• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В теоретических работах и научной литературе по проблемам безопасности с достаточной полнотой разработан вопрос об угрозах[95]. Авторы сходятся на том, что угрозы для безопасности какой-либо сферы функционирования государства либо отдельных его институтов следует разделять на внешние и внутренние, исходя из места нахождения источника угрозы.

Угрозы всегда увязываются с жизненными интересами объекта защиты, ущерб которым не позволит сохранить устойчивое его функционирование и поступательное развитие.

Исходя из этих общих посылов, можно говорить и об угрозах для безопасности Вооруженных сил Советской России, а затем СССР с конца 1920 по 1934 год. Однако в зависимости от конкретного исторического периода представление об угрозах, их источниках, их потенциальности или реальности, несомненно, менялось. То, что казалось реальной угрозой с точки зрения действовавших тогда партийных деятелей, сейчас нам, на основании более полной информации о зарождении и развитии многих событий исследуемого периода, представляется в ином свете.

Исключительное значение имеет субъективная сторона восприятия угроз. Несмотря на их объективную природу, в сознании людей угрозы сплошь и рядом не совпадают с реальным положением вещей. Известные специалисты, изучающие теорию безопасности, — Г. А. Минаев и А. А. Прохожев совершенно справедливо отметили, что «оценка объективно существующей угрозы всегда несет в себе элементы субъективизма и уже в силу этого является искажением объективной действительности»[96]. Иногда восприятие угрозы носит гипертрофированный характер, а в иных случаях она недооценивается, и субъекты обеспечения безопасности не знают об этом, не осознают надвигающейся опасности.

Причинами неадекватной оценки угроз могут быть: ограниченность полученной о них достоверной информации, низкий уровень ее аналитической обработки, слабая подготовленность персонала субъекта обеспечения безопасности и т. д.

В связи с этим следует подчеркнуть, что в данном исследовании мы опираемся на архивные материалы органов госбезопасности, даем анализ и оценку взглядов на те или иные угрозы с позиции руководящих оперативных сотрудников ВЧК — ОГПУ. Отсюда и соответствующий набор угроз безопасности для Вооруженных сил страны, о которых говорится в тексте. Очевидно, что спектр угроз был шире, но над их устранением работали другие ведомства, включая Разведывательное управление штаба РККА.

При рассмотрении вопроса о защите от угроз нам представляется необходимым разделять субъекты обеспечения безопасности вооруженных сил (как внутриармейские, так и действующие вне рамок военного ведомства) по степени их вовлеченности в процесс выявления, предупреждения и пресечения реальных и потенциальных угроз. За основу деления следует брать круг функциональных обязанностей и полномочий, а также решаемые субъектами текущие задачи. Последние изменяются значительно чаще и зависят от оценки конкретной военно-политической, международной и социально-экономической обстановки соответствующими властными структурами. Поэтому мы выделяем в качестве субъектов органы государственной безопасности, прежде всего военной контрразведки, командования и политорганов, а также военной прокуратуры и трибуналов.

Необходимо отметить, что в той или иной конкретной исторической ситуации чекисты и военные порой по-разному смотрели на содержание, направленность и степень реальности угроз войскам. Особенно это касается взглядов на внутренние угрозы безопасности вооруженных сил. К примеру, борьбу группировок военачальников или обострение военно-теоретических и исторических споров подавляющее большинство командиров и политработников вообще не воспринимало как угрозу. По крайней мере нам не удалось найти соответствующих оценок в официальных документах военного ведомства. Чекисты, в свою очередь, придавали указанному вопросу большое значение, о чем свидетельствуют материалы агентурно-наблюдательного дела «Генштабисты»[97].

Ничем иным, как разницей во взглядах на угрозы для войск, нельзя объяснить и суть выступления М. Фрунзе на Первом Всеукраинском съезде начальников особых отделов Госполитуправления в конце 1922 г.

К примеру, несмотря на недавнее бегство в Польшу одного из ответственных сотрудников штаба Киевского военного округа, бывшего генерала Фастыковского, командующий войсками Украины и Крыма не только не упомянул об этом факте, но и вообще не поднял вопрос о военспецах и контроле за ними.

Создается впечатление, что М. Фрунзе выступал не на чекистском форуме, а на совещании руководителей хозяйственных органов. «Теперь отдал приказ, — говорил он, — что все упущения, небрежность, халатность, бесхозяйственность и неинициативность будут караться, и здесь на вас как раз… лежит ответственная задача — следить по своей линии за тем, чтобы эти требования командования везде и всюду встречали должное внимание, чтобы все требуемые 100 % работы были даны»[98].

Расхождение точек зрения представителей двух «силовых ведомств» определялось, в первую очередь, характером выполняемой работы. У командиров и политработников после окончания боевых действий на фронтах Гражданской войны и подавления массовых восстаний наступил достаточно рутинный период обучения войск и подготовки их к возможным реальным столкновениям с внешним противником. В противоположность им сотрудники органов госбезопасности продолжали борьбу на тайном фронте.

Спецслужбы иностранных государств не бездействовали в межвоенный период, меняли свою тактику, формы и методы разведывательно-подрывной работы. Они стремились использовать в своих интересах любые возможности, включая имевшиеся противоречия и трудности в строительстве и укреплении Красной армии и Флота.

Все приказы и директивы по оперативной части нацеливали чекистов на борьбу с врагами Советской власти, где бы они ни находились — во вне или внутри страны. В документах утверждалось, что подрывные акции будут только усиливаться, становиться все более и более изощренными и конспиративными. Поэтому любые осложнения в функционировании частей, штабов и учреждений военного ведомства предлагалось рассматривать как результат деятельности скрытых врагов[99].

Итак, еще раз подчеркнем: ведомственный подход к оценке угроз для безопасности вооруженных сил ярко проявлялся в межвоенный период. К сожалению, так происходило и позднее, не исключая новейшей истории. Здесь кроются истоки многих конфликтных ситуаций между представителями командования и сотрудниками органов ВЧК — ОГПУ.

В случае, когда мы понимаем под субъектом обеспечения безопасности вооруженных сил не государственную структуру, а имеем в виду конкретных лиц из руководящих звеньев власти и исполнителей, то для максимально объективного реконструирования исторических событий должны учитываться субъективные факторы. Сюда относятся: побудительные мотивы деятельности, личностное отношение к конкретным фактам и явлениям, оценка субъектом степени риска для своей жизни, а также возможности сохранения своего должностного положения и социального статуса в ходе реализации мероприятий по обеспечению безопасности вооруженных сил.

Рассмотрение вопроса об угрозах с использованием психологического подхода поможет не только «оживить» прошлое, наполнить его своеобразным восприятием окружающего мира действующими персонажами, но и поможет сделать понятнее некоторые исторические события[100].

Под внешними угрозами безопасности РККА и Флоту в нашем исследовании понимается разведывательно-подрывная деятельность иностранных спецслужб и связанных с ними белоэмигрантских (военных, политических и националистических) центров. Противодействие им составляло одну из основных задач чекистских аппаратов.

Идея защиты от внешних источников угроз в ходе ее реализации с неизбежностью персонифицируется в образе врага. Наличие врага является неотъемлемым компонентом обеспечения безопасности. Среди врагов обязательно выделяется главный, на борьбе с которым концентрируются основные силы, средства и ресурсы.

Главный противник определяется в зависимости от развития международной обстановки в целом и взаимоотношений с отдельными странами в частности, наличия идеологических расхождений, территориальных претензий одного государства к другому, амбиций правящих элит, субъективных устремлений их лидеров.

С этим и другими факторами непосредственно связана интенсивность и масштабность деятельности разведок и контрразведок, определение ими объектов для агентурного проникновения и сбора информации с легальных позиций. Безусловно, к таким объектам в рассматриваемый период относились в первую очередь вооруженные силы и оборонная промышленность. Интерес к военным секретам стоял в 20-е — начале 30-х годов на первом месте, что подтверждается содержанием заданий, полученных разоблаченными в тот период агентами разведорганов вероятных противников нашей страны.

Анализ архивных документов и уже опубликованных материалов позволяет нам сделать вывод: главным противником после окончания Гражданской войны и вплоть до начала 1935 г. для чекистов и военных являлась Польша, за которой стояли капиталистические «титаны» — Франция и Англия[101]. Как известно, только в июле 1932 г. в Москве удалось подписать польско-советский договор о ненападении[102]. А до этого времени «синдром войны 1920 г.» довлел над взаимоотношениями двух соседних государств. В этом отношении характерны оценки ситуации, которые давал в середине 20-х годов председатель ОГПУ Ф. Э. Дзержинский. В связи с подготовкой обсуждения в Политбюро ЦК РКП(б) вопроса о международных отношениях, он писал своему заместителю В. Менжинскому: «Мне ситуация представляется следующей: то, что происходит в Польше с падением валюты, — происходит не без активного участия Англии… Польша могла бы все свои военные и шпионские силы (хотя бы и сокращенные) бросить против нас. По этой линии идет и демонстрация дружбы Румынии с Польшей. По этой линии идет и огромная работа Польши в Турции против нас… Надо собрать все материалы и дать анализ ситуации и игры и вместе с тем наметить ряд мер по линиям НКВД, НКвоен, нашей и Внешней торговли…»[103]

Менее чем через год, в связи с приходом к власти Ю. Пилсудского, руководитель чекистских органов отмечает, что «переворот Пилсудского, как это очевидно для меня сейчас, является выражением националистических сил в Польше, направленных против России… целиком поддержанных Англией»[104]. Ф. Дзержинский делает вывод: все силы следует направить на подготовку к обороне от весьма вероятного и скорого по времени нападения поляков на СССР.

Как главного противника определили Польшу и аналитики Разведывательного управления штаба РККА В многостраничном исследовании «Будущая война», появившемся весной 1928 г., они отмечали, что именно Польша в коалиции с Румынией и при поддержке Франции представляет и будет представлять в ближайшие годы основную угрозу[105].

Рижский мирный договор, подписанный РСФСР и УССР с одной стороны и буржуазно-помещичьей Польшей — с другой, о прекращении войны был подписан 18 марта 1921 года[106].

Новые, во многом случайные границы между советскими республиками и Польшей почти нигде не совпадали с этническим размежеванием. В результате войны к Польше отошла половина Белоруссии и четверть Украины. Линия границы прошла всего в нескольких десятках километров от столицы одной из советских республик — Минска и значительно приблизилась к центру другой — Киеву. Это создавало атмосферу осажденной крепости, постоянной нестабильности и напряженности, угрозы конфликтов со стороны соседа. В результате по обе стороны границы вскоре утвердились соответствующие стереотипы, больше свойственные состоянию войны, чем мирной обстановке. Польский историк З. Залуский в своей книге «Пути к достоверности», опубликованной в Варшаве в 1986 г., отмечал: «Реальные обстоятельства польско-советских отношений в межвоенном двадцатилетии сформировали события 1920 г. Люди, которые разрабатывали и реализовывали политику на протяжении всего межвоенного периода и в Варшаве, и в Москве, — это были люди, сформированные в 1920 г.»[107]. За 1919–1920 гг. около 1,5 млн граждан России, Украины и Белоруссии прошли через бои на Западном фронте с Польшей, лично столкнулись с «панами» и усвоили определенные негативные психологические и политические представления. Среди этих людей был и большой отряд чекистов. Еще со времени боевых действий борьбой с польской разведкой активно занимались будущие руководители Особого и Контрразведывательного отделов ОГПУ А. Артузов и Я. Ольский, начальник Секретно-оперативного управления Е. Евдокимов, начальник Особого отдела Западного фронта И. Апетер и некоторые другие высокопоставленные сотрудники органов госбезопасности. Именно они определяли на протяжении 20-х и начала 30-х годов стратегию и тактику противодействия польскому шпионажу.

Аналогичная «личностная» ситуация сложилась и в польских спецслужбах. Длительное время начальником польской разведки оставался И. Матушевский[108]. В Первую мировую войну он служил в одном из гвардейских полков царской армии, отличился в боях, а с 1918 г. перешел на разведывательную работу в Войско Польское, возглавлял крупную шпионскую организацию в тылу красных войск в районе Минска. Позднее (в 1920 г.) он создал и руководил нелегальной резидентурой на территории Украины.

Польша определялась главным противником не только в секретных документах Штаба РККА и аппарата ВЧК — ОГПУ, но и в средствах массовой информации. На страницах газет и журналов культивировался образ «хищной», «белопанской», «буржуазно-помещичьей» Польши. Она стала символом «агрессивного капиталистического окружения» Страны Советов, воплощением «образа главного врага». В журнале «Военное дело» была, к примеру, напечатана статья бывшего в то время начальником Оперативного управления Полевого штаба РВСР, будущего Маршала Советского Союза Бориса Шапошникова, «проникнутая насквозь духом грубого шовинизма». В этой статье «природное иезуитство ляхов противопоставлялось честному и открытому духу великорусского племени»[109].

Правда, необходимо отметить, что в данном случае Реввоенсовет одернул Б. Шапошникова и даже приостановил издание журнала до полной замены редакции[110].

Кто является главным врагом, обозначало и военно-политическое руководство Советской России, а затем и СССР. Ничем иным нельзя объяснить решение Политбюро ЦК РКП(б) о возвращении М. Тухачевского на должность командующего Западным фронтом в 1922 г. Это можно рассматривать как открыто выраженную советской стороной угрозу начать боевые действия против Польши в случае начала десантных операций врангелевских войск на юге России[111]. Через три года, выступая на 7-м Всебелорусском съезде Советов в Минске, М. Тухачевский, явно с позволения высшего руководства, призвал правительство Белоруссии «поставить в повестку дня вопрос о войне» с Польшей[112].

Специальная «польская» комиссия Политбюро Центрального комитета большевистской партии, рассмотрев вопрос о совещании в Риге представителей генеральных штабов Польши, Латвии и Эстонии, пришла к выводу, что именно Польша, руководимая Францией, проявила наибольшую активность на этом совещании в деле сколачивания «единого антисоветского блока граничащих с СССР на Западе государств…»[113]. Исходя из такой оценки Политбюро на своем заседании 9 апреля 1925 г. признало необходимым «максимальное усиление боевой и мобилизационной готовности Красной армии, а также принятие мер по усилению охраны границ»[114].

Готовность Польши пойти на военное вмешательство во внутренние дела СССР подчеркивалась в постановлении Политбюро от 15 марта 1930 г. «Об Украине и Белоруссии»[115].

Как на самого реального врага указывали на Польшу и чекистские руководители во многих предназначенных для неукоснительного исполнения на местах приказах и циркулярах. К примеру, в ноябре 1932 г. Особый отдел ОГПУ разослал в территориальные органы и аппараты военной контрразведки указание «Об усилении борьбы со шпионско-диверсионной деятельностью 2-го отдела Польского главштаба»[116]. В документе отмечалось, что резко активизировалась работа польской разведки, проведена ее реорганизация. Этот факт расценивался в разрезе реальной подготовки к вооруженным действиям.

Таким образом, можно констатировать факт оценки Польши, ее армии и разведывательной службы в качестве реального главного противника, представляющего серьезную угрозу безопасности страны и ее вооруженным силам. Такого взгляда придерживались члены высшего исполнительного органа большевистской партии — Политбюро ЦК, военные лидеры и руководители советских органов госбезопасности. Эта оценка практически не менялась на протяжении 20-х — начала 30-х годов.

С другой стороны, новейшая историография, материалы доступных ныне архивных фондов как у нас в стране, так и за рубежом свидетельствуют о том, что Польша не готовилась к наступательной войне с Советским Союзом. Однако, опасаясь удара с советской стороны и вероятной поддержки его действиями германских войск, настойчиво совершенствовала свои вооруженные силы и специальные службы, тратила огромные финансовые средства на оснащение их новыми видами техники и вооружения, обращала серьезное внимание на разведывательно-подрывную деятельность в СССР, оценивая его как своего главного вероятного противника.

На протяжении всего рассматриваемого периода польское руководство стремилось проводить политику «равного удаления» от Москвы и Берлина и приближалось несколько то к одной, то к другой стороне в зависимости от обострения обстановки на восточной или западной границе.

Чтобы вовремя определить «критическую точку» напряжения во взаимоотношениях с СССР и Германией, польское правительство стремилось иметь как можно больше реальной политической, военной и экономической информации, направляя острие своих спецслужб на советскую армию и флот, оборонную промышленность и транспорт.

В лице польской спецслужбы органы госбезопасности столкнулись с серьезной силой, имевшей более продолжительную историю своего существования, чем ВЧК — ОГПУ. И если отечественные аппараты разведки и контрразведки опирались на идеологический фактор, притягательность идей равенства и справедливости, классовой солидарности, то поляки базировались прежде всего на националистических настроениях населения, беря в расчет и поляков, проживающих в Советском Союзе, и основывались на весьма распространенной в то время ненависти к русским, порожденной политикой царских властей, которую продолжили большевики. Достаточно вспомнить тот факт, что, перейдя в 1920 г. этническую границу Польши, Красная армия ощутила на себе мобилизацию сил всего польского общества перед лицом не столько революционной, сколько русской опасности для недавно освободившегося от «русского гнета» государства[117].

Фактически польская разведка была создана и вела подрывную работу в Российской империи задолго до начала Первой мировой войны. Польские националисты во главе с Ю. Пилсудским установили контакт с руководителем львовского разведцентра Учетного бюро австрийского генерального штаба. В итоге австро-венгерская разведка получила в свое распоряжение целую агентурную сеть под условным наименованием «Конфидент — R», состоящую из 15 представителей Союза боевых активистов (СБА-ZWC)[118].

К 1913 г. эта разведсеть разрослась до 250 человек. Ячейки «Конфидент — R» имелись во Львове, Кракове и Перемышле, откуда отдельные агенты командировались Ю. Пилсудским в Петроград, Москву, Одессу, Ригу, Киев и Вильно. Накануне Первой мировой войны «Конфидент — R» имела только в российской столице 38 агентов. Они работали достаточно активно. По подсчетам польского историка А. Пеплонского, всего за 6 предвоенных месяцев разведсеть Ю. Пилсудского направила своим хозяевам 389 письменных донесений и 119 устных сообщений[119]. Передаваемая информация касалась прежде всего военной проблематики.

В дальнейшем разведывательная деятельность партии Ю. Пилсудского (Польской социалистической партии — ППС) базировалась на членах созданной им Польской войсковой организации (ПОВ). Она состояла в подавляющем большинстве из молодых, националистически настроенных поляков. ПОВ осуществляла свою деятельность на Украине, в Белоруссии, Смоленской губернии, а также в Петрограде и Москве. На Украине, к примеру, действовало главное командование ПОВ, которому подчинялись окружные командования в Киеве, Житомире, Одессе и Харькове[120].

В период Гражданской войны разведывательная резидентура ПОВ была нацелена на проникновение в центральные советские военные учреждения. Руководитель резидентуры К. Заблоцкий (окончивший до войны кадетский корпус в Москве) через свои связи среди бывших царских офицеров добился зачисления на службу во Всероссийский Главный штаб. Чтобы облегчить себе добывание необходимой информации, он даже вступил в члены большевистской партии. Лишь только к концу мая 1919 г. чекистам удалось разоблачить его деятельность. Однако завербованные им бывшие офицеры не попали в поле зрения Особого отдела ВЧК[121].

В ходе советско-польской войны разведка нашего противника эволюционировала от чисто «ПОВской», организационно исходящей из возможностей добывать военные сведения при помощи польского гражданского населения, к новой системе, взяв за основу разведслужбу французского генштаба[122]. Однако сотрудники ПОВ составили костяк польской военной разведки.

В период становления Польского государства, до конца советско-польской войны и подписания Рижского мирного договора в 1921 г. всей польской разведкой руководил II отдел Верховного главнокомандования армии[123]. При штабах семи армий имелись разведывательные отделы.

В июне 1921 г. польское руководство осуществило крупную реорганизацию своих спецслужб с учетом наступления мирного времени. Верховное главнокомандование было переименовано в Генеральный штаб, в составе которого был создан разведывательный отдел — основное подразделение II отдела Польского генштаба (ПГШ)[124]. Именно этот орган, хотя и претерпевший в межвоенные годы ряд реорганизаций, в течение всего исследуемого периода являлся основным аппаратом проведения разведывательно-подрывной работы против СССР. Основной его задачей являлся сбор военной и военно-политической информации. Небезынтересно отметить, что с самого начала функционирования разведывательного отдела в его составе выделяется специальное подразделение — подреферат «А-1», которое отвечало за проведение диверсионных акций на военных, промышленных объектах и транспорте, а также осуществляло подготовительные мероприятия на случай новой войны с нашей страной[125]. Для этих целей польские разведчики создали особую лабораторию по изучению и применению ядов, бактериологических препаратов, проводили эксперименты в области боевых отравляющих веществ[126].

II отдел ПГШ организовывал разведку прежде всего в отношении наиболее вероятных своих противников — СССР и Германии. Соответственно, существовали рефераты «Восток» и «Запад». Однако центр тяжести явно был смещен в сторону восточного соседа. Это утверждение можно подкрепить данными о распределении финансовых средств, выделяемых из польского государственного бюджета. Начальник разведки II отдела ПГШ майор И. Матушевский, считая, что главная опасность исходит от Советской России, Украинской и Белорусской Советских Республик, ассигновал в 1921 г. на работу там 120 тысяч польских крон, а на все западное направление — лишь 57 тысяч[127]. Учитывая достаточно эффективную деятельность советской контрразведки по польской линии, II отдел ПГШ выделял для работы на советской территории наиболее квалифицированных, проверенных на практике офицеров и служащих[128].

Для проведения разведывательно-подрывных акций в СССР руководство польской разведки создало ряд экспозитур — филиалов II отдела. Находившаяся в Варшаве экспозитура N 2 по заданию и при поддержке центрального аппарата сосредоточила свои усилия на контактах с эмигрантами на территории Польши и на заброске в СССР агентуры, завербованной среди белогвардейцев, а также украинских и белорусских националистов. Экспозитура N 1, дислоцированная в Вильно, вела разведку по Ленинградскому и Белорусскому военным округам. Украинский и Северокавказский военные округа входили в круг ведения экспозитуры N 5 во Львове[129].

Непосредственно на территории нашей страны действовали разведывательные резидентуры II отдела ПГШ под прикрытием посольства Польши в Москве, шести консульств (в Киеве, Харькове, Минске, Ленинграде, Тифлисе и Новониколаевске), а также репатриационных и иных комиссий, торговых организаций, отделения Польского телеграфного агентства и т. д.[130]

Разведкой в приграничной полосе занимались вторые отделения штабов корпусов Департамента охраны края (ДОК) — погранвойск, которые тесно контактировали в своей работе с рефератом «Восток» II отдела ПГШ и получали от него соответствующие директивы[131].

Проведению разведывательно-подрывной деятельности польской разведки в СССР способствовал ряд обстоятельств, выделенных нами в ходе анализа документов:

1) наличие по обе стороны границы большого количества польских граждан, знающих русский, украинский и белорусский языки;

2) наличие разведывательной базы в лице поляков, проживающих в СССР, сплоченных на религиозной, националистической и культурной основе. Исследователи истории советско-польских отношений подсчитали, что после Октябрьской революции на территории нашей страны оставались проживать от 2,5 до 4 млн поляков[132];

3) большое количество поляков среди командного и политического состава РККА, работников партийных и советских органов, в военной промышленности и даже в органах государственной безопасности. Многие из них были допущены к сведениям, составлявшим военную и государственную тайну. К примеру, по состоянию на 1923 г. в военную элиту входил 41 «генерал» РККА, и 11 % из них являлись по национальности поляками[133]. И этот процент лишь ненамного изменится до середины 30-х годов.

Указанные выше обстоятельства, несмотря на меры, предпринимаемые по линии советской контрразведки, позволяли полякам добывать большой объем военной информации, особенно относительно дислокации воинских частей в приграничных округах, передвижения войск и оснащения их новой военной техникой.

Председатель ВЧК Ф. Дзержинский обратил на это внимание подчиненных уже в первые месяцы после советско-польской войны. В своей записке от 19 января 1921 г. руководителю чекистских органов на Украине В. Манцеву он отмечал: «По имеющимся у нас данным, поляки обратили сугубое внимание на Киев и Правобережье Украины. Работа их и Петлюры в полном ходу… Польская разведка на Правобережье работает великолепно. Сведения у нее точные и быстро получаемые…»[134]

Одной из причин безнаказанности польской агентуры в 1921–1922 гг. являлась слабость войсковой охраны и оперативного прикрытия наших западных границ. Ошибочным, на наш взгляд, явилось решение о закреплении за приграничными губернскими чрезвычайными комиссиями соответствующих территориальных участков границы. Дело в том, что в 1920 г. и в первой половине 1921 г. вся ответственность за политическую охрану границы лежала на едином чекистском органе — особом отделе окружного уровня, который мог своевременно обобщать и анализировать всю необходимую информацию, вырабатывать единую тактическую линию работы на границе и в прилегающих районах[135].

Не удовлетворяясь получением сведений военного характера из прикордонных районов, II отдел ПГШ стремился насадить свою агентуру на всей европейской части СССР и даже за Уралом. В 1924 г. руководство разведки осуществило перестройку работы реферата «Б-1» (позднее реорганизованного в реферат «Восток») с целью более глубокого проникновения в военную, экономическую и политическую сферы жизни Советского Союза. Все разведывательные резидентуры были разделены на три группы:

1) резидентуры типа «А», действующие на советской территории;

2) резидентуры типа «Б», организованные в соседних с нашей страной государствах, также ориентированные на подрывные акции в СССР;

3) резидентуры типа «Ц», которые занимались вербовкой агентуры в среде эмиграции как в сопредельных государствах, так и в иных странах (Франция, Германия, Турция, Италия, Китай)[136].

Резидентуры типа «Б» развернули свою работу в Ревеле («Балт»), Вильно («Норд»), Хельсинки («Финн»), Бухаресте («Шпекач»), Турции («Консполь»)[137].

Особой активностью отличалась подрезидентура «Р-7» в Ревеле, руководимая помощником военного атташе, а затем и военным атташе Польши в Эстонии капитаном В. Дриммером (псевдоним «Найденов»)[138]. В своих воспоминаниях он, в частности, писал: «Как каждому военному агенту в государствах, граничащих с новой, Советской Россией, мне тоже было дано разведывательное задание — изучение России с военной точки зрения. Место моей службы было особенно удобным для выполнения этого задания вследствие недавно заключенного Эстонией мира с Россией, относительной стабилизации границы и значительного транзитного морского движения в Россию и из нее как товаров, так и людей»[139].

Одним из основных поручений, данных В. Дриммеру польским генштабом, было получение советского мобилизационного плана. Для реализации задания он добился создания в Москве, но подчиненной ему лично резидентуры «Р-7/1», существовавшей с 1924 по 1927 г. Эта резидентура под руководством поручика Вернера (псевдоним «Иванов») поддерживала связь с организацией «М», способной, по польским оценкам, добыть вышеуказанный план[140]. Под шифром «М» в материалах II отдела ПГШ значилась легендированная советскими контрразведчиками Монархическая организация центральной России (МОЦР), более известная теперь, как «Трест», деятельность которой будет раскрыта в следующей главе.

Летом 1926 г. с приходом к власти в Польше Ю. Пилсудского отношения между нашими странами вновь начали осложняться. Председатель ОГПУ Ф. Дзержинский, пристально следивший за развитием ситуации, писал своему заместителю Г. Ягоде, что объектом возможной агрессии поляков станет прежде всего Белоруссия и Украина[141]. Он предполагал близкое начало войны.

Теперь, на основании анализа новых исторических источников, мы понимаем некоторую переоценку Ф. Дзержинским наступательных намерений со стороны Польши, его «алармистские» призывы в адрес подчиненных по ОГПУ, а также партийно-государственного руководства СССР. Однако в одном он был несомненно прав: польская разведка значительно усилит свою шпионскую и подрывную деятельность на нашей территории.

Действительно, по указанию Ю. Пилсудского была предпринята масштабная реорганизация центрального аппарата II отдела ПГШ и его экспозитур. Данные структуры были реформированы в том числе и в связи с разоблачением «Треста». Окончательно реформа завершилась к концу 1929 г.

Особый отдел ОГПУ зафиксировал активизацию противника на советском направлении и отметил повышение квалификации направляемой в СССР агентуры. Поляки пошли на создание специальных разведшкол. Чекисты установили, что в тактическом плане поляки отреагировали на высылку кулачества из районов сплошной коллективизации, прежде всего в УССР и БССР. Они приступили к вербовке агентуры в местах ссылки кулаков с последующей переброской завербованных лиц в Польшу для обучения в разведшколах. В дальнейшем предполагалось их использование при подготовке и совершении диверсий на военных и иных объектах[142].

Сотрудники Особого отдела добыли достоверную информацию о стремлении поляков вербовать источники разведданных непосредственно в армейской среде[143].

К концу 1930 г. в Польше произошла стабилизация режима Ю. Пилсудского, приобретшего откровенно диктаторские черты. В этот период внешнеполитическая линия поляков в отношении к СССР основывалась на том, чтобы обойти предложенный нашей страной пакт о ненападении и свести дело к простому соглашению о неприменении силы. В Москве отдавали себе отчет в том, что назначение полковников Бека и Шетцеля в МИД означало фактическое сращивание дипломатического ведомства с аппаратом польской разведки и переход его под контроль военщины. Это явно свидетельствовало о немирных намерениях Ю. Пилсудского[144].

Наряду с другими фактами, вписывающимися в контекст отношений между двумя странами в начале 30-х годов, характерен пример с раздуванием польскими СМИ, по указанию МИДа, дела военного атташе при посольстве СССР в Варшаве Богового, захваченного польской контрразведкой на встрече с подставленным ему агентом, передавшим якобы секретные военные сведения[145]. Поляки оценили деятельность Богового как признак активизации советской военной разведки, отражающий скрытые намерения военного ведомства СССР в отношении своего западного соседа.

Работа польских спецслужб была еще более усилена после неудавшейся по ряду причин попытки СССР и Польши снизить степень напряжения в двусторонних отношениях, предпринятой в конце 1930 — начале 1931 гг. В циркуляре ОГПУ от 28 ноября 1932 г. отмечалось произошедшее значительное укрепление польских разведывательных аппаратов в Турции, Румынии и Латвии. Они активизировали заброску агентуры в СССР. Увеличилось количество агентов, направленных на нашу территорию непосредственно центральным аппаратом II отдела ПГШ[146]. Только за полгода, отмечалось в циркуляре, было разоблачено 187 агентов виленской и львовской экспозитур. Эти филиалы польской разведки пытались продвинуть своих секретных сотрудников даже в тыловые районы СССР, включая Ленинград и Москву[147]. Контрразведке ОГПУ удалось вскрыть резидентские звенья поляков, имеющие выходы на военнослужащих РККА и конкретных лиц из комсостава[148].

Не осталось без внимания Особого отдела ОГПУ и то обстоятельство, что II отдел ПГШ поручил руководство всей разведывательной работой против СССР одному из наиболее активных и опытных сотрудников — поручику Незбжицкому, известному не только своим профессиональным мастерством, но и ненавистью к большевикам и вообще к русским[149].

Анализ изученных нами документов II отдела ПГШ, его филиалов — экспозитур и резидентур показывает, что польские спецслужбы интересовал широкий круг вопросов, имеющих отношение к РККА и Флоту: дислокация воинских частей, развитие технических родов войск (бронетанковых и авиационных), ход военной реформы и ее результаты, разрешение проблемы единоначалия и т. д. Для советских контрразведчиков особенно важным показателем являлось настойчивое стремление польских спецслужб добыть персональные данные и детальные характеристики на конкретных военачальников и лиц из их близкого окружения. Это однозначно свидетельствовало о поиске противником агентурных подходов к наиболее осведомленным секретоносителям, таким как нарком по военным делам, члены Реввоенсовета СССР, крупные штабные работники, командующие военными округами, комкоры и комдивы.

Таким образом, вышеизложенное подтверждает вывод о том, что именно польская разведка была главным противником для органов ВЧК — ОГПУ, обеспечивавших безопасность страны в целом, РККА и Флота в частности.

Однако не только поляки пытались добывать информацию о Вооруженных силах СССР. В тесной связке с ними действовали разведслужбы лимитрофов — Эстонии, Латвии, Литвы и Финляндии.

К концу 1920 г. все Прибалтийские государства уже прекратили боевые действия против Советской России и, несмотря на сопротивление стран Антанты, после подписания мирных договоров занялись налаживанием отношений с восточным соседом. Это касалось прежде всего торгово-экономической сферы, рассмотрения и разрешения вопросов репатриации и оптации.

И тем не менее весь межвоенный период эти государства основным источником опасности для своего недавно обретенного суверенитета продолжали считать Советскую Россию, а затем СССР.

Надо признать, что, как минимум, до середины 20-х годов советские партийные руководители и коминтерновские деятели всячески стимулировали революционную активность в Прибалтике. Ярким примером реализации такой линии может служить противоправительственное восстание в Эстонии в 1924 г., подготовленное структурами Коминтерна и эстонскими коммунистами при самом активном кадровом и финансовом участии Разведывательного управления штаба РККА[150].

Однако нельзя односторонне подходить к попыткам «революционной экспансии» и сбрасывать со счетов стремление политических лидеров СССР того времени любым путем обезопасить нашу страну на северо-западном направлении и таким образом получить возможность для Красной армии сосредоточить свои силы на западной границе с целью противостоять главному потенциальному противнику — Польше в случае ее агрессии. С середины 20-х годов уже не делалась ставка на мировую революцию. И. Сталин и его единомышленники считали своей главной задачей обеспечить строительство социализма в одной стране — СССР[151].

Крупные европейские державы и США признали де-юре Прибалтийские государства и рассматривали их в сложившейся международной ситуации в качестве составной части «санитарного кордона». Чтобы не дать распространиться «эпидемии коммунистической заразы», они прилагали всевозможные усилия по созданию и укреплению национальных армий в Эстонии, Латвии и Литве, а также их специальных служб: разведок, контрразведок и органов политической полиции.

В 1924 г. в столице Финляндии состоялась конференция Прибалтийских стран, основной целью которой являлось создание единого антисоветского фронта. На конференции удалось достигнуть соглашения об объединении разведывательных возможностей в СССР, об оказании всяческого содействия разведкам Англии и Франции в добывании интересующей их информации. В последующие годы обмен полученными по СССР сведениями стал нормой взаимоотношений стран-участниц этой конференции[152].

Подчеркнем, что разведки Прибалтийских государств создавались исключительно как военные структуры, призванные добывать информацию для своих генеральных штабов. Отсюда и направленность их деятельности — разведывательное обеспечение потребностей вооруженных сил в организации отпора возможной агрессии со стороны Советской России — СССР.

Основной костяк руководящего состава разведок Эстонии, Латвии и Литвы составляли бывшие офицеры царской армии, в том числе специалисты штабной службы. К примеру, одним из организаторов эстонской разведки стал полковник Энкель, несколько лет до начала Первой мировой войны отвечавший в Главном управлении Генерального штаба за агентурную работу в Скандинавии[153].

Объектами приложения усилий прибалтийских разведок являлись Ленинградский, а также Московский и частично Белорусский военные округа. Активно действовали их посольские резидентуры в столице нашей страны, а также разведывательные офицеры под прикрытием сотрудников консульств в других городах.

В первые послевоенные годы они настойчиво искали пути проникновения к военным и иным секретам, используя агентуру из числа своих соотечественников, стремившихся сменить российское гражданство и покинуть страну. На предмет возможной вербовки подвергались оценке все потенциальные оптанты, посещавшие посольства и консульства, а также российские граждане, имевшие родственников в Прибалтийских государствах. Характерным в этом отношении является пример с дочерью царского генерала Боева. Чтобы выехать к отцу-эмигранту в Литву, она согласилась выполнять задания литовского военного атташе Свилоса и даже помогла последнему завербовать приятеля своего отца — Генштаба генерал-майора К. Рыльского, проходившего службу на должности начальника управления по подготовке войск штаба РККА[154].

Одним из методов получения необходимой информации по военной проблематике являлся разведопрос лиц, прибывших на законных основаниях или бежавших из СССР. Один из руководителей латвийской разведки П. Мельбарт, задержанный советскими органами госбезопасности в 1940 г., показал на допросе, что в 20-е годы он добывал сведения о расположении частей Красной армии вдоль границы с Латвией и по другим вопросам от перебежчиков, включая и дезертиров из РККА[155].

Почти ничем не отличалась в своей работе от эстонской, латышской и литовской разведок спецслужба Генштаба Финляндии.

Суммируя изложенное по спецслужбам Прибалтийских государств, можно констатировать их постоянный интерес к двум основным вопросам. Во-первых, к планам военного командования Советской России — СССР на случай получения указания от высшего государственного руководства о применении силы в отношении их стран и к способности РККА реализовать приказы из Москвы, исходя из ее организационного, технического и морального состояния. Во-вторых, к деятельности Коминтерна и национальных прибалтийских коммунистических представительств на территории СССР по провоцированию и развертыванию революционных выступлений.

Фактически все разведывательные отделы генеральных штабов Прибалтийских государств можно рассматривать как крупные резидентуры английской Сикрет Интелледженс Сервис (СИС) и армейской спецслужбы Франции. Недостаток финансирования со стороны военных ведомств самих государств во многом компенсировали могущественные партнеры из ведущих европейских стран, щедро оплачивая передаваемые им сведения об СССР и выполненные по их заданиям разведывательно-подрывные акции на советской территории.

Весьма осторожная в своей деятельности и конспиративная английская разведка, учтя опыт неудачной попытки ее агента С. Рейли осуществить в 1918 г. государственный переворот в Советской России, в 20-30-е годы действовала, в основном, из Прибалтийских стран, Румынии, Турции и Ирана. Там при английских посольствах и консульствах функционировали «паспортные бюро». Они были созданы еще в период Первой мировой войны и являлись прикрытием для резидентур СИС.

Основная резидентура, организующая работу против нашей страны, действовала тогда в Гельсингфорсе (Финляндия). С 1921 по 1925 г. ею руководил опытнейший разведчик Э. Бойс[156].

Ближайшими его помощниками в Финляндии являлись бывшие царские офицеры — полковник Н. Бунаков и штабс-капитан П. Соколов.

Независимо от своих подчиненных в подрезидентурах в Ревеле, Риге и Вильно Э. Бойс пытался и лично наладить агентурную работу в Советском Союзе, завербовав для этого и организовав переброску туда бывшего крупного агента царской военно-морской разведки А. Гойера. Ему ставилась задача наладить получение для англичан сведений по следующим вопросам:

1) состояние подводного флота в СССР;

2) поставка из Германии подводных лодок для РККФ;

3) существование планов взаимодействия советских и немецких военно-морских учреждений;

4) тактико-технические характеристики боевых кораблей, возможности судостроительных и судоремонтных заводов;

5) развитие советской авиации и поступление на вооружение новых типов самолетов[157].

Территорию Украинского и Северокавказского военных округов обследовала резидентура СИС в Бухаресте. Резидент Г. Гибсон полагался, в основном, на своего помощника, бывшего офицера врангелевских войск В. Богомольца. Последний достаточно быстро поставил разведывательную работу и получил даже возможность добывать копии приказов штаба КВО[158].

В циркулярном письме ОГПУ от 28 ноября 1932 г. подводился некий итог противодействия английской разведке более чем за десятилетия.

Небезынтересна вводная часть этого документа, где дается оценка противника. Отмечается, в частности, что «английская разведка, опирающаяся на свой долголетний опыт, располагающая огромными средствами, тщательно подбирающая личный состав… глубоко конспирирующая свою деятельность, безусловно является наиболее серьезным, наиболее опытным и опасным противником»[159].

На основании материалов следственных дел, агентурных разработок контрразведчики определили иерархию задач СИС в разведывательно-подрывных акциях в СССР. На первом месте, безусловно, оказалось сдерживание советского влияния на страны Ближнего Востока. Отсюда — поддержка сепаратистских националистических проявлений на Северном Кавказе, в Закавказье и Средней Азии, включая подпитку оружием и деньгами басмаческого движения.

В области политической разведки СИС многое делала для парирования деятельности Коминтерна в целом и его национальных секций.

Далее следовала задача получения точной информации о советской оборонной промышленности и армейских тыловых базах, об их готовности к насыщению армии всем необходимым на случай начала войны.

Исключительное внимание штаб-квартира СИС уделяла нашему флоту (как военному, так и гражданскому).

Что касается сухопутных войск, то акцент делался на СКВО как базе кавалерийских формирований[160].

На реализацию указанных выше и других задач английское правительство выделяло необходимые финансовые средства. Известный исследователь истории британской разведки Н. Вест утверждает, что в середине 20-х годов СИС получала ежемесячно 20 600 фунтов стерлингов, однако глава разведки адмирал Синклер требовал увеличить сумму более чем в два раза[161].

Не менее активно, чем английская, действовала в военной сфере и французская разведка. Она также использовала для работы в СССР свои резидентуры в Прибалтийских государствах, получала развединформацию через своих агентов и официально от спецслужб Эстонии, Латвии и Литвы. Особые отношения французы поддерживали с польской разведкой, в создании которой принимали самое непосредственное участие. По крайней мере до 1926 г. объем обмена добытыми в СССР сведениями был достаточно значительным. В непосредственном контакте со II отделом ПГШ находилась французская миссия. Представители ее разведывательной секции имелись при всех экспозитурах и пограничных разведаппаратах. Непосредственно в СССР дело дошло до того, что посольскую резидентуру французской разведки в Москве в течение почти двух лет возглавлял польский офицер-разведчик поручик Ковальский, действовавший под прикрытием корреспондента Польского телеграфного агентства[162].

В то же время в ответ на отказ французского правительства в 1926 г. предоставить возможность создания официального представительства разведки ПГШ в Париже, польские власти распорядились запретить функционирование в Варшаве аналогичного аппарата II Бюро генштаба Франции[163].

Несмотря на некоторое охлаждение в отношениях, обмен военными сведениями между двумя спецслужбами продолжался вплоть до 1939 г.

Военная проблематика занимала главное место в работе всех резидентур французской разведки, нацеленных на СССР. На этом направлении выделялись резидентуры в Бухаресте, Варне, Константинополе, Анкаре и Тегеране.

В одном из обзоров ОГПУ отмечалось, что достаточно интенсивную разведывательно-подрывную деятельность ведут майор Дераш с территории Польши и военный атташе в Константинополе капитан Жоссе. Их интересы пересекались на Юге Украины, Юго-Востоке России и на Кавказе[164].

Французская разведка практиковала и непосредственную заброску в СССР своих агентов из числа коммерсантов и корреспондентов. Как и другие иностранные спецслужбы, она широко использовала белоэмигрантов, включая тех, кто возвращался в нашу страну по каналу реэмиграции.

Вербовались агенты и из состава судовых команд французских и других иностранных судов, заходивших в советские порты. Таким агентам ставились задачи по сбору сведений о нашем военно-морском флоте, береговых укреплениях, а также по связи с действующей в СССР шпионской сетью. Резидентуры в Териоках (Финляндия) и Константинополе выделяли специальных офицеров для руководства указанной выше работой. Первый из них отвечал за разведку Балтийского флота, а второй — Черноморского[165].

Ленинградский и Московский военные округа обслуживались резидентурой в Риге, руководимой полковником Пижоли[166].

Военно-морской атташе Франции в Латвии корвет-капитан Стилл сумел получить вполне реальную информацию о состоянии береговых батарей Балтийского флота на 1929 г. Тогда же агентура сообщила ему о строительстве новых подводных лодок в Ленинградских доках, данные об открытиях профессора В. Ипатьева в области военной химии, об оснащении крейсера Черноморского флота «Червона Украина» новыми гидросамолетами[167].

В конце 1922 г. органам ГПУ удалось добыть перечень сведений, которые интересовали французов по РККА. Это были сведения о настроениях высшего командного состава, взаимоотношениях между «краскомами» и кадровыми офицерами, о состоянии крупных военных складов, дислокации войск, их оснащенности новыми видами вооружения, боевой техникой т. д.

Особое место в указанном перечне отведено активно развивающемуся советско-германскому тайному сотрудничеству в военной области. Из девяти разделов перечня этому вопросу посвящена одна треть, причем именно данные разделы были наиболее детально прописаны. Важным для советской контрразведки представлялось то обстоятельство, что центральный аппарат французской разведки требовал от своих резидентур и отдельно действующих агентов добиваться получения персональных данных на участников советско-германских контактов[168].

Здесь явно просматривалось желание выделить вербовочную базу для последующих активных мероприятий по приобретению хорошо информированных источников из числа комсостава Красной армии и работников военной промышленности.

То, что отмечалось в перечне, продолжало интересовать французскую разведку и в более поздние годы.

Разведактивность немецких спецслужб против Вооруженных сил Советской России, а затем СССР проявлялась на фоне особых отношений между нашими странами и прежде всего существовавшего практически весь исследуемый период советско-германского взаимодействия в военной и военно-промышленной сфере и была тесно связана с ним.

Следует иметь в виду, что в первые годы после начала контактов (с 1921 г.) военно-разведывательные органы Веймарской Германии находились в состоянии полного упадка. Официальное существование их запрещалось Версальским договором.

Те из политиков, дипломатов и военных специалистов, кто кропотливо работал над мирным договором, подписанным 28 июня 1919 г., не без основания считали, что теперь будет положен конец германской военной машине и сделает ее воссоздание невозможным.

В соответствии с текстом пятой части договора, разоружение Германии сводилось к следующему: армия — не более 100 тысяч человек, используемая исключительно для поддержания общественного порядка внутри страны; офицерский корпус ограничивался 4 тысячами; генштаб распускался, и организация его впредь не разрешалась. Все ограничения должны были строго контролироваться особыми межсоюзническими комиссиями.

Как утверждает немецкий историк Г. Бухгайт, лишь в 1921 г. германским военным удалось организовать свою спецслужбу в виде группы Абвер в составе военно-статистического отдела Войскового управления Рейхсвера. Аппарат группы состоял всего лишь из трех офицеров генштаба и семи гражданских служащих. Абвер решал исключительно контрразведывательные задачи[169].

Сбор информации из-за рубежа практически не осуществлялся, поскольку финансирование группы было достаточно скромным, а разведка требовала значительных затрат.

«Разведка в Советском Союзе, — констатирует исследователь истории Абвера, — в то время систематически не велась. До начала 1930-х годов заброска агентов и связников в СССР могла осуществляться лишь в единичных случаях»[170].

Изучение архивных материалов ОГПУ подтверждает вывод Г. Бухгайта. О деятельности Абвера не упоминается даже в циркулярном письме КРО ОГПУ по немецкой разведке и борьбе с ней, разосланном в местные органы госбезопасности в июле 1924 года[171].

Однако центральный аппарат ОГПУ указывал подчиненным органам на активную разведывательную работу в нашей стране сотрудников так называемых «восточных» отделов крупных германских промышленных и торговых фирм. Разведку по Франции, Польше и Советскому Союзу вели также частные информационные бюро, внешне независимые от Абвера и вообще от военного командования. Средства на их содержание поступали, в частности, от концерна Гутенберга, организации «Рейхсфербанд дер Дойче индустри» и других экономических структур.

Источник берлинской резидентуры ИНО ОГПУ А. Хомутов (псевдоним «А/1»), внедренный в начале 1920-х годов в агентурную сеть немецких спецслужб, сообщал, что в деле разведки одним из основных было «Бюро Нунция». Руководство и контроль за деятельностью бюро конспиративно осуществляла группа Абвер Рейхсверминистериума. Задачами «Нунции» являлись: во-первых, разведка в интересах военного министерства; во-вторых, собирание сведений промышленного и коммерческого характера, могущих интересовать оборонную индустрию Германии.

По данным агента, «Нунцию» возглавляли майор Лизер и капитан Рау — бывшие сотрудники немецкой разведки периода Первой мировой войны. Они хорошо владели русским языком, поскольку являлись выходцами из России. Это обстоятельство позволило им довольно быстро войти в контакт с русскими военными эмигрантскими организациями и использовать их связи в СССР для сбора необходимой информации[172].

«Нунция» и другие информационные бюро активно привлекали к выполнению отдельных разведывательных заданий отставных офицеров Генштаба, работавших в фирмах, поддерживавших деловые отношения с различными предприятиями в нашей стране.

Тайное советско-германское сотрудничество в военной и военно-промышленной сферах, зародившееся в самом начале 1920-х годов, позволяло немецкой разведке осуществлять сбор сведений в СССР, не прибегая к дорогостоящим агентурным методам. На совершенно легальной основе, например в ходе контактов с высокопоставленными командирами РККА, при посещении военно-учебных заведений, участвуя в качестве наблюдателей на маневрах и т. д., германские разведчики без труда получали необходимую информацию.

Как известно, по Версальскому мирному договору Германии запрещалось направлять военных атташе в другие страны. Однако объем проблем, решаемых в ходе сотрудничества с советской стороной, постоянно возрастал. Ограничиваться отдельными приездами в СССР германских военных представителей было уже недостаточно. Тогда было принято решение об учреждении неофициального военного представительства, которое с 1924 г. стало функционировать в Москве под вывеской постоянной комиссии по контролю за хозяйственной деятельностью немецких концессионных предприятий на территории Советского Союза. В секретных документах данное представительство именовалось как «Центр — Москва» («Ц-МО»)[173].

«Ц-МО» возглавил полковник Лит-Томсен (бывший военный летчик), однако фактически всей работой руководил его заместитель — полковник О. Нидермайер, опытный разведчик, отличившийся на этом поприще в годы Первой мировой войны. Будучи арестованным советскими органами госбезопасности в 1945 г., Нидермайер на допросе показал: «Я признаю, что, находясь в Советском Союзе с 1924 по 1927 г., занимался разведывательной деятельностью в пользу Германии, используя все легальные, а также нелегальные возможности для сбора сведений экономического и военно-политического характера…»[174]

Нидермайер утверждал, что после неудачной попытки завербовать одного из военнослужащих РККА получил категорический приказ из Берлина от начальника III отдела (отдел иностранных армий) Генштаба полковника Фишера о прекращении какой-либо разведывательной деятельности в СССР по линии «Ц-МО».

Однако можно утверждать, что военному руководству в Берлине информация продолжала поступать по другим каналам. Германская разведка успела за первые годы тайного военного сотрудничества с нашей страной добыть значительный объем данных о РККА. «По имеющимся и проверенным нами закордонным сведениям, — отмечали в одном из циркулярных писем заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода и начальник контрразведывательного отдела А. Артузов, — в штабе фашистских организаций Германии имеются точные сведения о состоянии, вооружении, расположении и настроении нашей Красной армии»[175].

В 1929 году произошло объединение немецких военно-разведывательных служб. К Абверу перешла вся работа, проводимая разведкой ВМФ, «Нунцией» и другими информационными бюро. Разведывательные операции за границей теперь становятся его основной задачей. С приходом Гитлера к власти на разведывательно-подрывную деятельность стали ассигновать значительно больше бюджетных средств[176].

Когда доминирующей политической силой в Германии стала национал-социалистическая партия, военному руководству в Берлине стало понятно, что советско-германское военное сотрудничество не имеет перспектив и легальные источники сбора обширной информации вскоре иссякнут.

В этих условиях немецкая разведка резко активизировала деятельность на советском направлении. По некоторым признакам это зафиксировали в ОГПУ. В середине 1932 г. появилось специальное циркулярное письмо по данному поводу. В документе отмечалось, что работа германской разведки в СССР все более и более переходит на нелегальные методы, которые лишь дополняются усилиями аппарата военного атташе при посольстве в Москве[177].

Завершая рассмотрение разведывательно-подрывной деятельности германских спецслужб в отношении СССР, необходимо подчеркнуть ее важную отличительную особенность. Реалистично оценивая возможности, вытекающие из многолетнего и достаточно тесного сотрудничества двух стран в такой специфической сфере, как военная, разведчики и их руководители из министерства Рейхсвера сделали ставку вовсе не на банальный шпионаж, а на выстраивание системы подчинения своему влиянию отдельных советских военачальников и даже некоторых звеньев оборонного ведомства Советского Союза. Еще в начале 1926 г. руководитель отдела иностранных армий Войскового управления Рейхсвера полковник Фишер в секретной переписке с неофициальным представителем в Москве Лит-Томсеном отмечал возрастающую заинтересованность немецкого военного руководства в том, «чтобы вскоре приобрести еще большее влияние на русскую армию, Воздухофлот и флот»[178].

Такую амбициозную задачу не ставили перед собой военные круги других иностранных государств. По нашему мнению, лишь откровенно антикоммунистическая и антисемитская политика Гитлера и его окружения не дала возможности германскому генералитету продвигаться в указанном направлении.

Как показывает проведенный автором анализ ряда архивных документов, включая и циркулярные письма о работе по немецкой линии, руководство органов госбезопасности, к сожалению, недооценило оборотной стороны военного сотрудничества с Германией. Основной упор в работе чекистам предлагалось делать на выявление и пресечение фактов сбора сведений о Красной армии и оборонной промышленности, а не на обнаружение влияния немецкого генералитета и разведки на командиров РККА, участвующих в реализации совместных проектов. Ярким примером того является отсутствие должной реакции на сообщение берлинской резидентуры ИНО ОГПУ в 1932 г. о наличии в СССР некой военной партии, действующей в контакте с Генеральным штабом Германии. Такое же отношение проявилось и к подготовленной в июне 1933 г. докладной записке на имя Г. Ягоды о тайной работе немцев в СССР. Автором записки был начальник немецкого отделения ИНО ОГПУ О. Штейнбрюк, возглавлявший в течение ряда лет аналогичное отделение в советской контрразведке. «Многими не понималась тогда, — писал он позднее в ЦК ВКП(б), — вся тонкая и подрывная работа немцев против СССР… Будучи еще в НКВД и занимаясь в течение 15-ти лет работой по немцам, я знал, что в Разведупре РККА существует подобная же недооценка действительной опасности Германии и ее армии»[179].

Еще одной внешней силой, не только проводившей разведывательные и террористические акции против РККА и Флота, но и стремившейся влиять на наши вооруженные силы, являлись эмигрантские организации. Безусловно, это относится прежде всего к Русскому общевоинскому союзу (РОВС).

Одним из важных, можно сказать, даже базовых вопросов, над решением которого не один год бились лидеры союза, — это превращение Красной армии в русскую национальную, способную активно участвовать в свержении большевистского режима. «По общему мнению, которое я и сам разделяю, — писал в своем дневнике представитель П. Врангеля в Берлине, руководитель отдела РОВСа полковник А. фон Лампе, — у нас один путь для работы — союз с Красной армией и террор в самой России»[180].

Один из идеологов монархического крыла эмиграции, бывший депутат Государственной думы В. Шульгин прогнозировал в середине 20-х годов, что «армия и флот будущей России должны объединить в себе всех воинов независимо от того, под какими знаменами они стояли в тяжелейшей период смуты, за исключением тех в Красной армии, которые станут в момент свержения большевистской власти на ее защиту»[181].

На первом монархическом съезде в Рейхен-галле (Германия) в мае — июне 1921 г. отмечалась необходимость развернуть в России боевые организации и вести усиленную работу в Красной армии[182].

Достижение влияния на армию ставилось на одно из первых мест и в программных документах савинковцев. Последние считали, что комиссары с трудом сдерживают неприязнь Красной армии к Советской власти, и поэтому необходимо только установить связь между воинскими частями и повстанческими крестьянскими отрядами. Информационное бюро савинковского «Союза защиты Родины и свободы» за несколько месяцев в 1921–1922 гг. издало более 3 миллионов экземпляров пропагандистской литературы, в основном направленной на обработку командиров и солдат Красной армии[183].

Однако савинковцы не получали должной отдачи от своих действий. Один из агентов ИНО ГПУ из близкого окружения Б. Савинкова сообщал, что по внутренним оценкам Информационного бюро конец 1921 года и весь 1922 год считается провальным периодом в плане установления связи с Красной армией.

Командный состав РККА из числа бывших офицеров определялся как монархически настроенный, а социал-революционеры были для них одиозней большевиков. В результате во второй половине 1923 года савинковцы окончательно отказались от работы в Красной армии и сосредоточили свою деятельность на рабочих и крестьянах[184].

Общая формула действий, проектируемых активными эмигрантскими организациями, состояла в следующем:

1. Целенаправленное и многоканальное идеологическое воздействие на комсостав, с упором на бывших офицеров и генералов царской и белых армий, создание из их числа организационных звеньев на случай восстания, приуроченного к началу вероятной войны против СССР. Предполагалось нанести удар изнутри по РККА, захватить руководство в ней, уничтожить структуры ВКП(б) и таким образом повернуть ее на свою сторону.

2. Насаждение «крестьянских (кулацких) настроений» в красноармейской массе и связь «казармы» с повстанческими отрядами на селе.

3. Всемерное давление на руководящие правительственные круги и военных деятелей иностранных государств в плане побуждения их к началу новой интервенции на территорию СССР.

Для реализации замыслов «активной работы» РОВС, в том числе и против РККА, в середине 20-х годов был создан специальный «Фонд спасения России», который именовался в секретных эмигрантских документах «особой казной для ведения политической работы по связи с Россией»[185].

Особо пристально эмигранты следили за борьбой различных группировок внутри РКП(б) — ВКП(б) и отражением этой борьбы в РККА и на Флоте. Возможное ослабление влияния коммунистической партии в войсках увеличивало шансы на реализацию вышеизложенных планов.

Характерно, что угасшие было к концу 20-х годов надежды на внутреннее восстание в СССР с непосредственным участием частей РККА вновь возродились при возникновении «правой оппозиции», действовавшей в условиях начавшейся коллективизации. В русском зарубежье считалось, что армия, пропитанная «крестьянскими настроениями», будет на стороне группы Н. Бухарина и А. Рыкова.

Руководитель «активной» работы РОВС генерал А. Драгомиров даже приступил в 1931 г. к организации переброски офицеров (генштабистов и представителей технических видов войск), а также крупных партий оружия на Кавказ для повстанческих целей[186].

В ОГПУ уловили намерения белоэмигрантов и предпринимали все зависящие от контрразведки меры для своевременного выявления и пресечения на самой ранней стадии попыток распространения монархических и вообще реставраторских идей среди военнослужащих. На вскрытие возможных контактов отдельных лиц из числа комсостава РККА и Флота с белоэмигрантами была нацелена вся агентура КРО и ОО ОГПУ, активно использовался контроль международной корреспонденции. Указанная задача была одной из основных в ходе проведения таких оперативных игр, как «Трест», «С-2», «С-4», «Д-7», «М-8», «Ласточка», «Заморское» и других.

Необходимой предпосылкой обеспечения безопасности армии и флота является определение не только внешних, но и внутренних угроз. На устранение либо снижение негативных воздействий внутренних угроз были направлены усилия различных партийных и государственных органов.

Перечень этих структур необходимо начинать с Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б), на заседаниях которого систематически рассматривались военные вопросы вообще и меры по устранению явлений, угрожающих вооруженным силам, в частности.

Ныне опубликованные повестки дня заседаний высшего исполнительного партийного органа не оставляют в этом сомнений[187].

Прежде всего на Политбюро выносились проблемные бюджетные позиции по военному ведомству, которые с завидной настойчивостью снижал Наркомфин, создавая недофинансированием проблемы во всех областях военного строительства и укрепления вооруженных сил страны.

Много внимания члены Политбюро уделяли различным аспектам реформирования и модернизации Красной армии и Флота, устранению вскрывшихся по ходу дела серьезных недочетов.

Специальному рассмотрению подвергалось морально-политическое состояние войск и непосредственно командных кадров. Здесь особо следует отметить решения, направленные на недопущение попыток оппозиционных групп внутри правящей партии, прежде всего троцкистов, проводить свои идеи в войсках, побуждать военнослужащих к коллективным протестным действиям. В этом отношении характерно дело ответственного сотрудника Политического управления РККА, убежденного троцкиста Я. Дворжеца. Его активные действия разбирались на заседаниях Политбюро пять раз, при этом заслушивались отчеты Ф. Дзержинского и других руководящих сотрудников органов госбезопасности[188].

Члены Политбюро не оставляли без внимания конфликтные ситуации между высокопоставленными командирами РККА, отдавая себе отчет, что они отрицательно сказываются на стабильности и эффективности функционирования руководящих звеньев НКвоен, на решении важных вопросов в области военного строительства.

Особо следует отметить деятельность Политбюро в плане разрешения конкретных проблем, связанных с перевооружением Красной армии и Флота. Отставание в этом важнейшем вопросе грозило тяжелейшими последствиями для армии и страны в целом в случае нападения иностранных государств на СССР.

Со второй половины 20-х годов, наряду с оснащением войск новыми системами оружия и техники, Политбюро волновали и все более участившиеся аварии и катастрофы, особенно в авиации и на военном флоте.

Отдельные из указанных выше вопросов выносились на заседания пленумов, конференций и съездов РКП(б) — ВКП(б).

Во многих случаях среди подготовительных к партийным форумам и заседаниям Политбюро материалов фигурируют, иногда как базовые, специальные доклады органов государственной безопасности.

Это обстоятельство нисколько не снижало озабоченности и самого военного ведомства устранением угроз вооруженным силам, возникающих в ходе их жизнедеятельности. На заседаниях РВС СССР многократно рассматривались «угрожающие» вопросы, принимались практические решения по устранению многих проблем. В этом направлении активно действовал аппарат НКВМ, Штаба РККА, другие органы военного управления. Однако как «независимый контролер» (именно в такой роли партийно-государственное руководство хотело видеть чекистов) органы ВЧК — ОГПУ также вскрывали серьезные проблемы, которые представляли собой потенциальные либо уже ставшие реальными внутренние угрозы, используя свои, прежде всего негласные возможности, и наблюдали за ходом устранения недостатков во всех сферах жизнедеятельности РККА.

Здесь необходимо отметить исключительно важное обстоятельство, в определенной степени составлявшее угрозу и влиявшее в негативном плане на деловые взаимоотношения представителей Наркомата по военным и морским делам и чекистского ведомства.

Если относительно внешних угроз, т. е. деятельности иностранных разведок и разного рода эмигрантских центров, их взгляды совпадали, то по внутренним угрозам картина была во многом иная. В частности, разногласия наблюдались, во-первых, при определении некоторых явлений армейской жизни как угроз вообще; во-вторых, в степени оценки реальности и потенциальности той или иной угрозы в конкретный исторический момент, а также в характеристике причин и условий, их порождающих.

Несовпадение взглядов разных ведомств коренилось прежде всего в предназначении каждого из них.

Если мы рассматриваем вооруженную борьбу с интервентами и белогвардейцами на Дальнем Востоке как продолжение Гражданской войны, то она окончилась в октябре 1922 г. изгнанием противника из Приморья. После этого Красная армия и Флот занимались уже боевой подготовкой в мирных условиях. Понятие «враг» постепенно превращалось в некую абстракцию, в обобщенный образ буржуазных государств и их армий. Противник стал условным, и РККА успешно «била» его части в ходе разноуровневых учений, не неся, естественно, реальных потерь в живой силе и технике.

Военная служба в межвоенный период становилась рутинной, однообразной. К спокойным условиям достаточно быстро привыкали и командиры, и политработники, не обращая внимания на те или иные индикаторы внутренних угроз. Их реакция в ряде случаев проявлялась лишь после констатации наступления отрицательных последствий.

В этом отношении характерна речь командующего войсками Украины и Крыма М. Фрунзе на Первом Всеукраинском съезде особых органов в 1922 г., отрывок из которой был приведен ниже[189].

В бездеятельности и бесхозяйственности М. Фрунзе видел в тот период основные внутренние угрозы для армии и, соответственно, нацеливал особистов именно на их устранение. Он даже не вспомнил, к примеру, о недавно введенном в действие уголовном кодексе и обозначенных в нем государственных и воинских преступлениях[190]. Не упомянул он и о Положении об особых отделах ГПУ, утвержденном совсем недавно (в феврале 1922 г.) высшим органом государственной власти, где были четко обозначены задачи данных подразделений органов госбезопасности[191]. А в это время в одном из приказов (с красноречивым названием «О текущем моменте и задачах органов ГПУ по борьбе с контрреволюцией») указывалось: «Советская Россия вновь стоит перед возможной вооруженной интервенцией… Местные органы ГПУ — будьте на страже. Усильте свою работу и усильте ее на всех участках нашего внутреннего фронта, ибо контрреволюция производит свой нажим на все стороны нашей жизни…»[192] Далее перечислялись направления, по которым противник уже ведет подрывную работу. Это военная промышленность, штабы Красной армии, флот, бывшее кадровое офицерство (военспецы) и т. д.[193] Об этих угрозах командующий даже не обмолвился.

Как видим, задачи чекистов выходили далеко за рамки, очерченные будущим военным наркомом М. Фрунзе.

Основу некоторых разногласий определяло еще и то обстоятельство, что сотрудники ВЧК — ОГПУ обязаны были вскрывать преступные деяния на стадии их подготовки, не допускать наступления какого-либо негативного результата. Отсюда понятно, что их работа строилась на фиксации даже отдельных признаков враждебных действий, на которые редко обращали внимание командиры и политработники. Плюс к тому, в силу секретности, чекисты не имели права посвящать комполитсостав в замысел и планирование оперативных мероприятий и даже ставить в известность о времени начала их реализации, включая и аресты отдельных военнослужащих.

Итак, можно констатировать следующее: в отличие от военных, чекисты не прекращали войну, пусть и на тайном фронте. Прежде всего в связи с тем, что деятельность иностранных спецслужб и белоэмигрантских центров не замерла с наступлением мира, а лишь видоизменилась, стала более конспиративной.

Все сказанное выше во многих случаях приводило к недоразумениям и даже столкновениям военных и сотрудников органов госбезопасности. И это необходимо подчеркнуть, прежде чем переходить к рассмотрению внутренних угроз для вооруженных сил, какими их видели чекисты.

Результаты проведенного нами анализа материалов съездов, конференций чекистских органов, приказов, указаний, директив и информационных писем ВЧК — ОГПУ за исследуемый период[194] позволяют сделать выводы о том, что именно рассматривали чекисты как внутренние угрозы безопасности вооруженных сил. Технология борьбы с нижеуказанными угрозами определялась через формулирование текущих и перспективных задач для местных аппаратов ВЧК — ОГПУ.

Взяв за основу деления сферы жизнедеятельности войск, мы выделили несколько групп угроз.

1. Упущения и даже преступные действия при решении проблем тылового обеспечения, недостатки в эксплуатации и хранении оружия, боевой техники и боеприпасов.

2. Просчеты в мобилизационном планировании и мобподготовке войск.

3. Проблемы в постановке боевой подготовки, обучении военных кадров.

4. Издержки при решении организационных и кадровых вопросов.

5. Снижение уровня морально-политического состояния войск и их лояльности (прежде всего командных кадров) существующему режиму.

Начнем рассмотрение этих угроз с последней в перечне (но не по важности) группы.

Незыблемость Советской власти и диктатуры пролетариата (в виде диктатуры коммунистической партии и ее вождей) в 20-х годах прошлого столетия не представлялась очевидной. Более того, большевистская доктрина построения социализма базировалась на том, что только пролетарские революции в ряде европейских стран, как минимум, обеспечат мирную и поступательную работу по достижению поставленной цели в Советской России и СССР. Лишь в 1925 г., выступая на V расширенном пленуме ИККИ, а затем и на заседании Политбюро, И. Сталин огласил свой тезис о возможности построения социализма лишь в одной стране[195]. И только через девять лет — в 1934 г., на XVII съезде партии («съезде победителей»), он смог заявить, что внутренних сил, способных свергнуть Советскую власть, уже не существует[196].

Поэтому все, что было связано с обеспечением политической лояльности войск, которые гипотетически могли «повернуть штыки» против большевистского режима, было весьма актуально в 20-х — начале 30-х годов.

Применительно к теме нашего исследования, политическую лояльность можно определить как степень признания отдельными категориями военнослужащих и войсками в целом легитимности и справедливости существующей политической власти, моральной готовности выполнить точно и в срок любые приказы высшего военно-политического руководства.

В структуре лояльности, как справедливо заметил исследователь данного феномена общественной жизни М. Лазарев, можно выделить три компонента: идеологический, правовой и нравственный[197].

Позиции власти стабильны, когда отношение к ней населения страны и, что было крайне важно в исследуемый период, военных кадров всех уровней характеризуется лояльностью во всех трех аспектах.

Теоретически можно разделить лояльность на три составляющие: режиму, партии и ее лидерам. Но в конкретно-исторической обстановке, сложившейся в 20-х — начале 30-х годов, это было неприменимо.

Открытые (пусть даже в узком кругу) нелояльные высказывания в отношении высших должностных лиц государства, партии и РККА однозначно воспринимались чекистами, армейскими и флотскими политработниками, а также многими командирами как контрреволюционные проявления. Они видели в этом потенциальную угрозу Советской власти. Поэтому, к примеру, были проведены специальные мероприятия в связи со смертью основоположника партии и государства В. Ленина, направленные на недопущение каких-либо антибольшевистских выступлений, в том числе и в войсках. В специальной шифротелеграмме всем полномочным представительствам, губернским и особым отделам ОГПУ Ф. Дзержинский потребовал выявлять настроения масс, не допускать паники, «оказать все содействие для поднятия духа армии»[198].

Крайней степенью нелояльности являлось предательство, измена Родине в трактовках Уголовных кодексов 1922 и 1926 годов.

В этом плане чекистов больше интересовала такая социокультурная группа командных и административных кадров, как бывшие офицеры. Из их общей массы органы госбезопасности выделяли несколько категорий. Критерием являлась потенциальная опасность для Советской власти и большевистского режима.

Бывшие офицеры и генералы ранжировались чекистами следующим образом:

1) те, кто воевал в составе белогвардейских армий или находился на занятой территории;

2) окончившие Академию Генерального штаба, либо причисленные к Генеральному штабу до октября 1917 г.;

3) морские офицеры;

4) насильственно, под угрозой репрессий, мобилизованные в ряды Красной армии;

5) добровольно вступившие в Красную армию из патриотических побуждений для участия в борьбе с внешним противником (Германией, Польшей) и по идейным причинам.

Отношение к бывшим офицерам сформировалось еще в годы Гражданской войны: их терпели в силу обстоятельств и поэтому именовали «военспецами», подчеркивая тем самым временное пребывание их в армии нового типа. Да и как могло быть иначе, если руководители партии и государства именно так смотрели на данную категорию военнослужащих. Особняком здесь, и то лишь в известной степени, стоял Л. Троцкий.

А вот Н. Бухарин, к примеру, отмечал, что пришедший к власти пролетариат в первую фазу своего господства будет иметь против себя значительные силы, включая бывших генералов и офицеров. «Все эти слои, классы, группы, — утверждал он, — неизбежно ведут активную борьбу против пролетариата под политической гегемонией представителей финансового капитала и под военной гегемонией генералитета. Эти атаки нужно отбить и врага дезорганизовать. Другие методы борьбы с его стороны (саботаж) нужно подавить и т. д. Все это может сделать только „концентрированное насилие“»[199].

Слова теоретика большевистской партии касались и белоэмигрантов, и советских «военспецов» (последних в особенности) в части борьбы с саботажем. Таким образом, Н. Бухарин и обозначил одну из внутренних угроз для Красной армии — саботаж со стороны бывших офицеров и генералов.

Такой взгляд на бывших офицеров одного из ведущих деятелей коммунистической партии явно сказался и на позиции авторов соответствующей статьи в шестом томе 1-го издания «Малой советской энциклопедии», увидевшей свет в 1931 г. «Офицеры, — отмечается там, — представляли замкнутую касту, доступ в которую был открыт преимущественно представителям господствующего класса… они являлись верной опорой самодержавия в его борьбе с революционным движением»[200].

Подобным образом бывшие офицеры описывались и в 1939 г. в «Большой советской энциклопедии». Особо подчеркивалось, что среди тех, кто был привлечен на службу в Красную армию, «оказалось немало предателей и шпионов, разоблаченных советской разведкой и понесших заслуженную кару»[201].

Подобные публичные оценки относились к достаточно многочисленной группе командного состава. На 1 января 1921 г. офицеры царской и белых армий составляли 34 % от общей численности руководящих кадров всех степеней в Красной армии[202]. Многие «военспецы» занимали высшие командные, штабные и административно-хозяйственные должности. Особенно большой была их концентрация в военно-учебных заведениях, прежде всего в Военной академии РККА.

В общей массе бывших офицеров особо выделялись те, кто служил в белогвардейских армиях и националистических формированиях.

В первые годы после окончания Гражданской войны, в условиях резкого сокращения Красной армии, указанную выше категорию комсостава стремились удалить с военной службы в первую очередь. На 1 января 1921 г. в рядах Красной армии проходило службу около 12 тысяч бывших белых офицеров, а к концу 1922 г. их оставалось уже менее двух тысяч[203].

Увольнение данной группы военнослужащих происходило на основе специальной инструкции Штаба РВСР от 21 мая 1921 г., предварительно согласованной с Особым отделом ВЧК[204].

После Кронштадтского мятежа особое внимание было обращено также на бывших офицеров царского военно-морского флота, однако решительному увольнению их препятствовало отсутствие подготовленных и преданных новой власти молодых кадров из рабочих и крестьян.

Оставляя на многих постах (прежде всего в штабах и учреждениях РККА) офицеров Генерального штаба, военно-политические лидеры РСФСР преследовали прагматические цели, при этом, однако, отдавая себе отчет в том, что лояльность их — лишь «внешняя оболочка». Такая оценка представляется вполне обоснованной в свете знания большевиками того положения, которое занимали генштабисты при царском режиме.

Оценивая «состояние умов» генштабистов в начале 1920-х годов, бывший полковник Г. Гирс описал его следующим образом: «Особенно консервативным по отношению к оценке политической жизни является „Генеральный штаб“, т. к. до революции служебная дорога генштабиста была полна привилегий и блеска… Принадлежность к корпусу Генерального штаба обеспечивала на всю жизнь хорошее служебное положение, к концу служебной карьеры она давала возможность занять в государстве высшие посты…»[205]

По утверждению Генерального штаба генерал-майора, одного из ведущих стратегов в царской, а затем и в Красной армии А. Снесарева, само положение «военспецов» лишало их надежды на будущее, на обеспеченную жизнь после выхода на пенсию. И только введение новой экономической политики (НЭП) вселяло в генштабистов надежды на скорое перерождение, а затем и падение Советской власти. При этом бывший генерал отмечал, что, «будучи людьми строгого отбора… отшлифованными для всех одинаково продуманной системой воспитания, испытанными в чистоте монархических убеждений… офицеры Генштаба вошли в новую для нас обстановку Советской власти… организованной и сплоченной группой»[206].

Заострим внимание на последней фразе А. Снесарева. Именно группировок, на какой бы почве они первоначально ни образовывались, больше всего опасались руководители партии и государства и транслировали эти взгляды в чекистское ведомство. А убеждать сотрудников органов безопасности не было нужды. Опыт борьбы с контрреволюционным подпольем в годы Гражданской войны не оставлял сомнений в реальной опасности группового действия бывших офицеров.

В инструкции к приказу ГПУ № 200 от 1 сентября 1922 г., посвященной организации наблюдения за командным составом РККА, прямо указывалось на необходимость «смотреть за элементами группирования» в среде бывших офицеров и, в необходимых случаях, через возможности командования раскассировать группировки, не ослабляя при этом оперативного контроля за наиболее активными лицами[207].

На усиление внимания к разного рода объединениям бывших офицеров указывал в своем докладе на Втором Всесоюзном съезде особых отделов в январе 1925 г. заместитель начальника, а в то время фактический руководитель ОО ОГПУ Р. Пиляр[208].

Это была установка на годы вперед. Любое организационное действие со стороны «военспецов» изначально расценивалось как верный признак подготовки к созданию антисоветской группы.

В организационном единении бывших офицеров, особенно генштабистов, крылась, по мнению чекистов и политического состава РККА, еще одна угроза безопасности — возможность захвата управляющих армией структур социально чуждыми элементами со всеми вытекающими отсюда негативными для власти последствиями. Речь шла о так называемой «технической измене».

Р. Пиляр прямо говорил, что первейшей задачей контрреволюционной общественности является овладение Красной армией, с учетом ее роли в обеспечении устойчивости Советской власти[209].

Взяв под постоянный контроль группировки бывших офицеров, чекисты распространили эту практику на командный состав вообще. Особенно пристально наблюдали они за высшим командным составом, учитывая его социокультурный облик.

Советская военная элита формировалась, как известно, в условиях революционного хаоса, стихии Гражданской войны, что не могло не отразиться на ее облике, взаимоотношениях между самими «красными генералами», восприятии ими сложившейся системы иерархии и подчиненности. Особо следует выделить необходимость подчинения не только приказам вышестоящего военного руководства, но и большевистским партийным директивам.

Многих представителей военной элиты не устраивал сложившийся двуединый механизм управления войсками, который составляли командиры, считавшие себя военными профессионалами, и военные комиссары, функционально предназначенные для контроля за политической благонадежностью комсостава и многие годы имевшие с ним практически одинаковые права.

Еще в период Гражданской войны известные «красные генералы» старались избавиться от коллективных органов решения армейских задач в лице Реввоенсоветов. И. Уборевич, к примеру, признаваясь, что лично сам слабо разбирается в политических вопросах, категорически отказался сформировать Реввоенсовет в 13-й армии, которой командовал. Несмотря на неоднократные приказания на сей счет со стороны командующего Южным фронтом М. Фрунзе, он им не подчинился[210].

Решительно высказывался за отмену института военных комиссаров М. Тухачевский. В газете «Революционный фронт» он еще в январе 1920 г. писал: «Реввоенсоветы — это бельмо на глазу нашей стратегии — сами себя изживают в доказательство того, что существование их противоречит сути дела»[211]. Будущий маршал не изменил своих взглядов и в послевоенные годы. В своей статье в журнале «Красная армия» он однозначно поставил вопрос о ликвидации Реввоенсовета Республики и Политического управления, действовавшего, кстати сказать, на правах военного отдела ЦК РКП(б)[212].

В связи с вышесказанным стоит вспомнить и «самостийность» М. Тухачевского в августе 1920 г., когда он инициировал и подписал приказ по войскам Западного фронта, в котором подверг критике линию партийно-государственного руководства страны в вопросе о взаимоотношениях с Польшей[213].

Политбюро поручило РВСР отменить данный приказ, что было абсолютно правильным и подчеркивало факт выхода М. Тухачевского за пределы своей компетенции. Это был первый, но не единственный шаг одного из наиболее ярких представителей военной элиты в направлении диктата руководящим инстанциям своих оценок обстановки, навязывания им своей модели действий в военно-политической сфере.

Многое из того, что произошло в плане репрессий в отношении «красных генералов» и военспецов в 1930-е годы, можно объяснить с позиций социологических концепций и, в частности, образования и функционирования «групп интересов», выступающих на практике как «группы давления» (лоббистские группы; далее — ГД, ЛГ).

Руководители и члены «групп давления» не ставили перед собой в качестве цели приход к власти в стране, в отличие от политических групп и партий. ГД из числа военных деятелей, прежде всего высшего звена, безусловно, хотели обозначить перед политико-административными центрами выгодную им «повестку дня» в той или иной исторической обстановке, непосредственно участвовать в разработке внешне- и внутриполитических вопросов и добиваться выгодных для себя решений[214].

Такое поведение высокопоставленных военных деятелей в условиях ведения страной войны было бы во многом объяснимо. Другое дело в межвоенный период, когда роль армии в обществе естественно снижается и ей уделяется меньше внимания. Все это сказывается на общегосударственном статусе военных, бьет по самолюбию командиров, привыкших к почету и вниманию со стороны руководства страны и партии. Безусловно, нельзя отрицать и патриотических мотивов в действиях «групп давления» из числа видных представителей Наркомата по военным и морским делам, особенно в периоды «военной тревоги» — резкого возрастания угрозы войны.

Однако лоббирование должно иметь свои пределы. Особенно жестко данный вопрос стоял в условиях «диктатуры пролетариата», фактически же диктатуры большевистской партии, а затем и диктатуры одной личности — Генерального секретаря ЦК ВКП(б) И. Сталина. Здесь очень важна та грань, тот Рубикон, перейдя который «группы давления» расцениваются уже как претенденты на власть, а стало быть, приобретают образ врага в глазах вождей существующего режима.

Следить за недопущением «перехода Рубикона» призваны были в условиях 1920-х — 30-х годов (да и позднее) органы государственной безопасности. Соответствующие сигналы к началу реализации накопленной ранее информации они, как правило, получали от высшего партийно-государственного руководства, хотя иногда и сами инициировали отдельные решения в области репрессивных действий.

Таким образом, многое в поведении высших военных чинов РККА (М. Тухачевского, И. Уборевича, И. Якира и др.) можно отнести на счет возглавленных ими «групп давления» либо объединения усилий нескольких ГД для решения каких-либо задач в интересах «красных милитаристов».

Безусловно, нельзя согласиться с утверждением историка Н. Черушева о том, что вне зависимости от тех или иных действий «красных генералов» и офицеров органы ВЧК — НКВД априори считали их противниками режима, разрабатывали и реализовывали репрессивные меры, вылившиеся в итоге в феномен под условным названием «1937 год».

Подзаголовок его книги «Невиновных не бывает…» — «Чекисты против военных. 1918–1953» — отражает заблуждение, если не беспочвенную уверенность автора в правоте своих выводов. По мнению Н. Черушева, все действия сотрудников органов госбезопасности в отношении военных производились только для демонстрации перед высшим партийно-государственным руководством «своей силы, проницательности, оперативности в борьбе с врагами революции»[215].

Здесь необходимо еще раз подчеркнуть, что военные и чекисты далеко не всегда оценивали одинаково внутренние угрозы для безопасности армии, а тем более угрозы со стороны самой армии для безопасности существовавшего режима.

Недаром Н. Черушев не исследует «бонапартизм», признаки реальности которого проявились особенно в 1920-е годы.

В противоположность ему доктор исторических наук С. Минаков, изучая советскую военную элиту как социокультурный слой, уделил значительное внимание вышеуказанному вопросу и убедительно доказал вызревание бонапартистских явлений после окончания Гражданской войны[216].

Опыт Великой французской революции и последовавших за ней событий никогда не упускался большевистским руководством из виду. Руководители и члены высших партийных органов, большевики с дореволюционным стажем, знали и о роли военных (включая «головку» Ставки Верховного главнокомандующего и Петроградского округа) в февральско-мартовских событиях 1917 г. «Корниловщина» тоже не была «фантомом» для них. В своих показаниях следственной комиссии генерал Л. Корнилов не скрывал намерений применить военную силу для оздоровления внутриполитической обстановки в стране. Под этим однозначно подразумевалось установление военной диктатуры[217].

И. Сталин, а также деятели из его ближайшего окружения имели перед собой примеры и из более близкого прошлого. Особенно примечательны в этом плане были 1920-е годы. Достаточно вспомнить военный переворот в Болгарии в июне 1923 г., приведший к власти правого деятеля А. Цанкова, и возвращение к власти в Польше в 1926 г. Ю. Пилсудского. В обоих случаях — в результате действий военных. Наконец, в этом ряду стоит и болезненно воспринятый в Коминтерне и в советском партийно-политическом руководстве военный переворот в Китае, где генерал Чан Кайши, на которого ранее делались ставки, выступил в апреле 1927 г. против политики коммунистической партии. На совещании в ЦК ВКП(б) по китайскому вопросу член Дальбюро НККИ М. Рафес дал свой анализ причин, положивших конец власти коммунистов в Кантоне. «Коммунисты считали, — утверждал он, — что если они овладеют аппаратом ЦК Гоминьдана и аппаратом правительства, то могут действительно господствовать… В своей ранее поступательной политике они изолировались от близких элементов, оттолкнули группу центристов. Чан Кайши видел этот напор и говорил: если не я сделаю переворот, его произведут коммунисты, лучше я сделаю первый»[218].

В условиях, когда в ВКП(б) шла борьба с оппозиционными группировками, сторонникам И. Сталина и ему самому была далеко не безразлична позиция армейских верхов, которые под лозунгом укрепления безопасности «национального» государства и недопущения анархии в случае радикализации действий борющихся внутри партии сил могут предпринять нечто подобное предпринятому Чан Кайши.

Особенно остро «китайский синдром» мог проявиться у члена Политбюро, наркома по военным и морским делам и председателя китайской комиссии ПБ ЦК ВКП(б) К. Ворошилова. Его подчиненные — командиры РККА, работавшие длительное время в Китае в качестве военных советников, возвратившись на Родину, принесли с собой знания об обстоятельствах переворота Чан Кайши. Прибытие в сентябре 1927 г. одной из последних групп советников (включая и В. Блюхера) совпало с резким обострением внутрипартийной борьбы в ВКП(б), решительными действиями против троцкистов, среди которых имелись и видные военные работники, такие как В. Примаков, В. Путна и др. Значительная часть прибывших в Москву советников, как следует из доклада на имя К. Ворошилова, сделанного одним из них, оказывалась в невыгодных для себя условиях: «Они не получают не только своих прежних должностей, которые они занимали раньше, но даже получают понижение»[219]. Это, естественно, вызывало недовольство среди военных.

О движущих силах переворота Чан Кайши в лице генералов и офицеров, несомненно, давала информацию и резидентура Иностранного отдела ОГПУ в Китае.

Вероятность развития обстановки в СССР, особенно в его столице, по бонапартистскому варианту «а-ля Чан Кайши» не могли не учитывать в Кремле.

Вслух о возникновении «нового Бонапарта» никогда официально руководством партии не говорилось, дабы не бросать тень на высший командный состав РККА и не подтолкнуть его к каким-либо действиям. А вот различные оппозиционные группы в РКП(б) — ВКП(б) не раз указывали на это. В одном из изданий «децистов» 1927 г., озаглавленном «Под знаменем Ленина», отмечалось, что влияние пролетариата в армии ослабевает и в таких условиях «Красная армия грозит превратиться в удобное орудие для авантюр бонапартистского пошиба»[220]. К фигурам бонапартистского типа относили в 1920-е годы прежде всего М. Тухачевского и И. Уборевича[221].

С учетом установки органов госбезопасности на пресечение любых антиправительственных проявлений на самой ранней стадии становится совершенно ясно, что чекисты осуществляли постоянный мониторинг настроений в среде руководящих военных кадров, чтобы не пропустить признаков проявления «бонапартистских» идей.

Оппозиционеры, провозглашавшие наличие термидорианских устремлений у высших командиров РККА, сами предпринимали попытки работать в воинской среде, в том числе и подыскивать «бонапартов».

Они отчетливо понимали, что армия обладает серьезным потенциалом насилия в реализации методов осуществления политической власти. Поэтому, используя опыт большевиков по работе в армии в условиях царизма и власти Временного правительства, оппозиционеры предпринимали попытки, путем активной агитации, склонить высший и средний комсостав к поддержке их действий. Военные могли бы сыграть существенную, если не решающую роль в отстранении сталинской группы от руководства партией и страной.

Данное обстоятельство не осталось вне поля зрения ВЧК — ОГПУ и также рассматривалось как реальная угроза для Красной армии, угроза лояльности войск существующему режиму.

Все вышеизложенное можно выразить следующей формулой: не допустить, чтобы армия из объекта политического манипулирования со стороны властей предержащих превратилась в самостоятельный субъект политического действа, — одна из главных задач органов госбезопасности.

Однако этим процесс обеспечения безопасности вооруженных сил не ограничивался. Серьезные внутренние угрозы для РККА и Флота после окончания гражданской войны формировались в экономико-хозяйственной сфере.

С развитием НЭПа, пусть и усеченных, но рыночных отношений, с проявлениями частной инициативы во весь рост встала проблема все увеличивающихся масштабов коррупции, а также связанных с ней взяточничества и хищений государственных финансовых и материальных средств. Этому в том числе способствовала и проведенная в рамках сокращения армии децентрализация системы снабжения войск, прежде всего продовольствием и обмундированием.

Следует отметить в этой связи, что, рассматривая вопрос о сокращении и реорганизации аппарата снабжения, 3 мая 1922 г. Реввоенсовет Республики постановил: «…ломки аппарата снабжения не предпринимать, а вести всемерное сокращение аппарата»[222]. Однако несколько позднее, в рамках борьбы с бюрократизмом и волокитой, данное положение было пересмотрено. Уровень контроля за закупками обмундирования, продовольствия и фуража резко снизился, что создало питательную почву для злоупотреблений.

В условиях, когда в РККА и на Флоте не вели работу сотрудники милиции, а подразделения Военно-морской инспекции РКИ не занимались разыскной деятельностью, органы ВЧК — ОГПУ, и в первую очередь их особые и экономические отделы, взяли на себя всю тяжесть борьбы с хозяйственными преступлениями и взяточничеством в вооруженных силах.

Выступая на Втором Всесоюзном съезде особых отделов в начале 1925 г., председатель ОГПУ Ф. Дзержинский обозначил для собравшихся в качестве первоочередных задач оказание помощи командованию в устранении недостатков в снабжении и пресечение попыток хищения[223].

Ф. Дзержинский обратил внимание особистов на угрозы в области обеспечения армии и флота оружием и боевой техникой, особенно новыми, перспективными системами. «Вопрос военной промышленности, — отметил он, — является тем вопросом, от которого в значительной мере зависит успех обороны страны»[224].

А дела здесь были очень далеки от какой-либо нормы. Деньги из государственного бюджета выделялись большие, а результаты оказывались ничтожными. Одну из причин создавшейся угрозы председатель ОГПУ и одновременно руководитель ВСНХ видел в том, что бывшие казенные заводы еще с царского времени являлись заманчивым пирогом, которым питались всякие паразиты; «К сожалению, — продолжал свою мысль Ф. Дзержинский, — должен сказать, что в этом отношении у нас есть еще очень и очень многое, с чем приходится бороться…»[225]

С проблемой поставок в войска оружия, боеприпасов и боевой техники тесно соприкасалась другая — сохранность полученного. В этом мнения чекистов и военных совпадали, и они рассматривали предпосылки к взрывам, пожарам, хищениям как реальную угрозу для вооруженных сил в сфере поддержания высокой боеготовности частей и соединений. Да и как можно было относиться к этому иначе, когда из-за несоблюдения техническим персоналом правил безопасности 27 мая 1930 г. на аэродроме под г. Новочеркасском сгорели при пожаре в ангаре 20 боевых самолетов[226].

К угрозам относились, безусловно, и серьезные недостатки в эксплуатации техники, высокая аварийность, особенно в авиации и на флоте. Достаточно привести лишь несколько фактов. На крупных маневрах в районе Одессы в 1927 г. всего за несколько дней произошло 16 аварий, причем только четыре из них — из-за метеоусловий и отказа техники. В остальных случаях аварии были совершены по вине пилотов[227]. В 1932 г. в течение 15 дней июня разбилось 11 самолетов, погибло 30 человек[228]. А там, где проявляется так называемый «человеческий фактор», — немереное поле деятельности для воспитательной работы командного и политического состава и тщательного агентурного изучения ситуации со стороны органов госбезопасности.

Но, несмотря на принимаемые меры, ситуация с эксплуатацией авиатехники улучшалась крайне медленно. В результате катастроф гибли не только военнослужащие из числа летно-подъемного состава, но и перелетавшие к местам командировок государственные деятели и известные военачальники. Так, в марте 1925 г. в результате авиакатастрофы погибли член Реввоенсовета СССР, кандидат в члены ЦК ВКП(б) А. Мясников[229] и председатель Закавказской ЧК С. Могилевский.

В 1931 г. такая же участь постигла заместителя начальника Штаба РККА, автора многих военно-теоретических работ В. Триандафиллова. Нарком по военным и морским делам К. Ворошилов писал одному из своих подчиненных: «Триандафиллова мне жаль до физической боли. Истинную причину гибели людей и машины вряд ли удастся установить, как не удалось выяснить причин гибели Осадчего с его экипажем и еще ранее гибель Мясникова, Могилевского и др. Знаю, что во всех этих трагедиях наше проклятое „авось“, некультурность, беззаботность и прочая мерзость из этой серии были и, о горе нам, идиотам, еще и впредь будут главными причинами столь тяжелых утрат»[230].

В своих выводах нарком, видимо, был близок к реальности.

Однако это не освобождало чекистов от обязанности разбираться в чрезвычайных происшествиях.

К сожалению, установки высших партийно-государственных учреждений, даваемые органам ОГПУ с конца 20-х и в 30-е годы, нацеливали чекистов на необходимость за каждым взрывом, пожаром, катастрофой видеть диверсионные акты и вредительство. Это становилось первой и главной версией произошедшего.

Ответственность априори возлагалась на «классовых врагов», «социально чуждые элементы», в основном, из числа бывших офицеров и генералов, гражданских специалистов «старой школы». В то же время условия, в которых осуществлялась форсированная индустриализация страны, оставались зачастую вне рамок рассмотрения и оценки существа материалов конкретных уголовных и оперативных дел. Чрезвычайные происшествия, крупные недостатки в оснащении РККА новыми видами оружия и техники, в снабжении всеми видами довольствия, просчеты в планировании и проведении боевой, а также мобилизационной подготовки коренились в низком профессионализме части военных кадров, безответственности, попустительстве и в отсутствии надлежащего контроля.

Нельзя говорить, что в руководстве страны не знали об этом. Однако К. Ворошилов, к примеру, не раз скептически оценивал результаты действий чекистов в сфере борьбы с вредительством. В записке от 2 февраля 1928 г., адресованной его коллеге по работе в Политбюро ЦК ВКП(б) М. Томскому, он спрашивал: «Миша, скажи откровенно, не вляпаемся мы при открытии суда в Шахтинском деле? Нет ли перегиба в этом деле местных работников, в частности краевого ОГПУ?»[231] Однако сомнения — это не действия по недопущению необоснованных репрессий. Тот же К. Ворошилов постоянно голосовал на заседаниях Политбюро ЦК за ужесточение борьбы с вредителями еще задолго до 1936–1938 гг. Не возразил он и при утверждении Политбюро постановления «О мерах по борьбе с диверсиями». А в нем, в частности, предусматривалось усиление репрессий за халатность и приравнивание даже небрежности должностных лиц, повлекшей взрывы и пожары, к государственным преступлениям. ОГПУ получало право рассматривать дела о фактах вредительства и диверсии во внесудебном порядке, вплоть до применения высшей меры наказания — расстрела[232].

Поддержал он, равно как и все другие члены Политбюро, решение о проведении массовой операции органов ОГПУ (обыски и аресты по делам оперативных разработок) на всей территории СССР в июне 1927 г.[233] В рамках операции подверглись арестам и подозреваемые во вредительстве.

Из сказанного выше следует вывод: с конца 1920-х годов высшее руководство страны, пытаясь оправдать серьезные и объективно неизбежные издержки форсированной индустриализации страны, указывало ОГПУ на вредительство как на одну из основных угроз со стороны враждебных Советскому государству сил. Военная сфера рассматривалась в числе главных объектов означенной угрозы.

С позиции сегодняшнего дня вполне очевидно, что отдельные факты вредительства имели место, однако массовым явлением оно не было.

А вот разгильдяйство, халатность, безответственность со стороны части комсостава и рядовых военнослужащих, а также общеуголовная преступность в РККА и на Флоте были реальностью, негативно влияли на боеготовность воинских частей и учреждений.

Далеко не всегда морально-политическое состояние вооруженных сил соответствовало бравурным отчетам на партийных съездах и пленумах. Эти отчеты предназначались, скорее всего, для использования в пропагандистских целях, что называется, «для внешнего потребления». Нередко командиры разных уровней, вплоть до высших, «втирали очки» руководству наркомата и Реввоенсовета СССР.

В центральном архиве ФСБ РФ нами найден документ, ярко характеризующий сказанное. Это совершенно секретное письмо К. Ворошилова заместителю председателя ОГПУ и одновременно начальнику его Особого отдела Г. Ягоде, начальникам Политуправления А. Бубнову и главного управления РККА В. Левичеву, датированное 22 ноября 1927 г. «По всем имеющимся данным, — писал нарком, — политико-моральное состояние Красной армии представляется вполне благополучным (подчеркнуто в тексте — А. З.). Но в то же время статистика ПУРа и ОГПУ о правонарушениях красноармейцев дает столь высокие цифры, что они находятся в прямом противоречии с политико-моральным благополучием. В чем дело? (подчеркнуто в тексте — A. З.). Вопросы требуют самого тщательного обсуждения»[234]. Далее К. Ворошилов предложил рассмотреть ситуацию на специально созванном закрытом заседании РВС СССР, чтобы добиться решающего поворота к лучшему.

В области поддержания высокого морально-политического состояния войск особую угрозу представляли коллективные невыполнения приказов командиров со стороны рядового состава, коллективные протестные действия в виде отказа от пищи, отказов от получения некачественного обмундирования и т. д.

Особый отдел ОГПУ бил тревогу по этому поводу. Результаты проведенного нами анализа письменных информаций Особого отдела ОГПУ, адресованных высшему военному руководству в 1927 г. и посвященных изъянам в политико-моральном состоянии войск, показывают, что 22 % из них непосредственно касались коллективных действий красноармейцев[235]. В последующие годы обстановка поданному вопросу коренным образом не изменилась, несмотря на усилия комполитсостава.

По мнению Особого отдела ОГПУ, меры командования во многом теряли свою эффективность на фоне ослабления карательной политики военных трибуналов. А она выстраивалась с учетом курса кассационного отдела Военной коллегии Верховного суда СССР.

Чекисты письменно проинформировали наркома по военным и морским делам, а также руководство прокуратуры, что «изложенное положение создаст у начсостава частей впечатление об отсутствии поддержки в повседневной работе по укреплению дисциплины со стороны военных трибуналов»[236].

Реальную угрозу для безопасности вооруженных сил сотрудники органов госбезопасности видели и в сфере обеспечения режима секретности. Сохранение в тайне замыслов и планов командования, состояния готовности войск к отражению возможной агрессии, тактико-технических данных новых систем оружия и боевой техники являлось обязанностью соответствующих должностных лиц в армии и на флоте. Однако проблем в данном вопросе хватало и для чекистов. Чем выше удавалось поднять уровень мер по сохранению важной и государственной тайны, тем эффективнее была борьба со шпионажем. А это, в прямой постановке, не являлось задачей командиров и политработников. Во многих случаях они начинали принимать меры по исправлению положения в режимных вопросах лишь после вскрывшихся серьезных нарушений.

Чекисты, в свою очередь, во многих случаях явно перебарщивали: мелким нарушениям секретного делопроизводства, не повлекшим негативных последствий, давали самую серьезную оценку, требуя от командования более жесткого наказания виновных. Это порождало конфликтные ситуации. Причем порождало значительно чаще (как показывает изучение многих архивных документов), чем обнаруженные сотрудниками особых отделов изъяны в других сферах жизнедеятельности войск.

Однако надо иметь в виду, что не чекисты, а военные руководители определяли (на основе общих перечней), что конкретно составляет тайну и какие документы должны быть загрифованы. А в этом вопросе многие командиры предпочитали засекречивать слишком многое.

Совершенно не случаен в этом отношении специальный доклад, сделанный своему наркому начальником Штаба РККА М. Тухачевским в 1927 г. Уместно привести здесь следующий фрагмент из доклада: «Существующий порядок ведения совершенно секретной и секретной переписки, а равно и само определение понятия „сов. секретно“ и „секретно“ привели к тому, что свыше 50 % переписки стало „сов. секретной“ или „секретной“ и соответствующий гриф ставится не на секретные по существу документы, умаляя тем самым значение секретности…»[237]

Отметим, что в период, когда готовился указанный доклад, М. Тухачевского занимали куда более серьезные вопросы. Это было время «военной тревоги», когда страна находилась на грани возможной новой интервенции. Велась напряженная работа над первым пятилетним планом строительства Вооруженных сил СССР, в подготовке которого начальник Штаба РККА принимал самое деятельное участие. В конце декабря 1926 г. М. Тухачевский представил руководству страны свой доклад «Оборона Союза Советских Социалистических Республик» с категорическим выводом: «Ни Красная армия, ни страна к войне не готовы»[238]. В этих условиях вряд ли вопрос о грифовании документов имел для него первостепенное значение.

Факт появления доклада именно весной 1927 г. может быть объяснен тем, что в Штабе РККА произошел некий инцидент с секретными документами. Поэтому М. Тухачевский копию доклада направил в Особый отдел ОГПУ, излагая свою позицию и выдвигая конкретные предложения по нормализации ситуации.

Чекисты самым внимательным образом отнеслись к поступившему документу и срочно провели специальное совещание руководителей Особого и Контрразведывательного отделов[239].

К сожалению, нам не удалось обнаружить материалы, раскрывающие ход совещания и, главное, его итоги. Однако сам факт столь спешного реагирования на доклад М. Тухачевского показателен с точки зрения отношения руководящих сотрудников ОГПУ к вопросу упорядочения работы с важными закрытыми документами в военном ведомстве.

Но этим чекисты не ограничивались. Совокупный анализ материалов органов ВЧК — ОГПУ за изучаемый период позволяет нам выделить явления, рассматриваемые как угрожающие сохранению военной и государственной тайны. К ним можно отнести:

1) инициативные попытки отдельных военнослужащих передать секретную информацию иностранцам, либо вербовка последними секретоносителей;

2) побеги военнослужащих-секретоносителей за границу;

3) халатное отношение в обращении с секретными документами, могущее привести к их утрате, разглашение закрытых сведений;

4) недостатки в маскировке и зашифровке важных военных объектов.

Работа по вскрытию указанных явлений, их недопущению или минимизации негативных последствий была исключительно важной в плане обеспечения безопасности функционирования войск и учреждений РККА и Флота.

Подытоживая рассмотрение внешних и внутренних угроз Вооруженным силам нашей страны в изучаемый период, можно утверждать следующее: разведывательно-подрывная деятельность иностранных государств и эмигрантских центров против РСФСР, а затем СССР носила масштабный характер и своим острием направлялась прежде всего на РККА и РККФ. И это не случайно. Наши противники того времени реально опасались использования большевистским руководством своих вооруженных сил для насаждения «красными штыками» революций в сопредельных странах. Следовательно, как можно более полная информация о состоянии Красной армии и Флота, текущих и перспективных планах командования давала некую уверенность не быть застигнутыми врасплох. Это с одной стороны. А с другой, как становилось ясно из добываемой советскими спецслужбами информации, капиталистические государства не оставляли, особенно в 20-е годы, интервенционистских намерений, а разведобеспечение возможных боевых действий является обязательным элементом. Усиление разведывательно-подрывной активности являлось однозначно воспринимаемым индикатором агрессивных приготовлений.

С учетом сложившихся после Гражданской войны международных отношений и определения новых границ на западных рубежах советской страны, из всех вероятных противников главным, безусловно, являлась Польша. Она рассматривалась как ядро коалиции, куда могли войти Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и Румыния. Указанные страны активно обменивались добытой военной и иной информацией по СССР.

По оценкам советского политико-государственного руководства, коалиция могла решиться на военные действия против «социалистического острова» только при военной и финансовой помощи Англии и Франции. Последние самостоятельно и через спецслужбы «лимитрофов», а также белоэмигрантов осуществляли разведывательные акции в СССР.

Основными объектами агентурного проникновения в целях разведки и непосредственного подрыва являлись штабы, учреждения и воинские части РККА и Флота, оборонные предприятия и транспорт. Это понимали военные и непосредственно ощущали в своей работе органы госбезопасности.

Наряду с внешними угрозами существовали и внутренние, которые, в случае их реализации, могли (возможно, даже в большей степени, нежели внешние) негативно сказаться на боеготовности наших вооруженных сил, породить у высших инстанций сомнения в политической лояльности Красной армии, способности ее выполнять точно и в срок любой приказ: будь то отражение агрессии или подавление внутренних беспорядков и вооруженных восстаний.

В этой связи можно говорить о двуединой задаче, поставленной органам ВЧК — ОГПУ. Первая ее составляющая — это обеспечение безопасности Вооруженных сил страны, что прямо указывалось в Положениях о ГПУ — ОГПУ и особых отделах Госполитуправления. А вторая — это необходимость обезопасить саму власть от армии, т. е. от попыток превращения ее в самостоятельный субъект политики и источник бонапартистских проявлений.

После окончательного разгрома в ходе Гражданской войны и иностранной военной интервенции сил внешней и внутренней контрреволюции Советская Россия получила возможность перейти к восстановлению разрушенного войной хозяйства уже в мирных условиях.

Однако это не означало, что наши противники окончательно отказались от вооруженной интервенции. Они сменили формы и методы борьбы, делая ставку на подрыв страны изнутри, активно проводили шпионскую деятельность.

И тем не менее переход от войны к миру, отказ от «военного коммунизма» и введение НЭПа поставили на повестку дня вопрос об изменении проводившейся несколько лет карательной политики Советского государства. Объективные условия диктовали необходимость применения иных методов подавления антибольшевистской, антисоветской активности и шпионажа.

Уже в начале января 1921 г. за подписью Ф. Дзержинского был издан соответствующий приказ. Он так и назывался: «О карательной политике органов ЧК»[240]. Суть его состояла в ориентировании чекистов на использование оперативных методов получения необходимой информации о действиях противника на самых ранних стадиях его активности.

Однако этот и другие приказы и директивы не могли кардинальным образом изменить деятельность органов госбезопасности. Ведь ВЧК создавалась как чрезвычайный орган для жесткого подавления выступлений контрреволюционеров, ликвидации заговоров и вооруженных мятежей[241]. Следовательно, в мирной обстановке требовалось коренным образом менять не только характер деятельности, но и ограничить возможность применения внесудебных репрессий, уточнить правовой статус ВЧК.

О реорганизации ВЧК в данном направлении заговорили не только партийные и государственные деятели, но и сами руководители органов госбезопасности. Один из первых проектов, разработанных на Лубянке в июне 1921 г., был направлен на оценку Ф. Дзержинскому. Он проект рассмотрел, однако не согласился со многими его положениями. «По-моему, — заключил председатель ВЧК, — это кабинетный, нежизненный проект»[242]. К сожалению, сам проект в архивах не сохранился, но ясно, что его «нежизненность» определялась оставлением за ВЧК внесудебных полномочий в полном объеме. Это ясно хотя бы из того, что Ф. Дзержинский поддержал принятый через месяц декрет ВЦИК «Об объединении всех революционных трибуналов республики». Декрет оставлял за ВЧК применение внесудебных репрессий лишь в местностях, объявленных на военном положении, и только по делам о шпионаже, бандитизме, об участии в вооруженных восстаниях[243].

Работа над реорганизацией ВЧК продолжалась. 1 декабря 1921 г. В. Ленин внес в Политбюро ЦК РКП(б) проект преобразования ВЧК, в котором особый акцент делался на сужении круга ее деятельности. Члены высшего исполнительного партийного органа в тот же день своим постановлением создали специальную комиссию в составе Ф. Дзержинского, Л. Каменева и Д. Курского. Однако с самого начала своей работы комиссия столкнулась с серьезными трудностями при подготовке проекта Положения о ВЧК, поскольку члены комиссии не могли сойтись во мнениях относительно ее функций. Наиболее радикально высказался Л. Каменев. Он, к примеру, предлагал ограничить деятельность ВЧК лишь борьбой с политическими преступлениями, шпионажем, бандитизмом, охраной железных дорог и складов[244].

Через два дня Ф. Дзержинский дал поручение группе руководящих сотрудников ВЧК (Т. Самсонову, С. Могилевскому, Г. Благонравову, Г. Бокию, Ф. Медведю, С. Реденсу) ознакомиться с постановлением Политбюро и соображениями на сей счет своего заместителя И. Уншлихта[245]. Странно, однако глава ВЧК не дал аналогичного задания начальнику Секретно-оперативного управления В. Менжинскому и начальнику Особого отдела Г. Ягоде.

Вероятнее всего, это случилось потому, что и В. Менжинский, и Г. Ягода поддерживали точку зрения И. Уншлихта, серьезно отличавшуюся от установок Политбюро ЦК РКП(б).

Председатель ВЧК явно не хотел противопоставлять себя В. Ленину и в этот период ведущему члену Политбюро Л. Каменеву и открыто поддерживать фактического оперативного руководителя ВЧК И. Уншлихта.

Ведь когда работа по реформированию Всероссийской ЧК начала разворачиваться, В. Ленин направил 29 ноября 1921 г. Л. Каменеву записку следующего содержания: «Т. Каменев! Я ближе к Вам, чем к Дзержинскому. Советую Вам не уступать и внести в Политбюро. Тогда отстоим maximum из максимумов. На НКЮ возложим еще ответственность за недонесение Политбюро (или Совнаркому) дефектов и неправильностей ВЧК»[246].

Ф. Дзержинский в ходе личных переговоров сумел убедить наркома юстиции Д. Курского оставить функции ВЧК в тех же размерах, которые существовали на конец 1921 г. Но, с учетом НЭПа, председатель ВЧК согласился с главой НКЮ о введении более точных и строгих правил арестов, обысков, содержания под стражей и следствия, а также ограничения внесудебных функций «до максимума»[247].

Несмотря на это, в конце декабря на XI Всероссийской партийной конференции, где, кстати говоря, вопрос о ВЧК вообще не стоял в повестке дня и не обсуждался, в итоговом решении делегаты проголосовали за подготовленное аппаратом ЦК решение об ограничении компетенции ВЧК[248]. А на XI Всероссийском съезде Советов уже лично В. Ленин указал, что «та обстановка, которая у нас создалась, повелительно требует ограничить это учреждение сферой чисто политической… Необходимо подвергнуть ВЧК реформе, определить ее функции и компетенцию и ограничить ее работу задачами политическими…»[249]

Ф. Дзержинский окончательно осознал свой проигрыш и далее всю работу по реформе и отстаиванию мнения ядра чекистского ведомства поручил И. Уншлихту. Однако политический вес последнего не позволял надеяться на успех.

И. Уншлихт, уяснив для себя, что борьба за сохранение внесудебных полномочий органов госбезопасности явно проиграна, сосредоточил свои усилия на отстаивании статуса ВЧК как самостоятельного ведомства. 26 января 1922 г. он лично пишет В. Ленину о нежелательности подчинения ВЧК народному комиссариату внутренних дел, предлагая оставить ее при Совнаркоме или ВЦИКе. «Иначе, — указывал он, — организационная путаница, невозможность создать централизованный аппарат и ту железную дисциплину, без которой дальнейшая наша работа невозможна…»[250]

Итог сопоставления подходов к реформе, борьбы взглядов на роль и место органов госбезопасности в условиях НЭПа был следующим: постановлением ВЦИК от 6 февраля 1922 г. ВЧК ликвидировалась, а взамен создавалось Государственное политическое управление при НКВД РСФСР[251].

Безусловно, это был определяющий документ. Вместе с тем, немаловажное значение придавалось «Положению о ГПУ», где должно было прописать более принципиальные вопросы, расставить соответствующие акценты, уточнить формулировки. Поскольку Положение предполагалось сделать секретным, недоступным даже для сотрудников взаимодействующих ведомств, появлялась возможность вновь побороться по некоторым позициям. Вот почему его проект разрабатывался до середины марта, т. е. готовился более месяца после утверждения ВЦИК постановления о ликвидации ВЧК и создании Государственного политического управления.

Для окончательного рассмотрения проекта Политбюро ЦК РКП(б) создало комиссию в составе И. Сталина, Л. Каменева, И. Уншлихта и Д. Курского. Поскольку в Положении говорилось и об обеспечении безопасности Красной армии и Флота, то в комиссию был включен и заместитель председателя Революционного военного совета Республики Э. Склянский[252].

Комиссия решила наряду с Положением о ГПУ рассмотреть также и положение об Особом и Транспортном отделах Госполитуправления. Именно эти подразделения представлялись членам Политбюро наиболее важными в общей системе органов госбезопасности. Поэтому положения о них требовалось ввести в действие постановлением Президиума Всероссийского ЦИК, так же как и о самом ГПУ.

Сообщая В. Молотову о готовности всех положений к утверждению комиссией, заместитель председателя ГПУ И. Уншлихт отметил, что «Положение об особых отделах» специально направлялось на согласование в Реввоенсовет[253].

Мнение РВСР являлось определяющим по ряду позиций, уже обозначенных комиссией Политбюро. Во-первых, предлагалось всех служащих ГПУ признать военнослужащими, прежде всего в плане вещевого и продовольственного снабжения, пользования путями сообщения; во-вторых, специальные органы ГПУ в лице особых отделов создавались для обслуживания аппаратов и воинских частей фронтов, армий, военных округов, дивизий и должны были действовать в тесном контакте с соответствующими командирами и политработниками. Наконец, важно было увидеть, какой станет реакция Наркомата по военным и морским делам и РВСР на задачи, сформулированные в «Положении об особых отделах ГПУ». Последнее, несомненно, являлось главным, поскольку речь шла не просто о межведомственном взаимодействии, а о юридическом закреплении за ГПУ контрольных функций по отношению к военному ведомству. Понятно, что в «Положении об особых отделах» прямо не говорилось о контроле, однако это само собой подразумевалось, когда борьба со шпионажем переместилась на вторую позицию среди их задач. А в качестве первой и главной в мирных условиях рассматривалась «борьба с контрреволюцией и разложением в Красной армии и во Флоте»[254].

Если выявление и подавление чекистами деятельности контрреволюционных элементов, а тем более шпионажа в армейской среде являлось делом привычным для военного командования и рассматривалось им как необходимость, то «борьба с разложением» указывала на значительное расширение круга явлений, изучаемых особыми отделами. Взятые в совокупности, поставленные перед данными чекистскими аппаратами задачи позволяют говорить о масштабном контроле одного ведомства (ГПУ) над другим (НКВМ). Напомним, что окончательные проекты рассматриваемых документов утверждались комиссией Политбюро ЦК РКП(б), куда вошел и И. Сталин, который уже объединился вместе с другим членом комиссии Л. Каменевым в борьбе против председателя РВСР и военного наркома Л. Троцкого. Отсюда вывод: не исключено, что достаточно размытый термин «разложение» устроил участников комиссии — членов Политбюро именно потому, что позволял собирать разностороннюю негативную информацию о Красной армии и Флоте, чтобы, при случае, использовать ее против главы НКВМ. Добавим к этому, что контроль предполагался в основном скрытый, с помощью негласных методов, поскольку, как определила комиссия Политбюро, «центр деятельности ГПУ должен быть сосредоточен на постановке осведомления и внутренней информации»[255].

Согласно «Положению об особых отделах ГПУ» Реввоенсовет Республики, а также реввоенсоветы фронтов, армий, военных округов могли давать специальные задания особистам, причем проблематика заданий определена не была. Однако отмечалось, что только в рамках исполнения этих заданий реввоенсоветы могли, в свою очередь, контролировать деятельность особых отделов.

Для военного руководства в Положении была оставлена еще одна «отдушина». «Реввоенсовет республики, — говорилось в данном документе, — имеет право представлять на утверждение ГПУ своих кандидатов на должности начальников особых отделов фронтов, армий и военных округов»[256]. Примечательно, что, в отличие от первого «Положения об особых отделах» (от 6 февраля 1919 г.), военные уже не могли предлагать своих ставленников на пост начальника Особого отдела ГПУ.

Нелишним будет отметить, что, в отличие от периода Гражданской войны, в 20-е и первой половине 30-х годов Реввоенсовет СССР ни разу не воспользовался этим правом. При изучении сохранившихся в Центральном архиве ФСБ РФ материалов по кадровой линии нам не встретился ни один документ, указывающий на постановку военными данного вопроса. А ведь именно председатель РВСР Л. Троцкий настоял в 1919 г. на включении в «Положение об особых отделах при ВЧК» нескольких важных для военного ведомства пунктов. Еще за несколько дней до выхода в свет этого документа Л. Троцкий лично утвердил последний проект, где, в частности, указывалось: «§ 1. Борьба с контрреволюцией и шпионажем в армии и на флоте возлагается на Особый отдел. § 2. Особый отдел ВЧК вместе с тем непосредственно под контролем Реввоенсовета Республики выполняет все его задания. § 3. Заведующим Особым отделом назначен один из членов коллегии ВЧК по соглашению последней с Реввоенсоветом Республики (подчеркнуто нами — А. З.). Примечание: Реввоенсовету Республики предоставляется право выдвинуть своего кандидата, который и утверждается по соглашению с ВЧК»[257].

Такая постановка вопроса отражала взгляды руководства РВСР на особые отделы того времени. В основном они должны были действовать по аналогии с их предшественниками — органами военного контроля, как аппараты военной контрразведки с добавленной функцией борьбы с контрреволюцией. Поэтому и контроль за особыми отделами члены РВСР желали иметь полный, наряду с другими штабными и политическими органами.

Иное дело в мирных условиях, когда права самих реввоенсоветов сузились до пределов частей и учреждений Красной армии и Флота. Работа же особых отделов не лимитировалась рамками военного ведомства, а осуществлялась там, где возникали, либо могли возникнуть, проявления шпионажа и контрреволюции. Кроме того, на особые отделы возлагалась охрана границ в плане борьбы с политической и экономической контрабандой и незаконным переходом пограничной линии[258].

И все же интересно отметить, что глава РВСР Л. Троцкий вообще не участвовал в 1922 г. в комиссии Политбюро ЦК РКП(б) по реформированию органов госбезопасности. Не заинтересовался он и проектом «Положения об особых отделах», хотя оно напрямую затрагивало интересы возглавляемого им ведомства. И это при том, что за период Гражданской войны и уже после ее окончания Л. Троцкий много раз конфликтовал с чекистами и иногда не без серьезного повода. Он, к примеру, являлся инициатором рассмотрения на заседании Политбюро безответственных, по его мнению, мер чекистов по отношению к комсоставу Балтийского флота. А ведь в этой ситуации многое зависело от правового положения — прав и обязанностей аппаратов ВЧК — ГПУ. И несмотря на это, председатель РВСР передоверил своему заместителю Э. Склянскому, не обладавшему достаточным авторитетом в партийных инстанциях, рассматривать проект «Положения о ГПУ» и, что особенно важно, «Положения об особых отделах». И давать «добро» на введение их в практику. А последний не внес никаких поправок, полностью согласившись с вариантом, разработанным в ГПУ и предварительно рассмотренным секретарем ЦК РКП(б) В. Молотовым.

Вероятнее всего, Л. Троцкого уже в значительно меньшей степени волновали взаимоотношения армейских и чекистских структур. Невоюющая армия не являлась базой для укрепления его личных позиций во властных партийно-государственных структурах. Недаром специальная военная комиссия ЦКК — РКИ в конце 1923 г., проверив состояние дел в центральном аппарате РВСР и НКВМ, констатировала, что он мало занимался практической работой в руководимом им ведомстве[259]. Не обошлось здесь, что понятно, без отпечатка внутрипартийной борьбы, однако опровергнуть приведенные комиссией факты Л. Троцкий не смог.

Итак, одновременно с «Положением о ГПУ» председателем ВЦИК М. Калининым было принято и утверждено «Положение об особых отделах Госполитуправления». Эти документы стали важнейшей правовой основой строительства и деятельности органов госбезопасности, работающих в военной сфере.

Судя по тексту «Положения об особых отделах ГПУ», эти подразделения (при нормальном положении) являлись органами Госполитуправления при НКВД и им поручалось выполнение нижеследующих задач: «а) борьба с контрреволюцией и разложением в Красной армии и во Флоте; б) борьба со шпионажем во всех его видах (разведывательным и вредительским), направленным против интересов РСФСР как со стороны окружающих республику государств и их отдельных партий, так и со стороны русских контрреволюционных партий и групп; в) борьба с открытыми контрреволюционными выступлениями и вспышками (бандитизмом) путем разведки сил противника и разложения его рядов; г) охрана границ РСФСР и борьба с политической и экономической контрабандой и незаконным переходом границ»[260].

Даже простое перечисление задач особых отделов, а тем более анализ их деятельности, позволяет сделать вывод, что указанные аппараты нельзя определять термином «военная контрразведка», как это обычно делалось советской да и постсоветской историографией. Во-первых, ни перед одним другим органом ГПУ (а ранее ВЧК) не ставилась задача борьбы со шпионажем. Во-вторых, эта борьба не ограничивалась рамками вооруженных сил и проблематикой защиты только военных секретов. Как указано выше, речь в Положении шла о борьбе с разведывательно-подрывной деятельностью вообще, т. е. в политической, экономической, идеологической и, конечно же, оборонной сферах.

Поэтому определение особых отделов как военной контрразведки не соответствует реалиям исследуемого периода отечественной истории, а является, скорее, данью традиции и некоему имиджу, поскольку контрразведка оценивается населением (в том числе и военнослужащими) как патриотическое дело, борьба исключительно с внешним врагом.

Особым органам предоставлялось право на ведение агентурно-оперативной работы, производства арестов, обысков и выемок. А если им приходилось действовать в местностях, «объятых волнениями и восстаниями», а также в районах действующих армий, то права особых отделов расширялись. Они могли производить следствие в ускоренном режиме и осуществлять расправы на месте.

Особым отделам военных округов вменялось в обязанность выполнение задач секретных отделов, т. е. борьбы с ячейками антисоветских партий.

Важным являлось и то обстоятельство, что в соответствии с Положением особые отделы приравнивались к полевым действующим частям Красной армии «со всеми вытекающими отсюда последствиями»[261].

При разработке Положения его авторы столкнулись с серьезным препятствием. Система особых отделов определялась как строго централизованная. Однако многие особые отделы дислоцировались вне пределов РСФСР, поэтому формально не подпадали под действие основополагающего документа. Особенно остро этот вопрос стоял на Украине, где в партийно-государственном и военном строительстве отмечались элементы «самостоятельности». А в марте 1922 г. ЦК КП(б)У поставил перед ЦК РКП(б) вопрос об уточнении взаимоотношений Украины и России. СНК УССР поддержал проект регламента о взаимоотношениях между органами госбезопасности двух республик, где говорилось следующее: «Приказы и распоряжения ГПУ РСФСР обязательны для ГПУ УССР, поскольку они соответствуют местным условиям и постановлениям ВУЦИК и СНК УССР. Распоряжения, удовлетворяющие этим требованиям, подтверждаются ГПУ УССР к исполнению приказами по подведомственным ему органам. Остальные на территории Украины силы не имеют»[262].

Коллегия ГПУ РСФСР отвергла данный проект и апеллировала к ЦК РКП(б).

В августе 1922 г. заместитель председателя ГПУ И. Уншлихт представил непосредственно И. Сталину иной вариант соглашения о взаимоотношениях между ГПУ при НКВД РСФСР с госполитуправлениями независимых республик.

Для решения вопроса создали специальную комиссию.

В итоге, усилиями представителей ГПУ РСФСР и Оргбюро ЦК РКП(б) удалось разработать наиболее оптимальный вариант решения. Было предложено, по согласованию с ВУЦИК, назначать на Украину полномочного представителя ГПУ РСФСР, который одновременно становится председателем Госполитуправления Украины. Все сношения с чекистскими аппаратами, включая и особые отделы, ГПУ РСФСР обязано было осуществлять только через ПП ГПУ России на Украине. Исключение делалось только в вопросе об оперативных заданиях, не терпящих отлагательства.

6 октября 1922 г. участники пленума ЦК РКП(б) детально обсудили и единодушно проголосовали за проект постановления об объединении советских республик.

Специальный пункт постановления касался централизации органов борьбы с контрреволюцией, которые предлагалось подчинить «директивам соответствующих наркоматов и постановлениям Совнаркома и СТО Союза Республики»[263].

Первый съезд Советов Союза ССР 30 декабря 1922 г. рассмотрел проект Декларации об образовании СССР и Союзный договор, заключенный полномочными делегациями от РСФСР, УССР, ЗСФСР и БССР, и постановил: «Декларацию и союзный договор в основном одобрить»[264].

В договоре нашла свое отражение и проблема объединения органов государственной безопасности. Согласно статье 12 Договора об образовании СССР, при СНК СССР создавалось Объединенное государственное политическое управление, председатель которого входил в состав Совета народных комиссаров с правом совещательного голоса[265]. А в июне 1923 г., на 2-й сессии ЦИК СССР, было принято решение поручить Президиуму выработать и утвердить Положение об ОГПУ[266].

Пиком работы по созданию правовой основы деятельности ОГПУ можно считать январь 1924 г., когда Второй съезд Советов СССР принял текст Основного закона — Конституции СССР. В статье 61 указывалось об учреждении ОГПУ при правительстве СССР «в целях объединения революционных усилий союзных республик по борьбе с политической и экономической контрреволюцией, шпионажем и бандитизмом». Согласно следующей, 62-й статье, ОГПУ СССР наделялось правом руководства работой местных органов ГПУ.

Более детально данный вопрос изложен в «Положении об ОГПУ». Объединенный орган госбезопасности непосредственно руководил особыми отделами фронтов и армий, а через свои полномочные представительства — особыми отделами военных округов[267].

Немаловажным является тот факт, что ОГПУ и все его местные органы получили права действующих частей Красной армии в вопросах организации перевозок и использования средств связи. Особые отделы и пограничные войска приравнивались к военным в отношении снабжения обмундированием и продовольствием.

Все нормативные правовые акты, действовавшие в период существования ГПУ при НКВД РСФСР, сохраняли свою силу, включая и «Положение об особых отделах», утвержденное ВЦИК 6 февраля 1922 г.

В этой связи следует подчеркнуть, что указанное Положение фактически не действовало уже с начала мая 1922 г. Лишь совсем недавно на это обратили внимание ученые. Н. Булулуков в своей монографии, изданной в 2005 г., отметил незаконную аппаратную инициативу ГПУ по изменению Положения. Ведь оно было утверждено высшим органом государственной власти — ВЦИКом, а следовательно, и любые изменения могли быть внесены им, либо с его письменного согласия[268].

Но автор не пошел дальше этого совершенно справедливого утверждения, что объясняется историко-юридической направленностью его труда, не предполагающего обязательного изучения процесса принятия незаконного решения.

А вопрос этот представляется значимым для темы нашего исследования, да и для истории органов госбезопасности в целом, поскольку речь идет о личной позиции Ф. Дзержинского, качествах руководителя столь важной структуры, как ВЧК — ОГПУ, в том числе его законопослушности.

Однако мы детально рассмотрим ситуацию с самоволием некоторых членов Коллегии ГПУ, возглавляемой Ф. Дзержинским, несколько ниже, в параграфе третьем данной главы.

Здесь же отметим лишь тот факт, что меры, предпринятые лично Ф. Дзержинским, привели к резкому сокращению задач особых отделов, превратив их фактически в военно-милицейские органы и оперативный придаток к аппаратам наркомата рабоче-крестьянской инспекции.

Решением Коллегии ГПУ, при участии ряда полномочных представителей ГПУ в регионах, 9 мая 1922 г. из Особого отдела выделялись наиболее важные подразделения, которые составили вновь образованный Контрразведывательный отдел. На «урезанный» Особый отдел и его местные органы уже не возлагалась задача борьбы со шпионажем, причем даже в обслуживаемых войсках.

Вполне уместным, на наш взгляд, будет воспроизвести здесь фрагмент принятого на заседании решения, в частности, его второй параграф. «Задачи обслуживания Красной армии и Флота, — говорилось в нем, — всестороннее выявление ее нужд, недостатков, условий жизни, настроений, волнений и всевозможных вредных на нее влияний, происходящих в армии внутренних эволюционных процессов с одной стороны и борьба с указанными явлениями путем предупреждения, влияния и давления на соответствующие органы военного аппарата Республики, путем борьбы с крупными должностными преступлениями внутри армии и ее учреждений, а также путем принятия всяких иных предупредительных мер — с другой стороны, возложить на реорганизованный Особый отдел СекрОУ ГПУ (Секретно-оперативного управления ГПУ — A. З.), выделив для этого технический аппарат…»[269]

Анализируя приведенный текст, нетрудно уяснить его очевидную эклектичность, т. к. задачи здесь перемежаются со способами их решения. Обращает на себя внимание наличие большого числа расплывчатых определений типа «всевозможных вредных влияний» или «внутренних эволюционных процессов». Однако все это вторично. А первично — отсутствие в тексте задач, определенных высшим органом государственной власти — ВЦИКом в «Положении о ГПУ». Получается, что одна из частей целого, т. е. ГПУ, не решает хотя бы части общих задач.

Напомним, что в ходе реформы органов госбезопасности предполагалось резко сузить их компетенцию и ограничить задачей борьбы с политическими преступлениями, особо опасными для государства[270].

Иной подход мы наблюдаем относительно особых отделов после майского решения Коллегии ГПУ. Теперь особые отделы направлялись на борьбу с общеуголовными преступлениями в военной среде, разного рода недостатками в жизнедеятельности войск. Дело не спасало даже указание на то, что должностные преступления, подлежащие выявлению особистами, должны быть «крупными».

Участники майского заседания, большинство из которых являлись уже опытными практиками чекистской работы, не могли не осознавать, что особые отделы неминуемо начнут вторгаться в сферу ответственности командования, политорганов, военной прокуратуры, трибуналов и аппаратов рабоче-крестьянской инспекции.

Ничем иным, кроме как давлением со стороны Ф. Дзержинского, резкое изменение задач особых отделов объяснить нельзя. Весной 1922 г. он ощущал себя уже больше хозяйственником, чем руководителем спецслужбы. С января по февраль Ф. Дзержинский, к примеру, в качестве особоуполномоченного ВЦИК организовывал перевозку продовольственных грузов в Сибири. А именно в это время, как отмечалось выше, шла активная работа и аппаратная борьба вокруг текста «Положения о ГПУ» и «Положения об особых отделах ГПУ» — документов, определяющих правовое положение органов госбезопасности, деятельность их в Красной армии и во Флоте. С апреля 1921 г. председатель ВЧК, а затем ГПУ — ОГПУ являлся одновременно и народным комиссаром путей сообщения — организма необычайно сложного в управлении, особенно с учетом беспрецедентной разрухи и дефицита практически всех базовых ресурсов в стране после окончания периода революций и войн. Это предопределило его повышенное внимание к деятельности Транспортного отдела, а также и Экономического управления ГПУ, работа которого вызывала много вопросов. На заседании Политбюро 2 февраля 1922 г. чекистскому руководству было даже предложено реорганизовать ЭКУ ВЧК в отдел по информации о работе хозяйственных органов[271].

С учетом направленности работы Транспортного отдела и Экономического управления, Ф. Дзержинский, вероятно, намеревался и Особый отдел сделать таким же органом всеохватного контроля, но только ограниченным рамками учреждений и частей военного ведомства, а также военной промышленностью.

Именно такую линию он проводил и до и после майского (1922) заседания Коллегии ГПУ.

Указанное решение породило, и не могло не породить, непонимание на местах.

На Первом Всеукраинском съезде начальников особых отделов ГПУ, состоявшемся через полгода после описываемого события, развернулась жесткая дискуссия. Один из участников съезда откровенно заявил, что после изменения задач для особых отделов у командования утвердился взгляд, что «мы себя изжили», вследствие чего с его стороны намечается некоторый нажим[272]. Ему вторил начальник особого отделения 6-го стрелкового корпуса Радецкий. «50 % сотрудников совершенно не знакомы с теперешней работой, — отметил он, — большинство не знает, как приступать к работе… Получилось так, что особорганы очутились в каком-то странном положении, ибо свою прямую работу они не могут выполнять и мешают другим органам…»[273]

Многие из выступивших ставили вопрос о снятии с особых отделов несвойственных им задач в виде слежения за отрывом комсостава от красноармейцев, выявления фактов мордобоя, пьянства и т. д. Между тем все это легко укладывалось в определение «ненормальностей», о чем соответственно и говорилось в решении Коллегии ГПУ.

Что уж говорить о местных работниках, если и в самом аппарате ГПУ в Москве наблюдалось некое «шараханье» в нормативных документах при формулировании задач для особых отделов.

Ведь буквально за месяц до заседания Коллегии был подписан и разослан в подчиненные органы один из первых основополагающих приказов № 18 от 22 марта 1922 г. Там однозначно говорилось, что задача особых отделов — «оградить Красную армию от всех белогвардейцев и шпионов»[274]. Всего через восемь дней появился новый приказ № 36, в котором отмечалось, что особые отделы увлеклись борьбой со шпионажем и контрреволюцией и забыли свою основную задачу — наблюдение за армией и всестороннее освещение ее жизни. «Очередной задачей, — отмечалось в приказе, — является ограждение Армии от внутреннего разложения, от вредных элементов»[275].

Разноголосицу не удалось ликвидировать и два года спустя. Теперь особые отделы нацеливались на активную борьбу с «контрреволюцией, технической изменой, хозяйственно-должностными преступлениями и шпионажем в армии…»[276].

Фактически же только после II Всесоюзного съезда особых отделов, проходившего в январе 1925 г., особорганы ОГПУ вновь вернулись к задачам борьбы со шпионажем и контрреволюционными проявлениями в военной среде. Однако выявление и устранение «ненормальностей» в Красной армии и во Флоте с них никто так и не снял, на что указал в основном докладе на съезде заместитель начальника Особого отдела ОГПУ Р. Пиляр[277]. Более того, выявление и борьба с разного рода недостатками в войсках, поставленные в виде долговременной задачи еще Ф.Дзержинским, не сняты с повестки дня и в деятельности соответствующих органов ФСБ РФ. Теперь, естественно, формулировка стала значительно точнее — оказание содействия органам военного управления в обеспечении высокой боевой и мобилизационной готовности частей и соединений армии и флота[278]. Но это все же одна из задач, хотя и далеко не первая.

Текущая работа особых отделов и других подразделений ВЧК — ОГПУ, имевших отношение к обеспечению безопасности Красной армии и Флота, регулировалась соответствующими директивами, ориентировками, приказами.

Одним из первых документов такого рода явился приказ № 261 от 21 августа 1921 г., подписанный заместителем председателя ВЧК И. Уншлихтом и начальником Административно-организационного управления Г. Ягодой. «О работе органов ВЧК в Красной армии» — так он был озаглавлен, что предельно точно отражало его содержание.

Появился этот приказ в обстановке, когда быстрыми темпами шло послевоенное сокращение армии, явление необходимое, но достаточно сложное в реализации. Ломке подверглись хорошо отработанные в боевой обстановке механизмы управления войсками, нарушалась система снабжения их всеми видами довольствия[279].

Начальник Политического управления РККА А. Бубнов в одной из своих статей так характеризовал этот период: «Мы заметили, что сокращение армии, демобилизация армии, переход армии с 5,5 млн до 600 с небольшим тысяч совершались чрезвычайно болезненно, скачками, без соблюдения элементарной плановости… В этой бесплановости было чрезвычайно повинно и военное ведомство»[280].

Исходя из оценки сложившейся обстановки, в тексте приказа отмечались: низкая боеготовность войск, недостаток обмундирования и продовольствия, слабая политическая работа среди военнослужащих. Все это могло настроить армию против власти и, в итоге, привести к повторению кронштадтских событий. Поэтому чекистам в работе по Красной армии предлагалось обратить особое внимание на ограждение ее от контрреволюционных воздействий и на решительное пресечение всяких попыток антисоветской агитации среди красноармейцев[281].

Руководство ВЧК специально подчеркнуло, что при организации работы чекисты не имеют права вмешиваться в административно-хозяйственные функции военных учреждений.

Главное, на что указывалось особистам, — это «поставить в кратчайший срок на должную высоту осведомительный аппарат»[282].

Более детально данный вопрос рассматривался в последующих приказах.

Задачи особых отделов и других чекистских аппаратов, имевших отношение к армии и флоту, на протяжении 20-х годов практически не менялись.

Резкая смена приоритетов произошла в связи с осложнениями в государственных хлебных заготовках, а затем — и с началом коллективизации, так как личный состав армии и флота в подавляющем большинстве состоял из крестьян.

У чекистов вызывало опасение распространение среди военнослужащих «крестьянских настроений», возможное создание на селе группировок антисоветской направленности, вызванное недовольством политикой партии и правительства, попытки захвата оружия и боевой техники и, в конечном итоге, поднятие восстаний.

Угроза такого развития событий отмечалась в приказах и ориентировках ОГПУ, вырабатывались конкретные меры по недопущению каких-либо повстанческих действий.

Характерен в этом отношении приказ ОГПУ № 251/119 от 9 августа 1930 г. В нем указывалось, что «за последнее время контрреволюционный элемент всех направлений и оттенков уделяет все больше внимания вопросам контрреволюционной работы в Красной армии. Особо необходимо отметить работу ряда кулацких белогвардейских и бандитско-повстанческих… организаций»[283].

Основываясь на указаниях Центра, особые отделы значительно активизировали свою деятельность по изъятию из армии «классово чуждых» и «социально опасных элементов». Только за 1929–1930 гг. с помощью командования и политорганов чекисты вычистили из рядов армии и флота 16 695 военнослужащих, ликвидировали 594 контрреволюционные группировки, арестовали 2603 человека[284].

С учетом расплывчатости понятий «социально опасные» и «классово чуждые элементы» далеко не всегда и везде принимались достаточно обоснованные решения. В то же время многие чекисты на местах не были сторонниками жестких мер. Примеры этого мы находим, в частности, в материалах 6-го окружного совещания особых отделов ОГПУ ПриВО. Начальнику отдела Б. Баку пришлось в своем докладе отметить следующее: «В проведении этой работы (по указанным выше элементам — A. З.) приходится до сих пор сталкиваться с колоссальной медлительностью особых отделов при проведении оперативных разработок, с оперативной вялостью и неумением быстро реагировать… нет той необходимой решительности и твердости в принятии активных мер… Существует, очевидно, недооценка опасности контрреволюционных элементов в армии»[285].

Активные меры включали в себя, в том числе, и аресты военнослужащих при отсутствии признаков конкретных контрреволюционных преступлений в их действиях либо при наличии таковых только в оперативных документах, прежде всего в донесениях осведомителей и агентуры. Именно это обстоятельство, на наш взгляд, несколько сдерживало особистов, вызывая неудовольствие руководства.

В этой связи следует подчеркнуть тот факт, что действовавшее в те годы уголовное законодательство открывало простор для произвола. Отметим, к примеру, те изменения и дополнения, которые ВЦИК внес 10 июля 1923 г. в статью 57 УК РСФСР. В первоначальной редакции этой статьи контрреволюционным признавалось действие, направленное на свержение (выделено мною — A. З.) Советской власти, а вот в новой редакции говорилось уже не только о свержении, но и о подрыве или ослаблении ее[286]. Юридически размытые понятия «подрыв» и «ослабление» существенно расширяли ответственность, могли толковаться и на практике толковались достаточно произвольно.

Указанным решением ВЦИК статья 57 УК дополнялась еще и частью второй. Она гласила: «Контрреволюционным признается также и такое действие, которое, не будучи непосредственно направлено на достижение вышеуказанных целей, тем не менее, заведомо для совершившего деяние содержит в себе покушение на основные политические и хозяйственные завоевания пролетарской революции».

Тем самым, как совершенно справедливо отмечают в своей работе «Политическая юстиция в СССР» известные юристы академик В. Кудрявцев и А. Трусов, допускался косвенный умысел, т. е. безразличное отношение к результату своих действий[287].

В итоге, очень многие деяния военнослужащих можно было, при желании, квалифицировать как контрреволюционные. Именно поэтому, к примеру, уже упомянутый нами начальник Особого отдела ПриВо Б. Бак призывал своих подчиненных «срывать маску с бузотера» и видеть под ней лицо врага Советской власти[288].

С 1 января 1927 г. вводился в действие Уголовный кодекс РСФСР в редакции 1926 г. Контрреволюционные преступления, определенные в статьях 58(1) — 58(18), были выделены в специальную главу. При этом текст статей претерпел лишь незначительные редакционные изменения.

Не произошло изменений в описании состава контрреволюционных деяний, когда ЦИК СССР 25 февраля 1927 г. утвердил для включения в кодексы союзных республик «Положения о преступлениях государственных»[289].

Указанными выше статьями Уголовного кодекса и пользовались в своей работе сотрудники органов госбезопасности, в том числе и особисты. Лишь к концу изучаемого нами периода, в июне 1934 г., ЦИК СССР дополнил «Положение о преступлениях государственных» статьей об измене Родине.

Под «изменой Родине» понимались действия, совершенные гражданином СССР в ущерб военной мощи страны, государственной независимости или неприкосновенности территории, как то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу. Статья предусматривала наказание в виде расстрела с конфискацией имущества, а при наличии смягчающих оснований — 10 лет лишения свободы[290].

Субъект данного преступления специально законодателем выделен не был, хотя ясно, что в первую очередь подразумевались военнослужащие. На это указывает и наличие подпунктов статьи 58(1) (а, б, в, г), в которых определенно говорилось о бегстве за границу именно военнослужащих. В этом случае предусматривалась ответственность членов семьи военнослужащего. Даже ничего не знавшие родственники подлежали лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет. Все это означало для государства повышенную опасность измены Родине со стороны военнослужащих Красной армии, Флота и других воинских формирований.

В дополнение к сказанному следует отметить, что на практике сотрудники особых отделов ВЧК — ОГПУ возбуждали уголовные дела и вели предварительное следствие не только по контрреволюционным, но и по отдельным воинским, хозяйственным и преступлениям против порядка управления.

Результаты анализа протоколов судебных заседаний Коллегии ОГПУ показывают, что Особый отдел Центра и особые отделы военных округов представляли на рассмотрение дела о хищениях военного и государственного имущества, оружия и боеприпасов, а также о взяточничестве, шантаже, дезертирстве, халатности и т. д.[291]

По количеству возбуждаемых уголовных дел особые отделы были далеко не на первом месте среди других подразделений. В определенной степени это можно объяснить относительно благоприятным морально-политическим климатом в войсках, применением положений дисциплинарного и иных уставов, регламентирующих поведение военнослужащих. Вот данные за 1927 г., не самый благополучный для Красной армии и Флота, да и всей страны, стоявшей перед лицом вполне реальной внешней агрессии. Через особые отделы (как центральный, так и 11 окружных) прошло в общей сложности 578 уголовных дел, т. е. меньше, чем по одному на каждый особый отдел. Согласно статистике Военной прокуратуры, из всех расследованных дел 112 (20 %) направлены для рассмотрения в военные трибуналы, 128 (22 %) переданы в соответствующие гражданские органы для продолжения следственных действий, 186 (31 %) прошли во внесудебном порядке и 159 (27 %) были прекращены за недоказанностью обвинения либо отсутствием состава преступления[292].

Военные прокуроры отметили при этом, что около половины дел были приняты особыми отделами к производству без достаточных к этому оснований, кроме того, стала проявляться тенденция к рассмотрению все большего количества дел во внесудебном порядке, затягиванию сроков следствия и к содержанию подследственных под стражей.

Вообще, по поводу правоприменительной практики особые и иные отделы ВЧК — ОГПУ, возбуждавшие уголовные дела на военнослужащих, вступали порой в конфликтное взаимодействие с военной прокуратурой и трибуналом.

Положение о ревтрибуналах, утвержденное еще в ходе Гражданской войны (4 мая 1920 г.), предусматривало их права по надзору за следственными действиями органов ВЧК[293]. Однако в боевой обстановке сотрудники трибуналов далеко не всегда могли реализовать свое право, что приводило к большему числу конфликтов, которые улаживались вышестоящими инстанциями. При этом заметим, что в тот период отсутствовали еще Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы. Руководствовались и трибунальцы, и особисты «революционным правосознанием», которое подсказывало им порой взаимоисключающие решения.

Оценивая в 1927 г. правотворчество первых лет существования Советской власти, известный тогда юрист А. Трайнин писал: «Революционное правосознание — вот критерий революционной целесообразности, вот новый и единственный источник правотворчества, господствующий над всеми законами, упраздняющий самый принцип законности»[294].

Такого же мнения придерживались и другие правоведы, а также руководители наркомата юстиции и судебной системы.

Первые Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы были приняты только в конце мая 1922 г. В эти же дни увидело свет и Положение о прокурорском надзоре, которым предусматривалось и учреждение военной прокуратуры. Военные прокуроры функционировали при реввоентрибуналах и непосредственно подчинялись помощнику прокурора РСФСР[295].

Согласно Положению о прокурорском надзоре, военной прокуратуре вменялось в обязанность наблюдение за деятельностью следователей и органов дознания, в том числе входивших в структуру ГПУ — ОГПУ.

Авторы книги «Палачи и жертвы» В. Бобренев и В. Рязанцев (бывшие прокурорские работники) отмечали, что «особисты нередко рассматривали прокурорский надзор как мешающую делу формальность, ненужное звено в охране государственных интересов»[296].

Отсюда, мол, и законные требования прокуроров встречали сопротивление со стороны чекистов.

Вероятно, такие факты имели место на уровне исполнителей, однако говорить об игнорировании особыми отделами указаний военной прокуратуры как о массовом явлении нет оснований. Утверждения, сформулированные в процитированной книге и некоторых других изданиях публицистического и научно-популярного характера, продиктованы скорее стремлением всю вину за репрессии 20-30-х годов возложить лишь на органы госбезопасности, при этом совершенно неуместно выгораживаются прокурорские, трибунальские и партийно-политические аппараты в войсках. К нашему сожалению, этим погрешил и бывший Главный военный прокурор, заместитель Генерального прокурора РФ А. Савенков — автор юбилейного труда «Военная прокуратура. История и судьбы»[297].

Однако он не смог обойти таких существенных фактов, как, например, обязательное участие начальников особых отделов ОГПУ в регулярно проводимых совещаниях по борьбе с преступностью в войсках под председательством военных прокуроров[298]. Фактически признал автор и то, что необъективная критика деятельности особых отделов, реакция их сотрудников на прокурорские требования явились основанием для решения вышестоящих инстанций об освобождении от занимаемой должности в ноябре 1925 г. помощника прокурора Верховного суда СССР по военной коллегии и военной прокуратуре Н. Кузьмина[299].

Другое дело, что деятельность ГПУ — ОГПУ регламентировалась рядом закрытых нормативных актов, а также секретными решениями Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Но это не вина, а беда органов госбезопасности. Секретность всегда окутывала их многогранную работу. Это, безусловно, накладывало отпечаток на область дознания и следствия.

В связи с констатацией данного явления будет уместным привести фрагмент телеграммы заместителя председателя ОГПУ В. Менжинского председателю ГПУ Украины В. Балицкому от июня 1925 г. «Категорически запрещаю, — говорилось в телеграмме, — предоставлять прокурору данные по каким бы то ни было делам по всем отделам ГПУ… Это запрещение касается всех стадий дела, как то: дознание, следствие или разбирательство. Представление агентурных данных прокурору незаконно и чрезвычайно вредно для нашей работы. Этот пункт в корне нарушает законные и установленные взаимоотношения во всесоюзном масштабе. Такое требование не выставлялось даже Всесоюзным съездом юристов»[300].

Категорическим противником ознакомления прокуроров с агентурными материалами был и Ф. Дзержинский. Он отстаивал свои взгляды на этот вопрос даже в Политбюро ЦК РКП(б), указывая в одном из документов, что иначе «пришлось бы хранителей законности сделать участниками агентурных разработок, которые не прекращаются и во время ведения дел (следственных — A. З.)»[301]. Председатель ОГПУ совершенно справедливо подчеркивал возможность провала оперативных разработок, т. к прокурорских работников не проверяли при назначении на ответственные должности, в отличие от чекистов.

Такое отношение руководящих сотрудников органов госбезопасности к прокурорскому надзору в указанном выше вопросе абсолютно не предполагало сворачивания взаимодействия, тем более что в его основе лежали соответствующие решения высших партийно-государственных структур. Речь идет о таких документах, как Постановление ВЦИК от 16 октября 1922 г., объявлявшее губернским, военным и военно-транспортным прокурорам инструкцию по наблюдению за органами ГПУ. Оно имело гриф «Совершенно секретно», поскольку основывалось на Постановлении о ГПУ с таким же грифом.

В документе отмечалось, что функции прокурорского надзора по наблюдению за следствием и дознанием по делам политическим и по обвинению в шпионаже ограничиваются наблюдением за точным соблюдением органами ГПУ правил ареста и содержания под стражей. По всем другим делам надзор прокуратуры проводится в полном объеме. Аппараты ГПУ могли не сообщать прокуратуре о возбуждении уголовных дел в течение двух недель. В пункте 1 Постановления указывалось, что не все сотрудники прокуратуры могут участвовать в наблюдении за ходом дознания и следствия в органах ГПУ, а только специально назначаемый помощник прокурора Республики, а на местах — специальные помощники прокуроров со стажем не менее 3 лет политической работы[302].

При слушании дел о политических преступлениях и шпионаже в состав суда подлежали введению представители ГПУ. По этому поводу издавались совместные приказы ГПУ (ОГПУ) и Военной коллегии Верховного суда СССР. Так, согласно подобному приказу, в 1924 г. временными членами военных трибуналов назначались начальники отделения Особого отдела ЛВО (ВТ БФ), Особого отделения 19-й дивизии (ВТ 3-го стрелкового корпуса), Особого отделения 3-й кавалерийской дивизии (ВТ 2-го конного корпуса) и другие[303].

Издание соответствующих основополагающих документов в области взаимодействия особых отделов, военных прокуратур и трибуналов, естественно, не предполагало раз и навсегда устоявшегося положения. Приходилось периодически обновлять нормативную базу. От этого чекисты тоже не уклонялись, но это вовсе не означает, что они не отстаивали своих прав и не пытались создать для себя более комфортных условий деятельности. Впрочем, прокуроры делали то же самое. Межведомственные противоречия — это реальность, сохранившаяся, к сожалению, до настоящего времени.

И тем не менее совместная практическая работа была достаточно тесной и предметной.

ОГПУ, со своей стороны, неоднократно напоминало сотрудникам о необходимости неукоснительного выполнения требований по своевременной реакции на запросы прокуратуры. Даже в случае отказа предоставить требуемую информацию полагалось подробно мотивировать такое решение в ответах[304].

Для разрешения спорных вопросов нередко созывались специальные комиссии. Так, в отчете о деятельности военной прокуратуры Верховного суда СССР за 1925 г. говорилось, к примеру, о необходимости пересмотреть положение по надзору за органами ОГПУ в Красной армии, чтобы в необходимых случаях дать больше возможностей военным прокурорам на местах влиять на них[305]. Подобные предложения поступали и позднее. И ОГПУ откликнулось на них, выделив для участия в рабочей группе заместителя начальника Особого отдела Я. Ольского. Вот что пишут о работе чекиста прокурорские работники, исследовавшие указанную тему в начале 90-х годов. «Даже по его кратким пометкам на полях документов и запискам, адресованным главному военному прокурору, — отмечают авторы, — можно судить о том, насколько далеко умел смотреть этот человек, как хотел предостеречь своих молодых товарищей от пренебрежения нормами закона, уберечь их от произвола при решении людских судеб»[306]. Вместе с работниками ГВП Я. Ольский разработал циркуляр, который требовал от всех начальников особых отделов и одновременно военных прокуроров обеспечить соблюдение законности и устранить трения, исключить взаимные претензии. Указанный документ рождался совсем не просто. Достаточно сказать, что в архиве Главной военной прокуратуры сохранилось восемь вариантов проекта. Однако недопонимание удалось преодолеть, пойдя на обоюдные уступки в интересах укрепления законности.

Особые отделы и органы военной прокуратуры находили взаимопонимание даже в таком серьезном вопросе, как степень жесткости карательной политики при изменении внешне- и внутриполитической обстановки. Прокуратура, например, солидаризировалась с особистами в 1928 г., когда наметилась тенденция военных трибуналов смягчать наказания для преступивших закон военнослужащих, и настаивала на недопущении такого положения[307].

Подытоживая сказанное выше о взаимоотношениях военной прокуратуры и особистов, следует сказать, что прокуроры видели имевшиеся нарушения и добивались их устранения из следственной практики органов ГПУ — ОГПУ в войсках. Среди этих нарушений: 1) принятие к производству маловажных дел, включая не входящих в компетенцию органов госбезопасности; 2) затягивание сроков производства расследования; 3) применение без достаточных оснований такой меры пресечения к подозреваемым, как содержание под стражей; 4) нарушение процессуальных норм при производстве следственных действий.

В свою очередь ОГПУ категорически протестовало по поводу стремления военных прокуроров ознакомиться с материалами, полученными агентурным путем, а также в результате негласного контроля переписки и применения наружного наблюдения. Кроме того, чекисты постоянно подчеркивали, что надзор со стороны прокуратуры за производством дознания и следствия по политическим делам и шпионажу ограничен на основании Постановления высшего органа государственной власти (ВЦИК) от 1922 г.

Контроль со стороны другого ведомства не нравится никому. Чекисты, в том числе и особисты, не были исключением. Но вместе с тем они принимали необходимые меры к устранению вскрытых недостатков. К примеру, не раз на места направлялись директивы (№ 214384 от 15 февраля 1927 г., № 192/00 от 22 апреля 1930 г., № 165/00 от 28 апреля 1931 г.) с требованиями не вести дел о мелких воинских преступлениях, не затягивать сроки расследования, а если требуется продление срока, то запрашивать об этом ОО ОГПУ[308]. Однако эксцессы на местах наблюдались весь исследуемый период, что во многом объяснялось низкой юридической да и общеобразовательной подготовкой большого числа сотрудников особых отделов.

Реальное правовое положение особых отделов и других чекистских органов, имевших отношение к работе в вооруженных силах, в определенной степени определялось их взаимоотношениями с командованием и политическими органами. Частично мы уже касались данного вопроса при рассмотрении Положения об особых отделах Госполитуправления от 6 февраля 1922 г. Время и изменения в обстановке заставляли совершенствовать, дополнять и развивать нормативную базу и практику совместных усилий по укреплению безопасности Красной армии и Флота. Именно совместных усилий, поскольку командование и политические структуры воинских формирований не меньше, чем сотрудники ВЧК — ОГПУ, заботились о стабильности обстановки в войсках, поддержании на необходимом уровне их боевой готовности.

Чтобы понять, как выстраивалось взаимодействие, нельзя не вернуться к периоду Гражданской войны.

Напомним кратко, что до образования особых отделов в начале января 1919 г. в составе разноуровневых штабов имелись подразделения Отдела военного контроля, созданные по инициативе Л. Троцкого и выполнявшие задачи по борьбе со шпионажем в частях Красной армии и Флота. Частично эти органы занимались и пресечением антисоветских проявлений. Аппараты ОВК во всех отношениях подчинялись политическим комиссарам, начиная от РВСР и кончая политкомами дивизий.

Другое дело особые отделы. Они были достаточно самостоятельной, строго централизованной структурой, входившей в общую систему органов ВЧК. Из центра они получали директивы о работе, из центра расставляли и меняли руководящие кадры, из Москвы (от ВЧК) шло финансирование их деятельности.

Короче говоря, особым отделам, как некоему «инородному телу», предстояло «вписаться» в уже существующую военную структуру.

Процесс поиска оптимальных организационных и деловых форм сотрудничества работников особых отделов и военных оказался на практике делом непростым. На протяжении всех лет Гражданской войны шла обоюдная «притирка», сопровождавшаяся на всех уровнях трениями, склоками, иногда перераставшими в острые конфликты. В их разрешение порой втягивались ответственные работники особых отделов, политические комиссары, руководители ВЧК, РВСР и даже вожди большевистской партии и государства. Показательными в этом плане являются серьезные разногласия между РВС Южного фронта и руководителем Особого отдела, что в итоге привело к устранению последнего от должности[309]. Оргбюро ЦК РКП(б) было вынуждено принять председателя Реввоентрибунала республики Б. Леграна по совместительству и заместителем председателя Особого отдела ВЧК. Сделано это было по требованию главы военного ведомства Л. Троцкого. В решении прямо говорилось, что Ф. Дзержинскому поручается «сообщить всем членам Особого отдела, чтобы они знакомили т. Леграна с делами и документами всякий раз, когда т. Троцкий поручает ему выяснение того или иного дела»[310].

В марте 1919 г. открылся VIII съезд РКП(б). Военные делегаты подняли вопрос о подчинении особых отделов Реввоенсоветам фронтов и армий через одного из членов РВС. В итоге, в постановлении съезда появился следующий пункт: «Признать необходимым подчинение особых отделов армий и фронтов соответственно комиссарам армий и фронтов, оставив за особым отделом Республики функции общего руководства и контроля над их деятельностью»[311]. Поскольку особистов и вообще чекистов среди делегатов не было, то их мнением вообще не поинтересовались, и Совет обороны 13 мая 1919 г. одобрил подготовленное РВСР решение о переподчинении особых отделов.

Военные на этом не успокоились. Вскоре на объединенном заседании Политического и Организационного бюро ЦК РКП(б) с участием Л. Троцкого и начальника Политического управления РВСР Л. Серебрякова, но без приглашения чекистов, было принято решение о праве Реввоенсоветов назначать и снимать с должностей соответствующих начальников особых отделов.

Более того, Организационному бюро и лично Ф. Дзержинскому поручалось «найти ответственных руководителей для Особого отдела ВЧК»[312].

Речь явно шла о замене М. Кедрова на посту председателя Особого отдела ВЧК, у которого явно не складывались личные и деловые отношения с Л. Троцким. Затянувшийся конфликт между ними был разрешен 18 августа 1919 г., когда Организационное бюро ЦК РКП(б) утвердило руководителем Особого отдела самого Ф. Дзержинского, оставив его и председателем ВЧК[313]. Свою креатуру Л. Троцкий продвинуть не смог.

При содействии Ф. Дзержинского особисты достаточно быстро вновь восстановили централизованную систему органов ВЧК в Красной армии и Флоте. Этому способствовало раскрытие Особым отделом ВЧК разветвленной белогвардейской организации в Москве под названием «Национальный центр».

Таким образом, к концу Гражданской войны особые отделы уже во всех отношениях снова подчинялись ВЧК, а военное ведомство довольствовалось лишь некоторыми пунктами Положения об особых отделах ВЧК, позволявшими РВСР, Реввоенсоветам фронтов и армий давать задания особистам и контролировать только их исполнение[314].

Отметим, что объективной предпосылкой разного рода недоразумений и конфликтов являлось, во-первых, ведомственное соперничество, во-вторых, различия у военных и особистов в подходах к достижению и методах реализации общей цели — обеспечения безопасности Вооруженных сил.

Следует также констатировать, что острота и глубина конфликтов усугублялась фактором, который был несомненной реальностью того времени. Ф. Дзержинский и другие руководители ВЧК, опираясь на поддержку со стороны В. Ленина, успешно внедряли в общество мысль о том, что чекисты являются «монополистами» в деле спасения завоеваний революции. И когда шла война, с такой постановкой вопроса спорили, пожалуй, лишь военные, всемерно поддерживаемые главой военного ведомства Л. Троцким.

С такими достаточно сложными взаимоотношениями особисты и армейцы вошли в новый, послевоенный этап развития страны.

Не стало внешнего реального врага, борьба против которого подвигала обе стороны к совместным действиям, уводя на задний план неразрешенные проблемы.

В мирных условиях эти проблемы следовало решать, и решать незамедлительно. Обстановка начавшейся хаотичной демобилизации и сокращения вооруженных сил подталкивала к этому.

У командования и политорганов, также как и у особистов, заметно ослабла база, то ядро, на которое они опирались и в открытых боевых действиях, и в тайных сражениях.

Это были члены большевистской партии, выходцы из рабочих и революционной интеллигенции. Особенно опасным положение стало, когда началась массовая демобилизация старших возрастов. Первоначально считалось, что это не будет распространяться на коммунистов, мобилизованных в годы войны, и на политработников вообще.

Между тем многие члены партии из числа военнослужащих различными путями покидали армию, нарушая опубликованный 6 января 1921 г. в газете «Правда» специальный циркуляр, определявший порядок откомандирования коммунистов. ЦК РКП(б) был вынужден даже направить циркулярную телеграмму, предупреждающую армейских и флотских коммунистов, что будут приняты самые решительные меры к «дезертирам». Эту телеграмму опубликовали в «Правде»[315] и даже объявили специальным приказом РВСР № 322 от 9 февраля 1921 г.

Особисты лишались одного из самых важных своих инструментов — коммунистического осведомления. Циркулярное письмо ЦК РКП(б) от 2 марта 1920 г. утрачивало свой смысл. А ведь в нем прямо говорилось, что «ЦК, во-первых, вменяет в обязанность всем комиссарам и коммунистам, работающим в армии, быть постоянными осведомителями Особотделов. Во-вторых, предлагает всем Политотделам армий и фронтов, а также Политуправлению Республики и крупным партийным организациям для работы в Особотделе командировать наиболее ответственных, испытанных и старых партийных работников»[316].

Таким образом, достаточно масштабный исход коммунистов из армии и флота подрывал оперативную работу особых отделов и отрицательно влиял на их кадровый потенциал.

Падал былой престиж особистов, поскольку командиры и политсостав перестали ощущать реальную отдачу от них. Серьезным ударом по особым отделам явилось Кронштадтское восстание, которое они не смогли предотвратить.

Нечего и говорить о ситуации, сложившейся после выделения в мае 1922 г. Контрразведывательного отдела из Особого и лишения последнего функций борьбы со шпионажем и контрреволюцией. Теперь особисты должны были сосредоточиться на вскрытии и устранении разного рода недостатков в жизнедеятельности войск, на ограждении армии и флота от внутреннего разложения.

Особисты стремительно теряли свою «чекистскость», превращаясь фактически в военно-милицейские органы, к чему всей своей прежней деятельностью не были подготовлены ни ментально, ни профессионально. Отсюда и выявившееся в начале 20-х годов резкое снижение активности особых отделов.

Многие военачальники обратили на это внимание. Командующий войсками Украины и Крыма М. Фрунзе, к примеру, выступая перед особистами, отметил: «Вы думаете, что роль особотделов в армии сыграна, что там нечего делать. Это не так! …но работа осведомления, нужно сказать, была неудовлетворительна до сих пор»[317].

Еще более резко отозвался о послевоенной работе армейских чекистов помощник командующего войсками Петроградского военного округа по политической части Джикия. В своем докладе командующему он указал на нерегулярность информирования командования со стороны особотделов, запоздалость поступления сигналов о неблагополучии в той или иной воинской части, а также на то, что многие сведения не заслуживают доверия[318].

Своему руководителю вторил начальник политотдела 56-й Московской пролетарской дивизии. Он докладывал: «Особый отдел слишком увлекся контролем над частной жизнью отдельных работников, направляя его в сторону политической благонадежности, получения незаконно лишнего фунта хлеба тем или другим лицом комиссарского или командного состава, на состояние политпросветработы и пр. — словом, на те или иные проступки, которые с успехом могут разбирать и устранять другие органы Советской власти, например РКИ, Ревтрибуналы и т. д.»[319]

Можно было бы привести еще много подобных примеров оценки деятельности отделов в начале 20-х годов.

Ясно одно: в послевоенный период командование и политорганы уже не хотели иметь перед собой «карающий меч революции». Они представляли себе Особый отдел в виде информационного аппарата, помогающего им преодолеть трудности нового этапа в строительстве армии и флота, в то же время не вмешивающегося в административно-хозяйственную деятельность.

Отсюда вполне естественное стремление военных если не возглавить, то объединить деятельность всех структур, работающих в армейской и флотской среде: особых отделов, военных трибуналов, прокуратуры, подразделений наркомата Рабоче-крестьянской инспекции.

В конце Гражданской войны зародилась, а затем, уже в мирных условиях, получила развитие практика издания совместных приказов, объявления ведомственными приказами нормативных документов других государственных органов, создания постоянно действующих совещаний и т. д. Безусловно, что все это организовывалось на общереспубликанском уровне, а далее — на уровне руководства ведомств Союза СССР. На местах оставалось лишь неукоснительно и точно исполнять соответствующие указания.

Определились и сферы взаимодействия: обязательное повседневное взаимодействие, определяемое нормативными актами и законодательством, а также эпизодическое, по возникающим вопросам в сфере охраны безопасности войск.

К первой сфере взаимодействия (повседневного) следует отнести:

1. Обеспечение защиты государственной и военной тайны.

И здесь стоит отметить, что первоначально органы ВЧК самостоятельно определяли перечень сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению, как в мирное, так и в военное время[320]. Такие перечни выходили за рамки чисто военных сведений, касались и политико-экономических вопросов. Однако уже с 1924 г. положение изменилось, и теперь непосредственно Реввоенсовет СССР стал определять, что подлежит сохранению в тайне с целью ограждения военных интересов страны[321]. Такой порядок был (и остается) абсолютно правильным. Он, безусловно, устраивал и военные власти, и органы ГПУ — ОГПУ, работающие в армейской среде (особые отделы и подразделения контрразведки), а также обеспечивающие безопасность военной промышленности.

Реввоенсовет СССР, готовя перечни секретных сведений, учитывал и интересы органов госбезопасности. Так, в перечне, утвержденном в апреле 1924 г. заместителем председателя РВС СССР М. Фрунзе, не подлежат оглашению без санкции ОГПУ сведения о поимке шпионов и приведении в исполнение приговоров над ними. Параграф 26 перечня гласил, что секретными являются «сведения, прямо или косвенно относящиеся к оперативной работе органов ОГПУ»[322].

Для защиты секретных сведений командование устанавливало соответствующие режимы и обеспечивало их исполнение на практике. На этой основе особые отделы выявляли «прорехи и бреши», разного рода нарушения и совместно с командованием принимали меры к их устранению.

2. Обеспечение политической надежности войск.

На плечи командования ложилось, в основном, агитационно-пропагандистское воздействие на военнослужащих, политико-воспитательная работа. А особые, контрразведывательные и секретные отделы ВЧК — ОГПУ вели борьбу с попытками контрреволюционной агитации в войсках, подготовкой разного рода антисоветских акций, прежде всего на их ранней, скрытой стадии.

3. Поддержание и укрепление боеготовности соединений и частей Вооруженных сил.

Командование полностью отвечает за укомплектованность воинских частей личным составом, вооружением и техникой, наличие и сохранность материальных средств, содержание в исправном состоянии оружия и техники, за боевую и политическую подготовку войск, поддержание высокого уровня дисциплины и организованности, бдительное несение службы, караулов и т. д.

Особые отделы, в свою очередь, обязаны были вскрывать недостатки в вышеуказанных вопросах, выявлять причины и условия их возникновения.

Исходя из вышеизложенного, можно утверждать, что вскрытие недостатков, неизвестных командованию негативных явлений являлось ключевым компонентом, влиявшим на взаимоотношения органов госбезопасности и командно-политического состава. Особые отделы и иные структуры ВЧК — ОГПУ не являлись инспекторскими, а следовательно, не обязаны были отмечать положительные моменты в жизнедеятельности войск наряду с упущениями и объективными трудностями. Органы госбезопасности в подавляющем большинстве случаев интересовал субъективный, так называемый человеческий фактор — недоработки, упущения, преступные действия со стороны конкретных лиц.

В своем письме В. Менжинскому, в то время заместителю председателя ОГПУ, глава ведомства госбезопасности Ф. Дзержинский прямо указывал, что чекистские сводки «дают одностороннюю картину — сплошную черную — без правильной перспективы…»[323]. Однако дальше констатации данного факта и опасения, что подобная информация вызывает негативное отношение к некоторым аспектам деятельности ОГПУ даже у членов ЦК, каковым, кстати, являлся и нарком по военным делам Л. Троцкий, автор письма не шел. А мы добавим: да и не мог идти. Сама природа спецслужбы, использование ее партийно-политическим руководством страны в 20-30-х годах в качестве инструмента контроля за работой государственных органов, и военных в том числе, приводило к результату, подмеченному Ф. Дзержинским.

Но недовольство командно-политического состава проявлялось, в основном, не из-за того, что чекисты предоставляли негативную информацию и необходимо было принимать в этой связи какие-либо меры. Главное состояло в том, что сотрудники органов госбезопасности зачастую направляли свою информацию по вертикали, основываясь на определенных Центром перечнях срочных донесений, отчетах за соответствующий период.

Понятно, что вышестоящие чекистские инстанции, опираясь на материалы с мест, информировали соответствующие военные инстанции, вплоть до РВС СССР. Отсюда и санкции за допущенные нарушения, упущения по службе и противоправные действия в отношении отдельных ответственных представителей командного и политического состава.

Анализ практики информирования командования, основанной на нормативных актах ВЧК — ОГПУ, позволяет сделать вывод, что уровень информирования был поднят до командования военных округов. Это подчеркивалось, например, в циркулярной телеграмме ВЧК от 2 июля 1921 г.[324] А в ноябре 1922 г. появился совместный приказ РВСР и ГПУ № 2521/471. В нем указывалось: «Обязать начальников Особых отделов периодически, не реже чем каждые две недели, делать личный информационный доклад по политической линии члену соответствующего Реввоенсовета. В случаях поступления сведений о фактах, могущих угрожать значительными осложнениями в воинских частях, начальник Особотдела обязан немедленно ставить в известность РВС…»[325]

Лишь в редких случаях установленный порядок распространялся и на комиссаров дивизий.

Для увязки деятельности командования, политических органов, ВЧК — ОГПУ, военных прокуроров и трибуналов была найдена специальная организационная форма в виде постоянных военно-политических совещаний.

Порядок их образования и функционирования был объявлен совместным приказом РВСР и ГПУ № 447/73 от 20 февраля 1922 г.[326]

В приказе говорилось о цели создания совещаний, под каковой имелось в виду согласование действий и взаимное информирование всех политических учреждений. Выделялись три уровня указанных совещаний: центральное, окружное (или фронтовое) и дивизионное. Председательствовать на совещаниях должны были члены Реввоенсоветов, либо помощники командующих войсками по политической части, либо соответствующие военкомы. Четко определялись члены центрального совещания:

1. Начальник политического управления РВСР;

2. Начальник Особого отдела ОГПУ;

3. Командующий войсками ОСНАЗ;

4. Комиссар штаба Красной армии;

5. Начальник разведывательного управления;

6. Председатель военного трибунала;

7. Начальник военной инспекции наркомата РКИ.

В приказе излагались и конкретные задачи созданного органа: разбор текущих дел, касающихся нескольких учреждений; разрешение возникающих конфликтных ситуаций и недоразумений между политическими учреждениями в округах, корпусах и дивизиях[327].

Указанный приказ действовал до 25 июня 1923 г., когда, с учетом наработанной практики, был издан новый нормативный акт — приказ РВСР № 1411/383, отменивший все ранее действовавшие документы, определявшие работу политсовещаний. Как теперь формулировалась его цель, увидим из приводимого фрагмента приказа: «В целях согласования деятельности всех политических учреждений, взаимной информации о работе отдельных управлений, входящих в состав данного войскового объединения, выработки единой политической линии, совместного осуществления директив высших органов, разрешение конфликтов и недоразумений местного характера между политучреждениями дивизий, корпусов, округов (армий, фронтов, флотов), а также проведения кампании по ликвидации нездоровых явлений и уклонов в жизни Красной армии и Флота…»[328]

Состав участников политсовещания сохранялся тот же, с добавлением военного прокурора и ответственного секретаря Партийной комиссии.

Более детально работа политсовещаний излагалась в инструкции, объявляемой указанным выше приказом[329].

Предполагалось созывать совещание не реже одного раза в месяц для окружного уровня и не реже двух раз — для корпусного и дивизионного. Все принимаемые решения являлись, согласно инструкции, обязательными для исполнения всеми участниками.

В случае, если участники совещания не смогли найти общего решения, протокол направлялся на рассмотрение в вышестоящую структуру, вплоть до Центрального политического совещания.

Вся документация совещаний, прежде всего протоколы, являлась секретной, и ее надлежало хранить лично председателям.

Таким образом, в лице политических совещаний была найдена форма увязки деятельности особых отделов ГПУ — ОГПУ с другими структурами, что положительно сказалось на правовом регулировании их работы, на эффективности мер, принимаемых для устранения разного рода недостатков.

Судя по сохранившимся документам, политические совещания функционировали по крайней мере до конца 1920-х годов.

Ясно, что любые нормативные документы могли определять лишь основу взаимодействия. Многое зависело от личностных отношений конкретных руководителей. В связи с этим следует отметить роль И. Уншлихта.

В августе 1923 г. высшей партийной инстанцией было вынесено решение о перемещении заместителя председателя ГПУ, а фактически руководителя органов госбезопасности того времени, в военное ведомство. Это было сделано явно вопреки желанию самого И. Уншлихта. Достаточно красноречиво об этом говорит его прощальное письменное обращение к коллегам по ОГПУ.

Первоначально его назначили начальником снабжения РККА, а затем заместителем наркома по военным и морским делам и зампредом РВСР с подчинением ему военной разведки, а также поручили курирование всех заграничных контактов по линии РККА и частично военной промышленности. По штабу РККА и аппарату РВСР циркулировали упорные слухи, что по заданию партийных верхов И. Уншлихтом было симулировано резкое расхождение во взглядах с Ф. Дзержинским. Именно это позволило сломить сопротивление Л. Троцкого при переводе заместителя председателя ГПУ на работу в РВС. С первых дней пребывания в новой должности И. Уншлихт начал постепенно выдавливать из центрального аппарата ставленников тогдашнего наркомвоена[330].

Понятно, что из всех членов РВСР И. Уншлихт был наиболее близок чекистам, чего нельзя сказать о военном наркоме Л. Троцком. М. Фрунзе, сменивший последнего, относился к органам госбезопасности нейтрально, уделяя им должное внимание в связи с возникающими вопросами в ходе работы по укреплению Красной армии и Флота.

К. Ворошилов, назначенный после смерти М. Фрунзе главой военного ведомства, воспринимал чекистов, как «неизбежное зло». Еще будучи членом Реввоенсовета Первой конной армии, он добился смещения со своих должностей подряд нескольких начальников особого отдела. Это явствует из доклада Президиуму ВЧК начальника Особого отдела армии Пишулина за январь 1921 г. Он писал в том числе: «В связи со сложившимся положением… между РВС и особотделом прошу срочно вызвать меня в Москву для дачи исчерпывающего материала о Ворошилове»[331]. Пишулин докладывал, что член Реввоенсовета считает сотрудников особого отдела провокаторами, поскольку не верит материалам оперативных разработок по бандитизму в пункте дислокации РВС и штаба армии. Начальник особотдела сделал следующий вывод: «Нетерпящий чрезвычайных органов борьбы т. Ворошилов органически не может допустить того, чтобы Особый отдел Армии округа стал на ноги… В Армии бандитизм не изживается до тех пор, пока существует такая личность, как Ворошилов…»[332] Подогревал обстановку и секретарь К. Ворошилова — Р. Хмельницкий, за которым, как за бывшим офицером, служившим, пусть и короткое время, у А. Деникина, вел наблюдение особый отдел.

Заметим, что Р. Хмельницкий оставался близким К. Ворошилову человеком еще многие годы, не утратив своего влияния на патрона.

Сомнения в правильности действий органов госбезопасности К. Ворошилов проявлял еще не раз[333].

По его указанию, например, заместитель наркома и начальник Политического управления РККА Я. Гамарник подготовил предложения для Политбюро по поводу перелета за границу летчика Вахромеева в 1934 г., после беседы с ним в особом отделе. Казалось бы, частный случай стараниями К. Ворошилова и Я. Гамарника лег в основу решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 26 мая 1934 г., повлиявшего на правовое положение органов ОГПУ в войсках: «Категорически запретить впредь ОО ОГПУ вызывать и допрашивать командиров и красноармейцев без ведома и согласования с комиссаром части»[334].

Этим же постановлением ОГПУ обязывалось довести решение до всех подчиненных особых отделов, объявив его специальным приказом, а также снять с должности и запретить работать в органах госбезопасности начальнику особого отдела авиабригады Еремину и уполномоченному Козловскому.

Указанное решение Политбюро предполагало некую форму контроля со стороны, однако те, кто подписывал документ, хорошо знали, что не в официальных вызовах военнослужащих состоит основная работа особистов.

Ведь эти же члены Политбюро двумя годами раньше настояли на лишении Реввоенсовета СССР, а следовательно и лично К. Ворошилова, давать задания Особому отделу ОГПУ и контролировать ход их исполнения. Это решение было проведено в «советском порядке», т. е. через ЦИК СССР и объявлено приказом ОГПУ № 534/295 от 22 сентября 1931 г.[335]

Более того, в тот же день, когда особистам запретили вызывать красноармейцев и командиров без ведома комиссара, Политбюро постановило усилить контроль со стороны органов госбезопасности за таким важным звеном военного ведомства, фактически руководимого лично К. Ворошиловым, как IV (разведывательное) управление РККА. Начальник Иностранного отдела ОГПУ А. Артузов одновременно назначался первым заместителем начальника Разведупра, контролирующим все аппаратные отделы. ОГПУ обязывалось ужесточить контроль за штатными сотрудниками и агентурой IV управления. Создавалась специальная комиссия с участием представителей Особого и Иностранного отделов ОГПУ для разработки общего плана военной разведки[336].

Поэтому можно лишь с большим допуском считать, что К. Ворошилов, а в его лице и все военное ведомство стали как-то влиять на деятельность особых отделов в связи с обязательным теперь уведомлением комиссаров о вызове военнослужащих. Скорее всего, перелет Вахромеева за границу был лишь поводом в будущем свалить вину за подобные случаи на особистов.

И уже точно ни о каком контроле за деятельностью органов госбезопасности К. Ворошилов даже не вспоминал, к сожалению, в последующие годы, когда развернулись массовые репрессии в Красной армии. Совершенно справедливо указывал известный военный историк О. Сувениров, что большинство репрессированных командиров и политработников подверглись аресту с санкции наркома обороны, Маршала Советского Союза К. Ворошилова[337]. Так он применял на практике «контрольные» функции, которых добился в мае 1934 г.

Исходя из изложенного, можно утверждать: К. Ворошилов выстраивал взаимоотношения своего ведомства с органами ВЧК — ОГПУ исходя из личных пристрастий и в духе своих официальных выступлений о благополучном положении в РККА и на Флоте. Контроль со стороны другого государственного органа за Вооруженными силами он считал, мягко говоря, малоэффективным и мелочным.

При этом не надо забывать и того факта, что К. Ворошилов с января 1926 г. являлся членом Политбюро ЦК ВКП(б), а председатель ОГПУ Ф. Дзержинский и сменивший его В. Менжинский никогда не поднимались на самую высшую ступеньку партийной лестницы.

Все вышесказанное дает основание сделать следующие выводы:

1. Изменение внешней и внутриполитической обстановки после окончания Гражданской войны, сокращение и демобилизация Красной армии, введение новой экономической политики, со всеми вытекающими из этого последствиями, обусловили необходимость изменения игрового положения и статуса органов госбезопасности в целом и их подразделений, работающих в войсках, в частности.

На основе решений IX съезда Совета и партийных инстанций была упразднена ВЧК и на ее основе создано Государственное политическое управление при НКВД.

В ходе реформы предполагалось:

а) ликвидировать внесудебные полномочия органов госбезопасности;

б) ограничить поле их деятельности только политическими преступлениями.

Дальнейший ход событий показал, что реализовать задуманное на практике удалось далеко не во всем. В течение 20-х годов партийно-государственное руководство страны вновь и вновь наделяло ГПУ — ОГПУ дополнительными полномочиями, расширяло круг решаемых им задач. Привычка к управлению с использованием репрессивных мер оказалась достаточно устойчивой.

2. Высший орган государственной власти в лице ВЦИКа, основываясь на решениях Политбюро ЦК РКП(б), утвердил Положение о ГПУ, а в его развитие — соответствующие Положения об особых и транспортных отделах, выделив таким образом ключевые подразделения органов госбезопасности. В основе такого выделения — сферы применения их усилий (Вооруженные силы и транспортная система страны соответственно).

Кроме того, особые отделы отвечали за борьбу со шпионажем и политическую охрану границ, чего не делали другие органы госбезопасности.

3. Вместе с тем Коллегия ГПУ, при личном участии Ф.Дзержинского, в мае 1922 г. приняла решение резко изменить задачи особых отделов, даже не получив формального одобрения законодателя (ВЦИК). В результате выделения из особых отделов линии контрразведки и борьбы с контрреволюционными проявлениями, особые отделы превратились, по сути, в военно-милицейские структуры, занятые борьбой с хозяйственными преступлениями и разного рода недостатками в войсках. Одновременно они лишались права арестов и ведения предварительного следствия.

4. Перепрофилирование особых отделов, ограничение их деятельности лишь рамками воинских частей и учреждений с неизбежностью вело к расширению и углублению конфликтного взаимодействия с командованием, политорганами, военной прокуратурой и трибуналами. Одной из организационных мер, направленных на устранение возникающих противоречий, явилось создание по инициативе Политуправления РВСР постоянно действующих политических совещаний. В них участвовали представители военной прокуратуры, трибуналов, аппаратов.

5. Принятие Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов, создание военной прокуратуры, активизация надзора за дознанием, а позднее следствием в особых органах ГПУ способствовало укреплению законности в деятельности последних. Однако «генетическая» память времен Гражданской войны, когда особые отделы функционировали во многом бесконтрольно, применяя методы подавления и репрессий, вплоть до применения высшей меры наказания, сказывалась на взаимоотношениях чекистов с надзирающими структурами. Даже Ф. Дзержинский, не говоря уже о его подчиненных из особых отделов, воспринимал прокурорский надзор как ненужную процедуру. Особенно характерным было такое положение для первой половины 20-х годов. Далее просматривается процесс обоюдного стремления к урегулированию вопросов взаимодействия в правоприменительной практике.

При этом следует отметить, что в основе многих конфликтных ситуаций лежали достаточно расплывчатые определения многих преступлений, включая и контрреволюционные, подчас противоречивые решения высших партийно-государственных органов, слабая правовая подготовка как сотрудников особых отделов, так и части прокурорских работников.

В целом имела место не борьба за законность (пусть и революционную), не защита интересов отдельных военнослужащих, попавших в сферу деятельности органов госбезопасности, а, скорее, межведомственная борьба, стремление расширить и углубить свое влияние за счет других государственных органов.

6. В послевоенный период, когда не стало для Красной армии и Флота реально действующего противника, когда усилилось влияние на Вооруженные силы процессов, происходивших «вне стен казарм», прежде всего внутрипартийной борьбы, «крестьянских настроений» (нажим на село в ходе хлебозаготовок, а потом и коллективизации), партийно-государственное руководство с всевозрастающей настойчивостью использовало особые отделы и другие органы ГПУ — ОГПУ как инструмент контроля за военными. Главное, чего боялись «верхи», — это ситуации, когда Красная армия могла бы из объекта управления превратиться в самостоятельный субъект политического действия и стала бы диктовать свою волю при решении важнейших вопросов. Поэтому, если предельно кратко определить правовое положение и статус органов госбезопасности в войсках, то можно утверждать, что они являлись по сути своей одним из аппаратов контроля за армией и флотом со стороны правящей большевистской партии в лице ее ЦК, Политбюро, а с начала 30-х годов — фактически лично И. Сталина. Руководство ГПУ — ОГПУ лишь транслировало установки высших партийных органов, дополняя и детализируя их, но без права корректировки.

К концу Гражданской войны особые отделы подошли достаточно мощной, разветвленной, но строго централизованной системой, способной решать самостоятельно практически любые задачи, стоящие перед ВЧК в целом.

Согласно данным организационного отчета ВЧК, подготовленного и изданного в декабре 1921 г., особые отделы имелись во всех дивизиях, армиях и фронтах, в созданных к тому времени военных округах, в подавляющем большинстве Губернских чрезвычайных комиссий[338].

Единство и жесткая вертикальная подчиненность устанавливались непросто и заняли практически весь 1920 г. Поворотным пунктом на пути к такой системе явился Первый Всероссийский съезд особых отделов фронтов и армий, проходивший в Москве в конце декабря 1919 г.

Решения съезда в декабре 1919 — январе 1920 гг. были реализованы в виде приказов, инструкций, циркулярных писем и типовых штатных расписаний. Всего на местах получили из центра 14 руководящих документов, которые в совокупности составили единую правовую базу, обеспечивающую организацию и функционирование чекистских аппаратов в войсках.

Наиболее важной являлась «Инструкция Особого отдела ВЧК особым отделам фронтов и армий»[339]. В ней четко были прописаны стоящие перед отделами задачи: борьба с контрреволюцией в войсках и учреждениях Красной армии; раскрытие, предупреждение и пресечение работы шпионских организаций как осведомительного, так и вредительского характера; организация закордонной агентуры по выявлению контрреволюционных организаций, засылающих шпионов на территорию Советской Республики и пр.[340]

Большая часть Инструкции посвящалась организационным вопросам. Для нашего исследования принципиально важным является пятый параграф. В нем сказано: «Особотделы представляют собой военную организацию с централизованным управлением, во всех отношениях непосредственно подчиненную ВЧК, а в оперативном отношении Реввоенсовету Республики в пределах даваемых им заданий и контроля за выполнением последних»[341].

Систему особых отделов составляли: ОО ВЧК, соответствующие отделы фронтов, армий, особые отделения и пункты, а также особотделы губернских ЧК.

Раздел четвертый Инструкции был абсолютно новаторским: в нем впервые были зафиксированы права Особого отдела ВЧК и его начальника. ОО ВЧК, согласно Инструкции, мог самостоятельно организовывать фронтовые, армейские и губернские аппараты, определять. районы их деятельности, руководить работой, ревизовать и инспектировать их деятельность, назначать и увольнять руководителей всех рангов и рядовой состав, распределять отпущенные ВЧК кредиты.

Относительно начальника Особого отдела указывалось, что он назначается ВЧК по согласованию с РВСР. В его обязанности входило утверждение инструкций по всем оперативным и административно-организационным вопросам, а также сметных предложений и финансовых отчетов[342].

Подводя итоги работы съезда в сфере организационного строительства, можно констатировать следующее.

1. Было закреплено положение о том, что особые отделы являются централизованной системой, руководимой из единого центра.

2. Контрразведывательная функция перешла целиком в органы государственной безопасности — в лице ВЧК, а военные власти потеряли контроль за работой чекистов в Красной армии и на Флоте.

3. Особые отделы стали более управляемой, а значит — более эффективно работающей подсистемой Всероссийской ЧК.

Большое значение имело обращение участников съезда в ЦК РКП(б) с просьбой обязать Политуправление РВСР, а также московскую и петроградскую партийные организации «делегировать наиболее ответственных, испытанных и старых партийных работников на работу в особые отделы»[343].

Уже 5 января 1920 г. И. Павлуновский доложил о решениях съезда на заседании организационного бюро ЦК РКП(б), и текст указанного выше обращения практически в неизменном виде включили в постановление.

Стремительное усиление роли и значения Особого отдела в конце 1919 — начале 1920 гг. вызвало негативную реакцию у отдельных членов коллегии ВЧК. Это проявилось еще на стадии подготовки к съезду. Первоначально предполагалось пригласить на него и заведующих особыми отделами губернских ЧК, поскольку, согласно разработанной инструкции, они подчинялись напрямую центру. Этому воспротивился заместитель председателя ВЧК И. Ксенофонтов. Он выступал за укрепление губернских чрезвычайных комиссий путем полного подчинения им местных особых отделов. При этом Ксенофонтов и те, кто его поддерживал в аппарате ВЧК, опирались на решения по вопросу о советском строительстве созванного в первой декаде декабря 1919 г. VII Всероссийского съезда Советов.

Как известно, с основным докладом от организационной секции съезда выступил Т. Сапронов. Основываясь на тезисах, разработанных VIII партконференцией, он настаивал на устранении жесткой централизации по линии ведомств и на объединении всей работы на местах исполкомами губернских советов[344]. Эту идею поддержали в своих докладах на съезде В. Ленин, М. Калинин, Л. Троцкий. Последний даже издал специальный приказ РВСР, где говорилось, что, отражая волю партии, «окружным, губернским и уездным военным комиссариатам надлежит в своей повседневной работе плотнее примкнуть к местным советским учреждениям…»[345].

Придерживаясь аналогичных взглядов, И. Ксенофотов настоял на необходимости провести съезд представителей особых отделов фронтов и армий, а проблемы аналогичных губернских органов рассмотреть на очередной конференции чрезвычайных комиссий, созыв которой планировался на февраль 1920 г.

Руководители ОО ВЧК (Павлуновский и Ягода) были настроены отстаивать на созываемой конференции целесообразность сохранения вертикальной подчиненности своих территориальных аппаратов. В связи с этим уже 4 января 1920 г. было подготовлено и разослано циркулярное письмо в особые отделы ГубЧК, где их начальникам предлагалось прибыть в Москву за два дня до открытия конференции и представить доклады по нижеследующим вопросам: о желательной организации, штатах и порядке финансирования отделов; существующих и желательных взаимоотношениях с ГубЧК, а также условиях работы[346]. Из текста письма ясно, что предполагалось активно поработать с подчиненными и выйти на конференцию с консолидированным мнением, в противовес позиции И. Ксенофонтова.

Пытаясь склонить на свою сторону председателя ВЧК, особисты представили ему 31 января организационный доклад, в котором отмечалась отлаженность механизма управления местными органами[347]. Доклад готовился Г. Ягодой при содействии В. Менжинского, фактически выполнявшего обязанности заместителя председателя ОО ВЧК и являвшегося еще большим, чем его предшественник И. Павлуновский, сторонником единой и централизованной системы особых отделов.

Однако Ф. Дзержинский в своей речи при открытии IV конференции 3 февраля 1920 г. лишь констатировал факт наличия противоречий во взаимоотношениях губернских особых отделов с руководством и другими подразделениями ГубЧК[348].

С учетом того, что председательствовал на конференции И. Ксенофонтов, а подавляющее большинство участников являлись председателями губернских чрезвычайных комиссий, содержание итоговых документов было в их пользу.

В отличие от «Положения об особых отделах ГубЧК», принятого на III конференции, новый основополагающий документ предусматривал назначение начальника особого отдела коллегией ГубЧК, а за ОО ВЧК осталось лишь утверждение данного решения[349]. Санкции ОО ВЧК на увольнение начальника особого отдела теперь не требовалось. Коллегии ГубЧК предоставлялось право контроля всей деятельности особого отдела, а также расходования финансовых средств по гласным и секретным кредитам.

Вместе с тем, представителям ОО ВЧК удалось отстоять непосредственную подчиненность центру губернских особых отделов в руководственном и организационном отношении[350].

Результаты работы IV конференции губернских чрезвычайных комиссий не удовлетворили обоснованных претензий армейских чекистов. Назначенный 1 февраля 1920 г. заместителем председателя Особого отдела ВЧК, а с учетом загруженности Ф. Дзержинского ставший фактически руководителем отдела В. Менжинский полностью разделял мнение Г. Ягоды о том, что подчиненный им аппарат всего за несколько месяцев стал самым эффективным в системе ВЧК. Он действительно мог теперь управлять местными органами, обеспечивать реализацию задач, вытекающих из условий военного времени. Как никто другой, особисты понимали скоротечность «передышки», прогнозировали предстоящее столкновение с Польшей и необходимость добивать белые армии на юге страны. Еще предстояло изгнать белогвардейцев и японских интервентов с Дальнего Востока.

Выступая на конференции, Дзержинский явно недооценил реальную ситуацию, когда заявил о необходимости переключить внимание органов ВЧК на экономическую жизнь и, в частности, на транспорт, а особистам сконцентрироваться на обеспечении трудовых армий[351].

Знаковым явлением в противостоянии особистского руководства с ведущими членами президиума (И. Ксенофонтовым и М. Лацисом) стала попытка ввести в действие разработанное в ОО ВЧК «Положение об окружных особых отделах»[352].

В случае его применения на практике роль губернских чрезвычайных комиссий была бы существенно подорвана, они превратились бы во вспомогательный орган, выполняющий задания окружных особотделов.

Такая перспектива не устраивала членов президиума ВЧК. Назревал раскол Всероссийской ЧК на ВЧК как таковую и самостоятельный Особый отдел. Учитывая критический настрой к существованию чрезвычайных комиссий в партийной среде, в том числе и среди некоторых влиятельных деятелей в ВКП(б), мог вообще вновь возникнуть вопрос о ликвидации ВЧК.

Получив соответствующую информацию, Ф. Дзержинский написал личное письмо своему заместителю по Особому отделу ВЧК. Глубина конфликта и серьезная озабоченность складывающейся в этой связи ситуацией видна из следующих строк письма: «Чувствую, что с моим долгим пребыванием в Харькове между Вами (Особым отделом) и президиумом ВЧК пробегает все более черная кошка. Этому необходимо противодействовать в интересах дела. Если бы необходимость существования ЧК сознавалась партией и рабочими так же, как необходимость, скажем, органов снабжения, тогда можно было бы позволить роскошь расчленения одного целого ВЧК на ведомственные органы… Вячеслав Рудольфович, Вы должны стать патриотом ВЧК как единого боевого органа и не проводить линии обособления…»[353]

Председатель ВЧК высказал в указанном письме свой концептуальный подход к организационному строительству чекистских органов: борьба с контрреволюцией и шпионажем должна быть сосредоточена в едином органе, а отделы ВЧК — это дополняющие друг друга части целого.

Для приглушения конфликта Ф. Дзержинский полагал необходимым ликвидировать президиум ВЧК, а В. Менжинского ввести в коллегию ВЧК[354].

По предложению председателя ВЧК состоялось принятие решения ЦК РКП(б), а затем был подписан совместный с РВСР приказ о назначении В. Менжинского начальником Особого отдела ВЧК[355].

В период кратковременного пребывания в Москве перед отъездом на Западный фронт Ф. Дзержинский рекомендовал выделить для систематических докладов в ЦК РКП(б) о наиболее важных делах от коллегии ВЧК именно начальника Особого отдела[356].

Восприняв критику и учтя принятые решения, особисты прекратили попытки противопоставления другим подразделениям ВЧК и избрали объединительную тактику, но с явным доминированием своих кадров. Действия В. Менжинского и Г. Ягоды осенью и зимой 1920 г. получили в литературе название «четвертого организационного периода ВЧК»[357].

С окончанием Советско-польской войны и приближением завершения войны Гражданской, роль Красной армии в защите страны уменьшалась, зато роль органов госбезопасности, и контрразведки в частности, наоборот, возрастала. Это требовало дальнейшего совершенствования аппарата борьбы с контрреволюцией и шпионажем.

На основании постановления Совета труда и обороны от 24 ноября 1920 г. охрана всех границ РСФСР была возложена на Особый отдел ВЧК[358].

Отдел стал ведать всеми пограничными вопросами, но главное внимание сосредоточил на закордонной работе, принятии мер по недопущению проникновения в страну разведчиков и диверсантов противника, борьбе с контрабандой. Для решения этих задач в структуре ОО ВЧК функционировало пограничное отделение.

Получает дальнейшее развитие политическая разведка и внешняя контрразведка. Иностранное осведомительное бюро было преобразовано в отделение, а затем и в отдел, организационно входивший в состав Особого отдела[359], что подчеркивало его основную задачу — выявлять замыслы иностранных и эмигрантских спецслужб и тем самым способствовать контрразведывательной работе.

Практика показала, что работа агентурной разведки разных стран имеет свои особенности. Поэтому было принято решение о создании в рамках Особого отдела ВЧК специальных отделений (13-е — разведки Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши и Румынии; 14-е — восточное; 15-е — разведки стран Антанты). Кроме того, были сформированы спецотделения по борьбе с контрреволюцией в армии и по работе среди бывших офицеров[360].

В начале ноября 1920 года под руководством Ф. Дзержинского состоялось заседание коллегии ВЧК, на котором рассматривался вопрос о слиянии параллельных отделов ВЧК и Особого отдела ВЧК Члены Коллегии постановили: «Объединить административные отделы и управления делами»[361].

Что касается секретно-оперативного отдела ВЧК и оперода Особого отдела, то для дальнейшей проработки процесса возможного слияния создавалась специальная комиссия в составе двух особистов — В. Менжинского и А. Артузова — и начальника СОО ВЧК Т. Самсонова.

Основные руководящие посты в управлении делами и в созданном 20 декабря 1920 г. административно-организационном управлении ВЧК заняли особисты[362].

В этот же день Ф. Дзержинский подписал приказ об организации на базе иностранного отделения Особого отдела самостоятельного Иностранного отдела ВЧК[363]. Однако, согласно приказу, ИНО ВЧК был подчинен В. Менжинскому — тогда начальнику Особого отдела ВЧК.

Завершение реорганизации центрального аппарата ВЧК относится к 14 января 1921 г., когда было создано секретно-оперативное управление[364]. Основными его подразделениями стали Особый, Оперативный и Секретный отделы. Возглавил управление В. Менжинский.

В сфере контрразведки головным подразделением остался Особый отдел, который вырабатывал стратегию борьбы со шпионажем, планировал и осуществлял контрразведывательные операции, накапливал и обрабатывал в этих целях информацию, добытую, в том числе, другими отделами.

Принимались меры и по реорганизации особых отделов на местах. Исходя из наличия договора между РСФСР и Украиной об объединении военных усилий, ВЧК, к примеру, озаботилась организационным строительством особых отделов на Украине после завершения Гражданской войны. 24 декабря 1920 г. был издан соответствующий приказ за подписью Ф. Дзержинского. Он гласил, что для объединения борьбы со шпионажем, контрреволюцией, атаманщиной и бандитизмом в войсковых частях и военных учреждениях при Цупчрезвычкоме Украины создается Особый отдел с подчинением ему всех особых отделов, находящихся на ее территории, а также в Крыму[365]. Начальником Особого отдела и одновременно заместителем начальника Цупчрезвычкома Украины назначался Г. Евдокимов. При Киевском и Харьковском военных округах формировались окружные особые отделы с непосредственным подчинением Особому отделу Цупчрезвычкома. На него же замыкались аппараты пограничных особых отделов[366].

Несмотря на то что Ф. Дзержинский подписал указанный выше приказ, он уже на следующий день направил своему ближайшему сподвижнику и единомышленнику, начальнику Цупчрезвычкома В. Манцеву достаточно любопытное письмо, исключительно важное для понимания последующих организационных решений. Процитируем некоторые фрагменты из него. «Ужасно туго идет объединение: товарищи все друг друга „лучше“ — особотделисты и вечекисты, — писал председатель ВЧК, — а если объединения не производить — упразднят нас быстрее, чем это нужно. Сейчас положение таково, что какой-нибудь инцидент, даже мелкий, может вызвать крупные последствия… Злюсь на себя, что в связи с некоторыми перипетиями сам я расхлябался и несколько нервничаю… Я боюсь, что особое существование ЧК и особых отделов при отсутствии внешних фронтов доведет до драки и упадка. По-моему, в конечном счете, особых отделов не должно быть»[367].

Анализ приведенных соображений председателя ВЧК и письма в целом позволяет утверждать следующее: во-первых, с окончанием войны, явным снижением угрозы существованию Советской власти в «верхах» партийно-государственного руководства, среди глав ведомств и партийных организаций на местах циркулировали идеи если не об упразднении ВЧК, то уж однозначно о резком сокращении ее полномочий, лишении права на внесудебные решения; во-вторых, система особых отделов представлялась и реально была наиболее организованной и боеспособной в области борьбы со шпионажем и контрреволюцией. Поэтому руководящее ядро особистов претендовало на главенствующее положение в органах госбезопасности. В свою очередь Ф. Дзержинский — основатель и бессменный председатель ВЧК — радел за губернские чрезвычайные комиссии, действующие под политическим контролем соответствующих комитетов большевистской партии. Он отдавал себе отчет в том, что только одна задача, решаемая ВЧК, не вызывала сомнения ни у кого — это борьба со шпионажем и контрреволюционными организациями. А здесь, несомненно, большой авторитет был у особых отделов. Достаточно напомнить, что именно особистами был вскрыт и ликвидирован исключительно опасный для Советской власти «Национальный центр» и его добровольческая армия[368]. Можно добавить к этому и раскрытие главной резидентуры польской разведки в 1920 г.[369] Подобных успехов у чекистов не было за весь период Гражданской войны.

Вопреки логике военного строительства в мирных условиях — переходу Красной армии на военно-окружную систему, Ф. Дзержинский категорически высказался против создания соответствующих органов госбезопасности. «Никаких окружных особых отделов, — настаивал он в письме В. Манцеву. — Если нужно (подчеркнуто Ф. Дзержинским — А. З.), при окрвоенкоматах могут быть уполномоченные… Каждая губчека имеет там, где нужно, свой особый отдел»[370].

Мы недаром так подробно рассматриваем данное письмо. Именно к концу 1920 г. у председателя ВЧК окончательно укрепилась мысль о ликвидации особых отделов либо, как минимум, о резком изменении их задач, сужении полномочий. Именно к этому он призывал В. Манцева, которого видел единственно возможным своим преемником в ВЧК, о чем прямо указал в анализируемом документе[371].

В предыдущем параграфе уже говорилось о реформировании органов госбезопасности в начале 1922 г., когда постановлением ВЦИК от 6 февраля ВЧК упразднялась, а на ее базе создавалась новая государственная структура — ГПУ при НКВД РСФСР.

В «Положении о ГПУ» указывалось, что, для осуществления возложенных на него задач, на местах образовывались губернские и областные отделы, а также «особые отделы ГПУ фронтов, военных округов и армий, особые отделения дивизий и охраны границ»[372]. Как видим, идеи Ф. Дзержинского не были поддержаны его тогдашними ближайшими соратниками. Проект Положения разрабатывали заместитель председателя ВЧК И. Уншлихт, начальник Секретно-оперативного управления В. Менжинский и его заместитель по Особому отделу Г. Ягода. Больше того, они настояли и на утверждении ВЦИКом «Положения об особых отделах Госполитуправления», в котором задача по борьбе с контрреволюцией ограничивалась рамками Красной армии и Флота, а вот выявление и пресечение шпионской деятельности распространялось на всю территорию страны, закрепляя тем самым за особыми отделами статус одного из главных (если не главного) подразделений ГПУ. Вопреки мнению Ф.Дзержинского предусматривались в Положении и особые отделы военных округов.

Разработка и утверждение упомянутых выше важнейших для органов госбезопасности документов происходили во время отсутствия Ф. Дзержинского в Москве. Он в это время находился в Сибири и решал, конечно же, тоже важный продовольственный вопрос[373]. Изучая соответствующую литературу, опубликованные и еще хранящиеся в архивах материалы, мы не смогли найти хотя бы упоминание, что он телеграммами либо переговорами по прямому проводу хоть как-то пытался влиять на ход событий по проведению в жизнь своих идей в отношении особых отделов. В чем же дело? Ответом на этот вопрос может быть только одно: внутренне он уже переключился на решение экономических проблем, пытаясь инициировать соответствующие решения ЦК партии. Транспорт, продовольствие, состояние производства металлов, борьба со взяточничеством и т. д. все больше занимают его мысли и время. А перманентные стычки с наркоматом юстиции и внутриведомственная борьба, расхождения во взглядах с представителями чекистского ядра в лице И. Уншлихта, В. Менжинского и Г. Ягоды, психологическая усталость от необходимости личного принятия решений о самых жестких репрессивных мерах в годы войны и даже после ее окончания не способствовали его активной включенности в сферу деятельности госбезопасности. Ф. Дзержинский, по нашему мнению, в начале 20-х годов явно хотел снять с себя мундир «социалистического жандарма».

Для этого была еще одна весомая причина. Отъезд Ф. Дзержинского в Сибирь в достаточно сложное для ВЧК время реформирования можно рассматривать как демарш. Ведь именно по вопросу о компетенции и статусе ВЧК он впервые начиная с Гражданской войны потерял безоговорочную поддержку В. Ленина. Вспомним упоминавшуюся ранее записку председателя СНК Л. Каменеву от 29 ноября 1921 г.: «Т. Каменев! Я ближе к Вам, чем к Дзержинскому. Советую Вам не уступать и внести в Политбюро. Тогда отстоим maximum из максимумов. На НКЮ возложим еще ответственность за недонесение Политбюро (или Совнаркому) директив и неправильностей ВЧК»[374].

Эта записка имеет прямое отношение к рассмотрению проектов реорганизации ВЧК, представленных Ф. Дзержинским и членом Политбюро Л. Каменевым.

С учетом вышесказанного, можно уверенно предположить, что параллельно изучался вопрос и о кандидатуре председателя ГПУ при НКВД. Наркомом внутренних дел с марта 1919 г. являлся Ф. Дзержинский, а в проекте постановления, представленного в Политбюро наркомом юстиции Д. Курским, предусматривалась возможность замещения должности председателя ГПУ специально назначаемым заместителем НКВД[375], и, вне всякого сомнения, этим должностным лицом мог стать И. Уншлихт, к тому времени реально участвовавший в подготовке и проведении реформы. Этот вопрос мог разрешиться на заседании Политбюро ЦК 2 февраля 1922 г., где подлежало утверждению положение о реорганизации ВЧК И. Уншлихт обратился к В. Ленину со специальным письмом, просил присутствия его на заседании. Однако, ввиду болезни, председатель СНК не смог принять участие в совещании и вообще уехал из Москвы до 9 марта[376].

Известно, как В. Ленин тщательно прорабатывал даже второстепенные вопросы, связанные с Генуэзской конференцией, и торопил своих соратников реформировать ВЧК до ее начала. С учетом того факта, что Ф. Дзержинский для западного мира являлся символом «красного террора» и вообще репрессивной политики ВЧК, В. Ленин вполне мог стоять за замену его на И. Уншлихта в качестве преемника на посту председателя ВЧК, но уже в Государственном политическом управлении при НКВД. Болезнь В. Ленина не позволила ему присутствовать на ряде важных заседаний Политбюро, и достаточно близкие отношения И. Сталина и Л. Каменева с Ф. Дзержинским решили вопрос о назначении в пользу последнего.

Наиболее активно велась борьба с особыми отделами на Украине. К тому были определенные основания: во-первых, во главе чекистских органов на Украине стоял ближайший соратник Председателя ВЧК и первый претендент на этот пост В. Манцев. Он однозначно придерживался мнения своего руководителя о целесообразности сворачивания деятельности особых отделов, значительного сужения их полномочий. Во-вторых, именно на Украине особые отделы работали наиболее результативно. Взять хотя бы успешную операцию «Д-39», в результате которой на советскую территорию удалось вывести опасного противника Советской власти — атамана Ю. Тютюника. В-третьих, особисты вместе с войсками активно участвовали в борьбе с бандитизмом, весьма широко распространенным на Украине. Отсюда и авторитет особых отделов как у командования войск, так и у местного партийно-советского аппарата. Возглавлял все особые отделы на Украине известный к тому времени чекист Е. Евдокимов, награжденный за свои оперативные успехи двумя орденами Красного Знамени.

А чрезвычайные комиссии, прежде всего губернские, оставались как бы на втором месте, что не соответствовало общей стратегии развития органов госбезопасности при переходе от войны к миру.

Нет сомнения, что губернские ЧК должны были занять доминирующее положение в общей системе местных органов госбезопасности. В этом мысль Ф. Дзержинского и В. Манцева являлась абсолютно правильной, однако методы и темпы ее реализации не учитывали во всей полноте особенностей переходного состояния страны и армии. Война закончилась, но сохранялась еще реальная угроза нового военного противостояния, новой агрессии извне. Особистские аппараты требовалось сохранить в полной готовности к немедленному реагированию на обострение обстановки. Кроме того, не следует сбрасывать со счетов психологические аспекты — привычку особистов к приоритетности их деятельности перед другими аппаратами, устоявшееся мнение о более высокой профессиональной компетентности, что во многом соответствовало действительности.

В этом ключе объяснял ситуацию в организационной сфере один из руководителей ГПУ Украины и, что немаловажно, бывший особист И. Блат.

Выступая в начале ноября 1922 г. на Первом Всеукраинском съезде руководителей особых органов, он развернул свою аргументацию и высказал следующие утверждения:

1. В период Гражданской войны особые отделы боролись с контрреволюционными проявлениями и шпионажем не только в войсках, но и во фронтовом тылу. Передвигаясь с наступающими частями Красной армии, они входили в районы, где не было чекистских органов либо наспех созданные ЧК не могли развернуть свою работу. В таких условиях особые отделы делали упор на борьбу с активными контрреволюционными группами и агентурой, оставленной белыми спецслужбами в прифронтовой полосе. Применялся метод «хирургического отсечения враждебных элементов», репрессии, а над созданием агентурно-осведомительного аппарата никто не задумывался[377]. Аналогичная ситуация сохранилась и в период активной борьбы с бандитизмом.

2. При переходе армии на казарменное положение, установление твердой дислокации и с учетом изменения тактики разведывательно-подрывной деятельности противника возникла насущная необходимость как можно более тесной увязки работы губернских ЧК и особых отделов, обслуживающих воинские части на территории губернии.

По словам И. Блата, на практике их деятельность первоначально пошла по наиболее оптимальному пути — пути определения «старшего оперативного начальника» в той или иной губернии с правом давать задания всем органам ГПУ на курируемой им территории, а также контролировать ход их выполнения[378].

Однако руководители губернских ЧК хорошо помнили свое подчиненное положение в период войны. Поэтому «гражданские органы ЧК начинают вести усиленную кампанию против гегемонии особых отделов». Эти настроения, как уже отмечалось, полностью разделял и поддерживал глава украинского ГПУ В. Манцев.

Меры, принимаемые в отношении особистов, достаточно откровенно изложены в подписанном им отчете ГПУ Украины за первое полугодие 1922 г. В документе специально выделен подраздел «Вопрос о реорганизации особых отделов». Приведем один из фрагментов текста: «…B целях создания единого чекистского органа, с начала 1922 г. ВУЧК начинает борьбу за реорганизацию погранохраны, одновременно — за упразднение особых отделов округов и подчинение дивизионных особотделений непосредственно губотделам. ВЧК неоднократно отклоняла разрешение этого вопроса, считая его несвоевременным»[379].

Обратим внимание на наиболее существенное в процитированном тексте. Во-первых, употреблен термин «борьба», что позволяет нам оценить степень накала страстей в конфликтной ситуации. Во-вторых, налицо радикализм в решении насущной организационной задачи — полной ликвидации особых отделов округов. Понятно, что авторы отчета даже не принимали во внимание абсолютно правильную увязку построения особых отделов с системой военного управления, в основе которой лежала жесткая вертикальная подчиненность. В-третьих, особые отделения дивизий предполагалось подчинить соответствующим губернским отделам ГПУ, хотя воинские части дивизий могли дислоцироваться на территории нескольких губерний, и это предопределяло распределение усилий особистов, совместную работу с несколькими губотделами. И, наконец, в-четвертых, чекистское руководство в Москве неоднократно отклоняло «новации» Украинского ГПУ. Персонально это были прежде всего В. Менжинский и Г. Ягода.

Несмотря на это, В. Манцев и его единомышленники шаг за шагом реализовывали свои намерения. Примером этому могут служить результаты чистки кадрового состава чекистских органов Украины. Согласно данным, приведенным в указанном выше отчете, из особых отделов Харьковского и Киевского военных округов было уволено 863 сотрудника, а из 12 губернских чрезвычайных комиссий и 4 окружных транспортных органов суммарно 1315[380].

Ф. Дзержинский был явно удовлетворен деятельностью B. Манцева и, опираясь на украинский опыт, продолжил «наступление» на особистов.

6 мая 1922 г. он организует заседание членов Коллегии ГПУ и некоторых полномочных представителей ГПУ в регионах[381]. На повестку дня выносятся три вопроса: 1. О направлении дальнейшей работы ГПУ. Докладчик И. Уншлихт; 2. О материальном положении ГПУ. И снова докладчик И. Уншлихт; 3. О реорганизации Особых отделов. По данному вопросу выступал Ф. Дзержинский, и это следует подчеркнуть в русле исследуемой проблемы[382]. Ведь нет ничего важнее для первого лица любого ведомства, как определить перспективы и направления работы. Крайне важно это было в условиях начала реализации новой экономической политики и вызванных этим негативных явлений, среди которых «демобилизационные настроения», падение дисциплины и исполнительности, тяжелое материальное положение сотрудников и т. д.

И в этой обстановке Ф. Дзержинский посчитал для себя наиболее важным выступить лишь по реорганизации особых отделов. При этом он не мог не отдавать себе отчета в том, что задуманная реорганизация неминуемо приведет к нарушению основополагающего, утвержденного высшим органом государственной власти нормативного акта — «Положения об особых отделах Госполитуправления».

Что же произошло на заседании? Если по первым двум вопросам разброса мнений не наблюдалось и были выработаны конкретные решения, то по реорганизации особых отделов пришлось создать комиссию в составе В. Манцева, C. Мессинга (члена Коллегии ГПУ и руководителя полномочного представительства ГПУ в ЛВО) и Г. Ягоды.

Создавать комиссию потребовалось из-за того, что при голосовании по вопросу о реорганизации особых отделов мнения присутствовавших разделились поровну. Это явствует из обнаруженного нами уникального для оценки ситуации и единственного в своем роде документа того времени. Секретарь Коллегии ГПУ Р. Езерская-Вольф, вопреки сложившемуся порядку фиксации решений, записала на отдельном листке результаты голосования, т. к. сама процедура голосования применялась крайне редко[383].

Из записи Р. Езерской-Вольф следует, что за реорганизацию особых отделов по замыслу Ф. Дзержинского проголосовали следующие участники заседания: В. Манцев, И. Уншлихт, С. Мессинг, Т. Самсонов (начальник Секретного отдела), Н. Рославец (заместитель начальника Административно-организационного управления ГПУ Украины), Г. Благонравов (начальник транспортного отдела), М. Дейг (председатель Одесской ГубЧК) и С. Реденс (начальник Административно-организационного управления ГПУ). Итого — 8 человек. Причем двое из них не являлись ни членами Коллегии ГПУ, ни полномочными представителями в регионах (Н. Рославец и М. Дейг), а С. Реденс был родственником Ф. Дзержинского.

Против реорганизации и, самое главное, резкого изменения задач особых отделов выступили: В. Менжинский (начальник Секретно-оперативного управления ГПУ и одновременно начальник Особого отдела), Г. Ягода (член Коллегии ГПУ и заместитель начальника Особого отдела), А. Артузов (второй заместитель начальника Особого отдела), И. Апетер (полномочный представитель ГПУ по Западному краю), Ф. Медведь (член Коллегии ГПУ, начальник Московского губотдела ГПУ), М. Трилиссер (начальник Иностранного отдела), В. Николаев (представитель НКВД) и С. Могилевский (полномочный представитель ГПУ в Закавказье). Как видно, оппонентами Ф.Дзержинского выступили и члены Коллегии, и большинство из присутствовавших на заседании полномочных представителей.

Вполне естественно, что баланс (восемь против восьми) сломал непосредственный инициатор обсуждения вопроса — председатель ГПУ. При таком повороте дела ничего не оставалось, как создать комиссию.

Ей вменили в обязанность, взяв за основу предложения Ф. Дзержинского, внести изменения в существовавшее Положение об особых отделах, избегая при этом допущения организационной ломки и расширения штатов[384].

Уже исходя из состава комиссии можно было ожидать победы мнения председателя ГПУ, поскольку только Г. Ягода являлся сторонником сохранения дееспособных аппаратов госбезопасности в армии.

Правда, на заседаниях комиссии с правом совещательного голоса присутствовали В. Менжинский, А. Артузов и И. Апетер[385].

Очередное заседание Коллегии было назначено на 9 мая 1922 г. На нем состоялось принятие знакового, в плане обеспечения безопасности Красной армии и Флота, решения: разделить особый отдел в центре и особые отделы ГубЧК на два самостоятельных подразделения. Теперь борьба со шпионажем и контрреволюцией, в том числе и в военной среде, являлась задачей вновь созданного Контрразведывательного отдела, а выявление разного рода недостатков в жизнедеятельности войск, а также борьба с крупными хозяйственными преступлениями в Вооруженных силах оставались за Особым отделом ГПУ и его местными органами[386].

Таким образом, особисты лишались права вести работу по линии шпионажа и вскрывать контрреволюционные проявления, что, по сути, всегда являлось основной чекистской деятельностью.

Вместе с тем, те, кто трезво оценивал обстановку, понимали, что основным объектом разведывательно-подрывных усилий иностранных спецслужб и закордонных эмигрантских центров оставались Красная армия и Флот. Поэтому дебаты на Всеукраинском съезде особых органов закончились все же принятием итоговой резолюции, за которую участники проголосовали единогласно. В пункте первом говорилось: «Всемерно усилить осведомление в частях и учреждениях Красной армии с целью выявления контрреволюционной и шпионской работы, осуществляя разработку подобных дел в тесном контакте и под руководством КРО соответствующего Губотдела ГПУ»[387].

Почти аналогичную резолюцию приняли и на съезде органов ГПУ Западного края[388].

Все это говорит о надуманности некоторых решений майской Коллегии ГПУ, имевших в своей основе субъективистское и предвзятое отношение Ф. Дзержинского и некоторых его сторонников к особым отделам[389].

Подводя итог, можно сказать, что реализация данной инициативы председателя ГПУ предопределила деградацию некогда стройной и эффективной в организационном, кадровом и деятельностном отношениях системы на несколько лет вперед.

В целом правильное, вытекающее из оперативной обстановки решение о выделении Контрразведывательного отдела должно было привести лишь к двум последствиям для особых органов губернских чрезвычайных комиссий, которые, конечно же, являлись анахронизмом в общей организационной структуре и достались ВЧК от существовавшей в 1918 г. сети органов Военного контроля Полевого штаба РВСР. Во-первых, оперативное обслуживание всех воинских частей и учреждений могли обеспечить особые отделы округов, корпусов и дивизий. И, во-вторых, деятельность особых отделов могла и должна была сконцентрироваться именно на Вооруженных силах, будучи увязана с работой губернских ЧК с учетом особенностей обстановки в данном регионе. Не было необходимости превращать особые органы в нечто среднее между милицией, аппаратами рабоче-крестьянской инспекции и партийными комиссиями при политотделах.

Совершенно справедливо утверждал начальник Административно-организационного управления ГПУ Украины И. Блат, что трения между особыми отделами и ГубЧК во многом можно было устранить введением института старшего оперативного начальника и отрегулировав потоки взаимоинформирования[390].

Решение майского заседания Коллегии ГПУ было оформлено соответствующим приказом и развито в целом ряде других директив. Уже через неделю после заседания Коллегии был подписан приказ ГПУ № 77, согласно которому самостоятельные особые отделы военных округов, которые так беспокоили Ф. Дзержинского, ликвидировались. Они сливались с аппаратами полномочных представительств[391].

Теперь или полпред ГПУ, или начальник секретно-оперативного управления становился по совместительству начальником особого отдела округа, если штаб его дислоцировался в одном населенном пункте с ПП ГПУ. Но на практике в полном объеме приказ реализовать не удалось. 24 июля 1922 г. приказом ГПУ № 148 самостоятельность сохранялась за Особым отделом Туркестанского фронта[392]. А в октябре того же года, в соответствии с приказом № 271 и с учетом ликвидации ПП ГПУ по Поволжью, воссоздавался Особый отдел Приволжского округа с центром в Самаре[393]. Судя по некоторым сохранившимся документам, действие приказа № 77 не распространили и на Особый отдел Московского военного округа[394]. Независимым органом остался и Особый отдел Черноморского флота.

Сложнее было с особыми отделами корпусов и дивизий. Конфигурация их подчиненности зависела от ряда факторов, но прежде всего от места дислокации соответствующих органов военного управления. Особые отделы конных корпусов сохранили подчиненность ОО ГПУ.

Так же как и в полномочных представительствах, в центральном аппарате для более тесной увязки работы двух отделов организационно был применен кадровый прием, определяемый в документах тех лет как «личная уния». На практике это означало, что помощник начальника Особого отдела Р. Пиляр был назначен по совместительству заместителем начальника КРО ГПУ. С 1925 г. аналогично решался вопрос и с Я. Ольским: будучи заместителем начальника ОО ГПУ, он стал и помощником руководителя контрразведывательного отдела[395].

Оставшаяся после реорганизации часть Особого отдела состояла всего лишь из секретариата и двух отделений — информационного и регистрационного. К октябрю 1922 г. в структуре ОО ГПУ создали еще экономическое отделение для обслуживания военной промышленности и бюро по фильтрации прибывающих из-за границы репатриантов[396].

В плане произошедших изменений интересно посмотреть на штаты Особого отдела в сравнении с другими основными подразделениями ГПУ. На середину октября 1922 г. в Особом отделе имелось по штату 56 сотрудников, в КРО — 173, в Секретном — 167, в Транспортном — 108 и в Иностранном — 97[397].

Если в центральном аппарате скоординировать работу по военной линии удалось достаточно быстро, то иная обстановка сложилась на местах. Стройная система подчиненности была разрушена, и в связи с этим возникали многочисленные трения и серьезные конфликты. Все это самым непосредственным образом сказывалось на оперативном обеспечении воинских частей и учреждений.

Сложившаяся ситуация не раз обсуждалась на заседаниях Коллегии ГПУ во второй половине 1922 г. В итоге члены Коллегии приняли решение провести в конце года Первый съезд полномочных представителей ГПУ и начальников губернских отделов.

В циркулярной шифровке от 17 ноября указывалось, что основными на съезде будут два вопроса: 1. Подведение итогов работы за год и задачи на новый период; 2. Организационные проблемы. Специально выделялся вопрос об особых отделах, их работе в Красной армии, организационном строении в регионах, где нет полномочных представительств, взаимоотношениях между особыми отделениями губернских отделов с одной стороны, корпусными и дивизионными — с другой[398].

Всем полномочным представительствам предлагалось до съезда собрать совещания начальников секретно-оперативных частей для выработки конкретных предложений. А когда в ГПУ получили отчеты о совещаниях, то сочли за лучшее отменить съезд. Разброс мнений на местах, прежде всего об особых отделах, был достаточно велик, и даже звучала резкая критика в адрес руководства ГПУ по поводу непродуманной реорганизации. Характерны в этом отношении выступления участников съезда — начальников СОЧ и особых отделов полномочного представительства по Западному краю.

Начальник Витебского губотдела В. Даубе, к примеру, настаивал на ликвидации в полномочных представительствах всех линейных отделов, считая их ненужной надстройкой, а в губотделах — особых отделений, предлагая передать их объекты оперативного обслуживания особым отделениям дивизий и корпусов. Его поддержал председатель ГПУ Белоруссии Я. Ольский. Он, в свою очередь, предложил проводить окружное (т. е. на территории ПП ГПУ) объединение работы только по военной линии[399].

В. Даубе как имевший значительный опыт руководящей работы в особых отделах в годы Гражданской войны и сразу после нее, предложил возвратиться к существовавшей ранее системе подчиненности особых отделов с привязкой к системе военного управления. Он вновь заявил о необходимости ликвидации особых органов губернских отделов, оставив в КРО уполномоченного по военным делам[400].

Жесточайшей критике подверглось непомерно разросшееся «бумаготворчество» центрального аппарата и особого отдела в частности.

Была вообще поставлена под сомнение целесообразность решения, принятого в мае 1922 г. на заседании Коллегии, об изменении задач особых органов и системы их построения. Все это нашло свое отражение в принятой итоговой резолюции[401].

В более спокойной обстановке, однако в аналогичном ключе, прошел и Первый Всеукраинский съезд особых органов. Это был недвусмысленный сигнал для Центра, ведь на Украине и в Западном крае дислоцировались самые боеспособные части Красной армии, а симптомы подготовки новой агрессии противника именно на Западе проявлялись с завидной регулярностью. Исходя из этого, особые отделы здесь должны были пребывать в дееспособном состоянии и работать самостоятельно в случае передвижения войск.

Несмотря на эти обстоятельства, позиция Ф. Дзержинского оставалась неизменной.

В августе 1923 г. начальник Особого отдела ГПУ Г. Ягода разработал и представил на рассмотрение заместителю председателя ГПУ И. Уншлихту проект приказа об объединении в центре и на местах особых и контрразведывательных отделов.

Зампред ГПУ, зная мнение Ф. Дзержинского на сей счет, направил проект на визу своему руководителю 18 августа. Ответ последовал незамедлительно, в этот же день. Руководитель органов госбезопасности наложил на документ следующую резолюцию: «Я не могу согласиться с настоящим приказом. Он фактически упразднил бы КРО и снова объединил его с Особым отделом. Во всяком случае проводить такую реформу без обсуждения в Коллегии и со мной, путем заготовки приказа считаю неправильным. Со стороны т. Ягоды это похоже на контрабанду. Вступительная часть приказа мне кажется панической»[402].

Такая реакция председателя ГПУ (и по содержанию, и по быстроте ответа), вполне вероятные «вызовы на ковер» Г. Ягоды и И. Уншлихта привели к осложнению отношений последнего и с Ф. Дзержинским и с Г. Ягодой. В итоге, он принял решение вообще уйти из органов госбезопасности. Фактический руководитель всей оперативной и административной работы ВЧК — ГПУ с 1921 г. в конце августа 1923 г. перешел на службу в военное ведомство и первоначально занял пост начальника управления снабжения РККА[403].

Нерешенность вопросов в области дальнейшего строительства системы особых отделов провоцировала снижение ее работоспособности, приводила к ненужным трениям с другими аппаратами ГПУ на местах.

Обстановка в организационной сфере еще более обострилась в связи с масштабным переходом Красной армии на территориально-милиционную систему. К началу марта 1923 г. из 49 стрелковых дивизий РККА уже 10 были территориальными. И этот процесс набирал скорость[404].

Вставал вопрос: каким образом и какой орган ГПУ будет оперативно обслуживать тердивизии и районы их формирования. Ведь подавляющую часть личного состава (рядовых и младших командиров) составляли так называемые «переменники», которые лишь на два месяца в году привлекались на военные сборы, а в остальное время работали по месту проживания. Интересы особых отделов и территориальных органов еще более переплетались. Работая по переменникам, особисты неминуемо вторгались в зону ответственности губернских отделов ГПУ, их информационных, контрразведывательных и секретных отделов.

Очередная попытка решить назревшие проблемы была предпринята на состоявшемся в январе 1925 г. Втором Всесоюзном съезде начальников особых отделов.

Как мы знаем, между двумя съездами прошло пять лет, и работа особых органов ГПУ претерпела значительные изменения. Изменилась и ситуация в организационной сфере. Обиды особистов, вызванные отсутствием должной реакции центра на те сложности, которые возникли в вопросах подчиненности, координации, взаимоинформирования между различными органами госбезопасности на местах, выплеснулись еще до начала первого заседания. Многие из собравшихся не верили в возможность реализации на практике проектов резолюций съезда, не надеялись на поддержку руководства ОГПУ. И мрачные прогнозы, казалось, начинали сбываться. Уже в первый день съезда перед руководящими сотрудниками особых отделов выступил Ф. Дзержинский. Он, как и положено основному докладчику, остановился на обстановке в стране и в мире, условиях, в которых происходит реформирование Красной армии и Флота. Говоря об очередных задачах особых отделов, председатель ОГПУ вновь констатировал, что нужно «постоянно наблюдать, постоянно следить, постоянно принимать соответствующие меры, постоянно помогать командованию армии и делать ее более классовой и состоящей из середняцких, бедняцких крестьянских масс»[405]. Ни о какой борьбе со шпионажем и контрреволюционными проявлениями в войсках он не упомянул.

Чтобы упредить критические выступления, слово взял заместитель председателя и начальник особого отдела Г. Ягода. «На многих наших товарищей, — сказал он, — часто сильно действует то, якобы пониженное политическое значение Особого отдела… которое сейчас наблюдается… Я думаю, что это глубокая ошибка…»[406] Далее Г. Ягода призвал сидящих в зале не использовать трибуну съезда для полемики. Более того, ссылаясь на предшествующие беседы с некоторыми делегатами, он в категорической форме отверг крайние точки зрения: во-первых, вывести особые отделы из системы органов ОГПУ и передать в военное ведомство; во-вторых, вернуть особистам тот статус, который они имели до майского (1922) решения Коллегии, вновь слить ОО и КРО ОГПУ и их местные аппараты[407]. После такого заявления ни один из участников съезда не решился отстаивать свою позицию в организационных вопросах.

Однако вообще не замечать критического настроя собравшихся было нельзя. Поэтому докладчику по оперативным вопросам, заместителю начальника ОО ОГПУ Р. Пиляру пришлось отметить некоторые ошибки в организационном строительстве и определении задач особых отделов, что в итоге привело к атрофированию оперативной работы и она стала поверхностной[408].

Допущенные перегибы Р. Пиляр объяснил реакцией на доминирующую роль особых отделов в годы Гражданской войны и некоторое время после ее окончания. Он признал, что лишение особых отделов оперативных функций, права действовать в области борьбы со шпионажем и антисоветскими элементами в армии и на флоте, децентрализация системы особых органов являлись ошибочными мерами. Для исправления ситуации Р. Пиляр не предлагал вновь все кардинально изменить, но призывал принять все меры к увязке работы особых отделов с контрразведывательными, экономическими и секретными подразделениями территориальных органов, «с работой по контрреволюции и шпионажу»[409].

Докладчик согласился с необходимостью большего учета изменений в структуре РККА и нового территориально-административного деления.

По организационным вопросам высказался и помощник начальника ОО ОГПУ Л. Залин. Он настаивал на том, что начальником особого отдела территориальной дивизии должен быть начальник губернского отдела ОГПУ. Но это в случае, если все части дивизии дислоцируются и комплектуются на территории одной губернии. Правда, Л. Залин подчеркнул огромную загруженность начальника губотдела и опасность, в связи с этим, того, что будет уделяться недостаточно внимания работе в войсках. Кроме того, многие руководители территориальных органов не знали специфики армейской среды, не обладали необходимым минимумом военных знаний[410].

В конце работы съезда, 28 января 1925 г., была принята специальная резолюция по организационным вопросам, основанная на предложениях выступавших. Наиболее важными являлись следующие пункты резолюции.

1. Особотделения и военные группы губотделов ОГПУ вливаются в особые отделения кадровых частей Красной армии.

2. Особые органы кадровых частей подчиняются особотделам военных округов. Начальниками последних могут быть и руководители губотделов, однако только во внутренних, но не в приграничных военных округах и при условии, что штаб округа дислоцируется в соответствующем губернском городе.

3. Особые отделения конных корпусов и дивизий подчиняются только начальнику военно-окружного аппарата ОО ОГПУ.

4. Особые отделения стрелковых корпусов наделяются правом давать оперативные директивы и инспектировать дивизионные аппараты[411].

Серьезные итоговые документы удалось принять и по вопросу о компетенции и задачах особых органов.

Таким образом, можно констатировать, что Второй Всесоюзный съезд особых отделов ОГПУ, приняв соответствующие резолюции, устранил многие недостатки в организационном строительстве и оперативной деятельности, порожденные майским (1922) решением Коллегии ГПУ. Практика не подтвердила казавшуюся тогда эффективной линию его сторонников. Победе здравого смысла, безусловно, способствовали и некоторые субъективные обстоятельства. Сюда, прежде всего, можно отнести невероятную загруженность председателя ОГПУ одновременной работой в качестве руководителя ВСНХ и транспортного наркомата. В. Манцев, ближайший сторонник Ф. Дзержинского во всех вопросах, включая и организационный, уже в сентябре 1923 г. ушел из органов госбезопасности сначала в наркомат РКИ, а затем в ВСНХ[412].

Следующей вехой в совершенствовании системы органов госбезопасности, действовавших в военной сфере, стал сентябрь 1930 г., когда состоялось объединение Особого и Контрразведывательного отделов ОГПУ и их местных аппаратов.

Такое решение принималось не в одночасье. Поиск лучшего организационного решения, адекватного изменившейся к концу 20-х годов обстановке, начался еще в 1927 г.

Инициатором «объединительных» усилий стал заместитель председателя ОГПУ и начальник его Особого отдела Г. Ягода. За его подписью всем полномочным представителям ОГПУ в регионах, председателям ГПУ Украины, Крыма и Закавказья, а также в окружные особые отделы была направлена специальная директива с требованиями представить в Москву свои предложения и проекты штатов. В развитие данного документа начальник КРО ОГПУ А. Артузов разослал в пятнадцать адресов указание. Оно содержало важные целевые установки, а именно: объединение не должно быть механическим; итогом объединения должно стать устранение параллелизма в работе КРО и ОО; следует избегать резких организационных перестроек, могущих привести к ослаблению отлаженной деятельности[413].

По замыслу Г. Ягоды, объединенный орган должен был решать в армейской среде следующие задачи: 1. Отслеживать настроения войск, уровень дисциплины, недостатки в хозяйственных и мобилизационных вопросах; 2. Вскрывать контрреволюционные группировки, и прежде всего среди комсостава, состоящего на службе и в запасе; 3. Бороться со шпионажем и диверсиями[414].

К сожалению, нам не удалось обнаружить документов, объясняющих, почему столь насущное предложение по объединению не было реализовано в течение еще трех лет. Частичное объяснение данному факту дает текст докладной записки заместителя начальника Административно-организационного управления ОГПУ А. Шанина, направленной В. Менжинскому. Автор доклада утверждал, что с мест поступили предложения, влекущие увеличение штатной численности и фонда оплаты труда (с 551 000 рублей до 646 000 — по центральному аппарату). Начальников отделений объединенного Особого отдела предлагалось приравнять к 12 разряду, чему соответствовали три ромба на петлицах. По мнению А. Шанина, на этой почве мог возникнуть антагонизм с другими отделами, где и оклады и звания оказывались ниже[415].

Вполне возможно, что в связи с резким обострением международной обстановки, которое в исторической литературе называют «военной опасностью 1927 года», неосуществимыми стали планы по увеличению бюджета ОГПУ. Приоритетными вновь оказались вопросы укрепления РККА и военной промышленности.

Реально процесс объединения пошел лишь в 1930 г., когда обстановка вновь накалилась, но теперь уже по внутренним причинам: началась форсированная коллективизация, сопровождавшаяся огромным всплеском террористической деятельности в сельских районах и реальной угрозой крестьянских восстаний. Все это оценивалось руководством большевистской партии как обострение классовой борьбы. А с внутренним врагом призваны были «разбираться» прежде всего органы государственной безопасности.

Выводы из анализа складывающейся ситуации нашли свое отражение в приказе ОГПУ № 251/119 от 9 августа 1930 г. В нем содержались категорические требования ко всем полномочным представителям в регионах и начальникам особых органов военных округов следить за тем, чтобы особистам не только не запрещалось работать по линии выявления вне «казармы» связей военнослужащих, подозреваемых в шпионской или контрреволюционной деятельности, но и требовать этого от особых органов всех уровней. Этим органам впредь разрешалось самостоятельно вести разработки по шпионажу и антисоветским проявлениям в районах комплектования территориальных частей[416].

11 августа 1930 г. за подписью председателя ОГПУ В. Менжинского во все полномочные представительства было передано по телеграфу специальное распоряжение. В нем указывалось: «В настоящий период обострения классовой борьбы и надвигающейся опасности войны внутренняя и зарубежная контрреволюция основную ставку делает на проникновение в армию. Это требует перегруппировки сил»[417]. По мнению В. Менжинского, с большей эффективностью обеспечить безопасность РККА сможет только объединенный аппарат, включающий в себя подразделения Особого, Контрразведывательного и Восточного отделов ОГПУ. «Вопрос о слиянии… сверху донизу, — указывал он, — и создание единого мощного аппарата требует немедленного разрешения». Полномочным представителям давалось всего две недели для представления в ОГПУ подробных соображений и проработанных проектов штатов.

В указании излагались не просто ориентиры для предложений, а фактически предрешалось, каковой должна быть новая система. Местным начальникам реально оставалось право уточнить в своих докладах лишь некоторые детали.

Рассмотрим подробнее, чего требовал В. Менжинский. Во-первых, сохранить аппараты особых отделов дивизий, укрепить их в кадровом отношении, добиться возможности автономного функционирования аппаратов в случае изменения дислокации дивизий. Во-вторых, объединенный орган (ОО — КРО) полномочных представительств усилить за счет других подразделений в районах, насыщенных бандитскими, повстанческими и белогвардейскими элементами и в важнейших политических и промышленных центрах.

В объединенном аппарате планировалось иметь четыре группы: а) по общему освещению армии; б) по технике и вооружению; в) по контрреволюции в армии и вне ее; г) по шпионажу в армии и вне ее[418].

Тот факт, что В. Менжинский форсировал процесс объединения, ставил своим подчиненным сжатые сроки, и все это при отсутствии в Москве своих главных помощников — заместителя председателя Г. Ягоды и начальника Секретно-оперативного управления Е. Евдокимова, говорит о полученном им указании Политбюро ЦК ВКП(б) и лично И. Сталина. Чем-то другим объяснить такую спешку нельзя. Время подачи окончательных предложений, определенное В. Менжинским (25 августа), совпадает с датой заседания Политбюро. В повестке дня указанного совещания значился «вопрос ОГПУ»[419].

Политбюро утвердило предложения ранее созданной комиссии об увеличении контингента сотрудников ОГПУ на 3165 единиц, а также внутренних и пограничных войск ОГПУ на 6 тысяч человек. Соответственно, увеличивалась и смета органов госбезопасности.

Приказ ОГПУ о слиянии Особого, Контрразведывательного и Восточного отделов был выпущен 10 сентября 1930 г.[420]

Как это обычно бывает на практике, внедрение новаций не проходит без шероховатостей, требует неких разъяснений и детализации. Поэтому в ноябре 1930 г. ОГПУ указало местным органам, что по вопросам политико-боевого состояния войск, борьбы с вредительством и бесхозяйственностью в армии особые отделы ПП ОГПУ подчиняются особым отделам соответствующих военных округов и что все материалы по этим вопросам концентрируются в последних для реализации через командование округа. Кроме того, отныне особые отделы округов и полномочных представительств подчиняются непосредственно ОО ОГПУ. Только в центре могли решаться и вопросы перемещения руководящих кадров[421].

Таким образом, можно констатировать де-юре и де-факто восстановление единой системы органов госбезопасности, работающих в военной среде к началу 1930-х годов. Особым отделам уже не просто разрешалось, а вменялось в обязанность заниматься основным чекистским трудом — борьбой со шпионажем и контрреволюционными проявлениями, не ограничивая свои разработки территорией воинских частей и учреждений. Процесс организационных исканий, продлившийся более восьми лет, в основном завершился. При этом нельзя не упомянуть, что определение роли и места особых органов в едином организме ГПУ — ОГПУ затруднялось наличием субъективных взглядов некоторых руководящих работников, включая и Ф. Дзержинского.

В последние три года исследуемого нами периода никаких серьезных изменений система особых отделов не претерпела. Отметим лишь достаточно важное постановление Президиума ЦИК СССР от 17 сентября 1931 г., согласно которому Реввоенсовет был лишен права давать Особому отделу ОГПУ задания и контролировать их исполнение[422].

10 июля 1934 г. Центральный исполнительный комитет СССР, основываясь на решении Политбюро ЦК ВКП(б), создал на базе ОГПУ Народный комиссариат внутренних дел. Структура ядра НКВД — Главного управления государственной безопасности — первоначально мало чем отличалась от ОГПУ. Самостоятельным оперативным подразделением ГУГБ НКВД СССР остался Особый отдел, функции которого не изменились[423].

Подытоживая изложенное в данном параграфе, можно сделать следующие выводы.

1. К концу Гражданской войны особые отделы подошли достаточно организованной системой с богатым опытом борьбы со шпионажем и контрреволюционными проявлениями не только в войсках, но и во фронтовых тыловых районах. Согласно «Положению об особых отделах» они, единственные в структуре ВЧК, призваны были вести контрразведывательную работу на всей территории страны. В рамках особых отделов зародилась внешнеполитическая разведка органов госбезопасности.

2. В период перехода от войны к миру (конец 1920–1922 гг.) существенно меняется роль Красной армии. Лозунг «все для фронта, все для победы» становится неактуальным. Относительная устойчивость дислокации войск в корне меняет поле деятельности особых отделов — они все больше и больше сосредотачиваются на работе именно в армейской среде. Однако это происходит не сразу. В связи с этим по ряду направлений деятельности возникает параллелизм с территориальными органами в лице губернских чрезвычайных комиссий. Последние выдвигаются на первый план, особенно в условиях новой экономической политики.

3. Для устранения параллелизма руководство ВЧК, а затем ГПУ принимает необходимые меры. Однако темп и антиособистская направленность этих мер, подкрепляемая субъективными представлениями Ф. Дзержинского и небольшой группы его сторонников в руководстве органов госбезопасности, приводят к серьезным издержкам. В результате майского (1922) решения Коллегии ГПУ особые отделы превращаются в нечто среднее между органами милиции и аппаратом наркомата РКИ. Лишенные права заниматься борьбой со шпионажем и контрреволюцией, проводить задержания, аресты и следственные действия, особые отделы деградируют как чекистские органы. Из них уходят лучшие кадры. Раздаются голоса о нецелесообразности существования особых отделов как таковых.

4. Однако практика показала полную абсурдность ликвидации стройной системы особых отделов и сужения их полномочий. Ведь РККА была и оставалась основным объектом разведывательно-подрывной деятельности противника. Уже к 1927 г. это было осознано, и предпринимались попытки изменить ситуацию. Причем эти попытки стали возможны только после смерти Ф. Дзержинского и назначения председателем ОГПУ В. Менжинского.

5. Затянувшаяся организационная реформа особых органов была завершена в основных своих чертах в сентябре 1930 г., когда Особый, Контрразведывательный и Восточный отделы ОГПУ объединились в единый Особый отдел. Систему особых отделов на местах вновь увязали с системой военного управления: дивизионные аппараты подчинили корпусным, а последние — окружным особым отделам. Особые органы полномочных представительств обязывались всю добытую информацию, связанную с боеготовностью войск, незамедлительно передавать в окружные отделы.

6. С начала 1930-х годов и позднее система особых отделов оставалась жестко централизованной и видоизменялась лишь в связи с дальнейшим организационным строительством РККА и Флота.

Одним из основных инициаторов идей и проводником практических действий по воссозданию стройной системы органов ГПУ — ОГПУ, обеспечивавших безопасность Вооруженных сил, являлся Г. Ягода. И надо отдать ему должное в этом отношении.

В годы Гражданской войны основным объектом внимания партийно-государственного руководства страны была армия и все, что было связано с достижением победы на фронте. Это, безусловно, сказалось и на приоритетах в работе органов государственной безопасности. Значительные организационные и кадровые усилия Коллегии и Президиума ВЧК фокусировались на особых отделах в действующих частях Красной армии и в губерниях. Лучшие чекистские кадры направлялись на работу в особые органы, неоднократно проводились мобилизации, как по линии ВЧК, так и по линии партийных комитетов. В одном из приказов ВЧК прямо говорилось, что «лучшие партийные товарищи должны быть переброшены для усиления аппаратов особых отделов армии»[424]. И это требование реализовывалось в полном объеме.

К концу 1920 г. в системе особых отделов работали такие известные чекисты, как В. Менжинский, Г. Ягода, Е. Евдокимов, И. Апетер, В. Панкратов, И. Воронцов, Н. Быстрых, Г. Русанов, Ф. Медведь, Я. Ольский и многие другие. Длительная работа в армейской среде позволила им хорошо изучить жизнедеятельность войск, установить хорошие служебные и, что немаловажно, личные отношения с военными деятелями фронтового и армейского звена, руководителями революционных военных советов, политработниками.

Однако послевоенное сокращение армии и ее реорганизация с одной стороны и необходимость укрепления территориальных органов госбезопасности, включая полномочные представительства ВЧК, с другой, привели к тому, что многие опытные особистские руководители были перемещены по службе и впоследствии к особым органам прямого отношения не имели.

Если с крупными руководителями проблем почти не возникало, то, к сожалению, этого нельзя сказать о других категориях личного состава особых отделов. За годы войны в военно-чекистские органы принимались на работу отнюдь не только мобилизованные в партийном порядке большевики — выходцы из рабочей среды. Социальный, национальный и партийный состав особых отделов был достаточно пестрым.

К сожалению, точной цифры, отражающей количество личного состава особых отделов ВЧК к концу 1920 — началу 1921 гг., отыскать в архивах не удалось. Известно лишь, что существовало 4 фронтовых отдела, 16 армейских, 57 дивизионных, 31 контрольный пункт, 36 особых постов и 27 особых бюро и столов. Кроме того, функционировали 30 особых отделов губернских ЧК и 11 контрольно-пропускных пунктов[425].

По данным Административно-организационного управления ВЧК на 12 февраля 1921 г., общая численность сотрудников особых органов (без учета личного состава ОО губернских ЧК) составляла 9745 человек[426].

При подготовке сводного отчета ВЧК в конце 1921 г. использовались статистические данные, полученные лишь от 29 особых органов. Какая же картина создается на основе приводимых сведений?

1. Общее количество членов большевистской партии — 4449. Из них с дореволюционным стажем — 575 сотрудников. Подавляющее большинство (2959) вступили в партию в годы Гражданской войны. Кроме того, имелось 563 кандидата в члены партии и 118 комсомольцев[427].

2. Из общего количества сотрудников 404 особиста пришли на работу в ВЧК в 1918 г., 1236 — в 1919 г., однако основная масса имела чекистский стаж 1–2 года (7576 человек).

3. По образовательному уровню выделялось пять позиций: имеющие высшее образование — 174 (1,9 %); среднее — 2262 (24,5 %); начальное — 6104 (66,2 %); домашнее — 564 (6,1 %); неграмотных — 112 (1,2 %).

Оценивая личный состав особых отделов по указанным выше позициям, можно утверждать, что показатели у них выше, чем у сотрудников губернских чрезвычайных комиссий[428].

Однако принадлежность к правящей партии, уровень образования и чекистский стаж не являлись гарантией добросовестного отношения к труду, соблюдения законов и подзаконных актов при исполнении обязанностей, высоких нравственных устоев и т. д.

Поэтому как только закончилась Гражданская война и началось сокращение армии, а следовательно и особых органов, встал вопрос об аттестации сотрудников и чистке их рядов. Впрочем, этой процедуре были подвергнуты все без исключения работники органов госбезопасности.

В начале декабря 1921 г. заместитель председателя ВЧК И. Уншлихт подписал приказ № 406 об организации чистки чекистских рядов. На самотек этот процесс пустить было нельзя, поэтому к приказу прилагалась достаточно подробная «Инструкция по проверке и аттестации сотрудников органов ВЧК»[429].

«Важнейшая задача аттестации и учета сотрудников особых отделов, — говорилось в документе, — это сделать отбор преданнейших партии, стойких сознательных работников и выкинуть весь негодный шкурнический элемент, непригодный для работы в органах ВЧК».[430]

Перед началом масштабной аттестации и чистки всем руководителям органов на местах предлагалось завести на каждого сотрудника послужные списки, о чем в обстановке войны зачастую забывали. От чекистов требовалось собственноручно написать автобиографию, где необходимо было указать не только места службы и должности в системе органов госбезопасности, но и такие подробности, как, например, участие в расстрелах. Отдельно полагалось подготовить отчет о личном вкладе в разного рода операции с указанием вышестоящих товарищей, которые могли бы это подтвердить.

Аттестационные комиссии обязывались оценивать сотрудников по следующим позициям: 1) работоспособность; 2) качества нервной системы и характера; 3) политическая подготовка; 4) принадлежность ранее к другим партиям; 5) чекистские способности, в какой работе наиболее эффективно себя проявляет; 6) заслуги в чекистской деятельности; 7) отношение к сослуживцам и т. д.

Для особистов был введен специальный пункт — «Взаимоотношения с РВС на фронте (натянутое, хорошее), имеет ли заслуги, награды от РВСР или за какие-нибудь пороки удален по требованию РВС»[431].

Судя по тексту Инструкции, руководство ВЧК делало упор именно на аттестацию особистов. Такой вывод подкрепляется и соответствующими документами Президиума ВЧК Так, на его заседании 27 октября 1921 г. был специально заслушан заместитель начальника Особого отдела ВЧК А. Артузов. По результатам доклада Президиум поручил ему разработать проект инструкции по аттестации и проверке сотрудников особых органов, который следовало увязать с подготовкой мобилизационного плана по линии ВЧК на случай развертывания РККА для отражения возможной агрессии[432].

Поскольку данное заседание Президиума ВЧК состоялось более чем за месяц до появления приказа № 406, то можно с полной уверенностью сказать, что автором представленной им инструкции также являлся А. Артузов. Он же был назначен и председателем Центральной аттестационной комиссии не только по особым отделам, но и всей ВЧК.

Появление приказа и предпринятые на его основе организационные мероприятия нельзя рассматривать в отрыве от чистки рядов большевистской партии, проводимой по всей стране уже с конца июля 1921 г.[433] Ход чистки обсуждался на заседаниях Политбюро ЦК РКП(б). Вероятно, именно оттуда последовало указание Центральной проверочной комиссии разработать и направить на места постановление «О проверке сотрудников ЧК». Оно обязывало партийные комитеты при проведении чистки коммунистов — сотрудников чрезвычайных комиссий учитывать особенности их работы[434].

Несмотря на разъяснения, партийная чистка на практике стала превращаться в избиение сотрудников госбезопасности. Накопившиеся противоречия и конфликты между местными партийными вождями и чекистами выплеснулись наружу и вылились в массовое исключение последних из РКП(б).

В аппарате ВЧК с тревогой следили за происходящим. Показательно в этом плане письмо начальника Административно-организационного управления и одновременно заместителя начальника Секретно-оперативного управления Г. Ягоды. 8 октября 1921 г. он проинформировал руководство ВЧК и основных отделов, что «органы ВЧК накануне катастрофы ввиду громадного процента исключения из партии, главным образом, ответственных работников, как то: начальников секретных и особых отделов…»[435]. В Новгороде, Пскове, Астрахани из партии исключили целиком всю коллегию губернских ЧК Работа там совершенно остановилась. «Работник ЧК, — прозорливо утверждал Г. Ягода, — это жертва нашей партии, жертва революции… Куда он пойдет, что будет делать среди обывателей „проклятый“ человек, среди коммунистов „отверженец“?»[436] Г. Ягода предлагал своим коллегам тщательно обсудить сложившееся положение, разработать меры в виде проектов приказов, записок в ЦК РКП(б) и принять эти документы на заседании Президиума ВЧК.

На основании изложенного становится очевидна причинно-следственная связь между письмом Г. Ягоды и изданием приказа № 406 с соответствующей инструкцией. Делая акцент на аттестации, на характеристике заслуг в оперативной, следственной и иной чекистской работе, а следовательно, на полезности для государства, руководители ВЧК защищались от предвзятого отношения «партийных чистильщиков». Однако это вовсе не означало, что избавляться от «примазавшихся» и корыстных элементов было не нужно. Чекистская аттестация охватывала всех сотрудников, вне зависимости от того, состоят ли они в большевистской партии или нет.

Как мы уже отмечали, приказом предусматривалось проверить и аттестовать в первую очередь сотрудников особых отделов. Из органов предписывалось «беспощадно удалять: а) неработоспособных сотрудников; б) нарушающих чекистскую дисциплину и конспирацию; в) привлекавшихся к ответственности и присужденных к наказанию за преступления; г) бывших жандармов, полицейских и т. п. лиц, внушающих малейшее сомнение со стороны своего прошлого»[437].

Не забыли руководители ВЧК и про сотрудников Центрального аппарата. В развитие приказа № 406 и ряда других решений был издан новый приказ, теперь уже ГПУ № 107 от 17 июня 1922 г., которым объявлялось о создании подкомиссии по аттестации и проверке личного состава всех подразделений и вновь назначаемых в Москву работников[438].

Аттестация и чистка сотрудников особых отделов, проводимая на фоне сокращения Красной армии, привела к следующему результату: во фронтовых и военно-окружных аппаратах из почти десяти тысяч человек осталось на службе всего 720[439].

Приводя эти шокирующие цифры, считаем необходимым прояснить следующее. Как уже говорилось выше, в мае 1922 г. Коллегия ГПУ приняла решение разделить особые отделы на две части. Сохранялись особые отделы для обслуживания войсковых частей и учреждений с точки зрения выявления «ненормальностей» в функционировании военного организма. Из подразделений, которые вели «линейную» работу, т. е. боролись с подрывной деятельностью иностранных разведок и с антисоветскими белогвардейскими организациями, создавался Контрразведывательный отдел ГПУ и соответствующие отделы в составе Полномочных представительств и губернских аппаратов. Непосредственно в особых отделах осталось меньше половины прежнего количества сотрудников.

Как все это сказалось на кадровом составе особых отделов, хорошо видно из материалов съезда их руководителей на Украине и совещания начальников губотделов ГПУ Западного края, проведенных в ноябре 1922 г.

Председатель ГПУ Украины В. Манцев, давний противник самостоятельности особых органов, вынужден был признать: «В настоящий момент тяжелое экономическое состояние особорганов и некоторое разочарование в связи с временной уступкой многих позиций заставляет некоторых товарищей уходить из особых отделов, считая их реорганизацию — ликвидацией»[440]. Начальник Особого отдела 7-го стрелкового корпуса Любомирский заявил, что в его аппарате осталось всего 12 человек, а лучшие работники окружного Особого отдела были отозваны ГПУ Украины. Особый отдел оказался настолько сжат, что «даже случайная потеря одного — двух сотрудников ставит дело в тяжелое состояние». В количественном отношении несколько в лучшем положении оказался Особый отдел 6-го стрелкового корпуса. Однако, как отметил в своем выступлении его начальник Радецкий, из 61 сотрудника лишь двоих можно считать высококвалифицированными, а остальные не имели опыта работы и хотя бы среднего образования[441]. Аналогичную картину нарисовали все без исключения выступающие.

Итак, особые отделы в 1922 г. не только сократили количественно, значительно урезав их штатные расписания, но и перебросили лучших оперативных работников и руководителей на укомплектование контрразведывательных подразделений территориальных органов. Начальник Особого отдела ГПУ Украины Е. Евдокимов, к примеру, возглавил Полномочное представительство на Правобережье Украины; В. Даубе, руководивший армейскими и фронтовыми особыми отделами, был назначен начальником Витебского губотдела; Я. Ольский стал председателем ГПУ Белоруссии. Ведущие сотрудники Особого отдела ГПУ (А. Артузов, Р. Пиляр, С. Пузицкий, И. Сосновский, Н. Демиденко и др.) составили ядро Контрразведывательного отдела и прославили его проведением ряда успешных операций, таких как «Трест», «Синдикат-2», «Центр действия» и других.

Показателен и тот факт, что в январе 1925 года, на II Всесоюзном съезде особых отделов, из 53 присутствующих делегатов только 11 в годы Гражданской войны и до реорганизации 1922 г. занимали должности начальников особых отделов дивизий, армий и фронтов[442].

Таким образом, преемственность нарушилась, и обучать молодых сотрудников особистскому мастерству было некому. Проблема квалификации кадров приобретала важнейшее значение.

Вопрос о профессиональном обучении и общеобразовательной подготовке сотрудников в начале 20-х годов стоял очень остро. Никаких школ и курсов по линии особых отделов не было. Руководители особых органов корпусов и военных округов били тревогу.

Так, один из участников Первого Всеукраинского съезда начальников особых отделов Воробьев предложил создать на Украине курсы для обучения низовых работников. В то же время он указал, что отрыв сотрудников от непосредственной работы на период прохождения курсов негативно отразится на оперативной деятельности, поскольку штаты сокращены ниже возможного предела[443]. Воробьев настаивал на необходимости написания «устава для особотделений». Под «уставом» понималось учебное пособие, состоящее из трех разделов: а) необходимые политические знания; б) сведения об организации и системе боевой подготовки войск, а также вооружении; в) приемы и методы особистской работы. Следовало обязать всех сотрудников изучить устав и сдать экзамен. Те, кто не смог освоить все разделы устава, подлежали незамедлительному увольнению[444].

Подчеркнем, что на первое место в учебном пособии Воробьев предложил поставить общеполитическую (читай: общеобразовательную) подготовку. Это оставалось актуальным и в последующие годы. Член мандатной комиссии по приему на созданные в Москве курсы ГПУ, начальник отделения Секретного отдела ГПУ Я. Генкин с неподдельной тревогой докладывал в мае 1923 г. И. Уншлихту, В. Менжинскому и Г. Ягоде: «Меня, как и других членов комиссии, охватывает жуть при мысли, что вся эта масса товарищей что-то делала на местах и, нахватавшись кой-каких вершков на курсах, будет и впредь что-то делать… в органах ГПУ. Здесь полных 100 % абсолютной политической неграмотности и почти такой же неграмотности чекистской»[445]. И все это при том, что поступающие на курсы имели стаж работы в органах ВЧК — ГПУ от двух до пяти лет. А несколько человек из числа будущих курсантов занимали руководящие должности в особых отделах.

Я. Генкин уверял членов Коллегии ГПУ, что за два месяца обучения на курсах практически невозможно достигнуть поставленных целей, и поэтому предлагал заняться регулярной переподготовкой кадров, подключая чекистов на местах в систему политической учебы, организованную партийными комитетами и политотделами в РККА.

На курсах ГПУ в Москве каждый набор состоял из 145 человек. Из них только 30 сотрудников готовились по особистской линии[446].

Следующим шагом в создании системы обучения руководящего и оперативного состава стала организация Высших курсов ГПУ со сроком обучения шесть месяцев. Была уточнена и расширена учебная программа. Она позволяла на хорошем уровне подготовить слушателей в политическом, общеобразовательном и профессиональном отношении. Среди изучаемых дисциплин были такие, как: история РКП(б), исторический материализм и политическая экономия, принципы карательной политики Советской власти, судебное законодательство, церковь и государство, социальная психология и, наконец, русский язык и арифметика[447]. Особое место отводилось чекистскому направлению обучения. Слушатели должны были знать историю разведывательных органов царской России и иностранных государств, историю, задачи и структуру советских органов госбезопасности, историю и современную деятельность партий эсеров, меньшевиков и анархистов, методы борьбы с различными видами контрреволюции и шпионажем.

Обучать курсантов военному делу на уровне военных школ не предполагалось. Это обстоятельство было явным недостатком для особистов, работа которых происходила в армейской и флотской среде.

Руководство ОГПУ постаралось исправить сложившееся положение. В конце октября 1924 г. была издана директива, где говорилось: «В целях подготовки работников особых органов ОГПУ при Высшей пограничной школе открывается специальное отделение с продолжительностью курса в восемь месяцев и численностью слушателей в 60 человек»[448]. Для обучения принимались только сотрудники, имеющие особистский стаж не менее года, более трех лет состоявшие членами РКП(б) и в возрасте до 35 лет. Отбор будущих слушателей проводили окружные аттестационные комиссии на основе разосланной на места программы, предусматривающей предварительное овладение определенным минимумом специальных, военных и общих знаний. Руководители органов и члены аттестационных комиссий предупреждались о персональной ответственности за соответствие каждого кандидата требованиям[449].

Безусловно, что квота в 60 человек не позволяла пропускать через Высшую пограничную школу необходимое количество оперативного и руководящего состава. Поэтому особистов направляли на учебу и на Высшие курсы ОГПУ, преобразованные в 1929 г. в школу по переподготовке работников внутренних органов. Требования к зачисляемым в школу еще более повысили. Поскольку речь шла уже о переподготовке, то стаж практической работы для зачисленных на обучение увеличили до 5 лет[450].

В связи с резким обострением внутриполитической обстановки в стране при переходе к политике сплошной коллективизации, Политбюро ЦК ВКП(б) в августе 1930 г. утвердило решение ранее созданной комиссии по увеличению штатной численности органов госбезопасности. Согласно данному решению, с 1 октября ОГПУ должно было пополниться более чем на три тысячи человек[451].

Руководство ОГПУ незамедлительно отреагировало на новую кадровую политику. Набор особистов в Высшую пограничную школу увеличили до 100 слушателей[452].

Произошли изменения в организации учебного процесса в Центральной школе ОГПУ. Помимо штатного состава, к преподавательской работе стали привлекаться руководящие сотрудники основных оперативных отделов. На основании приказа ОГПУ от 2 сентября 1930 г. сто одиннадцать работников центрального аппарата утверждались в качестве лекторов[453].

В приказе подчеркивалась необходимость переработать программы, тезисы лекций и учебные пособия, в которых, помимо изложения исторической части, следовало акцентировать внимание на стоящих в данный момент задачах, иллюстрируя их примерами из оперативной практики. Ответственность за эти вопросы председатель ОГПУ возложил на помощника начальника Секретно-оперативного управления А. Кауля, который одновременно возглавил и группу преподавателей по истории органов госбезопасности. Формировались группы и по линиям работы. Так, в особистскую группу вошли заместитель начальника Особого отдела ОГПУ Л. Иванов и руководители отделений — В. Троицкий, С. Пинталь, А. Моряков, Р. Баланда, Н. Лагодюк[454].

С середины 20-х годов неоднократно ставился вопрос о создании курсов оперативного состава при полномочных представительствах и особых отделах округов и даже предпринимались реальные попытки их организации, прежде всего для вновь зачисленных в органы госбезопасности.

Однако такая форма обучения не получила развития ввиду недостатка финансовых средств и учебных материалов. На один из документов, в котором предлагалось узаконить местные курсы, заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода наложил следующую резолюцию: «Насчет окружных школ надо подумать, т. к. не всегда есть достаточно лекторских сил»[455].

Подготовка чекистских кадров осуществлялась и вне школ и курсов. Начиная с 1925 г. явочным порядком некоторые местные органы (на Украине, в Ленинградском военном округе, в Киргизии) стали вводить институт практикантов. Официально институт практикантов ввели на основании рекомендаций административно-организационной комиссии совещания полномочных представителей ОГПУ в мае 1925 г. В итоговом решении совещания указывалось: «Создать кадр практикантов при Полномочных представительствах и Губотделах из расчета 5-10 для ПП и 1–2 для губотделов»[456]. Одновременно для совершенствования оперативной подготовки сотрудников, уже имеющих практический опыт, предусматривалось за счет резерва назначения ОГПУ практиковать работников местных органов в центральном аппарате для последующего замещения должностей от помощников начальников отделений и выше.

Количество практикантов постепенно увеличивалось. Согласно приказу ОГПУ от 13 марта 1928 г. только полномочным представительствам и особым отделам Московского и Приволжского военных округов разрешалось довести число практикантов суммарно до 102 человек[457].

Контингент практикантов формировался в основном за счет зачисляемых на оперативную работу военнослужащих войск ГПУ — ОГПУ, демобилизованных при сокращении Красной армии, политических работников, чекистов запаса и технических сотрудников органов госбезопасности. Срок практики был определен в три месяца.

В процессе прохождения практики подлежали изучению следующие вопросы: 1) организация агентурно-оперативной работы в конкретном аппарате органов госбезопасности; 2) текущая политическая ситуация, решения высших партийных органов по различным социально-политическим вопросам; 3) действующее законодательство, прежде всего уголовное и уголовно-процессуальное.

С появлением серьезных хозяйственных затруднений в аграрном секторе и вполне вероятных в этой связи крестьянских вооруженных выступлений повышенное внимание стало уделяться военной подготовке. Это касалось всего личного состава органов госбезопасности, а не только практикантов. По выражению полномочного представителя ОГПУ по Северо-Кавказскому краю Е. Евдокимова, проводилась «боевизация» чекистских кадров. В одном из докладов в Центр он указывал, что аппараты ОГПУ должны стать ударными единицами, способными, в случае осложнения обстановки, «подавить восстание даже в рядах вооруженной Красной армии»[458].

Подбор и обучение потенциально работоспособных кадров — это лишь одно направление работы. Не менее важной являлась расстановка чекистов по конкретным должностным позициям и территориальным органам. Надо сказать, что относительно рядового состава органов госбезопасности особых проблем здесь не возникало. Хорошее состояние здоровья, стремление к карьерному росту, внутренняя установка на служение социалистическому Отечеству и законопослушание позволяли руководителям при необходимости перебрасывать сотрудников на другие участки работы. В ходе проведения операций по подавлению антоновских бандформирований, к примеру, требовалось укрепить аппараты ВЧК в пораженных восстанием районах. По указанию Ф. Дзержинского начальником Особого отдела Тамбовской губчека назначили И. Чибисова, руководившего до этого Особым отделом 1-й армии[459]. Одновременно с ним в Тамбов прибыло пять опытных сотрудников-особистов.

Из расформированных армейских особых отделов всех сотрудников, бывших уроженцами Тамбовской и прилегающих губерний, перевели под начало И. Чибисова. Общее их число составило 50 человек[460].

Укрепление частей РККА на Дальнем Востоке, а затем и создание Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии вновь потребовало массовой переброски сотрудников особых отделов. Аналогичная ситуация сложилась и в связи с проведением коллективизации. За подписью заместителя председателя ОГПУ Г. Ягоды в 1930 г. был издан приказ, посвященный вопросам перемещения сотрудников. В нем отмечалось, что без возможности маневрирования в расстановке сил совершенно немыслима плодотворная работа органов госбезопасности. На фоне этой необходимости были зафиксированы неединичные факты отказов от выполнения приказов по перемещению. Коллегия ОГПУ подчеркивала, с одной стороны, обязательность для руководителей учитывать все личностно-бытовые условия перемещаемого, а с другой — требовала карать за невыполнение приказов, вплоть до осуждения во внесудебном порядке[461].

Особая система расстановки кадров существовала для руководящего состава. Здесь прежде всего речь идет о так называемой «партийной номенклатуре». Лица, зачисленные в эту категорию, подлежали перемещению по службе только по решению Организационного бюро ЦК РКП(б) — ВКП(б) и функционировавшего под его эгидой учетно-распределительного отдела[462].

Гражданская война породила обстановку классовой ненависти, создала простор для правового нигилизма со стороны должностных лиц. Многие чекистские аппараты создавались наспех, в число их руководителей попадали нравственно ущербные люди, «во власть» прорвалось немало корыстных личностей и карьеристов.

Органы ВЧК — ОГПУ не были в этом смысле каким-то исключением по сравнению с другими звеньями государственного аппарата и партийными комитетами.

Даже восемь лет спустя после Гражданской войны, в 1928 г., Политбюро вынуждено было, к примеру, по результатам проверок фактически разогнать всю «головку» Смоленской партийной организации[463]. Член президиума Центральной контрольной комиссии А. Сольц писал Г. Орджоникидзе в 1928 г.: «Не в том дело, что тот или другой плох, а в том, что у нас очень мало для строительства социализма пригодного материала, что… видели в Смоленске, а я во Владимире, имеет место в значительном количестве градов и весей огромного союза и что одними карами этого не изживешь»[464]. Продолжая излагать свои соображения, старый большевик указывал, что безобразия со стороны некоторых представителей руководящих кадров имели место начиная с периода «примитивных наметок» государственного строительства, рассаживания «победителей» в Гражданской войне на места, когда их не осуждали, не критиковали, а восхваляли за победу.

Учитывая дефицит кадров идеологически преданных, имеющих некое образование и практический опыт в той или иной сфере, в условиях выстраивания диктатуры большевистской партии, а точнее — ее вождей, не было другого варианта создания эффективного аппарата исполнения решений высших партийно-государственных структур, кроме учреждения института номенклатуры.

Известный исследователь советского государственного аппарата управления Е. Гимпельсон утверждает, что началом возникновения номенклатуры считается осень 1923 г. Именно в это время данный термин впервые появился в партийных документах. Секретариат ЦК РКП(б) направил всем наркомам и руководителям государственных учреждений перечень должностей, назначение на которые и перемещение занимающих их работников разрешалось исключительно по постановлению ЦК[465].

Однако элементы номенклатурного подхода к назначению и перемещению кадров проявлялись значительно раньше. Так, в ноябре 1922 г. секретарь ЦК РКП(б) В. Молотов подписал циркулярное письмо партийным комитетам областного и губернского уровней, в котором некоторым образом упорядочивалось их влияние на расстановку и территориальное перемещение чекистских кадров. «ЦК РКП(б), — говорилось в письме, — вполне осознавая всю трудность работы органов ГПУ и малочисленность ответственных партийных работников в них, однако, в настоящее время не может обновить и в значительной мере пополнить новыми работниками их личный состав… Ввиду того, что за последнее время участились случаи, когда партийные комитеты на местах задерживают вызовы и перемещения сотрудников… ЦК признает необходимым: разрешить ГПУ самостоятельно (по ведомственной линии) производить без предварительного запроса, но с сообщением соответствующему губкому, переброски сотрудников — членов партии…»[466] Далее указывались конкретные должности, как то: начальники самостоятельных отделов и отделений, их заместители, помощники и т. д. (всего 15 наименований должностей). В примечании указывалось, что полномочные представители, начальники губернских отделов и их заместители перемещаются только с ведома ЦК РКП(б).

В конце 1923 г. в ГПУ из ЦК РКП(б) поступило секретное предписание, согласно которому было необходимо не позднее 5 февраля 1924 г. разбить весь личный состав на 10–12 групп, исходя из: 1) масштаба, характера и особенностей той или иной территории; 2) наличия руководящего стажа; 3) уровня образования. Все это требовалось для наиболее полного учета ответственных работников[467].

Задание ЦК было реализовано, и уже 19 мая 1924 г. в ОГПУ появился первый партийный документ, устанавливающий перечень должностей в органах госбезопасности, включенных в номенклатуру по линии Орграспредотдела.

Чекистскому руководству предлагалось не только основываться на списке должностей, но и своевременно сообщать о всех произошедших изменениях в штабах и структуре[468]. По линии Особого отдела ОГПУ к номенклатуре относились заместитель и помощник начальника отдела, а также начальник 1-го отделения и его заместитель, поскольку именно это отделение оперативно обслуживало все центральные учреждения военного ведомства. Персонально в список Учетно-распределительного отдела ЦК были включены начальник ОО ОГПУ Г. Ягода, его заместитель Р. Пиляр и два помощника — Л. Мейер и Л. Залин.

ЦК РКП(б) не только утверждал номенклатуру, но разрабатывал и реализовывал планы работы по изучению дел в кадровом вопросе. Учраспредотдел, к примеру, в мае 1924 г. непосредственно занимаясь руководящим составом особых отделов, принял решение пересмотреть личный состав окружных, фронтовых, армейских и дивизионных аппаратов и произвести ротацию кадров за счет переброски работников из центральных районов[469]. Надо полагать, такое пристальное внимание к особым органам не было случайным. Шла чистка Красной армии, и прежде всего центральных учреждений НКвоенмора и военных округов, от сторонников Л. Троцкого, и следовало разорвать связи, успевшие сложиться у чекистов и военных, чтобы они не влияли на ход чистки. Отдел ЦК рассчитывал заменить 10 начальников особых отделов разного уровня и 5 человек в самом аппарате ОГПУ[470].

Особенно показательна роль ЦК и Политбюро при разрешении ситуации, возникшей вокруг операций по бывшим офицерам (как ушедшим со службы, так и продолжавшим находиться в рядах РККА), проведенных чекистскими органами в Москве, на Украине и в нескольких других регионах.

Во второй половине 1930 г. и в первые месяцы 1931 г. в СССР было арестовано около 3,5 тысяч человек из названной выше категории граждан. Как показали результаты выездов инспекторских бригад ОГПУ на Украину и передопросов некоторых доставленных в Москву арестантов, многие бывшие офицеры давали свои показания под давлением следователей. Они оговорили себя, а также многих своих сослуживцев и знакомых, заявляя, что состоят членами разветвленной подпольной антисоветской организации.

Учитывая, что украинских чекистов всячески поддерживал первый заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода, группа высокопоставленных чекистов во главе с членом Коллегии и начальником СОУ ОГПУ Е. Евдокимовым решила воспользоваться вскрытыми фактами фальсификации уголовных дел для его устранения. И вот почему.

Председатель ОГПУ В. Менжинский тяжело болел и вследствие этого не мог реально руководить оперативной деятельностью органов госбезопасности. В этих условиях на первый план вышел Г. Ягода со своим «фельдфебельским» стилем руководства, не имевший к тому же практического опыта организации и проведения крупных операций. Однако Г. Ягода сумел уйти от персональной ответственности за реализацию решения Политбюро ЦК ВКП(б) о выселении кулачества и выдвинул на роль главного ответчика Е. Евдокимова.

Безусловно, что начатая против Г. Ягоды борьба подразумевала изменение расстановки сил в руководстве ОГПУ, в частности, — продвижение Е. Евдокимова на должность заместителя председателя.

Замыслам антиягодинской группы не суждено было сбыться. 25 июля 1931 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) И. Сталин предложил принять постановление о снятии с занимаемых постов всех членов группы, включая и начальника Особого отдела ОГПУ Я. Ольского. Против такого поворота в разрешении конфликта никто из членов Политбюро не выступил. Относительно Я. Ольского, вероятно, высказывались разные мнения, и окончательная редакция постановления в отношении его звучала следующим образом: «Освободить т. Ольского от обязанностей зав. особым отделом ОГПУ с оставлением его на работе в органах ОГПУ»[471].

Еще месяц он находился в резерве назначения, но в августе 1931 г. был откомандирован в ЦК ВКП(б) для дальнейшего использования в системе народного питания при Наркоме СССР[472].

Да и как могло быть иначе, если уже 10 августа Политбюро направило циркулярное письмо всем секретарям национальных ЦК, крайкомов и обкомов с соответствующей оценкой причин изменений в ОГПУ. «Эти товарищи, — говорилось в документе, — вели внутри ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ… они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является „дутым“ делом… они расшатывали тем самым железную дисциплину среди работников ОГПУ… ЦК отметает разговоры и шушуканья о „внутренней слабости“ органов ОГПУ и „неправильности“ линий их практической работы как слухи, идущие, без сомнения, из враждебного лагеря и подхваченные по глупости некоторыми горе-„коммунистами“»[473].

По нашему мнению, изгнание из органов госбезопасности таких опытных оперативных руководителей, как Е. Евдокимов, С. Мессинг, Л. Бельский, Я. Ольский и И. Воронцов, большинство из которых ряд лет проработали в особых отделах ВЧК — ОГПУ, а также поддержка И. Сталиным и другими членами Политбюро линии Г. Ягоды и высокопоставленных сотрудников ГПУ Украины явились поворотным пунктом в оперативной и следственной работе. Путь к широкомасштабным репрессиям второй половины 1930-х годов был открыт. Личностей, способных хоть как-то противостоять откровенному «липачеству» и фальсификациям уголовных дел, в руководстве ОГПУ не осталось.

Их место, на основании специальных решений Политбюро и Орграспредотдела ЦК ВКП(б), заняли другие номенклатурные работники. Отдел кадров, к примеру, возглавил Д. Булатов, работавший до этого заведующим инструкторским отделом ЦК; заместителем председателя ОГПУ стал В. Балицкий (глава чекистов Украины). Начальником Особого отдела назначили главного вдохновителя массовой операции против военных (дело «Весна») И. Леплевского[474].

Первым заместителем председателя ОГПУ стал пришедший с партийной работы, никогда ранее не служивший в органах госбезопасности И. Акулов[475].

В рамках данного исследования стоит сказать еще об одном решении ЦК ВКП(б), определяющем номенклатуру должностей. При создании НКВД СССР в апреле 1934 г. Н. Ежов подготовил на подпись И. Сталину проект номенклатуры. Согласно указанному документу, по линии особых отделов решением Политбюро назначался и смещался с должности начальник Особого отдела ГУГБ НКВД, а решением Оргбюро — его заместитель и начальники отделений, а также начальники особых отделов военных округов и флотов[476].

С точки зрения повышения работоспособности и эффективности деятельности органов госбезопасности вопрос о персональных назначениях, перемещениях и освобождении от должности руководящих кадров являлся чрезвычайно важным. От того, кто стоит во главе органа либо линии работы, зависело очень многое. Достаточно вспомнить пример, когда сотрудники Особого отдела Кавказского фронта в своем письме в ВЧК высказались за скорейшую замену начальника отдела Н. Скрыпника, поскольку он буквально развалил аппарат, не желая вникать в оперативную и следственную работу[477].

ЦК РКП(б) и ВЧК вмешались в ситуацию и по результатам проверки оснований для возникновения конфликта освободили Н. Скрыпника от должности и вообще убрали его с чекистской работы.

За аморальное поведение был снят с должности начальник Особого отдела Северо-Кавказского военного округа Г. Трушин, несмотря на то что за него вступились А. Микоян и К. Ворошилов[478].

Нечего уже и говорить о том, что безоговорочно удалялись из органов госбезопасности чекисты, поддерживавшие оппозиционеров в РКП(б) — ВКП(б). Решением ЦК был переведен на хозяйственную работу бывший начальник Особого отдела Западного фронта, а затем заместитель полномочного представителя ГПУ в Закавказье и одновременно начальник Особого отдела Краснознаменной Кавказской армии В. Панкратов. Он активно поддерживал троцкистов и, в отличие от многих других, не отказался от своих взглядов до последних дней жизни — 1937 г.[479]

Однако высшие руководители — это несколько десятков человек. Основные проблемы, безусловно, возникали в работе с рядовыми сотрудниками. Особенно остро они стояли в первой половине 20-х годов. Именно тогда, на фоне значительного сокращения штатной численности органов госбезопасности и хронического недофинансирования работы оставшихся чекистов, развились негативные явления в их среде.

Введение новой экономической политики совершенно изменило взгляды многих работников ВЧК — ОГПУ, устоявшиеся в годы Гражданской войны, их мотивацию к активной работе. Вот, к примеру, что писал Ф. Дзержинскому председатель ГПУ Украины В. Манцев в середине 1922 г.: «Сотрудник, особенно семейный, может существовать, только продавая на рынке все, что имеет. А имеет он очень мало. И поэтому он находится в состоянии перманентного голодания. На этой почве происходит общее понижение работоспособности, настроение сотрудников озлобленное, дисциплина падает, и нужны исключительные условия, чтобы в нужный момент заставить их работать, хотя бы вполовину против прежнего»[480].

Препровождая письмо в ЦК РКП(б), лично И. Сталину, председатель ГПУ просил дать указание Наркомфину, Наркомроду и Наркомвоену о выполнении этими учреждениями своих обязательств по продовольственному, вещевому и денежному обеспечению чекистских органов. «Только при этих условиях, — отмечал Ф. Дзержинский, — мы сможем бороться железной рукой с разложением, уменьшить штаты до максимальных пределов, подобрав лучших, и выполнить свое задание»[481].

Низкое и нерегулярное обеспечение чекистов денежным и иными видами довольствия приводило к их желанию любыми способами уйти из ГПУ. Особо следует отметить, что не смогли противостоять трудностям и коммунисты. Они реально видели, что их однопартийцы в государственных хозяйственных органах, а тем более в разного рода трестах и синдикатах устроены гораздо лучше. В процитированном выше письме В. Манцева содержатся и такие данные: «Если раньше мы имели 60 % коммунистов, то теперь с трудом насчитываем 15 %. Очень часты, если не повседневны, случаи выхода из партии на почве голода и необеспеченности материального существования»[482].

Такое положение складывалось по всей стране. Руководители ВЧК — ГПУ постоянно «давили» на ЦК партии, отстаивали необходимые бюджетные ассигнования в ходе работы различных комиссий и даже негласно добывали информацию из Наркомфина о предполагаемых распределениях средств, чтобы предпринять упреждающие шаги[483].

Они, не скрывая, докладывали в высшие партийные инстанции, что сотрудники, не имея самого необходимого, сталкиваясь в своей работе со многими соблазнами, могут встать на преступный путь. Это создавало угрозу для деятельности ГПУ в целом. В одном из своих многочисленных писем в Политбюро И. Уншлихт отмечал готовность большей части чекистов оставаться на своем посту, работая в самых невероятных условиях, и исполнить свой долг, но «в конце концов на геройство способны лишь немногие, и требовать этого геройства от всех без исключения работников невозможно»[484].

Опасность развала органов госбезопасности наконец-то осознали в ЦК партии. На заседании Политбюро 18 мая 1922 г. на повестку дня был поставлен вопрос о материальном положении работников ГПУ. С докладом выступил И. Уншлихт[485].

По итогам состоявшихся прений члены Политбюро приняли решение, в определенной мере устраивавшее чекистов.

Прежде всего, они подтвердили свое же решение от 1 марта (которое оставалось невыполненным — А. З.) об отпуске специального кредита на приобретение военно-хозяйственного довольствия для всего штатного состава ГПУ. Далее признавалось необходимым незамедлительно увеличить оклады сотрудникам, приравняв их к окладам работников производственных предприятий, к ставкам рабочих. Принципиально важным являлся пункт четвертый постановления Политбюро. Он гласил, что Центральной бюджетной комиссии предлагалось ни в коем случае не сокращать кредит на секретные расходы, т. е. расходы на содержание секретных сотрудников, наем конспиративных квартир, иные оперативные расходы. Сумма кредита определялась в 10 миллионов довоенных рублей[486].

В итоге реальное материальное положение сотрудников несколько улучшилось. Но ненадолго, так как инфляция и повышение денежного содержания другим категориям советских служащих (включая и военных) вновь поставили чекистов на грань выживания. Докладывая в Политбюро свое видение ситуации, Ф. Дзержинский констатировал факт нового сокращения сметы ОГПУ и в связи с этим прогнозировал упадок в работе органов госбезопасности. Несмотря на плохое состояние своего здоровья, он категорически настаивал на отмене постановления Политбюро о предоставлении ему отпуска в срочном порядке, ввиду неотложности решения задач в сфере материального положения сотрудников и финансирования всей деятельности ОГПУ[487].

Вместе со всеми чекистами в сложном положении оказались и работники особых отделов. Даже в столичном военном округе возникали серьезные проблемы со снабжением, включая и вещевое довольствие. Одним из моментов, неблагоприятно отразившихся на деятельности особых органов ОГПУ в МВО, явилось отсутствие военного обмундирования для оперативных сотрудников. «Находя невозможным заставлять сотрудников успешно работать среди войск в штатском платье, — докладывал Г. Ягоде начальник ОО МВО Л. Мейер, — прошу соответствующих указаний»[488].

Лучших результатов в лоббировании своих интересов достигло военное ведомство, которому удалось добиться с 1 октября 1924 г. новых тарифов оплаты комсостава. Соответственно, денежное довольствие особистов вновь резко упало по сравнению с военнослужащими курируемых ими частей[489].

Положение особистов лучше всего видно при сопоставлении ставок окладов. Так, на декабрь 1924 г. командир корпуса получал 143 руб., начальник штаба — 122 руб., а начальник особого отдела — только 68 руб. На низовой ступени соотношение было примерно аналогичным. Если военный комиссар полка имел зарплату 93 руб., то полковой уполномоченный особого отдела — на 20 руб. меньше. При этом сотрудники особых отделов не получали ни личных, ни семейных продовольственных пайков[490].

Несмотря на указанное выше решение Политбюро от 18 мая 1922 г., смета на секретные расходы реально сокращалась ввиду инфляции. Заместитель начальника Особого отдела ОГПУ Р. Пиляр констатировал в конце 1924 г., что сокращение произошло почти на 12 %[491].

В своей докладной записке Р. Пиляр привел во многом типичный случай, когда начальник особого отделения одной из дивизий вынужден был продать на рынке имеющуюся при отделении лошадь и коляску для того, чтобы на вырученные деньги иметь возможность продолжать дальше весьма важную агентурную разработку[492].

Наркомат финансов, да и ЦК РКП(б) видели в дальнейшем сокращении штатов органов госбезопасности практически единственный выход для некоторого улучшения материального обеспечения сотрудников.

Несколько ранее Ф. Дзержинский просил наркома финансов о поднятии денежного содержания своих подчиненных. Но ответа он не получил, поэтому поставил перед Политбюро вопрос о создании специальной комиссии, предлагая ввести в нее председателя Центральной контрольной комиссии В. Куйбышева, наркома финансов Г. Сокольникова и его как председателя ОГПУ[493].

А с мест продолжали идти тревожные сигналы. Вот, к примеру, что сообщал Северо-Кавказский крайком РКП(б): «В результате дороговизны, полной необеспеченности, максимальной загрузки и ничем не нормированного труда наблюдается тяга на другую работу, стремление вовсе уйти с работы в органах ОГПУ. Это стремление объективно маскируется различными доводами — болезнью, переутомленностью, отсталостью, необходимостью продлить образование и прочее. Но корни его в действительности кроются в материальной необеспеченности»[494].

Возможность исправить положение виделась руководству ОГПУ в кардинальном решении вопроса — в приравнивании сотрудников органов государственной безопасности к военнослужащим РККА во всех отношениях. Поэтому 31 марта 1927 г. на расширенном заседании Коллегии ОГПУ было признано необходимым повторно поставить этот вопрос в высших партийных и государственных инстанциях.

Для нашего исследования важно, что все присутствовавшие на заседании поддержали предложение «считать настоятельно необходимым уравнять ставки особистов и комсостава»[495].

Сотрудников особых отделов выделили в силу того, что именно они находились в худшем, по сравнению с другими работниками ОГПУ, положении.

При всей очевидности отрицательных последствий затягивания решения данного вопроса, он был поставлен руководством чекистского ведомства лишь в августе 1934 г. Тогда Г. Ягода направил И. Сталину проект положения об НКВД СССР, где в статье одиннадцатой говорилось: «Сотрудники народного комиссариата внутренних дел СССР, имеющие прямое отношение к военной и секретной работе, приравниваются с утверждения списка их народным комиссаром внутренних дел СССР по правам и обязанностям к лицам, состоящим на действительной военной службе»[496].

В качестве некой компенсации отсутствия прав на получение вещевого и иного довольствия, равных с военнослужащими РККА и Флота, в 1927 г. приказом ОГПУ вводились знаки различия для сотрудников органов госбезопасности в целом и особистов в частности. Причем чекисты получили право носить достаточно высокие знаки различия. Так, например, начальник Особого отдела ОГТТУ имел четыре ромба, что соответствовало знакам различия командующего округом. Руководители особых отделов военных округов, корпусов и дивизий носили лишь на один ромб меньше, чем командиры обслуживаемых ими соединений и объединений[497].

На фоне не соответствующего реалиям жизни уровня оплаты труда и всех видов довольствия, руководство всячески стремилось укреплять морально-политический дух чекистов. В преамбулах приказов и иных документов присутствовали постепенно складывающиеся стереотипные характеристики, такие как «солдат партии», «защитник завоеваний революции», «сознательный работник» и т. д.

Особо следует отметить приказы, посвященные юбилеям органов госбезопасности. В них работа ВЧК — ОГПУ неизменно оценивалась не иначе, как спасательная для Советской власти. «Расчищая поле для строительства социализма, — указывалось в приказе № 251 „О X годовщине ВЧК — ОГПУ“, — десять лет без перерыва, днем и ночью, без отдыха и срока, работает ЧК, не щадя ни врага, ни себя»[498].

Чекистам прививалась мысль, что они — особая каста, единственно надежная опора правящей большевистской партии. Все это, безусловно, влияло на формирование ментальности сотрудников, на совокупность их идей и интеллектуальных установок, умственных привычек и верований[499].

Однако значительно большее воздействие на чекистов оказывали не идеолого-политические посылки из Центра, а условия их труда, не сравнимые ни с какой другой специальностью.

В литературе нередко можно встретить утверждения, что сотрудники ВЧК — ОГПУ всегда были замкнутой кастой. В этом есть определенная доля правды, если иметь в виду корпоративные интересы и игнорировать личностные характеристики. Повседневная жизнь и деятельность чекистов давала много разных примеров. В целом же феномен корпоративной спайки, безусловно, имел место.

Изучение материалов более чем двухсот личных дел сотрудников особых и контрразведывательных органов позволяет нам выделить некоторые основания, на которых формировалась чекистская корпорация: 1) ненависть к внешнему и внутреннему врагу, который действует как в военное, так и в мирное время, подчинение общей для чекистов этике ненависти: жалость или сочувствие к представителям «исторически обреченных» классов есть признак политической неблагонадежности; 2) долг перед Отечеством, которому постоянно угрожают; 3) осознание причастности к когорте людей, ведущих незримую борьбу, но не надеющихся на общественное признание своих заслуг и почитание окружающих и даже родственников; 4) понимание посвященности в тайны государственной важности, знание подноготной многих событий и явлений в политической, экономической, военной и иных сферах; 5) исполнение на работе и в бытовой обстановке требований конспирации.

К сказанному можно добавить и постоянно подавляемый страх перед возможностью внесудебного наказания и даже расправы за совершенные проступки и преступления, связанные прежде всего с исполнением служебных обязанностей. «Особенность положения ГПУ среди других учреждений Республики, — говорилось в приказе № 267 от 23 октября 1922 г., — должна учитываться всеми сотрудниками ГПУ именно в том отношении, что за каждое преступление, каждый проступок они будут отвечать больше, чем всякий другой гражданин перед советским судом»[500].

Вынесение внесудебного приговора автоматически влекло за собой лишение права работать в органах госбезопасности, а практически — и занимать любую ответственную должность до конца жизни[501].

И все это при том, что чекист любого уровня не мог самостоятельно распоряжаться своей судьбой, решать, оставаться ли ему дальше на службе в ВЧК — ОГПУ либо перейти на другую работу. За него все определяли в учетно-распределительных подразделениях партийных комитетов, Организационном и даже Политическом бюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Партия стала работодателем для многих тысяч сотрудников органов госбезопасности. Кадровые аппараты ВЧК — ОГПУ никогда не осмеливались перечить партийным установкам.

Хорошей иллюстрацией здесь могут служить письма к Г. Ягоде от бывшего начальника Особого отдела 2-й конной армии, а позднее начальника отдела контрразведки Полномочного представительства ОГПУ по Западному краю С. Турло.

В одном из них мы читаем следующее: «Надеюсь, что Вы не забыли, как еще в 1920 г. я Вас просил об освобождении меня из органов ВЧК. Если до сих пор мне отказывали в этом под благовидными предлогами недостатка в опытных и преданных делу работников, то теперь эта мотивировка уже устарела… Ко всему этому, я еще нравственно и физически устал от всей этой таинственности, а больше всего от того, что на 75 % всего, что делается, я считаю неправильным в организационном и оперативном отношении… На основании этих соображений я решил окончательно и бесповоротно уйти из органов ОГПУ и прошу Вас санкционировать это»[502].

С. Турло грозил начать действовать через ЦК партии, и тем не менее его вопрос еще долго не решался.

Настойчиво требовали отпустить их с чекистской работы начальник Особого отдела Западного фронта В. Панкратов, заместитель начальника Особого отдела ГПУ Украины К. Зонов и многие другие. Наряду с другими мотивами ухода из органов госбезопасности чаще всего фигурировали сбои в нервной системе. И это не удивительно. Длительное время эти люди применяли насилие, террористические методы, успокаивая себя лишь тем, что выполняют партийный долг по уничтожению чуждых пролетариату представителей других классов. Целью борьбы для чекистов была не просто победа, а физическое уничтожение противника в годы Гражданской войны и ее «хвостов» в виде восстаний и мятежей, изоляция врагов новой власти в местах лишения свободы в последующие годы[503].

Постоянный поиск «негатива», основанный на приказах и директивах, стремление видеть возможные происки врага там, где другие этого не наблюдают, необходимость «выдавливать» нужную информацию из подследственных, скептически оценивать и перепроверять сведения даже самых надежных секретных сотрудников, проникать в чужие тайны, преодолевая защитные действия объектов изучения, — это и многое другое в практике оперативно-следственной работы формировало специфический, чекистский взгляд на окружающий мир. У отдельных сотрудников могло возникнуть и возникало холодное, бездушное отношение к людям. От наиболее одиозных фигур приходилось освобождаться, однако характер профессии накладывал свой отпечаток на личность каждого оперативного работника и следователя. Этот факт, безусловно, следует учитывать при изучении многогранной деятельности чекистов. Психологические явления тесно связаны с историческими процессами, они включены в реальную жизнь личности, профессиональных групп и общества в целом. Любое историческое событие, в том числе и происходившее в сфере тайного противоборства, следует соотносить с психологией его участников. Именно этого, к сожалению, не наблюдалось в исследованиях, жестко опиравшихся на марксистскую теорию, когда игнорировался личностный фактор[504].

Известный историк А. Плеханов, длительное время и достаточно плодотворно изучавший деятельность председателя ВЧК — ОГПУ Ф. Дзержинского, привел в своей монографии многие его высказывания относительно облика чекистов. Однако следует иметь в виду, что это были лишь взгляды и представления о том, какими должны быть его подчиненные. Требования к морально-политическим и профессиональным качествам сотрудников госбезопасности, положенные в основу многих кадровых приказов, являлись не более чем «путеводной звездой» и были далеки от реальности[505].

Резюмируя все сказанное выше о кадровом потенциале чекистских аппаратов, участвовавших в обеспечении безопасности Вооруженных сил, и прежде всего сотрудников особых отделов ВЧК — ОГПУ, можно утверждать следующее.

1. После окончания Гражданской войны, на фоне резкого сокращения армии и ее реорганизации, произошли существенные изменения в личном составе особых и иных органов госбезопасности. Количество сотрудников также значительно сократилось, причем во многом за счет наиболее опытных кадров. Истончилась прослойка коммунистов. Свою роль в этом сыграло низкое финансовое и прочее довольствие чекистов. Это продолжалось до середины 20-х годов.

2. В связи с выделением из особых отделов контрразведывательных подразделений наблюдался отток профессионально подготовленных кадров из первых в последние. Особисты, по сути дела, превратились в «чекистов второго сорта» и оставались таковыми вплоть до нового объединения в 1930 г.

3. На расстановку руководящих кадров решающее влияние оказывали партийные инстанции в рамках «номенклатурной политики». В меньшей степени влияние соответствующих комитетов РКП(б) — ВКП(б) и армейских политических органов сказывалось на назначении, перемещении и освобождении от должностей чекистских управленцев среднего звена.

4. На эффективность деятельности особых отделов самым серьезным образом влияло не только качество и уровень профессиональной подготовки сотрудников, но и знание ими военного дела, многостороннее знакомство с армейской и флотской жизнью. Поэтому в изучаемый период руководством ВЧК — ОГПУ предпринимались все возможные меры по совершенствованию личного состава, по закреплению особистов на участках работы, непосредственно связанных с РККА и РККФ. Предпринимались попытки уравнять сотрудников особых отделов с соответствующими категориями военнослужащих в плане снабжения всеми видами довольствия и по денежному содержанию.

5. Специфика труда чекистов, в том числе и особистов, накладывала на них определенный отпечаток, формировала корпоративные чувства и своеобразную ментальность, отличную от таковой у военных кадров. Данное обстоятельство нельзя сбрасывать со счетов при оценке деятельности чекистов, их поведения в конкретных оперативных ситуациях и в бытовой сфере.

В целом же можно утверждать, что подавляющее большинство тех, кто функционально отвечал за различные направления обеспечения безопасности Вооруженных сил, прилагало свои знания, опыт и жизненную энергию в этом деле, ясно осознавая важность своего труда для обороны страны.

Примечания:

1

XVI съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М., 1930, с. 286.

2

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики. 1921–1928 гг. М., 2006. С. 23.

3

Процесс по делу финской резидентуры // Ленинградская правда. 1924, 1, 3 июня; 1925, 31 марта; 1926, 7 января.

4

«Очистим Россию надолго…»: Репрессии против инакомыслящих. Конец 1921 — начало 1923 г. Документы. М., 2008.

5

ВЧК — ГПУ. Документы и материалы. М., 1995. С. 22–23.

9

Какурин H. Е. Военная тайна. Смоленск, 1921.

10

Кронштадтский мятеж. Сб. статей, воспоминаний и документов. Л., 1931.

11

Отчет Всероссийской чрезвычайной комиссии за четыре года ее деятельности (организационная часть). М., 1921.

12

Лацис (Судрабс). Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией. М., 1921.

13

См.: Зданович А. А. Отечественная контрразведка. 1914–1920 гг. Организационное строительство. М., 2004.

14

Цитируется по изданию: С. С. Турло и И. П. Залдат. Шпионаж. М., 2002. С. 293.

15

Артузов А. Лекции по истории ВЧК — ОГПУ. М., 1928.

16

ВКП(б) и военное дело. В резолюциях съездов и конференций Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Л., 1927.

17

Там же. С. 181.

18

Троцкий Л. Как вооружалась революция. Т. 1–3. М., 1925; Бубнов А. 1924 год в военном строительстве. М., 1925; Геронимус А. Партия и Красная армия. Исторический очерк. М., Л., 1928; его же: Политика ВКП(б) в строительстве Вооруженных сил пролетарского государства. Л., 1930.

19

XVI съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М., 1930. С. 286.

20

Подрывная работа иностранных разведок. Сборник. M., 1937; Заковский Л. Шпионов, диверсантов и вредителей уничтожим до конца. М., 1937; Он же: О некоторых методах и приемах иностранных разведывательных органов и их троцкистско-бухаринской агентуры. М., 1937; Колесников В. Шпионский интернационал (троцкисты на службе фашистских разведок). М., 1937; Вышинский А. Я. Подрывная работа разведок капиталистических стран и их троцкистско-бухаринской агентуры. M., 1938; Двадцать четыре года ВЧК — ОГПУ — НКВД. M., 1941 и др.

21

Сталин И. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников. Доклад и заключительное слово на пленуме ЦК ВКП(б) 3–5 марта 1937 г. М., 1937.

22

Антология позднего Троцкого. М., 2007.

23

Ильин И. А. Собрание сочинений. Части I и II. Мир перед пропастью. М., 2001. С. 192–210.

24

См., например: Букар Р. За кулисами английской разведки. М., 1935; Джонстон Т. Разведка и контрразведка. М., 1936; Ньюмен Б. Английский шпионаж в Германии. М., 1938; Акаси Г. Записки японского разведчика. М., 1939; Астон Д. Британская контрразведка в мировой войне. М., 1939; Веспо А. Тайный агент Японии. М., 1939; Ронге М. Разведка и контрразведка. М., 1939; Грево И. Тайны германского главного штаба. М., 1941; Рисс К. Тотальный шпионаж. М., 1945; Сайера и Канн. Тайная война против Советского Союза. М., 1947 и др.

25

Японская разведка. М., 1940; Леоненко А. Германская разведка. М., 1941; Финская разведка. М., 1941; Мосолов Ф. Курс лекций по истории ВЧК — ОГПУ — НКВД. М., 1949; Гордон А. Германская разведка. 1918–1945. М., 1948.

26

Тодорский А. Маршал Тухачевский. М., 1963; Никулин Л. Тухачевский. М., 1964; Пролетарский маршал // Вопросы истории КПСС, 1964, № 11; Севостьянов В., Егоров Р. Командарм первого ранга. М., 1966; Попов А. Труд, талант, доблесть. M., 1972; Иванов В. Маршал M. H. Тухачевский. М., 1985 и др.

27

Доклад H. С. Хрущева о культе личности Сталина на XX съезде КПСС. Документы // Культура и власть от Сталина до Горбачева. M., 2002. С. 51–119.

28

См.: Чекисты. Сборник очерков. Л., 1967; Чекисты Башкирии. Уфа, 1967; Тишков А. Первый чекист. M., 1968; Незримого фронта солдаты. Тула, 1971; Чекисты. Сборник статей и воспоминаний. М., 1972; Поклялись мы в верности Отчизне: Документы, очерки, воспоминания и статьи о калининских чекистах. М., 1983; Васильев И., Корнилов Ю., Наумов Г. Из истории органов госбезопасности Урала. М., 1982; Покушение на ГОЭЛРО. M, 1983; Диверсия под флагом помощи. М., 1985; О Вячеславе Менжинском: Воспоминания, очерки, статьи. М., 1985; Чекисты Карелии: Статьи, очерки, рассказы. Петрозаводск, 1986 и др.

29

Военные контрразведчики. М., 1978; Остряков С. Военные чекисты. M., 1979; Долгополов Ю. Б. Война без линии фронта. M., 1981; Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. Кн.1, 2. Изд. 3-е, дополненное. М., 1980.

30

Долгополов Ю. Б. Война без линии фронта. М., 1981. С. 5.

31

Борис Савинков перед Верховной коллегией Верховного суда СССР. M., 1924; Савинков Б. Последние статьи и письма. M., 1926; Белогвардейский террор против СССР. M., 1928; Правда. 1925, 13 мая.

32

Аринов Р., Милештейн H. Из истории органов госбезопасности Узбекистана. Ташкент, 1967; Вялков Л. И. Борьба приморских чекистов с врагами Советской власти в 1922–1928 годах. Владивосток, 1972; Аниян H. А. Органы государственной безопасности Советской Армении в период строительства социализма (1920–1934). Ереван, 1980; Васильев И. И., Корнилов Ю. И., Наумов Г. К. Из истории органов госбезопасности Урала. Ч. 1. М., 1982 и др.

33

Дорошенко И. А. История органов государственной безопасности. Ч. II (1921–1925). М., 1959; Венедиктов В. H. Очерки по истории особых отделов ВЧК — ОГПУ (1918–1925 гг.). M., 1960; Велидов А. С. Коммунистическая партия — организатор и руководитель ВЧК (1917–1922). М., 1967; Клеандрова В. М. Правовое положение ВЧК — ОГПУ (1917–1924). M., 1982 и др.

34

Дорошенко И. А. Указ. соч. С. 4.

35

История советских органов государственной безопасности: Учебное пособие. М., 1967.

36

История советских органов государственной безопасности: Учебник. М., 1977.

37

Губернаторов Н. В. Смерш против Буссарда (Репортаж из архива тайной войны). М., 2005. С. 12–14.

38

Данилов В. Д. Строительство органов центрального военного управления (1921–1928). Дисс…. докт. ист. наук М., 1971; Сувениров О. Ф. Политическое воспитание Красной армии и Флота при переходе на мирное положение и проведении военной реформы (1921–1928) Дисс… докт. ист. наук М., 1977; Партийно-политическая работа в Вооруженных силах СССР. 1918–1973. Исторический очерк М., 1974; Идеологическая работа в Вооруженных силах СССР. Историко-теоретический очерк М., 1983 и др.

39

Феликс Эдмундович Дзержинский. Биография. М., 1986.

40

См. публикации в журнале «Известия ЦК КПСС» за 1987–1991 гг.

41

Горбачев М. С. Октябрь и перестройка: революция продолжается. М., 1987. С. 14.

42

Маслов Д. В. Историографические и методологические основы исследования состояния советской системы. Сергиев Посад, 2004. С. 42.

43

Бобренев В. А., Рязанцев В. Б. Палачи и жертвы. М., 1993; Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия: Политический портрет И. В. Сталина. В 2-х кн. M., 1983; Измозик В. С. Глаза и уши режима: Государственный политический контроль за населением Советской России в 1918–1928 гг. СПб., 1995; Литвин А. Л. Красный и белый террор в России. 1918–1922. Казань, 1995; Рассказов Л. П. Карательные органы в процессе формирования и функционирования административно-командной системы в Советском государстве (1917–1941). Уфа, 1994; Реабилитация: Политические процессы 30-50-х гг. М., 1991 и др.

44

Агабеков Г. С. ЧК за работой. М., 1992; Он же: Секретный террор: Записки разведчика. М., 1996; Кривицкий В. Г. «Я был агентом Сталина»: Записки советского разведчика. М., 1991; Порецкая Е. К. Наши: Воспоминания об Игнатии Райссе и его товарищах. М., 1992; Эндрю К., Гардиевский О. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. М., 1992 и др.

45

Конквист Р. Большой террор. Ч. 1–2. Рига, 1991; Терне А. В царстве Ленина. Очерки современной жизни в РСФСР. М., 1991 и др.

46

Викторов Б. А. ВЧК — ОГПУ. Из истории взаимоотношений чрезвычайных комиссий и революционных трибуналов // Вопросы истории, № 7, 1990; Литвин А. Л. ВЧК в советской исторической литературе // Вопросы истории, № 5, 1986; Тумшис М. А. Еще раз о кадрах чекистов 30-х годов // Вопросы истории, № 6,1993; Измозик В. С. Перлюстрация в первые годы советской власти // Вопросы истории, № 8, 1995.

47

Захаров В. В. Военные аспекты взаимоотношений СССР и Германии: 1921 — июнь 1941 г. М., 1992; Мишанов С. А. Строительство Красной армии и Флота 1921 — июнь 1941 гг. (Анализ западной историографии). М., 1992; Савушкин Р. А. Развитие советских Вооруженных сил и военного искусства в межвоенный период (1921–1941). М., 1989; Сувениров О. Ф. Наркомат обороны и НКВД в предвоенные годы // Вопросы истории, № 6,1991; Он же: Всеармейская трагедия // Военно-исторический журнал, № 3,1983; Нармин О. Н. Репрессии против командного, политического и начальствующего состава Красной армии в 1937–1941 гг.: Причины, масштаб и последствия. Дисс…. канд. ист. наук М., 1992.

48

Мерзляков В. М. Органы госбезопасности как специально-силовые ресурсы власти в советской мобилизационной политической истории отечественных спецслужб. Т. 2. М., 2006. С. 323.

49

Петров M. Н. Материалы «Исторических чтений на Лубянке» в преподавании исторических и правовых дисциплин // Исторические чтения на Лубянке. 1997–2007. М., 2008. С. 348.

50

Измозик В. С. Глаза и уши режима. Государственный политический контроль за населением советской России в 1918–1928 годах. СПб., 1995.

95

Закон Российской Федерации «О безопасности». Ведомости Съезда народных депутатов и Верховного Совета РФ, 1992, № 15; Концепция национальной безопасности Российской Федерации. М., 2000; Золотарев В. А. Военная безопасность государства российского. М., 2001; Общая теория национальной безопасности. М., 2002; Рыбалкин H. Н. Философия безопасности. М., 2002.

96

Минаев Г. А., Прохожев А. А. Теория безопасности организации: Учебное пособие. М., 2004. С. 58.

97

ЦА ФСБ РФ, Ф. ПФ, д. 10289, ф. ПФ, д. № 10289.

98

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 21.

99

Приказы ГПУ: № 36 от 1 апреля 1921 г.; № 200 от 1 сентября 1922 г.; № 130/45 от 1 марта 1924 г.; № 251 /119 от 9 августа 1930 г. и т. д.

100

Историческая психология: предмет, структура и методы. Учебное пособие. Изд. Московского гуманитарного университета. М., 2004. С. 141.

101

Германское правительство 9 марта 1935 года объявило о создании военно-воздушных сил, а через несколько дней о введении всеобщей воинской обязанности и преобразовании 100-тысячного рейхсвера в вермахт, состоящий из 36 дивизий. Ограничений, установленных Версальским договором, больше не существовало. Эти обстоятельства явились мощным толчком к усилению оборонных усилий СССР и оценке Германии как главного противника нашей страны.

102

Советско-польские отношения в политических условиях Европы 30-х годов XX столетия. Сб. статей. М, 2004. С. 5.

103

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики 1921–1928. М., 2006. С. 625.

104

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 364, л. 55.

105

Самуэльсон Л. Красный колос. Становление военно-промышленного комплекса СССР 1921–1941. М., 2001. С. 85.

106

Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия. М., 1983. С. 501.

107

Яжборовская И. С., Парсаданова В. С. Россия и Польша. Синдром войны 1920. М., 2005. С. 299.

108

Peplonski A. Wywiad W wojnie polsko-radzieckiej 1919–1920. W-wa. 1999. S. 48.

109

РГВА, ф. 33987, оп. 3, Д. 25, л. 168.

110

Там же.

111

Минаков С. Сталин и заговор генералов. М., 2005. С. 267.

112

Стенографический отчет 7-го Всебелорусского съезда Советов. Минск, 1925. С. 231.

113

Материалы «Особой папки» Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б) по вопросу советско-польских отношений. 1923–1944 гг. М., 1997. С. 18.

114

Там же. С. 19.

115

Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. Документы. М, 2003. С. 235.

116

ЦА ФСБ, ф. 6, оп. 1-т, д. 31, л. 81.

117

Яжборовская И. С., Парсаданова В. С. Указ. соч. С. 243.

118

Peplonski А. Указ. соч. С. 13.

119

Там же.

120

Там же. С. 25.

121

Там же. С. 165. В материалах ВЧК за 1919 год нам не удалось отыскать каких-либо документов относительно разоблачения К. Заблоцкого. После его бегства польская разведка восстановила свою резидентуру в Москве, куда 4 марта 1920 г. прибыл ее глава В. Нарбут (псевдоним «Януш»).

122

Архив УФСБ по Омской обл., ф. 38, оп. 1, д. 1459, л. 335.

123

Вне фронтовой зоны польской разведкой и контрразведкой руководил II отдел штаба Министерства военных дел.

124

РГВА, ф. 453, оп. 1, д. 10, л. 4.

125

Там же, л. 5.

126

Там же.

127

Peplonski А. Указ. соч. С. 52.

128

Уже упоминалась фамилия И. Маушевского, длительное время нелегально действовавшего в тылу наших войск в период советско-польской войны. Возглавляя II отдел ПГШ, он лично курировал всю работу на «востоке». Видным разведчиком являлся В. Мощинцкий (псевдоним «Торговец», «Вацлав»). В конце 1920 г., в ходе выполнения задания поляков, он даже устроился в Таганрогскую ЧК, сумев скрыть свое офицерское прошлое.

129

РГВА, реферат Особого архива при СССР о структуре и деятельности II Отдела польского Генштаба. 1958. С. 19.

130

РГВА, ф. 453, оп. 1, д. 10, л. 16. На 1928 год резидентуры польской разведки имелись в 30 городах СССР. По данным хорошо осведомленной французской разведки, к 1930 г. II отдел ПГШ располагал агентурной сетью в 2400 человек (РГВА, ф. 7, оп. 1, д. 47, л. 240).

131

Там же, д. 8, л. 393.

132

Яжборовская И. С., Павсаданова В. С. Указ. соч. С. 83.

133

Минаков С. Т. Советская военная элита 20-х годов. Состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль. Орел, 2000. С. 247.

134

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). М., 1977. С. 257.

135

Там же. С. 322.

136

РГВА, ф. 453, оп. 1, д. 10, л. 11.

137

Там же, л. 13.

138

В. Т. Дриммер был идейным пилсудчиком, в Первую мировую войну участвовал в боевых действиях против России на стороне австро-венгерских войск.

139

Войцеховский С. «Трест» // Русская эмиграция в борьбе с большевизмом. М., 2005. С. 145.

140

РГВА, ф. 453, оп. 1, д. 7, л. 62.

141

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 364, л. 55.

142

Советская военная контрразведка. Сб. документов, ч. 2, изд. М., 1981. С. 225.

143

Там же. С. 256.

144

Кен О. Москва и пакт о ненападении с Польшей (1930–1932). СПб., 2003. С. 29.

145

Материалы «Особой папки» Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП (б) по вопросу советско-польских отношений 1923–1944 гг. М., 1997. С. 60. Политбюро констатировало, что Боговой нарушил данные ему инструкции, объявило ему выговор и обязало военное ведомство разъяснить заинтересованным лицам, что атташе представляют за границей РВС СССР, а не Разведывательное управление.

146

Советская военная контрразведка. Вып. 2. С. 430.

147

Там же. С. 431.

148

Безусловно, исходя из наших сегодняшний знаний политических и юридических реалий обстановки начала 1930-х годов, мы можем и должны поставить под сомнения указанные цифры. Однако если мы на порядок сократим их, то и тогда остается внушительная цифра, подтверждающая вывод чекистов об активизации польской разведки, особенно оперативно-тактической в приграничной зоне. К сожалению, увлекшись масштабными операциями, чекисты не обнаруживали отдельных действительно опасных агентов. К примеру, так и не удалось раскрыть польского агента «АГЕ» из окружения секретаря ЦК ВКП(б) В. Молотова, который давал информацию об обстановке на некоторых заседаниях Политбюро, включая то, где обсуждался вопрос о введении маршальских званий и давались оценки некоторым военачальникам. (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 9, Д. 19, л. 339–340). Агентом II отдела оказался и бывший секретарь И. Сталина Б. Бажанов. (Советско-польские отношения в политических условиях Европы 30-х годов XX столетия. М., 2004. С. 65). Можно предположить, что его бегство за границу было способом уйти от разоблачения.

149

Е. Незбжицкий с конца 1928 г. по 1930 г. руководил резидентурой «0–2» в Киеве, непосредственно замыкавшейся на реферат «Восток» II отдела ПГШ (РГВА, ф. 453, оп. 1, д. 7, л. 157). Он возглавлял разведку против СССР до 1939 г., затем, после оккупации Польши фашистами, обосновался в Лондоне, где под псевдонимом «Ричард Врага» публиковал в газетах резкие антисоветские статьи.

150

Такер Р. Сталин. История и Личность. М., 2006. С. 253.

151

Колпакиди А., Прохоров Д. Империя ГРУ. Очерки истории российской военной разведки. Кн. 1. М., 2000. С. 139.

152

Литвинов М. Ю., Сидунов А. В. Шпионы и диверсанты. Борьба с прибалтийским шпионажем и националистическими бандформированиями на Северо-Западе России. Псков, 2005. С. 39.

153

ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 246, л. 11.

154

Там же, оп. 5, д. 20, л. 384.

155

Литвинов М. Ю., Седунов А. В. Указ. соч. С. 84.

156

Эрнст Бойс являлся морским офицером-подводником, перешедшим на службу в СИС в 1916 г. Через год он уже возглавил резидентуру в Петрограде, а затем в Москве. После провала и бегства формально ему подчиненного агента С. Рейли был отозван в Англию, а в 1919 г. командирован в Гельсингфорс курировать и направлять разведывательную работу в Советской России. Уволен из разведки в связи с расследованием обстоятельств ареста в 1925 г. С. Рейли, которого он в числе других склонял к поездке в СССР.

157

Архив УФСБ по Ленинградской обл., архивное уголовное дело N 235821, т. 1, л. 14.

158

Соцков Л. Операция «Тарантелла». М., 2001. С. 29.

159

Советская военная контрразведка. Вып. 2. С. 409.

160

Там же. С. 417.

161

Nigel West. MI 6. British Secret Intelligence Service Operation. 1909–1945. London, 1983, p. 38.

162

РГВА, ф. 453, оп. 1, д. 7, л. 54.

163

Там же, ф. 117, оп. 1, д. 475, л. 571.

164

ФСБ, ф. 2, оп. 1, д. 546, л. 52.

165

Там же, л. 53.

166

Там же, оп. 2, д. 549, л. 10.

167

Там же, архивное уголовное дело на К. Янке Н-20415, т. 2, л. 107–108.

168

Там же, л. 15.

169

Бухгайт Г. Абвер — щит и меч III Рейха. Немецкая военная разведка 1918–1944 гг. Москва, 2003. С. 53.

170

Там же. С. 57.

171

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 317, л. 43–44.

172

ЦА ФСБ РФ, д. Н-13214, л. 6–7.

173

Горлов С. А. Совершенно секретно. Москва — Берлин. 1920–1933 гг. М, 1999. С. 88.

174

ЦА ФСБ РФ, д. Н-19460, л. 97.

175

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 317, л. 43.

176

Бухгайт Г. Указ. соч. С. 66.

177

Советская военная контрразведка. Сб. док. Ч. 2. М., 1981. С. 386.

178

Дьяков Ю. Л., Бушуева Т. С. Фашистский меч ковался в СССР. Красная армия и Рейхсвер. Тайное сотрудничество 1922–1933. Неизвестные документы. М., 1992. С. 140.

179

ЦА ФСБ РФ, д. Р-8395, т. 2, л. 111.

180

Минаков С. Советская военная элита 20-х годов. Состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль. Орел, 2000. С. 86.

181

Политическая история русской эмиграции 1920–1940 гг. Документы и материалы. М., 1999. С. 108.

182

Струков Б. Г. В начале противостояния: Российская политическая эмиграция и советские спецслужбы после войны // Исторические чтения на Лубянке. Нижний Новгород, 1998, с. 120.

183

Борис Савинков на Лубянке. Документы. М., 2001. С. 496–497.

184

Русская военная эмиграция 20–40 годов. Документы и материалы. Т.2.М., 2001. С. 331.

185

Голдин В. И. Солдаты на чужбине. Русский общевоинский союз, Россия и русское зарубежье в XX–XXI веках. Архангельск, 2006. С. 123.

186

ЦА ФСБ, ф. ПФ, д. 6159, т. 1, л. 228 об.

187

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний. Т. 1, 1919–1929. Каталог. М., 2000.

188

Там же. С. 261, 262, 303, 305, 308.

189

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 21.

190

Уголовный кодекс РСФС. Введен в действие Постановлением ВЦИК Собр. узаконений и распор. правительства. 1922, № 15, стр. 153. Постановление объявлено приказом РВСР № 1551 от 25 июня 1922 г.

191

Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936 гг. М., 2003. С. 21, 22.

192

Лубянка. Органы ВЧК — ОГПУ — НКВД — НКГБ — МГБ — МВД — КГБ. 1917–1991. Справочник, — М., 2003. С. 419.

193

Там же.

194

Там же.

195

Шамбаров В. Государство и революция. М., 2002. С. 232.

196

XVII съезд, речь Сталина, что врагов больше нет.

197

Лазарев М. В. Политическая лояльность (политический аспект). СПб., 2003. С. 21.

198

ЦА ФСБ, ф. 2, оп. 2, д. 892, л.180.

199

Бухарин Н. И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989. С. 163.

200

Малая советская энциклопедия. Т. 6, М., 1931. С. 208.

201

Большая советская энциклопедия. Т. 43, М., 1939. С. 674.

202

Антонов-Овсеенко В. А. Строительство Красной армии в революции. М., 1923. С. 31.

203

Кавтарадзе А. Г. Указ. соч. С. 174.

204

ЦА ФСБ, ф. 2, оп. 3, Д. 673, л. 33.

205

Там же, оп. 9, Д. 784, л. 27.

206

Там же, д. 773, л. 2.

207

Там же, ф. 66, оп. 1, д. 112, л. 116.

208

Там же, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 8 об.

209

Там же, л. 9.

210

Минаков С. Сталин и заговор генералов. М., 2005. С. 31

211

Тухачевский M. Н. Политика и стратегия в Гражданской войне // Революционный фронт, 1920, 18 января, № 2.

212

Тухачевский M. Н. Новые силы // «Красная армия», август 1921 г., № 3–4. С. 5–6.

213

Военно-исторический журнал. 1990, № 5. С. 31.

214

Павроз А. В. Группы интересов и лоббизм в политике. СПб., 2006. С. 88.

215

Черушев Н. «Невиновных не бывает…». Чекисты против военных. 1918–1953 гг. М, 2004. С. 466.

216

Минаков С. За отворотом маршальской шинели. Орел, 1999; Он же: Советская военная элита 20-х годов (состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль). Орел, 2000; Он же: Военная элита 20-30-х годов XX века. М., 2004; Он же: Сталин и его маршал. М., 2004; Он же: Сталин и заговор генералов. М., 2005.

217

Дело генерала Л. Г. Корнилова. Материалы Чрезвычайной комиссии по расследованию дела о бывшем Верховном главнокомандующем генерале Л. Г. Корнилове и его соучастниках. Август 1917 — июнь 1918 гг. В 2-х т. T. 1, М., 2003.

218

Медушевский А. Н. Русский бонапартизм как предмет сравнительного изучения // Труды института российской истории. Вып. 4, М., 2004. С. 154.

219

Из стенограммы доклада Радкевича К. Е. Ворошилову по поручению В. К. Блюхера от 10 июля 1927 г. // В. К. Блюхер в Китае. 1924–1927 гг. Новые документы главного военного советника. М., 2003. С. 545–546.

220

Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923–1927 гг. Т. 3. М., 1990. С. 172.

221

Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сб. док. М., 1995. С. 97.

222

Реввоенсовет Республики. Протоколы 1920–1923 гг. Сб. док. М., 2000. С. 292.

223

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926) M., 1977. С. 442.

224

Там же. С. 442–443.

225

Там же. С. 443.

226

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 312, л. 60.

227

ЦА ФСБ, ф. 2, оп. 5, д. 479, л. 12.

228

Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг. M., 2001. С. 203.

229

Деятели Союза Советских Социалистических Республик и Октябрьской революции. Репринтное воспроизводство. M., 1989. С. 70.

230

Кен О. Н. Указ. соч. С. 178.

231

Мозохин О. Б. Право на репрессии: внесудебные полномочия органов государственной безопасности (1918–1953). М., 2006. С. 87.

232

Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. М., 2003. С. 127–128.

233

Там же. С. 133.

234

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 478, л. 168.

235

Там же, л. 1-270.

236

Там же, л. 19.

237

Там же, д. 155, л. 8.

238

Кен О. Н. Указ. соч. С. 21.

239

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, д. 155, л. 92.

240

Из истории ВЧК (1917–1921) Сб. док. М., 1958. С. 417–418.

241

Отчет Всероссийской чрезвычайной комиссии за четыре года ее деятельности (организационная часть). М., 1921. С. 258.

242

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). М, 1977. С. 311.

243

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ (1921–1928) М., 2003. С. 98.

244

Булулуков Н. Ю. Правовое регулирование организации и деятельности органов государственной безопасности (1922–1934) М., 2005. С. 22.

245

Плеханов А. М. Указ. соч. С. 99.

246

Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 54. С. 39.

247

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. С. 339, 340.

248

КПСС в резолюциях и решениях… Т. 2. С. 472.

249

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 328.

250

Плеханов А. М, Указ. соч. С. 102.

251

СУ РСФСР, 1922, № 16. С. 160.

252

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936 гг. М., 2003. С. 15.

253

Там же.

254

Там же. С. 21.

255

Там же. С. 12.

256

Там же. С. 22.

257

Лубянка — Органы ВЧК — ОГПУ — НКВД — НКГБ — МГБ — МВД — КГБ. 1917–1991. Справочник М., 2003. С. 330.

258

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. С. 22.

259

Берхин И. Б. Военная реформа в СССР (1924–1925) М., 1958. С. 60.

260

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1930. С. 22.

261

Там же.

262

Плеханов А. М. Указ. соч. С. 109.

263

КПСС в резолюциях и решениях… Т. 2. С. 599–600.

264

1 Съезд Советов СССР. Стенографический отчет с приложениями. Изд. ЦИК СССР. М., 1923. Приложение 1. С. 8.

265

Там же. С. 6.

266

СЗ СССР, 1923, № 81. Ст. 782.

267

Лубянка. Органы ВЧК… КГБ, 1917–1991. Справочник М., 2003. С. 462.

268

Булулуков Н. Ю. Правовое регулирование организации и деятельности органов государственной безопасности (1922–1934 гг.). М., 2005. С. 38.

269

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 38, л. 118.

270

В. И. Ленин и ВЧК. Сб. док. (1917–1922). Изд. 2-е, доп. М., 1987. С. 507.

271

Мозохин О. Б. ВЧК — ОГПУ. На защите экономической безопасности государства и в борьбе с терроризмом. М., 2004. С. 73.

272

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 6.

273

Там же. С. 11.

274

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1-т, д. 62, л. 1.

275

Там же, л. 2.

276

Там же, л. 22 об.

277

Советская военная контрразведка. Сб. док., вып. 2, изд. ВКШ КГБ СССР, 1981. С. 152–153.

278

Указ президента РФ от 07 февраля 2000 г. № 318.

279

Данилов В. Д. Строительство органов центрального военного управления в СССР (1921–1928). Дисс…. канд. ист.н. М., 1971. С. 101.

280

Бубнов А. С. Красная армия к 7-й годовщине // О Красной армии. 1958. С. 138.

281

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. 1917–1991. Справочник, М., 2003. С. 389.

282

Там же.

283

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1-т, д. 62, л. 37.

284

Там же.

285

Там же, ф. 2, оп. 6, д. 174, л. 11.

286

Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР. 1917–1952. М., 1953. С. 161.

287

Кудрявцев В. Н., Трусов А. И. Политическая юстиция в СССР. М., 2000. С. 153.

288

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 174, л. 8.

289

СЗ СССР, 1927, № 12, ст. 123.

290

СЗ СССР, 1934, № 33, ст. 225.

291

Автором проанализированы дела, хранящиеся в ЦА ФСБ РФ, фонде 2, содержащие протоколы Особого совещания, Коллегии ОГПУ по судебным делам (оп. 3, 4, 5). Следует также подчеркнуть, что особые отделы по количеству представленных на рассмотрение дел на военнослужащих были на пятом месте после ЭКУ, КРО, СО, ТО ОГПУ.

292

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 74, л. 11.

293

Портнов В. П., Славин M. М. Становление правосудия Советской России (1917–1922). М., 1990. С. 125

294

Трайнин А. Десять лет советского уголовного законодательства // Право и жизнь. 1927, № 8/10. С. 37.

295

Портнов В. П., Славин M. М. Указ. соч. С. 156.

296

Бобренев В. А., Рязанцев В. Б. Палачи и жертвы. М., 1993. С. 84.

297

Савенков А. Н. Военная прокуратура. История и судьбы. СПб., 2004.

298

Там же. С. 64.

299

Там же. С. 79.

300

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 60, л. 40.

301

Большевистское руководство. Переписка 1912–1927 гг. М., 1996. С. 305.

302

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 119, л. 372.

303

Там же, ф. 2, оп. 2, д. 102, л. 2–3.

304

ЦА ФСД РФ, ф. 2, оп. 2, д.101, л. 30.

305

РГВА, ф. 4, оп. 2, д. 44, л. 106.

306

Бобренев В. А., Рязанцев В. Б. Указ. соч. С. 106.

307

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 74, л. 5.

308

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 225, л. 273.

309

РГВА, ф. 33988, оп. 1,д. 75, л. 178.

310

РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, д. 11, л. 40.

311

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК Т. 2. М., 1983. С. 102.

312

В. И. Ленин и ВЧК Сб. док (1917–1922) М., 1987. С. 180.

313

Ф. Э. Дзержинский. Биография. М., 1986. С. 170.

314

Более подробно о взаимоотношениях чекистского и военного ведомств см.: Зданович А. А. Отечественная контрразведка, 1914–1920. Организационное строительство. М., 2004.

315

Правда. 1 февраля 1921 г.

316

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. 1917–1991. Справочник М., 2003. С. 357.

317

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов ГПУ. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 25.

318

РГВА, ф. 25888, оп. 1, д. 94, л. 16.

319

Там же, оп. 2, д. 105, л. 185.

320

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1-т, д. 110, л. 2–5.

321

Там же, л. 12–15.

322

Там же. Параграф № 26 «Перечня сведений, составляющих тайн…» завершал указанный документ. Поэтому можно с уверенностью говорить, что появился он в ходе согласования секретных сведений с заинтересованными подразделениями ОГПУ.

323

Большевистское руководство. Переписка. 1912–1927 гг. М., 1996. С. 298.

324

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1 д. 104, л. 225.

325

Там же, д. 112, л. 304.

326

Там же, л. 307.

327

В ноябре 1922 г. РВСР издал (в развитие основного приказа о политических совещаниях) еще один приказ № 2622/497 о создании аналогичных совещаний в корпусах (ЦА ФСБ, ф. 66, оп. 1, д. 112, л. 307 об.).

328

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 57, л. 24.

329

Там же, л. 26–28.

330

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 2, д. 27, л. 13.

331

Там же, ф. 1, оп. 5, д. 573, л. 20.

332

Там же, л. 21 об. — 22.

333

Советское руководство. Переписка 1928–1941 гг. М., 1999. С. 28.

334

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. Сб. док. М., 2003. С. 524.

335

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. 1917–1991. Справочник. М., 2003. С. 54.

336

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. Сб. док. М., 2003. С. 522–523.

337

Сувениров О. Ф. Трагедия РККА. 1937–1938 гг. М., 1998. С. 68.

338

Отчет ВЧК за четыре года ее деятельности (20 декабря 1917 г. — 20 декабря 1921 г.). М., 1921. С. 230–257.

339

Инструкцию утвердили председатель ВЧК Ф. Дзержинский, заместитель председателя Особого отдела ВЧК И. Павлуновский, управляющий делами и начальник административно-организационного отдела ОО ВЧК Г. Ягода.

340

Советская военная контрразведка. Сб. док. Вып. 1 (1918–1922). М., 1978. С. 161.

341

Там же. С. 162.

342

Там же. С. 163.

343

Там же. С. 160.

344

Известия ВЦИК, 10 декабря 1919 г. О своей целенаправленной борьбе с «главкизмом» Т. В. Сапронов указал и в автобиографии (см.: Деятели СССР и революционного движения в России. Энциклопедический словарь Гранат. М., 1989. С. 650).

345

Известия ВЦИК 12 декабря 1919 г.

346

Советская военная контрразведка. Вып. 1. С. 172.

347

Там же. С. 179–182.

348

Из истории ВЧК 1917–1921 гг. Сб. док. М., 1958. С. 362.

349

Советская военная контрразведка. Вып. 1. С. 217.

350

Там же. С. 216.

351

Из истории ВЧК С. 362.

352

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 4, д. 10, л. 86.

353

Советская военная контрразведка. Вып. 1. С. 303–304. Ф. Дзержинский, упрекая своего заместителя по ОО ВЧК, критиковал также и члена Президиума М. Я. Лациса, который, в свою очередь, намеревался сделать Особый отдел частью возглавляемого им Секретно-оперативного отдела ВЧК

354

На заседании СНК от 29 июля 1920 г. Коллегия ВЧК была утверждена в количестве 12 человек. В нее вошли от Особого отдела В. Р. Менжинский, В. А. Аванесов и Г. Г. Ягода.

355

Советская военная контрразведка. Вып. 1. С. 218. Официально B. Р. Менжинский вступил в должность начальника Особого отдела ВЧК 20 июля 1920 г.

356

Хацкевич А. Р. Солдат великих боев. Минск, 1987. С. 296.

357

Отчет ВЧК за четыре года ее деятельности. С. 201.

358

В. И. Ленин и ВЧК. С. 369.

359

Очерки истории российской внешней разведки. С. 199.

360

Отчет ВЧК за четыре года ее деятельности. С.206. В такой организационной структуре контрразведывательная составляющая Особого отдела ВЧК просуществовала практически без изменений до выделения из Особого отдела в мае 1922 г. Контрразведывательного отдела.

361

Советская военная контрразведка. Вып. 1. С. 361. Первоначальное решение о создании единого Управления делами ВЧК было принято еще 25 августа 1920 г., а с 13 сентября его начальником стал Г. Г. Ягода (см.: ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1а, д. 2, л. 206).

362

Первым начальником АОУ ВЧК стал И. А. Апетер, возглавлявший до этого Особый отдел Западного фронта.

363

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док (1917–1926). М., 1977. С. 242.

364

Отчет ВЧК за четыре года ее деятельности. С. 206.

365

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). М., 1977. С. 243–244.

366

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 95, л. 249.

367

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). М., 1977. С. 245.

368

В. И. Ленин и ВЧК Сб. док С. 218.

369

Лубянка 2. Из истории отечественной контрразведки. М., 2002. C. 175–179.

370

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). М, 1977. С. 245.

371

Там же. В письме В. Манцеву председатель ВЧК сообщил, что предложил на заседании Оргбюро назначить его вместо себя и добился положительного разрешения вопроса. Однако Пленум ЦК РКП(б) в заседании от 17 декабря 1920 г. своим постановлением отменил «вердикт» Организационного бюро об освобождении Ф. Дзержинского от руководства ВЧК и переводе на хозяйственную работу.

372

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. Сб. док. М., 2003. С. 15.

373

Ф. Э. Дзержинский. Биография. Изд. 2-е, доп. М., 1983. С. 469.

374

В. И. Ленин и ВЧК Сб. док. С. 505

375

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. Сб. док. М., 2003. С. 12.

376

В. И. Ленин. Биографическая хроника. Т. 12. M., 1982. С. 156. Анализ материалов биографии показывает, что В. И. Ленин за период с декабря 1921 по конец марта 1922 г. лишь дважды лично встречался с Ф. Дзержинским. Зато с И. Уншлихтом регулярно переписывался и несколько раз встречался лично.

377

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 96.

378

Там же. С. 99.

379

Журнал «З apxiвiв ВУЧК — ГПУ — НКВД — КГБ». Вып. 1, 2. Киев. 1997. С. 328.

380

Там же. С. 342.

381

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики 1921–1928 гг. М., 2006. С. 579.

382

Там же. С.581.

383

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 38, л. 103а.

384

Там же, л. 99.

385

Лубянка — 2. Указ. соч. С. 181.

386

Там же.

387

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 117.

388

Отчет о совещании Начгуботделов ГПУ и нач. СОЧ Западного края. Смоленск, 1923.

389

Специально не останавливаясь на управленческом стиле Ф. Дзержинского, отметим, однако, в русле проводимого исследования следующее: при решении каких-либо вопросов он зачастую опирался на свои устоявшиеся взгляды и представления, мало обращая при этом внимания на позицию соратников, в том числе и при реорганизации особых отделов. Конфликты по другим вопросам привели через год к уходу из органов госбезопасности И. Уншлихта — заместителя председателя ГПУ, фактически руководившего всей административной и оперативной работой. Еще через год последовал чекистский конфликт, поставивший на грань разрыва дружеских отношений с другим заместителем, в данном случае по ВСНХ, — Ю. Пятаковым.

390

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 100

391

Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД 1934–1941 гг. Справочник М., 1999, с.43.

392

Там же.

393

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 112, л. 250.

394

Там же, ф. 1, оп. 6, д. 236, л. 96.

395

Архив УФСБ по Омской области. Личное дело Я. К. Ольского № 393351, л. 22 об.

396

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 45, л. 187.

397

Там же, д. 38, л. 162.

398

Там же, д. 1146, л. 279.

399

Отчет о совещании Начгуботделов ГПУ и нач. СОЧ Западного края. Смоленск, 1923. С. 11.

400

Там же. С. 45–46.

401

Там же. С. 46.

402

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 283, л. 2.

403

ЦА ФСБ РФ, архивное уголовное дело на И. С. Уншлихта, № Р-4476, т. 1, л. 36. Странно, что переход И. Уншлихта в военное ведомство не был основан на соответствующем решении Политбюро ЦК РКП(б).

404

Согласно данным военного историка Н. Тарховой, в 1925 г. число территориальных дивизий увеличилось до 32 против 26 кадровых, а в 1926–1928 гг. тердивизий насчитывалось соответственно 36, 40, 41. (См.: Тархова Н. С. Красная армия и коллективизация советской деревни 11928-1933 гг. Автореф. дисс… доктора исторических наук Саратов, 2006. С. 25).

405

История советской разведки. Вып. 2 (1921–1925). Сб. док, М., ВКШ КГБ, 1960. С. 188–189. Размытость формулировки задачи, поставленной Ф. Дзержинским перед особыми отделами, частично можно отнести на счет экспромта, зафиксированного стенографисткой.

406

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 5.

407

Там же.

408

Там же, л. 6.

409

Там же, л. 10.

410

Там же, л. 14.

411

История советской разведки. Вып. 2. С. 190–191.

412

Гражданская война и военная интервенция в СССР: Энциклопедия. М., 1983. С. 342.

413

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 155, л. 131.

414

Там же, л. 133.

415

Там же, оп. 8, д. 130, л. 3.

416

Там же, ф. 66, оп. 1-т, д. 62, л. 37 об.

417

Там же, оп. 8, д. 130, л. 26.

418

Там же, л. 27.

419

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. Сб. док. М., 2003. С. 250.

420

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 130, л. 32.

421

Там же, ф. 66, оп.1-т, д. 62, л. 38.

422

История советских органов государственной безопасности. Учебник. М., 1977. С. 232.

423

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. 1917–1991. Справочник. М., 2003. С. 59.

424

Ф.Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). М., ВКШ КГБ, 1977. С. 197.

425

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 4, д. 10, л. 15.

426

Там же, оп. 5, д. 1157, л. 37.

427

Там же. Л. 268.

428

Там же.

429

Архив УФСБ по Омской обл., ф. 39, оп. 4, д. 6, л. 418–419.

430

Там же, л. 418.

431

Там же, л. 419.

432

ЦА ФСБ РФ, ф. 1 ос., оп. 5, д. 7, л. 309.

433

Правда. 27 июля 1921 г.

434

Там же, 29 сентября 1921 г.

435

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, Д. 1157, л. 78.

436

Там же. Письмо Г. Ягоды частично опубликовано в монографии А. М. Плеханова «ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики. 1921–1928 гг.». С. 232. Однако автор не дал ссылку на соответствующую архивную единицу хранения.

437

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ — ОГПУ. 1917–1991. Справочник. M., 2003. С. 410.

438

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 111, л. 165 об.

439

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики. С.237

440

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Харьков, 1922. С. 3

441

Там же. С. 11.

442

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 3–3 об.

443

Первый Всеукраинский съезд. С. 49.

444

Там же.

445

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 1, д. 13, л. 33. Интересна резолюция Г. Ягоды, наложенная на докладную записку: «Пугаться нельзя. Надо усиленно учить».

446

Постников Л. А Краткий очерк истории Высшей школы КГБ СССР им. Ф. Э. Дзержинского. М., 1990. С. 8.

447

Там же. С. 12.

448

Советская военная контрразведка. Сб. док Вып.2. М., 1981. С. 116

449

Там же. С. 117.

450

Академия ФСБ России. 80 лет. М., 2001. С. 18.

451

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. М., 2003. С. 250.

452

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 208., л. 358.

453

Академия ФСБ России. С. 19.

454

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 204, л. 171.

455

Там же, ф. 2, оп. 3, Д. 26, л. 35.

456

Там же, л. 37.

457

Плеханов A. M. Указ. соч. С. 637.

458

Там же. С. 257.

459

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, Д. 1164, л. 8.

460

Плеханов A. M. Указ. соч. С. 637.

461

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 204, л. 9.

462

Гимпельсон Е. Г. Становление и эволюция советского государственного аппарата управления. 1917–1930 гг. М., 2003. С. 177.

463

Советское руководство. Переписка. 1928–1941 гг. М., 1999. С. 33.

464

Там же. С. 31.

465

Гимпельсон Е. Г. Новая экономическая политика Ленина — Сталина. Проблемы и уроки (20-е годы XX века). М., 2004. С. 157.

466

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 117, л. 250.

467

Там же, ф. 2, оп. 3, Д. 1042, л. 42.

468

Там же, л. 33.

469

Там же, л. 28.

470

Плеханов A. M. Указ. соч. С. 241.

471

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936 г. С. 275.

472

Архив УФСБ по Омской обл., личное дело Я. К Ольского. № 393351, л. 22 об.

473

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. С. 280.

474

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. Справочник. С. 54.

475

Там же. С. 51.

476

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. С. 514, 515.

477

Архив УФСБ по Омской обл., личное дело Н. А. Скрыпника. № 73792.

478

Плеханов А. М. Указ. соч. С. 261.

479

Архив УФСБ по Омской обл., личное дело В. Ф. Панкратова. № 199460.

480

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. С. 38.

481

Там же.

482

Там же.

483

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 116, л. 321.

484

Там же.

485

Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний. Т.1, 1919–1929. Каталог. М., 2000. С.176.

486

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 116, л. 370.

487

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док С. 406.

488

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 2, д. 27, л. 2.

489

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 305, л. 47.

490

Там же, д. 307, л. 45.

491

Там же, л. 40.

492

Там же, л. 42.

493

Там же. С. 436.

494

Плеханов А. М. Указ. соч. С. 228.

495

Там же. С. 230.

496

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. С. 564.

497

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 155, л. 186.

498

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. Справочник. С. 496.

499

Пушкарев Л. Н. Что такое менталитет? Историографические заметки// Отечественная история. 1995, № 3. С. 160.

500

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. Справочник. С. 438.

501

Позднее требования приказа были распространены и на секретных сотрудников, а также на штатных работников разведывательных органов РККА и их агентуру.

502

Архив УФСБ по Омской обл., личное дело С. С. Турло № 305 809.

503

Колосов Д. Б. Борьба после победы. М., 2000. С. 7.

504

Историческая психология: предмет, структура и методы. М., 2004. С. 15.

505

Плеханов А. М. Указ. соч. С. 271.