Онлайн библиотека PLAM.RU


  • I. ПЕТР ЗАИЧНЕВСКИЙ
  • II. ПЕТР ТКАЧЕВ
  • III. МИХАИЛ БАКУНИН И СЕРГЕЙ НЕЧАЕВ
  • IV. БАКУНИН, НЕЧАЕВ И ЛЕНИН
  • ГЛАВА ВТОРАЯ. Русские предтечи Ленина

    I. ПЕТР ЗАИЧНЕВСКИЙ

    I

    В мае 1862 года, в Москве появилась нелегальная прокламация под названием «Молодая Россия», вызвавшая большую тревогу в рядах не только правительства, но и русских либералов и даже выдающихся социалистов того времени. Прокламация «Молодая Россия» была издана от имени таинственного Центрального Революционного Комитета, но такого Комитета тогда вовсе не существовало. Ее автором был молодой революционер Петр Григорьевич Заичневский, и издана она была его кружком. В прокламации «Молодая Россия» было сказано:

    «Россия вступает в революционный период своего существования. Проследите жизнь всех сословий, и вы увидите, что общество разделяется в настоящее время на две части, интересы которых диаметрально противоположны и которые следовательно, стоят враждебно одна к другой. Снизу слышится глухой и затаенный ропот народа, угнетаемого и ограбляемого всеми, у кого в руках есть хоть доля власти, — народа, который грабят чиновники и помещики, грабит и царь… Сверху над народом стоит небольшая кучка людей довольных, счастливых… Между этими двумя партиями издавна идет спор — спор, почти всегда кончавшийся не в пользу народа… Выход из этого гнетущего, страшного положения, губящего современного человека и на борьбу с которым тратятся его лучшие силы один — революция, революция кровавая и неумолимая, революция, которая должна изменить радикально все, без исключения, основы современного общества и погубить сторонников нынешнего порядка. Мы не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови, что погибнут, может быть, и невинные жертвы. Мы предвидим все это и все-таки приветствуем ее наступление; мы готовы жертвовать лично своими головами, только пришла бы поскорее она, давно желанная».

    Дальше в прокламации «Молодая Россия» говорилось:

    «Мы требуем изменения современного деспотического правления в республиканский — федеративный союз областей, причем вся власть должна перейти в руки Национального собрания и Областных собраний. Национальное собрание должно состоять из выборных от всех областей, и Областные — из представителей каждой области… Каждой области предоставляется право по большинству голосов решить вопрос о том, желает ли она войти в состав федеративной республики или нет. Что касается Польши и Литвы, то они получают полную самостоятельность».

    «Молодая Россия» считала, что царствующая династия не только должна быть лишена власти, но и подвергнуться поголовному истреблению. «Молодая Россия» писала:

    «Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное, и с громким криком: «Да здравствует социальная и демократическая республика России!»— двинемся на Зимний дворец истребить живущих там.

    Может случиться, что дело кончится одним истреблением императорской фамилии, то есть какой-нибудь сотни, другой людей, но может случиться и что, вернее — что вся императорская партия, как один человек, встанет за государя, потому что здесь будет идти вопрос о том, существовать ей самой или нет. В этом последнем случае с полной верою в себя, в свои силы, в сочувствие к нам народа, в славное будущее России, которой выпало на долю первой осуществить великое дело социализма, мы издадим крик: «В топоры!» и тогда… тогда бейте императорскую партию не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам. Помни, что кто будет не с нами, тот будет против; кто против, тот наш враг, а врагов следует уничтожать всеми способами».

    Автор «Молодой России» считал террор и диктатуру лучшим средством обеспечить окончательную победу революции. «Молодая Россия» писала:

    «Мы изучили историю Запада, и это изучение не прошло для нас даром: мы будем последовательнее не только жалких французских революционеров 1848 года, но и великих террористов 1792 года, мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито французскими якобинцами в 90-ых годах восемнадцатого столетия… Мы твердо убеждены, что революционная партия, которая станет во главе правительства, если только движение будет удачно, должна захватить диктатуру в свои руки и не останавливаться ни перед чем. Выборы в Национальное собрание должны происходить под влиянием правительства, которое тотчас же позаботится, чтобы в состав его не вошли сторонники современного порядка (если только таковые останутся живы)».

    Петр Заичневский — автор прокламации «Молодая Россия» был первым русским предшественником Ленина и большевики осуществили программу «Молодой России». Авторитетнейший большевистский историк М. И. Покровский в статье «Корни большевизма в русской истории» еще в 1922 г., когда жил Ленин, писал:

    «В прокламации «Молодой России» С ее заключительным возгласом:

    «Да здравствует социальная и демократическая республика русская!»… на нас глядит тот же большевизм, в шестидесятых годах еще более «утопический», чем в 1905 году. А прошло шестьдесят лет, и то, что предвидели авторы «Молодой России» …стало обычным жизненным явлением».

    («25 лет РКП/большевиков)», издательство «Октябрь», Тверь, 1923 г. стр. 23-24).

    ***

    Петр Григорьевич Заичневский родился в 1842 г. в имении его родителей в Орловской губ. Он учился в Орловской гимназии, которую окончил с серебряной медалью в 1858 г., затем поступил на физико-математический факультет Московского университета. Еще в гимназии Заичневский начал интересоваться общественными вопросами. В университете он прочел некоторые сочинения Герцена и, встречая там слово «социализм», стал изучать произведения западно-европейских социалистов на французском языке — Прудона, Луи Блана, Пьера Леру, Огюста Бланки и других. Одновременно он усиленно изучал историю французских революций.

    В университете Заичневский встретился с студентом, который не менее, чем он, интересовался социализмом. Это был Перикл Эммануилович Аргиропуло, который был старше его на три года. Отец Аргиропуло, статский советник, был грек, турецкий подданный, который в 1850 г. перешел в русское подданство. Молодой Аргиропуло в 1857 г. в Харькове окончил гимназию с золотой медалью и поступил на юридический факультет Московского университета. Здесь он, как и Заичневский, познакомился с произведениями Герцена и западно-европейских социалистов и стал одним из первых пропагандистов социалистических идей среди московской учащейся молодежи. По свидетельству лиц, примыкавших к их кружку и хорошо знавших Заичневского и Аргиропуло, Заичневский в спорах был резок и прямолинеен. Аргиропуло, наоборот, был мягок и деликатен. Если Аргиропуло страдал за всех угнетенных, то Заичневский ненавидел всех угнетателей. Одно только сближало этих совершенно противоположных людей, — это одинаковая преданность их идеалам социализма.

    22 июля 1861 г. Аргиропуло по высочайшему повелению был арестован в Москве. В этот же день Заичневский был арестован в Орле. Оба были немедленно отправлены в Петербург. Им обоим вменялось в вину распространение сочинений революционного содержания и продажа портретов Герцена, Огарева и других революционных деятелей. На допросах Аргиропуло и Заичневский отказались отвечать, от кого они получали для продажи эти портреты и сочинения революционного содержания, которые они распространяли.

    В течение всего времени, пока продолжалось расследование их дела, Заичневский и его друзья находились в заключении. Условия заключения были до того мягкими, что к ним был свободный доступ всем желавшим повидаться с ними. Бывший участник их кружка В. Н. Линд в своих воспоминаниях, напечатанных в 1911 г. в московском журнале «Русская мысль», пишет:

    «Как это ни странно представить себе теперь, но место их заключения сделалось настоящим студенческим клубом. Посещать их позволялось, можно сказать, всем и во всякое время».

    А другая участница кружка Заичневского А. Можайская в своих воспоминаниях, напечатанных в 1909 г. в петербургском сборнике «О минувшем» пишет, что

    «маленькая одиночная камера Заичневского всегда была полна народа. Посещала Заичневского не только молодежь. Не раз мы заставали в его маленькой камере разодетых дам со шлейфами, приезжавших в каретах с ливрейными лакеями послушать Петра Григорьевича, как они сами заявляли. Они привозили ему цветы, фрукты, вино, конфеты. Обычно время проходило в оживленных спорах».

    Летом 1862 г. дело Заичневского и других слушалось в Сенате. Известный писатель, князь В. Ф. Одоевский, будучи тогда сенатором, принимал участие в суде над Заичневским и его товарищами. 5 июля 1862 г. Одоевский в первый раз присутствовал в Сенате на заседании по делу студентов, и он записал в свой «Дневник»: «Что за полоумные мальчишки». На следующий день, однако, он занес в свой «Дневник» следующую запись:

    «В Сенате. — Замечательная личность Петра Заичневского, принадлежащего к так называемым исповедникам социализма, слово, которого значение весьма для них смутно, но за которое они, тем не менее, готовы идти в мученики и чего именно добивается Заичневский, стараясь не уменьшить, а преувеличить свои действия».

    Сенат нашел Заичневского виновным в произнесении речей, направленных к ниспровержению существующего образа правления и против верховной власти, а также в распространении запрещенных сочинений и приговорил Заичневского к «лишению всех прав состояния и сослать в каторжные работы на заводы на два годы и 8 месяцев, а по прекращении сих работ, поселить в Сибири навсегда».

    Аргиропуло Сенат нашел виновным в распространении запрещенных сочинений и в недонесении о произнесении Заичневским в Подольске речи возмутительного содержания, и он был приговорен к «лишению некоторых прав и преимуществ и к заключению его в смирительный дом» на два с половиной года. Двух других товарищей их Сенат присудил к заключению в смирительном доме на три месяца. Двое других, привлеченных по тому же делу, были оправданы.

    10 января 1863 г. Петра Заичневского на почтовых лошадях под конвоем двух жандармов отправили в Сибирь, и лишь 18 апреля он был доставлен в Красноярск, где он был сдан в Устъ-Кут на завод для отбытия каторжных работ.

    Прокламация «Молодая Россия» появилась в мае 1862 г. Кто были авторами этой прокламации, вызвавшей страшную тревогу в рядах правительства и возмущение либералов и многих социалистов, Правительству так и не удалось узнать. Представителям власти и в голову не могло придти, что автором «Молодой России», изданной от имени таинственного Центрального Революционного Комитета, является студент Петр Заичневский, который уже год сидит под арестом. Через много лет сам Заичневский рассказал, что прокламация была написана им, проредактирована его товарищами по заключению и через часового была отправлена в Москву для напечатания.


    II

    Прокламация «Молодая Россия», призывавшая к революции, к беспощадному террору, к диктатуре и к уничтожению не только всех членов династии Романовых, но и всех вообще противников революционной партии, была резко осуждена не только всей либеральной печатью того времени, но и Герценом, и даже Бакуниным, и единомышленниками Чернышевского. Знаменитый петербургский радикальный журнал «Отечественные записки» в ноябрьском номере от 1862 года писал:

    «Никто не сомневается…, что неизвестный автор «Молодой России» принес нашему правительству столько пользы, сколько не могло принести ему в совокупности усердие всей полиции. Они (реакционеры) владеют теперь страшным пугалом… «Молодой Россией». У них теперь каждый прогрессист — поклонник теории «Молодой России».

    Герцен в своем лондонском «Колоколе» посвятил прокламации «Молодая Россия» две статьи: «Молодая и старая Россия» и «Журналисты и террористы». В статье «Молодая и старая Россия» Герцен 15июля 1862 года писал в »Колоколе»:

    «Мы прочли ее раз, два, три раза… со многим очень несогласны. «Молодая Россия» нам кажется двойной ошибкой. Во-первых, она вовсе не русская, это одна из вариаций на тему западного социализма, метафизика французской революции…

    Вторая ошибка — ее неуместность. Ясно, что молодые люди, писавшее ее, больше жили в мире товарищей и книг, чем в мире фактов… в ней нет внутренней сдержанности, которую даст или свой опыт, или строй организованной партии».

    Во второй статье 15 августа 1862 года Герцен писал:

    «Молодая Россия» думает, что мы потеряли веру в насильственные перевороты. Не веру в них мы потеряли, а любовь к ним… Насильственные перевороты бывают неизбежны; может, будут и у нас, это отчаянное средство ultima ratio народов, как и царей, на них надо быть готовым, но выкликать их в начале рабочего дня, не сделав ни одного усилия, не истощив никаких средств, останавливаться на них с предпочтением, нам кажется молодо и незрело, как нерасчетливо и вредно пугать ими… Террор революции с своей грозной обстановкой и эшафотами нравится юношам так, как террор сказок с своими чародеями и чудовищами нравится детям… Мы давно разлюбили обе чаши, полные крови, штатскую и военную, и равно не хотим ни пить из черепа наших боевых врагов, ни видеть голову герцогини Ламоаль на пике. Какая бы кровь ни текла, где-нибудь текут слезы, и если иногда следует перешагнуть их, то без кровожадного глумления, а с печальным трепетным чувством страшного долга и трагической необходимости… Террор девяностых годов (18-гo столетия во Франции) имел в себе чистоту неведения, безусловную веру в правоту и успех, которых последующие терроры не могут иметь. Он развился, как тучи развиваются, и разразился, когда был слишком переполнен электричеством. И при всем этом террор нанес революции страшнейший удар».

    Приблизительно такого же мнения о прокламации «Молодая Россия» был и Михаил Бакунин. В своей брошюре «Народное дело. Романов, Пугачев или Пестель», вышедшей в свет в 1862 году, Бакунин писал:

    «Прокламация «Молодая Россия» доказывает, что в некоторых молодых людях существует еще страшное самообольщение и совершенное непонимание нашего критического положения. Они кричат и решают, как будто за ними стоял целый народ. А народ-то еще по ту сторону пропасти, и не только вас слушать не хочет, но даже готов избить вас по первому мановению царя. Редакторов «Молодой России» я упрекаю в двух серьезных преступлениях. Во-первых, в безумном и в истинно-доктринерском пренебрежении к народу, а, во-вторых, в нецеремонном, бестактном и легкомысленном обращении с великим делом освобождения. Появление «Молодой России» причинило положительный вред общему делу, и виновниками вреда были люди, желавшие служить ему».

    Прокламация «Молодая Россия» глубоко возмутила и расстроила также и Достоевского. На фоне пожаров, как раз в те дни охвативших Петербург, слова прокламации «Молодая Россия» прозвучали тогда для Достоевского зловеще, и он решил поговорить с Чернышевским. Позже, в «Дневнике писателя», Достоевский так писал об этой встрече:

    «Я застал Николая Гавриловича совсем одного, даже прислуги не было дома, и он сам отворил мне дверь «Николай Гаврилович, что это такое?» — вынул я прокламацию. Он взял ее как совсем не знакомую ему вещь и прочел.

    «Неужели вы предполагаете, — сказал он, — что я солидарен с ними, и думаете, что я мог участвовать в составлении этой бумажки?»

    — Именно не предполагал, — ответил я, — и даже считаю не нужным вас в том уверять. Но, во всяком случае, их надо остановить во что бы то ни стало. Ваше слово для них веско, и уж, конечно, они боятся вашего мнения.

    — Я никого из них не знаю.

    — Уверен и в этом. Но вовсе и не нужно их знать и говорить с ними лично. Вам стоит только вслух где-нибудь заявить ваше порицание, и это дойдет до них.

    — Может, и не произведет действия. Да и явления эти, как сторонние факты, неизбежны.

    — И, однако, всем и всему вредят. Тут позвонил другой гость, не помню кто. Я уехал».

    Об этой встрече вспоминал в 1888 году и Н. Г. Чернышевский. По его рассказу, Достоевский просил его повлиять на поджигателей, так как допускал, что пожары в Петербурге вызваны революционерами. Можно предположить, что в беседе Ф. М. Достоевского и Н. Г. Чернышевского речь шла и о пожарах и о прокламациях.

    Известный публицист Л. Ф. Пантелеев, член первого революционного общества «Земля и Воля», к которому примыкал Чернышевский, в своих воспоминаниях, опубликованных еще задолго до революции, рассказывает, что по выходе «Молодой России» московский кружок, ее выпустивший, отправил к Чернышевскому со специальным посланным несколько экземпляров этой прокламации для распространения. Чернышевский отказался принять доставленные экземпляры и вообще сухо встретил посланного и решил выпустить прокламацию «К нашим лучшим друзьям», в которой он имел в виду подвергнуть критике высказывания авторов «Молодой России», но его скорый арест помешал ему выполнить его намерение. Гольц-Миллер, один из членов Центрального Революционного Комитета, от имени которого выпущена была прокламация, рассказывал, что Чернышевский прислал к ним в Москву видного революционного деятеля той эпохи, одного из основателей общества «Земля и Воля», писателя Слепцова, уговорить Комитет сгладить как-нибудь крайне неблагоприятное впечатление, произведенное «Молодой Россией».


    III

    Интересна дальнейшая судьба Петра Заичневского. Его ближайший друг и единомышленник Аргиропуло умер вскоре после освобождения его из «смирительного дома». Сам Заичневский прожил долгую жизнь и до конца дней своих продолжал называть себя «якобинцем-бланкистом». Большим событием в каторжной жизни Заичневского было свидание его с Чернышевским. В 1864 г. Заичневский вышел на поселение в один из самых северных и отдаленных пунктов Иркутской губ. — в Витим. Там он прожил до 1869 г., когда ему дано было разрешение вернуться в Европейскую Россию. Местом для жительства ему была назначена Пензенская губерния. В 1872 г. отец Заичневского возбудил ходатайство об отдаче ему сына на поруки с разрешением жить на родине, в Орле. 27 декабря 1872 г. по высочайшему повелению Заичневскому разрешено было, под личную ответственность его отца, переехать в отцовское имение в Орловской губ. с тем, чтобы и там он находился под полицейским надзором. Так как имение это находилось всего в 27 верстах от Орла, то Заичневский почти все время проводил в Орле. В годы своего пребывания в Орле Заичневский был центром, вокруг которого группировалась орловская революционно настроенная молодежь. К Заичневскому в Орел приезжали за советами и указаниями даже молодые люди и из других городов.

    По словам Веры Фигнер, Заичневский «в течение ряда лет был магнитом, который привлекал учащуюся молодежь». Другой современник Заичневского, известный народнический писатель Н. С. Русанов, впоследствии редактор заграничного «Вестника Русской Революции», а потом один из редакторов петербургского журнала «Русское Богатство», в своих воспоминаниях («На родине», Москва, 1931г.) дает такую характеристику Заичневского 70 годов:

    «Заичневский представлял собою яркую, цветную фигуру. Когда я познакомился с ним, то это был высокий, плотный, но не толстый, прекрасно сложенный мужчина лет 35-40, могучую черную шевелюру которого и черную же окладистую бороду прорезали еще редкие, но все же заметные пряди седых волос. Под большим, широким лбом светились, и слегка иронией, очень выпуклые, страшно близорукие глаза, которые забавно выглядывали немножко вкось из-под густых бровей, когда он читал что-нибудь, совсем близко приставив книгу или газету к лицу… Заичневский был прирожденным оратором. Он не только складно говорил, но прекрасно управлял своим звучным баритоном, выходившим легко и свободно из мощной груди. Когда он воодушевлялся — а с ним это случалось нередко — то его речь, может быть, немного напыщенная и не совсем по-русски торжественная, приводила в волнение молодых слушателей, и даже те из нас, которые враждебно относились к якобинизму, оставались некоторое время под его влиянием».

    Из орловской молодежи Заичневский образовал ряд кружков. Из его кружков вышло немало женщин, игравших потом видную роль в революционном движении. В рядах Исполнительного комитета партии «Народной Воли» были две бывшие ученицы Заичневского — Мария Оловейникова-Ошанина и Екатерина Дмитриевна Сергеева, жена Льва Тихомирова. Революционная деятельность Заичневского в Орле была обставлена очень конспиративно. Однако в августе 1877 г. он, по распоряжению министра внутренних дел, был выслан в г. Повенец, Олонецкой губернии. Жизнь в этом городке, с населением всего в 500 человек, была для Заичневского очень тяжела. Но и в этом захолустье он успел создать довольно большую библиотеку, которая сделалась центром не только ссыльных, но и местной интеллигентной молодежи. В конце 1880 г. Заичневскому разрешено было переехать в Кострому. Там он вскоре успел сгруппировать вокруг себя кружок революционно настроенной молодежи.

    К деятельности «Земли и Воли» и «Народной Воли» Заичневский относился отрицательно. Он по-прежнему продолжал считать, что задачей революционеров является организация заговора с целью захвата государственной власти и установления диктатуры.

    Во второй половине 80 годов Заичневскому разрешено было опять вернуться в Орел. Там он вновь ушел в революционную работу. Жандармы в своих донесениях отмечали, что «Орел делается мало-помалу центром скопления значительного числа неблагонадежных лиц» и что Заичневский по прибытии в Орел «тотчас же приобрел ввиду своего революционного прошлого особое влияние на молодежь». Заичневский не только организовал довольно значительный революционный кружок, но он тайно от жандармов неоднократно ездил в Москву, Курск и Смоленск, чтобы наладить и там революционную работу. В марте 1889 г. Заичневский вновь был арестован. Около двух лет он просидел в тюрьме в ожидании приговора, после чего был отправлен в ссылку в Восточную Сибирь на 5 лет. Большую часть этого срока он прожил в Иркутске. Там он сотрудничал в газете «Восточное Обозрение». В конце 1895 г. истек срок ссылки, и он получил возможность вернуться в Европейскую Россию. Он поселился в Смоленске и там продолжал свою пропагандистскую деятельность. 2 февраля 1896 г. он умер. Его бывшая последовательница М. П. Голубева, на руках которой он умер, в своих воспоминаниях о нем пишет:

    «Заичневский жил и умер революционером, для него ничего, кроме революции, не существовало; даже в бреду, на смертном одре, он все спорил с Лавровым, кому-то все доказывал, что недалеко то время, когда человечество одной ногой шагнет в светлое царство социализма».

    Сама Голубева потом примкнула к большевикам.


    IV

    Советский историк Б. П. Козьмин в своей работе о Заичневском и «Молодой России» пишет:

    «Политические воззрения Заичневского и его товарищей, принимавших участие в составлении, печатании и распространении «Молодой России», носили бланкистский характер. Огюст Бланки, как и Заичневский, представлял себе революцию, как захват государственной власти революционным меньшинством при поддержке народных масс. Но Бланки не довольствовался этим; он проповедовал необходимость после захвата власти революционерами установление диктатуры революционной партии. Задача этой диктатуры сводится к тому, чтобы, опираясь на аппарат государственной власти, провести в жизнь свою программу социальных и политических преобразований. Точно так же смотрел на задачи революционной партии и Заичневский».

    Точно так же, прибавим мы от себя, смотрел на задачи революционной партии и Ленин.

    Б. Козьмин, в общем положительно относящийся к Заичневскому и его прокламации «Молодая Россия», все же вынужден признать, что Чернышевский не был сторонником заговорщицкой тактики, «принципы которой были развиты в прокламации Заичневского». Козьмин также признает, что «явные и тайные друзья «Молодой России», сколько бы их ни было, составляли все же меньшинство в рядах революционеров того времени. Большинство же было настроено отрицательно, а подчас даже враждебно к идеям и тактике этой прокламации».

    Так же враждебно относилось большинство русских революционеров и социалистов, как и огромное большинство всего народа после октябрьского переворота 1917 г., к идеям и тактике Ленина и его соратников, осуществивших программу «Молодой России».



    II. ПЕТР ТКАЧЕВ



    Петр Никитич Ткачев родился в 1844 г. в небогатой помещичьей семье. Он был еще в 60-х годах известным публицистом и критиком, и одним из самых ярых максималистов, которые когда либо существовали в России. За участие в петербургских студенческих беспорядках он в 1861г. сидел в Кронштадтской крепости.

    По выходе из крепости он, по рассказу его родной сестры Анны Аненской, известной писательницы детских рассказов, говорил, что он тогда для успеха революции проповедовал, что революция могла произойти скоро, предлагал срубить головы всем без исключения жителям Российской Империи старше 25-ти лет. Позже он отказался от этой идеи (А. Аненская. Из прошлых лет, «Русское богатство», за 1913 г. Книга 1, стр. 63.). В 1862 г. он вновь был арестован за хранение революционной прокламации и был приговорен к заключению в крепость на три года. Еще до того, началась его литературная деятельность. По выходе из Петропавловской крепости в 1865 г. он стал одним из ближайших сотрудников радикального журнала «Русское слово», а после закрытия этого журнала правительством — созданного на смену «Русского слова» — журнала «Дело». В 1867-1868 г.г. он был связан с различными нелегальными революционными кружками. В 1868 г. он сблизился с Нечаевым и позже вместе с Нечаевым составил «Программу революционных действий». В марте 1869 г. Ткачев вновь был арестован и в июле 1871 г. за составление революционной прокламации был приговорен к тюремному заключению на один год и четыре месяца. По отбытии этого наказания, Ткачеву предстояла ссылка в Сибирь, но благодаря хлопотам его матери, она была заменена ему высылкой на родину. В 1873 г. он бежал заграницу. В конце 1875 г. он начал издавать революционный журнал «Набат», который с перерывами выходил до 1881 г. В своем журнале «Набат» Ткачев проповедовал захват власти меньшинством и диктатуру революционного меньшинства для перестройки общества на коммунистических началах.

    «Народ, — писал Ткачев, в своей статье «Народ и революция», — не может себя спасти, сам себе предоставленный, не может устроить свою судьбу сообразно своим реальным потребностям, не может провести и осуществить в жизни идею социальной революции».

    Только революционное меньшинство может, по мнению Ткачева, «положить основание новому разумному порядку общежития». Народ в революции явится только в качестве «разрушительной силы», действие которой направляется революционным меньшинством.

    «Отношение революционного меньшинства к народу и участие последнего в революции, — писал Ткачев, — может быть определено следующим образом: революционное меньшинство, освободив народ из-под ига гнетущего его страха и ужаса перед властью предержащей, открывает ему возможность проявить свою разрушительно-революционную силу и, опираясь на эту силу, искусно направляя ее к уничтожению врагов революции, оно разрушает охраняющие их твердыни и лишает их всяких средств к сопротивлению и противодействию. Затем пользуясь своей силой и своим авторитетом, оно вводит новые прогрессивно коммунистические элементы в условия народной жизни».

    Только овладев государственным аппаратом, революционная партия сможет приступить к выполнению своих реформаторских планов, в результате которых будет создано коммунистическое общество.

    «Захват власти, — писал Ткачев, — это только прелюдия революции». Овладение государственным аппаратом является первым и необходимым условием, без достижения которого революционная партия не может приступить к выполнению своих задач по перестройке общества на коммунистических началах».


    «Революция, — пишет Ткачев, — осуществляется революционным государством, которое с одной стороны борется и уничтожает консервативные элементы общества, упраздняет все те учреждения, которые препятствуют установлению равенства и братства; с другой — вводит в жизнь учреждения, благоприятствующие их развитию. Таким образом, захватив власть, революционная партия ведет деятельность двоякого рода — «революционно-разрушительную» с одной стороны, и «революционно-устроительную» — с другой. «Насильственным переворотом не оканчивается дело революционеров. Захватив в свои руки власть, они должны суметь удержать ее и воспользоваться ею для осуществления своих идеалов».

    Ткачев также проповедовал создание строго централизованной и дисциплинированной революционной организации для захвата власти.

    «Успех революции — писал он, — возможен только при создании организации, сплачивающей разрозненные революционные элементы в одно живое тело, действующее по одному общему плану, подчиняющееся одному руководству — организации, основанной на централизации власти и децентрализации функций».

    («Набат». 1875 г. Глинский, том 1, стр. 506-510).

    Только такая организация способна, по мнению Ткачева, подготовить и осуществить государственный переворот.


    «Для захвата власти — говорит Ткачев, нужен заговор. Для заговора — организация и дисциплина: Если ближайшая, практически-достижимая задача революционеров сводится к насильственному нападению на существующую политическую власть с целью захвата этой власти в свои руки, то отсюда само собой следует, что к осуществлению именно этой-то задачи и должны быть направлены все усилия истинно-революционерной партии. Осуществить ее всего легче и удобнее посредством государственного заговора…



    Организация, как средство дезорганизации и уничтожения существующей правительственной власти, как ближайшая, насущнейшая цель — такова должна быть в настоящее время единственная программа деятельности всех революционеров».

    По свидетельству Льва Дейча, идеи Ткачева «приводили не только в крайнее негодование, но прямо в ужас тогдашних революционеров».

    С 1882 г. у Ткачева появились признаки психического заболевания. Болезнь (паралич мозга) быстро прогрессировала. Он умер в Париже в больнице для душевнобольных в начале 1886 г.

    Известный философ Н. А. Бердяев пишет о Ткачеве:

    «Наибольший идеологический интерес, как теоретик революции, представлял Ткачев, которого нужно признать предшественником Ленина… Он государственник, сторонник диктатуры власти, враг демократии и анархизма. Революция для него есть насилие меньшинства над большинством… Нельзя допустить превращения государства в конституционное и буржуазное… Ткачев, подобно большевикам, проповедует захват власти революционным меньшинством и использование государственного аппарата для своих целей. Он сторонник сильной организации.

    Ткачев один из первых говорил в России о Марксе. Он пишет в 1875 г. письмо к Энгельсу, в котором говорит, что пути русской революции особые, и что к России неприменимы принципы марксизма… Ткачев более предшественник большевизма, чем Маркс и Энгельс.Он интересен, как теоретик русской революции и предшественник большевизма. Мысли его острые. Но культурный уровень его очень не высок. Он… признал «Войну и Мир» бездарным и вредным произведением».

    Ленин о Ткачеве отзывался весьма одобрительно. В своей брошюре «Что делать?» Ленин писал: —

    «Подготовленная проповедью Ткачева и осуществленная посредством «устрашающего» и действительно «устрашавшего» террора попытка захватить власть — была величественна ».

    А большевистский историк профессор Михаил Покровский в статье «Корни большевизма в русской истории» в 1923 г. писал:

    «В пророческом предвидении Ткачева на нас глядит большевизм… То, что предвидели авторы «Молодой России», каракозовцы и Ткачев, через 60 лет стало обычным жизненным явлением».

    Наконец, об отношении Ленина к Ткачеву у нас есть свидетельство Владимира Бонч-Бруевича, долголетнего друга и соратника Ленина, бывшего управляющего делами первого Совнаркома. В статье «Ленин о художественной литературе», напечатанной в московском журнале «Тридцать дней» за 1934г., Бонч-Бруевич писал:

    «Чернышевский — особенно был близок Владимиру Ильичу… Вслед за Чернышевским Владимир Ильич придавал очень большое значение Ткачеву, которого он предлагал всем и каждому читать, изучать».



    III. МИХАИЛ БАКУНИН И СЕРГЕЙ НЕЧАЕВ

    Если Ленин свою теорию о грядущей русской революции позаимствовал, главным образом, у Заичневского и Ткачева, то свой план организации строго централизованной партии и тактику партии он в значительной степени позаимствовал у Сергея Нечаева и отчасти у Бакунина.


    Михаил Александрович Бакунин —сын тверского помещика родился в 1814 г., воспитывался в артиллерийском училище, произведен был в артиллерийские прапорщики, но скоро вышел в отставку. В знаменитом московском кружке Станкевича, в который входили Белинский, Грановский, Константин Аксаков, Бакунин познакомился с немецкой философией и в 1841 году уехал в Берлин для завершения своего философского образования. В Германии он сошелся с немецкими радикалами. В 1843 году он уехал в Париж, затем в Швейцарию. В Париже он подружился с французскими и польскими революционерами и стал коммунистом (коммунистами тогда называли себя социалисты).

    В своей речи 29 ноября 1847 года на международном банкете в Париже в годовщину польского восстания 1831 года, Бакунин сказал:

    «Я знаю, в Европе вообще думают, что мы с нашим правительством составляем нераздельное целое, что мы чувствуем себя очень счастливыми, что система принудительная внутри и наступательная вне, прекрасно выражают наш национальный дух. Все это неправда.

    Нет, народ русский не чувствует себя счастливым!… Лишенные политических прав, мы не имеем даже той свободы натуральной, которой пользуются народы наименее цивилизованные… Никакое свободное движение нам не дозволено.

    Нам почти запрещено жить, потому что всякая жизнь предполагает известную независимость, а мы только бездушные колеса в этой чудовищной машине притеснения и завоевания. Но предположите, что у машины есть душа, и, быть может, вы тогда составите себе понятие об огромности наших страданий».

    За речь на польском банкете в Париже, Бакунин был выслан из Франции, куда вернулся после революции 1848 года. Оттуда Бакунин отправился в Германию, участвовал на славянском съезде в Праге, затем руководил обороной Дрездена от прусских войск в мае 1849 года. Был там арестован и приговорен к смертной казни, но выдан был саксонским правительством Австрии, которая выдала его России. В Петербурге он был посажен в Петропавловскую крепость, где он просидел до 1857 года, а затем был сослан в Восточную Сибирь, откуда он через несколько лет бежал через Японию и Америку в Лондон, где его старые друзья Герцен и Огарев издавали «Колокол».

    Герцен в своих знаменитых мемуарах «Былое и думы» рассказывает, что как только Бакунин огляделся и учредился в Лондоне, то есть перезнакомился со всеми поляками и русскими, которые были налицо, он принялся за дело.

    «К страсти проповедования, агитации, пожалуй, демагогии, к беспрерывным усилиям учреждать, устраивать комплоты, переговоры, заводить сношения и придавать им огромное значение, — пишет Герцен, — у Бакунина прибавляется готовность первому идти на исполнение, готовность погибнуть, отвага принять все последствия».

    Далее Герцен дает следующую замечательную характеристику Бакунина:

    «Это натура героическая, оставленная историей не у дел. Он тратил свои силы иногда на вздор так, как лев тратит шаги в клетке, все думая, что выйдет из нее. Но он не ритор, боящийся исполнения своих слов или уклоняющийся от осуществления своих общих теорий».

    Теорий Бакунина Герцен, как известно, не разделял, что, однако, не мешало ему писать о нем:

    «Бакунин имел много недостатков, но недостатки его были мелки, а сильные качества крупны… В пятьдесят лет он был решительно тот же кочующий студент с Маросейки, тот же бездомный богема, без заботы о завтрашнем дне, пренебрегая деньгами, бросая их, когда есть, занимая их без разбора направо и налево, когда их нет, с той простотой, с которой дети берут у родителей — без заботы об уплате, с той простотой, с которой он сам готов отдать всякому последние деньги, отделив от них, что следует на сигареты и чай. Его этот образ жизни не теснил; он родился быть великим бродягой, великим бездомником… В нем было что-то детское, беззлобное и простое, и это придавало ему необычайную прелесть и влекло к нему слабых и сильных, отталкивая одних чопорных мещан».

    По прибытии в Лондон Бакунин проповедовал революционный панславизмом выражал крайнюю ненависть к немцам, как к насадителям «казарменной культуры» в Европе.

    В своей речи на «Конгрессе Лиги Мира и Свободы» в 1867 Бакунин сказал:

    «Если мы в самом деле желаем мира между нациями, мы должны желать международной справедливости. Стало быть каждый из нас должен возвыситься над узким мелким патриотизмом, для которого своя страна — центр мира, который свое величие полагает в том, чтобы быть страшным соседям. Мы должны поставить человеческую всемирную справедливость выше всех национальных интересов.

    Мы должны раз навсегда покинуть ложный принцип национальности, изобретенный в последнее время деспотиями Франции, России и Пруссии, для вернейшего подавления верховного принципа — свободы. Национальность не принцип; это законный факт, как индивидуальность. Всякая национальность, большая или малая имеет несомненное право быть сама собой, жить по своей собственной натуре. Это право есть лишь вывод из общего принципа свободы. Всякий, искренне желающий мира и международной справедливости, должен раз навсегда отказаться от всего, что называется славой, могуществом, величием отечества, от всех экономических и тщеславных интересов национализма. Пора желать абсолютного царства свободы внутренней и внешней».

    Закончил он свою речь следующими словами:

    «Всеобщий мир будет невозможен, пока существуют нынешние централизованные государства. Мы должны, стало быть, желать их разложения, чтобы на развалинах этих единств, организованных сверху вниз деспотизмом и завоеванием, могли развиться единства свободные, организованные снизу вверх, свободной федерацией общин в провинцию, провинций в нацию, наций в Соединенные Штаты Европы».

    Через год на «Конгрессе Лиги Мира и Свободы» в 1868 году Бакунин в своей речи сказал:

    «Я желаю, чтобы Финляндия была свободна и имела полную возможность организоваться, как желает и соединяться с кем захочет. Я говорю то же самое, совершенно искренне и относительно Балтийских провинций. Я прибавлю только маленькое замечание, которое мне кажется необходимым, потому что многие из немецких патриотов, республиканцев и социалистов имеют по-видимому две мерки, когда дело доходит до международной справедливости — одну для них самих, а другую для всех остальных наций, так что нередко то, что им кажется справедливым и законным, когда оно касается германской Империи, принимает в их же глазах вид отвратительного насилия, если совершается другой какой-нибудь державой».

    Бакунин не раз высказывался за свободу Польши и даже, не ограничиваясь платоническим сочувствием полякам, сам принял участие в польском восстании 1863 года. Бакунин писал:

    «Я требую только одного, чтобы всякому народу, чтобы всякому племени, великому и малому, были вполне предоставлены возможность и право по воле, хочет он слиться с Россией или с Польшей, пусть сливается. Хочет быть самостоятельным членом польской или русской, или общеславянской федерации, пусть будет им. Наконец, хочет ли он вполне от всех отделиться и жить на основаниях совсем отдельного государства, Бог с ним, пусть отделяется… Где народам жить привольнее, туда они и пойдут».

    Одно время Бакунин был другом Карла Маркса, но потом сделался его резким противником. Он стал анархистом. Вступил в Международное товарищество рабочих (Интернационал) одним из основателей которого был Карл Маркс. Бакунин начал организовывать всюду свои анархические кружки с целью захвата руководства в Интернационале. Борьба между Марксом и Бакуниным закончилась исключением Бакунина из Интернационала в 1872 года.

    Бакунин был первым революционером в Европе, который предостерегал против «диктатуры пролетариата», которую проповедовал Маркс и его последователи.

    Вот что Бакунин об этом писал:

    «Мнимое «народное государство» будет не что иное как деспотическое управление народных масс новой и немногочисленной аристократией действительных или мнимых ученых… опекунов и учителей, начальников коммунистической партии… Они сосредоточат бразды правления в сильной руке… создадут единый Государственный банк, сосредоточивающий в своих руках все торгово-промышленное, земледельческое и даже научное производство, а массы, народ, они разделят на две армии: промышленную и землепашескую, под непосредственной командой государственных инженеров, которые составят новое привилегированное сословие».

    Так, возражая Марксу, писал Бакунин о так называемой диктатуре пролетариата. На возражение марксистов, что это руководящее меньшинство будет состоять не из капиталистов и богатых землевладельцев, а из рабочих, Бакунин отвечал:

    «Да, пожалуй, из бывших работников которые станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты государственной: будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом».

    И дальше Бакунин писал:

    «Марксисты утешают мыслью, что эта диктатура будет временной и короткой… Мы отвечаем: никакая диктатура не может иметь другой цели, кроме увековечения себя, и она способна породить, воспитать в народе, сносящем ее, только рабство: свобода может быть создана только свободой, то есть вольною организациею рабочих масс снизу вверх…».

    «Революция — писал Бакунин — перестает быть революцией, когда она действует деспотически и когда вместо того, чтобы вызвать в массах свободу, вызывает… реакцию».

    В сентябре 1870 года во время франко-прусской войны Бакунин писал:

    «Я уверен, что поражение и подчинение Франции и торжество Германии, порабощенной пруссаками, отбросит Европу в мрак и нищету, в рабство минувших веков. Я до того убежден в этом, что мне представляется, как священная обязанность для всякого, кто любит свободу, кто желает торжества человечности над зверством какой бы национальности он ни был — англичанин, испанец, поляк, русский и даже немец — обязанность принять участие в демократической борьбе французского народа против вторжения немецкого деспотизма».

    Бакунин вначале оказывал энергичное содействие знаменитому русскому фанатику-революционеру Сергею Нечаеву, не брезгавшему никакими средствами для достижения своей цели.


    ***

    Сергей Нечаев родился в 1847-ом году в селе Иванове, Владимирской губернии. Он был сыном крепостного крестьянина, который потом стал мещанином-ремесленником. Сначала он учился в сельской школе, а потом сдал экзамен на звание учителя и, по приезде в Петербург, поступил вольнослушателем в университет. Ему был 21 год, когда он вступил в нелегальный революционный кружок. Одним из членов этого кружка был Петр Ткачев. В конце 60-х годов Нечаевым, Ткачевым и другими членами кружка была создана революционная организация под названием: «Комитет русской революционной партии». В «Программе революционных действий», выпущенной этим «Комитетом», говорилось, что целью организации является уничтожение существующего строя, как основанного на эксплуатации и угнетении. Экономический переворот невозможен без политического. Единственный выход — это политическая «революция и истребление гнезда существующей власти».

    Полиции очень скоро стало известно о деятельности Нечаева, и во избежание ареста, Нечаев бежал за границу, предварительно распространив слух, что он арестован и заключен в Петропавловскую крепость. А затем из за границы он написал товарищам, что ему при отправке из Петропавловской крепости в Сибирь удалось бежать. Этим он хотел, во-первых, поднять свой революционный престиж среди студентов, надеть на себя корону героя и мученика, а, во-вторых, вызвать этим возмущение против правительства. Нечаев собирался вскоре вернуться в Россию и стать там лидером революционного движения. Попав в эмиграцию, Нечаев стал искать поддержку у эмигрантов-революционеров, имена которых были широко известны в России и любимы молодежью.

    Особенно Нечаев надеялся на помощь Михаила Бакунина, и он не ошибся в своем расчете. Бакунин, которому тогда было уже 56 лет, принял 22-летнего Нечаева с распростертыми объятиями и сразу подружился с ним. С большим воодушевлением Бакунин выслушал живой рассказ Нечаева об его аресте и побеге. И еще больше Бакунин воодушевился, когда Нечаев поведал ему тайну, что он стоит во главе большой революционной организации, которая послала его заграницу заручиться моральной поддержкой эмигрантов-революционеров, и в особенности его, Бакунина, которого они считают своим учителем.

    Вся эта умелая ложь произвела на Бакунина сильное впечатление, и он сразу оказал Нечаеву свою, «моральную поддержку», выдав ему мандат от «Русского отдела Всемирного революционного Альянса», за номером 2771. На мандате была печать «Альянса» и подпись Бакунина. Так Нечаев, глава несуществующей революционной организации в России, получил от Бакунина мандат быть представителем «Всемирного революционного Альянса» который также существовал только на бумаге. Бакунин помог Нечаеву достать средства для издания брошюры, помог ему в выработке «Программы революционных действий» и в составлении «Катехизиса революционера». Через несколько месяцев Нечаев, снабженный мандатом, выданным ему Бакуниным, и «Катехизисом революционера», вернулся в Россию. «Катехизис революционера» состоял из 26 параграфов.

    Первый параграф гласил:

    «Революционер — человек обреченный: у него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, или даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единой мыслью, единой страстью — революцией».

    Параграф четвертый «Катехизиса революционера» гласил:

    «Революционер презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все то, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все то, что мешает ему».

    Параграф седьмой гласил:

    «Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение.

    Она исключает даже личную ненависть и мщение. Страсть революционера, став в нем обыденностью, ежеминутностью, должна соединиться с холодным расчетом. Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции».

    Параграф двадцать третий гласил:

    «Под революцией народною товарищество разумеет не регламентированное движение по западному классическому образцу — движение, которое, всегда останавливаясь с уважением перед собственностью и перед традициями общественных порядков так называемой цивилизации и нравственности, до сих пор ограничивалось везде низвержением одной политической формы для замещения ее другой и стремилось создать так называемое революционное государство. Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России».

    По возвращении на родину Нечаев поселился в Москве и сразу же приступил к осуществлению своего плана: создания строго централизованной тайной революционной организации, построенной на принципе строжайшей дисциплины и возглавляемой всесильным Центральным Комитетом из нескольких лиц. Члены Центрального Комитета должны быть диктаторами организации и обладать абсолютной властью. А остальные члены организации слепо исполняют все постановления Центрального Комитета. Вожди должны крепко держать в своих руках всех членов организации и не останавливаться ни перед чем для достижения своей цели.

    В России Нечаев везде выдавал себя за агента всесильного Центрального Комитета. На самом деле всесильный Центральный Комитет — это был он сам, других лидеров в ЦК не было. Но ему удалось создать ряд революционных кружков, которые были всецело подчинены его диктатуре. И если кто-нибудь из членов кружка не хотел выполнять какое либо из его распоряжений, Нечаев грозил ему, что выдаст его Третьему Отделению, то есть царской Охране, указав на него как на опасного революционера. Для Нечаева все средства были хороши.

    Он пользовался ложью, мистификацией и не останавливался даже перед убийством. Когда один член кружка, студент Иванов, не захотел слепо подчиниться Нечаеву, Нечаев организовал его убийство. Это повело к раскрытию организации. Сам Нечаев успел бежать за границу, но другие участники убийства Иванова были арестованы, судимы и приговорены к каторжным работам на разные сроки. (Как известно, революционная организация Нечаева и убийство Иванова послужили Достоевскому сюжетом для его романа «Бесы»).

    На этот раз в кругах русской революционной эмиграции в Швейцарии отнеслись к Нечаеву с крайним недоверием, а когда стало известно об убийстве им Иванова, то его прямо обвинили в провокации. В конце концов, и Бакунин порвал с ним.

    Нечаев вскоре был арестован в Цюрихе и выдан швейцарским правительством русскому правительству с тем, чтобы его судили только как уголовного преступника (за убийство Иванова). В 1873 году Московский окружной суд приговорил Нечаева к 20 годам каторжных работ. Нечаев был посажен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где умер около 1882 года.


    IV. БАКУНИН, НЕЧАЕВ И ЛЕНИН

    I

    Известно, что Достоевский долго не переиздавался в Советской России. Его романы «Бесы», «Братья Карамазовы», как и все публицистические произведения, считались контрреволюционными и были изъяты из библиотек. После смерти Сталина Достоевского отчасти реабилитировали, и Госиздат приступил к изданию его художественных произведений. Считавшийся наиболее контрреволюционным роман «Бесы» вышел без сокращений, но с обширными редакционными примечаниями. В примечаниях сказано:


    «Сюжет “Бесов” тесно связан с конкретным фактом — с происшедшим 21-го ноября 1869 года под Москвой убийством слушателя Петровской земледельческой академии Иванова, члена тайного общества “Народная расправа”, С. Г. Нечаевым, при участии членов ее — П. Успенского, А. Кузнецова, И. Прыжова, Н. Николаева».

    Далее о Нечаеве говорится:

    «Нечаев — вольнослушатель Петербургского университета, один из активных деятелей студенческого движения в Петербурге. Весной 1869 года, бежав заграницу, он сблизился в Женеве с Михаилом Бакуниным и усвоил его анархистскую заговорщическую тактику. Вернувшись в Россию, Нечаев в сентябре 1869 года явился в Москву с планами создания подпольной противоправительственной организации, имея при себе подписанный Бакуниным мандат «Русского отдела всемирного революционного союза». Нечаеву удалось организовать ряд подпольных кружков («пятерок»), которые и составили так называемую «Народную расправу».

    О знаменитом «Катехизисе революционера» в «Примечаниях» говорится, что его автором был Бакунин. «В своем “Катехизисе” — пишут авторы «Примечаний» — Бакунин требовал, чтобы революционер “задавил” в себе “единой холодной страстью революционного дела” даже чувство чести. Провозглашая необходимость террора, “Катехизис” рекомендовал временно даровать “некоторым представителям господствующей верхушки жизнь” — “чтобы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта”. Других обладателей власти и богатства предлагалось “опутать”, сбить с толку и, овладев по возможности их грязными тайнами, сделать их своими рабами. Те же приемы шантажа и провокации Бакунин навязывал своим последователям и в отношении либералов, “государственных честолюбцев”, женщин из господствующих классов. Революционерам предлагалось “соединиться с лихим разбойничьим миром”. В одном из пунктов “Катехизиса” говорилось: “Наше дело — страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение”».

    Далее о Нечаеве и его деятельности в «Примечаниях» сказано следующее:

    «Нечаев действовал авантюристическими методами. Он прибегал к обману, рассказывая членам создаваемых кружков о якобы уже имеющейся в России широко разветвленной подпольной сети; практиковал угрозы и запугивания, прикрывая свои действия авторитетом таинственного (не существовавшего в действительности) центра противоправительственной организации…

    Нечаев исходил из того, что цель оправдывает средства, и поэтому можно не считаться с какими бы то ни было моральными нормами: можно и даже должно использовать уголовные элементы, применять метод провокации и т. д. Иванов отказал Нечаеву в повиновении и заявил о своем намерении выйти из подпольного общества, что и послужило причиной убийства Иванова. Действуя методами демагогии, обмана и запугивания, Нечаев заставил группу членов «Народной расправы» принять участие в убийстве Иванова, ссылаясь на то, что Иванов якобы может выдать тайную организацию властям».

    В «Примечаниях» также указано, что Маркс и Энгельс и Международное товарищество рабочих, то есть Первый Социалистический Интернационал, во главе которого стоял Маркс, в 1873 году, «сурово и беспощадно осудили “нечаевщину”». Авторы «Примечаний» пишут:

    «Эту накипь революционного движения Достоевский в своем романе стремится представить чем-то характерным для освободительной борьбы против царизма… Провокационные авантюристические приемы Нечаева представлены Достоевским с его антиреволюционными убеждениями, как что-то типическое для революционной среды… Применение методов, подобных нечаевским, противоречило самой природе освободительного движения.

    Поэтому тактика Нечаева вызвала решительный отпор со стороны ряда участников революционного движения уже во время организации им “Народной расправы”».

    Так пишут о Нечаеве и «нечаевщине» авторы «Примечаний» к роману «Бесы». Совершенно верно, что Маркс, Энгельс и Интернационал «сурово и беспощадно осудили “нечаевщину”»; больше того, тактика Нечаева вызвала решительный отпор и со стороны ряда участников революционного движения уже во время организации им «Народной расправы»; верно, и то что «применение методов, подобных нечаевским, противоречило самой природе освободительного движения», но неверно, что, якобы, Бакунин «развратил» Нечаева.

    Такой знаток истории русского революционного движения, как Л. Г. Дейч, в 1924 году в статье «Был ли Нечаев гениален?» писал:

    «Из несомненного факта, что Бакунин был автором “Катехизиса революционера”, мне кажется, не следует делать вывод, будто на Нечаева и принятую им тактику главным образом оказал влияние апостол всеобщего разрушения (Бакунин): Нечаев совершенно самостоятельно, ввиду собственного склада ума и характера, пришел к убеждению о необходимости действовать путем лжи, мистификации, насилия. Да и ни в каких других отношениях на него решительно никто не мог оказать влияния»

    («Группа Освобождение Труда». Сборник № 2, Москва, 1924 г., стр. 76.).

    Из письма Бакунина к его другу Таландье видно, что Бакунин вовсе не разделял всей тактики Нечаева, а, наоборот, ее осуждал. 24-го июля 1870 года Бакунин писал:

    «Нечаев один из деятельнейших и энергичнейших людей, каких я когда-либо встречал. Когда надо служить тому, что он называет делом , он не колеблется и не останавливается ни перед чем и показывается так же беспощадным к себе, как и ко всем другим. Вот главное качество, которое привлекло меня и долго побуждало меня искать его сообщества… Это фанатик, преданный, но в то же время фанатик очень опасный и сообщничество с которым может быть только гибелью для всех… способ действия его отвратительный.

    Живо пораженный катастрофой, которая разрушила тайную организацию в России, он пришел мало помалу к убеждению, что для того, чтобы создать общество серьезное и неразрушимое, надо взять за основу политику Макиавелли и вполне усвоить систему иезуитов: — для тела одно насилие, для души — ложь.

    Истина, взаимное доверие, солидарность серьезная и строгая — существуют только между десятком лиц, которые образуют внутреннее святилище общества. Все остальное должно служить слепым орудием и как бы материей для пользования в руках этого десятка людей, действительно солидарных. Дозволительно и даже простительно их обманывать, компрометировать, обкрадывать и, по нужде, даже губить их; это мясо для заговоров… во имя дела он должен завладеть вашей личностью, без вашего ведома. Для этого он будет вас шпионить и постарается овладеть всеми вашими секретами и для этого, в вашем отсутствии, оставшись один в вашей комнате, он откроет все ваши ящики, прочитает всю вашу корреспонденцию, и когда какое либо письмо покажется ему интересным, т.е. компрометирующим с какой бы то ни было точки, для вас или одного из ваших друзей, он его украдет и спрячет старательно, как документ против вас или вашего друга.

    Он это делал с О., со мною, с Татою (т. е. с Н. П. Огаревым и дочерью А. И. Герцена Натальей.) и с другими друзьями, — и когда, собравшись вместе, мы его уличили, он осмелился сказать нам: “Ну да! это наша система, — мы считаем как бы врагами и мы ставим себе в обязанность обманывать, компрометировать всех, кто не идет с нами вполне”, — т.е. всех тех, кто не убежден в прелести этой системы и не обещали прилагать ее, как и сами эти господа. Если вы его представите вашему приятелю, первою его заботою станет посеять между вами несогласие, дрязги, интриги, — словом, поссорить вас. Если ваш приятель имеет жену, дочь, — он постарается ее соблазнить, сделать ей дитя, чтобы вырвать ее из пределов официальной морали и чтобы бросить ее в вынужденный революционный протест против общества…

    Увидев, что маска с него сброшена, этот бедный Нечаев был настолько наивен, был настолько дитя, несмотря на свою систематическую испорченность, что считал возможным обратить меня; он дошел даже до того, что упрашивал меня изложить эту теорию в русском журнале, который он предлагал мне основать. Он обманул доверенность всех нас, он покрал наши письма, он страшно скомпрометировал нас, — словом, вел себя, как плут. Единственное ему извинение это его фанатизм! Он страшный честолюбец, сам того не зная, потому что он кончил тем, что отождествовал свое революционное дело с своею собственной персоной; — но это не эгоист в банальном смысле слова, потому что он страшно рискует и ведет мученическую жизнь лишений и неслыханного труда. Это фанатик, а фанатизм его увлекает быть совершенным иезуитом. Большая часть его лжей шиты белыми нитками. Он играет в иезуитизм, как другие играют в революцию. Несмотря на эту относительную наивность, он очень опасен, так как он совершает ежедневно поступки нарушения доверия, измены, от которых тем труднее уберечься, что едва можно подозревать их возможность. Вместе с этим Нечаев — сила, потому что это огромная энергия. …Последний замысел его был ни больше, ни меньше, как образовать банду воров и разбойников в Швейцарии, натурально с целью составить революционный капитал…

    …Разве они не осмелились признаться мне откровенно, в присутствии свидетеля, что доносить тайной полиции на члена, не преданного обществу, или преданного наполовину, — один из способов, употребление которого они признают законным и полезным иногда? Овладевать секретами лица, семьи, чтоб держать ее в своих руках, — это их главное средство…»

    (Письма М. А. Бакунина, под ред. и с объяснительными примечаниями М. П. Драгоманова. Женева, 1896 г., стр. 291-294.)

    Бакунин, правда, тоже не прочь был воспользоваться мистификациями, и, несомненно, что «Катехизис» написан Бакуниным. «Катехизис» содержит много хорошо знакомых бакунинских мыслей и революционных фраз, но также несомненно, что многие «правила» «Катехизиса», вошедшие в понятие «нечаевщины», были продиктованы Бакунину Нечаевым, как это видно из вышеприведенного письма Бакунина к Таландье.

    Это подтверждает и Ю. Стеклов в своей четырехтомной биографии Бакунина.

    «Мысль об издании “революционного катехизиса”, устанавливающего правила для членов организации, — пишет Стеклов, — возникла в России до встречи Нечаева с Бакуниным. Встреча Нечаева с Бакуниным состоялась в конце марта 1869 г. в Женеве… Нечаев увлек Бакунина своим темпераментом, непреклонностью своей воли и преданностью революционному делу… Нечаев одно время овладел волей рыхлого и, несмотря на свою революционную фразеологию, благодушного Бакунина… Нечаев явился к Бакунину с основательными задатками авантюриста и мистификатора»

    (Ю. Стеклов. М. Бакунин. Его жизнь и деятельность. Том третий. Москва 1927 г., стр. 430, 436, 474.)

    (4-тый том у нас на стр., ldn-knigi.narod.ru )

    «У самого Нечаева, — пишет далее Стеклов, — мы определенных анархических заявлений нигде не встречаем. Возможно, впрочем, что после своего знакомства с Бакуниным Нечаев стал временно поддаваться анархическому учению, но если это и было так, то во всяком случае, это увлечение анархическими воззрениями не было у него глубоким и оказалось скоропреходящим»

    (Ю. Стеклов. М. Бакунин. Его жизнь и деятельность. Том третий. Москва 1927 г., стр. 426.).

    Согласно Стеклову, Нечаев, по существу, был бланкистом. Бланкистом был и Ленин. Еще в 1906 г. Г. В. Плеханов писал:

    «Ленин с самого начала был скорее бланкистом, чем марксистом. Свою бланкистскую контрабанду он проносил под флагом самой строгой марксистской ортодоксии»

    (Г. Плеханов. Заметки публициста. «Современная жизнь». (Москва), декабрь 1906 г.).

    Ленин не только ценил Нечаева и считал его «титаном революции», но многое воспринял от Нечаева в вопросах тактики и методов борьбы с противниками. Он действовал по рецепту и примеру Нечаева, как мы увидим ниже.


    II

    В 1926 г. в Москве, в издательстве «Московский рабочий» вышла книга Александра Гамбарова: «В спорах о Нечаеве». В ней большевистский историк пишет:

    «О Нечаеве слишком много писали. Но все, что писалось о нем, это сплошной поток мемуарной хулы, а нередко и злобы его классово-политических противников, сознательно искажавших подлинный облик исторического Нечаева (стр. 3). Не поняли Нечаева и современные ему революционеры, в то время народнического толка, не говоря об их позднейших “эпигонах”. В силу своей мелкобуржуазной сущности народники не могли принять Нечаева.

    В борьбе с Нечаевым или в борьбе с “нечаевщиной” народническая интеллигенция не останавливалась ни перед какими средствами. Возмущаясь нечаевским лозунгом “во имя революции и борьбы с самодержавием цель оправдывает средства”, они сами нередко прибегали к далеко не безупречным средствам — к злобной хуле и явному искажению исторической сущности нечаевского движения».

    Никаких доказательств этому большевистский историк не приводит, но интересно его заявление, что Нечаев был одним из самых крупных предшественников большевизма и Октябрьского переворота 1917-1918 гг.

    «Между современным движением большевизма и тем, что дано было в нечаевском движении, гораздо более точек соприкосновения, — пишет Гамбаров, — чем между другими этапами революционной борьбы» (стр. 107).

    «К торжеству социальной революции Нечаев шел верными средствами, и то, что в свое время не удалось ему, то удалось через много лет большевикам, сумевшим воплотить в жизнь не одно тактическое положение, впервые выдвинутое Нечаевым» , (стр. 123, курсив мой).

    Далее Гамбаров пишет:

    «В лице Нечаева история имела первого и при том крупного партийного организатора». (Стр.116).

    Но мнению Гамбарова, Нечаев был не только большевиком, но и «ленинцем». Установив, в чем заключается нечаевский «ленинизм», Гамбаров пишет: «Революция одинаково освящает все средства в политической борьбе. За эту основную максиму на Нечаева набрасывались все его политические враги и противники от Каткова до народников и целой плеяды буржуазных историков, считая “отвратительным” присущий Нечаеву “макиавеллизм”. Предвидя это, Нечаев неоднократно заявлял о своем “презрении к общественному мнению” и даже гордился подобными выпадами против него. Отсюда положение, служившее Нечаеву девизом: “Кто не за нас, тот против нас” (курсив подлинника). А разве, — спрашивает Гамбаров, — не этим девизом руководились массы в октябре 1917 года, когда они шли против твердыни капитала, против вчерашних лжедрузей революции?» (Стр. 121),

    Не массы, конечно, а большевистские вожди.

    В результате своих сопоставлений Гамбаров нашел у Нечаева все основные положения, которыми характеризуется большевистский коммунизм. В своей известной брошюре «Что делать», вышедшей в 1902г., Ленин писал: «Дайте нам организацию революционеров и мы перевернем Россию». Гамбаров утверждает, что это «нечаевская максима».

    По этому поводу противники Гамбарова (Стеклов и др.) указывают, что Ленин в своей брошюре нигде не упоминает Нечаева. Он неоднократно высказывает пожелание, чтобы у русской социал-демократии явились свои Желябовы, но нигде не говорит, что желает ей своих социал-демократических Нечаевых. Следовательно, не Нечаев, а народовольцы — идеал «профессиональных революционеров» в брошюре Ленина. Но, как известно, Ленин часто публично говорил и писал одно, а думал другое.

    Ленин прекрасно знал, как дискредитирован был Нечаев, а главное «нечаевщина» в глазах русской революционной общественности, и он не хотел открыто брать на себя ответственность за его взгляды и за его тактические приемы, вообще за то, что связано с «нечаевщиной».

    Но в кругу его ближайших соратников он восторгался Нечаевым, называя его «титаном революции» и проповедовал чисто нечаевские идеи.

    При создании своей партии и позднее Ленин всегда применял чисто нечаевские методы. И только в свете «нечаевщины» таинственные пути и методы большевистской партии и большевистской революции становятся понятны.

    Нечаев стремился создать строго централизованную революционную организацию, построенную по принципу строжайшей дисциплины и возглавляемую всесильным Центральным Комитетом из нескольких лиц. По Нечаеву, члены Комитета должны были обладать абсолютной властью, а рядовые организации должны были слепо исполнять все постановления Центрального Комитета. Именно этому плану и следовал Ленин.

    После второго съезда РСДРП, в 1903 году, на котором произошел раскол партии на большевиков и меньшевиков, Роза Люксембург — левая социалистка — так писала в газете «Искра» от 10 июля 1904 года, об организационном «плане» Ленина.

    «Точка зрения Ленина — есть точка зрения беспощадного централизма… По этому взгляду, ЦК, например, имеет право организовывать все местные комитеты партии и, следовательно, определять личный состав каждой отдельной местной организации, давать им готовый устав, безапелляционно распускать их и вновь создавать и в результате, таким образом, косвенно влиять на состав самой высшей партийной инстанции — съезда. Таким образом, ЦК является единственным, действительно активным ядром партии, все же остальные организации — только его исполнительными органами… Раздавленное русским абсолютизмом человеческое «я» берет реванш тем, что «я» русского революционера поспешно объявляет себя всемогущим вершителем истории — в лице Его Величества Центрального Комитета социал-демократического движения».

    Через месяц после появления этой статьи Розы Люксембург, Троцкий о том же опубликовал свою брошюру «Наши политические задачи». В ней он так писал об организационном «плане» и методах Ленина:

    «Во внутренней партийной политике эти методы Ленина приводят к тому что… Цека замещает партийную организацию и, наконец, диктатор заменяет собой ЦК…

    Он, Ленин, знает абсолютную организационную «истину», он имеет «план» и стремится к его воплощению. Партия достигла бы цветущего состояния, если бы он, Ленин, не был окружен со всех сторон кознями, интригами, ловушками. Все как бы сговорились против него и его плана… И Ленин пришел к энергичному выводу: для того, чтобы «сделать работу успешнее, необходимо удалить тормозящие элементы и поставить их в положение, при котором они не могли бы портить партию». Другими словами, для блага партии оказалось необходимым установить режим «осадного положения», во главе которого стал бы диктатор…

    Добрые граждане это те, которых политическое сознание, развитое или неразвитое, все равно, поворачивается сегодня стороной к моему «плану»… Злые граждане это те, которых политическое сознание сегодня отвращается от тех или других деталей моего плана. Их нужно… воспитать? Нет! подавить, обессилить, уничтожить, устранить».

    Так в 1904 году писал Троцкий о плане Ленина. Это буквально то что проповедовал и стремился провести в жизнь Нечаев.

    Бонч-Бруевич, один из ближайших соратников Ленина со дня основания большевистской партии, заведовавший в 1904-1905 гг. архивом и библиотекой большевистского ЦК в Женеве, в 1917 году активный участник октябрьского переворота, а потом управляющий делами Совнаркома, в 1934 г. писал в московском журнале «Тридцать дней» следующее:

    «До сих пор не изучен нами Нечаев, над листовками которого Владимир Ильич часто задумывался, и когда в то время слова “нечаевщина” и “нечаевцы” даже среди эмиграции были почти бранными словами, когда этот термин хотели навязать тем, кто стремился к пропаганде захвата власти пролетариатом, к вооруженному восстанию и к непременному стремлению к диктатуре пролетариата, когда Нечаева называли, как будто бы это особенно плохо, “русским бланкистом”, — Владимир Ильич нередко заявлял о том, что какой ловкий трюк проделали реакционеры с Нечаевым с легкой руки Достоевского и его омерзительного, но гениального романа «Бесы», когда даже революционная среда стала относиться отрицательно к Нечаеву, совершенно забывая, что этот титан революции обладал такой силой воли, таким энтузиазмом, что и в Петропавловской крепости, сидя в невероятных условиях, сумел повлиять даже на окружающих его солдат таким образом, что они всецело ему подчинялись. Владимир Ильич говорил:

    “Совершенно забывают, что Нечаев обладал особым талантом организатора, умением всюду устанавливать особые навыки конспиративной работы, умел свои мысли облачать в такие потрясающие формулировки, которые оставались памятны на всю жизнь. Достаточно вспомнить его ответ в одной листовке, когда на вопрос “кого же надо уничтожить из царствующего дома?” Нечаев дает точный ответ: “всю большую ектению”. Ведь это сформулировано так просто и ясно, что понятно для каждого человека, жившего в то время в России, когда православие господствовало, когда огромное большинство так или иначе, по тем или другим причинам, бывали в церквах и все знали, что на великой, на большой ектений вспоминается весь царствующий дом Романовых.

    Кого же уничтожить из них? — спросит себя самый простой читатель. Да весь дом Романовых! —должен он был дать себе ответ. Ведь это просто до гениальности. Нечаев должен быть весь издан. Необходимо изучить, дознаться, что он писал, где он писал, расшифровать все его псевдонимы, собрать воедино и все напечатать”. Так неоднократно говорил Владимир Ильич»

    (Вл. Бонч-Бруевич. Ленин о художественной литературе. «Тридцать дней» (Москва), январь 1934 г., стр. 18.).

    На публичных собраниях и в партийной печати Ленин выступал, как правоверный социал-демократ и противник террора и всяких «вспышко-пускательств», а в конспиративном письме из Женевы к членам Боевого комитета большевиков в Петербурге от 3 (16) октября 1905 г. он писал:

    «Я с ужасом, ей-Богу, с ужасом вижу, что о бомбах говорят больше полгода и ни одной не сделали!.. Идите к молодежи. Основывайте тотчас боевые дружины везде и повсюду и у студентов и у рабочих особенно и т.д. Пусть тотчас же вооружаются они сами, кто как может, кто револьвером, кто ножом, кто тряпкой с керосином для поджога и т.д. …Не требуйте никаких формальностей, наплюйте, Христа ради, на все схемы, пошлите вы, Бога ради, все “функции, права и привилегии” ко всем чертям… Отряды должны тотчас же начать военное обучение на немедленных операциях, тотчас же. Одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие — нападение на банк для конфискации средств для восстания… Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых: десятки жертв окупятся с лихвой тем, что дадут сотни опытных борцов, которые завтра поведут за собой сотни тысяч».

    (Сочинения Ленина. Изд. 1929 г. Том 8, стр. 326.).

    В октябре девятьсот шестого года Ленин писал:

    «Когда я вижу социал-демократов, горделиво и самодовольно заявляющих: мы не анархисты, не воры, неграбители, мы выше этого, мы отвергаем партизанскую войну, тогда я спрашиваю себя: понимают ли эти люди, что они говорят? …Когда я вижу у теоретика или публициста горделивое самодовольное и нарцисско-восхищенное повторение заученных в ранней молодости фраз об анархизме, бланкизме, терроризме, тогда мне становится обидно за унижение самой революционной в мире доктрины».

    (Сочинения Ленина. 2-ое издание. Том 10, стр. 86.).

    В 1907 г. среди деятелей петербургского нелегального Совета безработных, в котором преобладали анархисты и большевики, возникла мысль бросить бомбу в заседание петербургской Городской Думы с расчетом, чтобы взорвать и перебить главных врагов общественных работ на глазах остальных гласных. У Владимира Войтинского, бывшего в то время видным большевиком и членом Исполнительного комитета Совета безработных, были большие сомнения насчет допустимости такой тактики, и он решил обратиться за разъяснением этих сомнений к Ленину.

    «Поехал к нему в Куокала, — пишет в своих воспоминаниях Войтинский, — и рассказал о настроениях среди безработных, о “мстителях”, о их намерении бросить бомбу в заседание Городской Думы. Ленин слушал чрезвычайно внимательно, вставляя время от времени: “Вот как? Это крайне интересно!” Затем начал расспрашивать:

    “— Вы думаете, люди у них найдутся?

    — Несомненно.

    — Надежные?

    — Вполне.

    Тогда Ленин сказал раздумчиво:

    — А может быть, это было бы недурно. Встряхнуло бы”…

    (Вл. Войтинский. Годы побед и поражений. Книга вторая. Берлин 1924 г., стр. 227.).

    Любимой темой агитации в тесном товарищеском кругу была для Ленина — рассказывает Войтинский, — борьба с предрассудками, остатками “либеральных благоглупостей”, которые он подозревал у новичков. …Это была неуклонная, чрезвычайно ловкая, талантливая проповедь революционного нигилизма», — пишет Войтинский. «

    Это смешно! — говорил Ленин. — Если на эту точку зрения становиться, то мы должны все бежать в полицию и заявить: мы, мол, такие-то, арестуйте нас, дайте нам пострадать за народное дело!.. Революция дело тяжелое. В беленьких перчатках, чистенькими ручками ее не сделаешь…

    Партия не пансион для благородных девиц. Нельзя к оценке партийных работников подходить с узенькой меркой мещанской морали. Иной мерзавец может быть для нас именно тем полезен, что он мерзавец».

    Когда при Ленине подымался разговор о том, что такой-то большевик ведет себя недопустимым образом, — рассказывает Войтинский, — он иронически замечал:

    — «У нас хозяйство большое, а в большом хозяйстве всякая дрянь пригодится».

    Проф. историк Николай Рожков, бывший в те годы одним из лидеров большевистской фракции, рассказывал, что однажды он обратил внимание Ленина на подвиги московского большевика Виктора (Таратуты), которого характеризовал, как прожженного негодяя. Ленин ему ответил со смехом:

    «Тем-то он и хорош, что ни перед чем не остановится. Вот вы, скажите прямо, могли бы за деньги пойти на содержание к богатой купчихе? Нет? И я не пошел бы, не мог бы себя пересилить, а Виктор пошел. Это человек незаменимый».

    «Ленин, — пишет Войтинский, — был снисходителен не только к таким “слабостям”, как пьянство, разврат, но и к уголовщине. Не только в “идейных” экспроприаторах, но и в обыкновенных уголовных преступниках он видел революционный элемент»

    (Вл. Войтинский, Годы побед и поражений. Часть вторая. Берлин 1924 г., стр. 102-103.).

    Другой бывший видный большевистский деятель, Станислав Вольский (А. В. Соколов) в 1907 г. делегат от Москвы на Лондонском съезде РСДРП, выразил Ленину свое недоумение по поводу того, что Ленин предложил в будущий ЦК партии кандидатуру некоего X. (Виктора), который по словам Вольского, имел очень плохую репутацию. Ленин ему ответил:

    «Очень просто! Центральный Комитет для того, чтобы быть работоспособным, должен состоять из талантливых журналистов, способных организаторов и нескольких интеллигентных негодяев. Я рекомендовал т. X, как интеллигентного негодяя»

    (Volsky Stanislav. Dans le Royaume dela famine et de la haine. la russie bolcheviste. paris, 1920, p. 26.).

    Летом 1905 г. в своей брошюре «Две тактики» Ленин писал:

    «Удастся решительная победа революции, тогда мы разделаемся с царизмом по-якобински, или, если хотите, “по-плебейски”… Якобинцы современной социал-демократии — большевики хотят, чтобы народ, т.е. пролетариат и крестьянство, разделался с монархией и аристократией “по-плебейски”, беспощадно уничтожая врагов свободы, подавляя силой их сопротивление, не делая никаких уступок проклятому наследию крепостничества, азиатчины, надругательству над человеком»

    (Сочинения Ленина. Второе издание. Том. 8, стр. 64. ).

    А в декабре 1911 г. Ленин писал в газете «Социал-демократ» :

    «Если в такой культурной стране, как Англия, не знавшей никогда ни монгольского ига, ни гнета бюрократии, ни разгула военщины, — если в такой стране понадобилось отрубить голову одному коронованному разбойнику, чтобы обучить королей быть “конституционными” монархами, то в России надо отрубить головы по меньшей мере сотне Романовых, чтобы отучить их преемников от организации черносотенных убийств и еврейских погромов» (Сочинения Ленина. Издание 1929 г. Том 15, стр. 285.). Что Ленин, согласно заветам Нечаева, в 1918 г. и осуществил, уничтожив самым зверским образом не только всех членов дома Романовых, но также множество лиц, их окружавших.

    Невозможно себе представить, чтобы какой-либо другой выдающийся деятель русской социалистической или революционной партии, кроме Нечаева, мог сказать, что того или другого его политического противника «надо убить», как сказал Ленин о Струве, который, кстати сказать, был тогда одним из главных идеологов либерально-демократического движения в России

    (К. Тахтарев. Ленин и социал-демократическое движение (по личным воспоминаниям). «Былое». (Ленинград) № 24, 1924 г., стр. 22.).

    В своем «Катехизисе революционера» Нечаев писал:

    «Революционер презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что мешает ему».

    А Ленин в речи,произнесенной 4 октября 1920 года в Москве, сказал:

    «Всякую нравственность внеклассового понятия мы отрицаем. Мы говорим, что это обман. Мы говорим: нравственно то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества».

    «Морали в политике нет. Есть только целесообразность», поучал Ленин своих учеников.

    Нечаев считал, что нужно действовать путем лжи, мистификации, обмана и насилия. Когда Бакунин, старшая дочь Герцена — Наталия и их друзья, собравшись вместе, уличили Нечаева во лжи, он им ответил:

    «Ну да! Это наша система — мы ставим себе в обязанность обманывать, компрометировать всех, кто не идет с нами вполне».

    В начале 1907 г. ЦК Российской Социал-Демократической Рабочей партии привлек Ленина к партийному суду за то, что он в брошюре «Выборы в СПБ и лицемерие 31 меньшевика» обвинял меньшевиков, что они вступили в переговоры с кадетской партией «для продажи кадетам голосов рабочих». На суде Ленин в своей речи сказал:

    «То, что недопустимо между членами единой партии, то допустимо и обязательно между частями расколовшейся партии. Нельзя писать про товарищей по партии таким языком, который систематически сеет в рабочих ненависть, отвращение, презрение и т.п. к несогласномыслящим. Можно и должно писать именно таким языком про отколовшуюся организацию.

    Почему должно? Потому что раскол обязывает вырывать массы из-под руководства отколовшихся. Мне говорят: вы вносите смуту в ряды пролетариата. Я отвечаю: я умышленно и рассчитано вносил смуту в ряды той части петербургского пролетариата, которая шла за отколовшимися накануне выборов меньшевиками, и я всегда буду поступать таким образом при расколе. »

    (Курсив Ленина) (Сочинения Ленина. Второе издание. Том 11, стр. 221.).

    Восторгаясь произведением прусского генерала Клаузевица, Ленин тут же в заметках на полях книги высказал свою собственную мысль: «Хороший вождь и… недоверие к людям».

    Своими главными союзниками Ленин считал не сознательный пролетариат, а, подобно Нечаеву, людское отчаяние и озверение. Подстрекая к дерзанию членов своего ЦК, не веривших в успех восстания, он накануне Октября писал им: «За нами верная победа, ибо народ уже близок к отчаянию и “озверению”». (Подчеркнуто и кавычки в подлиннике).

    Г. В. Плеханов был совершенно прав, когда он в своей последней статье, написанной им в январе 1918 г. вскоре после разгона Учредительного Собрания, писал:

    «Тактика большевиков есть тактика Бакунина, а во многих случаях просто-напросто тактика Нечаева. Курьезное совпадение. По свидетельству М. П. Драгоманова, который сам пережил эпоху нечаевщины, Нечаев распространял среди учащейся молодежи весть, что в Западной Европе 2 миллиона интернационалистов готовы восстать и поддержать революцию в России. Читателю известно, что теперь у нас распространяется в рабочей среде столь же мало основательная весть о готовности западноевропейского пролетариата поддержать русскую социальную революцию. Это все та же метода, только применяемая в гораздо более широких размерах»

    (Г. В. Плеханов. Годна рoдине, Париж 1921. Т. 2-й, стр. 267.).

    Мартов, в течение многих лет ближайший друг и товарищ Ленина, в 1903 году порвавший с ним, в 1911 году в своей брошюре «Спасители или упразднители»? писал о ленинской «нечаевщине».

    «Ленин не был «нечаевцем», он был вторым Нечаевым. От первого Нечаева он отличался не только своей образованностью и интеллектуальным превосходством. Сергей Нечаев был совершенно искренний, отчаяннейший фанатик. Он готов был ради торжества своей идеи поджечь мир, но согласен был в любой момент и сам сгореть, что он доказал своим мужественным поведением на суде, а потом за все годы своего заключения в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. О Ленине этого нельзя сказать, хотя фанатик он был, может быть не меньший, чем Нечаев. То, о чем мечтал Нечаев, Ленин провел в жизнь. Но пожертвовать своей собственной жизнью ради торжества своей идеи он не был способен.»

    В ноябре 1872 г. под влиянием вести об аресте в Цюрихе Нечаева и выдачи его русскому правительству, Бакунин писал Н. П. Огареву:

    «Несчастного Нечаева республика выдала. Что грустнее всего, это то, что по этому случаю наше правительство, без сомнения, возобновит Нечаевский процесс и будут новые жертвы. Впрочем, какой-то внутренний голос мне говорит, что Нечаев, который погиб безвозвратно и без сомнения знает, что он погиб, на этот раз вызовет из глубины своего существа, запутавшегося, загрязнившегося, но далеко не пошлого, всю свою первобытную энергию и доблесть. Он погибнет героем и на этот раз ничему и никому не изменит. Такова моя вера! Увидим скоро, прав ли я»

    (Письма Бакунина, стр. 443-444.).

    Бакунин оказался прав. Нечаев ничему не изменил. История, по замечанию E. E. Колосова, «реабилитировала Нечаева ценой дискредитации “нечаевщины”». Сам Бакунин с 1873 года почти устранился от практической деятельности и поселился в Локарно. Умер он в Берне в 1876 году от водянки.

    Марксист Ю. Стеклов, ярый противник анархизма все же в третьем томе своего труда о Бакунине пишет:

    «

    Можно по-разному оценивать деятельность Бакунина, в частности, его работу в Интернационале. Можно даже оспаривать за нею всякое положительное значение — точка зрения, с которой мы лично не согласны. Но никто не станет отрицать того, что Бакунин был глубоко предан интересам трудящихся, что он горячо желал освобождения угнетенного человечества, что он страстно стремился к социальной революции и готов был для дела свободы сложить свою голову».

    Свой трехтомный труд о Бакунине Стеклов заканчивает так:

    «Вся жизнь Бакунина была своего рода героической эпопеей, которая до сих пор сохраняет свое величие и способна пробуждать в новых поколениях лучшие чувства и звать их к подражанию во имя неустанной борьбы с миром угнетения и эксплуатации».












    Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

    Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.