• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В первом томе мы узнали, что в напечатанной Корреспонденции и в хранящихся в национальных архивах рукописях недостает писем, написанных Наполеоном генералу Коленкуру, герцогу Виченцы, в бытность Коленкура послом в России. Мы добавили, что пространные ответы посланника дали нам возможность восстановить, если не самый текст, то смысл этих инструкций. После того эти письма были найдены в виде копий – безусловно, подлинных – в бумагах, оставленных графом де Ла-Ферроней, французским посланником в России во времена реставрации. Маркиз Шабриллан, владелец этих бумаг, и маркиз Коста-де-Борегар, который пользовался ими, любезно разрешили нам опубликовать эту ценную серию писем. Эти письма являются естественным дополнением нашего труда и заполняют самый важный из пробелов, указанных в переписке Наполеона в том виде, как она была опубликована во время второй империи.[670]

Париж, 2 февраля 1808 г[671].

Генерал Коленкур, я получил ваши письма. Последнее, на которое я теперь отвечаю – от 13 января. При сем вы найдете письмо к императору Александру. Я не сомневаюсь, что граф Толстой пишет много глупостей. В моем присутствии этот человек холодный и сдержанный, но у него, как у большинства военных, привычка много говорить о военных предметах, что составляет плохую тему для разговоров. Несколько дней тому назад на охоте в Сен-Жермен он ехал в одном экипаже с маршалом Неем, прием, они обменялись резкими словами и даже вызвали друг друга на дуэль. Было замечено, что во время этого разговора Толстой высказал три своих мысли. Во-первых, что в скором времени у нас будет война, во-вторых, что император Александр слишком слаб, и что, если бы Толстой был хотя бы пятнадцать дней императором, дела приняли бы иное направление; в третьих, если бы пришлось поделить Европу, то следовало бы, чтобы справа Россия примыкала к Эльбе, слева – к Венеции. Можете себе представить, что мог ответить на это маршал Ней, который не имеет ни малейшего понятия о том, что делается, и столько же знает о моих планах, сколько последний барабанщик армии. Что же касается войны, то он сказал Толстому, что будет в восторге, если она скоро начнется; что русские всегда были биты; что в Париже он скучает без дела; а что касается заявления, чтобы справа Россия примыкала к Эльбе, а слева к Венеции, то с этим мы далеко не согласны; что, наоборот, по его мнению, следует отбросить Россию за Днестр. Принцы Боргезе и Саксен-Кобургский были в том же экипаже. Толстой говорил тo же самое Савари и другим лицам. Он сказал Савари: “Вы потеряли голову в Петербурге; нужно думать не о степях Молдавии и Валахии, а о Пруссии”. Савари ответил ему то, что и должен был ответить. Я делаю вид, что ничего об этом не знаю. Я очень хорошо обхожусь с Толстым, но не говорю с ним о делах; он ничего в них не смыслит и негоден для них. Одним словом, Толстой – дивизионный генерал, который никогда не стоял близко к управлению делами и который критикует все вкривь и вкось. По его мнению, император плохо руководил военными делами: нужно было сделать то, нужно было сделать это, и т. д., и т. д. Но когда ему говорят: “Скажете министры”, он отвечает, что министры никогда ни в чем не виноваты, так как император насобирает их, откуда хочет; что его дело сделать удачный выбор. Не делайте никакого употребления из этих подробностей. Это может встревожить петербургский двор и может произвести только дурное впечатление. Я не хочу навлекать неудовольствия на этого простодушного маршала (Sic) Толстого, который, как видно, очень предан своему Государю. Я хотел сообщить вам все это только для вашего руководства; но дело в том, что у России плохие слуги. Толстой не годится для своего дела, которого не знает и не любит. Но, как видно, он лично предан императору, чего далеко нельзя сказать о молодых людях посольства; впрочем, обо мне, даже по секрету, они говорят в самых приличных выражениях. Единственно, что неприятно поражает нашу страну, это манера, с какой они говорят о своем правительстве и своем государе.

Тотчас же по получении вашего письма от 13-го, я отправил адъютанта с приказанием Бернадоту переправить в Сканию 14.000 французов и голландцев. С своей стороны, Дрейер написал об этом своему двоpy; ему очень нравится эта мысль. Непременно скажите императору, что я хочу всего, чего он хочет; что моя система неразрывно связана с его системой; что между нами не может произойти столкновения, ибо мир достаточно велик для нас обоих; что я не тороплю его с эвакуацией Молдавии и Валахии, пусть и он не торопит меня с эвакуацией Пруссии; что известие об эвакуации Пруссии выдавало большую радость в Лондоне, что служит доказательством, что она может послужить нам только во вред.[672]

Скажите Румянцеву и императору, что я не далек от мысли о походе в Индию, о разделе Оттоманской империи и об отправке на сей предмет армия от 20 до 25000 русских, от 8 – 10000 австрийцев и от 35 – 40 000 французов в Азию, а оттуда в Индию; что ничего нет легче этой операции; что не подлежит сомнению что, прежде чем эта армия придет на Евфрат, Англия уже будет объята ужасом; что я знаю, что, для достижения этого результата нужно учинить раздел Турецкой империи; но это дело требует, чтобы я повидался предварительно с императором; что я не могу откровенно говорить об этом с Толстым, у которого нет полномочий от своего двора и который, видимо, не сторонник этого плана. Поговорите откровенно по этому поводу с Румянцевым; изучите с ним карту, представьте мне данные для суждения и ваши и его мысли. Свидание с императором тотчас же разрешило бы вопрос; но если свидание не может состояться, необходимо, чтобы Румянцев, изложив ваши общие мысли, прислал мне человека ,– сторонника этого плана, с которым бы я мог сговориться; с Толстым говорить об этих делах невозможно. Что же касается Швеции, то я ничего не имею против него, чтобы император Александр завладел ею, даже Стокгольмом. Следует даже побудить его сделать это с целью вернуть Дании флот и колонии. У России никогда не будет подобного случая поставить Петербург в центр и отделаться от этого географического врага. Дайте понять Румянцеву, что, говоря таким образом, я не воодушевлюсь робкой политикой, а единственно желанием – путем усиления обоих государств дать мир вселенной: что, без сомнения, русская нация нуждается в поступательном движении; что я ни от чего не отказываюсь, но нужно обо всем сговориться. Я произвел рекрутский набор, потому что мне везде нужно быть сильным. Я приказал увеличить мою армию в Далмации до 40000 человек; чтобы довести армию в Корфу до 15000 человек, полки уже в пути. Все это вместе с усилением тех войск, которые у меня в Португалии, вынудило меня набрать новую армию; что я с удовольствием буду смотреть на расширение пределов России и на рекрутские наборы, которые она будет производить; что я ни в чем не завидую ей; что я буду помогать России всеми моими средствами. Если император Александр может приехать в Париж, он доставит мне большое удовольствие. Если он может сделать только полпути, поставьте циркуль на карту и отметьте середину между Петербургом и Парижем. Чтобы взять на себя это обязательство, вам нет надобностей ждать ответа. Я, наверное, прибуду в срок к месту свидания. Если свидание никоим образом не может состояться, тогда Румянцев и вы изложите письменно ваши мысли, предварительно хорошенько взвесив их: пусть пришлют мне человека, который бы держался взглядов Румянцева. Укажите ему (Румянцеву), как поступает Англия, как она без стеснения забирает все. Португалия – ее союзник; она отбирает у нее Мадеру. Только путем энергичных и решительных действий можем мы довести до наивысшего предела величие наших империй; только таким путем Россия может осчастливить своих подданных и положить основу благосостоянию своего народа. Это главное. Что за дело до остального?

Императору плохо служат здесь. Два русских корабля, которые стоят уже четыре месяца в Порто-Феррайо, не хотят выйти из этой дрянной гавани, где они гибнут, а между тем они могли бы идти в Тулон, где у них всего будет вволю. Русские корабли, которые в Триесте могли бы принести пользу общему делу, а там они бесполезны и я не ручаюсь, что, если англичане осадят Лиссабон, Сенявин не посодействует его защите и кончит тем, что попадет в плен. Необходимо, чтобы министерство дало определенные приказания этим эскадрам и сказало им, на мирном или на военном они положении. Это mezzo termine ни к чему не ведет и недостойно великой державы. За сим, молю Бога, и т. д.

Р. – Moniteur познакомит вас с последними известиями из Англии, если вы их еще не знаете.

Париж, 6 февраля

Генерал Коленкур, 2 февраля я послал вам письмо с господином Арбергом. 5-го была охота в Сен-Жермен; я приказал пригласить на нее Толстого и долго беседовал с ним. Он говорил мне о заметках в Moniteur, высказал опасение, что мы не эвакуируем Пруссии и дал мне заметить странные вещи. Датский посланник Дрейер, который часто беседует с ним, надписал в этом духе своему двору. У этого человека превратные понятия о могуществе Англии; он утверждает, что ни в Финляндии, ни в Скании ничего сделать нельзя. Если бы это и было так, зачем говорить это. Я нашел в его речи страх перед Францией. Я обратил его внимание на то, что все выходки его посольства ведут к тому, чтобы уронить доверие к императору Александру и внести тревогу в страну; что относительно эвакуации Пруссии мы не заключали с императором условий sine gua non, что необходимо считаться с обстоятельствами: что дела с Австрией были окончены только пятнадцать дней тому назад, когда были выведены войска из Браунау; что тильзитским договором не установлено время эвакуации Пруссии, равно как и время эвакуации Молдавии и Валахии; что моя главная цель – идти вместе с Россией; что не следует бояться Франции и не доверять ее намерениям.

Париж, 17 февраля.

Генерал Коленкур, только что получил ваше письмо от 29 января. Шампаньи представил мне ваши депеши. Вы найдете при сем перехваченное письмо г. Дрейера, которое познакомит вас с дурным направлением Толстого. По получении ваших писем я написал, как говорил вам, Бернадоту, чтобы он переправил 12 000 человек в Сканию, и вот Толстой стал поперек дороги и причинил беспокойство Дрейеру. Обратите внимание, что письмо Дрейера от 12-го; а это доказывает, что разговор с Толстым был у него 12-го, а, между тем, мой разговор с Толстым в Сен-Жермене происходил 5-го; после этого разговора он написал письмо и, по-видимому, этот разговор должен был рассеять его опасения. Вы воспользуетесь письмом Дрейера постольку, поскольку найдете это удобным. Толстой мало расположен к Румянцеву. Если его не отзовут, что очень важно, то пусть император напишет ему или прикажет написать. Надеюсь в скором времени получить от вас письмо, так как мой курьер должен был приехать к вам несколько дней спустя после отъезда вашего. Очень желаю знать, что думают об ответе в Moniteur на английскую декларацию. Не следует беспокоиться о русской эскадре; но необходимо, чтобы известили ее, на мирном она положении или на военном. Моя тулонская эскадра, состоящая из 9 кораблей, ушла 10 февраля, чтобы снабдить провиантом Корфу, отвезти туда необходимые боевые запасы и другие предметы и затем очистить от пиратов Средиземное море. Мои брестская и лориентская эскадры также ушли, чтобы гоняться за англичанами и присоединиться в указанном месте к тулонской эскадре. Но оба русских корабля, которые стоят у острова Эльбы, не хотят придти в Тулон. Если бы они получили приказания, это принесло бы пользу общему делу, а им было выгодно приобрести опыт в морском деле. Равным образом я приказал бы взять эскадру, которая в Триесте, и ввести ее в одну из моих гаваней, если бы она получила на то приказания, но ни одна эскадра не получает определенных предписаний, а здешний посланник не дает им надлежащих указаний. Не знаю, от чего это зависит; указываю только на факт. После вашей депеши от 29 января я написал два письма императору. Я еще не получил его письма, о котором вы мне сообщаете и которое мне, вероятно, передаст граф Толстой завтра. Что же касается дел с Испанией, я ничего не скажу вам о них; но вы должны понять, что мне необходимо заставить действовать государство, которое не приносит никакой пользы общему делу. Мои войска вошли в Рим; бесполезно говорить об этом; но если с нами заговорят, скажите, что, так как папа – религиозный глава моей страны, то мне подобает упрочить за собой духовную власть – тут дело идет не о территориальном расширении, а о мерах предосторожности.

Р. S. – 18 февраля – Я только что видел Толстого, который вручил мне письмо императора. Я много говорил с ним. Думаю, что, если ему окажут доверие и будут хорошо руководить из Петербурга, тогда безразлично, кто здесь будет посланником, он или другой. В моих предыдущих письмах я в достаточной мере обрисовал его, теперь обрисую его окончательно в двух словах: это дивизионный генерал, который не сознает, что не следует говорить того, что он говорит: он немного в разладе с направлением двора, но все-таки предан императору. – Принц Понте-Корво пишет мне от 11-го, что ему предстоит свидание с наследным принцем в Киле и что он немедленно выступает в поход. Вы понимаете, что я не могу пройти через остров Рюген, ибо там у меня нет кораблей, чтобы защитить путь; но сегодня я пишу, чтобы войска были посажены на суда, чтобы и с этой стороны угрожать шведскому королю. – О переговорах с Англией нет и речи; но все идущие оттуда слухи доказывают, что желают всеобщего мира и сознают безумие теперешней борьбы. Впрочем скажите императору, что переговоры не будут ни приняты, ни начаты прежде, чем я не сговорюсь с ним. Думаю, что он во всяком случае получит Финляндию, что будет для него выгодно, ибо тогда красавицы Петербурга не будут слышать пушечных выстрелов.

Париж, 6 марта 1808 г.

Генерал Коленкур, Шампаньи не так давно отправил к вам курьера, с которым я не писал вам, ибо мне нечего было сказать вам. Я получил ваши письма от 26 февраля. Подожду ответа императора и вашего курьера, и тогда напишу вам. Принц Понте-Корво вступил в Гольштейн 3 марта. Думаю, что теперь он уже на берегах Балтийского моря. С ним более 20 000 человек, что с 10000 человек, которых могут дать ему датчане, составит корпус в 30000 человек. Если погода будет благоприятна, он скоро будет в Швеции, и желаемая императором диверсия скоро состоится. – Королева Каролина имела дерзость объявить войну России: она захватила стоявший в палермской гавани русский фрегат и подняла в нем флаг Сицилии. Посланник и консул России со свитой, приблизительно в шестьдесят человек, высадились в Чивита-Веккии и находятся теперь в Риме. – Герцог Мондрагон уехал. – Полагаю, что мое последнее письмо рассеяло беспокойство насчет набора лошадей и рекрутов. Если остались еще некоторые облачка, вы можете добавить, что вся моя гвардия вернулась; что тридцать полков отозваны во Францию; что несколько тысяч человек, признанных инвалидами или хромыми, оставили армию и не были замещены; что все вспомогательные войска, приблизительно сто тысяч человек, распущены по домам: что большой корпус под командой принца Понте-Корво идет в Швецию, и что, в действительности, великая армия уменьшена более чем на половину своего прежнего состава. – Вам. конечно, не будут говорить о делах в Испании; но в случае, если с вами заговорят о них, вы можете сказать, что, царящая при дворе и в управлении анархия вынуждает меня вмешаться в ее дела; что уже три месяца ходят слухи, что я отправляюсь туда; однако, это не должно помешать нашему свиданию. Вы знаете, что во Франции я в два-три дня проезжаю двести лье. Следовательно, это ни в каком отношении не может задержать дел. – Шампаньи посылает вам ноту, которая была отослана Себастиани; вы можете показать ее в министерстве. Я сделал запрос Порте, как поступит она, если ей не будут возвращены Валахия и Молдавия и какие в ее распоряжении средства заставить эвакуировать их. Она ответила, что начнет войну, и представила огромный список своих средств. – Не забудьте, что прусский посланник все еще в Лондоне; и хотя говорят, что ему приказано вернуться, он не возвращается. Ничто не может сравниться с глупостью и недобросовестностью мемельского двора. – Алопеус старается убедить меня, что англичане желают мира. Шампаньи посылает вам копию письма, которое он хочет написать.[673] За сим, молю Бога и т. д.

Генерал Коленкур, Сен-Аньян в два часа пополудни; теперь шесть. Дела в Испании давно требуют моего присутствия. Я отказывался от этой поездки из опасения, что данное вам полномочие условиться о дне свидания заставило императора уже уехать. Из присланных вами многочисленных денег вижу, что свидание отложено”. Раз это так, я после обеда уезжаю в Бордо, чтобы быть в центре дел. Вот руководство для ваших дел в Испании. Приложенный при сем Moniteur познакомит вас с опубликованными в Мадриде актами. Но известия, которые я получил сегодня утром с курьером, меняют положение вещей. Король Карл протестовал и заявил, что его сын заставил его подписать отречение от престола; если бы он не подписал, грозили ночью убить королеву, 23-го моя армия вступила в Мадрид, где ей был оказан великолепный прием. Мои войска размещены в городских казармах и расположились лагерем на высотах. Я не признал принца Астурийского и, быть может, и не признаю его, не я еще не уверен в этом. Несчастный король бросается в мои объятия и говорит, что его хотят убить. Был вызван бунт с целью убить принца Мира. К счастью, мои войска пришли вовремя и спасли его: принц еще жив. Великий герцог Бергский прибыл в Мадрид четыре часа спустя после войск. Церемониал помешал ему иметь свидание с новым королем, так как он не знал, признаю ли я его. Письма короля Карла вызывают слезы.

Сообщаю это для вас лично: храните это в тайне. Вы можете намекнуть об этом императору и испанскому посланнику – он приверженец принца Мира и будет говорить в вашем духе. Вы скажете императору, что я откладывал поездку в Испанию, чтобы не опоздать на свидание, но что я уехал через два часа по получении наших писем. На днях отвечу на все ваши депеши. Передавая императору Moniteur, вы скажете ему, что я ни при чем в делах Испании; что когда произошли эти события, мои войска были в 40 лье от Мадрида; что все ненавидят принца Мира и любят короля Карла. Равным образом вы скажете ему, что короля принудили подписать отречение и что вы не будете удивлены, если я приму решение восстановить его на троне. Дурные языки в Петербурге скажут, что я руководил всем этим. За сим да хранит вас Бог.

Байонна, 18 апреля 1808 г.

Генерал Коленкур, в Байонне я получил ваше письмо от 24 марта. Вы должны были уже получить мое письмо. Я уехал непосредственно за прибытием вашего курьера в Париж. Если бы он привез извещение, что день свидания назначен, я немедленно же отправился бы на свидание. Радуюсь успехам русского императора в Швеции. Надеюсь, что дела не задержат меня надолго здесь. Инфант Дон Карлос здесь. Жду бывшего короля Карла, который очень желает поговорить со мной, а также жду принца Астурийского – нового короля. Дела в Испании очень запутываются. Вы скажете императору, что король Карл протестует против своего отречения и всецело полагается на мою дружбу. Это ставит меня в очень затруднительное положение. Скажите это только одному императору. Надеюсь, однако, вскоре освободиться от всего этого. Вы вскоре получите записку о делах в Константинополе. Пока же вы не должны скрывать от Румянцева, что в этом деле есть шероховатости, и что если причиной тому ультиматум России, трудно будет уладить дело; но я не думаю этого, что я просил о свидании не из простой формальности, а потому, что предвидел эти затруднения; что нужно тридцать курьеров, чтобы покончить с этим делом; что тридцать курьеров по два месяца каждый потребуют трех лет, а мы кончили бы все в тридцати совещаниях, по два на день, что заняло бы пятнадцать дней. Mapшал Сульт собрал все корабли, стоявшие около острова Рюгена. Принц Понте-Корво в Фионии. У него 15000 французов, 15000 испанцев, 15000 датчан. Он уже прошел бы, если бы Дания так долго не виляла с вопросом о разрешении пройти по ее территории. Теперь она находит, что он достаточно быстро идет; чудес не бывает. Теперь, быть может, весна помешает переходу. Но постараются сделать даже невозможное, и диверсия все-таки имеет свое значение. Я только что получил манифест шведского короля. В нем сплошная ложь. Мне не известно, занимались ли политикой во время попойки генерал Гранжан, которого я не знаю, и другие офицеры. Впрочем, не следует придавать значения болтовне военных и притом в присутствии неуполномоченных лиц. Во всяком случае, мне трудно поверить, чтобы это была правда. Мы слишком большие друзья Дании, чтобы думать об отобрании от нее Норвегии. Что же касается г. Бурьена, все это ложь: он ответит за это обвинение. Так как он служит по дипломатической части, то, если это окажется верным, он будет строго наказан. Но как сделал он то, что ему приписывают, раз он не видал шведского посланника в Гамбурге? Нельзя себе представить более безумного манифеста. Повторите же Румянцеву, что турецкий вопрос – дело весьма запутанное; что желательно свидание без предварительных условий. Не переставайте настаивать, что это не простая формальность, а средство быстро уладить все вопросы. Я нахожу, что вы говорите недостаточно внушительно и недостаточно защитили мои интересы. В ожидании будущего Россия уже обладательница чудной провинции, каковой результат более чем не отвечает ее делам, но я ничуть не завидую ей в этом.

У меня нет времени писать больше. Я сильно занят здесь делами, которые доставляют мне много хлопот. Дарю отправит вам это письмо эстафетой. За сим молю Бога и т. д.

Байонна, 26 апреля 1808 г.'

Генерал Коленкур, при сем найдете письмо Дрейера, из которого вы увидите, что Толстой по-прежнему невозможен. Говорю это только для вашего руководства. Французские журналы полны глупостей. Что принц Мира оставил так много денег, это – неправда; не было найдено ни одного су. Сегодня вечером жду приезда этого несчастного человека, которого мои войска вырвали из рук испанцев. Его заперли в тюрьму, где жизнь его висела на волоске и где он поминутно слышал крики населения, которое хотело вздернуть его на фонарь. Когда мне его передали, он не брился семь дней и более месяца не менял рубашки. У меня здесь принц Астурийский, с которым я обхожусь хорошо, но которого не признаю. Через три дня я жду короля Карла и королеву. Испанские гранды приезжают сюда ежеминутно. В Испании все спокойно. Все крепости в наших руках. Мадрид, где находился великий Бергский, занят 60 000 человек. Отец обвиняет сына, сын обвиняет отца. В Испании много партий. Думаю, что развязка близка. – Если с вами заговорят об экспедиции в Сканию, вот каково положение дела: Я мог начать эту экспедицию только с 40 000 человек. У принца Понте-Корво было 15000 французов и 15000 испанцев. Необходимо было, чтобы датчане дали 10000 человек. Но я желал, и должен был желать, чтобы эти 40 000 человек высадились сразу; если бы одна часть высадилась, а другая осталась на другом берегу, экспедиция не удалась бы, и пришлось бы отдать войска на избиение. Вы понимаете, что я не мог допустить подобной ошибки. Принц Понте-Корво поехал в Копенгаген, и увидал, что средств к переправе хватает только на 15000 человек; следовательно, нужно было бы совершить три поездки. Итак, переправу пришлось отложить. Ему приказано было переправить сразу все 40000 человек; вот суть дела. В настоящее время датский король может сосредоточить свои войска в Зеландии; у него 25 000 человек. Я приказал принцу Понте-Корво переправить 6 000 человек. Следовательно, Дании нечего бояться. Если она боится, ее страх не имеет основания, если только эти люди не из картона.

Албанцы только что убили без всякого повода и причины полкового командира и четырех итальянских офицеров. В Константинополе царит страшное волнение, все налаживается к тому, чтобы свидание, которое, по моему расчету, может состояться в июле, привело к доброму результату. Для этого следует, чтобы Россия проявила поменьше честолюбия. У меня нет известий из Австрии; я вижу, что она то вооружается, то разоружается; мне неизвестно, что она делает. К вам скоро приедет курьер Шампаньи с первыми нотами о делах Турции. Повторяю, жаль, что свидание не состоялось; вместо того, чтобы быть здесь, я был в Эрфурте. Думаю, что потребуется слишком много времени, чтобы придти к соглашению через курьеров. За сим молю Бога и т. д.

– Р. S. – Сию минуту получил ваше письмо от 5 апреля. Я нахожу, что вы слишком беспокоитесь о шведском походе. Мне доставляет удовольствие все, что делает император, но не требуется, чтобы вы так усердствовали. У вас имелись инструкции по вопросу о Финляндии; вам не были даны инструкции для остального.

Мне известно, что в Петербурге жалуются на то, что я не делаю подарков офицерам, которые привозят депеши. Дело в том, что я ни одного из них не видел. У нас принято, что я делаю подарки только тем офицерам, которые передают непосредственно мне письма императора. Если они передают письма в посольство, я их не знаю. Если же желают, чтобы с офицером обошлись с должным вниманием, необходимо, чтобы его фамилия была упомянута в письме государя. Если бы, например, в письме было сказано: “Посылаю вам одного из моих офицеров”, не называя его, этот оставшийся неизвестный офицер не может рассчитывать на особый почет. Впрочем, к императору относятся с таким уважением, что офицеры его принимаются здесь очень хорошо. Но когда они доставляют депеши в посольство, они не представляются. Даю вам эти подробности для вашего руководства.

Следующее письмо без числа; оно было написано в последних числах апреля или в начале мая.

Господин Коленкур, я получил ваше письмо от 12 апреля. Поздравьте от меня императора со взятием Свеаборга. – Вы уже получили объяснения по поводу копенгагенских дел. Дело в том, что нужно иметь возможность переправиться и притом переправиться, по крайней мере, с 30 000 человек за раз, ибо нельзя поручиться за вторую переправу, и если первые высадившиеся войска будут изолированы, они рискуют потерпеть неудачу. Принц Понте-Корво шел форсированным маршем в надежде, что Бельты будут покрыты льдом. Он сам отправился в Копенгаген, чтобы обеспечить себе средства к переправе, и, видя, что можно за раз переправить только 15 000 человек, прекратил поход. Но движение войск продолжается, и несколько тысяч человек переправились в Зеландию. Но эти операции могут совершаться только с большой осторожностью. – Вот Финляндия и русская провинция. – Турецкие дела требуют больших разговоров. Досадно, что император отложил свидание. Вместо того, чтобы ехать в Испанию, я был бы в Эрфурте. Надеюсь, что через десять-двенадцать дней я кончу здесь мои дела. – У меня здесь король Карл и королева, принц Астурийский, инфант Дон-Карлос, – одним словом, вся испанская семья. Они крайне раздражены один против другого. Разлад между ними дошел до последней степени. Все это может кончиться переменой династии.

– Для вашего руководства скажу вам, что с приезда Алопеуса я ни слова не слыхал об Англии, и лишь только что-нибудь узнаю, Россия тотчас же будет извещена об этом; там должны рассчитывать на это. – Равным образом я ничего не слышу об Австрии, и мне ничего неизвестно о ее вооружениях. Со всех сторон мне доносят, что в Венгрию отправляется огромное количество пушек, провианта и войск. Нужно, чтобы Россия непременно знала об этом, и знала бы также что предо мной австрийцы отрицают эти вооружения, или по крайней мере, говорят, что они незначительны. За сим молю Бога и т. д.

Байонна, 8 мая 1808 г.

Господин Коленкур, прочел присланное вами сочинение[674] о французской тактике. Я нашел, что в нем все сплошь неверно и пошло. За сим, молю Бога, да сохранит он вас.

Байонна, 31 мая 1808 г.

Господин Коленкур, получил ваши письма от 28 апреля и от 4 и 7 мая. Министр иностранных дел, должно быть, писал вам. Я не одобряю того, что вы написали в вашей записке императору. Французскому посланнику не подобает писать, что русские должны идти в Стокгольм. – Здешние дела вполне закончены. Вы найдете при сем мою прокламацию к испанцам. Испанцы спокойны и даже преданы мне. Англичане, привлеченные желанием поживиться от испанских дел и надеждой захватить самые крупные суда, явились перед Кадиксом с сильным флотом. Но с ними не захотели разговаривать. Они отправили парламентера на корабль в 80 тонн; по ним стреляли калеными ядрами и сломали у них мачту. – Мне кажется, что вы не в достаточной степени высказываете мой довод. Я хотел свидания, чтобы постараться устроить наши дела с Россией. В России не хотели свидания, так как хотели его только при известных условиях и в том случае, если я заранее соглашусь на все, что предлагает Румянцев. Но для того, чтобы переговорить об этих делах, я и желал свидания. Тут софизм, который вы не в достаточной мере уловили и не дали почувствовать. В настоящее время мои намерения те же: я желаю свидания. С 20 июня я свободен, но я хочу свидания без условий. Кроме того, нужно условиться заранее, что я не принимаю предложенных Румянцевым основ, которые для меня слишком невыгодны. Я сказал императору Александру: примирите интересы обеих империй. Но жертвовать интересами одной империи ради другой и даже ставить ее в зависимое положение не значит примирять интересы обеих империй. К тому же тогда между нами неизбежно произойдет столкновение, ибо Россия, владея выходами из Дарданелл, будет у врат Тулона, Неаполя и Корфу. Поэтому необходимо, чтобы вы дали понять, что Россия хочет слишком многого и что немыслимо, чтобы Франция могла согласиться на эти сделки; что этот вопрос крайне трудно решить и что оттого-то я и хотел попробовать сговориться во время совещания. Сущность великого вопроса все в том же: кому будет принадлежать Константинополь? За сим молю Бога, да сохранит он вас.

Байонна, 15 июня, полдень.

Господин Коленкур, Талейран заболел и остался в Берлине.[675] Ваши письма от 22 и 25 марта привезены мне эстафетой. Для вашего руководства вы найдете при сем бумаги, которые познакомят вас с тем, что произошло в делах Испании. Завтра собирается здесь совет; он довольно многочислен. Испанский король уже признан, объявлен по всей Испании и скоро уедет в Мадрид. Я не оставляю за собой ни одной деревни. Испанская конституция очень либеральна; народное представительство сохраняет в ней все свои права. – Англичане поджигают испанцев; несколько городов подняли знамя мятежа; но это пустяки и, когда вы будете читать это письмо, вероятно, все будет успокоено. Несколько летучих отрядов дали уже пять-шесть уроков. – Я согласен на свидание. Предоставляю вам назначить время. Вы не получите этого письма раньше 1 июля. Император ничего еще не решит до 15-го. Вы должны предупредить меня с таким расчетом, чтобы оставалось 16 – 18 дней на доставку вашего письма, 10 дней мне на поездку на свидание и 5 – 6 дней на приготовления. Следовательно, требуется, чтобы император не выехал к месту свидания раньше 35-го дня после отправки вашего письма из Петербурга. Поэтому свидание не может состояться раньше сентября, и, откровенно говоря, я предпочитаю это время года всякому другому; во-первых, потому что не будет так жарко, а во-вторых, я кончу здесь мои дела и могу несколько дней пробыть в Париже. – Несколько полков переправились в Зеландию. Флиссингенская эскадра выходит на рейд. Англичанам причиняют всевозможные беспокойства. Два русских корабля теперь в Тулоне, где их приводят в порядок. – Вы не приминете заметить, что Франция ничего не выиграет от перемены династии в Испании, если не считать большей безопасности в случае общей войны, и что Испания будет более независима под управлением одного из моих братьев, чем под управлением Бурбона; что к тому же ею так плохо управляли, она до такой степени была отдана во власть интриги, в народе царило такое брожение без определенной цели, что реформа сделалась необходимой. – Думаю, что император прав, не обращая внимания на недавнее новшество в английских эскадрах; но ему нечего бояться их, что я и сказал русскому офицеру, который недавно уехал отсюда. Единственное, что могло бы внушить беспокойстве – это острова, если бы их не успели укрепить. – Сообщите мне, что представляет из себя маленький Монморанси. Оправдал ли он то, чего можно было ожидать от ею молодости? Скажите испанскому посланнику, чтобы он вел себя корректно, что новый король утвердит его и пришлет ему полномочия; что он должен говорить в благоприятном смысле, и должен всегда, как на непреложный довод, опираться на конституцию, которая преобразует и доведет его родину до такого процветания, какого никогда нельзя было бы ждать от управления Бурбонов.

Р. S. При сем вы найдете коротенькую записку по-испански, с которой познакомитесь, а затем передадите испанскому посланнику. – Как вам известно, за месяц до своего назначения испанский король был избран кастильским советом и городом Мадридом. Впрочем, пишу все это для вашего руководства. Чем меньше будут говорить с вами об этом, тем менее следует поднимать разговор.

Байонна, 16 июня 1808 г.

г. Коленкур, несколько актеров из Оперы бежали из Парижа в Россию. Мне желательно, чтобы вы не знали о их дурном поведении. У нас в Париже не будет недостатка в танцовщиках и актрисах. За сим мелю Бога и т. д.[676]

Париж, 28 июня 1808 г.

г. Коленкур, только вчера получил ваше письмо от 4-го. Как видно, ваш курьер заболел в Кенигсберге. Вероятно, вы уже получили мое письмо от 15-го. Вы найдете при сем новые бумаги относительно испанских дел; впрочем, вероятно, вы уже прочли их в Moniteur. Несколько провинций подняли знамя мятежа; их усмиряют. Для России результатом этой кампании будет то, что одна часть английского флота, предназначенного для Балтийского моря, отправится в Америку, а другая – в Кадикс. Я с прискорбием узнал, что русские потерпели несколько неудач на севере Финляндии. Несколько полков пришли в Копенгаген. В настоящее время поход не состоялся, но все может легко устроиться в будущем ноябре. До ноября осталось только четыре месяца, следовательно, нельзя терять времени. Нужно, чтобы Россия убедила Данию обратиться ко мне с просьбой переправить в Норвегию 40000 человек, и чтобы русские солдаты готовы перейти Финский залив, когда он замерзнет. Встреча произойдет в Швеции, и тогда англичане вынуждены будут уйти оттуда с позором, и Швеция была завоевана. Скажите императору, что через 15 дней я буду в Париже. Вы понимаете, что, прежде чем говорить с ним об испанских делах, я желаю знать, как на них посмотрят в Петербурге. Вы должны били уже получить от Шампаньи инструкции о том, что вам следует говорить. Испания не будет иметь для меня большей ценности, чем прежде имела. Испанский король уезжает послезавтра в Мадрид. Посылаю вам статью из венского журнала, которую нахожу нелепой. Покажите ее в Петербурге и сообщите, что о ней думают. За сим, молю Бога, да хранит он вас.

Байонна, 9 июля 1808 г.

Г. Коленкур, вы найдете при сем новую испанскую конституцию н бюллетень последнего заседания совета с принесенной на нем присягой. Король уезжает в Мадрид завтра в 5 часов утра. Вот назначенные королем министры: по министерству иностранных дел Кеваллос, тот же самый, что был раньше, государственный секретарь. Уркино, который был первым министром шесть лет тому назад, по министерству внутренних дел. Жовелланос, бывший министр юстиции, который был сослан на Минорку; по морскому – Маззаредо; по военному – Офрилл; но министерству по делам Индии– Аланза; по финансам—Кабаррус. Получил ваше письмо от 17-го. Досадно, что английская статья произвела дурное впечатление на императора. Я вторично дал приказание по министерству полиции смотреть За тем, чтобы ничего враждебного нашему союзу с Россией не печаталось. – Я уже писал вам насчет французских актеров и актрис, которые находятся в Петербурге. Их могут оставить у себя и забавляться ими, сколько угодно. Тем не менее император прав, говоря, что его агенты поступили дурно, сманив наших актеров. Бегству этих людей посодействовал Бенкендорф. Если представится случай говорить об этом, скажите, что я с своей стороны очень рад, что у нас в Париже есть чем позабавить императора. Вы найдете при сем два письма к императору, одно – относительно смерти великой княжны – уже давно написанное. Не понимаю, как могли забыть отправить его вам. Вы должны исходить из того положения, что я не знаю, чего хочет Австрия; что она сильно вооружается; что успешно принимает меры для этого; что строит крепости в Венгрии; что, говорят, она разрушает стены Кракова и выводит войска из Галиции. Когда спрашивают у австрийцев объяснений насчет вооружений, они отвечают, что совсем не вооружаются. Однако, это более чем очевидно. До сих пор я смотрел на это с сожалением. Думаю даже ничего не говорить об этом. Тем не менее, если это надоедает императору, мы можем через Андреосси и князя Куракина сообща приказать сказать им, чтобы они разоружились и оставили всех в покое. У меня с ними нет никакой распри; мы стоим на самой дружеской ноте. В сущности, эти вооружения приносят вред только им, ибо расстраивают их финансы.

Р. S. – Король уехал сегодня утром. Я проводил его до границы. Весь Совет провожал его приблизительно в ста экипажах, но эти экипажи были снаряжены немного поспешно.

Англичане во множестве крейсируют перед Кадиксом и Ферролем с целью поддерживать восстание. Я уверен, что второй флот, который был предназначен в Швецию, отправлен в Кадикс и другие места. Таким образом, это отвлекает их от того, что делает Россия.

Байонна, 21 июля 1808 г.

Г. Коленкур, вы должны поблагодарить императора за то, что он приказал сказать мне относительно испанского короля. Он не имеет дела с неблагодарным, и так как он, не дожидаясь моей просьбы, сделал дело мне столь приятное, то вы сможете сказать ему, что я только что дал приказания покончить дела с Пруссией. При этом летний сезон подходит к концу, а зимой мои войска не будут в состоянии ее очистить. Я хотел дождаться исхода моих переговоров с императором, но, так как они отложены, а зима приближается, вы скажете, что, ввиду того, что дела в Турции почти что улажены, весьма вероятно, что по получении этого письма договор с ней будет уже подписан. Испанские дела идут хорошо. 14-го маршал Бессьер одержал славную победу, повлекшую за собой покорение Леонского королевства и северных провинций. Рассказывая об этом императору, вы скажете ему, что англичане всюду в Испании подливают масла в огонь, что они сыплют деньгами, вступают в сношения с монахами и что, вероятно, теперь там идет смута. Сегодня ночью я уезжаю, чтобы объехать мои южные провинции, и оттуда вернусь в Париж, куда приеду до 15 августа. За сим, молю Бога, да хранит он вас.

Рошфор, 5 августа.

Находясь постоянно в разъездах (пропуск в тексте) – я спешу отправить его с извещением о происшедших за это время переменах. Вчера прибыл курьер с известием об ужасной катастрофе с генералом Дюпоном. Этот генерал, углубившись в Андалузию, дал отрезать себе отступление, дал себя окружить, отделить от двух своих дивизий и после плохо обдуманного и плохо веденного дела сдался на капитуляцию. От восьми до девяти тысяч французов вынуждены были положить оружие, равно как и два или три швейцарских полка, состоявших на службе Испании и перешедших на нашу сторону. Это одно из самых необычайных по нелепости и глупости дел. При настоящем положении вещей это событие произвело огромное впечатление в Испании. Умы возбуждаются. Моя армия вынуждена будет очистить Мадрид, чтобы сконцентрироваться. В настоящую минуту 40000 англичан высаживаются в разных местах. Сообщаю вам это известие для вашего руководства. Думаю, вам следует подождать прибытия курьера, который в скором времени будет вам отправлен, дабы, когда будете говорить о других новостях, у нас был предлог сослаться на его приезд и сказать, что у вас нет свежих известий. После крайне серьезного оборота, какой принимают дела в Испании, возможно, что эту зиму я оставлю на левом берегу Эльбы 150000 французов, сверх 100000 союзных войск. 80000 человек я отправлю. В таком положении я проведу зиму. Данциг будет охраняться саксонцами и поляками. Польшу я предоставлю ее собственным войскам, чтобы не угрожать ни России, ни Австрии. Все это также только для вашего руководства. Все заставляет думать, что поступки Австрии обусловливаются страхом. Я оставляю достаточно войск, чтобы сдержать ее. Но, если она позволит Англии увлечь себя, она ошибется в своих расчетах. При существующих условиях мне было бы приятно, если бы император заговорил и довел до сведения Австрии о своем неудовольствии по поводу ее вооружений. – Вот и шведский король окончательно покинут англичанами. Сообщайте мне, что из этого выйдет. Дело темное. Я крайне доволен настроением французов в провинциях. Завтра я проеду через Вандею.

Рошфор, 6 августа 1808 г,

Генерал Коленкур, я писал вам вчера. Задерживаю мой отъезд из Рошфора на два часа, чтобы ответить на ваши петербургские письма от 16 и 17 июля, которые я только что получил. Австрия вооружается и становится заносчивой. Если только у нее нет какого-нибудь соглашения с Россией, эти вооружения и заносчивость смешны. Англичане высаживают много людей на берега Испании. В настоящую минуту это представляет для меня некоторое неудобство ввиду того, что это поразительно подстрекает к восстаниям в Испании и Португалии, но, по крайней мере, я утешаюсь тем, что эти события послужили диверсией в пользу императора и совершенно освободили его от врагов. Уезжаю для объезда Вандеи. 15 августа буду в Париже. Буду ждать там, что вы напишите мне относительно свидания. Вот уже год, как продолжается мой союз с императором; итак, он должен внушить доверие той и другой стороне. Я не далек от мысли вывести мои войска с границы Вислы и предоставить занимать ее полякам и саксонцам. Благодаря этому французский часовой будет отделен от русского расстоянием между Эльбой и Неманом. Если вы получаете английские журналы, вы увидите, что 5/6 заключающихся в них известий или неверны, или вымышлены. Я сообщил вам то, что есть в этих сообщениях верного. Лиссабону угрожают английские корабли и мятеж. Между русским адмиралом и генералом Жюно царит полное согласие; не знаю, что из этого выйдет. Я, однако, быстро подвигаю мои войска. Дела по-прежнему очень серьезны, так как часть испанской армии перешла на сторону англичан. Вы не премините вспомнить, что армия генерала Дюпона состояла из рекрутов, и, что это дело, хотя и крайне плохо руководимое, не случилось бы со старыми войсками, которые в своей душе нашли бы чем замазать промахи генерала.

Сен-Клу, 20 августа 1808 г.

Г. Коленкур, посылаю вам доклад морского министра и проект декрета, который он мне предлагает. Я не хочу принять его, не узнав предварительно, подходит ли это императору. Император делает бесполезные затраты, сохраняя ни к чему не годные корабли. Вооруженные транспорты не годятся для войны. Эти корабли совсем гнилые. Остается турецкий корабль, который можно было бы отправить в Анкону, где его разоружили бы. Вследствие этого останется не у дел довольно большое количество матросов. С этими матросами поступят так, как пожелает император: их или отправят в Россию, или я возьму их на свое иждивение и помещу экипажи трех пришедших в негодность кораблей на три моих флиссингенских корабля или на другие. Они будут на моем жалованье и будут служить на положении союзников. Офицеры приобретут познания, матросы приучатся к делу, и это принесет всем пользу. Но необходимо, чтобы эти экипажи числились, безусловно, на моей службе, ибо моя эскадра может пострадать, если в состав соединенной эскадры войдут независимые элементы. Поговорите об этом с морским министром. Может быть, было бы удобнее, если бы император или его министр сами приняли это решение? Вы должны настоять на том, чтобы турецкий корабль был отправлен в Анконскую гавань, где он будет разоружен. За сим молю Бога, да хранит он вас.

Сен-Клу, 23 августа 1808 г.

Генерал Коленкур, только что получил ваше письмо от 1 августа. Вчера я получил чудные подарки императора. Я заказал великолепную мебель, чтобы рельефнее выделить их; они действительно очень красивы. Генерал Коленкур, Монтескье везет вам два бюста императора, сделанных в Севре по присланной им модели. Кажется, уже изготовлено около пятидесяти штук. Поэтому вы можете выписать их, сколько вам угодно. Я видел в Севре красивый сервиз из египетского фарфора, который можно отправить императору 1 сентября. Надеюсь, что он будет доволен им.

Выказанные Дюпоном, Мареско и некоторыми другими глупость и трусость непонятны; они только и делали то глупость за глупостью. Это испортило мои дела в Испании и вынуждает меня приступить к рекрутскому набору, чтобы пополнить мои потери и быть всегда наготове. 1-й и 6-й корпуса и три драгунских дивизии великой армии отправились в Майнц. Я увожу с берегов Рейна количество войск, приблизительно равное тем войскам, которые я беру, чтобы подкрепить три корпуса маршалов Даву, Сульта и принца Понте-Корво. Я оставляю в Германии 60 эскадронов кирасир, три дивизии драгун и приблизительно двадцать полков легкой кавалерии. Впрочем, я поставил на военную ногу все войска Рейнской Конфедерации, так что я могу выступить против Австрии с 200 000 человек. Тем не менее, я очень желал бы, чтобы император приказал поговорить с Австрией, хотя у меня нет повода к распре с ней. Я заключил конвенцию с Пруссией и, если, как я думаю, у меня не будет ссоры с Австрией, Силезия и Берлин еще до наступления зимы будут в распоряжении Пруссии, что послужит серьезным поводом для успокоения Австрии и даже России. Нужно, чтобы князю Куракину в Австрии было дано полномочие, и чтобы ему было предоставлено сказать, что, если австрийцы сделают хотя бы малейшее неуместное движение, Россия присоединит к моим войскам сто тысяч человек. Сообщите мне, каковы намерения императора по этому вопросу. В его интересах, чтобы я быстро покончил с испанскими делами. Лишних тридцать тысяч человек могут ускорить взятие известной гавани и причинить огромный вред англичанам. До сего времени я взял из Германии приблизительно такое количество войск, какое посылаю. Я мог бы вывести оттуда гораздо больше войск, что было бы очень выгодно, если бы я был уверен, что Россия будет действовать заодно со мной, если Австрия придерется ко мне. Набор конфедеративных войск дорого стоит их государям. Поговорите об этом с императором. Если он сделает заявление венскому двору и, в случае нападения на меня Австрии, двинет 100000 человек, я распущу войска конфедеративных государей по домам, что будет большим благодеянием для всей Германии. О Португалии ничего нет нового. По сей час оттуда нет известий. Ваше письмо пришло двумя днями раньше письма из Константинополя, которое Шампаньи посылает вам. Вы узнаете из него, что 28 июля Селим был убит, Мустафа свергнут в трона, и на его место посажен новый султан. Не верьте никакому дурному известию. Испания будет покорена, когда кончится жара, которая превращает страну в безводную пустыню и делает ее невыносимой для наших войск.

Сен-Клу, 26 августа 1808 г.

Г. Коленкур, только что получил наше письмо от 9-го. Третьего дня уехал Монтескье: поэтому это письмо может дойти до вас раньше его. Вот что произошло. Два дня тому назад к Меттерниху прибыл курьер из Вены с извещением о решении его двора дать мне удовлетворение по всем вопросам и к первому сентября привести все в прежнее состояние, Меттерних получил даже приказание испросить у меня аудиенцию и на словах передал мне эти уверения, что он и сделал вчера до Комедии. Я дал ему часовую аудиенцию, в продолжение которой он расточал мне всевозможные уверения в добрых чувствах, и заявил, что его двор готов признать нового испанского короля. Итак, у меня есть основание думать, что к 1 сентября, т. е. через несколько дней, все вернется в прежнее состояние. Тогда я распущу по домам конфедеративные войска, и в Германии снова все будет спокойно. Конвенция с Пруссией еще не подписана; надеюсь, что это будет сделано завтра или послезавтра. Как только я увижу, что Австрия держит свои обещания, я постараюсь собрать 100 000 человек в Байоннском лагере. 1-й и 6-й корпус великой армии подходят к Майнцу. Англичане хотят напасть на Португалию. До 15 августа ничего нового в Лиссабоне не произошло. Жюно был в хорошем положении, равно как и русская эскадра. Благодаря крайней непредусмотрительности принца Понте-Корво, находящаяся на Севере испанская дивизия села на корабли и отправилась в Испанию; хотя я неоднократно говорил ему, что он должен разместить свои войска так, чтобы быть уверенным в них, но Ла Романа и другие испанские генералы вскружили ему голову. Вы можете говорить об этом деле. Вы можете сказать, что, не желая обезоруживать мои войска, я предпочитаю и перешедших на мою службу солдат лучше победить в Испании, чем лишать их оружия; но что эта измена возмутила меня и изменники будут наказаны. Дела в Испании идут посредственно. Испанский король в Бургосе. Армия занимает линию Дуеро.—Сарагосса взята; каждый дом подвергался осаде, так что город совершенно разрушен и не существует более. Мои добрые войска прибывают со всех сторон, и тотчас же, как спадет жара, произойдет суровая расправа б мятежниками. Партия короля состоит из всех здравомыслящих людей, но они дрожат перед кинжалом монахов и перед настояниями английских агентов. Вам не следует так сильно торопить императора Александра действовать против Австрии, так как она, видимо, не хочет давать к этому повода.

Вы получите со следующим курьером доклады, сделанные в виде опровержения ложных слухов, по моему приказанию, Сенату о заключенных с испанским королем договорах, и реляции, которые ясно обрисовывают прошлые и настоящие события в Испании, хотя история с Дюпоном более чем верна. Он и Мареско высказали столько же глупости, сколько трусости и малодушия. Я подозреваю, что Виллутрей вел себя в этом деле не так, как подобает офицеру моей свиты. Вероятно, я не оставлю его при себе. Прежний испанский король все еще в Компьене, хворает подагрой. Принцы – в Валансей. Со времени последних известий из Константинополя мы ничего не знаем. За сим молю Бога и т. д.

Р. S. – Количество бежавших с маркизом Ла Романа испанских войск доходит только до 5000 человек; 7000 остались в руках принца Понте-Корво. Я приказал их разоружить и держать как пленников.

Сен-Клу, 7 сентября 1808 г.

Г. Коленкур, я только что получил ваше письмо от 23 августа. Уеду отсюда 20 сентября, чтобы вовремя приехать в Эрфурт. Генерал Удино уезжает, чтобы принять начальство над Эрфуртом. Гоффурьеры уезжают, чтобы приготовить квартиры. Батальон моей гвардии отправляется туда для несения гарнизонной службы. Маршал Ланн уезжает для несения гарнизонной службы. Маршал Ланн уезжает для встречи императора на Висле. Находящийся в Берлине маршал Сульт предупрежден, чтобы все было устроено, как подобает. Несмотря на все меры, боюсь, что в Эрфурте будет неудобно. Может быть, было бы лучше, если бы предпочли Веймар. Замок там великолепный и там было бы удобнее. Я не могу припомнить причин, заставивших предпочесть Эрфурт. Если это сделано ради меня, мне было бы так же хорошо и в Веймаре. Тем не менее, в Эрфурте все будет готово. – Вы найдете при сем Moniteur, который познакомит вас с испанскими делами. Я имею известия из Португалии от 20 августа; в Лиссабоне все было в наилучшем виде; между русскими и французами наилучшие отношения, и те и другие готовы были защищаться против всякой случайности. Вчера состоялось в Сенате чрезвычайное заседание под председательством великого канцлера, на котором присутствовали принцы. Шампаньи прочел два доклада о текущих делах и сделал сообщение о многих договорах, заключенных с принцами испанского дома. Вследствие этого состоялось сенатское решение о наборе 160000 ратников. Впрочем, все совершенно спокойно. В Испании мы берем верх; между мятежниками произошел разлад. Король выигрывает с каждым днем; прибывают сильные подкрепления, и все уже готово, чтобы двинуться вперед. Так как у императора нет особых дел, которые бы его задерживали в России, он хорошо бы сделал, если бы из Эрфурта проехал в Париж. Если вы думаете, что это входит в его планы, немедленно же уведомьте меня об этом. Вследствие вашего последнего письма неаполитанский посланник Мондрагон уезжает из Парижа и продолжит свое путешествие. Испанский посланник получит вскоре новые верительные грамоты.

Р. S. – К Moniteur'y от 5 числа прилагаю сегодняшний номер, в котором напечатаны разные документы относительно испанских дел. Не будет никакого удобства, если вы передадите экземпляр Румянцеву сообщите их содержание императору.

Сен-Клу, 7 сентября 1808 г.

Генерал Коленкур, маршал Ланн едет на Вислу навстречу русскому императору с назначением распределить все конвои и приветствовать государя: он передаст ему от меня письмо. За сим молю Бога и т. д.

Сен-Клу, 14 сентября 1808 г.

Г. Коленкур, только что получил ваше письмо от 29 августа. В вышедших номерах Moniteur, а вы уже нашли, а во вчерашнем номере, который я вам посылаю, найдете все документы, относящиеся к испанским делам. Среди мятежников царит величайшее смятение; мои войска быстро приближаются к Испании, моя армия крепнет с каждым днем. Испанский король в Бургосе, в тридцати лье от него нет ни одного неприятеля. – Император должен был встретиться с маршалом Ланном на Висле. Генерал Удино находится в Эрфурте, над которым он принял начальство. Часть моего штата уже прибыли туда. Князь Беневентский уезжает 16-го и приедет в Эрфурт 20-го. Шампаньи уезжает 18-го. Я уеду 20-го. Принц Невшательский поедет со мной. – Принц Вильгельм простился со мной сегодня утром. Все прусские дела кончены. Наконец, до 1 сентября состоится набор 80 000 рекрутов 1806, 1807, 1808 и 1809 гг. Набирать другие 80000 я подожду; посмотрю, каков будет исход событий. Меня очень тронули слова императора. Последние известия из Лиссабона от 18 августа: в то время англичане, по-видимому, производили большие движения. Дальнейших сведений у меня нет.

Аранда де Дуеро, 27 ноября 1808 г.

Г. Коленкур, только что получил ваше письмо без числа, предполагаю, что оно от 5 ноября. Думаю, что Шампаньи сообщит вам с курьером обо всем, что произошло важного в Испании, как-то сражение при Бургосе, дела при Эспиноза и Тудела, в которых были истреблены армии Галиции, Астурии, Эстремадуры, Арагонии, Андалузии, Валенции и Кастилии. Генерал Сен-Сир тотчас же по взятии Роза, что случится в скором времени, вступит в Каталонию, чтобы соединиться с генералом Дюгемом, у которого в Барселоне 15000 человек, вполне снабженных провиантом и находящихся в превосходном состоянии. Вы можете сказать императору, что через шесть дней я буду в Мадриде, откуда напишу ему. Нет ничего хуже испанских войск; 6 000 наших людей атакуют 20, 30 и даже 36 000. Это поистине сволочь; даже войска Ла Романа, которых мы вышколили в Германии, не выдержали. В конце концов полки Замора и Принцессы постигла участь изменников; они погибли. Англичане сосредоточиваются в Португалии. Они двинули дивизии в Испанию, но, по мере нашего движения вперед, отступают. Несколько дней тому назад я отправил Шампаньи приказания ответить на ноту Англии. Что же касается Австрии, то ее поведение только смешно. Я оставляю в Германии 100000 человек; в Италии у меня 150000 и половина рекрутского набора; она уже в пути. Впрочем, главное дело здесь уже сделано. – Русский посланник в Мадриде был оскорблен чернью, которая забавлялась тем, что таскала по улицам и затем повесила двух состоящих на его службе французов. Впрочем, через несколько дней он будет освобожден. За сим молю Бога и т. д.

Мадрид, 5 декабря 1808 г.

Г. Коленкур, со вчерашнего дня мы в Мадриде. Бюллетени познакомят вас с событиями, которые имели место после сражения при Бургосе, после битв при Эспиноза и Тудела и сражений при Сомо-Сиерро и Ретиро. Англичане имели подлость дойти до Эскуриала, и оставаться там несколько дней; но при первом же известии, что я приближаюсь к (sic) Сомо-Сиерро, отступили, бросив испанский резерв. Говорят, что русский посланник уехал три недели тому назад в Картагену, где должен был сесть на корабль и уехать через Триест во Францию. Погода здесь чудная; совсем как май месяц. Наши колонны идут на Лиссабон.

Мадрид, 10 декабря 1808 г.

Г. Коленкур, вы найдете при сем полученное мною донесение о русском корабле. Смотря по тому, как найдете удобнее, можете сообщать или не сообщать императору.

Вальядолид, 7 января 1809 г.

Г. Коленкур, только что получил ваше письмо от 8 декабря. Бюллетени быстро следуют один за другим. Известия из Константинополя, известия из Австрии, а также необходимость быть ближе к Франции вынудили меня вернуться в центр, ибо отсюда до Луго 100 лье, что с обратной поездкой курьеров составит 200 лье. Я оставил герцога Далматинского с 30000 человек для преследования отступающих англичан; маршал Ней стоит во второй линии на горах, отделяющих Галицию от Леонского королевства. Герцог Далматинский должен быть уже в Луго. Возможно, что, когда вы получите это письмо, я буду уже в Париже. Скажите императору, что в Италии и Далмации я могу выставить против Австрии 150000 человек, не считая неаполитанской армии; что на Рейне у меня 150000 человек и, кроме того, 100000 человек Конфедерации; что, наконец, при первом же сигнале я могу вступить в Австрию с 400 000 человек; что в настоящее время моя гвардия в Вальядолиде, где я дам ей отдохнуть восемь дней и затем направлю в Байонну; что я готов двинуться на Австрию, если она не изменит своего поведения, и, что если бы не желание не делать вреда нашему союзу, я уже начал бы войну с этой империей, ибо испанские дела, которые занимают у меня 200000 человек, не мешают мне думать, что, раз я уверен в России, я вдвое сильнее Австрии; что единственное зло, которое я вижу в этом, то, что это стоит много денег; что я только что произвел набор еще в 80000 человек; что я желаю, чтобы мы приняли, наконец, подобающий тон с Австрией. Я же предлагал это в Эрфурте. Иначе нам не удастся покончить, как следует, турецких дел. Может быть, у нас был бы мир, если бы англичане не возлагали надежд на настроение Австрии. – Что касается русских кораблей в Тулоне, нет сомнения, что за них будет уплачено. Я только что написал по этому поводу. Вы можете уверить, что испанской армии более не существует, и если вся страна не покорена, то только потому, что очень грязно и нужно много времени; но всему бывает конец. За сим молю Бога и т. д.

Вальядолид, 14 января 1808 г.

Г. Коленкур, при сем вы найдете письмо, которое я хотел написать императору; но я нашел, что в нем сказано слишком много для письма, которое будет сохранено. Посылаю его вам, дабы вы могли воспользоваться им как общей инструкцией. Я напишу императору менее содержательное письмо. За сим молю Бога и т. д.

Проект письма к императору Александру,

посланного в виде инструкции для посланника

Мой Брат, давно уже не писал я В. И. В. Однако, это не значит, что я не вспоминал часто, даже среди грома орудий, о счастливых минутах, которые вы доставили мне в Эрфурте. Одно время я надеялся сообщить В. В. о захвате английской армии. Она ускользнула от меня только на двенадцать часов. Ручьи, которые в обыкновенное время очень мелки, вышли благодаря ливням, из берегов, а неблагоприятная погода задержала движение моих войск на 24 часа. Англичан жестоко преследовали. 4:000 англичан и остатки корпуса Ла Романа были взяты в плен, были взяты 18 пушек, от 700 до 800 повозок с боевыми припасами и багажом и даже часть их казны; по принятому у них нелепому обычаю они обязаны были сами убить своих лошадей. Дороги и улицы в городах были завалены трупами. Эта жестокая манера – убивать бедных животных – сильно восстановила против них население. Я лично преследовал их до гор Галиции. Далее я предоставил это дело маршалу Сульту. Надеюсь, что, если будут дуть противные им ветры, они не будут в состоянии сесть на суда. Они не возьмут с собой лошадей, которых осталось у них не более тысячи пятисот или тысячи восьмисот. Послезавтра король вступит в Мадрид. Угроза обойтись с ними, как с покоренной страной, и боязнь потерять самостоятельность сильно повлияли на них. У них нет больше армии. Если вся страна еще не занята, то только потому, что она велика и нужно на это время.

Когда Ваше Величество будет читать это письмо, я будут уже в моей столице. Моя гвардия и часть старых кадров возвращаются в Байонну. Я хотел сформировать мой Булонский лагерь, который сильно бы тревожил англичан, но вооружения Австрии помешали мне сделать это. Я собрал в Лионе 20000 человек, чтобы посадить их на мою тулонскую эскадру и пригрозить англичанам походом в Египет или Сирию, чего они очень боятся: вооружения Австрии опять-таки помешали мне сделать это. Я хочу приказать этим войскам перейти Альпы и вступить в Италию. Я имею верные доказательства, что Австрия дала обещание не признавать короля Жозефа. Ее поверенный в делах последовал за мятежниками. Он бежал из Мадрида и теперь находится в Кадиксе. Я располагаю верными доказательствами, что Австрия обещала снабдить мятежников 20000 ружей. Англия надеялась поддержать смуту в Испании, заставить нас порвать с Турцией, заставить Австрию объявить нам войну и вместе со Швецией уравновесить наше могущество. Весьма сожалею, что Ваше Величество не приняли в Эрфурте энергичных мер против Австрии. Мир с Англией невозможен, пока останется хотя бы малейшая надежда вызвать смуты на континенте. Ваше Величество легко поймет, что я не придаю значения признанию Австрией короля Жозефа. Я придаю гораздо большее значение тому, чтобы она разоружилась и положила конец тревожному состоянию, в котором держит Европу. Я предчувствую, что война неизбежна, если вы, Ваше Величество, и я не заговорим с Австрией решительно и твердо, если мы не вырвем ее слабохарактерного монарха из вихря английских интриг, в который он вовлечен. Вашему Величеству известно, как мало придаю я значения ее войскам н вооружениям. Кто знает их лучше Вашего Величества? Тем не менее, не подлежит сомнению, что Европа переживает критическое время и что не может быть надежды на мир с Англией, пока не пройдет этот кризис. Если Австрии хочет мира. Ваше Величество и я ручаемся за него; пусть она разоружится; пусть признает Валахию, Молдавию, Финляндию под владычеством Вашего Величества и пусть перестанет ставить препятствия интересам наших государств. Если же она будет противиться этому, необходимо, чтобы наши посланники совместно сделали соответствующие шаги и уехали немедленно и одновременно. Император не позволит им уехать, и мир будет восстановлен. Если же он так ослеплен, что позволит им уехать, мы – вы и я – примем с общего согласия меры, чтобы покончить с государством, которое в течение пятнадцати лет постоянно терпит поражения, постоянно нарушает спокойствие на континенте и втайне потворствует влиянию Англии. Мое желание, равно как, вне всякого сомнения, и желание Вашего Величества, чтобы Австрия была счастлива, спокойна; чтобы она разоружилась и по отношению ко мне пользовалась миролюбивыми и деликатными средствами, а не прибегала к силе. Если это невозможно, нужно принудить ее оружием: вот путь к миру. Вы видите, Ваше Величество, что я откровенно говорю с вами. Из прямых источников я узнал, что Англия была крайне встревожена походом моих дивизий на Булонь. Австрия оказала ей существенную услугу, заставив меня отменить его. Без сомнения. Ваше Величество вполне убежден в принципе, что даже одно облако на континенте помешает англичанам заключить мир. Если между нами сердечное единение, единство интересов и намерений, такового облака не должно быть; но необходимы доверие и твердая воля.

Вальядолид, 11 января 1809 г.

Г. Коленкур, сию минуту получил ваше письмо от 20 декабря. Посылаю вам Понтона, ибо мне казалось, что он был приятен императору. Император может пользоваться им, как ему будет угодно и сколько времени пожелает. – 9-го мы вступили в Луго. 9-го герцог Далматинский пришел в Бетансос, близ Коруньи. Англичане потеряли приблизительно половину своей армии, 600 повозок с боевыми припасами и багажом и от 3 до 4000 пленных. Корпус Ла Романа совершенно уничтожен и рассеян. Вы можете, безусловно, верить бюллетеням, в них говорится все. Через четыре дня король торжественно вступит в Мадрид. За два месяца нация очень изменилась; она устала от народных волнений и очень желает видеть конец всему этому. Я уже сообщал вам, что с той минуты, как выражено было желание, чтобы на герцога Ольденбургского смотрели, как на члена императорской фамилии, не должно быть и подобия затруднений. Раз император дает ему титул Императорского Высочества, все кончено; даже в Париже его будут так величать. Русский император может сделать то, что сделал австрийский император и даже я сам. Всех членов одной семьи величают при чужих дворах так, как их величают при их собственных. Этот принцип уничтожает все препятствия. Вы напрасно делали из этого затруднения. Каждый вправе предписывать для своей семьи какие он хочет законы и, раз они предписаны для семьи, ни один посланник не имеет права считать себя равным. Вы не должны уступать старшинства ни принцу Ольденбургскому, ни его отцу, но должны уступить зятю русского императора, если он дает ему это звание при своем дворе. Но довольно об этом. – Что касается Австрии, я предвидел то, что случилось. Если бы император захотел говорить твердо в Эрфурте, этого бы не было. Она обещала дать оружие мятежникам, и все было уже готово, чтобы отправить его из Триеста. У нее тайные обязательства с Англией и, чтобы открыто перейти на ее сторону, она ждет только затруднений с Портой. Император может рассчитывать на это. Если император не заговорит громко, война на континенте неизбежна. Австрия падет к нашим ногам, если мы сообща сделаем твердые шаги и пригрозим ей удалить наших посланников в случае, если не дадут того, чего мы требуем. Признание короля Жозефа ничего не значит само по себе. Оно важно только потому, что отказ придает смелость Англии и предвещает смуты на континенте. Разоружение Австрии – вот главное. Австрия не может сказать, что теперешний состав ее войск представляет ее обычное военное положение. У нее нет средств поддержать его. Она ставит Европу в критическое положение; ей и придется платить за битые горшки. Для вас одного; когда вы прочтете это, я буду в Париже. Рассчитываю вернуться 20 этого месяца. Вся моя гвардия в Вальядолиде и 2000 моих конных стрелков в Виктории. Я только что приказал приступить к набору 80000 рекрутов нынешнего года. Я готов ко всему. Но наш союз может поддержать мир на континенте только при условии, что заговорят решительным тоном и примут твердое решение. – Что же касается прусских дел, я не понимаю, о чем вы говорите. Договор с Пруссией был заключен до эрфуртских совещаний и с тех пор ничего не было в нем изменено. Я просил Румянцева остаться в Париже до 1 февраля. Я желаю видеть его в Париже, и мы посмотрим, следует ли сделать новый шаг. Дела здесь идут настолько хорошо, насколько можно желать. Я маневрировал так, чтобы овладеть английской армией; две случайности помешали мне: 1-е, переход через Пуэрто де Гвадаррама – довольно высокую гору и до такой степени непроходимую в момент нашего перехода, что она задержала на два дня наш поход. Чтобы заставить перейти ее, я должен был стать во главе пехоты. Артиллерия прошла только восемнадцать часов спустя. Нас встретили дожди и грязь, которые задержали нас еще на двенадцать часов. Англичане ускользнули только на один переход. Сомневаюсь, чтобы половина из них села на корабли; если же они и сядут на корабли, то без лошадей, без припасов, страшно измученные, крайне деморализованные, а главное, с позором. По приезде в Париж напишу вам. За сим молю Бога и т. д.

Париж, 6 февраля 1809 г.

Г. Коленкур, только что получил ваши письма от 15 и 17 января. Мне прискорбно, что ваше здоровье расстраивается... Думаю, что Румянцев останется здесь еще несколько дней. Мы только что получили известия из Англии. Посмотрим, можно ли что-нибудь извлечь из них. Румянцев посылает их императору. Мой последний набор в 80000 человек будет готов к военной службе раньше двух недель, так что в Германии у меня будет столько же войск, сколько было перед тем, как я взял оттуда часть их для испанской армии. В Италии у меня будет более сильная армия, чем когда бы то ни было. Я писал вам, что поведение Австрии помешало мне сформировать лагеря в Булони, Бресте и Тулоне. Эти три лагеря навели бы ужас на Англию, потому что я мог бы угрожать всем ее колониям. Австрия глупеет с каждым днем, и я убежден, что не представится возможность вредить Англии, пока не заставим это государство разоружиться. За сим молю Бога и т. д.

Париж, 23 февраля 1809 г.

Г. Коленкур, получил ваши письма от 5 февраля. Письма, полученные вами по моем приезде в Париж, познакомили уже вас с положением дел. Англия заключила мир с Портой. Это является следствием соглашения Австрии с Англией. Английское посольство было торжественно принято в Константинополе интернунцием. Император, вероятно, подобно мне, будет возмущен этим попранием нейтралитета и чувства уважения, с каким должна относиться к нам Австрия. Вооружения продолжаются по всей Австрии. Мои войска, которые шли в Булонь, Тулон и Брест, где вместе с эскадрой должны были угрожать Англии и ее колониям, вернулись обратно и целиком двинуты в Страсбург, чтобы создать там обсервационный лагерь из 80000 человек. Герцог Риволи примет командование над этим обсервационным лагерем. Генерал Удино перешел со своим корпусом в Аугсбург. Вам известно, что этот корпус состоит из 12.000 человек гренадер и 4-х батальонов стрелков; четыре вновь сформированных роты этих батальонов выступили в поход, чтобы присоединиться к ним, что доведет этот корпус, вместе с кавалерией, приблизительно до 40000 человек. Я вытребовал для охраны шведской Померании войска из Мекленбург-Шверина, и приказал соединиться всем корпусам рейнской армии, состоящим из прежних корпусов маршалов Даву и Сульта, что составит 30 полков пехоты. Все войска Конфедерации в сборе. Моя итальянская армия в полном составе. Здесь весьма энергично производится рекрутский набор. При таком положении вещей я могу, если понадобится, вступить в Австрию в апреле месяце с силами вдвое большими того, сколько нужно для покорения ее. Тем не менее, я ничего не сделаю такого, что могло бы мало-мальски повредить моему согласию с Россией; но нельзя и думать о мире с Англией, пока мы не уверены в Австрии. Если бы, как я рассчитывал сделать это, у меня в настоящее время было 80.000 человек в Булони, 30000 в Флиссингене, 30000, в Тулоне, Англия очутилась бы в весьма незавидном положении.

В Флиссингене, Бресте и Тулоне у меня собраны огромные средства для высадки, и хотя мой флот уступает флоту Англии, но он не ничтожный. У меня на рейдах 60 вооруженных кораблей и столько же фрегатов. Если бы одна из этих экспедиций проскользнула в Индию или Ямайку, или бы обе эскадры соединились, они нанесли бы громадный вред Англии. Странные вооружения Австрии парализовали все эти средства. Вооружения Австрии равносильны тому, как если бы она заключила союзный договор с Англией; они создают даже более важную диверсию, чем война, ибо война была бы скоро окончена: они стоят дороже, ибо Австрии придется расплачиваться за все. Вот что вам следует внушить императору. Внушите ему, что я не отказываюсь ждать несколько месяцев, но, что было бы крайне несправедливо, если бы результат моего союза с Россией выразился бы в том, что парализовал бы мои средства и держал бы меня в разорительном, трудном и бесцельном положении. На что ссылается Австрия? Что ей угрожает? Разве угроза сделалась больше оттого, что я взял из Германии половину моих войск, чтобы двинуть их в Испанию, за 500 лье от нее, и оттого, что я удалил остаток моей армии из Силезии? В угоду России я отказался от этих гарантий против Австрии.

Чтобы идти заодно с Россией, я позволил Австрии возвысить тон. Пора кончить с этим. Наш союз делается достойным презрения в глазах Европы. Он не может доставить ей благодетельного спокойствия. И результаты, которые мы видим в Константинополе, столь же позорны, как и противны интересам наших подданных. Нужно, чтобы Австрия и на самом деле разоружилась: чтобы я мог в течение лета вернуть мои войска; чтобы я мог даже при неблагоприятных условиях спокойно отправить в море 25 – 30 000 человек, не боясь, что у меня в любой момент будет война на континенте. Необходимо, чтобы разоружение Австрии было не фиктивным, а действительным. Необходимо, чтобы Австрия отозвала из Константинополя своего интернунция и прекратила постыдную торговлю, которую она поддерживает с Англией. При этих условиях я не прочь гарантировать неприкосновенность Австрии против России и чтобы Россия гарантировала ей таковую против меня. Но если эти средства окажутся бесполезными, тогда нужно двинуться на нее, разоружить ее или разделить на три короны и возложить эти короны на главы трех принцев австрийского дома, или оставить ее неразделенной, но так, чтобы могла поставить под ружье только сто тысяч человек, и – приведя ее в такое положение – заставить ее действовать заодно с нами против Порты и против Англии. Моя брестская эскадра вышла в море; эскадры в Лориенте и Рошфорте также вышли в море, и вскоре я буду в состоянии сообщить лам о каком-нибудь морском деле. Если бы я не узнал в Испании о движениях Австрии и если бы мои войска не вынуждены были (слово пропущено) из Меца и Лиона, мои эскадры ушли бы с десантом в 20 000 человек.

Париж, 6 марта 1809 г.

Г. Коленкур, получил ваше письмо от 3 февраля. Подробности, сообщенные вами о представлении Шварценберга, доставили мне удовольствие. Знаменитое письмо к австрийскому императору, на которое жалуются, находится в руках Румянцева. Если вы не знаете еще его содержания, можете попросить Румянцева сообщить его вам. Что же касается моих слов, сказанных Винценту, они в том же роде, как и слова, сказанные мною в присутствии всего дипломатического корпуса Меттерниху. Может быть, Австрия искала оснований для своего поведения в басне “Волк и ягненок?” Было бы любопытно, если бы она сообщила мне, что я ягненок, а ей хотелось бы быть волком. Шампаньи отправил вам курьера, который доставит вам его разговор с Меттернихом. Вы постараетесь показать эту бумагу императору. Посылаю вам письмо из Дрездена, из которого вы узнаете, до какой степени встревожены все при саксонском дворе; то же самое происходит и при баварском. Вскоре после заявления Меттерниха я должен был отправить мои войска в Булонский лагерь, в Брест и Тулон. Они были уже в пути, но безрассудные действия Австрии заставили меня отдать приказ остановить их на Саоне и Мерте. Со времени этого заявления всюду во Франции началось движение, 20 марта герцог Риволи будет в Ульме с 20 пехотными полками, с 10 полками кавалерии и 60 пушками. Генерал Удино с корпусом вдвое большим, чем в предыдущие кампании, т. е. 18 000 пехоты, 8 000 кавалерии и 40 пушек находится в Аугсбурге. Герцог Ауерштедский с 4 пехотными дивизиями, составленными из 20 полков, с дивизией, составленной из всех кирасирских полков и 15 полками легкой кавалерии, стоит в Бамберге, Байрейте и Вюрцбурге. Баварские войска составляют 3 дивизии и стоят в Мюнхене, Штраубингене и Ландсгуте: эта армия состоит из 40 000 человек и будет находиться под командой герцога Данцигского. Вюртембержцы собраны в Нересгейме; гессен-дармштадтские войска в Мергентгейме; баденские, в числе 6000 человек, в Форцгейме. Саксонская армия, состоящая из 30000 человек, собирается в Дрездене. Принц Понте-Корво отправляется туда же с саксонскими войсками. Вестфальский король будет командовать резервом, готовым двинуться туда, где он будет нужен. Князь Понятовский командует поляками, левое крыло которых опирается на Варшаву, а правое простирается до Кракова. Через несколько дней я отправлю из Парижа 1 500 человек конной гвардии и 3000 пехоты. Все остальное уже в пути. Головная колонна прошла уже Бордо. Моя далматинская армия станет на границах Кроации, имея свою главную квартиру в Зарах, где у нее укрепленный лагерь и провианта на один год. Итальянская армия, состоящая из 6 французских пехотных дивизий и 2 итальянских, будет собрана в конце марта в Фриуле. Он состоит приблизительно из 100000 солдат. Австрийцы увидят, что нас не всех убили на славном поле сражения при Ронсево. Все, что доходит из Вены – сплошное безумие. Рассчитываю, что император Александр сдержит свое обещание и двинет свои войска. Тогда, если Австрия захочет попытать счастья, я уверен, что мы сможем соединиться в Вене. Шампаньи отправит к вам завтра курьера, с которым вы получите ноту, которая будет передана Меттерниху: она познакомит вас с положением вопроса. Англичане опубликовали документы о переговорах и статьи эрфуртского договора. Все это урезано и подделано, что вынуждает меня сделать сообщение Сенату, дабы восстановить текст всех этих документов. Примите угрожающий и твердый тон с Шварценбергом. Настоящее положение вещей не может продолжаться. Я хочу мира с Австрией, но мира прочного и такого, какого я вправе требовать после того, как трижды спас независимость этого государства.

Я отправил брестский флот в море. Моей целью было снять блокаду с Лориента, чтобы выпустить оттуда пять кораблей, которые я посылаю в колонии. Эта первая операция удалась. После этого флот должен был отправиться в Рошфор, чтобы соединиться с эскадрой острова Э и захватить четыре английских корабля, которые имели глупость стать на якорь на рейде Пертью-Бретона. Но мой тупоумный контр-адмирал вздумал позабавиться охотой за четырьмя неприятельскими кораблями, которых встретил в пути, вследствие чего четыре корабля, стоявшие на якоре, вовремя были предупреждены и успели выйти в открытое море. Их не застали только на несколько часов; и если бы не эта потеря времени, их непременно захватили бы; соединение эскадр у острова Э состоялось; у меня там 16 линейных кораблей и 5 фрегатов. Если бы Булонский лагерь был сформирован, если бы у меня было 16000 человек в Бресте и 30000 в Тулоне, я задал бы ходу англичанам; а этого-то я и надеялся добиться моим союзом с Россией.

Вы, вероятно, прочли в Moniteur’e два письма венского газетчика редактору Gazette de Hambourg. На первый взгляд кажется, что эти письма не имеют значения; но кто захочет поразмыслить, поймет, что это способ вести переписку с Англией, а хвастливое указание на силы Австрийского дома– средство поддержать надежды против Франции. В письмах говорится о неблагоприятном направлении России, потому, что знают, что об этом не может быть иного мнения и потому, что, признавая без обиняков союз России с Францией, хотят убедить, что Австрия в состоянии выдержать борьбу с обеими империями. Австрия должна совершенно разоружиться и удовольствоваться гарантиями со стороны России и Франции, как это предложил Румянцев. Что же касается провинций этой заранее побежденной монархии, я для себя ничего не хочу; мы сделаем из них то употребление, какое найдем нужным. Можно будет разделить Австрийскую империю на три составляющих ее короны, что будет одинаково выгодно Франции и России, так как эта операция, во-первых, ослабит значение угрожающей Польше, Венгрии, Богемское королевство уже с давних пор завидует Конфедеративным странам, а собственно Австрия оплакивает свое владычество над Италией. Что же касается боязни России, которую могли бы ей внушить по отношению ко мне, то разве мы не разобщены Пруссией, которой я вернул в целости крепости, которые мог бы срыть, и разве мы не разобщены также и австрийскими государствами? Когда эти государства сделаются отдельными величинами, нам можно будет уменьшить количество наших войск, заменить повсеместные наборы, которые ведут даже к вооружению женщин, небольшим количеством регулярных войск и, таким образом, изменить введенную покойным прусским королем систему больших армий. Казармы превратятся в дома призрения, а рекруты будут заниматься хлебопашеством. Пруссия уже делает это; нужно заставить Австрию сделать то же. Что же касается выполнения, я согласен на все; все равно, пожелает ли император Александр присоединиться ко мне в Дрездене во главе 40 000 человек, или же пойдет прямо на Вену с 60 или 80 000 человек. Во всех этих предположениях я беру на себя три четверти пути. Если дела дойдут до того, что вам нужно будет подписать что-нибудь относящееся к разделу трех государств, считайте себя уполномоченным на это. Если же после завоевания захотят гарантировать неприкосновенность монархии, я согласен и на это, лишь бы она была вполне разоружена. Я с доверием отнесся к Вене, я мог расчленить Австрию. Я поверил обещаниям императора; я думал, что полученный им урок подействует. Я думал, что он даст мне возможность всецело отдаться морской войне. Трехлетний опыт доказал, что я ошибся; что разум и политика нe могут побороть страстей и униженного самолюбия. Возможно, что австрийская Польша может дать повод к беспокойству в Петербурге, но она не может служить препятствием. Можно будет разделить ее между Россией и Саксонией или же создать независимое государство. – Декларация английского короля должна убедить императора Александра, что пока у английского короля будет надежда сеять смуту на континенте, морскому миру не бывать и, если Австрия не согласится разоружиться и будет терять время, то Англия выиграет во времени настолько, насколько Европа потеряет. Впрочем, месяц, два или три для меня не имеют значения: мои войска останутся в Германии до тех пор, пока мое соглашение с Россией не будет прочно установлено. – Теперь март. Можно вести переговоры до августа; но тогда необходимо, чтобы Австрия или сама решилась, или чтобы ее принудили к этому силой. Этого требует честь наших государств, это вменяют нам в обязанность интересы мира. За сим молю Бога и т. д.

Мальмезон, 21 марта 1809 г.

Г. Коленкур, получил ваше письмо от 28 февраля с приложенными к нему документами. Несколько курьеров Шампаньи должны были доставить вам краткое изложение разговора министра с Меттернихом и копию с ноты, которую он передал ему несколько дней спустя. Вот каково положение вещей в настоящее время. Австрия через Триест получила деньги. Эти деньги могли придти только из Англии. Австрия муссирует Турцию: она покрыла своими войсками Богемию, Инн, Каринтию и Карниолию. Нельзя допустить, чтобы император не знал через Вену о всех делаемых Австрией сумасбродствах. Шампаньи посылает нам на немецком языке копию с прокламации принца Карла, которая равносильна объявлению войны. Тем не менее, Меттерних, все еще говорит в мирном тоне и до сих пор не сделал еще декларации. Низшие агенты наводили справки в венском кабинете с целью узнать, не следует ли ввиду возможного объявления войны опасаться чего-либо для царствующего саксонского дома. Вместо того, чтобы дать ответ, что нет никакого повода к войне, поспешили уверить, что саксонскому королю и его семье нечего бояться а что к ним отнесутся с уважением. Вы видите, что с 28 февраля дела очень ухудшились. Румянцев, вероятно, давно уже приехал в Петербург. Он выскажет там мнение согласное с моим. Я и не думаю нападать; но при настоящих условиях, думаю, что необходимо принять меры, чтобы русские войска были двинуты и чтобы русский поверенный в делах в Вене был отозван в случае, если австрийцы перейдут свои границы. Необходимо, чтобы это приказание было известно Шварценбергу и чтобы оно было сообщено в Вену. Австрийское министерство уверено, что Россия ничего не предпримет и что в этой войне будет соблюдать нейтралитет даже тогда, когда объявит войну. Вы понимаете, насколько это будет противно чести России и гибельно для общего дела. – Вот мое военное положение: Саксонская армия собрана около Дрездена, и принц Понте-Корво, вероятно, уже поехал туда, чтобы принять над ней командование. Главная квартира герцога Ауерштедтского в Вюрцбурге, его армия занимает Байрейт, Нюрнберг и Бамберг. Корпус Удино стоит на Лехе. Герцог Риволи расставил свой корпус вблизи Ульма. Вюртембержцы в Нересгейме. Баварцы в Мюнхене, Штраубинге и Ландсгуте. Инженерный генерал Шамбарльгак в Нассау, где он строит предмостное укрепление, чтобы обеспечить переправу через Инн. Идут работы над укреплением крепостей Куфштейн, Гронах и Форигейм. Поляки должны собраться под Варшавой и вдоль р. Пилицы. Склады наполняются отовсюду. Здесь не сделано еще официального сообщения, ничего дельного еще не издано, ибо хотят хранить молчание до последней минуты. Мнение Додюна, моего поверенного в делах в Вене, и большинства лиц, проживающих в этом городе то, что Австрия зашла слишком далеко и уже не в силах остановиться, и что, если войны можно избежать, то только благодаря зрелищу грозных сил России, которые могут отнять у этих людей всякую возможность надежды на успех. Один австрийский генерал сел на корабль в Триесте и отправился в Лондон, чтобы условиться насчет операций. При таком положении дел нужно предвидеть два случая: 1-е, Австрия нападет – не следует составлять ноты. Русский поверенный в делах должен уехать из Вены, а русские войска тотчас же вступят в Галицию, угрожая нападением на Венгрию, чтобы задержать часть сил на этой стороне. Если судить по своему разуму, то все заставляет думать, что Австрия, видя, какое количество французских войск наводняет Германию и не ожидая, что они так быстро вернутся, нелегко решится перейти в нападение. Но следует предвидеть этот случай и послать инструкции русским и французским агентам в Вене. Мысль, что русское посольство тотчас же уедет, может быть, окажет сдерживающее действие на воинственное настроение господствующей партии. Второй случай тот, что в течение апреля и мая дела останутся в теперешнем состоянии, и что в это время можно будет вести переговоры. В таком случае нота, которую предлагает передать русский император, кажется мне подходящей. За сим молю Бога и т. д.

Париж, 24 марта 1809 г.

Г. Коленкур, курьер Шампаньи доставит вам известие о произведенном Австрией покушении. Вы, вероятно, видели уже прокламацию принца Карла. В Триесте, да и повсюду, все те же волнения. Всюду громкие призывы к войне. События идут скорее, чем думают в Петербурге. Вы не пишите, где находятся русские войска. Если Россия не выступит в поход, у меня одного будет на руках Австрия и даже босняки. Я достаточно говорил об этом Румянцеву. Для своей заносчивости англичане рассчитывали и на Австрию, и на Турцию, и на то, что мои войска заняты в Испании, а войска русского императора—в Финляндии и Турции. Наступило время доказать противное. – Я смотрю на Додюна, как на пленника в Вене; только вчера в 4 часа пополудни узнал я о задержании его курьера в Браунау. Я тотчас же приказал сказать Меттерниху, что у меня не (неразборчивое слово). Я не мог бы его видеть. Я приказал поступать так же с курьерами австрийцев, и задерживать их депеши, пока не будут возвращены мои. Я не ожидал такого непредвиденного покушения и не отправил еще ни моей гвардии, ни моего багажа. Но сегодня утром я поспешил отправить кавалерию и артиллерию моей гвардии и мои походные экипажи. Тем не менее в расположении моих войск не произошло никаких изменений. Я не хочу нападать, пока не получу от вас известий; но все заставляет меня думать, что Австрия нападет первая. Неужели результатом нашего союза будет то, что мне одному придется сражаться со всей Австрией и, кроме того, с несколькими тысячами босняков? Неужели император захочет, чтобы его союз не имел никакого значения и не принес никакой пользы общему делу? Что же касается средств, то мне кажется, что у императора имеются свободные войска на границах Трансильвании, в Петербурге и около Галиции. Всякий план хорош, лишь бы занять часть австрийских войск. Несколько дней тому назад я писал об этом. Может быть, император пожелает прислать мне вспомогательный корпус? Я берусь кормить его. Пусть он прикажет ему перейти Вислу между Варшавой и Торном и пододвинет его к Дрездену. Может быть, он хочет вступить в Галицию или в Трансильванию? Пусть двинет войска, которые у него стоят там. Отчего бы ему не помешать сношениям с Австрией и не подвергнуть ее такому же тягостному положению, в каком находимся мы – Австрия и я? Такое намерение России могло бы напугать ее. – Нота императора кажется мне хорошей. Если он прикажет передать ее Шварценбергу, вы можете передать Шварценбергу подобную же ноту. Пусть Австрия разоружится, я удовольствуюсь этим; но она, как видно, решила начать войну. Прокламация, принца Карла от 9 марта вышла на девятый день после приема Шварценберга. Получаемые мною известия из Англии приняли определенный характер: в Лондоне радость. Австрийские агенты уже взбунтовали несколько тирольских общин. Посланник Порты в Париже получил приказание вступить в сношения с австрийским посольством и писать через его посредство. В Петербурге – не меньше чем здесь – должно быть известно, какие разговоры ведет публика в Австрии. Повторяю еще раз – если что и может еще предупредить войну, в чем я начинаю сомневаться, ибо австрийцы совсем потеряли голову, то это: 1-е , что Россия отнесется к ним полувраждебно, т. е. двинет к границам Трансильвании и Галиции войска; и, если она хочет отдать один корпус на мое содержание, пусть пошлет его в герцогство Варшавское; – в таком случае настойте на том, чтобы он не проходил через Варшаву; 2-е, чтобы в петербургских журналах были помещены статьи о прокламациях принца Карла и о статьях Gazette de Petersbourg относительно Турции; 3-е, чтобы в русских провинциях поприжали австрийцев и начали дурно обращаться с ними. Слух об этом распространится в монархии и покажет, что войны не желают. Если что-нибудь может помешать разрыву, то только эти меры. Поверенные в делах России и Франции должны объявить, что получили приказание докинуть Вену, если Австрия сделает малейшее враждебное движение. Но, может быть, эти меры уже запоздали? Вы, конечно, понимаете, что я ничего не боюсь. Но после того, как я потерял союз с Турцией, после того, как из-за эрфуртского совещания я навлек на себя войну с Австрией, после того как мой тесный союз с Россией отвлек от французской партии принца Карла – явного врага русских, я и праве ожидать, что для блага этого союза и ради всеобщего спокойствия Россия будет действовать решительно. – Мои войска, стоящие в Италии, будут все выставлены к 1 апреля, и к тому же времени будут готовы войска, стоящие в Германии. Предоставляю вам самые широкие полномочия. Если император желает прислать мне 4 хороших дивизии, в общем 45 – 60 000 человек, пусть двинет их в поход, и в то же время доведет до сведения Австрии, что посылает мне эту помощь, так как она продолжает занимать угрожающее положение. Это наведет ужас на Австрию и Англию. Они увидят, что союз не фиктивный, а существует на самом деле. Если император хочет сам управлять своими войсками, у него все средства к этому. Пройдя через Галицию, он вскоре достигнет Ольмюца. Там его армия будет жить хорошо, запасется провиантом, совершит мощную диверсию и будет угрожать непосредственно самой Австрии, что вынудит ее двинуть в эту сторону 60 000 человек. Через Трансильванию он может угрожать Венгрии и не давать хода венгерскому восстанию. Если наш союз не вздор, мы сделаем все, чего захотим. Вы уполномочиваетесь подписать всякого рода договор или конвенцию, которые пожелали бы вам предложить. Если Галиция будет завоевана, император может оставить себе половину, а другую половину можно отдать герцогству Варшавскому. Я не хочу никакого увеличения. Я хочу только морского мира, а вооруженная Австрия служит препятствием к этому миру. – Словом, все имеет такой вид, как будто я в войне с Австрией, и это всем очевидно: подобная же внешность должна быть и между Россией и Австрией. Мои войска готовы выступить в поход; русские войска также должны быть готовы к выступлению.—Голос Румянцева в Вене не может привести ни к чему. Там с величайшим хладнокровием говорят, что русские заняты в Турции, Финляндии и Швеции, а что мои войска заняты в Испании и Корфу. На этих мечтах строят свои успехи; заблуждение, которое заставляет пожимать плечами мыслящих людей. Нам тоже нужно так действовать. Больше я ничего не могу сказать вам; вы столь же хорошо, как и я, понимаете положение вещей. Скажите Румянцеву, что вы уполномочены подписать ноту и передать ее вместе с ним. Я разделяю чувства императора и согласен на ноту, которую он хотел предоставить. Но ничего не подействует, если он на примет высокомерного и серьезного тона. Нельзя выразить, как все раздражены здесь задержанием курьера. За сим молю Бога и т. д.

Париж, 9 апреля 1809 г.

Г. Коленкур, только что получил ваши письма от, 22 и 23 марта. Я крайне доволен тем, что вы сообщаете мне о намерениях России и, в особенности, Румянцева. Шампаньи отправляет к вам курьера, чтобы познакомить вас с положением дел. Австрийцы, предварительно собравшись в Богемии, вернулись в Зальцбург. Они отходят в настоящее время на Вельс. Они крайне удивлены силой моих армий, чего они вовсе не ожидали. Действительно, в Далмации ли, в Италии ли, на Рейне ли – всюду я выставлю против них 400 000 человек. Все готово. Принц Невшательский находится при главной квартире. Дарю, все – при армии. Мои лошади и часть моей гвардии прибыли два дня тому назад в Страсбург. Другая часть здесь или подходит из Испании. Я увеличил мою гвардию двумя полками стрелков и 4 полками рекрутов. Я уже писал вам в письме от 24 марта, что, если император пожелает прислать мне три или четыре дивизии, я беру на себя их прокорм и содержание с момента их перехода через Вислу, что, если он хочет действовать сам по себе. пусть двинет корпус на Галицию. Адъютант герцога Зюдерманландского приедет завтра в Париж. Через несколько дней пошлю вам нового курьера. Хочу дождаться известия о впечатлении, какое произвела в России революция в Швеции. Посылаю вам приказ, данный мною командиру русской эскадры в Тулоне.

Париж, 10 апреля 1809 г.

Г. Коленкур, из передвижений австрийцев и из перехваченных мною писем видно, что они начнут враждебные действия самое позднее 15 или 20-го. Сегодня утром князь Куракин передал мне письмо императора. Получил от герцога Зюдерманландского письмо, которое показал Куракину. Подожду отвечать ему, пока не получу новых известий из России. Во всяком случае мой ответ будет неопределенного характера. Шампаньи пишет вам подробнее. Если император не поспешит вступить в враждебную страну, он не принесет никакой пользы. Его генералы будут предупреждены о времени начала враждебных действий, хотя, думаю, вы еще раньше узнаете об этом через русского поверенного в делах в Вене. Из перехваченных писем видно, что австрийский император отправляется сам в главную квартиру, вероятно, в Зальцбург.[677]

В крайне редкой брошюре под названием: Petites causes et grand effeis, le secret de 1812 г. Сюдр передает следующий факт со слов участвовавшего в русском походе г. Дестютта де Траси. Во время похода на Москву, между Вильной и Витебском, г. де Траси, заметил среди транспорта с багажом фургон с императорскими гербами, охраняемый кавалерийским пикетом. Командующий этим отрядом офицер объяснил ему, что в фургоне находятся императорские регалии; что ему проговорился об этом один младший чин. Позднее г. де Траси узнал от одного из членов императорской фамилии причину перевозки этих регалий. После победоносного мира Наполеон хотел короноваться в Москве и принять титул императора Запада, главы европейской Конфедерации, защитника христианской веры. (Cf. le Supplement litteruire du Figaro, 4 mai 1895) В Ferue retrospecire (№ от 10 мая 1895 г.) виконт Груши опубликовал несколько выдержек из Memoire du comte de Langeron, который, состоя на службе России, сделал поход 1812 г. В рассказе об отступлении находится следующая фраза: “В пяти верстах от Вильны, по ковенской дороге, французы бросили свои последние экипажи – среди других и экипажи Наполеона. В них нашли его портфели, ордена, скипетр и императорскую мантию, в которую, как говорят, закутался казак”. (Cf. Ie Supplement litteruire du Figaro, 11 mai 1895).

К этим показаниям мы можем добавить еще одно. 6 апреля 1812 г., говоря о Наполеоне и желая еще больше подтвердить его доходившее до безрассудства честолюбие, Бернадот сказал русскому послу Сухтелену: Он приказал привезти в Германию принадлежности для коронации, вероятно, чтобы короноваться императором”. (Recrele de la Societe imperiale d histoire de Russie, XXI, 438). В Париже у Бернадота были корреспонденты, между прочим, и его жена, которые довольно точно извещали его о выдающихся событиях и, в особенности, о ходивших по городу слухах.

Из всех трех показаний ни одно само по себе не доказательно; но сходство их придает им значение и наводит на размышления. Однако в книгах парижского архиепископа, в котором хранились императорские регалии, именно те, которые были употреблены при короновании, нет никакой пометки о перемещении этих регалий в 1812 г. Как известно, регалии состояли из короны золотого лавра, которую Наполеон возложил на свою главу, скипетра с рукою правосудия, мантии из пурпурового бархата, подбитой горностаем и усеянной пчелами, колье, кольца и, кроме того, из того, что называлось les honneurs de charle – magne, т. е. корона, подобная той, какая, по преданию, приписывалась Карлу Великому и которая употреблялась при короновании французских королей; шпага того же стиля и императорская держава. Последние предметы неслись маршалами впереди императора. Корона Карла Великого находилась во времена второй империи в королевском музее вместе с несколькими принадлежностями исподней одежды, которые были надеты на Наполеона во время церемонии коронования. Что же касается мантии, будто бы взятой казаком, то она теперь хранится в сокровищнице церкви Notre-Dame. Сверх того, в полностью сохранившихся императорских счетах не указано, чтобы регалии были изготовлены в двух экземплярах, или чтобы какая-нибудь из них была восстановлена после 1812 г., хотя в 1813 г. Наполеон поднимал вопрос о короновании Марии-Луизы, что поставило бы в необходимость иметь эти регалии налицо. При этих условиях мы не можем считать доказанным факт перевозки регалий в Россию. Тем не менее достоверно, что слух об этом ходил в известных близко стоявших ко двору кругах, как это доказывают разговоры, слышанные де Траси и Бернадотом.

III. ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ГРАФА НЕССЕЛЬРОДЕ ИМПЕРАТОРУ АЛЕКСАНДРУ I-му. (ОКТЯБРЬ 1811 г.)[678]

Государь, приступая по приказанию Вашего Величества к изложению мыслей, которые я имел честь представить вам в воскресенье, думаю, что было бы бесполезно подробно перечислять события, которые привели нас к тому положению, в каком находятся в настоящее время наши отношения к Франции. Достаточно сказать, что они уже не таковы, какими были после Тильзита и Эрфурта, и что уже с начала сего года между обоими государствами создалось поистине натянутое положение, которое с минуты на минуту заставляет предусматривать возможность войны. Эта перемена отношений побудила Ваше Величество собрать и организовать значительные средства обороны. Ваши армии сильнее, чем когда-либо; они ограждают вашу империю от неожиданного нападения, а так как в ваши планы не входит мысль о нападении даже с чисто оборонительной целью, то цель нашей политики тем самым была бы уже не достигнута, если бы это положение не обострилось вследствие отказа обсуждать интересы Ольденбургского дома, каковой отказ возбудил в императоре Наполеоне чрезмерное беспокойство и заставил его подозревать задние мысли. Поэтому это положение может сделаться если не причиной, то предлогом к войне, которой Ваше Величество желает, насколько возможно, избегнуть, однако, не принося жертв, несовместимых с достоинством Вашего Величества и интересами вашей империи. Это желание основано на бесспорных данных, но, если бы таковых и не было, все-таки, смотря на дело с широкой точки зрения, всякая война, предпринятая при настоящих обстоятельствах, не обещает надежны на успех.

Действительно, более чем доказано, что крушение старой, политической системы – все печальные перевороты, свидетелями коих мы были, все зародившиеся и укоренившиеся перед нашими взорами ужас наводящие нововведения, все испытываемые нами притеснения и предстоящие всевозможные перевороты, которые заставляют нас дрожать за будущее – все это является результатом тех одиночных, спешно начатых и плохо задуманных войн, в которые с 1792 г., а главное, с 1805 г. великие державы бросались одна за другой, правда, в силу крайне справедливых и достойных похвалы причин, но со столь плохо рассчитанными средствами, что они не могли обеспечить за ними не только успеха, но даже гарантировать их от непоправимых неудач. К этой же категории пришлось бы, к несчастью, причислить и нашу войну, если бы мы пожелали предпринять ее теперь. Но, судя по всему, что было, судя по определенным заявлениям императора Наполеона в разговоре 15 августа, мы можем льстить себя надеждой избегнуть ее при условии принятия предлагаемых нам переговоров. Продолжать же отказываться от них – значило бы доставить ему возможность свалить на нас ответственность за войну, и, в некотором роде, дать ему право приступить к приготовлениям к войне с нами. Его приготовления потребовали бы усиления и наших. Кризис с каждым днем начал бы принимать все более тревожный характер, и, в конце концов, единственным средством выйти из него сделалась бы война. Истинная цель переговоров должна состоять в том, чтобы выяснить, искренно ли высказываемое императором Наполеоном желание придти к соглашению, не выдвигает ли он таковое при всяком удобном случае только потому, что убежден, что мы отринем его, или же он думает, что время для приведения в исполнение враждебных нам планов, существование коих у него, к несчастью, более чем подтверждается неопровержимыми данными, еще не приспело. При последнем предположении можно было бы воспользоваться настоящим положением вещей, чтобы достигнуть соглашения, сущность и характер которого способствовали бы улучшению нашего теперешнего положения и обеспечению нам на некоторое время спокойствия, которое, если им мудро воспользоваться, могло бы подготовить гораздо более прочные выгоды, чем какое-нибудь выигранное в настоящее время у французов сражение. Ради этого следовало бы, не колеблясь и вполне доброжелательно воспользоваться предлагаемым нам средством кончить настоящие споры и как можно скорее послать в Париж такого человека, который был бы пригоден для ведения столь важного дела, который пользовался бы доверием Вашего Величества, и, зная в совершенстве ваши измерения, был бы формально уполномочен заключать все, что согласуется с ними, и в то же время мог бы вступить с императором Наполеоном в откровенные и точные объяснения вроде тех, какие давал ему до сих пор только герцог Виченцы, но которые не произвели особого впечатления потому, что император Наполеон не находит нужным смотреть на них, как на имеющие официальный характер. Достойно сожаления, что этот шаг не был предпринят еще весной, когда неудачи, истощившие французские войска в Испании, сделали бы императора Наполеона более уступчивым относительно условий подобного соглашения. Впрочем, блестящие победы генерала Кутузова в Турции исправили в настоящее время этот недочет, и, если, как надо надеяться, результатом этих побед будет почетный и умеренный мир, возможно, что настоящий момент еще более благоприятен. Всякий сделанный после этого мира миролюбивый шаг непременно произведет хорошее впечатление и разрушит поддерживаемые во Франции опасения, что мы ждем только этого результата, чтобы начать войну.

Главные предметы, подлежащие обсуждению во время этих переговоров, суть:

1. Интересы герцогов Ольденбургских;

2. Уменьшение боевых сил России и Франции на границе;

3. Положение герцогства Варшавского – теперешнее и в будущем;

4. Положение Пруссии – теперешнее и в будущем;

5. Торговые отношения России.

1. На первом месте я ставлю ольденбургские дела не потому, чтобы этот вопрос имел большое значение по сравнению с остальными, а потому, что он единственный, который выдвигался до сего времени как предлог к неудовольствию французским правительством, и потому, что достоинство Вашего Величества требует, чтобы нам было дано удовлетворение за обиду, нанесенную принцам, родственникам вашего дома. Но так как мы не могли и не хотели протестовать против деяний, в которые, между прочим, входил и захват территории этих принцев, и так как без счастливой войны с Францией мы не можем надеяться заставить ее восстановить в прежнем виде Ольденбургское герцогство, то нам остается только одно – принять принцип вознаграждения. Но выбор такового труден. Эрфурта или всякой другой расположенной между государствами Рейнской Конфедерации территории было бы недостаточно, и, сверх того, она постоянно была бы под страхом подвергнуться одинаковой с герцогством Ольденбургским участи. К тому же Франция ничего не имеет в своем распоряжении, а Ваше Величество держится слишком либеральной политики, чтобы желать, чтобы Франция обобрала кого бы то ни было. Поэтому единственный способ устроить это дело был бы обмен наших прав на Ольденбург, передачи которых желает Наполеон, на такие уступки, которые доказали бы, что он действительно хочет мира – одним словом, на те сделки, какие будут изложены ниже.

2. Уменьшение боевых сил России и Франции на границе.

Я далек от мысли ослабить в каком бы то ни было отношении наше военное положение или желать прекращения мудрых работ, предписанных для создания новой системы укреплений! Но отведя от наших границ часть наших войск, мы всегда имели бы возможность расставить их эшелонами на позициях, где они могли бы быстро сосредоточиться и придти вовремя на угрожаемое место всякий раз, когда распоряжения Франции укажут нам на близость нападения, на действительную опасность. Следовательно, если установить полную взаимность мероприятий, мы дадим мало, а выиграем много, ибо, если император Наполеон твердо намерен прекратить настоящий кризис, он не может отказаться:

1. От сокращения наличного состава гарнизона Данцига, причем в одной из статей будет точно определен его минимум;

2. От обязательства не посылать французских войск в герцогство Варшавское.

Если бы можно было прибавить третью статью, по которой армия герцогства была бы ограничена более отвечающим денежным средствам этого государства количеством войск, это, без сомнения, было бы выгодно. Мне кажется, попытка достигнуть этого не представит никаких неудобств.

3. Я никогда не придавал большого значения ни формальному заявлению, ни договору, по которому император Наполеон раз навсегда обязался бы отказаться от того, что называется восстановлением Польши, ибо, пока мы будем жить с ним в мире, он не будет об этом думать, если же будет война, никакая конвенция не помешает ему сделать это. Но, так как он во многих случаях высказывался по поводу этого весьма определенно, можно было бы воспользоваться его словами, чтобы включить в договор статью, содержащую эту декларацию, конечно, при условии, что она не будет сочтена за большее, чем она стоит, и что она не послужит предлогом к большей уступчивости по другим, более важным вопросам, ибо единственной выгодой, какая отсюда может последовать, может быть только впечатление, какое эта статья произведет на умы поляков.

4. Гораздо большее значение я придаю статье, по которой на некоторое время могло бы быть обеспечено политическое существование Пруссии; более того, я считаю эту статью главным предметом соглашения. Ваше Величество не может отнестись безразлично к судьбе государства, на которое, невзирая на теперешнее его слабое состояние, следует смотреть или как на авангард сил, с которыми Наполеон рано или поздно обрушится на Россию, или как на таковой же России, который она противопоставит его планам. Так как истинная цель соглашения, о каковой цели нужно было бы громогласно объявить перед лицом Франции – есть поддержание всеобщего спокойствия, то всякое по этому поводу постановление будет бесплодно и безрезультатно, доколе прусская территория не будет свободна. Франция заявила, что всякое с нашей стороны вторжение в герцогство Варшавское повлечет за собой войну. Отчего бы и нам не ответить, что всякое с ее стороны нападение на Пруссию, всякая посылка войск в эту страну сверх нормы, установленной договорами для гарнизонов крепостей по р. Одеру, равносильны объявлению войны? К тому же, от Франции требовалось бы только добросовестное выполнение обязательств, принятых ею на себя по отношению к Пруссии в 1808 г., притом менее выгодных для этой страны, чем обязательства, включенные в тильзитский договор. Она должна была бы дать нам обязательство очищать крепости на Одере по мере того, как прусское правительство будет уплачивать оставшуюся за ним контрибуцию, а так как половина таковой уже уплачена, то Глогау следовало бы уже теперь возвратить Пруссии. Чтобы облегчить Пруссии возможность расплатиться с Францией, может быть, можно было бы воспользоваться статьей тильзитского договора, по которой выговаривается в пользу Пруссии уступка в триста тысяч душ, в случае, если Ганновер не будет возвращен Англии. Между тем, Франция распорядилась этой страной и я не понимаю, зачем прощать ей нарушение этой статьи – ей, которая никогда, ничего не прощает. Вообще, всякий способ отнять у Наполеона повод занимать долее крепости на Одере хорош, и должен быть проведен с полной энергией. Только при условии, что на прусской территории не будет больше французских войск. Пруссия при всяких обстоятельствах будет иметь возможность принять решение, отвечающее ее истинным интересам, а так как этим она будет обязана нам, то нужно надеяться, что она последует тому направлению, на которое ей уже теперь указывает настроение ее народа, а, главным образом, ее армии.

5. Торговые сношения России.

Ваше Величество отказал уже Наполеону в его последних настояниях, как относительно новых, более распространительных мер так называемой континентальной системы, так и в принятии трианонского тарифа[679], и в изгнании нейтральных кораблей. Вам не следует уступать ни по одному из этих вопросов. Этот отказ, как и все, что может отличить Россию от толпы слабых союзников, слепо повинующихся произволу и капризам Франции, хорошо обдуман и делает ей честь, и лучше разрыв и, быть может, даже война, чем несколько статей, которые лишат нас возможности держаться системы, которой мы следовали в нынешнем году по отношению к торговле!

Вот начала, на которых должны быть установлены переговоры и должно быть основано вытекающее из оных соглашение. Но если и допустить, что соглашение состоится наиудовлетворительнейшим образом, остается еще один капитальный пункт, который следует рассматривать почти как краеугольный камень: следует, чтобы Австрия была приглашена гарантировать соглашение.

Император Наполеон, сам когда-то предлагавший эту гарантию[680], не имеет основания отклонить ее. У венского же двора не может быть весьма веских причин согласиться на нее; ибо отсюда и для него, и для нас проистекли бы крупные выгоды.

Россия и Австрия, т. е. две единственные континентальные державы, единение которых в настоящее время могло бы еще оказать существенный противовес непомерному могуществу Франции, впервые после шести лет были бы связаны не только общими интересами, которые никогда не переставали существовать, но и надежными и открыто признанными узами. Во всем кругу политических отношений нет предмета, по которому бы правильно понимаемые интересы обоих государств не были бы в полном согласии. Я не исключаю отсюда даже турецких дел, ибо, хотя относительно этого единственного пункта и может возникнуть между Россией и Австрией несходство во взглядах, которое прибавляет ко всем другим соображениям столь важный повод желать скорой развязки войны с Турцией, я, тем не менее, убежден, что при нынешних обстоятельствах истинный государственный человек в России скорее согласится пожертвовать крупной территориальной выгодой, чем вызвать неудовольствие Австрии. Равно как и в Австрии истинный государственный человек скорее согласится, примириться с последствиями при обычных условиях, не отвечающими его политической системе, чем разойтись с Россией или быть простым зрителем при нанесении ущерба ее достоинству заключением мира на основах, слишком далеко расходящихся с теми, о которых говорилось до сего времени. Этот мир представил бы необъятные выгоды: он устранил бы между Россией и Австрией все существующие поводы к зависти, тогда как статья о гарантии в договоре, заключенном с Францией, узаконила бы, так сказать, между ними доверительные и непрерывные сношения, приучила бы оба двора думать и действовать относительно всех существенных интересов Европы в одном и том же духе, и сделалась бы зародышем формального союза, задачей которого было бы установить как меры, которые пришлось бы принять против возможных посягательств Франции на гарантированное соглашение, так и помощь, которую следовало бы взаимно оказывать друг другу. Я смотрю на соглашение России с Австрией, как на единственное, остающееся после стольких крушений, средство спасения. Если, считая с сегодняшнего дня, через известный промежуток времени, оно не будет установлено на твердых началах, и если Австрии не удастся восстановить свои финансы и свою армию так, чтобы соглашение не было бессильным и, следовательно, бесполезным, тогда рушатся наши последние надежды и все погибнет безвозвратно. Самое роковое следствие преждевременного разрыва между Францией и Россией будет заключаться в том, что таковое соглашение сделается невозможным; величайшее же благодеяние мирного соглашения с Францией будет состоять в том, что оно даст возможность подготовить союз с Австрией и будет ему благоприятствовать.

За время более или менее устойчивого мира, который последует за указанным соглашением, Россия и Австрия будут иметь время заняться своими внутренними делами, приведением в порядок своих финансов и армий. Их союз и взаимное доверие облегчат эти дела. В самых опасных обстоятельствах много значит знать, что все планы, все поступки, все усилия соседа направлены к общей цели, что можно рассчитывать на его преданность, не бояться диверсии на наших флангах и быть глубоко уверенным, что успехи обоих государств в деле восстановления их сил могут возбудить беспокойство только в том, на кого они в глубине души смотрят, как на своего единственного врага.

Если во время этого мира император Наполеон задумает какой-нибудь новый захват, Россия и Австрия найдут в акте о гарантии законный предлог воспротивиться этому. Тот день, когда оба государства в первый раз дерзнут высказать одни и т6 же принципы и заговорят с французским правительством одним и тем же языком, будет днем, в который возродится из пепла свобода Европы. Этот день будет предвестником воскрешения политического равновесия, без которого, что бы ни делали, достоинство государей, самостоятельность государств и благосостояние народов будет только грустным воспоминанием.

Таким образом, от одной хорошо рассчитанной меры получится целый ряд выгод, и Ваше Величество, отвратив грозу, увидит плоды своей мудрой политики – зачатки истинного мира, которого – если он только совместим с существованием императора Наполеона – при том жалком положении, в каком находятся все государства, как в моральном отношении, так и в отношении их материальных средств, можно добиться только этим путем.

Может быть, возразят, что все эти прекрасные мечты – ибо они зиждутся только на добросовестном отношении французского правительства – испарятся в тот момент, когда окажется, что, предлагая начать переговоры, оно хотело только замаскировать свою игру, выиграть время или поставить нам западню. Но даже в таком случае нашей отзывчивостью на его миролюбивые демонстрации мы ничего не теряем. В виду того, что война не была объявлена весной, всякая отсрочка послужит нам только на пользу. Настоящий момент, несмотря на все, что можно сказать относительно войны в Испании, был бы самым роковым, какой мы могли бы избрать. Старинное правило, что все, чего хочет избежать наш противник, уже в силу этого служит нам на пользу, недопустимо без ограничений. Мой противник может иметь весьма серьезные причины не желать того, что в конечном результате целиком обратится в его пользу. Думаю, что нет надобности распространяться по этому поводу, так как, мне кажется, что мысли Вашего Величества о пользе избежать войны, как и о средствах достигнуть этого, уже вполне установлены. На мысли, которые я имел смелость представить вам, вы возразили, что, если кончить теперешнюю распрю соглашением, то исчезнет и та обида, которую Франция нанесла нам, присоединив к себе Ольденбург, а что вы желали бы оставить за собой право воспользоваться ею для открытия своих гаваней в тот момент, когда император Наполеон не будет в состоянии вести с нами войну только из-за этой причины. Думаю, что в этом отношении Ваше Величество может положиться на всем известный характер императора; ибо, наверное, император не замедлит дать вам новые поводы к жалобам и упрекам. К тому же ваши обязательства с ним не вечны, и если в течение еще некоторого времени они не окажут на Англию воздействия, которого он тщетно надеется при помощи их добиться, Ваше Величество всегда будет вправе заявить Франции, что не может долее жертвовать интересами своей империи ради идеи, нелепость которой доказал шестилетний опыт. Никто не усмотрит в этом заявлении нарушения договоров, и если к тому времени нам удастся упрочить нашу оборону и довести ее до тех размеров и усовершенствований, которые она должна иметь при жизни Наполеона, я даже сомневаюсь, чтобы ваше заявление могло вызвать войну.