражена огромным успехом НСДАП на выборах в рейхстаг 14 сентября 1930 года, получившей 18,3% голосов и 107 мест и сразу превратившейся во вторую по силе партию после Социал-демократической партии Германии (СДПГ). Двумя годами позже, на выборах в рейхстаг 31 июля 1932 года, НСДАП удвоила число своих депутатов, доведя его до 230.

Этот скачкообразный рост был прежде всего прямым, но также и косвенным следствием мирового экономического кризиса[89]. При этом за НСДАП голосовали преимущественно представители средних слоев, которым приходилось мириться со снижением доходов и которые с большим или меньшим основанием опасались обнищания; между тем промышленные рабочие большею частью продолжали сопротивляться, хотя все же, по новым подсчетам, рабочие доставили национал-социалистам почти 20% полученных ими голосов[90]. Однако успех НСДАП на выборах объяснялся не только экономическими проявлениями кризиса, влияние которых было к тому же не столь прямолинейным. Это подчеркивается уже тем обстоятельством, что безработные, в конечном счете сильнее всего затронутые последствиями экономического кризиса, в подавляющем большинстве голосовали за Коммунистическую партию Германии (КПГ). Кроме того, успехи НСДАП не везде были одинаково велики. Они были крайне малы в сельских местностях с католическим населением, между тем как в сельских областях протестантского севера и северо-востока они были особенно велики. Различное поведение избирателей в областях со сходной социально-экономической структурой следует объяснить прежде всего позицией обеих церквей по отношению к национал-социализму. Католическая церковь, по крайней мере до 1933 года, резко критиковала НСДАП по поводу религиозных представлений, высказанных некоторыми ее представителями, особенно Альфредом Розенбергом, не без успеха побуждая верующих голосовать за Партию центра. Между тем представители евангелической церкви, расколотой на 28 церквей отдельных земель, хотя и отвергали новоязыческие взгляды людей вроде Розенберга, в то же время более или менее открыто сочувствовали националистическим, антисоциалистическим, антикапиталистическим, а также антисемитским целям национал-социализма. Наконец, тот факт, что успехи НСДАП были особенно велики в пограничных восточных областях, прежде всего объясняется особенно ядовитым в этих местах национализмом, усиленным к тому же экономическими и религиозными факторами. В целом можно прийти к выводу, что члены НСДАП и ее электорат состояли преимущественно, но вовсе не исключительно, из представителей среднего класса, то есть мелкой буржуазии.

И все же по разным основаниям НСДАП нельзя рассматривать как мелкобуржуазную партию[91]. НСДАП никогда не считала себя преимущественно, и тем более исключительно, партией мелкобуржуазной ориентации; более того, она никогда не отказывалась от притязаний привлечь к себе и представлять все слои населения, в том числе рабочих, вначале мало податливых на ее пропаганду. Избирательными успехами она была обязана не только социальным требованиям и намеренно туманным экономическим целям своей программы. Столь же привлекательными оказались националистические и антисемитские пункты этой программы, а также стиль ее политики, отвечавший эмоциям людей из всех социальных слоев. Многих привлекала к НСДАП не ее программа, а внешний образ этой партии, отождествляемый с силой, сплоченностью и специфической мужественностью. В особенности это касается молодежи мужского пола. В самом деле, часто упускают из виду, что НСДАП, подобно НФП (Национальной фашистской партии Италии) и другим фашистским движениям, была в своем активном ядре чисто мужским союзом, представлявшим привлекательные в то время добродетели – товарищество, юность и подчеркнуто солдатское, агрессивное поведение.

Столь же односторонним и столь же неверным, как тезис мелкобуржуазности, был другой взгляд, распространенный в то время и даже в наши дни, согласно которому НСДАП представляла собой не что иное, как орудие, оплачиваемое и направляемое ведущими промышленниками[92], в этом утверждении, высказанном некоторыми марксистскими теоретиками фашизма, есть и доля правды, поскольку НСДАП, как и другие партии, получала от отдельных промышленников пожертвования, отчасти покрывавшие весьма значительную стоимость ее пропагандистских и избирательных кампаний. Но о размерах этих пожертвований до сих пор нет надежных и достаточно полных данных. Впрочем, многое говорит за то, что «самофинансирование» НСДАП, т. е. поступления от членских взносов и входных билетов на различные национал-социалистские мероприятия, было значительнее, чем пожертвования[93]. Напротив, твердо установлено, что вклады промышленности были скорее следствием, чем причиной избирательных успехов национал-социалистов.

Для подъема национал-социализма решающее значение имели не кризисные явления в экономике и в общественной жизни, не восприимчивость значительной части мелкой буржуазии и не готовность отдельных ведущих промышленников оказывать НСДАП материальную поддержку – гораздо важнее были ошибки нефашистских и антифашистских общественных сил и партий Германии.

Коммунистическая партия Германии (КПГ) и Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) оказались неспособны извлечь уроки из ошибок братских итальянских партий, безуспешно пытавшихся помешать подъему и приходу к власти фашизма[94]. И хотя они могли и должны были знать по итальянскому опыту, что ждет их в случае победы фашизма, обе немецкие рабочие партии, глубоко враждебные друг другу, не сумели преодолеть разделявшие их программные различия и построить единый оборонительный фронт против фашизма. Исходя из чисто функционального определения фашизма, лидеры КПГ считали «фашистскими» не только все буржуазные партии и правительства, но даже СДПГ и боролись против них под этим лозунгом. Они оправдывали такую линию авантюристическим, хотя и формально логичным доводом, будто буржуазные и социал-демократические политики, защищая парламентско-демократическую систему, по меньшей мере косвенно поддерживают капитализм. «Социал-фашизм» СДПГ отличается от «национал-фашизма» НСДАП, говорили они, лишь применяемыми методами. Если «национал-фашизм» выступает как прямая агентура капитала, то «социал-фашисты» своей приверженностью к парламентской демократии поддерживают капитализм косвенным образом, поскольку демократия – всего лишь замаскированная по необходимости форма капиталистического господства. Несмотря на некоторые призывы к единому фронту, адресованные почти исключительно не к руководству, а к рядовым членам СДПГ и Всеобщего объединения германских профсоюзов (ВОГП) и имевшие целью в конечном счете лишь побудить их перейти в КПГ и подчиненные ей организации, КПГ не могла решиться ни на защиту демократии, ни на совместные действия с СДПГ. КПГ чувствовала себя достаточно сильной, чтобы бороться и с СДПГ, и с НСДАП. При этом она колебалась между чисто насильственной тактикой под лозунгом «Бей фашиста, когда его увидишь!» и стремлением, переняв националистические требования, побудить сторонников НСДАП к переходу в КПГ. Эта тактика, названная по имени перешедшего из НСДАП в КПГ лейтенанта рейхсвера «курсом Шерингера», увенчалась провозглашенной в 1930 году коммунистической «Программой национального и социального освобождения германского народа». Эта националистическая «стратегия объятий» и тезис «социал-фашизма» привели даже к тому, что КПГ заключала некоторые частичные и кратковременные соглашения с НСДАП. Так обстояло дело в случае референдума, совместно организованного обеими партиями летом 1931 года, который привел к роспуску прусского ландтага и к падению социал-демократического правительства земли Пруссия; и точно так же – при забастовке рабочих Берлинского транспортного общества осенью 1932 года[95].

Социал-демократы видели в таких явлениях дополнительное оправдание своих сомнений, следует ли начинать серьезные переговоры о союзе с коммунистами, поскольку и национал-социалисты, и коммунисты одинаково стремились разрушить созданную и защищаемую ими демократию. Они полагались в своей защите на убедительность своих аргументов, которые они пытались – без особого успеха – противопоставить национал-социалистской пропаганде, а также на завоеванные и укрепленные ими политические позиции. К их числу относился прежде всего руководимый социал-демократами союз «Государственный черно-красно-золотой флаг» («Reichsbanner Schwarz-Rot-Gold»), насчитывавший 2 миллиона членов и составлявший противовес СА. Если бы национал-социалисты попытались насильственно захватить власть, по примеру итальянских фашистов, этот союз должен был прийти на помощь полиции, которая – по крайней мере в Пруссии – находилась под влиянием СДПГ. Но когда рейхсканцлер фон Папен 20 июля 1932 года, явно нарушив закон, сместил руководимое социал-демократами правительство земли Пруссия, не встретив при этом сопротивления, антифашистская концепция СДПГ потеряла свою опору. «Союз государственного флага» ни разу – ни 20 июля 1932 года, ни 30 января 1933 года – не был приведен в действие. Это отступление без борьбы указывает на фундаментальную ошибку в антифашистской стратегии СДПГ. При защите демократии она применяла только демократические методы и ошибочно рассчитывала, что и противники демократии в правых партиях, в чиновничестве, в экономике и в армии, несмотря на свою открытую враждебность республике, будут придерживаться демократических правил игры. Она слишком поздно и слишком слабо реагировала на тот факт, что и другие демократические партии Веймарской республики шаг за шагом разоружались и покидали демократию. Чтобы «избежать худшего», то есть захвата власти фашистами, который они боязливо представляли себе лишь в насильственной форме путча по итальянскому образцу, социал-демократические лидеры допустили в конечной фазе Веймарской республики посягательства на социальные завоевания 1918 года и даже терпели выхолащивание основных демократических прав и свобод. Так и возник тот «вакуум власти», который национал-социалисты смогли использовать для своего захвата власти[96].

Но, конечно, эта критика антифашистской стратегии КПГ и СДПГ никоим образом не оправдывает поведение лидеров буржуазных партий, а также представителей армии, промышленности и сельского хозяйства. Эти силы были ответственны не только за строго дефляционную экономическую политику, увеличивавшую безработицу с ее опустошительными социальными и политическими последствиями, но также и за политический курс кабинетов Брюнинга, фон Палена и фон Шлейхера, которые, не располагая парламентским большинством, подрывали конституцию и постепенно разрушали и без того непрочную демократическую систему. И хотя на выборах в рейхстаг 6 ноября 1932 года НСДАП потеряла 34 места и оказалась в кризисе, который мог бы привести к ее упадку, по инициативе руководящих деятелей германской крупной промышленности и сельского хозяйства и при поддержке некоторых политиков из окружения президента фон Гинденбурга был свергнут рейхсканцлер фон Шлейхер и было образовано коалиционное правительство во главе с Адольфом Гитлером.


«Третий рейх»

В кабинет, законным образом сформированный 30 января 1933 года, кроме самого Гитлера, входило всего два других национал-социалиста: Вильгельм Фрик стал министром внутренних дел, а Герман Геринг был назначен министром без портфеля, но одновременно в качестве министра внутренних дел Пруссии распоряжался полицией этой крупнейшей из германских земель. Сверх того национал-социалисты, со своей миллионной партией и организованными по военному образцу, отчасти вооруженными подразделениями СА и СС, располагали такими средствами власти, с которыми и до 30 января 1933 года едва могли справиться демократические правительства и местные власти. Поэтому были более чем близоруки, а в свете итальянского опыта просто несерьезны намерения консервативных партнеров Гитлера интегрировать и контролировать массовое движение НСДАП, передав национал-социалистским фюрерам вместе с руководством полиции значительную часть государственной власти. В действительности национал-социалисты воспользовались переданной им 30 января 1933 года властью, чтобы с помощью своих партийных организаций подавить политических противников и вытеснить консервативных партнеров. Так называемый «захват власти» национал-социалистами был не единичным актом, а процессом, впрочем, в основном завершившимся в течение каких-нибудь шести месяцев. Итальянским фашистам для этого понадобилось более шести лет[97].

Сразу же после назначения Гитлера рейхсканцлером был распущен рейхстаг и объявлены новые выборы. В последовавшей за этим избирательной борьбе национал-социалисты могли не только использовать пожертвования промышленников – излившиеся теперь мощным потоком – но и без стеснения эффективно использовать свою позицию силы. Для этого они располагали средствами – государственной властью и партийной армией, к тому же наполовину принявшей государственный характер. В Пруссии двумя приказами (11 и 22 февраля) 40000 штурмовиков и эсэсовцев были включены во вспомогательную полицию. 17 февраля Геринг потребовал от них безжалостно преследовать политических противников, применяя огнестрельное оружие. В ночь поджога рейхстага (27 февраля 1933 года), в котором обвинили коммунистов, были арестованы тысячи коммунистических активистов по заранее составленным спискам. Днем позже эта беспримерная волна арестов была задним числом «легализована» так называемым «Распоряжением рейхспрезидента о защите народа и государства», вследствие чего потеряли силу важнейшие права, гарантированные Веймарской конституцией. Тем самым члены КПГ были фактически поставлены вне закона, хотя их партия могла еще принять участие в выборах в рейхстаг 5 марта. Она получила 81 место, но 13 марта ее мандаты были аннулированы.

На этих выборах в рейхстаг, которые вследствие преследований коммунистов и социалистов уже нельзя было считать свободными, НСДАП получила 43,9% поданных голосов. Таким образом, национал-социалисты не добились абсолютного большинства, к которому стремились. Поэтому для них было большим пропагандистским и политическим успехом, когда «Черно-бело-красный боевой фронт», возникший из объединения Германской национальной народной партии и «Стального шлема» и получивший 8% голосов, согласился поддержать Гитлера. Террор против коммунистов и социалистов продолжался, штурмовики и эсэсовцы отправляли их в «дикие» концентрационные лагеря, где их избивали и нередко пытали до смерти – при невмешательстве государственных учреждений, полиции, правосудия и рейхсвера; и одновременно с этим продолжалось систематическое подчинение и устранение политических противников и союзников НСДАП. Немедленно после выборов в рейхстаг 5 марта все правительства земель, не возглавляемые национал-социалистами, были смещены и на их место поставлены так называемые рейхскомиссары. 31 марта был издан закон «о равноправии земель и рейха», по которому парламенты земель были сконструированы по результатам выборов в рейхстаг 5 марта без всяких местных выборов. За восемь дней до этого, 23 марта, «закон о прекращении народного и государственного бедствия» фактически устранил рейхстаг, поскольку национал-социалистскому правительству предоставлялось право издавать законы без согласия и даже без участия рейхстага и государственного совета. Этот «закон о полномочиях» был принят квалифицированным большинством в две трети, так как его отвергли только еще не арестованные и не бежавшие депутаты социал-демократической партии. После унификации и очистки парламента законом о «восстановлении корпуса гражданских служащих» от 7 апреля были изгнаны из всех учреждений политические противники и те евреи, которые не пользовались защищавшим их некоторое время статусом членов «Фронта». 2 мая были распущены профсоюзы, их здания захвачены, а их имущество было в конце концов передано национал-социалистскому «Германскому рабочему фронту». 22 июня была также запрещена СДПГ и арестованы ее деятели, которые не сидели еще в «диких» концентрационных лагерях или не эмигрировали. После того как в июне и июле все еще остававшиеся буржуазные партии самораспустились, закон от 14 июля 1933 года объявил НСДАП единственной партией Германии. Этими террористическими и псевдолегальными методами, применяемыми сверху и снизу, более или менее завершился процесс захвата власти.

С этого времени кроме НСДАП только армия и церковь обладали еще, по крайней мере потенциально, политической и моральной властью. Хотя оба эти учреждения никогда не были полностью унифицированы, они были в значительной мере лишены влияния. Армия уже разделила вину и объективно стала сообщницей насильственной власти национал-социалистов, хотя бы своим благожелательным нейтралитетом во время их террористического похода против политических противников и своим пассивным поведением во время так называемого «путча Рема» 30 июня 1934 года. Жертвами этой расправы пали, наряду с разными руководителями СА, также некоторые консервативные политики, в том числе бывший рейхсканцлер генерал фон Шлейхер. Даже когда в 1938 году военный министр фон Бломберг и верховный командующий армией фон Фрич были смещены со своих постов по ничтожным, даже смехотворным мотивам – одному вменили в вину мнимые гомосексуальные наклонности, другому «не соответствующую» его достоинству жену, – рейхсвер не заявил ни малейшего протеста. Большинство офицеров с большим или меньшим энтузиазмом участвовало в перевооружении Германии, а потом в победоносных походах начала войны; более того, они считали себя связанными принесенной Гитлеру присягой даже тогда, когда стали очевидны и приближавшееся катастрофическое поражение, и беспредельные преступления национал-социалистского режима. Однако сопротивление некоторых военных кругов указывает на уже упомянутый факт, что национал-социалистам не удалось полностью унифицировать и подчинить себе армию[98].

Еще сложнее было положение в «третьем рейхе» обеих церквей. Поспешному, иногда чересчур поспешному приспособлению многих церковных деятелей противостояло здесь сопротивление некоторых, правда, относительно немногочисленных, групп и отдельных лиц. И приспособление, и сопротивление обосновывались при этом как религиозными, так и политическими мотивами, которые в этих христианских исповеданиях не были тождественны. Руководство католической церкви, до 1933 года резко отрицательно относившееся к национал-социализму, затем очень быстро сменило эту позицию на благожелательную симпатию. Это определялось конкордатом между курией и «третьим рейхом», предложенным Гитлером сразу же после вступления в должность и заключенным уже 20 июля 1933 года. Этот договор был весьма выгоден для католической церкви, так как он не только признавал, но и ставил под защиту закона конфессиональные школы, так же как существование многих католических объединений – светских, профессиональных, женских и юношеских. Впрочем, католическая церковь дорого заплатила за это, пожертвовав Партией центра, одобрившей «закон о полномочиях» и вскоре после этого распущенной. Католическая церковь приняла на себя не только это, но и выразила в связи с конкордатом чрезвычайно важное в политическом и пропагандистском отношении признание и уважительное отношение к «третьему рейху», надеясь избежать таким образом унификации своих обществ и союзов. На первых порах эти надежды, казалось, оправдывались: национал-социалисты терпимо относились к росту католических обществ в 1933 и 1934 годах и даже содействовали возрастанию числа верующих и открытию католических церковных школ.

Но с 1935 года НСДАП все более активно стремилась ограничить влияние католических юношеских обществ, а затем стала распускать их и включать в состав «гитлерюгенда». В ходе принятого ими курса на ослабление религиозных убеждений национал-социалисты усиливали свою кампанию против религиозных школ и против католической печати, до тех пор, пока в 1941 году не перестали выходить еще остававшиеся епископальные бюллетени. Сверх того, развернув коварную клеветническую кампанию против членов католических орденов, которым ставились в вину нравственные пороки и нарушения валютного законодательства, национал-социалисты стремились отдалить верующих католиков от их церкви. Эта все более враждебная церкви политика вызывала протест и сопротивление отдельных католиков, впрочем, никогда не получившее полной и открытой поддержки католической церкви в целом.

Что касается евангелической церкви, то, если не считать относительно малочисленных групп либеральных теологов и верующих социалистов, подавляющая часть ее одобрительно, а порой даже с энтузиазмом отнеслась к разрушению демократии и установлению национал-социалистского террористического режима. Это объяснялось не только традиционной в евангелической церкви политически и религиозно аргументируемой покорностью начальству, но также ее религиозно окрашенным превозношением немецкой нации и презрением к социализму и демократии. Однако попытки организационной унификации 28 евангелических церквей отдельных земель, предпринятые некоторыми национал-социалистами в начале 1933 года, не достигли цели. «Государственный комиссар по делам земельных евангелических церквей» Август Егер, назначенный на эту должность уже 24 июня 1933 года, был отозван с нее, когда некоторые священники, объединившиеся в «движение молодых реформаторов», и прежние руководящие учреждения церкви заявили протест против такой тотальной формы унификации, вызвавшей даже критику президента фон Гинденбурга.

Впрочем, этот конфликт завершился весьма выгодным для национал-социалистов компромиссом, поскольку была достигнута договоренность, что вопрос о форме и устройстве евангелической церкви в «третьем рейхе» должны решать сами общины.

На церковных выборах, срочно организованных 23 июля и поддержанных всем аппаратом пропаганды НСДАП, «Немецкие христиане» получили значительно больше 60% поданных голосов. Казалось, таким образом внутри евангелической церкви завершился захват власти «снизу», поскольку основанное лишь в 1932 году национал-социалистское движение «Немецких христиан» (которые часто сами себя называли «штурмовиками Иисуса Христа») имело теперь большинство голосов в церковном руководстве почти всех немецких общин. Это движение последовательно использовало свое большинство, чтобы унифицировать отдельные евангелические церкви не только в организационном, но и в идеологическом отношении. В церквях различных земель – например, 5 сентября в Старопрусском союзе – был принят «арийский параграф», предусматривавший исключение «неарийских» священников и церковных служащих. 27 сентября Людвиг Мюллер, доверенное лицо Гитлера, был выбран «имперским епископом», то есть верховным главой всех евангелических церквей. Но когда 13 ноября 1933 года «Немецкие христиане», собравшиеся в берлинском Дворце спорта, потребовали, чтобы с этого момента более не почитались Ветхий Завет и послания апостола Павла, как продукты еврейского духа, то даже консервативные и «национально мыслящие» протестанты не согласны были принять после политической унификации еще и эту «теологическую аризацию». Возникло движение протеста, мотивируемое сначала чисто теологически, которое было выражено основанным уже 11 сентября 1933 года «Чрезвычайным союзом священников» и, наконец, воспринято и организовано «Церковью исповедания». Отсюда возникло церковное Сопротивление, принявшее у некоторых представителей «Церкви исповедания» сознательно политический характер, – что у других произошло скорее против их воли[99].

Если отвлечься от сопротивления немногочисленных церковных и военных кругов, а также отдельных лиц, то можно прийти к выводу, что церкви и вермахт хотя и не были полностью унифицированы, все же были настолько приспособлены к режиму или сами к нему приспособились, что, по существу, не представляли никакой опасности для внутреннего состояния «третьего рейха». Они были скорее союзники, чем конкуренты, а тем более противники национал-социализма. Поэтому многое говорит в пользу тезиса, выдвинутого отнюдь не только национал-социалистскими пропагандистами, по которому в «третьем рейхе» была монолитно сплоченная диктатура фюрера, способная исключить или унифицировать все враждебные и конкурирующие силы. «Государство Гитлера» было также гораздо более тоталитарным, чем фашистское «stato totalitario» в Италии, но и оно имело определенные черты «поликратии» [Многовластия. – Прим. перев.].

Между отдельными группами и лицами в партии, промышленности, вермахте и бюрократии постоянно происходили конфликты по поводу компетенции. Даже на региональном и местном уровне члены партии боролись за власть и влияние друг с другом и с государственными чиновниками. Хотя важно учитывать эти постоянные конфликты, которые здесь не могут быть описаны подробно, однако следует предостеречь от переоценки этих поликратических черт «третьего рейха». Упомянем лишь, что авторитарная власть Гитлера и его компетенция принимать решения не ограничивалась, а только усиливалась этими пререканиями по поводу компетенции, поскольку Гитлер с самого начала умел противопоставлять друг другу, в духе политики divide et impera [Разделяй и властвуй (лат.). – Прим. перев.], эти враждующие группы и личности внутри национал-социалистского синдиката власти. Прибавим – и это обстоятельство надо непременно учитывать, – что масштабы и характер национал-социалистского террора никоим образом не ограничивались и не смягчались этими бесспорно поликратическими чертами. Споры о компетенции не мешали установлению и эффективности национал-социалистской системы террора и не задерживали ее развития, поскольку у групп и отдельных лиц, боровшихся за власть и влияние, не было никаких принципиальных расхождений в отношении преследования политических противников и меньшинств. Чтобы понять это обстоятельство, надо хотя бы вкратце рассмотреть развитие и функционирование национал-социалистской системы террора[100].

В течение 1933 года уже описанный «дикий» террор СА и СС, большей частью «оправдываемый» ссылкой на «распоряжение по поводу поджога рейхстага» от 28 февраля 1933 года, постепенно сдерживался, так как руководящие национал-социалисты опасались, что не смогут удержать его под контролем. Его заменил бюрократически контролируемый и санкционированный государством террор гестапо, возникшего из подразделения 1А Берлинского полицейского управления. 30 ноября 1933 года служащие этого учреждения, еще называвшегося тогда «Прусским ведомством тайной государственной полиции», получили далеко идущие полномочия. Их мероприятия нельзя было ни обжаловать, ни преследовать в судебном порядке. При этом гестапо, возглавляемое Герингом, столкнулось с сильным конкурентом внутри партии. Это был Генрих Гиммлер, к весне 1934 года соединивший под своей властью политическую полицию всех земель, кроме Пруссии. Хотя Геринг вовсе не симпатизировал возвышению Гиммлера с его СС, он больше всего опасался СА под командой Рема. Поэтому 20 апреля 1934 года он заключил с Гиммлером нечто вроде соглашения, по которому тот в качестве заместителя прусского премьер-министра (то есть Геринга) становился инспектором прусского гестапо, которое объединялось с политической полицией остальных земель и расширялось, превратившись в общегерманское гестапо.

Двумя месяцами позже гестапо и СС нанесли удар по СА, устранив этого нежелательного конкурента, а заодно и других подлинных или только потенциальных врагов режима. Гиммлер был щедро вознагражден за свои услуги при подавлении мнимого «путча Рема». Части СС, которыми он командовал как «рейхсфюрер», были выделены из состава СА и прямо подчинены Гитлеру. Им были поручены вместо СА руководство и охрана концентрационных лагерей, которые теперь были «признаны государством» и широко развернуты по образцу концентрационного лагеря Дахау. Они служили не только для преследования и запугивания политических противников режима, но сверх того стали ядром и исходным пунктом экономической империи СС, которая с 1938 года принялась эксплуатировать также рабочую силу людей, заключенных в лагеря по политическим и расовым мотивам. Впоследствии «рейхсфюреру СС» Генриху Гиммлеру удалось подчинить своему контролю и все другие репрессивные органы национал-социалистского режима, объединив их в Главное имперское управление безопасности.

В это управление, созданное 27 сентября 1939 года, вошли, с одной стороны, уголовная и политическая полиция, уже с 1936 года соединенные с гестапо, а с другой стороны – так называемая Служба безопасности (СД, Sicherheitsdienst). СД представляла собой основанный еще в 1931 году орган тайной полиции НСДАП, развернутый с 1933 года параллельно гестапо под руководством Гиммлера и его заместителя Гейдриха. В то время как отделения и учреждения гестапо занимались арестами и ежемесячно направляли в Берлин обзоры состояния всего рейха, где они подвергались оценке, задача СД состояла в выработке общих принципов надзора и преследования политических противников и расовых жертв режима. Прежде всего это касалось депортации, а затем «окончательного решения еврейского вопроса»[101].

Впрочем, террористическая организация СС, составлявшая ядро террористического «третьего рейха», не контролировала отправление правосудия, которое уже в 1933 году было в значительной степени очищено от судей и прокуроров, нежелательных в политическом или расовом отношении. Национал-социалистам этого было недостаточно. К этим мерам прибавилось значительное ужесточение наказаний за «политические преступления». Сюда относилось, например, чрезвычайное постановление «против предательства немецкого народа и происков государственной измены» от 28 февраля 1933 года, изменившее некоторые положения уголовного кодекса, чтобы облегчить процедуру наказаний. Сюда же относилось, далее, изданное 21 марта постановление о «защите от вероломных нападок на правительство национального возрождения», позволявшее наказывать всех, кто решался хотя бы критиковать национал-социалистское правительство. К этим и другим существенным изменениям уголовного и процессуального права, применявшимся с грубой последовательностью множеством угодливых судей, прибавилось учреждение 24 апреля 1934 года «Народного суда», означавшее также организационное изменение и расширение немецкой юстиции.

«Народный суд», начавший свою деятельность уже 14 июля 1934 года, был ответом национал-социалистов на исход процесса о поджоге рейхстага, завершившегося в высшей степени сомнительным в правовом отношении смертным приговором предполагаемому поджигателю ван дер Люббе и оправданием обвиненных вместе с ним коммунистов. Задача «Народного суда» состояла в быстром и безжалостном наказании политических противников режима. С этой целью были изменены в ущерб обвиняемому и его защитнику различные процессуальные нормы, а также затруднены возможности возражения против судебного приказа и обжалования приговора. Судьи и заседатели «Народного суда», большей частью выбранные из фюреров СА и СС, оправдали надежды национал-социалистов. Они действовали с крайней быстротой – если в 1935 году было вынесено «лишь» 210 приговоров, то в 1944 году их было уже свыше 2 000, – а сверх того, их приговоры носили драконовский характер и не выдерживали никакой критики в правовом отношении. Всего с 1934 по 1944 год было вынесено почти 13 000 смертных приговоров, большинство из которых было исполнено[102].

Наряду с политическими противниками системы, сопротивление которых никогда не было полностью сломлено, мероприятия национал-социалистских террористических органов были прежде всего направлены против меньшинств. В первую очередь это касалось, конечно, евреев, которые стали жертвами клеветы, бесправия, были исключены из «национального сообщества», ограблены, подвергнуты преследованиям и в конце концов уничтожены. Преследование евреев национал-социалистами, которое здесь не может быть рассмотрено в подробностях, проводилось разными учреждениями, разными методами и оправдывалось разными мотивами.

Самые заметные, хотя и не обязательно самые важные действия предпринимались при этом вполне открыто активистами партии и подчиненных ей учреждений; они претендовали на выражение «воли народа», не имея для этого оснований, так как большинство населения было пассивно. Сюда относится бойкот еврейских торговцев, врачей и адвокатов, объявленный 1 апреля 1933 года, сожжение в Берлине и в других университетских городах «антинемецких сочинений» 10 мая 1933 года и особенно погром 9 ноября 1938 года, до сих пор называемый довольно безобидным термином «хрустальная ночь» («Reichskristallnacht»), хотя дело не ограничилось тем, что были разбиты стекла и разграблены еврейские магазины, а также разрушены почти все синагоги, – сверх того 26 000 евреев было отправлено в концентрационные лагеря и был убит 91 человек еврейского происхождения.

Еще важнее этих и многих других безобразий, не только терпимых, но провоцируемых и проводимых национал-социалистами, были сотни антисемитских законов, постановлений и дополнений, опять-таки часто мотивируемых «волей народа», которую представляли сами национал-социалисты. В этой связи следует упомянуть увольнение служащих еврейского происхождения по закону «о восстановлении гражданской службы» от 7 апреля 1933 года, коснувшемуся с сентября 1935 года также тех служащих, которые пользовались вначале весьма ненадежной защитой параграфа о членах «Фронта борьбы». Далее, был введен профессиональный запрет, распространенный с 1938 года на всех евреев-врачей, адвокатов, ремесленников и работников физического труда. Были приняты и другие чрезвычайные законы, по которым евреям запрещалось посещение общественных школ, университетов, кино, театров, концертов, выставок и купален и, наконец, покупка и содержание автомобилей, телефонов, газет, определенных предметов одежды и ценных вещей, даже домашних животных. Все это обосновывалось ссылкой на нюрнбергские законы от 15 сентября 1935 года, лишавшие евреев гражданских прав и запрещавшие им вступать в брак или в половые сношения с «арийцами». Эти формы клеветы и преследования со стороны партии и государства дополнялись разграблением имущества немецких евреев, которое под названием «аризации» проводилось не только государственными учреждениями, но также отдельными фирмами и частными лицами.

При взгляде на все многочисленные, проводимые различными учреждениями антисемитские мероприятия, лишь немногие из которых мы могли здесь указать, трудно обнаружить в них какой-нибудь сознательный и целенаправленный план или единую мотивацию. В действительности задуманное и почти осуществленное полное уничтожение европейских евреев лишь с более поздней точки зрения может показаться неизбежным и планомерным результатом национал-социалистской политики в отношении евреев. Но отдельные стадии клеветы, изоляции, лишения гражданских прав, ограбления и преследования евреев в Германии и в захваченных немецкими войсками странах Европы фактически создали предпосылки проведенного с грубой последовательностью холокоста. Мотивация, на которой основывалась вся эта политика в целом, также не обнаруживает какого-либо единства. Если уничтожение евреев, проведенное с бюрократической последовательностью и производственной аккуратностью, следует однозначно, даже почти исключительно объяснить расовой доктриной, то в первой фазе еврейской политики национал-социалистов перевешивал хотя также неприемлемый, но все же рационально постижимый политический и экономический расчет. Поэтому, несмотря на особый характер уничтожения евреев в конечной стадии их преследования, можно провести некоторые параллели между поведением национал-социалистов по отношению к евреям и к другим меньшинствам Германии[103].

Это относится прежде всего к синти (Sinti) и рома (Roma), число которых в Германии в начале 1933 года было около 26 000. Никто из лидеров национал-социалистов до захвата власти не интересовался существованием этих так называемых «цыган». После 30 января 1933 года их положение сначала тоже не особенно изменилось. Меньшинство синти и рома было скорее косвенно затронуто различными бесчеловечными законами и постановлениями национал-социалистов. Сюда относился изданный 24 ноября 1933 года «закон против опасных рецидивистов», к которым национал-социалисты причисляли всех лиц, дважды осужденных за уголовные правонарушения или преступления. С 1938 года подобные «асоциальные элементы», как их называли в то время отнюдь не только убежденные национал-социалисты, направлялись в концентрационные лагеря. К этому кругу лиц относились также другие цыгане, уже вследствие своего кочевого образа жизни нарушавшие те или иные законы и постановления. Впрочем, эти меры основывались больше на уголовно-превентивных соображениях, из которых исходило также весьма жесткое «постановление о цыганах» 1936 года; согласно этому постановлению, «цыгане», пользовавшиеся до 30 января, по крайней мере, терпимостью, были подвергнуты еще более строгому полицейскому надзору.

Если эти меры против цыган лишь количественно отличались от прежних полицейских мер против этой «заразы», то волна арестов, начавшаяся 13 июля 1938 года, имела экономическую мотивировку. В ходе этой так называемой «акции против асоциальных элементов», направленной не только против цыган, но и против когда-либо осужденных евреев, СС пыталась увеличить число своих лагерных рабов, снизившееся на какое-то время после освобождения многих политических заключенных. Но «заинтересованность» СС в цыганах этим не ограничилась. 18 декабря 1938 года Гиммлер приказал применить «результаты расово-биологических исследований» при «окончательном решении цыганского вопроса».

Под этими «расовыми исследованиями» имелись в виду работы некоторых ученых, опиравшихся на данные «Государственного центра по борьбе с цыганскими бесчинствами», входившего в ведомство уголовной полиции. В ходе этих исследований все цыгане старше шести лет были подвергнуты криминологическому описанию и на основании расовых и уголовно-политических данных разделены на так называемых «полных цыган», «смешанных цыган» и «лиц, бродяжничающих на цыганский лад». Незадолго до начала войны и после него эти данные были применены на практике. Началась массовая стерилизация, депортация цыганских семей из имперских территорий в Польшу и, наконец, после нападения на Советский Союз, – массовые убийства. После того как 13 марта 1942 года «указанием об обращении с цыганами» было отчетливо установлено, что «особые предписания относительно евреев» должны быть «соответственно применены к цыганам», по имеющимся оценкам, от 500 000 до 600 000 цыган, не исключая и солдат вермахта, было отравлено газом в Освенциме и других лагерях уничтожения[104].

Нельзя упускать из виду и меры преследования, выпавшие на долю других национальных меньшинств в Германии и в оккупированных Германией областях, даже если эти меры и несравнимы с акциями уничтожения евреев и цыган. Это касается сербов в области Лаузиц (Лужице) и поляков в восточных областях Германии, в Берлине и в Рурской области, у которых отняли культурные организации, еще оставшиеся у них после пакта Гитлера-Пилсудского от 26 января 1934 года, и многие из которых после нападения на Польшу были посажены в тюрьмы и концентрационные лагеря.

Намного хуже было положение поляков в областях, фактически аннексированных Германией после польской кампании, – в частях Польши, отошедших под власть гауляйтеров Восточной Пруссии, Силезии, Данцига – Западной Пруссии и Познанской области [В подлиннике Warthegau, как называлась эта территория при национал-социалистской оккупации Польши.Прим. перев.]. Они подвергались беспримерному нажиму, чтобы вытравить у них национальные чувства, их эксплуатировали, депортировали, убивали и по малейшему поводу приговаривали к смерти и казнили.

Наконец, следует указать еще на судьбу многочисленного меньшинства в «третьем рейхе», о существовании которого теперь нередко забывают, хотя оно насчитывало 7,5 миллиона человек. Это были «гастарбайтеры», навербованные или просто насильно увезенные изо всех стран Европы, особенно же из Польши и Советского Союза. Положение этих «гастарбайтеров» было крайне тяжелым. Они жили, как правило, в примитивных общежитиях вблизи от предприятий и были лишены необходимых удобств. Если они возражали против этих условий или, вольно или невольно, не соблюдали рабочую дисциплину, то администрация предприятий передавала их гестапо, которое направляло их в концентрационные лагеря или так называемые «лагеря трудового воспитания». Хотя «гастарбайтеров», главным образом по экономическим соображениям, чаще направляли в деревню, где их эксплуатировали, обращение с ними зависело также от определенных элементов расовой идеологии. Оно определялось не работоспособностью и трудолюбием, а «расовым составом» стран, откуда эти рабочие произошли. Ниже всего стояли в этом ранговом порядке «иностранные рабочие» из Польши и России, которые, подобно находившимся в еще худшем положении еврейским лагерным рабам, должны были носить на одежде определенные буквы и символы, указывающие на их происхождение. Без принудительного и рабского труда миллионных масс иностранных рабочих национал-социалисты не могли бы поддерживать военную экономику и относительно высокий уровень жизни немецкого населения. Сколь бы частыми ни были напоминания об этом факте, они никогда не будут излишними; утверждение, приписывающее Гитлеру по крайней мере заслугу устранения безработицы и преодоления экономического кризиса, принадлежит к тем «легендам о Гитлере», которые никак невозможно искоренить[105].

В действительности восхваляемые национал-социалистской пропагандой успехи в экономической и социальной политике были всего лишь видимостью. Они по существу опирались на непродуктивные меры по распределению рабочей силы и на строгий переход к автаркии и военизированному производству. Высшей целью национал-социалистской экономической политики была подготовка агрессивных войн со странами, затем подлежавшими ограблению, чтобы покрыть вложенные в вооружение капиталы – большей частью взятые взаймы. Эта экономическая программа была очень проста и прозрачна и на первых порах успешна. Она не только принесла видимость хозяйственного процветания, но и весьма содействовала интеграции широких слоев населения, слишком легко склонявшихся забывать при виде этих успехов другую, террористическую сторону «третьего рейха».

Это относится и к значительной части рабочих. На многих рабочих произвели впечатление социально-политические мероприятия «третьего рейха», хотя социальные результаты национал-социалистских кампаний, таких, как «Народная помощь» (Volkswohlfahrt), «Зимняя благотворительность» (Winterhilfswerkes) и «Сила в радости» (Kraft durch Freude), были далеко не столь значительны, как это утверждала национал-социалистская пропаганда. Конечно, в национал-социалистских мнимых профсоюзах под названием «Германский рабочий фронт» многие рабочие не могли видеть замену утерянных профсоюзных организаций. Но, с другой стороны, они должны были признать, что национал-социалистам удалось преодолеть безработицу – мерами по распределению рабочей силы и развертыванием военного производства. В целом это привело к ощутимому улучшению материального положения рабочих. Хотя минимальный уровень заработков был заморожен уже со времени экономического кризиса, в то время как цены на ряд потребительских товаров росли, в некоторых областях промышленности реальная заработная плата все же возросла, снова достигнув в 1938/1939 году уровня 1928 года. Это произошло вследствие недостатка рабочей силы, проявившегося с 1938/1939 года в некоторых отраслях, особенно в производстве вооружений; в результате многие рабочие, переменив место работы или угрожая уйти с работы, могли добиться оплаты, превышающей установленный по закону минимум.

Значительная часть мелкой буржуазии тоже прямо или косвенно выиграла от национал-социалистской экономической политики, хотя национал-социалисты и не выполнили обещаний 1933 года, а, напротив, стимулировали концентрацию и модернизацию экономики. И все же улучшилось положение не только служащих и чиновников, но также мелких ремесленников и крестьян. Это объясняется и общим оживлением конъюнктуры, и другими мероприятиями режима. Сюда относится, например, устранение евреев из профессиональной жизни и ограбление их имущества, что также прямо или косвенно привело к повышению доходов многих нееврейских врачей, адвокатов и ремесленников. Что касается крестьян, то они не только превозносились национал-социалистской пропагандой, но также получили по «государственному закону о наследственном крестьянском дворе» от 29 сентября 1933 года весомые материальные преимущества. Согласно этому закону, крестьянские дворы величиной не менее 7,5 гектара не могли быть проданы или принудительно отчуждены за долги. Впрочем, это не означало общего снятия долгов.

Наконец, и не в последнюю очередь, национал-социалистская экономическая политика была полезна предпринимателям; они не должны были больше сражаться с притязаниями и требованиями чуждых им профсоюзов, и доходы их, вследствие конъюнктуры вооружения, чрезвычайно быстро росли. Далее, они в значительной степени выигрывали от грабительских и агрессивных войн, от ограбления немецкими войсками побежденных и оккупированных стран, а также от беспощадной эксплуатации «иностранных рабочих» и лагерных рабов. Однако это не значит, что они были ответственны за начало и ход войны, которая перешла в тотальную хищническую и расовую войну и неизбежно должна была завершиться полным поражением.

За исключением отдельных вмешательств, обусловленных автаркией и войной, национал-социалистское государство отказалось от далеко идущих изменений капиталистической собственности; но все же в этом национал-социалистском государстве – не совсем, но в значительной степени тотальном – предприниматели были, как правило, не в состоянии превратить оставшуюся у них экономическую власть в политическую. Предприниматели могли еще участвовать в планировании и проведении хищнических национал-социалистских войн, но им не было дозволено сколько-нибудь существенно влиять на расовую войну, увенчавшуюся холокостом. Освенцим невозможно объяснить и не следует объяснять вульгарно-марксистским тезисом об экономической выгодности. Так же обстояло дело и с тотальным способом ведения войны, примененным национал-социалистами и приведшим к полному поражению, к потере и разрушению также и большой части (24%) частных производственных мощностей[106].

Уже в 1933 году многие антифашисты в Германии и за рубежом заявляли: «Гитлер идет к войне!» Но государственные деятели Западной и Восточной Европы повторили в области внешней политики ошибку тех консервативных политиков Германии, которые полагали, будто можно сдержать развитие национал-социализма политикой умиротворения и упорядочения. Они не только более или менее пассивно наблюдали за разрушением демократии в Германии и преследованием политических противников и евреев, но также терпели и принимали такие акты Гитлера, как вступление в демилитаризированную Рейнскую область и так называемый аншлюс Австрии, шаг за шагом уничтожавшие постановления Версальского договора. Высшей, но еще не конечной точкой этой политики «appeasement» [Умиротворение (англ.). – Прим. перев.] была аннексия Судетской области, явно одобренная Англией и Францией на Мюнхенской конференции 29 сентября 1938 года. Лишь после того, как Гитлер разгромил также «остаточную Чехию» в марте 1939 года и оккупировал принадлежавшую Литве Мемельскую область, британское и французское правительства нашли в себе силу гарантировать 31 марта 1939 года независимость Польши, которая была очевидным ближайшим объектом национал-социалистской агрессивной политики.

Тем самым завершился период западной политики умиротворения. На смену ей пришла политика «appeasement», проводимая Советским Союзом, который заключил 23 августа 1939 года пакт о ненападении с Германией и создал таким образом важную предпосылку для немецкого нападения на Польшу. И в самом деле, 1 сентября 1939 года немецкие войска вторглись без объявления войны в Польшу, продвинувшись только до линии, предусмотренной секретным дополнительным протоколом к пакту Гитлера – Сталина. Советские войска оккупировали, кроме восточной части Польши, также часть Румынии и суверенные балтийские государства Эстонию, Латвию и Литву.

Несмотря на этот странный союз между фашистской Германией и коммунистической Россией, длившийся до нападения на Советский Союз 22 июня 1941 года, Вторая мировая война была также с самого начала войной мировоззрений: она была вызвана прежде всего идеологическими представлениями Гитлера, а затем уже – политическим и экономическим расчетом. Это не значит, что отдельные фазы и стадии войны протекали по «расписанию», изложенному Гитлером в книге «Моя борьба» и в других его программных высказываниях. Так, например, временный союз с Советским Союзом был, конечно, столь же мало предусмотрен им, как и война с Англией, которой Гитлер «на самом деле» хотел бы избежать. Нападение на Данию и Норвегию не объяснялось ни расистской, ни антикоммунистической идеологией, а только военно-стратегическими и экономическими требованиями флота и промышленности. Так же обстояло дело с походами в Грецию, Югославию и Северную Африку, тоже не запланированными, а возникшими вследствие непредвиденных военных и политических событий – слабости итальянских войск, провала пронационал-социалистского путча в Югославии и т. п.[107]

Но уже действия «оперативных групп» (Einsatzkommandos) в Польше, следовавших непосредственно за сражающимися войсками, чтобы наряду с подлинными или потенциальными политическими противниками захватить и уничтожить также евреев и представителей польского правящего класса, показали, что национал-социалисты с самого начала имели в виду нечто большее, чем империалистическую завоевательную войну. В отличие от кайзеровской Германии, национал-социалистская Германия боролась не только за политическое господство в Европе, но также и за расистский «новый порядок» в континентальном, а потенциально и в глобальном масштабе, при котором «германская раса господ», рассматриваемая как высшая раса и представляемая немцами, будет господствовать над всеми другими народами. В то время как славянские нации подлежали порабощению и должны были вести существование бесправных илотов [Коренное население Мессении, закрепощенное спартанцами. – перев.], этот план – в значительной мере осуществленный – предусматривал полное уничтожение еврейской «расы», поскольку она рассматривалась как корень всякого зла, в частности социализма, коммунизма и вообще всего «современного» (Moderne). При всей сумасбродности этой идеологической концепции она последовательно и безжалостно проводилась на практике. Ей предоставлялся абсолютный приоритет перед экономическими и военными интересами и целями промышленности и вермахта, даже и в то время, когда осуществление расово-идеологических целей было уже несовместимо со стремлением национал-социалистов сохранить свою политическую и военную власть[108].

Этой фанатической, поистине самоубийственной связью с идеологической догмой расовой войны национал-социализм качественно отличается от итальянского фашизма. Хотя немецкий и итальянский фашизм сравнимы между собой в их идеологии (за исключением расистски мотивируемой идеологии антисемитизма), в их внешнем облике и социальном составе, между ними были количественные различия1 – в масштабах, в унификации и в совершенстве террористического аппарата. Это проявилось в преследовании меньшинств, не говоря уже об уничтожении евреев. Эти количественные различия в унификации и гораздо более эффективная в Германии система террора в конечном счете, как будет показано дальше, привели к тому, что немецкое Сопротивление не смогло добиться таких успехов, как итальянская Resistenza, – во всяком случае, в последней фазе истории итальянского фашизма.


Поражения и успехи Сопротивления

Те, кто с самого начала и наиболее решительно боролись с «третьим рейхом», были члены запрещенных и загнанных в подполье партий и организаций рабочего движения[109]. Они подвергались также самому строгому наблюдению и преследованию со стороны национал-социалистских террористических организаций. Но надо признать, что действительные успехи рабочего Сопротивления были очень невелики. С одной стороны, это объясняется уже описанной, едва ли не доведенной до совершенства системой наблюдения и террора, устроенной национал-социалистами; с другой же стороны – тем, что различные нелегальные партии и организации рабочего движения, если не считать некоторых региональных или даже местных исключений, даже в эпоху «третьего рейха» не хотели и не умели преодолеть свои внутренние конфликты и создать единую организацию Сопротивления. Различные группы рабочего движения действовали отдельно и были по отдельности разбиты.

КПГ после ее запрещения вначале пыталась сохранить свою строго иерархическую систему с подчинением низших звеньев высшим, а также, вопреки фашистскому террору, пыталась проводить массовые акции. Тысячи коммунистов участвовали в изготовлении и распространении нелегальных листовок и в других пропагандистских мероприятиях. До 1935 года членам нелегальной КПГ продавали даже марки для оплаты членских взносов. До этого времени руководство КПГ и Коммунистического Интернационала исходило из того, что массовые акции этого рода могут в короткое время привести к распаду «третьего рейха», тогда как в действительности они лишь облегчали мероприятия гестапо. Лишь на VII Всемирном конгрессе Коммунистического Интернационала в 1935 году эта стратегия, вряд ли совместимая с условиями фашистской Германии, была пересмотрена, а вместе с ней и политика борьбы с социал-демократией как с «крылом фашизма». Так как к этому времени, помимо партийного руководства, жертвами систематических полицейских операций стали тысячи членов нелегальной КПГ, с 1936 года коммунисты ограничились поддержанием весьма непрочной информационной сети, связывавшей отдельные действовавшие в Германии коммунистические группы Сопротивления между собой и с заграничным руководством. Коммунистическое Сопротивление в значительной степени угасло под действием пакта Гитлера – Сталина и снова усилилось лишь после немецкого нападения на Советский Союз. Возникли различные организации Сопротивления; некоторые из них поддерживали контакты также с социал-демократами и даже с буржуазными и военными кругами. Но, в отличие от Коммунистической партии Италии, КПГ не удалось применить на практике принятую в 1935 году концепцию Народного фронта. Исключением был вскоре распавшийся парижский Комитет Народного фронта; что же касается групп «Национального комитета „Свободная Германия“, действовавших не столько в Германии, но главным образом за границей, и в особенности в Советском Союзе, то ими большей частью руководили коммунисты, которым приходилось принимать во внимание интересы Советского Союза, часто мотивируемые отнюдь не „антифашистскими“ целями[110].

Лидеры СДПГ и руководимого ею Всеобщего союза германских профсоюзов в 1933 году долго, слишком долго питали иллюзию, что политика осторожной сдержанности по отношению к национал-социалистскому режиму может сохранить их организации. Этот фатальный курс приспособления, выразившийся, например, в одобрении так называемой «мирной речи» Гитлера 17 мая 1933 года фракцией СДПГ в рейхстаге – уже обескровленной арестами и эмиграцией, – фактически привел к расколу партии. Эмигрировавшие социал-демократы образовали в пражском изгнании новую организацию, «Sopade» [Сокращение. «Социал-демократическая партия Германии». Имеется в виду заграничное руководство СДПГ, находившееся до 1938 года в Праге, а затем в Лондоне. Прим перев.], которая уже 18 июня 1933 года, то есть еще до запрещения СДПГ 22 июня, обратилась к немецким рабочим с программной статьей и призвала их «разорвать свои цепи» и бороться за «перестройку капиталистической экономики в социалистическую».

Уже до этого отдельные социал-демократы и профсоюзные деятели ушли в подполье. Но, в отличие от коммунистов, они очень скоро поняли, что нелегальные массовые организации с отдельными ячейками, партийными органами и сбором членских взносов прямо провоцируют действия гестапо. Напротив, эти социал-демократы исходили из трезвой оценки возможностей сопротивления в террористическом «третьем рейхе» и, по существу, ограничивались сохранением традиционных связей в форме дискуссионных кружков, спортивных союзов и т. п., чтобы в момент ожидаемого и желанного распада «третьего рейха» располагать людьми для восстановления партии. Кроме этой системы неформальных, но хорошо законспирированных групп социал-демократов и членов профсоюзов, отказывавшихся от демонстративных акций сопротивления, но – как видно из отчетов «Sopade» – имевших хорошо разработанные контакты с партийным руководством в Праге, было также несколько очень активных групп Сопротивления на региональном и более высоком уровне, к которым, наряду с социал-демократами, примкнули также бывшие члены КПГ и отколовшихся коммунистических и социалистических групп. Прежде всего следует упомянуть здесь «Красную ударную группу» («Roter StoBtrupp») в Берлине, «Социалистический фронт» («Sozialistische Front») в районе Ганновера и межрегиональную группу «Новое начало» («Neubeginnen»)[111].

Подобно группам Сопротивления КПГО (Коммунистическая партия Германии – оппозиция, Kommunistische Partei Deutschlands – Opposition), СРП (Социалистическая рабочая партия, Sozialistische Arbeiterpartei) и ИССБ (Интернациональный социалистический союз борьбы, Internationaler Sozialistischer Kampfbund), они особенно важны не только тем, что до их разгрома органами гестапо они вели очень интенсивную борьбу, но еще и тем, что в этих группах произошло объединение социалистов и коммунистов из разных партийных организаций[112]. То же можно сказать об антифашистских организациях, возникших в конце «третьего рейха» и вскоре после его распада и ставивших себе целью создать новое рабочее движение, вне рамок КПГ и СДПГ. Ввиду отрицательного отношения к ним всех оккупационных властей это не удалось, как и предыдущие попытки создать антифашистский Народный фронт[113]. Контакты представителей рабочего Сопротивления с церковными, буржуазными и военными оппозиционными организациями также не достигли таких масштабов и интенсивности, как в Италии. Если отвлечься от контактов, непосредственно предшествовавших 20 июля 1944 года [День покушения на Гитлера и неудавшегося военного путча против национал-социалистской власти. – Прим. перев.], им не удалось преодолеть взаимное недоверие.

Примечательно, однако, что почти не было контактов также между оппозиционными кругами и отдельными лицами разных церквей – евангелической и католической. Подлинное сотрудничество между оппозиционными христианами евангелического и католического вероисповедания было, по существу, лишь в кружке Крейзау» [«Kreisauer Kreis», от названия имения Крейзау близ Швейдница в Силезии, где в конце Второй мировой войны возникла антифашистская группа, преимущественно правого направления. – Прим, перев.], поддерживавшем сверх того, как уже было сказано, контакты с другими буржуазными и военными группами, а также с социалистическим и коммунистическим движениями Сопротивления. Причина, по которой сотрудничество католических и евангелических участников Сопротивления было лишь спорадическим и возникло очень поздно, состоит в уже описанном различном положении этих церквей в «третьем рейхе».

Хотя «Церковь исповедания» уже на Барменском Синоде в мае 1934 года решительно отвергла, исходя из более или менее теологических аргументов, притязание национал-социалистского государства быть «единственным и тотальным порядком человеческой жизни», членам этой оппозиционной группы трудно было отказаться от тесного сотрудничества церкви и государства, выросшего из церковной истории и обоснованного целыми поколениями теологов. В этом отношении очень важную роль сыграла «диалектическая теология» Карла Барта, принявшего активное участие в выработке Барменского заявления. Но если подумать, насколько очевидным с самого начала был характер «третьего рейха», то кажется удивительным, почему многие теологи так долго не могли постигнуть, что «третий рейх» не мог и не должен был быть установленным от Бога начальством. И все же в конце концов дело дошло до актов сопротивления отдельных духовных лиц, с политической и теологической мотивировкой, а также до нескольких открытых протестов. Так обстояло дело, например, с принятым 28 мая 1936 года воззванием временного руководства «Общегерманского союза братьев» (Reichsbruderrat) против так называемого «позитивного христианства» и против мероприятий национал-социалистов по устранению вероисповеданий из воспитания юношества с литургией о сохранении мира, отслуженной 30 сентября 1938 года частью священников «Церкви исповедания» перед лицом угрожавшего конфликта по судетскому вопросу, и, наконец, с открыто высказанной 12-м Прусским синодом верующих критикой массового уничтожения психически больных и людей «чужой расы». Впрочем, это был единственный случай, когда евангелическая церковь протестовала против преследования евреев, хотя, с другой стороны, были люди, считавшие своим христианским долгом совести помогать преследуемым евреям[114].

В целом можно сказать, что представители католической церкви тоже не решались заклеймить преступления «третьего рейха». Это связано было с соображениями церковной политики, поскольку католические епископы Германии и папа опасались, что слишком явные протесты могут побудить национал-социалистское руководство расторгнуть конкордат. Лишь тогда, когда нарушения национал-социалистами положений конкордата стали слишком очевидны, папа Пий XI решился критиковать эти нарушения. Однако в энциклике «С неустанной заботой» нет ни слова протеста против преследования евреев, а тем более борцов Сопротивления из рядов запрещенного рабочего движения. Энергичны и – по крайней мере, временно – успешны были протесты епископа Мюнстерского графа Галена против умерщвления национал-социалистами душевнобольных. В 1943 году католические епископы в пастырском послании о десяти заповедях атаковали религиозную и расовую политику национал-социалистов с резкостью, сравнимой с заявлением евангелической церкви на 12-м Прусском синоде верующих. Но это единственный документ, в котором католическая церковь как учреждение хотя бы косвенно призвала к борьбе. Однако нельзя забывать о католических священниках и простых верующих, оказавших решительное сопротивление национал-социализму[115].

В целом, высшей точкой немецкого движения Сопротивления, несомненно, было покушение на Гитлера 20 июля 1944 года, которое должно было стать сигналом для общего восстания; но после некоторых первоначальных успехов движение было быстро сломлено. Многое говорит в пользу предположения, что если бы круги, участвовавшие в подготовке покушения, имели связь с группами Сопротивления – церковными, социалистическими и коммунистическими, – то в случае успеха задуманных заговорщиками действий могло бы возникнуть, как в случае путча Бадольо, широкое и успешное движение Сопротивления.

Надо, однако, заметить, что эти люди из буржуазных и военных кругов преследовали цели, далекие от представлений парламентской демократии. Это относится прежде всего к крайне консервативной группе вокруг Карла Герделера; что же касается членов кружка, собиравшегося в имении графа Мольтке в силезском Крейзау, то они строили утопические, нежизнеспособные планы, ориентируясь на устаревшие модели общества. В критике этих антидемократических социальных и конституционных планов, изложенных в многочисленных воспоминаниях, не следует упускать из виду два важных, может быть, решающих факта. Во-первых, это уже упомянутая по крайней мере наметившаяся попытка объединить все группы Сопротивления, от коммунистов до консерваторов; во-вторых – успешная попытка привлечь к задуманному путчу также высших офицеров. Эти борцы Сопротивления исходили из трезвого, вполне реалистического понимания, что успешная попытка свергнуть господство национал-социалистов может исходить только от одной из военных групп. К несчастью, лишь очень немногих офицеров можно было убедить, что вопреки присяге, принесенной Гитлеру, они не обязаны были терпеть массовые убийства и другие злодеяния «третьего рейха». Но если даже попытка восстания полностью провалилась – из-за случайностей и ошибок планирования, к которым надо прежде всего отнести не достигнутую, едва наметившуюся мобилизацию общественности, – то все же историческое и моральное значение этой попытки не исчерпывается его неудачей[116].

То же относится ко всему немецкому движению Сопротивления. Хотя оно в основном терпело лишь поражения, в конечном счете успех его состоял в том, что многочисленные акты и явления неорганизованного сопротивления и непокорности в повседневной жизни показали победоносным державам и самим немцам, что национал-социализм в конечном счете вовсе не был столь успешным, как это всегда изображала его пропаганда. Конечно, большинство немецкого «народного сообщества», уменьшавшееся с течением времени, почти до самого конца восхваляло своего фюрера, но были и другие люди, не ликовавшие и не приспосабливавшиеся, оказавшиеся способными сопротивляться и в той или иной форме оказывавшие сопротивление[117]. Однако, несмотря на это, оценки и традиции немецкого движения Сопротивления в целом остаются предметом спора между двумя немецкими государствами и между партиями. В отличие от Италии, в Германии наследие и заповедь Сопротивления не ощущаются как объединяющий элемент. Этот факт до наших дней оказывает большое воздействие на демократический консенсус, способность к компромиссам и немецкое национальное чувство[118].









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.