Григорий Турский и его сочинение [а]

«История франков» в десяти книгах, созданная турским епископом Григорием, –исключительный по своему значению памятник европейской культуры раннегосредневековья. В ней описываются события VI в., относящиеся к историивозникновения и развития Франкского государства[1] эпохи Меровингов на территории бывшей римской провинции –Галлии (нынешней Франции).

Григорий Турский благодаря своей образованности, наблюдательности,епископскому сану и влиянию, которое он оказывал на меровингских королей,собрал ценный материал, отражающий жизнь различных слоев меровингскогообщества, и создал яркую, местами полную драматизма, своеобразную летописьжизни людей той эпохи. Это была эпоха, когда «при родовых муках» рождаласьновая цивилизация[2]. Труд Григория описываетсобытия этого мучительного становления и сам является его порождением.

Материал, собранный деятельным и любознательным епископом из письменных иустных источников, огромен, а форма его изложения и обобщения позволяютпроникнуть в общественную атмосферу и психологию людей того сложного периода. Ив том, и в другом отношении Григорий напоминает «отца истории» Геродота.«Геродотом варварства» (варварского мира) назвал Григория Турского французскийфилолог-романтик Ж. Ампер[3]. И как «История»Геродота стала основой той картины героической борьбы древней Греции за своюсвободу, которая навсегда, как художественное произведение, запечатлелась впамяти потомства, так и образ раннего средневековья с его контрастамиварварской мощи и христианской одухотворенности, первобытной непосредственнойпростоты и изощренной коварной жестокости был осмыслен европейским культурнымсознанием прежде всего по Григорию Турскому. Заучивавшиеся в течение вековкаждым школьником хрестоматийные рассказы о крещении короля Хлодвига («почитайто, что сжигал, сожги то, что почитал»), о суассонской чаше, о «войне двухкоролев» – Брунгильды и Фредегонды были не чем иным, как изложением эпизодов из«Истории франков».

Кропотливые исследования историков нового времени многое изменили в этойкартине: сняли сгущенные краски, устранили упрощения, отделили[322] факты от легенд. Однако основу представления об общейсвязи исторических событии в Центральной Европе VI в. по-прежнему дает трудГригория Турского, и если современный человек рисует себе все раннее западноесредневековье, сложное и смутное, по образу Меровингской Галлии, а не Испанииили Британии, то это именно благодаря Григорию Турскому. Без него вся историяФранции этого периода представляла бы собой, по словам современногоисследователя, почти «белое пятно»[4].

ГРИГОРИЙ ТУРСКИЙ И ЕГО ВРЕМЯ

Жизнь и литературная деятельность Григория Турского совпадают с полосой двухважнейших общественных сдвигов в истории Западной Европы VI в – этнического ирелигиозного, с периодом социального преобразования, состоящего в постепенномпереходе от старой общественной системы – рабовладельческой к новой –феодальной. В Галлии, важнейшей провинции Западной Римской империи, местноенаселение (кельтские племена, именовавшиеся и галлами) уже давно слилось спришлыми римскими колонистами, заселившими города этой провинции в I – III вв.,и говорило на народной латыни. Это галло-римское население жило в городах –римских муниципиях и колониях, в селах на землях городов, а также вокругбольших вилл, владельцы которых сдавали землю в аренду. Из этой средывыделился слой именитой местной знати, игравшей немалую роль в истории Римскойимперии, особенно ее последних веков.

В V в. Галлия, в сущности, была уже вне римской власти: власть здесьфактически находилась в руках варваров – германских военных поселенцев; наземлях провинции разместилось множество германских племен, которым – собязательством несения военной службы на границе – были предоставлены земли дляпоселения и обработки. Так, франкам, которые еще ранее – в III в. образовали усеверо-восточных границ Галлии союз племен, в VI в. (на таких же условиях) былоразрешено расселиться в междуречье Шельды и Мааса, а также на левобережьесреднего Рейна. Но из-за Рейна в провинцию в V в. хлынули новые волны франков,алеманнов и других германских племен. Они захватывали земли на востоке Галлии,опустевшие после разрушительного похода на Запад, а затем в Африку вандалов,свевов и аланов.

В Нарбоннской провинции расселились вестготы. В Лионской провинцииобосновались бургунды. Старое романизированное галло-римское население вгородах и селах оказалось по соседству с новыми пришельцами. В отдельныхобластях Галлии, особенно на юге провинции, преобладало староримское население;на северо-востоке галльские общины и редкие галло-римские рабовладельческиевиллы не занимали всей территории, поэтому крайний север Галлии был заселенпреимущественно франками. [323]

Многочисленные контакты германских племен с галло-римским населением, атакже знакомство с их порядками приводили к изменениям в социальной структуре исамих германцев. Но этот процесс не везде был одинаков. Наличие у франков насеверо-востоке Галлии отдельных поселений способствовало тому, что распаддревней общины шел здесь сравнительно медленно, в то время как вестготы ибургунды селились преимущественно в старых галло-римских центрах, и поэтомувлияние позднеримских общественных отношений на жизнь этих племен былопреобладающим. Поселение в Галлии германцев, которые заняли там господствующееположение в свою очередь привело к коренным переменам в староримскойадминистрации, в этнической и хозяйственной структуре провинции.[324] Рядом с римскими виллами возникали хозяйства германскихсвободных крестьян – общинников. Подати с галло-римского населения сталипоступать германским королям. Прежняя римская администрация, владевшаялатинским языком, стала обслуживать их двор и знать.

Из трех королевств (в бассейне Роны – королевство бургундов, к югу от Луары– королевство вестготов, к северу от Луары и до Рейна – королевство франков)самым сильным оказалось королевство франков. Ко времени рождения ГригорияТурского (середина VI в.) франкские короли завершили завоевание Аквитании иБургундии и овладели почти всей Галлией – от низовьев Рейна до Гаронны, Севенни Прованса[5].

Прочность власти обосновавшихся в Галлии германских племен зависела от того,насколько удастся им, не растворяясь полностью в массе прежнего римскогонаселения, объединиться с их новыми подданными, с тем чтобы образовать общеекультурно-этническое единство. И франкам это удалось, вестготам и бургундам –нет. Причиной тому была не только разница в устойчивости и действенности ихобщинного уклада, но [325] и в различии религиозной политикиих королей. Расселяясь на римских землях, германцы принимали христианство, чтоприобщало их к наследию античной цивилизации. Но в христианстве того временицарил раскол: большинство староримского населения исповедовало католическуюверу, признанную ортодоксальной вселенскими соборами, меньшинство – арианскуюверу, официально осужденную как ересь. Вестготы и бургунды приняли христианствораньше, но в форме арианства. Франки (в лице короля Хлодвига и его дружины),явившись в Галлию позднее, приняли христианство в форме католичества, чтообеспечило им поддержку римской церкви против готов и бургундов в ихсоперничестве за власть над Галлией.

Во Франкском королевстве католическая церковь стала союзником королей, тогдакак в Вестготском и Бургундском католическая церковь была им оппозицией. Этимона способствовала победе франков в их дальнейшей политической борьбе и впроцессе образования Франкского государства сумела сделать католическую религиюодной из основ для консолидации разноплеменного и разноязычного населенияпрежней римской провинции в единое общественное целое.[326]

Все это обеспечило привилегированное положение христианской церкви воФранкском государстве. Церковь оказывала поддержку королевской власти,королевская власть из политических соображений в свою очередь поддерживалацерковь. Франкские короли дали возможность церкви сохранить те привилегии,которые у нее были в Римской империи в конце IV – V вв. В V в. церковь обладалауже значительными земельными владениями как в городе, так и вне городских стени была освобождена от некоторых государственных налогов. В IV – V вв. высшеедуховенство получило также право судебной власти не только над своим клиром, нои над светским населением городов. Это право было сохранено и во Франкскомгосударстве.

Понимая выгоды от союза с церковью, Хлодвиг жаловал католическомудуховенству из владений фиска (королевской казны) земли для основаниямонастырей. Эту практику поддерживали его сыновья. Во время завоеваний франкамиобластей южнее Луары Хлодвиг распорядился, чтобы имущество и рабы, захваченныеу церкви и клириков во время военных конфликтов, были им возвращены.Духовенство освящало власть королей, утверждая представление о короле как озаконодателе и суверене, стоящем над подданными. Но в то же время король вглазах подданных должен быть их защитником. Таким образом, церковь как бывнедряла положение о социальных целях государства, чуждое германскойчастноправовой интерпретации королевской власти и присущее идеологиипозднеримского государства, что позже нашло свое отражение в законодательствахварварских государств[6].

Своим непосредственным участием в делах государства католическая церковь нетолько способствовала перенесению в варварское общество элементов позднеримскойгосударственности, ускоряя тем самым синтез германских и романских отношений вполитическом устройстве Меровингской Галлии, но и способствовала упрочениюрелигиозно-нравственных принципов в ту сложную эпоху, когда были разрушеныпрежние культурные традиции вследствие распада Римской империи и завоевания еезападных провинций варварами. Рвались традиционные общественные связи ираспадались гражданские коллективы. Сходные процессы имели место и средиварваров-завоевателей. В ходе завоеваний варвары утрачивали связи со своейстарой языческой религией и культурой, но еще плохо усваивали и новую.Беспрерывные войны между разными племенами, междоусобицы королей, гражданскиераспри способствовали общему упадку нравов. В этих условиях церковь своейпроповедью христианской морали, своим влиянием на дела судопроизводства, своимучастием в разборе семейных и иных тяжб прихожан оказывала большое влияние нанравственное состояние тогдашнего общества. Здесь можно вспомнить известныеслова Ф. Энгельса о христианстве как о наследии, оставленном античнойцивилизацией средневековью. Ф. Энгельс писал: единственным, что средневековье«заимствовало от погибшего древнего мира, было христианство[327] и несколько полуразрушенных, утративших всю свою прежнююцивилизацию городов»[7].

Не нужно забывать, что церковь в то время была основным, едва ли неединственным, хотя и своеобразным хранителем традиций античной культуры,латинской письменности и латинского языка, который на долгие века сталлитературным языком, языком поэзии, истории и философии. Для проповедихристианства церкви были необходимы грамотные люди, а научиться латинскойграмоте можно было только по учебникам старых грамматических и риторских школ ипо литературным образцам старой классической словесности.

Южная Галлия давно славилась своими риторскими школами, традиции ихпродолжали жить и в последний век Римской империи. Земляк Григория Турского,овернский епископ Сидоний Аполлинарий в V в. был одним из лучших латинскихписателей и поэтов. Сам Григорий хорошо знал стихи Вергилия и прозу Саллюстия,в его сочинениях есть также цитаты из Плиния Старшего и Авла Геллия. ДругГригория, поэт Венанций Фортунат из Италии – автор стихотворных панегириковфранкским королям и вельможам, в последние годы своей жизни он стал епископомПуатье.

Для всех нужд государственного аппарата грамотных чиновников иадминистраторов могла предоставить главным образом церковь.

Галло-римская знать, отстраненная в большинстве своем франкскими правителямиот ведущих военных и административных постов, укрепилась на ведущих церковныхпостах. Епископства в Реймсе, Меце, Type, Пуатье, Бордо, Клермоне, Лионе идругих городах образовывали крепкое единство. Епископы более или менеепериодически съезжались на местные соборы и поддерживали постоянную связь сдалеким Римом. От разорении во время войны и поборов во времямира церковные владения хоть и страдали, но все же меньше, чем светские. Есликоролевский наместник, герцог или граф, был чем-то вроде военного губернаторагорода или области, то епископ – чем-то вроде гражданского губернатора, онутверждался в своей должности королем, занимался множеством административных ихозяйственных дел своей епархии, и его власть часто была устойчивее и крепче,чем власть светского наместника. Разные епископские кафедры пользовались разнымпочетом. Одной из наиболее чтимых была епископская кафедра в Type, освященнаяпамятью об «апостоле Галлии» Мартине Турском. Тур был, можно сказать, церковнойстолицей всей средней Галлии. В нем ответственный пост епископа свыше двухдесятилетий занимал автор «Истории франков» – Григорий.

Георгий Флоренций, принявший в священстве имя Григория, родился 30 ноября538 или 539 г. в знатной галло-римской семье в Клермоне овернском. Род егопринадлежал к высшему сенаторскому сословию, многие из этого рода былиепископами как в Туре, так и на других кафедрах (о чем Григорий не разупоминает в «Истории франков»): дядя его по отцу Галл был клермонскимепископом, дед по матери Григорий – [328] лангрским епископом,двоюродный дядя Ницетий – лионским епископом. От отца и дедов он мог слышатьживые рассказы о завоеваниях Хлодвига; ему случалось посещать старыхпустынников, которые могли помнить рассказы о временах Каталаунской битвы. Годыдетства и учения Григория совпали с первым кругом меровингских междоусобныхраздоров – между сыновьями Хлодвига; раздоры эти кончились кратковременнымобъединением государства под властью младшего сына Хлодвига – Хлотаря I. Годызрелости Григория совпали со вторым кругом междоусобных раздоров – уже междусыновьями Хлотаря: Хильпериком Суассонским, Сигибертом Мецским и ГунтрамномОрлеанским, закончившихся образованием трех самостоятельных королевств:Австразии, Нейстрии и Бургундии. В этих событиях Григорий оказалсянепосредственным участником и их летописцем: в 573 г. он становится епископомТура.

В чересполосице меровингских разделов Тур занимал особое место: это был какбы западный аванпост северо-восточного франкского (Австразийского) королевстваСигиберта и Брунгильды, отрезанный от него владениями северо-западногофранкского (Нейстрийского) королевства Хильперика и Фредегонды и южногофранкского (Бургундского) королевства Гунтрамна. Григорий был рукоположен вепископы Тура с согласия короля Сигиберта и должен был сохранять верность ему иего потомкам. Это оказалось нелегко. Два года спустя Сигиберт погиб. Тур былзахвачен энергичным и неразборчивым в средствах Хильпериком и находился под еговластью десять лет. А против опасно возрастающей власти Хильперика объединилисьбрат его Гунтрамн, вдова убитого Сигиберта Брунгильда и его малолетнийнаследник Хильдеберт. Григорий должен был выступать защитником их интересов всамой неблагоприятной обстановке. Это наложило отпечаток на всю систему оценоки характеристик в «Истории франков»: Хильперик в ней назван «Нероном и Иродомнашего времени» (VI, 46); Гунтрамн, который был особенно привержен религии икатолической церкви, изображается чуть ли не святым; а в борьбе двух королев,Брунгильды и Фредегонды, не уступавших друг другу по коварству и жестокости,Григорий явным образом сочувствует Брунгильде.

В эти трудные годы Григорий проявил недюжинную стойкость, охраняя интересытурской кафедры св. Мартина. Он отказался выдать Хильперику укрывшихся втурской церкви его мятежного сына Меровея и герцога Гунтрамна Бозона (V, 14).Он один защищал на Парижском соборе 577 г. руанского епископа Претекстата,обвиненного в незаконном венчании Меровея с вдовствующей королевой Брунгильдойи в передаче денег противникам Хильперика (V, 18). Он выдержал нелегкую борьбус назначенным Хильпериком турским наместником графом Левдастом; дело дошло дотого, что по навету Левдаста Григорий был привлечен к суду епископов и долженбыл клятвенно очистить себя от обвинений в присутствии короля (V, 49). Нужнозаметить, что сам король вел себя по отношению к Григорию очень сдержанно, вовремя суда над Претекстатом пригласил Григория на трапезу, а после суда надсамим Григорием испрашивал у него благословения (VI, 5). Видимо, авторитетГригория [329] на его турской кафедре был таков, что расправас ним была опасна даже для Хильперика.

После смерти Хильперика в 584 г. для Григория наступили более легкиевремена. Тур перешел под власть благосклонного к нему Гунтрамна, Брунгильдаотносилась к Григорию, давнему ставленнику своего мужа, с полным доверием. Впереговорах между ее молодым сыном Хильдебертом II, старым Гунтрамном и вдовойХильперика Фредегондой Григорий играет самую важную роль.

В 588 г. Григорий привлекается королем Хильдебертом II к такой миссии, какподтверждение заключенного в 587 г. Анделотского договора с королем Гунтрамном.В знак благодарности король Хильдеберт и королева Брунгильда в 589 г.освободили Тур от налога (IX, 13).

За свою сравнительно недолгую, но полную значительными и сложными событиямижизнь, особенно в период епископского служения в Туре, Григорий общался сомногими королями и их приближенными, с духовенством и мирянами. Он ревностнозанимался делами своей епархии и, стремясь поднять авторитет церкви, был щедрна благотворительность, улаживал распри между горожанами Тура (VII, 47),восстановил церковь св. Мартина, пострадавшую от пожара (IX, 31). Он объездилпочти всю Южную и Северную Галлию, видел много городов и, естественно,встречался с огромным количеством людей. Все это при его любознательностидавало ему большой материал для размышлений над увиденным, вырабатывалокачества хорошего наблюдателя, пригодившиеся ему при создании хроники.

Свою «Историю франков» Григорий Турский довел до лета 591 г. Кроме нее оннаписал много других работ, преимущественно житийных, которые перечисляет вэпилоге «Истории» (X, 31), носящем своеобразный характер завещания потомству.Год смерти Григория Турского достоверно неизвестен. Предположительно он умер вноябре 593 или 594 г.

«Если о человеке можно судить по его литературным сочинениям, – пишетфилолог-романист Ауэрбах, – у Григория был темперамент, и он обладалмужеством... Ничто человеческое не чуждо Григорию, во всякую глубину онзаглядывает, всякий темный уголок освещает, не боится называть вещи своимиименами, сохраняя при этом достоинство и некую святость тона... Григорий посвоему призванию связан со всеми людьми и со всеми жизненными обстоятельствами,о которых он рассказывает, его профессионально интересует моральное в деталях,так сказать, это реальное поле его деятельности. На этой почве вырастает егонаблюдательность, желание записывать увиденное, и его, несомненно, весьмаиндивидуальное дарование, умение изображать конкретные явления жизни, опять жеестественно вырастает из служебных обязанностей. Само собой разумеется, нельзяговорить об эстетическом разделении сфер возвышенно-трагического иобыденно-реалистического у Григория, – кто, подобно ему, связан с людьмипрактически, как клирик, не может разделять эти сферы, он каждый деньвстречается с человеческими трагедиями – посреди самого хаотического, никак неочищенного материала жизни. Талант и темперамент епископа Григория выводят егодалеко за рамки [330] простой заботы о спасении душ, за рамкипрактической деятельности церкви; наполовину неосознанно он становитсяписателем, постигающим жизненное и придающим облик всему жизненному»[8].

«ИСТОРИЯ ФРАНКОВ» КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ПАМЯТНИК

«История франков» Григория Турского начинается для современного читателянеожиданно – от сотворения мира. Почти вся первая ее книга представляет собойкраткий пересказ библейской истории, а затем очерк истории христианской церквидо времен св. Мартина Турского (336-397). Это не случайность: так начиналосьбольшинство ранних средневековых летописей. Историография в те времена былажанром религиозной литературы, и одним из важнейших ее жанров. В нейгосподствовала по сравнению с античной историографией другаяисторико-философская концепция, основанная на религиозном мировоззрении,методика исследования исторических фактов приобрела новый характер, изменился икруг исследуемых вопросов. Задачей истории теперь становится не исследованиереальных исторических фактов, а подбор доводов для подтверждения Священногописания. Она утверждала христианскую концепцию истории рода человеческого: отпервородного греха к искуплению его Христом и к грядущему спасению. Всемирнаяистория представлялась подготовкой вселенского торжества Христовой церкви, аизображаемые недавние и современные события – борьбой за это торжество. Такаяисторико-философская концепция, уже не имеющая ничего общего с главнымипринципами античной историографии, была выработана отцами церкви в IV в. Всвете ее греческий историк Евсевий Кесарийский написал краткую хронику, вкоторой свел воедино сведения по библейской и античной истории, а знаменитыйИероним перевел ее на латинский язык и продолжил; младший современник Иеронима– Павел Орозий развернул эту концепцию в «Семи книгах истории противязычников», по которым училось все средневековье. В эту рамку вставляли своеизложение все средневековые историки, в том числе и Григорий Турский.

Следствие такой концепции – важная роль, которая придается событиямцерковной истории. Именно история победы христианской церкви над язычниками –главная тема ранних средневековых хронистов; история государственных событий –лишь фон и подкрепление для нее. История Римской империи (и ее предшественниц –Македонской, Персидской и других империй) занимает историка лишь постольку,поскольку частичное воссоединение человечества в империи есть подготовкагрядущего полного воссоединения человечества в лоне христианской церкви; аистория современных государств – постольку, поскольку они являются прямыминаследниками Римской империи. Содержание ранних средневековых сочинений – этоописание распространения христианства среди язычников, торжестваортодоксального христианства над еретическими учениями, [331]успехов праведных правителей и возмездии неправедным. Иногда эта тема выноситсядаже в заглавие: история англосаксов, написанная Бедой Достопочтенным в началеVIII в., имеет название «Церковная история народа англов», и по аналогии с нейсочинение Григория Турского в одной из старейших рукописей названо «Церковнаяистория франков»[9].

Поэтому не приходится удивляться, что Григорий Турский формулирует своюзадачу так: первая цель – описать борьбу праведников с язычниками, церкви сересями, королей с враждебными народами; вторая – успокоить читателей, боящихсяприближения конца света, показав им, как еще мало прошло лет со временисотворения мира. Вслед за этим он излагает свой символ веры, дабы будущийчитатель не сомневался в том, что он – правоверный католик; апологиякатолического вероисповедания и защита его от арианства, еще господствовавшегов соседней вестготской Испании, для Григория имеют первостепенную важность, идиспуты с арианами пересказываются им в дальнейшем во всех подробностях. Азаканчивает свое сочинение он еще одним пересчетом лет по пяти периодам отсотворения мира до «двадцать первого года нашего служения епископом... тридцатьпервого года правления короля Гунтрамна[10] идевятнадцатого года правления короля Хильдеберта Младшего» (X, 31): т. е. доапреля или августа 594 г., когда Григорий кончил свой труд.

Историческая концепция христианского средневековья не только «задавала»историку начальный и конечный рубеж его поля зрения, но она побуждала егосоответственно распределять внимание внутри этого поля зрения и искать примерыбожественного вмешательства и руководства на каждом шагу между этими рубежами.В центре внимания Григория находится не столько Франкское государство, сколькогалльская церковь, а еще точнее – турская церковь. Он прослеживает ее историю ссамого основания, от епископа к епископу и заканчивает свое сочинениерезюмирующим перечнем всех сменившихся за это время епископов. Он старается поэтому образцу сообщать о смене епископов и на других галльских кафедрах, ноздесь ему не удается достичь полноты: чем дальше кафедра от Тура, тем скуднееего сведения. Идентично распределяется его интерес и в отношении к светскимсобытиям: междоусобицы, затрагивающие Тур и турскую церковь, описаныподробнейшим образом, а войны на дальних [332] германскихграницах – хотя бы их вели покровители Григория Сигиберт и Хильдеберт – едваупоминаются.

В каждом сколько-нибудь значительном событии Григории усматривает божьевмешательство: если погибает дурной человек, то это для него – заслуженноенаказание, если праведный, то для него – мученический вход в царствие небесное.Наконец Григорий никогда не упускает случая описать чудеса (обычно явленныемощами того или иного святого); именно такими чудесами для него подтверждаетсянеусыпное бдение божьего провидения над верующими. Перед нами –раннесредневековое христианство, распространяющееся среди темного варварскогопростонародья, привыкшего видеть в чуде лучшее доказательство истинности своейверы. Все эти чудеса, предсказания и знамения, щедро описываемые Григорием, втогдашних условиях были для глубоко верующего католика-епископа, как и для егопаствы, полны большого значения и смысла.

Следует отметить, что элемент чудесного играл значительную роль во всейхристианской эстетике. Еще ранее апологеты христианства II – III вв.(Тертуллиан, Лактанций и др.) уделяли много внимания знамению (знаковомуобразу). Знамение, говорил Тертуллиан, лишь тогда является знамением, когда ононеобыкновенно чудесно. Чудо для христианских писателей – это знак божественнойсилы[11]. Подобной силой, по их утверждению,не обладают языческие боги, и проповедники христианства, в том числе и ГригорийТурский, не упускают случая посмеяться над языческими античными богами, амногие свои «знаки» наделяют чудесными силами.

С упрочением и распространением христианства процесс наделения святых церквичудотворной силой все более углублялся и занял ведущее место в нарождающейсясредневековой культуре. Все многочисленные нравоучительные и назидательныерассказы о чудотворной силе святых, мощах и чудесах, а также разного родазнамениях и видениях в сочинении Григория предназначались длязримо-эмоционального воздействия на умы в своей массе неграмотных иневежественных христиан тогдашнего варварского общества. Весь этот арсеналнаиболее доходчивых и впечатляющих средств воздействия на верующих, с помощьюкоторых служители церкви старались довести до их сознания довольно сложные, апорой и отвлеченные идеи и догмы церковного христианского вероучения, былнаправлен на то, чтобы доказать им, еще недавно язычникам, существование бога имогущества божественной силы, а также неотвратимость божьего возмездия вотношении тех, кто сомневается в его существовании и не соблюдает установленныхим законов.

Христианская концепция истории определяет и все оценки событий и лиц,которые даются Григорием. Критерий деятельности всякого короля или вельможиопределяется прежде всего одним – способствовал ли этот человек процветаниюхристианской веры, католической церкви, и турской епархии в частности. КорольХлодвиг, хитростью завладевший королевством рипуарских франков, истребившиймногих своих родичей ради собственного [333] единовластия,«ходил, – по выражению Григория, – с сердцем правым перед господом и делал то,что было приятно его очам» (II, 40). Король Хлотарь, который заживо сжег своегомятежного сына Храмна с женой и детьми (IV, 20) и собственноручно зарезал своихплемянников, детей Хлодомера (III, 18), не вызывает у Григория никакогоосуждения, потому что он уважал епископов, похоронил с почетом св. Медарда,велел покрыть оловом церковь св. Мартина после пожара, перед кончиной посетилТур и принес турским святыням много даров (IV, 19-21), и, что для Григорияочень немаловажно, простил турской епархии податные недоимки (IX, 30). Оприверженности Григория к боголюбивому Гунтрамну, несмотря на многие егожестокие поступки (V, 35; X, 10), уже говорилось. А ненависть Григория кХильперику (человеку явно талантливому и любознательному, чьи стихи хвалилФортунат и чьи добавления четырех букв к латинскому алфавиту, несомненно, былиполезны для более точного написания германских имен и слов), объясняется нетолько плохим отношением Хильперика к турской кафедре, но и его склонностью ксавеллианской ереси (V, 44). Но к чести Григория как историка необходимоотметить, что он не умалчивает ни о позорных делах тех, к кому он благоволит,ни о хороших делах тех, кого он недолюбливает. Он твердо помнит, что на немлежит обязанность донести события современности до суда потомства («...чтобыпамять о прошлом достигла разума потомков, не решился я умолчать ни о распряхзлодеев, ни о житии праведников...» – 1-е предис.), и старается это делатьчестно и нелицеприятно.

Сбор материала для «Истории» был в условиях VI в. очень труден, и еслипомнить об этом, то усердие и добросовестность Григория следует оценить оченьвысоко. Для вступительной части своего труда он использовал хроники Евсевия –Иеронима, Сульпиция Севера, Павла Орозия; из них он заимствует илиперефразирует целые отрывки. Для истории V – начала VI вв. он извлекал сведенияиз сочинений и писем епископов того времени – Сидония Аполлинария из Клермона,Авита из Вьенна, Ремигия из Реймса (лица эти пользовались в потомстве прочнымуважением, и сочинения их прилежно переписывались). Особую важность для негоимели, по-видимому, сочинения историков V в. Сульпиция Александра и РенатаФригерида, касавшиеся первых войн римлян с франками; эти сочинения до нас недошли, но Григорий их цитирует и сопоставляет (II, 9), причем делает это оченьтолково. Очевидно, он обращался и к местным летописям, которые велись вепископских городах, к епископским и монастырским архивам. Он текстуальновоспроизводит Анделотский договор 587 г. (IX, 20), проповедь Григория Великого(X, 1), которая была в те дни знаменитой новинкой, и некоторые письмадуховенства (IX, 39, 41, 42). Но, разумеется, главные источники сведений оварварском мире были устные. Он ссылается на рассказы старших современников ивообще «людей надежных» (V, 6). Многие из сохраненных им преданий о Хлодвиге ифранкской старине восходят к франкскому дружинному фольклору. Там, где онсомневается в сообщаемых сведениях, он, по общему образцу древних историков,делает оговорку: «как говорят», «как многие говорят», «как передают».[334]

Обрабатывался этот материал Григорием, по крайней мере, в два приема. Первуючасть «Истории» составляют книги I – IV, доводящие изложение до смертиСигиберта Австразийского в 575 г. Здесь речь идет преимущественно о событияхпрошлого, сведения черпаются из письменных источников или устных преданий,хронология то и дело нарушается ради связности рассказа; в конце даетсяитоговое хронологическое резюме, характерное для христианских источников. Можнодумать, что Григорий взялся за этот труд вскоре после своего избрания натурскую кафедру в 573 г. и, заканчивая его, не был уверен, что будетпродолжать. Вторую часть составляют книги V – X, посвященные целиком событиямего времени, – чем дальше, тем он излагает события более подробно: 10 лет досмерти Хильперика (575-584) занимают две книги (V – VI), 8 лет после его смерти(584-591) – четыре (VII – X). События, за редкими исключениями, излагаютсястрого хронологически, по счету лет правления Хильдеберта, сына Сигиберта: этимГригорий как бы лишний раз подчеркивает, что даже в годы, когда Тур был подвластью Хильперика, законным его владыкою оставался сын Сигиберта. Делались лиэти записи по горячим следам событий или с некоторым промедлением, сказатьтрудно. Так как кончается «История» событиями 591 г., а записаны они (какявствует из хронологической концовки) в 594 г., то такой интервал в три годамежду сбором и обработкой материала можно предположить и для предыдущихчастей.

Отбирая из своего материала факты для включения в «Историю», Григорийотчасти был скован традиционными темами историка (придворные события, военныепоходы, смены епископов, чудеса и знамения), отчасти же был волен упоминать обовсем, что представлялось ему и его современникам интересным, о чем большеговорили вокруг. Этой возможностью Григорий пользовался очень широко, что иделает его «Историю» из ряда вон выходящим памятником средневековой культуры.Эпизоды его рассказа напоминают то приключенческую повесть (о бегстве Аттала,III, 15), то уголовную хронику (о Сихаре и Храмнезинде, IX, 19). Ни у какогодругого раннесредневекового или античного историка (кроме, может быть, «отцаистории» Геродота, также по крупицам собиравшего свой материал из первых рук ипервых уст) такие эпизоды вообще не попали бы в историю: «...кто такиеАвстригизел, Сихар, Храмнезинд? Даже не племенные вожди; кровавые драки междуними в цветущую пору империи даже не побудили бы главного чиновника провинцииотправить в Рим донесение»[12]. Перед намиредчайший случай заглянуть в психологию восприятия событий человеком раннегосредневековья и увидеть, в каком живом и конкретном виде предстают они егосознанию и в каком пестром беспорядке теснятся в его памяти.

Современный историк, стараясь выделить из массы фактов, сообщаемыхГригорием, такие, которые интересны для нашего понимания истории, частосталкивается с неожиданностями. Например, казалось бы, что для Григория,сановника галло-римской церкви во франкском светском мире,[335] разница между галло-римлянами и франками должна бытьвесьма существенна. Но это не так: лишь изредка ему случается упоминать, ккакой народности принадлежат его исторические персонажи (например, послы:Вармарий-франк и Фирмин-галл, IV, 40); когда он называет кого-то варварами(III, 15), то это не столько противопоставление германцев романцам, скольконевежественных людей – культурным (в таком значении использовал это слово иФортунат, VI, 2, 7; в таком дошло оно и до наших дней). Причина понятна. Дляхристианского историка не было разницы между германцем и романцем, как дляхристианского апостола не было разницы между эллином и иудеем, была толькоразница между христианином и язычником; именно в этом сказывалась сплачивающаяроль христианства в дробном мире раннего средневековья. Ф. Энгельс писал: «Вхристианстве впервые было выражено отрицательное равенство передбогом всех людей как грешников и в более узком смысле равенство техи других детей божьих, искупленных благодатью и кровью Христа»[13].

Или, казалось бы, от Григория можно было бы ожидать преувеличенногопредставления об историческом значении франкских королей, которых он описывал иот которых он зависел, и преуменьшенного – о событиях в далекомКонстантинополе, едва и отрывочно доходивших до него. Но и это не так:разрозненные сведения о смене правителей на Востоке (в Византии) он бережнособирает и пересказывает подробно (IV, 40; V, 19, 30), потому что для него какдля христианина настоящие наследники вселенской империи, предшественницывселенской церкви, – именно они, а Франкское государство при всем егомогуществе – никоим образом не империя, а лишь королевство франков (regnumFrancorum).

Из этого видно, как христианская идеология одновременно и расширяет и сужаетполе зрения историка: в каждом своем герое он видит прежде всего человека ихристианина (или язычника) и лишь затем замечает отличительные черты егонародности или особенности социального положения. Этнографический очерк онравах и обычаях франков (по типу «Германии» Тацита или «Записок о галльскойвойне» Цезаря) вроде бы сам собой напрашивался под перо Григория, и материалаоб этом у него было вполне достаточно, но такая мысль, по-видимому, даже неприходила ему в голову. Такие, унаследованные от родового строя, понятия, какродовая честь, кровная месть и заменяющий ее выкуп, встречались в окружающемГригория обществе на каждом шагу (достаточно вспомнить тот же рассказ о Сихареи Храмнезинде, VII, 47; IX. 19, или историю казни женщины, опозореннойпресвитером, VI, 36), но логика этих чувств для Григория не всегда понятна,иногда в актах выкупа за обиды роду он видит простое общечеловеческоекорыстолюбие.

Тем более не свойственно было Григорию останавливать внимание на фактахсоциальной истории. Система администрации, патроната, сбора налогов существуетдля него как явление, не требующее подробного описания и глубокогоосмысливания. Только из ряда вон выходящие случаи [336]грабежа и поборов попадают в его историю: примеры насильственного захватаимущества или земли у противников (IV, 46; VI, 28; VII, 12, 13, 19; VIII, 30,32), конфискация сокровищ, награбленных референдарием Марком, патрициемМуммолом, герцогом Гунтрамном Бозоном (VI, 28; VII, 40; IX, 10). Не замалчиваетон при этом и поведения князей церкви, накапливающих богатства путемэксплуатации населения церковных земель, а подчас и прямого насилия и грабежа.«Вот наша казна обеднела, вот наши богатства перешли к церквам, правят одниепископы», – говорит у него злонравный Хильперик (VI, 46). Немалую, однако,ценность представляют собой главы «Истории», посвященные противоподатнымбунтам: о том, как непривычные к налогам франки убили укрывшегося в церквигалло-римского налогового чиновника Парфения (III, 36); о народном бунте вЛиможе, вызванном введением новых тяжелых налогов королем Хильпериком, и оподавлении им этого бунта (V, 28); о мятеже рядовых воинов (minor populus)против епископа Эгидия и герцогов, приближенных короля Хильдеберта II (VI, 31);об изгнании королевских должностных лиц населением некоторых городов или оботказе принять их (VIII, 18; IV, 45; VII, 15). Эти рассказы свидетельствуют отом, что народные массы вели борьбу против своих угнетателей и местных властей,против усиления власти короля – этого шага, по выражению Ф. Энгельса, ксозданию нового государства[14]формировавшегося в условиях синтеза романских и германских отношений.

Еще характернее свидетельства Григория об идейном брожении среди угнетенногонарода, выражавшемся в проповеди «лжепророков» и «лжехристов» (IX, 6; X, 25),направленном против возрастающей власти официальной церкви и ее служителей.Условия для такого брожения были в то время благоприятны: раздел королевства истремление каждого короля расширить свою долю за счет других привели кнепрерывным междоусобицам, которые сопровождались сильным опустошением страны,ограблением не только враждебных областей, но и своих собственных, так каквыступавшие в поход должны были кормиться и вооружаться за счет населения. Ктому же частые неурожаи, засухи, пожары, эпидемии, притеснения и жестокостькоролевских должностных лиц, самих королей и даже духовенства и прочиебедствия, которые обрушивались на простой .мод, естественно, усугублялибедственное положение народа и являлись причиной идейного брожения. В этихусловиях «лжепророки» и «лжехристы», появлявшиеся повсюду в Галлии и собиравшиевокруг себя не только народ, но и клириков, выражали протест народа противусиления власти официальной церкви. И не случайно Григорий Турский былобеспокоен появлением этих «лжепророков» или, по его определению,«совратителей» народа, они привлекали его внимание и описывались им подробно ипристрастно. Католической церкви в это время приходилось преодолевать не толькоподобные проявления недовольства официальным католическим культом святых, но ибытовавшие пережитки прежних языческих верований (VII, 20; VIII, 15), которыесосуществовали еще долгoe [337] время наряду с христианством[15]. Эти языческие верования проявлялись, посвидетельству Григория, то в поклонении языческим статуям в отдаленныхместечках с галльским населением (VIII, 15), то в наблюдении за приметами пообычаю варваров (VII, 29), то в обращении некоторых знатных франков к гадалкам,чтобы предугадать свою судьбу. Так любознательность и зоркость ГригорияТурского и здесь позволяют ему уловить факты социального расслоения иидеологического протеста во франкском обществе.

«ИСТОРИЯ ФРАНКОВ» КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПАМЯТНИК

Труд Григория Турского – дитя своего времени, и в нем отразились характерныечерты этой переходной эпохи. С одной стороны, в нем еще чувствуется влияниелитературно-языковых традиций старого римского общества, а с другой – ужепроявляются такие языковые элементы, которые в конечном счете легли в основуновых романских языков. «История франков» – замечательный литературный памятникпотому, что она написана не вычурным языком ритора, но просто, доходчиво, апорой и живописно. В ней много выпукло-зримых картин, сцен, полныхдраматизма.

Автор обнаруживает качество замечательного рассказчика. Все это придаетповествованию большую убедительность. Благодаря образности живого изображенияреальности столь, казалось бы, непритязательная летопись превращается впроизведение, с беспощадной правдивостью рисующее жизнь людей того времени,особенно представителей высшего общества.

Умение Григория Турского живо изображать конкретные явления жизни, егостремление к наглядности, к умелому использованию мелочей, чем пренебрегалидревние, – характерные черты его труда. Этим «История франков» отличается какот сочинений древних, так и от аналогичных хроник того времени. Язык летописиГригория «погружен в конкретную суть событий, он говорит вместе с людьми ичерез людей, которые переживают эти события... язык его способен самымиразнообразными способами выражать радость и боль этих людей, насмешку и гнев,страсти, которые кипят в их душе, выражать энергично и сильно»[16].

Чем же были обусловлены образность, простота стиля и языка произведенияГригория Турского? Ответ на этот вопрос следует искать, во-первых, висторических условиях жизни того периода, когда старая античная культура дляизбранных пришла в упадок, а новая средневековая еще не начинала складываться,и, во-вторых, в той среде, которая окружала Григория Турского, в обществероманских простолюдинов и франкских воинов, к которым он обращался со своимипроповедями, приспосабливаясь [338] к их народному языку и ких непосредственно-конкретному ощущению мира. Чтобы влиять на свою паству, онвынужден был мыслить, по его собственному выражению, «в простоте». Этот выборбыл у Григория сознательным. Правда, он охотно подчеркивает свою недостаточнуюобразованность, не позволяющую ему писать искусно, но это лишь традиционныйриторический прием, встречающийся не только у него. О простоте стиля Григорийнаписал в предисловии к книге «О чудесах св. Мартина», в котором явившаяся емуво сне мать говорит замечательные слова, как бы побуждая Григория к сочинению:«Разве ты не знаешь, что у нас, согласно разумению народа, больше всего ценитсяясность, как ты умеешь говорить?»[17]. И в«Истории франков» он пишет об этом же, заклиная потомков, которые будутпереписывать его труд, ничего в нем не исправлять и не менять ни единого слова(X, 31).

Исходя из мнения, что философствующего ритора понимают немногие, аговорящего просто – многие, Григорий часто отказывается от традиционных средствриторики и использует так оживляющую изложение прямую речь. Как уже отмечалось,простота и образность изложения существенно отличают его от авторовклассического периода, особенно позднеримского. Стиль римских авторов «в эпохупоздней античности. – пишет Э. Ауэрбах, – бился в судорогах; гипертрофияриторических средств, мрачность атмосферы, окутывавшая все, что совершалось вистории, придают позднеантичным авторам от Тацита и Сенеки до Аммиана(Марцеллина) черты насильственности, вымученности, перенапряженности; уГригория эти судороги кончились»[18]. ОднакоГригорий не игнорирует элементы стиля римских авторов. Так, в местах наиболеепатетических и драматических он прибегает к выразительным средствам риторики (вглаве «О крещении Хлодвига», II, 31; в речи королевы Хродехильды противантичных богов, II, 29; в речи королевы Фредегонды у изголовья больного сына,V, 34; и др.).

Григорий Турский, обладая превосходной наблюдательностью и хорошим знаниемжизни, стремится почти каждое событие показать через действия людей, раскрытьхарактер этих людей. При этом он, как правило, пользуется или краткими,схематичными психологическими зарисовками, главная цель которых – определитьположительное или отрицательное отношение к персонажу, или же, что у неговстречается чаще, выявляет характеры действующих лиц косвенно, через их дела ипоступки. В его портретных характеристиках нет той целостности и в то же времядетализации морально-психологических качеств, как, например, у Тацита. Но затосозданные им образы отличаются большой сочностью, жизненностью, правдивостью идостоверностью. Это относится преимущественно к образам меровингских королей,королев и их наследников, а также к образам других представителейгосподствующих слоев общества; к простому народу он обращается лишь изредка,рисует его бегло, вскользь. [339]

Характеристику королей Григорий начинает с создателя Франкского королевства– Хлодвига. При обрисовке образа этого короля он, видимо, придерживалсяустановившейся к тому времени устной, вероятно, народно-песенной традиции[19]. Рассказ о рождении Хлодвига Григорийначинает эпической фразой: «Hiс fuit magnus et pugnator egregius» («Хлодвиг былвеликим и могучим воином», II, 12), что уже предопределяло будущую славуХлодвига. А рассказу о крещении Хлодвига (II, 31) присущи торжественность икрасочность, которые были свойственны духовным проповедям и объясняютсямноголетним бытованием этого предания прежде всего в духовной среде. Впоследующих рассказах (II, 27-32, 35, 37, 38, 40-43) Хлодвиг предстает каксильная, волевая личность. Он использует любые средства для достижения своейцели – создания Франкского государства и установления единоличной власти.Однако Григорий, по своему обыкновению, не дает оценки его вероломным иковарным поступкам, как бы предоставляя читателям самим сделать вывод.

Другими яркими образами меровингских королей являются король Хлотарь,временно объединивший под своей властью Франкское королевство после смертисвоих братьев, и его сыновья – новые удельные короли Хариберт, Гунтрамн,Сигиберт и Хильперик. Их деяния излагаются подробнее, Григорий раскрывает ихотношения друг с другом, с приближенными и подданными, а также с церковью.Иногда даже прорывается оценка того или иного короля: например, ХлотаряГригорий называет распутным (IV, 3), Сигиберта – бесстрашным (IV, 49) имягкосердечным (IV, 23). Но законченных характеристик этих королей, кромехарактеристики, данной автором королю Хильперику после его смерти (IV, 46), всеже нет.

Образы королей Сигиберта и Хильперика контрастируют: первый рисуетсяГригорием положительно, второй – отрицательно. Король Сигиберт, покровительГригория Турского, бесстрашен, смел, ловок и проворен. Он дважды сражался сгуннами, вторгшимися в Галлию. В первом сражении Сигиберт оказался победителем(IV, 23), во втором – попал в плен, но сумел заключить с гуннами выгодный мир:«...подкупил дарами тех, кого он не смог одолеть храбростью в сражении» (IV,29). Бесстрашие Сигиберта раскрыто и в рассказе о том, как он усмирилзарейнские племена, недовольные тем, что он не повел их против Хильперика (IV,49). Достоинство Сигиберта подчеркивается в рассказе о его женитьбе. В жены онвзял Брунгильду, дочь вестготского короля, в то время как братья его выбиралисебе «в жены не достойных себя женщин» и женились даже на служанках (IV, 27).Главный враг Григория – Хильперик. Григорий приводит примеры его жестокости ивероломства, в том числе убийство жены Галсвинты (IV, 28), сыновей Меровея (V,18) и Хлодвига (V, 39). Григорий дает ему лаконичную характеристику: «...ончасто опустошал и сжигал множество областей, и от этого он не испытывал[340] никакого угрызения совести, а скорее радость... Он оченьчасто несправедливо наказывал людей, чтобы завладеть их имуществом» (VI, 46).Третий из братьев, Гунтрамн, противопоставляется Хильперику как геройположительный, а Сигиберту – как герой не столько воинственный, сколькоблагочестивый. Григорий всячески превозносит его набожность» щедрость поотношению к церквам и духовенству, его благотворительность (IX, 20, 21). Что жекасается рано умершего короля Хариберта, четвертого из сыновей короля Хлотаря,то Григорий говорит о нем мало, упоминая лишь о его отношениях с женами,которых он часто менял по своей прихоти, за что был отлучен от церкви (IV, 26).Однако Венанций Фортунат, который гостил у короля Хариберта, посвятил емустихотворение (VI, 2), где он хвалит Хариберта за хорошее им знание латинскогоязыка.

Вызывают интерес зарисовки наиболее колоритных представителей королевскойадминистрации. К числу таких лиц прежде всего следует отнести коварноговыскочку графа Левдаста, бывшего раба, который делил с Григорием управлениеТуром. По оценке Григория, Левдаст был ничтожным и недалеким, очень хитрым иизворотливым человеком, умевшим льстить правителям и вельможам и играть на ихслабостях. Однако стоило ему оказаться в затруднительном положении, как онтерялся и совершал необдуманные поступки, которые в конце концов и привели егок гибели. Сделавшись графом, «он еще больше становится спесивым от высокойпочетной должности, там (в Type. – В. С.) показал он себяалчным и хищным, надменным в спорах и грязным развратником. Сея раздоры иклевету, он скопил немалое богатство» (V, 48).

Не менее сочными штрихами рисует Григорий портрет другого вельможимеровингских королей – герцога Гунтрамна Бозона. В нем он особо подчеркиваетвероломство. Гунтрамн Бозон с легкостью нарушал клятву верности, если ему этобыло выгодно. Так, он, подкупленный королевой Фредегондой, выманил мятежногосына Хильперика – Меровея, вместе с которым скрывался от гнева короля вбазилике св. Мартина, специально устроив выезд на соколиную охоту (V, 14).Когда же в романской Галлии поднял мятеж самозванец Гундовальд, то ГунтрамнБозон первый к нему примкнул и первый его покинул, похитив у него частьсокровищ (VII, 38). Григорий характеризует Бозона так: «Был же Гунтрамн Бозон всвоих действиях легкомысленным, алчным и жадным сверх меры до чужого добра,всем клялся и никогда не держал слово» (IX, 10).

Таким же непривлекательным предстает перед нами и другой вельможа – герцогРаухинг: «...человек, преисполненный всяческого тщеславия, надменный, гордый ив высшей степени наглый. Он обращался с подчиненными, не проявляя ничегочеловеческого, но неистовствуя по отношению к своим ближним и выказываябезмерную и безумную злость, совершал гнусные злодеяния» (V, 3).

Порой эти отрицательные образы перемежаются, правда, обрисованными не стольвыпукло, положительными персонажами. В этом случае критерием положительныхкачеств у Григория служат: справедливость, доброта, полезность, набожность,почитание священнослужителей, щедрость по отношению к церквам и бедным людям,возведение построек, храмов [341] и т. д. Примером такогоположительного образа в изображении Григория может служить король Теодоберт,которого он называет деятельным (III, 1), великим и замечательным во всякойблагости (III, 25). Такие же добродетели присущи и соправителюконстантинопольского императора Юстина – Тиберию (Константину) (V, 19). Сходнымобразом характеризует Григорий и герцога Хродина (VI, 20).

Особое место Григорий Турский отводит духовенству. Повествуя о делах ипоступках многих епископов, Григорий не проходит мимо тех, которые вели себянедостойно, проявляя жестокость, алчность и распущенность. Такими одиознымифигурами являются епископ Клермона Каутин и епископы Салоний и Сагиттарий;рассказы о распутном поведении последних церковные писатели даже предпочиталисчитать позднейшей интерполяцией. Один из них, Каутин, чтобы завладетьсобственностью священника Анастасия, заживо замуровал его в склепе. В концерассказа Григорий добавляет: «Для Каутина же не было ничего святого, ничегодорогого. Его совершенно не трогали ни церковные писания, ни светские» (IV,12).

Говоря о епископах, нельзя впадать в крайность. Как показывает сам Григорий,среди них немало было людей порядочных, истинно верующих. К числу такихепископов относился, например, Агрекула из Шалона на Соне. Григорий пишет онем: «Был он весьма образованным и благоразумным человеком, происходившим изсенаторского рода. Он много выстроил в этом городе зданий, возвел дома,построил церковь с колоннами и украсил ее мрамором из разных пород и мозаикой»(V, 45).

Колоритны у Григория и образы женщин. Это прежде всего жены меровингскихкоролей: Хродехильда, жена короля Хлодвига; Брунгильда, жена короля Сигиберта;враждовавшая с ней Фредегонда, жена короля Хильперика. Королева Хродехильдаподдерживает решение Хлодвига принять христианство, и потому она предстаетперед нами не только красивой и умной (II, 28), но и добродетельной, честной,целомудренной, набожной и чуть ли не святой женщиной (III, 19; IV, 1).Напротив, образ королевы Фредегонды обрисовывается им резко отрицательно.Властолюбивая, не терпящая соперниц, ненавидящая Брунгильду, полагая, что тапользуется большей властью и влиянием, чем она, высокомерная, безрассудная,Фредегонда еще в молодости была известна своей жестокостью (IV, 28). Порассказам Григория, Фредегонда причастна почти ко всем убийствам членовкоролевской семьи и простых людей, заподозренных в каких-либо действиях противнее и ее семьи. Григорий устами короля Гунтрамна называет Фредегонду«враждебной богу и людям» (IX, 20). Он не дает ее внешнего портрета, однакопытается раскрыть психологию образа (V, 34).

Контрастом Фредегонды является Брунгильда. Григорий подчеркивает королевскоепроисхождение Брунгильды – в отличие от Фредегонды, бывшей служанки, – и еевоспитание, говоря так: «А была она девушкой тонкого воспитания, красивой,хорошего нрава, благородной, умной и приятной в разговоре» (IV, 27).Брунгильда снисходительна к пресвитеру, которого подослала Фредегонда, чтобыубить ее (VII, 20), она отважна, [342] когда защищает верногоей герцога Лупа от его недругов, ворвавшись в их строй (VI, 4)[20].

Итак, обрисовка исторических персонажей, рассмотренных нами, как и многихдругих, встречаемых в «Истории франков», весьма неодинакова. В показе однихобразов Григорий старался продолжать традиции римских историков и давать своимперсонажам прямую портретную характеристику, хотя и весьма упрощенную. Другиеисторические персонажы даны им преимущественно в действии, с попутнымвыделением тех или иных индивидуальных черт характера. Что же касается внешнихпортретных зарисовок, то у Григория их нет, за исключением одной попытки датьвнешний облик патриция Цельса (IV, 24). Характеризуя Цельса как человекаспесивого, находчивого и сведущего в праве, Григорий сообщает, что Цельс былвысокого роста, широкоплечий и с сильными руками (IV, 24).

Разумеется, здесь еще рано говорить о создании Григорием сложныхпсихологических характеров, однако некоторые попытки в этом направлении он ужепредпринимает.

Талант Григория как рассказчика ярко проявляется не только при описаниисовременных ему событий, но и в рассказах о раннем периоде Франкскогокоролевства, а именно о правлении короля Хлодвига.

Рассказы о Хлодвиге (II, 27-43) представляют собой, пожалуй, самыйзаконченный цикл и отличаются внутренней связностью, восходящей к устнымпреданиям и народным легендам. Таковы главы, повествующие о сокровищахСигиберта, коварно захваченных Хлодвигом, о гибели сына Сигиберта (II, 40) игибели салических и рипуарских вождей, в смерти которых был виновен Хлодвиг,ведший против них войну ради расширения своих владений (II, 41-42). Главы оХлодвиге, восходящие к церковной традиции, – о суассонской чаше (II, 27), «Овойне против алеманнов» (II, 30), «О крещении Хлодвига» (II, 31), «О войне сАларихом» (II, 37), – давно ставшие хрестоматийными, написаны Григорием сбольшим умением. В главе «О войне с Аларихом» использован бродячий сказочныймотив с оленем, показавшим войску Хлодвига место переправы через реку Вьенну;этот мотив, встречаемый у многих писателей раннего средневековья, также окрашенв религиозные тона.

Прекрасным рассказчиком выступает Григорий и при описании современных емусобытий, в которых иногда и ему самому приходилось принимать участие. Здесьживость повествования достигается не только простотой изложения, введениемкратких диалогов действующих лиц, но и акцентировкой характерных особенностейпроисходящих событий. Григорий стремится создать правдоподобную картинупроисходящего, заставить читателя проникнуться атмосферой той эпохи. Таковырассказы о гибели сыновей Хлодомера (III, 18), о жестокости Раухинга (V, 3), осудьбе Гундовальда (VI, 24; VII, 26, 30, 32, 34, 36-38). Здесь трогают идраматическая картина убиения беззащитных малолетних детей ихбессердечно-алчными [343] родичами (III, 18), чтобы завладетьих наследством, и трагическая гибель заживо погребенных молодых влюбленных –слуги и служанки герцогом Раухингом (V, 3), и печальная участь Гундовальда,считавшего себя (быть может, не без основания) сыном короля Хлотаря ипреданного в руки противников его же сообщниками.

Рассказ о Гундовальде наиболее подробен. Этот рассказ многоплановый, онвплетается, как, впрочем, и вышеперечисленные, в канву других событий и связанс судьбами упоминаемых Григорием исторических личностей – герцога ГунтрамнаБозона, патриция Муммола, епископа Сагиттария и других вельмож из окружениякороля Хильдеберта II. Сюжетно рассказ близок повести. В нем выведен глубокотрагический образ несчастного и обманутого человека, доверившегося своимсообщникам, которые в последний момент предали его ради спасения своей жизни.Григорий как бы подготавливает трагический финал двумя сценами разговораМуммола с Гундовальдом. В первой сцене Гундовальд, поняв хитрость Муммола,предложившего ему отдаться в руки короля Гунтрамна, заливается слезами ипроизносит слова упрека, полные драматизма: «По вашему зову занесло меня в этуГаллию... Я же с божьей помощью во всем положился на вас, доверил вам свойзамысел, править желая всегда с вашей помощью» (VII, 38). Во второй сценедраматизация усиливается: Муммол требует от Гундовальда свой подарок – золотойпояс, который Гундовальд носил в знак их дружбы.

Вводимые Григорием отдельные детали, подобно штрихам у живописца, как быдорисовывают картину описываемых событий и служат для подчеркивания трагичностиситуаций. Например, в главе «О гибели Левдаста» (VI, 32) Григорий сообщает, чтонеожиданно одна нога Левдаста, убегавшего от своих преследователей, попала врасщелину моста, в результате чего он и оказался в их руках. Но иногда Григорийиспользует подобные штрихи и детали для выявления и трагикомических ситуаций.Например, епископ реймский Эгидий, спасаясь от восставшего люда, в испугепотерял с одной ноги башмак и в таком виде прискакал на коне в своейепископский город (VI, 31).

Хотя в «Истории франков» и преобладают рассказы, повествующие о трагическихсудьбах многих персонажей, обусловленных суровостью и жестокостью тогдашнейдействительности, однако в ней встречаются рассказы и с менее драматическойокраской, показывающие обыденную жизнь людей того времени. Один из них –рассказ (в стиле новеллы) «О пленении Аттала» (III, 18). В нем представленыжизнь и быт одного свободного франка, у которого находился в услужении, будучизаложником, юноша Аттал. Юноше удалось бежать. Описание его побега стольживописно, что этот рассказ по праву может быть поставлен в один ряд слитературными произведениями больших мастеров такого жанра[21]. Своеобразную повесть представляет собой повествование одвух влюбленных с подробными психологическими зарисовками (I, 47).[344]

Особую группу составляют рассказы, близкие к житийному жанру, снравоучениями, чудесами, творимыми святыми церкви, видениями,предзнаменованиями и сновидениями религиозного характера. В них чувствуетсярука опытного мастера агиографических сочинений. Почти все они написаны пообщей схеме и кажутся стереотипными, несмотря на сочный, выразительный язык иколоритное изображение бытовых сцен из отшельнической и монашеской жизни. Бытьможет, исключение составляет лишь полный живописных подробностей рассказ оразрушении диаконом Вульфилаихом с помощью местного населения, которое онобратил в христианскую веру, языческой статуи галльской богини (VIII, 15). Но издесь в кульминации звучит религиозный мотив: молитва диакона помогаетнизвергнуть тяжелую, с трудом поддающуюся разрушению статую.

Итак, эти жанровые многообразия и россыпь литературных приемов, характерныхдля «Истории франков», дают нам основание поставить Григория Турского в рядярких и самобытных бытописателей своего времени.

ЯЗЫК И СТИЛЬ ГРИГОРИЯ ТУРСКОГО

«История франков» Григория Турского представляет интерес не только систорико-литературной точки зрения, но и с языковой. Это – один из самыхзнаменитых литературных памятников, в которых нашла отражение так называемаянародная латынь; нет такого труда по истории романских языков, в котором бышироко не использовался материал, почерпнутый из произведения ГригорияТурского, – лексический, морфологический, синтаксический.

Термин «народная латынь» (а особенно его синоним «вульгарная латынь»)содержит неизбежный оттенок осуждения: кажется, что это как бы латынь второгосорта, «испорченная» по сравнению с классической. Это не так. Народная латынь –это живой разговорный язык, всегда существовавший параллельно с языкомлитературным и всегда (как это свойственно разговорному языку) развивавшийсябыстрее, чем язык литературный. Распространение школьного образования,ориентированного, понятным образом, на стабильные классические нормы,сдерживало это развитие. С упадком школьной культуры на исходе античностиразрыв между литературным и разговорным языком резко расширился. Народнаялатынь стояла на пороге перерождения в те романские наречия, из которыхпредстояло развиться романским языкам нового времени.

Современники воспринимали эти перемены очень болезненно. Неумение владетьлитературной речью, отсутствие школьной выучки чувствовались в разговоре спервого слова и безошибочно отличали образованного человека от необразованного.Носители образованности дорожили своим литературным языком именно потому, чтоон отделял их от простонародья. «Так как ныне порушены все ступени, отделявшиенекогда высокость от низкости, то единственным знаком благородства скороостанется владение словесностью», – писал Сидоний Аполлинарий (письмо VIII, 2)еще за сто лет до Григория Турского. Сам Григорий в сочинении «О чудесах св.Мартина» (II, 1) рассказывает, как однажды он поручил служить[345] мессу одному пресвитеру, но так как тот говорил«по-мужицки» (на народной латыни), то над ним «многие из наших (т. е. изобразованных галло-римлян. – В. С.) смеялись и говорили:„Было бы ему лучше молчать, чем говорить так невежественно“». И в самой«Истории франков», рассказывая о «лжечудотворце», самовольно освящавшем мощисв. Мартина, Григорий отмечает: «...а речь его была деревенской и протяжноепроизношение безобразно и отвратительно, да и ни одного разумного слова неисходило от него» (IX, 6).

Литература должна была перестраиваться применительно к новым языковымусловиям: или отгораживаться от народной латыни и сосредоточиваться на имитацииклассических памятников, или идти на уступки и допускать элементы народнойлатыни в литературный язык. Первый путь был естествен для поэтов, чьипроизведения были рассчитаны лишь на образованных читателей. Например, другГригория – Венанций Фортунат пишет свои стихи на отличном классическом языке, итолько отдельные необычные оттенки значений слов или редкие ритмическиевольности выдают в них эпоху. Второй путь был естествен для писателей, которымприходилось общаться с обширным кругом необразованной публики, – прежде всегодля сочинителей проповедей, а также житий, рассказов о чудесах и т. п. Такпробовал писать лучший проповедник первой половины VI в. Цезарий Арльский,популяризатор августиновской догматики. Так рекомендовал писать и папа ГригорийВеликий – крупнейший духовный авторитет своего времени, о котором с почтениемотзывается Григорий Турский в «Истории франков» (X, 1). «Соблюдениемрасстановки слов, наклонений и падежей при предлогах я гнушаюсь, решительнополагая недостойным глагол небесного вещания сковывать правилами Доната»[22], – читаем мы в предисловии к одному изглавных сочинений папы – «Моралии» (I).

Правда, это было легче заявить, чем сделать. «Писать, как говоришь», –задача исключительной трудности: письменный язык всегда имеет свои стереотипы,отличные от устных и почти не ощутимые для пишущего. Сам Григорий Великийпользовался провозглашенной им вольностью весьма умеренно: даже когда онпересказывает легенды о чудесах («Диалоги»), заведомо рассчитанные надоходчивость, он оговаривает, что не сохраняет в них всей «безыскусственностислога». Таким образом, степень уступок в сторону народной латыни могла бытьразлична.

Григорий Турский пошел в этом направлении дальше очень многих. Он былпрактическим деятелем и понимал, что отрыв литературного языка от народноголишает церковь главного ее средства воздействия на общество. Элементы народнойлатыни в его сочинениях – это не невольная «порча языка», это осознанныйстилистический эксперимент самых широких масштабов. Потому и заклинает онпотомков, как бы ни были они образованны, переписывать его книги безисправлений. Он предвидит, что его подход к стилю может вызвать возражения, испешит их предупредить: «Но я боюсь, когда я начну свое сочинение, – ведь я безриторического [346] и грамматического образования, – как быкто-нибудь из образованных не сказал: „О деревенщина и невежа, неужели тыдумаешь, что имя твое будет среди писателей? Неужели полагаешь, что этот трудбудет принят людьми сведущими, ты, у которого ум не пригоден к искусству, и утебя нет никакого серьезного понятия о литературе, ты не умеешь различать родимен: часто женский род ставишь вместо мужского, средний – вместо женского,мужской – вместо среднего; даже предлоги, употребление которых утвержденоавторитетом знаменитых писателей, ты обычно ставишь неправильно: отложительныйпадеж ты ставишь вместо винительного, а винительный – вместо отложительного“.Но на это я им отвечу и скажу: „Я творю нужный для вас труд и буду упражнятьваш ум своей мужицкой простотой“»[23].

Главным поприщем эксперимента были агиографические сочинения Григория,рассчитанные на понимание полуграмотных клириков, которые могли бы усвоить этотброский материал и пересказать своей невежественной пастве. По сравнению сязыком этих сочинений – «Житий отцов», «Славы исповедников» – слог «Историифранков» кажется почти образцом литературности. «История» предназначалась,конечно, не для широкого чтения, а была рассчитана на образованных церковниковс разносторонними интересами. Но писал он ее рукой, привычной к имитациинародной речи. Он находит простые слова для выражения своих мыслей легче, чемкто бы то ни было из современников. Грамматический и синтаксический хаос егоповествования, в котором каждое слово, каждое словосочетание неожиданно свежо иточно, но все они, однако, решительно отказываются выстроиться в логическуюсистему, – это, по существу, копия его духовного мира, в котором любое событиепредставляется ему конкретным и четким, взаимосвязь событий часто теряется. Вотэто замечательное единство содержания и формы «Истории франков» и производитстоль сильное впечатление на читателя, – разумеется, гораздо больше воригинале, чем в переводе.

Конечно, когда Григорий говорит: «...я без риторического и грамматическогообразования»[24] или «Я не обучен искусствуграмматики и не воспитан на тонкостях чтения светских авторов»[25] – это не только риторическое самоуничижение. Французскиеи немецкие исследователи и издатели сочинений Григория Турского подтверждают,что он действительно недостаточно был сведущ в латинской грамматике.Неправильное употребление падежей после предлогов и смешение трех родов восновном, видимо, должны быть отнесены, о чем он сам пишет, за счет пробелов взнании им грамматики. Но, утверждая это, мы все-таки должны помнить, что«История франков» имеет многочисленные разночтения (сохранилось около 40рукописных текстов различного класса), и часть орфографических иморфологических ошибок могли сделать переписчики Меровингской эпохи.[347]

При всех особенностях латинского языка Григория Турского система склонения испряжения у него все же сохраняется, что, безусловно, является результатомтрадиционного, хотя к тому времени и ущербного, образования Григория.

«История франков» выявляет прежде всего изменения, происшедшие в системевокализма и консонантизма, повлекшие за собой изменения и в морфологическойсистеме латинского языка, что подтверждается смешением падежных флексий вaccusativus и ablativus даже там, где по звучанию они для него довольноразличимы. Употребление оборотов с предлогами вместо функции родительного идательного падежей, изменение значений некоторых предлогов и путаница вупотреблении падежей при них – все это свидетельства размывания сложнойпадежной системы латинского склонения.

К числу характерных черт языка Григория Турского следует отнести: широкоеупотребление причастий и причастных конструкций даже в тех случаях, когда авторклассической эпохи поставил бы только придаточное предложение с временными илипричинно-уступительными союзами; употребление предложений с quia и quod («что»)вместо оборота accusativus cum infinitive наряду с употреблением правильнойинфинитивной конструкции; употребление описательных аналитических форм глаголанаряду с синтетическими; нарушение согласования времен и др.

Грамматический строй латинского языка в сочинении Григория Турскогонесколько отличается от грамматического строя латинского языка классическогопериода. В «Истории франков» уже мало больших и сложных периодов сосвоеобразным порядком слов, которыми характеризуется язык писателей I в. Утратамногих подчинительных союзов, ослабление значения некоторых вводных ипояснительных слов, замена подчинения сочинением приводили к упрощениюпредложения. В основном строй предложения у Григория Турского простой, но авторуже не всегда мог ясно выразить мысль из-за своих промахов в грамматике,особенно в синтаксисе сложного предложения. Неумение развернуть предложение сподчинительными союзами или пояснительными словами нередко приводит кзатемнению смысловой стороны выражения, а это создает трудности в переводе. Чтокасается лексики, наиболее подвижного элемента языка, то здесь мы можемотметить проникновение многих слов из народного разговорного языка.

Наряду со словами литературного латинского языка у Григория Турскоговстречаются их синонимы из разговорного или позднего латинского языка.Например, cornipes (поэт.), equus – «конь» и cabailus – «лошадь» (разг. яз.);domus – «дом», mansio – «пристанище, дом» и casa – «хижина» (в значении «дом»;разг. яз.). Вместе с тем некоторые слова употребляются Григорием и в старом и вновом значении. Например, causa – и в старом значении «причина», и в новомзначении «вещь» (в клас. лат. яз. res); hostis – и в старом значении «враг,неприятель», и в новом значении «войско».

В связи с изменившимися социально-политическими и территориальными условияминаблюдается путаница в употреблении некоторых слов. [348] Так,если слова civitas, urbs, oppidum в литературном классическом языке имеличеткое и определенное понятие: civitas – «гражданство, государство», urbs –«город» (столица, обычно по отношению к Риму), oppidum – «город» (без указанияна его правовой статус; колония или муниципий), то у Григория все этиобозначения относились и к городу, и к территории, и к области без четкого ихразграничения. Подобная путаница была в употреблении слов: vicus – «село,деревня», villa – «имение, загородный дом, вилла», locus – «место, местность,усадьба», раgus – «село, сельская территория с несколькими деревнями» и многихдругих, потерявших свое первоначальное устойчивое смысловое значение, Этанеразбериха в терминологии указывает на то, что в VI в. прежние римские колониии муниципии в Галлии утратили характерные признаки своей городской автономии.Появилось много новых терминов и слов, выражавших новые понятия. Иные же старыеслова переосмыслились и наполнились новым содержанием. Например, dux – «герцог»(в римский же период – командующий войсками провинции), comes – «граф» (вримский же период – лицо в штабе императора, выступившее с войском на войну) идр.

В словаре Григория Турского много слов греческого происхождения, относящихсяк сфере религиозных понятий и церковному устройству, уже давно бытовавших вцерковной литературе: ecclesia – «церковь» (обычно кафедральная), basilica –«базилика» (церковь), episcopus – «епископ», presbyter – «пресвитер,священник», martyr – «мученик», baptizare – «крестить», thesaurizare –«приобретать» и др.

Длительное сосуществование народной латыни и германских языков (для СевернойГаллии – франкского) обогатило словарный состав народной латыни. Естественно, ив языке Григория Турского встречаются германские слова, например влатинизированной форме: scramasaxos (нем. Scramasax, франке. scramasahs) –«большой нож, тесак», bannus (нем. Bann) – «банн, штраф»; в германской формеbacchinon (нем, Becken) – «таз, чан», framea – «копье» (употребляемое римскимиписателями уже задолго до Григория), morganegyba (нем. Morgengabe) – «утреннийдар» и др. Имеются также заимствования из кельтского языка: alauda –«жаворонок», arepennis – «арипенн, арпан» (мера земли) и др.; заимствования изеврейского языка[26].

Стиль и язык Григория Турского формировались не только под влияниемразговорного латинского языка, но и под влиянием христианских авторов иособенно латинских переводов Библии, наиболее яркие места из которой онприводит часто либо дословно, либо перефразируя их. Библейские цитаты Григорийвключает не только для доказательства истинности католического учения, но и дляхарактеристики того или иного персонажа, того или иного события и явления. Так,например, грабеж местного населения свадебным кортежем королевы Ригунты (VI,45) Григорий характеризует [349] словами пророка Иоиля изВетхого завета: «Оставшееся от саранчи поела гусеница; оставшееся от гусеницыпоел жук; что оставил жук, съела ржа» (Иоил., 1, 4).

Наибольшее влияние на стиль и язык сочинения Григория Турского оказаллатинский перевод Нового завета, приспособленный к широким кругам простогонарода. В новозаветной литературе часто использовались прямая речь для передачиживого разговора, краткие диалоги, лексика народной латыни, обиходные слова,нравоучительные сентенции и др.

Отдельные выражения и слова из Библии органически вошли в текст произведенияГригория. Достаточно упомянуть такие выражения, как «сделал это в простотесердца моего», «во всякой благости», «воздать каждому по делам его», «мужайся»,«кто роет яму ближнему своему, сам в нее упадет», «все это – суета», «воздевгоре руки и глаза», «изобличай глупца, он умножит ненависть к тебе» и многиедругие, которые теряют у него свою первоначальную религиозную окраску иприобретают новое обыденно-житейское содержание и в большинстве случаевназидательный смысл.

Стараясь украсить свой стиль, Григорий обращается к Вергилию. Реминисценциии цитаты из «Энеиды» позволяют думать, что Григорий хорошо знал ее. Он охотновключал в свои произведения стихотворные строки из «Энеиды», преимущественно изпервых ее книг. Так, в сочиненной им речи королевы Хродехильды против языческихбогов он заставляет королеву цитировать стих из первой книги «Энеиды»:«...Jovisque et soror et coniux» – «...Я и сестра и супруга Юпитера» (I, 46,47). Этим цитированием Григорий подчеркивает свое отрицательное отношение кантичным богам, в частности к Зевсу (Юпитеру). А стихотворная строка: «quid nоnmortalia pectora cogis auri sacra famis?» – «К чему не склоняешь ты смертныедуши, // К злату проклятая страсть?» (III, 56) встречается у него довольночасто и в разных вариантах. Некоторые стихотворные строки, заимствованные из«Энеиды», цитируются Григорием Турским не совсем точно, а некоторыеперефразируются им, становятся как бы его собственными[27]. Кроме Вергилия, Григорий Турский обращается также кСаллюстию, цитируя в двух местах (IV, 13; VII, 1) отдельные высказывания из«Заговора Катилины». Этим и ограничиваются его заимствования из римскихавторов, с произведениями которых он познакомился, видимо, еще в раннемвозрасте.

Но для украшения речи Григорий использует и свои собственные стилистическиесредства. У него есть излюбленные, правда простовато-неприхотливые,художественные приемы, такие, как, например, повторение одних и тех же илисхожих производных слов: Latium petiit ibique et latuit (III, 23); In hossepulchro super sepultum vivens presbiter sepelitur (IV, 12); Iniqua inquit (V,43) и др.; игра слов с именами, часто непередаваемая в переводе: convenitur adConvenas (VII, 35), vir nomine Virus (X. 8). [350]

Употребление синонимов во многих местах вызвано, на наш взгляд, не путаницейв словоупотреблении, а желанием Григория разнообразить слова. Например: admetatum regressus, ad domum regressus – «возвратился домой»; discus, catinus –«блюдо»; ancilla, famula, serva – «служанка, раба»; pignora, reliquiae –«мощи»; tenturia, papiliones – «палатки» и др.

Заканчивая краткий обзор языка и стиля «Истории франков», можно прийти квыводу, что, несмотря на изменения, свойственные латинскому языку позднегопериода, латинский язык Григория Турского еще не совсем утратил связь слитературным латинским языком, как это можно наблюдать в текстах VII в. уФредегара. Но это и не разговорный язык, хотя многие элементы его и проникли вписьменную речь Григория Турского. Именно эти элементы разговорного языка, вдальнейшем послужившие фундаментом для образования французского и другихроманских языков, до сих пор привлекают внимание филологов-романистов.

Латинский язык Григория Турского нельзя оценивать, как это делали ученыеXVII и XVIII вв., только с точки зрения классического латинского языка исчитать его грубым и некультурным. Язык «Истории франков» был таким, какимсоздала его эпоха, и мы должны быть благодарны автору за то, что он искреннестремился поведать будущим поколениям о происходящих исторических событиях натом языке, который еще сохранял жизнь и выполнял те задачи, которые ставилоперед ними время, вплоть до создания национальных романских языков, развившихсяиз народного разговорного латинского языка.

Примечания:

Но не к истории самого германского племени франков.

См.: Маркс К.. Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 154.

Ampere J. Histoire litteraire de la France avant Charlemagne. P., 1870. P. 8.

Gregoire de Tours. Histoire des Francs /Trad. du latin par R. Latouche. P., 1963. Т. 1. Introduc. P. 5.

Здесь имеется в виду Септимания, которой владели вестготы.

См.: Корсунский А. Р. Образование раннефеодального государства в Западной Европе. М.. 1963. С. 175.

Маркс К., Энгельс Ф. Указ. соч. Т. 7. С. 360.

Ауэрбах Э. Мимесис. М. 1976. С. 107-108.

Сочинение Григория в большинстве изданий – начиная с XVI в. – имеет название «История франков» («Historia Francorum»). Под этим названием оно известно и у нас. Это название основано на позднейших рукописях, имеющих заголовок: «Historia Francorum». «Gesta Francorum», «Historia» или «Chronica». Сам же автор в конце своего труда (X, 31) назвал свое сочинение «Десять книг истории» («Decem libri historiarum»). Это название предпочел немецкий ученый Р. Бухнер, издав латинский текст «Истории» Григория Турского с немецким переводом (Cregorii episcopi Turonensis. Historiarum libri decem / Ed. R. Buchner. В., 1956). Мы же вслед за французским ученым Р. Латушем, издавшим новый французский перевод произведения Григория Турского (Cregoire de Tours. Histoire des Francs / Trad. du latin par R. Latouche. P.. 1963-1965), придерживаемся традиционного названия: «История франков».

31-й год правления короля Гунтрамна в действительности приходится на декабрь 591 или декабрь 592 г.

См.: Бычков В. В. Эстетика поздней античности. М.. 1981. С. 266-267.

Ауэрбах Э. Указ. соч. С. 100.

Маркс К., Энгельс Ф. Указ. соч. Т. 20. С. 636.

См.: Там же. Т. 21. С. 151.

О характере взаимодействия христианства с архаическими верованиями см. ст.: Гуревич А. Я. Из истории народной культуры и ереси: «Лжепророки» и церковь во Франкском государстве // Средние века. 1975. Вып. 38. С. 159-184.

Ауэрбах Э. Указ. соч. С. 105.

Cregorius Turonensis. De virtutibus sancti Martini // MGH.SRM. Hannoverae, 1885. Т. 1. Р. 585-586.

Ауэрбах Э. Указ. соч. С. 109.

См.: Gregor von Tours. Zehn Buecher Geschichten / Ed. R. Buchner. В., 1956. Einleit. S. XXIX.

Любопытно, что Фредегар, продолживший «Историю франков» Григория Турского, в своей «Хронике» (III, 59) и анонимный автор «Книги истории франков» (Гл. 39-40) характеризуют Брунгильду отрицательно, приписывая ей убийства десяти королей. См.: MGH. SRM. Hannoverae. 1888. Т. 2. Р. 109. 141-142.

Не случайно этот рассказ лег в основу пьесы австрийского драматурга Ф. Грильпарцера «Горе лжецу».

Донат (IV в.) – автор самого популярного в школах учебника грамматики.

Cregorius Turonensis. Liber in Gloria canfessorum // MGH.SRM. T. 1. P. 747-748.

Ibid. P. 747.

Cregorius Turonensis. Vita patrum. II // Ibid. P. 660.

М. Босте указывает все заимствования в латинском языке Григория Турского из греческого, германского, еврейского и кельтского языков. (См.: Bonnet М. Le latin de Gregoire de Tours. P.. 1890. P. 209-226).

О подробном заимствовании Григорием Турским из «Энеиды» Вергилия см.: Bonnet М. Ор. cit. P. 50-52.

Оглавление

Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.

Григорий Турский и его сочинение[а]

Примечания:

Григорий Турский и его сочинение [а]