Онлайн библиотека PLAM.RU


ЯПОНИЯ И США ВСТУПАЮТ В ВОЙНУ (декабрь 1941 г.)

Хотя в германской внешней политике времен войны было мало хорошего, я должен заметить, что в отношении Соединенных Штатов Германия долго проявляла сдержанность. Заслуга в этом принадлежит министерству иностранных дел и некоторым другим департаментам, расположенным в Берлине, таким как ведомство, управлявшее собственностью противника. Я был удивлен, что наше высшее руководство так долго мирилось с их существованием и деликатной деятельностью.

С осени 1938 года в отношении Германии Рузвельт не соблюдал общепринятые нормы мирного сосуществования. Фактически президент еще раньше проявил себя как явный противник Гитлера в войне. Он всячески способствовал созыву Мюнхенской конференции, но сразу после нее его позиция изменилась.

Именно Вашингтон, а не американский посол в Берлине на самом деле взял на себя руководство политической деятельностью, направленной против Германии. С начала войны в 1939 году Соединенные Штаты шаг за шагом все больше и больше сходились с нашими противниками и, наконец, начали открыто сотрудничать с ними всеми возможными способами, то есть фактически действовать почти как их союзники. Мы всеми силами старались избегать обострений, отвечая на их политические, экономические и военные провокации так, чтобы обходить острые углы. Пока внешняя политика контролировалась министерством иностранных дел, мы всегда отставали с ответом на действия американцев, иначе война с Америкой началась бы значительно раньше. Но теперь ареной борьбы становился Тихий океан.

Утверждается, что, кроме всего прочего, именно Германия вовлекла Японию в войну. Действительно, Гитлер подталкивал Японию к войне с Англией и затем с Россией, но не с Соединенными Штатами. По чисто конъюнктурным соображениям Гитлер хотел избежать конфликта с США. Со своей стороны правительство в Вашингтоне никогда не указывало на то, что станет сожалеть, если Япония нанесет удар по владениям Англии, например по Сингапуру, как casus belli{Повод для войны, формальный повод к объявлению войны.}. Но прежде всего, было бы неверным переоценивать влияние Германии в Тихоокеанском регионе и считать, что в Токио стали бы прислушиваться к любым пожеланиям Германии.

Интересующемуся войной на Дальнем Востоке могу порекомендовать историю Ялтинской конференции, проходившей в феврале 1945 года, где в обмен на участие в войне против Японии России пообещали контроль над Маньчжурией, не говоря уже о Курилах и половине Сахалина, которых у них до этого не было (Россия потеряла Южный Сахалин после поражения в Русско-японской войне 1904 – 1905 годов по Портсмутскому договору, а Курилы были уступлены Японии раньше, в два этапа – в 1855 году (Южные Курилы) и в 1875 году – остальная часть Курильской гряды. – Ред.). Для Москвы возвращение этих территорий стало настоящим подарком, полученным из рук американских миротворцев. (Возвращение Курил и Южного Сахалина, занятие Маньчжурии и Северной Кореи были не подарком, а результатом блестяще проведенных операций: грандиозной Маньчжурской (9 августа – 2 сентября 1945 года), Южно-Сахалинской (11 – 25 августа) и Курильской (18 августа – 1 сентября). – Ред.) В настоящей книге я не обсуждаю вопрос целесообразности войны с точки зрения Вашингтона. «Рузвельт проиграл», – говорил один из бывших послов в Европе.

У Гитлера не оказалось ничего, что он мог бы подарить японцам на Дальнем Востоке. Не стоит описывать безрезультатные попытки Германии распространить свое влияние на Токио летом и осенью 1941 года. Даже во время визита в Германию Мацуоки весной 1941 года я не мог избавиться от ощущения, что когда-нибудь мы увидим японцев в другом лагере.

Нам также было известно, что влиятельные промышленные круги в Токио вели работу по подрыву Тройственного пакта. Мацуока вынужден был признаться Гитлеру, что, вернувшись домой, он не сможет откровенно рассказать главе кабинета и даже императору о тех доверительных беседах, что он вел в Германии. Решение Японии вступить в войну не зависело от иностранного влияния. Хотя в 1938 году я и пытался сказать Риббентропу, что ему не следует так суетиться с японцами. Они или совсем не придут к нам на помощь во время войны, или примут решение самостоятельно, исходя исключительно из своих шансов на успех.

Спустя неделю Мацуока покинул Берлин, а затем, вопреки желанию Гитлера, заключил в Москве договор о нейтралитете с СССР. Не прошло и месяца после его отъезда, как мы услышали о тайных переговорах между японцами и американцами. Вплоть до ноября 1941 года, пока кабинет продолжал оставаться у власти (16 октября кабинет Коноэ{Коноэ Фумимаро (1891 – 1945) – премьер-министр Японии в 1937 – 1939 и 1940 – 1941 годах, после капитуляции Японии покончил с собой. (Примеч. ред.)}, прозванный в Японии «правительством японо-американских переговоров», вышел в отставку. – Ред.), японская политика оставалась для нас закрытой. Принц Коноэ даже обращался с посланием к Рузвельту, предлагая провести дружескую встречу в миссии Курусу. Но позже произошло нападение на Перл-Харбор (уже при кабинете Тодзио, бывшего в предыдущем кабинете военным министром. – Ред.). Все это случилось без нашего ведома, никто с нами не советовался и не ставил нас в известность.

Теперь известно, что приготовления к нападению на Перл-Харбор начались в начале мая 1941 года, а 10 ноября был отдан приказ о нападении 8 декабря. (Решение начать войну против США 8 декабря было окончательно принято 1 декабря, на совещании у японского императора. – Ред.) Восторженные инструкции Риббентропа нашему послу в Токио Отту и его политические дискуссии с японским послом Осимой в Берлине оказались плодом самообмана.

21 октября 1941 года меня поставили в известность, что Гитлер не ожидает многого от нового кабинета Тодзио и даже обеспокоен возможностью, что Тодзио объявит войну России. Гитлер считал, что, «если Россия падет, а Англия захочет заключить с нами мир, Япония будет нам просто мешать». Мне было трудно поверить в то, что Гитлер хотел втянуть японцев в войну, когда он нагло объявил всему миру 9 октября 1941 года через главу пресс-службы Дитриха, что война с Россией предрешена и Германия уже победила. В Берлине прекрасно знали, с какой горечью наши войска, увязшие в тяжелых боях, приняли это заявление о том, что исход войны на Востоке уже решен.

Гитлер поступил бы более рационально, если бы побеспокоился по поводу возможной потери Японии как союзника. Почему американцам так и не удалось оторвать эту третью часть Тройственного пакта? Возможно, кроме всего прочего, в Вашингтоне хорошо знали положение на Дальнем Востоке, помнили, как началась Русско-японская война 1904 – 1905 годов. Я сам знал не понаслышке, как японцы без предупреждения напали на русский флот в Порт-Артуре и Чемульпо.

Удивительно, что в Вашингтоне, строя свои политические расчеты, верили, что японцев можно напугать, надавив на них в известной ноте, врученной им госсекретарем Хэллом 26 ноября 1941 года. Напротив, нота стимулировала японцев к тому, чтобы найти выход из тупика. Серьезные американские исследователи этих событий склонялись к тому, что Вашингтон не ошибся в расчетах, но на самом деле хотел заставить Японию сделать первый выстрел. И преуспел в этом.

В конце ноября 1941 года посол Осима поведал Риббентропу, что в ближайшем будущем следует ожидать высадки японцев в Сингапуре, что же касается России, то Япония продолжает быть наготове. Продолжающийся мир между Японией и Россией, возможно, следовало считать невыгодным с военной точки зрения, но в политическом плане такой расклад казался полезным. Осима не сказал во время этого разговора о японском нападении на США.

Тем временем война продолжала раскручиваться, всем было очевидно, что Соединенные Штаты не могут больше медлить и им необходимо вступить в войну против стран оси. Следовательно, Японии приходилось выбирать: или она переходит на другую сторону и оставляет свои так тяжело завоеванные территории в Китае, или остается верной своим союзникам и ведет себя соответственно.

В то, что Япония собирается совершить прямое нападение на Америку, мы не верили даже тогда, когда в первую неделю декабря сначала через Рим, потом через Осиму нас спросили, станем ли мы в случае войны между Японией и Америкой считать себя в состоянии войны с Америкой, причем не заключим ли вскоре перемирие с общим противником, не проконсультировавшись с Японией.

Наш ответ мог быть только утвердительным. За восемь месяцев до этого Гитлер уже пообещал Мацуоке, что поддержит его страну, если нападение на Сингапур вызовет конфликт с Соединенными Штатами. Удивительно не только то, что Япония предприняла независимые и неожиданные действия против Америки, но и что наше руководство сначала расценило известие о нападении на Перл-Харбор как газетную утку – но, более того, выступая после ПерлХарбора в рейхстаге, Гитлер заявил о намерении объявить войну Соединенным Штатам, а в качестве довода сослался на наши обязательства по Тройственному пакту. С законодательной точки зрения подобное утверждение было неточным, а в политическом отношении ошибочным. Риббентроп прокомментировал случившееся следующим образом: «Великие державы никому не позволят развязывать войну. Они объявляют ее сами».

Все это было теорией, а в отношении обсуждаемой проблемы даже казалось несерьезным. Выходило, что страны мира располагались в определенном порядке в соответствии со своим правом объявления войны. Риббентропа всегда интересовала проблема прецедента. Возможно, он теперь жалел, что западные державы объявили нам войну 3 сентября 1939 года, а не мы им. И разве США, оставшиеся одной из великих держав (в соответствии с теорией Риббентропа), не обладали правом объявить войну?

Даже те, кто не соглашался с решением Рузвельта о начале войны, не сомневались в том, куда приведет такая политика. В 1940 году американский президент направил в Англию более пятидесяти эсминцев для борьбы с подводными лодками и наложил эмбарго на экспорт оружия. Затем в 1941 году последовал билль о ленд-лизе, нейтральное патрулирование Атлантики, оккупация Гренландии и Исландии, помощь Советской России из «Арсенала демократии», выдворение германских консулов, замораживание германских вкладов, Атлантическая хартия и, наконец, приказ Рузвельта открывать огонь по немецким кораблям.

Перечисленные мною события подтверждали слова Самнера Уэллеса, сказанные им в Риме еще 20 марта 1940 года, что Англия и Франция уже выиграли войну, а Америке придется обеспечивать их победу всей своей мощью. Не стану подробно отвечать на вопрос, оказало ли объявление Гитлером войны США после Перл-Харбора значительное влияние на ход войны в целом.

В лекции, произнесенной мной в первой половине октября 1941 года, то есть за два месяца до событий в Перл-Харборе, я подвел итог всем своим впечатлениям, может быть даже в слишком резкой форме, выразив их следующим образом: «Каждый день Америка требует себе некоторую часть английского материального и политического капитала. ...Англия хочет выиграть войну быстро. Америка вовсе не торопится».

Я не сомневался, что в случае необходимости Америка бросит всю свою мощь на весы. Однако в отношении американской политики я думал, что американцы должны видеть две соперничающие диктаторские системы, боявшиеся друг друга, балансирующие на грани и мечтающие парализовать друг друга на длительный срок. Когда стало очевидным, что победа русских неизбежна, мне казалось, что США возьмут Россию на короткий поводок. Я так и не понял, почему этого не произошло и, напротив, США поддерживали своего будущего противника. Президент Рузвельт не должен был бояться того, что если Америка не принесет всевозможные жертвы Сталину, то Сталин и Гитлер (несмотря на все то, что произошло) падут друг другу в объятия и снова станут друзьями.

В России Гитлер действовал суровыми методами. Он рассматривал оккупированные территории исключительно как источник для поддержания германской боеспособности. С сентября 1941 года я говорил Риббентропу, что с русским населением следует обращаться пристойно, руководствуясь словами короля Сигизмунда из «Деметриуса» Шиллера: «Россию может победить только сама Россия».

Но Гитлер не хотел ничего слышать, и менее всего он хотел прислушиваться к любым гуманистическим доводам. Он оказался совершенно невосприимчивым к идее, что с Россией надо быть великодушным, или к идее, согласно которой будущее устройство Европы должно основываться в первую очередь на экономической солидарности. Не нужно было быть пророком в своем отечестве, чтобы понять, что Европа слишком мала, чтобы существовать в виде создающей беспорядок массы независимых государств. Вместо того чтобы говорить о силе, войне и победе, нам следовало раз и навсегда обсудить вопрос нового порядка в Европе, а население как внутри, так и вне Германии должно было понять наши истинные интересы.

Гитлер не хотел ни во что вмешиваться, оставив все как есть до полной победы, до «последних пяти минут». Именно поэтому я попытался повсюду убедить людей и увлечь их идеей создания конкретного плана действий в Европе, предлагая такую программу на тех лекциях, которые читал. В Верховном главнокомандовании мне дали понять, что мирные планы Гитлера экстравагантны и далеки от пробуждения в людях мирных идей, поэтому они вызывают новую волну ненависти. В этом случае, как я думал про себя, немцы откроют глаза и убедятся, до какой степени Гитлер позволяет литься их крови.

В ноябре 1941 года в Берлине, вместо того чтобы предложить созидательную программу, в которой была заинтересована Германия, Гитлер выступил в поддержку «антикоминтерновского пакта». Но едва ли его демарши кого-либо впечатлили. Датчане неохотно соглашались с договором, финны беспокоились по поводу своих запасов продовольствия, у венгров были проблемы с румынами и словаками. Однако встреча в Берлине прошла совершенно гладко. Производило впечатление число присутствовавших министров иностранных дел. Сам я записал в связи с этим следующее: «Из всех гостей фон Бардоши (Венгрия) оказался самым строгим, Антонеску (Румыния) – самым изворотливым, Тука (Словакия) – восторженным, Лоркович (Югославия) – старательным, Попов (Болгария) – сдержанным, Скавениус (Дания) – находчивым, Чиано (Италия) – беспристрастным, Серрано Суньер (Испания) – темпераментным».

Суньер оказывал мне особые знаки внимания, выказывая свое расположение; как мне показалось, он делал это, чтобы досадить Риббентропу, которого он ненавидел. Мне нравилась манера поведения датского министра. Он приехал из Копенгагена в Берлин с рядом конкретных возражений в соответствии с той ролью, какую ему довелось играть. Риббентроп заявил мне, что готов арестовать Скавениуса прямо на штеттинском вокзале, поэтому я встретил его лично и без всякого труда устранил все разногласия между нами. В результате после двухчасовой беседы с Риббентропом Скавениусу удалось настолько очаровать его, что в конце ее Риббентроп не только согласился с его предложениями, но и заявил, что Скавениус весьма приятный человек.

Сама же конференция имела весьма небольшой пропагандистский эффект. Особенно комично прозвучала речь Риббентропа на банкете, так как ее содержание не имело ничего общего с целями конференции. В ней он объявил, что пусть история решит, смог ли он предвидеть вступление Англии в войну в 1939 году и давал ли он верные советы фюреру.

Ему могли бы возразить много свидетелей, но лишь один из них, Чиано, волей случая оказался на конференции. Даже если бы Риббентроп на самом деле предвидел, как должны были развиваться события в 1939 году, разве это могло бы оправдать его за тот совет, данный им летом 1939 года? Ничего нельзя было изменить, и после нападения на СССР война на два фронта стала неизбежной, в чем всегда обвиняют Гитлера. Однако и он, и Риббентроп сознательно уготовили Германии такую же судьбу, какая ее уже постигала в 1914 году.









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.