• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Советско-финский конфликт 1939–1940 гг. стал для РККА последним «школьным» экзаменом перед большой войной. Серьезным экзаменом — такой войны РККА еще не вела.

«Ведь имейте в виду, что за все существование Советской власти мы настоящей современной войны еще не вели. Мелкие эпизоды в Маньчжурии, у оз. Хасан или в Монголии — это чепуха, это не война, это отдельные эпизоды на пятачке, строго ограниченном. Япония боялась развязать войну, мы этого тоже не хотели, и некоторая проба сил на пятачке показала, что Япония провалилась. У них было 2–3 дивизии, и у нас 2–3 дивизии в Монголии, столько же на Хасане. Настоящей, серьезной войны наша армия еще не вела. Гражданская война — это не настоящая война, потому что это была война без артиллерии, без авиации, без танков, без минометов»[257].

Экзамен, по мнению некоторых иностранных «наблюдателей», Красная Армия позорно провалила[258].

Впрочем, выводы советских руководителей тоже были далеко не безоблачны.

«Приказ № 120

16 мая 1940 г.

Опыт войны на Карело-Финском театре выявил крупнейшие недочеты в боевом обучении и воспитании армии.

Воинская дисциплина не стояла на должной высоте. В отдельных случаях состояние дисциплины не обеспечивало твердого выполнения войсками поставленных им боевых задач.

Войска не были подготовлены к боевым действиям в сложных условиях, в частности к позиционной войне, к прорыву УР, к действиям в суровых условиях зимы и в лесу.

Взаимодействие родов войск в бою, особенно в звене рота — батарея, батальон — дивизион, являлось наиболее узким местом.

Основной причиной плохого взаимодействия между родами войск было слабое знание командным составом боевых свойств и возможностей других родов войск.

Пехота вышла на войну наименее подготовленной из всех родов войск: она не умела вести ближний бой, борьбу в траншеях, не умела использовать результаты артиллерийского огня и обеспечивать свое наступление огнем станковых пулеметов, минометов, батальонной и полковой артиллерии.

Артиллерия, танки и другие рода войск также имели ряд недочетов в своей боевой выучке, особенно в вопросах взаимодействия с пехотой и обеспечения ее успеха в бою.

В боевой подготовке воздушных сил резко выявилось неумение осуществлять взаимодействие с наземными войсками, неподготовленность к полетам в сложных условиях и низкое качество бомбометания, особенно по узким целям.

Подготовка командного состава не отвечала современным боевым требованиям.

Командиры не командовали своими подразделениями, не держали крепко в руках подчиненных, теряясь в общей массе бойцов.

Авторитет комсостава в среднем и младшем звене невысок. Требовательность комсостава низка. Командиры порой преступно терпимо относились к нарушениям дисциплины, к пререканиям подчиненных, а иногда и к прямым неисполнениям приказов.

Наиболее слабым звеном являлись командиры рот, взводов и отделений, не имеющие, как правило, необходимой подготовки, командирских навыков и служебного опыта.

Старший и высший комсостав слабо организовал взаимодействие, плохо использовал штабы, неумело ставил задачи артиллерии, танкам и особенно авиации.

Командный состав запаса был подготовлен исключительно плохо и часто совершенно не мог выполнять свои обязанности.

Штабы по своей организации, подбору и подготовке кадров, материально-техническому оснащению не соответствовали предъявляемым к ним требованиям: они работали неорганизованно, беспланово и безынициативно, средства связи использовали плохо, и особенно радио. Информация была плохая. Донесения запаздывали, составлялись небрежно, не отражали действительного положения на фронте. Иногда в донесениях и докладах имела место прямая ложь. Скрытым управлением пренебрегали.

Командные пункты организовывались и несли службу плохо, неумело переходили с одного места на другое.

Боевой опыт не изучался и не использовался. Штабы слабо занимались подготовкой войск к предстоящим действиям.

Управление войсками характеризовалось поспешностью, непродуманностью, отсутствием изучения и анализа обстановки, предвидения последующего развития событий и подготовки к ним. Часто имело место излишнее вмешательство старших начальников в работу младших. Старшие начальники, увлекаясь отдельными эпизодами, упускали управление частью или соединением в целом.

Разведывательная служба организовывалась и выполнялась крайне неудовлетворительно. Разведорганы войсковых штабов, разведывательные подразделения частей и соединений были подготовлены плохо. Войска неумело вели разведку в условиях леса, зимы и укрепленной полосы противника, не умели брать пленных.

Во всех родах войск особенно плохо была поставлена служба наблюдения.

Командование и штабы всех степеней плохо организовали и неумело руководили работой тыла. Дисциплина в тылу отсутствовала. Порядка на дорогах, особенно в войсковом тылу, не было.

Организация помощи раненым была нетерпимо плохой и несвоевременной.

Войска не были обучены переездам по железным дорогам.

(Народный комиссар обороны СССР) (Маршал Советского Союза С. Тимошенко».)

Как видим, танкисты в этом документе упомянуты лишь мельком — но это, увы, означало лишь то, что их просчеты и ошибки не особо выделились на общем печальном фоне. В остальном же…

Превосходство РККА в танках над финнами было подавляющим. На направлении главного удара — Карельском перешейке — в начале конфликта были задействованы: один танковый корпус, четыре танковые бригады и десять отдельных танковых батальонов. В изготовившихся к наступлению войсках насчитывалось 1569 танков — против 64 финских.

Разумеется, произойди подобная «товарищеская встреча» где-нибудь на дне высохших соляных озер, советская танковая армада без единого выстрела раскатала бы жалкие финские «Виккерсы» в очень тонкий броневой блин. К сожалению, в Карелии и дальше к северу рельеф местности был совсем иным. Лес, болота, озера, реки… и довольно немногочисленные дороги. Конечно, танки могут двигаться и вне дорог — обычные танки, а не только те, что из шутки в популярном советском кинобоевике: «эти пройдут, они с одной гусеницей». Но вот протащить следом за ними бензоцистерны и грузовики со снарядами уже заметно сложнее.

Впрочем, серьезные проблемы с проходимостью были и у танков.

Например, 17 декабря 1-я рота 312-го отдельного танкового батальона (11 Т-26) должна была поддержать атаку 3-го батальона 305 стрелкового полка на финскую оборону по берегу небольшой реки.

«Развернуть роты при наличии незамерзших участков торфяника густой лес справа и слева нет возможности, наступать вдоль дороги». В итоге рота атаковала колонной, однако финны уничтожили мост через реку, а перед ним еще и небольшой завал организовали. Пытаясь обойти завал, один танк съехал с дороги и немедленно увяз в торфянике. Еще два танка вышли из строя по техническим причинам — один заглох, а второй сбросил гусеницу. Финны противотанковых средств не имели и вели огонь по танкам из двух минометов. В конце концов рота, беспомощно проманеврировав взад-вперед по дороге около трех часов, была вынуждена отойти назад. Вечером один из трех оставшихся на передовой танков выдернули, еще один так и остался стоять на дороге с испорченным экипажем вооружением, а третий (застрявший в болоте) ночью был подорван подобравшейся к нему группой финских саперов. В ходе боя два танкиста погибли, несколько человек, включая военкома батальона, получили ранения, в том числе через смотровые щели и даже «диоптрический прицел пулемета ДТ».

Как видно из этого примера, даже при полном отсутствии у противника противотанковых средств, из-за особенностей местности танковая рота не выполнила задачу и потеряла два танка.

Вообще, именно невозможность для танков к северу от Ладоги оперировать вне дорог стала причиной того, что значительная часть потерь приходилась на мины. Начальник АБТВ 9-й армии полковник Таранов писал в своем отчете: «Танки, действовавшие по дороге, обычно несли поражения от мин, расставленных противником…»

Да и без противника потери были приличные. Так из прибывших в Кемь полусотни танков Т-37/38 79-го отдельного танкового батальона, после более чем 200-километрового марша к фронту, занявшего почти две недели, в бой сразу удалось бросить только сводную роту в составе 11 машин. Остальные либо отстали в дороге, либо вообще сломались.

Впрочем, болота и мины были далеко не самой болезненной проблемой танкистов. Куда неприятнее было взаимодействие с пехотой, точнее — отсутствие такового. Так, 8 декабря 1939 г. при атаке Вяйсянен танки 40-й танковой бригады двинулись вперед, а пехота 123-й стрелковой дивизии с громким криком «ура!» осталась наглухо лежать на исходных позициях и наотрез отказалась подниматься в атаку, что вызвало запрос командира танкового батальона начальнику политотдела дивизии: «Неужели у нас вся пехота такая трусливая?»

Справедливости ради следует отметить, что у подобного поведения пехотинцев имелись некие «логические обоснования»: полагая, что вся мощь огня противника сосредоточивается на атакующих танках, пехотинцы считали, что гораздо безопаснее будет двигаться в атаку на почтительном расстоянии от танков. Соответственно обороняющиеся отсекали пехоту от танков и наносили тяжелые потери и оставшимся без пехотного прикрытия боевым машинам, и лишенной поддержки танков пехоте. 19 декабря 1939 г. два батальона 20-й танковой бригады, «прижавшись» к разрывам снарядов своей артиллерии, прорвались в глубину финского укрепрайона у Сумма-Хоттинен на три километра, фактически прорвав тем самым главную полосу обороны «линии Маннергейма». Однако пехота 138-й стрелковой дивизии не оказала поддержки наступающим танкам, в панике отступив под минометным обстрелом финских войск. С наступлением темноты танковые батальоны вынуждены были отойти на исходные позиции, потеряв за день боя 29 танков Т-28.

Танковые батальоны стрелковых дивизий, которые теоретически как раз и должны были стать «бронированной подпоркой» пехоты, были оснащены и подготовлены заметно хуже своих товарищей в танковых бригадах и корпусах. Вдобавок почти сразу выяснилось, что пехотные командиры вообще не очень-то хорошо понимают, что именно делать со «своими» танками. «Предприимчивые» командиры настойчиво искали новые методы применения своих танковых батальонов в соответствии с собственными воззрениями на боевые возможности танков — и находили «нетривиальные» решения, такие, как возложение на танковые батальоны задач охраны штаба, службы делегатов связи и даже подвоза дров и охраны бани…

После войны из этого были сделаны соответствующие выводы:

«…СИНИЦЫН (полковой комиссар, военком АБТВ фронта). Товарищи, считаю своим долгом на Главном Военном Совете поставить несколько вопросов об использовании автобронетанковых войск в связи с событиями в Западной Украине и борьбой против белофиннов.

Выступающие товарищи совершенно правильно ставили вопрос о плохом взаимодействии танков с пехотой. Я, будучи давно в танковых войсках, с пехотой на обстоятельных учениях ни разу как следует не взаимодействовал. Если мы хотим действительно хорошо слаженного взаимодействия танков с пехотой, то, по-моему, надо органически ввести в состав стрелкового корпуса танковую бригаду и заставить командира стрелкового корпуса учить пехоту и танки взаимодействию, и это безусловно даст эффект.

Я считаю, что танковые батальоны стрелковых дивизий в составе пятнадцати Т-26 и нескольких Т-38 себя не оправдали, ибо отсутствие базы ремонта, конкретного руководства этими батальонами со стороны общевойсковых начальников, как правило, приводило их к не боеспособности. Лишнее распыление танков без хорошего управления ими конкретных результатов не дает. Танковые батальоны в стрелковых дивизиях надо упразднить»[259].

«ПАВЛОВ (командарм 2-го ранга, начальник АБТУ Красной Армии).

Несчастная участь постигла нас в РККА — и во время любой войны постигнет — наши дивизионные танки. Вы извините меня за резкость, но я должен прямо сказать: все то, о чем заявляли, что танки надо для того, чтобы учить взаимодействию, сегодня это оказалось блефом, никакому взаимодействию не учили. Больше 7 тыс. разбросано танков по дивизиям и никакой роли они не сыграли[260]. Они были беспомощными. Батальоны стрелковой дивизии, спаренные танки Т-37 с Т-26 — организация куцая, маломощные танки Т-37 не способны ходить по мало-мальской грязи. Эти батальоны, входящие в стрелковые дивизии, никакого эффекта не дали. И пусть скажут, пусть меня поправят, если я неправильно скажу, что они чаще всего были обращены на охрану штабов полков и дивизий»[261].

Стоит отметить, что среди командиров РККА нашлись и те, кто сумел распорядиться «дивизионными» танками более грамотно. В частности, к северу от перешейка, где у финнов практически не было противотанковых орудий, даже Т-37 могли «цементировать» оборону стрелковых частей.

«Наиболее удачным применение танков в период с 30.11.39 по 27.12.39 (на фронте 163 стрелковой дивизии) надо признать использование их в районе Суомуссалми, когда танки двигаясь по льду озера, являясь как бы подвижной броневой огневой точкой, отбивали атаки противника, предпринимаемые им против наших стрелковых частей. Танки будучи защищенными от воздействия ружейно-пулеметного огня, а ПТО у противника не было, они появлялись всюду, где противник проявлял активность в наступлении» [262].

При этом все танковое «могущество» 163-й стрелковой дивизии к началу войны состояло из 14 Т-37 и пяти бронемашин.

Однако эти удачные эпизоды были скорее исключением, чем правилом. В итоге после финской войны танковые батальоны стрелковых дивизий были упразднены, а их техника и личный состав обращены на формирование мехкорпусов. Там они, как правило, оказывались в мотострелковых дивизиях — с соответствующими результатами для боеспособности последних в июне 1941-го.

Но вернемся к 39-му и проблеме номер два — разведке. Или, правильнее будет сказать к ее отсутствию. Как бы ни дико это звучало для некоторых читателей, но в декабре 1939-го, наступая вглубь Финляндии, советские командиры вовсе не предполагали столкнуться с линией долговременной обороны, что вызвало бурное выяснение отношений между начальником разведуправления Генштаба и строевыми командирами на совещании по итогам войны: почему специально подготовленные сборники развединформации не изучаются и не используются, ДОТы «линии Маннергейма» частям РККА пришлось «находить» в бою. Например, наличие мощных ДОТов укрепрайона Сумма — Хоттинен с хорошо организованной системой огня было вскрыто атакой двух танковых рот, в то время как командование 138-й стрелковой дивизии, как уже указывалось, докладывало в штаб корпуса, что «впереди никакого укрепрайона нет, противник оставил Хоттинен и бежит».

В итоге вместо красивого «вхождения в чистый прорыв» и «преследования отступающего противника» советским танкистам пришлось заняться «прогрызанием» полосы долговременной обороны. Занятие, мягко говоря, не самое оптимальное для частей с легкими танками противопульного бронирования. Впрочем, даже броня средних Т-28 не была серьезным препятствием для 37-мм финских «Бофорсов».

И вот здесь-то в полной мере проявили себя грабли номер один. Танки могли прорвать полосы «колючки», могли разбить снарядами надолбы или валуны и уйти в глубь финской обороны. Но если их успех не закреплялся стрелковыми частями, то вариантов дальнейших действий у них было только два, и оба плохие. Либо возвращаться назад и пытаться увлечь пехоту за собой, либо продолжать в одиночку воевать в глубине боевых порядков противника. Для надежного затыкания всех «дыр» вскоре перестало хватать даже весьма многочисленных танковых войск ЛВО, и уже в декабре 1939-го командованию РККА пришлось заняться «надергиванием» из невоюющих округов танковых частей для усиления стрелковых и кавалерийских дивизий на финском фронте — так, 29-я танковая бригада была переброшена на Карельский перешеек из Бреста, 62-й и 63-й танковые полки прибыли из Киевского военного округа, 18-й отдельный танковый батальон — из Харьковского военного округа. К февральскому общему наступлению из Белоруссии был переброшен на Карельский перешеек даже отдельный дивизион бронепоездов. А для действий в Северной Карелии из частей КОВО начали срочно изымать все более-менее боеспособные плавающие танки и наспех сформировали из них два отдельных танковых батальона (79-й и 365-й), которые спешно уехали в 9-ю армию и прибыли туда уже в середине декабря.

К концу декабря советскому командованию стало ясно, что «блицкриг» вышел комом. Поредевшие танковые бригады отвели с передовой для отдыха, пополнения и, главное, отработки взаимодействия с другими частями РККА — пехотой, артиллерией, саперами…

Затишью на фронте помогла и природа — именно в январе морозы достигали отметки в минус 40 °C.

К активным действиям танкисты РККА вновь перешли только в феврале — и по сравнению с прошлым годом стиль этих действий радикально изменился. Теперь танки действовали против финских укреплений в составе штурмовых групп: три пушечных танка, два огнеметных, взвод саперов, до роты пехоты и одно-два орудия. Соответственно и результаты их действий тоже в корне отличались от бесплодных атак декабря 39-го, хотя и не везде. Например, проведенный 9 февраля штурм высоты «Груша» выглядел следующим образом: танкисты[263] вместе с пехотой 679-го полка вышли к надолбам немного правее прохода у восточного ската 38,2, где попали под огонь финнов с высоты. Наученная горьким опытом пехота немедленно залегла перед надолбами. Танки проскочили через проход в надолбах и продвинулись примерно на 100–150 метров к южному склону, ведя огонь из пушек по обнаруженным огневым точкам. Но без поддержки пехоты танкисты был бессильны изменить ситуацию. А поднять в атаку пехотинцев не смогло даже личное вмешательство командира танковой бригады: ни угрозы, ни увещевания не оказывали никакого эффекта. Тем временем финские противотанковые пушки и подключившиеся к ним пехотинцы с «коктейлями Молотова», начали методично уничтожать оставшиеся в одиночестве танки. Первый из них был сожжен еще до того, как миновал проход в надолбах, еще три вскоре горели у подножия высоты. Всего же финны сожгли восемь БТ и один огнеметный танк БХМ-3. Танк командира 1-й роты получил прямое попадание в башню, был тяжело ранен башенный стрелок и пробит радиатор. Однако механик-водитель смог вывести танк из боя и отвел его к медпункту для оказания помощи раненому. Танк военкома роты Калинина был сожжен противником, при этом был тяжело ранен механик-водитель. Тем не менее Калинин со стрелком смогли вытащить раненого из горящего танка и доволочь его до ближайшей воронки. Идти далее они не могли, поскольку финны вели ожесточенный огонь. Лишь когда стемнело, танкисты выбрались из воронки и смогли добраться до расположения бригады. Из экипажей участвовавших в бою танков погибли трое, двое были ранены, а судьба еще 18 человек осталась неизвестной.

Но все же в феврале подобные случаи уже были скорее исключением, чем правилом. Уже к 16 февраля главная оборонительная полоса «линии Маннергейма» была прорвана на центральном участке. К 23–25 февраля части РККА вышли ко второй полосе финских укреплений, штурм которых начался 28 февраля.

Кроме штурмовых групп, советское командование попыталось использовать танки в составе подвижных групп, где танкам придавались стрелковые батальоны. Этот опыт был сочтен не очень удачным, и к началу штурма второй полосы была создана «группа прорыва» нового типа: два танковых батальона, батальон огнеметных танков, батальон пехоты, саперная рота и два дивизиона артиллерии. Структура, весьма похожая на кампфгруппы вермахта, которые годом позже будут проламывать уже советскую оборону. К сожалению, тогда, в 1940-м, опыт успешных действий группы полковника Лелюшенко не был до конца оценен командованием РККА.

Финская война выявила также одну из главных «ахиллесовых пяток» советских танковых войск — слабость тыловых служб, в первую очередь снабжения и ремонта. Например, в распоряжении созданного 10 января 1940 г. Управления военно-технического снабжения Северо-Западного фронта из положенных по штатам 2932 автоцистерн в наличии имелось всего 766. Ремонтных летучек типа «А» было всего 297 из 657 полагавшихся по штату, а типа «Б» и того меньше — 143 из 667. Не хватало и, разумеется, запчастей, особенно к наиболее массовому типу из имевшихся танков — Т-26.

По сути, подобное состояние тыла в «серьезной» войне обрекало снабжаемые части на уничтожение. Впрочем, даже и в «несерьезной» финской только на Карельском перешейке советские танкисты потеряли 1903 танка по боевым и 1275 — по техническим причинам, что, как несложно подсчитать, составляет в сумме 3178 танков. Чуть поменьше, чем было у Гитлера перед «Барбароссой».

Стоп-стоп-стоп. А откуда они вообще взялись, эти аж три с лишним тысячи танков? Нет, понятно, что в ходе войны на перешеек поступали подкрепления, но ведь не столько же! Средняя численность танковых войск РККА на Карельском перешейке составляла примерно полторы тысячи боевых машин. При таких потерях РККА мало просто потерять все свои танки в боях на «линии Маннергейма» — для того, чтобы счет сошелся, эту операцию надо было проделать дважды. А если прибавить оставшиеся в частях к моменту окончания конфликта? Ой, тогда уравнение совсем-совсем перестанет сходиться.

На самом деле ответ у этой загадки прост — ведь он большой и не заметить его довольно сложно. «А с платформы говорят — это город Ленинград», как писал знаменитый детский поэт. Именно близость к месту боевых действий одного из крупнейших советских транспортных и промышленных центров, заводы которого производили и ремонтировали Т-26 и Т-28, позволила советским танкистам сохранить боеспособность своих частей. Только непосредственно на заводы было отправлено в ремонт 857 танков. Кроме этого в декабре 39-го в Петергофе и Пушкине были развернуты две автобронетанковые ремонтные базы. В январе 1940 г. ремонтно-восстановительные батальоны танковых бригад были усилены специальными бригадами рабочих ленинградских танковых заводов (Кировского и № 174 им. Ворошилова).

Для большей наглядности опустимся на уровень ниже. Например, основной машиной 20-й тяжелотанковой бригады был тяжелый танк Т-28. К началу войны в бригаде имелось 105 таких машин и еще 67 были получены с завода уже в ходе боев. При этом потери от артогня составили 155 танков, еще 77 добавили мины и фугасы, 30 — сгорели, 21 танк числился утонувшим и 2 пропали без вести. Добавим к этим цифрам 197 танков технических потерь и получаем внушительное число в 482 танка. Но при этом безвозвратные потери составили всего 32 машины. 371 танк был отремонтирован еще в ходе войны, что и позволило бригаде сохранять боеспособность в течение всего конфликта[264]. В условиях неподвижного — или подвижного в пользу РККА — фронта, даже в условиях нехватки тягачей, подбитые или сломавшиеся машины можно было постепенно вытаскивать и отправлять в ремонт.

Все-таки эта война — хоть она и превзошла по масштабу те конфликты, в которых СССР участвовал прежде, — была лишь очередным ограниченным конфликтом, а не жестокой дракой насмерть. Финляндия была небольшой и не очень-то богатой страной, а в войнах двадцатого века недостаток танков, самолетов и артиллерии плохо возмещается героизмом солдат. «Обломавшись» в первых боях, советские танкисты смогли получить месячную паузу на «учебу». В этот раз у них была такая возможность — ВВС финнов не гонялись за каждой полуторкой, танкисты Маннергейма не совершали глубоких обходов советских мехкорпусов (правда, и от обходных маневров финской пехоты в лесах Северной Карелии части РККА в «котлах-мотти» и при отступлении потеряли более сотни танков).

Но вернемся к общей цифре боевых потерь на перешейке. Почти две тысячи танков — это не просто много, а катастрофически много, если знать, что к началу конфликта финны имели всего 112 37-мм противотанковых орудий «бофорс». Еще 123 такие пушки, а также небольшое число французских 25-мм противотанковых пушек финская армия получила уже в ходе войны. Кроме того, из 123 захваченных советских 45-мм противотанковых пушек до конца войны в войска успело поступить 57 единиц. К моменту подписания перемирия на вооружении финской армии была 241 противотанковая пушка, в том числе 164 37-мм, 22 25-мм, 55 45-мм и 130 противотанковых ружей. Еще два взвода 37-мм противотанковых пушек прибыли в Финляндию вместе со шведским добровольческим корпусом. Напомним — одна пехотная дивизия вермахта по штату имела 75 37-мм противотанковых пушек РаК.36.

Это было даже не звонком, а самым настоящим похоронным маршем для танков противопульного бронирования. Стало ясно, что на поле боя, насыщенном легкими скорострельными противотанковыми орудиями, этим танкам попросту нечего делать.

Но все же Т-26 и БТ пришлось снова появиться на поле боя. От Бреста и дальше на восток. Вновь и вновь пытаясь совершить невозможное. Пытаясь сделать хоть что-нибудь.

Примечания:

2

Тухачевский M. Н., Берзин Я. К., Жигур Я. М., Никонов А. Н. Будущая война. М.: ВАГШ ВС РФ, 1996, с. 276.

25

См. приложение к гл. 1.

26

«Еще в 1933 г. я знал, что единственный русский танковый завод выпускал в день 22 машины типа „Кристи русский“». Гудериан Г. Воспоминания солдата. Смоленск: Русич, 1999, с. 194.

257

Выступление И. В. Сталина 17 апреля 1940 года на совещании при ЦК ВКП(б) по обобщению боевого опыта боевых действий с Финляндией.

258

«Русские вооруженные силы — это глиняный колосс без головы», — заявил Гитлер на совещании 9 января 1941 г.

259

Стенограмма совещания при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии 14–17 апреля 1940 г. Цит. но: Свирин М. Н. Танковая мощь СССР. М.: Яуза-Эксмо, 2009, с. 255; Зимняя война 1939–1940. Книга вторая. И. В. Сталин и финская кампания (Стенограмма совещания при ЦК ВКП(б)). М.: Наука, 1998, с. 34–35.

260

Имеется в виду — всего в РККА. На финском фронте «дивизионные» танки составляли примерно треть от общей численности задействованных танков.

261

Стенограмма совещания при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии 14–17 апреля 1940 г. Цит. по: Зимняя война 1939–1940. Книга вторая. И. В. Сталин и финская кампания (Стенограмма совещания при ЦК ВКП(б)). М.: Наука, 1998, с. 269.

262

Цитата из доклада начальника АБТВ 9-й Армии.

263

В атаке участвовали танки 1-го отдельного танкового батальона и химические (огнеметные) танки роты боевого обеспечения 1-й легкотанковой бригады.

264

Для любителей сходящегося баланса заметим, что «недостающие» танки продолжали выходить из ремонта и после окончания войны — хотя подписание мирного договора, а также начавшееся лихорадочное освоение выпуска нового тяжелого танка KB значительно замедлили темпы ремонта.