• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Планируя летнее наступление 1942 г., Гитлер намеревался прежде всего захватить Сталинград и Кавказ.

Осуществление этих намерений, безусловно, имело бы огромное значение. Если бы немецкая армия смогла форсировать Волгу в районе Сталинграда и таким образом перерезать основную русскую коммуникационную линию, идущую с севера на юг, и если бы кавказская нефть пошла на удовлетворение военных потребностей Германии, то обстановка на Востоке была бы кардинальным образом изменена и наши надежды на благоприятный исход войны намного возросли бы. Таков был ход мыслей Гитлера. Достигнув этих целей, он хотел через Кавказ или другим путём послать высокоподвижные соединения в Индию.

Следовало, однако, учитывать реальное положение вещей.

Военные цели всегда нужно приводить в соответствие с наличными силами и средствами. С чисто тактической точки зрения недостаточно достичь цели — важно закрепиться на захваченном объекте. Если это не будет сделано, то наступательная операций, какой бы заманчивой ни была её цель, с самого начала будет содержать в себе зародыш неудачи, если не полного поражения.

Весной 1942 г. наша линия фронта проходила в 500 километрах от Сталинграда. Кавказ был ещё дальше, на расстоянии более 600 километров. Кроме того, эти районы находились на расстоянии около 600 километров друг от друга, и поэтому обе наступательные операции, начавшись на одном участке фронта, затем должны были проводиться по расходящимся операционным направлениям.

Возник естественный вопрос: хватит ли наличных сил, чтобы захватить эти два столь отдалённых от линии фронта и друг от друга района? Ответ был отрицательный. Можно ли найти необходимые для операции силы? Этот вопрос был поставлен перед Гитлером его военными советниками, а решение его, насколько мне известно, было предложено генералом Йодлем. Заключалось оно в том, чтобы потребовать свежие дивизии от союзников Германии. Тогда на Восточном фронте можно было бы сосредоточить силы, необходимые для осуществления намерений Гитлера в кампании 1942 г. Это была первая роковая ошибка 1942 г.

Каждый немецкий офицер и солдат, который воевал на Востоке в 1941 г., видел, что войска немецких союзников не отвечают требованиям войны на этом суровом театре военных действий. В 1941 г. войска наших союзников состояли в основном из небольших отрядов — отборных частей, которые воевали обычно в составе немецких соединений. В 1942 г. эти иностранные войска были сведены в однородные национальные корпуса и даже армии, воевавшие на огромных расстояниях от своей родины. Было совершенно очевидно, что такие соединения могли поставить под угрозу весь наш Восточный фронт. Но Гитлер был опьянён цифрами, он видел только то, как увеличилось количество дивизий на его штабных картах. Мой предшественник на посту начальника генерального штаба генерал Гальдер, безусловно, понимал, какие опасности таились в этом плане, и настойчиво указывал на них Гитлеру. Однако диктатор не посчитался с его предупреждениями.

Наступление началось в конце июня. Впереди, образуя острие клина, шли немецкие дивизии, а за ними следовали войска наших союзников. Наступление проводилось силами двух групп армий. Слева находилась группа армий «Б» под командованием фельдмаршала фон Бока (позже он был сменён фельдмаршалом фон Вейхсом), справа действовала группа армий «А», которой командовал фельдмаршал Лист. Ставка Гитлера передислоцировалась из Восточной Пруссии на Украину, в район Винницы. Начало кампании ознаменовалось целой серией побед. В июле были захвачены Краснодар и Ставрополь и взято много пленных. В конце августа на Эльбрусе, самой высокой точке Кавказских гор, был поднят немецкий флаг. В это же время наши передовые части вышли к Волге в районе Сталинграда.

Тогда нам казалось, что наша первая главная цель достигнута. Но, увы, это был мираж. Вскоре наше наступление здесь было приостановлено. Пришёл конец и нашим успехам на Кавказе, а в районе Сталинграда русские стали оказывать отчаянное сопротивление.

Первым признаком того, что наше наступление захлебнулось, было снятие фельдмаршала Листа с его поста. В течение некоторого времени на его место никто не назначался и группой армий «А» командовал заместитель Листа.

В конце сентября с поста начальника генерального штаба был снят генерал-полковник Гальдер. В это время я был начальником штаба группы армий [29]. Неожиданно и не сообщая о причине, меня вызвали в штаб верховного главнокомандующего. Как только я прибыл в ставку, Гитлер по своему обыкновению обратился ко мне с многочасовым монологом. Невозможно было перебить его речь, в которой он выражал свою глубокую неудовлетворённость ходом событий на Восточном фронте и провалом наступления. Как всегда, Гитлер не стал искать действительных причин постигших нас неудач. В данном случае причиной был ошибочный выбор целей наступления и недостаток сил и средств для достижения поставленных перед войсками задач. Всю вину Гитлер свалил на войска и их командиров — это было для него гораздо удобнее. Особенно резко он говорил о якобы полной некомпетентности фельдмаршала Листа и генерал-полковника Гальдера.

Неожиданно он закончил свою речь словами: «Итак, я решил назначить вас начальником генерального штаба».

Это был обычный метод Гитлера. Совершая ошибку, он сваливал свою вину на другого, снимал его с должности и на его место назначал нового человека. Он никогда не делал правильных выводов из своих неудач, иначе он мог бы, если не исправить ошибки, допущенные в прошлом, то по крайней мере уменьшить влияние их на события в будущем.

Приступив к обязанностям начальника генерального штаба, я сразу же почувствовал, что после провала нашего наступления на Востоке в штабе верховного главнокомандующего сложилась какая-то странная обстановка. Офицеру, прибывшему сюда с фронта, эта атмосфера, пропитанная недоверием и враждой, казалась не только странной, но и просто невероятной. Никто не доверял своим коллегам, а Гитлер подозревал в измене каждого.

Многие офицеры, считая, что они попали в немилость, приходили в уныние и совершенно теряли мужество. Лист и Гальдер были не единственными жертвами гитлеровского раздражения. Над Йодлем тоже нависла чёрная туча. Бешенство Гитлера вызывали армии Восточного фронта в целом и особенно командующие армиями и группами армий. Теперь фюрер вёл совершенно замкнутую жизнь, одиноко размышляя о своих подозрениях. Ни с кем из генералов он не здоровался за руку. На время обеда или ужина он предпочитал теперь уединяться. Когда ему надо было присутствовать на штабных совещаниях, он входил, — холодно кланялся и, сердито нахмурив брови, выслушивал краткие доклады своих советников. Затем опять холодно кивал головой и покидал зал.

Лист и Гальдер стали козлами отпущения за провал операции. Временная немилость к Йодлю имела, как я слышал, длинную и запутанную историю. Начальник штаба оперативного руководства вооружёнными силами Йодль был ближайшим военным советником Гитлера. Гитлер послал его на Кавказ в качестве своего личного представителя. Он должен был заставить командиров и войска возобновить наступательные действия хотя бы с целью преодоления Кавказских гор. Но Йодль вскоре после прибытия туда убедился, что войска совершенно выдохлись и о дальнейшем наступлении не может быть и речи.

Вернувшись в ставку, Йодль рассказал Гитлеру о сложившемся на Кавказе положении. Это не понравилось Гитлеру, и он закричал: «Вам было приказано заставить командиров и войска наступать, а не говорить мне, что это невозможно!» Гитлер открыто сравнил доклад Йодля о положении на Кавказе с известным докладом Хенча во время первой мировой войны. Представитель немецкого верховного командования полковник Хенч в 1914 г. обрисовал обстановку на Западном фронте в таком свете, что командование приняло решение об отступлении. На Хенча била свалена вся вина за поражение немецких войск на Марне. Йодль попал в немилость, и встал вопрос о снятии его с поста начальника штаба оперативного руководства вооружёнными силами. На его место предполагалось назначить командующего 6-й армией.

Итак, в атмосфере, которая существовала тогда в штабе верховного главнокомандующего, откровенное и объективное обсуждение обстановки было невозможно. Такое положение должно было пагубно сказаться на проведении военных операций и тяжким бременем лечь на плечи наших боевых войск.

Таковы были мои первые, далеко не успокоительные, впечатления на должности начальника генерального штаба.

Если в штабе верховного главнокомандующего атмосфера была беспокойной, но на Восточном фронте в целом сложилась благоприятная обстановка.

Наши две северные группы армий — Группа армий «Север» под командованием фельдмаршала фон Кюхлера и группа армий «Центр» фельдмаршала фон Клюге — не принимали непосредственного участия в летнем наступлении, и на их фронте пока было сравнительно тихо. Но прогнозы на будущее были не слишком безоблачными, главным образом из-за отсутствия сколько-нибудь значительных резервов в их тылу. На фронте этих двух групп армий имелся ряд потенциально опасных участков, особенно в районе Ладожского озера, северо-восточнее Ленинграда и Демянского мешка, где немецким войскам был оставлен лишь единственный узкий коридор.

Что касается двух других групп армий, участвовавших в летнем наступлении, то на них неотвратимо надвигалась катастрофа. Она должна была вот-вот разразиться в двух районах. Во-первых, на растянувшемся левом крыле группы армий «Б» фельдмаршала фон Вейхса северо-западнее Сталинграда, где находились только дивизии наших союзников. Во-вторых, в районе между Сталинградом и Кавказом, где образовался огромный разрыв между двумя немецкими группировками. Наши подвижные соединения быстро преодолели огромное степное пространство, но не смогли создать непрерывную линию фронта.

Наши армии Восточного фронта попали в критическое положение не по своей вине. Они воевали блестяще. Их боевые достижения будут выглядеть ещё внушительнее, если вы примите во внимание, что войска во многих случаях вели боевые действия без отдыха в течение 18 месяцев и что почти всегда им противостояли превосходящие силы русских. Армии понесли большие потери в боевой технике, а личный состав был крайне переутомлён.

Части не были доведены до штатной численности, оружия не хватало, а изредка присылаемые пополнения были явно недостаточны. В таких условиях нашим войскам предстояло выполнить задачу, которая даже в идеальных условиях показалась бы сверхчеловеческой.

Вот какой была обстановка на Восточном фронте в конце сентября 1942 г. Гитлер, конечно, знал обо всём этом, но игнорировал большие трудности, стоявшие перед нашими войсками. Он продолжал настаивать, чтобы обе наступающие группы армий продолжали продвижение вперёд, несмотря на полное истощение их сил. Он был полон решимости захватить оставшуюся часть Сталинграда, кавказские месторождения нефти и сам Кавказ. Но наступление повсеместно застопорилось. Гитлер полагал, что оно должно возобновиться путём проведения небольших наступательных действий. В Сталинграде он приказал провести серию атак с целью захвата города квартал за кварталом и даже здание за зданием. На Кавказе войскам тоже было приказано непрерывно атаковать противника. Гитлер настаивал, чтобы, несмотря ни на какие потери, наступление продолжалось хотя бы в миниатюре.

В течение первых нескольких недель моего пребывания на посту начальника генерального штаба я тщательно изучил обстановку на Восточном фронте, состояние наших войск, а также силы, которыми располагал противник. Затем я попросил у Гитлера разрешения представить ему детальный и сугубо конфиденциальный доклад. Он согласился.

Я начал свой доклад с точного и обстоятельного анализа условий, в которые попали немецкие войска на Восточном фронте, а затем перешёл к тщательной оценке положения нашего противника. Во втором случае я основывался на подробных данных разведывательного отдела генерального штаба, известного под названием «Иностранные армии на Востоке». В заключительной части своего доклада я коснулся выводов, которые мы должны были сделать как для немецких, так и для русских войск, и дальнейшего развития событий, которого следовало ожидать в течение ближайших недель и месяцев. Я закончил доклад пятью чёткими требованиями.

Первая часть моего доклада была изложена в форме, доступной для человека, не сведущего в военных вопросах. Я приводил многочисленные статистические данные, таблицы и карты. Например, была сделана таблица соотношения сил обеих сторон на один километр фронта. В ней указывались точные данные о количестве немецких солдат и солдат наших союзников, артиллерийских стволов, противотанковой артиллерии и т. д. на различных участках фронта. Здесь же приводились аналогичные цифровые данные о русских войсках. Таким образом, эта таблица доходчиво и внушительно убеждала в численном превосходстве противника. Статистические данные рассказывали о русских людских ресурсах, вооружении, боеприпасах, месячной продукции танковых и оружейных заводов и свидетельствовали о все возрастающем потоке предметов снабжения, поступающих в Россию из США.

Все эти данные необходимы для того, кто хочет составить объективное представление о своих собственных силах и силах противника и кто стремится предугадать вероятный ход событий в ближайшем будущем. Как начальник генерального штаба, я добился того, что эти положения всеми были приняты безоговорочно. А на самого Гитлера, можно без преувеличения сказать, мой доклад произвёл потрясающее впечатление. Он ни разу меня не прервал, что он обычно делал, когда докладываемые факты ему не нравились или, как он часто говорил, носили «пораженческий характер». Как правило, в таких случаях он прекращал самый обстоятельный доклад, приказывая говорящему остановиться. Гитлер был неравнодушен к статистическим данным, и масса цифр, которые я привёл для подкрепления выдвинутых мною положений, вероятно, воздействовала на него так же сильно, как и мои убедительные диаграммы. Впрочем, он, может быть, просто не хотел расстраивать «нового человека» в самом начале нашей совместной работы.

Я был удовлетворён тем, что сказал Гитлеру голую правду сразу же после вступления на пост начальника генерального штаба. Пока всё шло хорошо. Но вот я подошёл к самой трудной части доклада — к пяти выводам или требованиям, если их так можно назвать, которые вытекали из моего доклада и которые я сформулировал следующим образом.

1. В связи с летним наступлением территория, захваченная на Востоке, больше не соответствует размерам оккупирующей её армии. Другими словами, слишком мало солдат находится на таком огромном пространстве. Если эти два фактора не будут приведены в соответствие, катастрофа неизбежна.

2. Самым опасным участком Восточного фронта, несомненно, является левое крыло группы армий «Б», занимающее участок фронта от Сталинграда до стыка с левым соседом — группой армий «Центр». Количество войск здесь незначительно. Кроме того, этот участок фронта удерживается самыми слабыми и самыми ненадёжными солдатами: румынами, итальянцами и венграми. Итак, здесь создалась серьёзная опасность, которую необходимо ликвидировать.

3. Приток людского состава, боевой техники, оружия и боеприпасов на Восточный фронт явно недостаточен и не может возместить потери наших войск. Это должно привести к гибельным последствиям.

4. В 1942 г. боеспособность русских войск стала гораздо выше, а боевая подготовка их командиров лучше, чем в 1941 г. Этот факт следует принимать в расчёт. Мы должны проявлять значительно большую осторожность.

5. В этом пункте я коснулся необходимости улучшения работы тыла, повышения пропускной способности железных дорог и других, главным образом технических, проблем.

К моему удивлению, Гитлер слушал эти выводы и требования очень внимательно. Казалось, они даже произвели на него известное впечатление. Когда я кончил, он улыбнулся и сказал: «Вы отчаянный пессимист. Здесь, на Восточном фронте, мы пережили куда худшие времена и то остались живы. Справимся и с новыми трудностями».

Что касается моих окончательных выводов, то он постарался умалить их значение. Он сказал: «Конечно, на некоторых участках фронта русские имеют численное превосходство. Но ведь наши солдаты превосходят по своему качеству солдат противника. И оружие у нас лучше. К тому же вскоре у нас будет новое оружие, ещё лучше прежнего».

Вот как реагировал Гитлер на мой доклад. Вопросы, поднятые в моём докладе, он считал решёнными. Как начальник генерального штаба, я надеялся, что хотя бы часть сказанного мною останется в голове верховного главнокомандующего, что он будет думать о моих замечаниях и мой доклад в конце концов принесёт хоть какую-то пользу. Я уже знал, что убедить в чём-либо Гитлера можно, только снова и снова напоминая ему об этом. Так я и делал в течение нескольких недель, повторяя мои пять требований. Что же было сделано нами за те несколько недель, которые остались до большого русского контрнаступления?

Мои пять требований произвели на Гитлера гораздо большее впечатление, чем я ожидал. Прежде всего он отдавал себе полный отчёт об опасности на огромном участке Восточного фронта между Сталинградом и группой армий «Центр». Следовательно, его советники могли внушить ему ту или иную мысль, если они часто повторяли её, твёрдо придерживаясь своей точки зрения. Ведь заставил же я Гитлера осознать опасность положения, создавшегося на левом фланге группы армий «Б». Теперь, когда он знал об этой опасности, следовало избрать один из трёх возможных путей, чтобы избежать её.

Первый путь — кардинальный и наиболее эффективный — отвести войска Сталинградского фронта на запад, таким образом укоротить опасный левый фланг и высвободить большое количество дивизий, которые можно затем использовать в другом месте. В этом случае мы имели бы сильный новый фронт и одновременно создали бы в своём тылу необходимый нам подвижный резерв. Достоинства данного решения, которое было, несомненно, самым лучшим, должны быть очевидны каждому. Но это привело бы к оставлению Сталинграда — основной цели нашего летнего наступления, то есть явилось бы запоздалым исправлением первоначальных ошибок, допущенных верховным командованием при планировании данного наступления.

Этот путь оказался совершенно неприемлемым для Гитлера. Он выходил из себя, когда на подобное решение проблемы только намекали в его присутствии. Несмотря ни на какие обстоятельства, Гитлер всегда принципиально отказывался соглашаться на оставление какой бы то ни было территории. На этом принципе, если его так можно назвать, Гитлер особенно упорно настаивал в своей знаменитой речи о Сталинграде, с которой он обратился к немецкому народу в октябре 1942 г. Он сказал: «Немецкий солдат остаётся там, куда ступит его нога». И далее: «Вы можете быть спокойны — никто не заставит нас уйти из Сталинграда». Эти утверждения укрепили его упрямство, и удержать Сталинград стало теперь для Гитлера вопросом его личного престижа. Ничто не могло заставить его передумать.

Второй путь являлся в сущности вариантом первого. Предполагалось, что в течение некоторого времени мы будем удерживать свои позиции в Сталинграде. Проведя необходимые мероприятия, мы оставим город перед самым контрнаступлением русских войск. Это было компромиссное решение. Оно имело все недостатки, свойственные компромиссам, и всё-таки это было решение, хотя оно и содержало в себе одно большое «но», не поддающееся учёту. Позволит ли нам русский климат осуществить такой отход, когда наступит критический момент? Поэтому второй путь казался опасным. Впрочем, Гитлер не принял его, хотя казалось, что это решение ему понравилось по той простой причине, что оно давало возможность отложить рассмотрение вопроса. Он никогда не принимал неприятного решения сразу, если мог вернуться к нему позже. Свойственную ему нерешительность Гитлер прикрывал тем, что он якобы «даёт обстановке возможность созреть».

Третий путь состоял в замене ненадёжных армий наших союзников, удерживавших опасный участок фронта, хорошо оснащёнными немецкими дивизиями, поддержанными мощными резервами. Для проведения этого решения в жизнь немецкое верховное командование не располагало ни достаточными резервами войск, ни боевой техникой. Чтобы заменить венгров, румын и пр. немцами, необходимо было снять немцев с других участков Восточного фронта. Переброска их вдоль фронта была бы очень трудна, а если учесть плохую систему коммуникаций в России, то проведение этого мероприятия было бы сопряжено с невероятными осложнениями. Вполне вероятно, что русские, контрнаступления которых мы теперь ожидали, нанесли бы удар по нашему левому флангу как раз во время смены войск. Итак, это решение тоже не было принято.

Таким образом, ни один из трёх путей выбран не был: первые два — из-за упрямства Гитлера, третий — как неосуществимый в тех обстоятельствах. Вместо этого решено было провести отдельные незначительные мероприятия, которые, по признанию генерального штаба, не могли кардинальным образом повлиять на сложившуюся обстановку. Многие сомневались, что проведение этих мероприятий принесёт какую-либо пользу. Но мы должны были сделать всё возможное, чтобы облегчить проведение в жизнь решения э 2, когда начнётся наступление русских. Если бы опасность, о которой мы говорим, не была сначала чисто предположительной, Гитлер, по всей вероятности, одобрил бы это решение.

Некоторые из проводимых нами мероприятий заключались в следующем.

На опасном левом фланге был создан небольшой резерв. В него входил один танковый корпус в составе двух дивизий — одной немецкой и одной румынской. Во всех отношениях этот корпус был очень слаб.

В промежутках между дивизиями наших союзников были расположены небольшие немецкие части, такие, как противотанковые дивизионы, взятые из резерва ОКБ. Предполагалось, что этими частями будут усилены войска, расположенные на опасных участках фронта. Посредством подобной «тактики усиления» командование надеялось укрепить дивизии наших союзников, воодушевить их и оказать им помощь в отражении наступления противника. В случае если соединения наших союзников будут смяты, части усиления удержат свои позиции и ограничат прорыв противника. Тогда создадутся благоприятные условия для нашего контрудара. Это был хорошо продуманный план, но и он имел очевидные изъяны. Если войска союзников, находящиеся между нашими частями усиления, будут разгромлены слишком быстро и если мы своевременно не будем располагать достаточными силами для нанесения контрудара, части усиления окажутся в безнадёжном положении и в конце концов будут списаны со счёта. Следовательно, и «тактика усиления» была весьма сомнительным выходом из положения.

К штабам крупных соединений наших союзников была прикомандирована группа связи, состоявшая из офицеров генерального штаба и подразделений связи. Штабы наших союзников не имели такого опыта и дисциплины, как немецкие. Кроме того, их структура командования и система связи были громоздки и медлительны. Мы надеялись, что созданные нами группы связи компенсируют эти недостатки.

В широких масштабах мы практиковали радиообман с целью скрыть от противника тот факт, что на левом фланге не было немецких войск, и создать у него неправильное представление о наших силах на этом участке фронта.

Выше были перечислены лишь некоторые из намеченных нами мероприятий. Проведение их в жизнь потребовало большой и весьма сложной штабной работы, исключительно внимательного отношения к деталям и хорошей организации дела. Специалисты прекрасно понимали, что одних этих мероприятий совершенно недостаточно. Но по указанным мною причинам мы старались обеспечить наибольшую их эффективность. В самом проведении этих мероприятий таилась, однако, опасность: если Гитлер убедится, что подготовка проведена, он забудет об осторожности. Поэтому приходилось снова и снова заострять внимание Гитлера на серьёзности создавшейся у Сталинграда обстановки, напоминая ему о тех пяти требованиях, которые я перечислил выше, и о возможности только двух правильных решений. Делать это, несмотря на гнев Гитлера, было моим служебным долгом.

Что касается пунктов 1, 3, 4 и 5, которыми я закончил свой доклад и к которым неоднократно возвращался, то в конце концов Гитлер принял их и начал действовать в соответствии с ними. К несчастью, он вообще был склонен к компромиссным решениям, которые зачастую осуществлялись слишком поздно.

Одно из проведённых нами мероприятий заключалось в создании в целях прикрытия левого фланга постоянной системы разведки, располагающей необходимыми средствами связи. Это потребовало организации тесного взаимодействия между соответствующими отделами генеральных штабов сухопутных и военно-воздушных сил и разведывательных частей со штабом группы армий «Б». Командующий группой армий и его начальник штаба разделяли нашу точку зрения. Это было видно из их донесений Гитлеру об обстановке и намерениях противника. Комплексные разведывательные мероприятия вскоре подтвердили наши опасения. Противник медленно, но настойчиво увеличивал свои силы перед нашим левым флангом. Теперь это уже не вызывало сомнений. Более того, показания пленных начали раскрывать наличие на этом участке фронта весьма боеспособных русских дивизий. Из этого можно было сделать только один вывод — наступление русских неизбежно.

Теперь стало очевидно, что ход мыслей русского верховного командования был тот же, что и немецкого генерального штаба. Русские решили начать своё зимнее наступление, нанеся удар по левому флангу группы армий «Б». В случае успеха эта операция принесла бы им большие выгоды. Наши обманные мероприятия не ввели русских в заблуждений. Они хорошо знали, что этот участок фронта удерживается войсками наших союзников, которые, по их расчётам, были менее стойки в обороне.

Мы все ещё не знали, на каком участке растянутого левого фланга русские нанесут удар — на румынском, находившемся близ Сталинграда, на более западном итальянском или, наконец, на венгерском, который протянулся ещё дальше на запад. С чисто тактической точки зрения наиболее результативным был бы удар по самой западной оконечности фланга. Но это было бы исключительно смелое решение, а русское верховное командование, по-видимому, не хотело рисковать. Казалось, оно предпочитало придерживаться более осторожного плана. В течение первой половины ноября (в это время ставка Гитлера и главное командование сухопутных сил передислоцировались из Винницы в Восточную Пруссию) картина будущего русского наступления становилась все яснее. Русские собирались нанести удар северо-западнее Сталинграда, вероятно, на участке, занимаемом румынскими войсками. Но на какой день намечено русскими начало наступления, мы ещё не знали.

Упорно отказываясь принять какое-либо из основных решений, Гитлер, однако, разрешил провести мероприятия, направленные на усиление войск, занимавших участок фронта, над которым нависла русская угроза. Но даже теперь он не терял надежды захватить Сталинград. Он гневно отдавал приказы продолжать бои в городе за каждый дом, за каждый квартал, и 6-я армия несла напрасные потери. Последние резервы ОКВ — первоклассные штурмовые сапёрные батальоны — были переброшены в Сталинград, где они должны были захватить застроенный район, прибегнув к «новой штурмовой тактике». Эти батальоны были уничтожены. А тем временем северо-западнее Сталинграда все явственнее надвигалась угроза.

В начале ноября Гитлер выступил с политической речью, в которой заявил: «Я хотел выйти к Волге в определённом месте, возле определённого города. Случилось так, что этот город носит имя самого Сталина… Я хотел взять этот город. Не делая преувеличенных заявлений, я могу теперь сказать вам, что мы его захватили. Только небольшая его часть пока ещё не в наших руках. Нас могут спросить: „Почему армия не продвигается вперёд ещё быстрее?“ Но я не хочу второго Вердена, я предпочитаю достигнуть своей цели путём ограниченных штурмов. Время в данном случае не имеет никакого значения».

Это была странная речь. Гитлер говорил и как верховный главнокомандующий, и как партийный агитатор. Нельзя было не опасаться, что Гитлер, заявив однажды о своих намерениях на всю Германию и на весь мир, откажется когда-либо изменить их, так как выполнение этих намерений станет для него вопросом личного престижа.

А когда речь идёт о престиже, диктаторы, как известно, всегда проявляют повышенную чувствительность. Более того, Гитлер был политиком, а не солдатом. Объявляя о своих намерениях, он думал дать ясные цели своим командирам и войскам и таким образом укрепить их решимость. Гитлер считал, что его речи повышают стойкость солдат. Он не знал, как будут звучать его слова в ушах высших командиров, младших офицеров и солдат, ожесточённо сражавшихся и умиравших в Сталинграде. Он не знал, какое впечатление могут произвести его слова на генеральный штаб сухопутных сил и его начальника. Кстати, мне никто не сообщил об этой речи до того, как она была произнесена, — впервые я услышал её по радио.

В течение первых недель ноября я снова и снова представлял свои основные требования Гитлеру. Благодаря данным нашей разведки картина становилась яснее с каждым днём. Мы работали в тесном взаимодействии с военно-воздушными силами, подвергая районы сосредоточения русских войск ударам с воздуха. Большего мы не могли сделать. Оставалась единственная надежда. Несмотря на все, ещё можно было в самый последний момент убедить Гитлера принять основное решение. Я беспрестанно приводил ему все новые и новые доказательства.

Весь генеральный штаб — от старшего начальника до рядового сотрудника — разделял мои мрачные предчувствия и с тревогой ожидал неизбежного, как мы все понимали, русского наступления. Если оно будет успешным, оно поставит всю сталинградскую армию в отчаянное положение. Ужасно предвидеть надвигающуюся катастрофу и в то же время не иметь возможности предотвратить её. Тяжело видеть, что единственное в тех условиях средство излечения отвергается единственным человеком, который может принимать решения, — Гитлером.

Командующий группой армий «Б» и его начальник штаба дали такую же оценку обстановки, как я. Они тоже считали, что избежать надвигающейся катастрофы можно, только приняв кардинальное решение. Они, чувствовали себя несчастными, так как были не в состоянии влиять на ход событий. Они могли только заострить внимание Гитлера на действительном положении дел, представляя свои донесения с оценкой обстановки, сосредотачивая внимание на самом опасном участке фронта, они старались не пропустить критического момента.

Конечно, мы пытались наносить удары по движущимся колоннам и районам сосредоточения русских войск авиацией и дальнобойной артиллерией. Но самое большее, что могли дать такие действия, это отсрочить день наступления. Предотвратить наступление можно только тогда, когда обороняющийся имеет абсолютное превосходство в воздухе и способен беспрерывно наносить мощные удары по железным и шоссейным дорогам, а также по районам сосредоточения противника. Мы не обладали военно-воздушными силами необходимых для этого размеров.

Такова была обстановка, когда на нас со всей яростью обрушилась суровая русская зима. Теперь мы знали, что наступления русских придётся ждать недолго.

Русское наступление началось

Ранним утром 19 ноября 1942 г. главное командование сухопутных сил, находившееся теперь в Восточной Пруссии, получило следующую телеграмму: «Началась мощная артиллерийская бомбардировка всего румынского фронта северо-западнее Сталинграда». Наша группа связи проследила за тем, чтобы эта телеграмма пришла к нам через штаб группы армий «Б» без задержки. Итак, наступление началось, и мы были уверены, что оно будет развиваться так, как мы не раз говорили об этом Гитлеру. Теперь нам предстояло убедиться, правильно ли мы подсчитали силы русских.

Группе армий «Б» был послан ответ: «Танковый корпус „X“ должен быть подготовлен для немедленного ввода в бой [30]. Гитлер дал согласие на вывод его из резерва».

Этот единственный резервный корпус мог быть введён в бой только по личному приказанию Гитлера. Как только я услышал о русской артиллерийской подготовке и понял, что обстановка будет развиваться, как и предполагалось, я обратился к Гитлеру с просьбой о выводе корпуса из резерва. Если же события не примут опасного оборота, такая предосторожность не повредит.

В это время Гитлера в Восточной Пруссии не было — он находился в своём поезде на пути в Мюнхен или Берхтесгаден. Его сопровождал личный штаб, в который входили фельдмаршал Кейтель и генерал Йодль. По телефону я сообщил фюреру об этой новости и с большим трудом убедил его вывести танковый корпус «X» из резерва верховного главнокомандующего и передать его в распоряжение группы армий «Б». Даже тогда он хотел отложить принятие решения по этому вопросу и дождаться дальнейших сообщений с фронта. Как обычно, с немалым трудом мне удалось убедить его, что потом будет слишком поздно. Добившись согласия Гитлера на вывод танкового корпуса из резерва, я почувствовал себя прямо-таки победителем. Командование группы армий «Б» было от этого в восторге.

Артиллерийская бомбардировка румынских позиций становилась всё более интенсивной. И вот под прикрытием сильной снежной метели, в двадцатиградусный мороз Красная Армия перешла в наступление. На румын шли массы танков с пехотой, находившейся на танках или двигавшейся позади них. Повсюду русские имели огромное численное превосходство. Румынский фронт представлял собой печальную картину полного хаоса и беспорядка.

Штаб группы армий «Б» теперь получал поток часто совершенно противоречивых сведений, которые тут же препровождались в генеральный штаб. Одни донесения рисовали общую картину панического бегства румынских войск и появления русских танков глубоко в нашем тылу. В других же говорилось о героическом сопротивлении румын и уничтожении множества советских танков. Наконец, обстановка прояснилась. Русские прорвали румынский фронт в двух местах. Между участками этих прорывов, а также на левом фланге румынские войска и немецкие части усиления продолжали вести упорные бои с превосходящими силами противника. Как только командование группы армий «Б» осознало, что произошло, оно приказало танковому корпусу «X» контратаковать те русские части, которые достигли наибольших успехов.

Я непрерывно информировал Гитлера по телефону об изменении обстановки на фронте. Снова и снова я указывал ему на то, что наступило время провести в жизнь основное решение, то есть отступить из Сталинграда, или хотя бы подготовиться к его выполнению в ближайшем будущем. Это только раздражало Гитлера. Как обычно, он цеплялся за каждую соломинку. Он хотел увидеть, какой эффект произведёт ввод в бой танкового корпуса. Когда я сказал ему, что этот корпус может только замедлить темп русского продвижения, но ни в коем случае не задержать наступления русских, он воспринял это как пессимистическое заявление.

Тем временем обстановка продолжала ухудшаться. Русские расширили участки своих прорывов, а их танки продвинулись глубоко в наш тыл. Танковый корпус «X», который готовился к контратаке, сам был атакован передовыми танковыми частями русских. Кроме того, ему мешали действовать толпы бегущих румын и ужасная погода. На успех контратаки теперь почти не было надежды, особенно потому, что те части и соединения, которые все ещё удерживали фронт, оказались в критическом положении. Обстановка становилась опасной.

С точки зрения группы армий «Б» и главного командования сухопутных сил обстановка должна была ухудшиться. Мы знали, что танковый корпус «X» не сможет стабилизировать положение и будет вовлечён в общий беспорядок. Если он будет разгромлен, мы потеряем своё единственное резервное соединение. В штабе главнокомандующего сухопутными силами атмосфера становилась мрачной.

Я делал все, чтобы объяснить это Гитлеру. Однажды я опять предложил ему отвести 6-ю армию на запад, так как это единственно возможный путь избежать крупной катастрофы. Эта армия должна была повернуться фронтом на запад, обеспечив свой тыл арьергардами, и атаковать русские части, которые прорвали фронт румынских войск. Затем нужно было создать новый крепкий фронт. Такие действия не только ликвидировали бы угрозу 6-й армии, но и поставили бы в трудное положение прорвавшиеся русские войска. По крайней мере в данном случае мы могли ожидать хотя бы местных успехов.

Если это не будет сделано, поражение станет неизбежным. 6-я армия будет отрезана и окружена, а в линии фронта, удерживаемой группой армий «Б», образуется большой разрыв. Свежих сил для восстановления контакта с 6-й армией и закрытия этого разрыва не было. Каждый день задержки затруднял возможность восстановить положение на фронте и избежать катастрофы.

Гитлер отверг это смелое решение. Несмотря на все мои требования и предупреждения, он оставался непреклонным. Вместе со своими военными советниками Гитлер решил вернуться из Баварии в Восточную Пруссию.

Ещё до прибытия поезда в Растенбург мне позвонил генерал Йодль. Я этого не ожидал. Раньше мне как-то не приходилось с ним встречаться. Его штаб ведал Южным и Западным фронтами. Восточным фронтом занимались главнокомандующий сухопутными силами и начальник генерального штаба сухопутных сил.

В моём присутствии Йодль воздерживался давать Гитлеру советы по вопросам, касавшимся Восточного фронта, и ограничивал свою деятельность управлением двумя другими театрами военных действий, осуществлением общего руководства по ведению войны и вопросами военной политики.

Теперь, однако, стало очевидно, что в поезде в отсутствие начальника генерального штаба сухопутных сил он и фельдмаршал Кейтель сочли удобным давать Гитлеру советы и относительно Восточного фронта. Возможно, он сам обратился к ним за советом. Во всяком случае, они дали ему совет, и что это был за совет, вскоре стало ясно.

Генерал Йодль сказал по телефону, что главному командованию сухопутных сил следовало бы рассмотреть возможность изъятия одной танковой дивизии из состава группы армий «А», действовавшей на Кавказе, и переброски её в распоряжение группы армий «Б» для использования в качестве подвижного резерва. Такое решение было принято в поезде Гитлера. Переброска этой танковой дивизии в угрожающий район боевых действий должна была занять много времени, и трудно было сказать, как сложится обстановка, когда эта дивизия прибудет туда.

Я был крайне удивлён и сказал Йодлю, что хочу говорить лично с Гитлером. Опять я стал упрашивать Гитлера отдать приказ об отходе 6-й армии. Тон ответа был холодным и непреклонным: «Мы нашли другой выход из создавшегося положения. Йодль сообщил вам о нём. Обо всём остальном мы поговорим завтра». И это было всё. Позже меня официально информировали, что Гитлер желает видеть меня в полдень на следующий день, чтобы обсудить со мной обстановку. Я ответил, что это будет слишком поздно. Тогда мне было сказано, что видеть Гитлера раньше невозможно, так как ему необходимо отдохнуть после продолжительного путешествия. Следует заметить, что этот разговор происходил в то время, когда весь фронт пылал в огне и каждый час гибли сотни храбрых солдат.

Я игнорировал это предупреждение и в полночь, когда должен был прибыть поезд Гитлера, приехал в штаб верховного главнокомандующего. Я настоял, чтобы Гитлер принял меня немедленно, так как задержка даже на несколько часов могла катастрофически отразиться на ходе боевых действий. Гитлер и его окружение были взбешены тем, что я появился там в полночь, не дожидаясь полудня следующего дня. Наконец, меня всё же впустили к нему. Эта встреча настолько важна для хода боевых действий в районе Сталинграда и так характерна для методов Гитлера, что я опишу её как можно подробнее.

Гитлер вышел мне навстречу, протянув руку, с сияющей улыбкой, которая должна была изображать уверенность и надежду. Он пожал мне руку и сказал: «Благодарю вас. Вы сделали всё, что могли. Если бы я был здесь, я не смог бы сделать большего». Затем, так как выражение моего лица оставалось печальным, он продолжал с некоторым пафосом в голосе: «Не расстраивайтесь. В несчастье мы должны показать твёрдость характера. Нужно помнить Фридриха Великого».

Несомненно, он хотел ободрить меня и надеялся, что, если он сможет вселить в меня эту «твёрдость характера», я отброшу свои «пораженческие» аргументы и перестану настаивать на отступлении 6-й армии. Вероятно, он также хотел, чтобы я восхитился твёрдостью его духа перед лицом такого несчастья. Мне кажется, Гитлер не мог понять, что во время величайшей опасности актёрская игра не только бесполезна, но, пожалуй, может иметь даже пагубный эффект.

Наш разговор начался с моего доклада об обстановке северо-западнее Сталинграда. Я сообщил Гитлеру о последних донесениях с фронта и о моих предположениях относительно развития событий в ближайшем будущем.

Я представил ему доклады, полученные мною от командующего группой армий «Б» фельдмаршала фон Вейхса и его начальника штаба генерала фон Зоденштерна, которые разделяли моё мнение. Свой доклад я закончил заявлением, что, если ход событий не изменится, 6-я армия неизбежно будет окружена. Это нужно предотвратить любой ценой, так как, если 6-я армия будет окружена, мы не сможем ни деблокировать, ни снабжать её.

Здесь Гитлер прервал меня. Вне себя от ярости он сослался на решение, выработанное им совместно с Йодлем. Оно заключалось всего лишь в переброске одной танковой дивизии с Кавказа. Я ожидал этого и заранее приготовился дать подробный обзор транспортных возможностей и назвать приблизительную дату прибытия дивизии в район Сталинграда, а также самый ранний срок ввода её в бой. Этого можно было ожидать не раньше чем через две недели. Трудно сказать, какая обстановка сложится к тому времени, известно только одно: она катастрофически ухудшится, если мы будем бездействовать в течение двух недель. К тому времени одна дивизия, кстати, даже не полного состава оказалась бы совершенно бесполезной и неспособной оказать влияние на ход боевых действий. Более того, эта дивизия едва ли смогла бы вступить в бой как цельное соединение. Вероятно, отдельные её части и подразделения пришлось бы вводить в бой по мере выгрузки их с железнодорожных платформ. Мне показалось, что эти заявления, а особенно предположение о дате прибытия дивизии произвели на Гитлера некоторое впечатление.

Но он не хотел отказаться от своего плана. Немного подумав, он сказал: «В таком случае мы перебросим с Кавказа две дивизии». Я ответил, что и это не дало бы хороших результатов. Опасность существовала сейчас, и ввод в бой двух дивизий именно теперь ещё мог бы благоприятно сказаться на ходе боевых действий. Но перебросить их своевременно с Кавказа не представлялось возможным. Железные дороги не позволили бы перебросить вторую дивизию раньше, чем они освободятся после выгрузки первой дивизии. К тому времени и две дивизии не смогут восстановить положение, и 6-я армия определённо попадёт в окружение.

Гитлер опять вышел из себя и стал прерывать меня, но я продолжал: «Поэтому и есть только одно возможное решение. Вы должны немедленно приказать сталинградской армии повернуть фронт и атаковать в западном направлении. Этот манёвр спасёт 6-ю армию от окружения, нанесёт большие потери прорвавшимся русским войскам и даст нам возможность использовать 6-ю армию для создания нового фронта далее на запад».

Теперь Гитлер совершенно потерял самообладание. Ударив кулаком по столу, он закричал: «Я не оставлю Волгу, я не уйду с Волги!»

На этом закончилось наше совещание, от которого я, генеральный штаб, группа армий «Б» и 6-я армия так много ожидали. Я ничего не достиг. Но прошлый опыт показал, что, как начальник генерального штаба, я не должен терять надежду, а, наоборот, продолжать настаивать на своём, так как, может быть, ещё удалось бы убедить Гитлера изменить решение. Впрочем, верно и то, что, если бы он в конце концов и согласился со мной, его положительный ответ мог бы оказаться слишком запоздалым. Время истекало, а обстановка ухудшалась с каждым часом. Таковы были обстоятельства, когда я утром вошёл в свой кабинет. Там меня ждали дурные вести с фронта.

В течение последних нескольких часов обстановка на фронте ухудшилась, и притом значительно быстрее, чем мы ожидали.

Беспокойство в моём штабе, а также в штабах группы армий «Б» и 6-й армии возрастало по мере того, как все явственнее определялись масштабы надвигавшейся на нас катастрофы. В то же время никто в этих штабах не был в состоянии изменить ход событий. Только Гитлер мог это сделать, но он яростно отвергал все благоразумные предложения. А я ещё надеялся, что хотя бы теперь удастся заставить его изменить мнение и прислушаться к словам начальника генерального штаба и высших командиров на поле боя, а не к увещеваниям льстивых советников, которые говорили ему только то, что он хотел слышать. Во имя спасения отчаянно сражавшихся солдат у меня не оставалось иного выбора, как снова и снова пытаться воззвать к его благоразумию.

20 ноября русские войска перешли во второе наступление, на этот раз южнее Сталинграда. Здесь они также нанесли удар по румынским войскам, умышленно выбрав занимаемый ими фронт. Таким образом, для сталинградской армии создалась угроза окружения с обоих флангов. Осталось всего несколько часов до того момента, когда клещи противника сомкнутся в тылу нашей армии. Ни командующий группой армий «Б», ни командующий 6-й армией не были в состоянии предотвратить окружение своих войск. Они могли только приказать, чтобы в кратчайший срок из подразделений тылового обслуживания были созданы и подготовлены для ввода в бой новые части. Но такие войска вряд ли могли оказать отборным русским ударным дивизиям более сильное сопротивление, чем боевые части, которые уже были разгромлены русскими. Небольшие, слабые, созданные на скорую руку части, к тому же плохо вооружённые и недостаточно подготовленные, оказались лицом к лицу с лучшими частями Красной Армии, щедро оснащёнными танками и артиллерией. Несмотря на всю свою храбрость, эти тыловые войска были не в состоянии задержать продвижение русских. Они смогли только замедлить темп русского наступления, но предотвратить окружения 6-й армии им не удалось.

Больших результатов вряд ли можно было ожидать и от контратаки танкового корпуса «X». Гитлер и его окружение возлагали, вероятно, немалые надежды на это соединение, которое на карте выглядело довольно внушительно и имело более 100 танков. Однако внешние данные были обманчивыми. Они не должны были ввести в заблуждение Гитлера, так как он хорошо знал об истинном состоянии этого корпуса. Однако он опять отказался смотреть правде в лицо, ссылаясь, как всегда, на то, что донесения с фронта носят якобы «пораженческий» характер. Корпус состоял из двух дивизий — 1-й румынской и 22-й немецкой. Румынская дивизия, ещё ни разу не вступавшая в бой, целиком была оснащена трофейными танками. 22-я танковая дивизия имела неполный состав: многие её машины вышли из строя во время марша к фронту. Корпусу предстояло действовать в ужасную погоду — дороги обледенели, непрерывно шёл снег. Дни стали такими короткими, что видимость сократилась до нескольких часов в сутки. И в этих условиях ждали, что танковый корпус «X» остановит лавину русских танков, двигавшихся через огромную, все расширявшуюся брешь в нашей линии фронта. Те, кто хорошо знал реальную обстановку, понимали, что танковый корпус «X» обречён ещё до вступления в бой.

Как мы и ожидали, контратаку корпуса задержала плохая погода. Наконец, он был введён в бой и вначале добился некоторых успехов: в нескольких пунктах русские были остановлены и понесли большие потери, особенно в танках. Но это, разумеется, не привело к кардинальному изменению обстановки, на которое так надеялся Гитлер. Двум слабым дивизиям не под силу была такая серьёзная задача. Для её выполнения требовалось много сильных дивизий, укомплектованных закалённым в боях личным составом и оснащённых первоклассной боевой техникой.

Когда Гитлер узнал о провале контратаки танкового корпуса «X», его ярость не имела границ. Повернувшись к фельдмаршалу Кейтелю, который ведал вопросами, связанными с поддержанием воинской дисциплины в вооружённых силах, он закричал: «Сейчас же пошлите за командиром корпуса, сорвите с него погоны и бросьте в тюрьму! Это он во всём виноват!»

Такова была атмосфера на совещаниях у Гитлера. Зная его характер, я не удивился, когда он наотрез отказался выслушать очередную мою просьбу об отводе 6-й армии. Он с недоверием и пренебрежением относился к донесениям из группы армий «Б» и 6-й армии, командующие которых, сознавая свою ответственность, пытались обратить его внимание на серьёзность сложившейся у Сталинграда обстановки. В этих донесениях они высказывали предположения о возможном ходе событий в зоне боевых действий и требовали отвода 6-й армии. Гнев Гитлера усиливал его упрямство.

Через несколько часов, полагая, что Гитлер уже пришёл в себя, я попросил у него личной аудиенции. На этот раз я хотел добиться от него положительного решения двух вопросов. Во-первых, я надеялся, что если я представлю Гитлеру фактические данные о реальной обстановке и выводы, сделанные на основании изучения этой обстановки, и если при этом меня не будут прерывать шептуны из его личного окружения, то мне удастся убедить его отвести 6-ю армию, Во-вторых, я хотел доказать ему, что обвинения, выдвинутые против командира танкового корпуса «X», не оправданы и должны быть отвергнуты [31].

Гитлер спокойно принял и внимательно выслушал меня. Я рассчитывал, что мой доклад увенчается успехом. Когда я обрисовал обстановку и возможный ход будущих событий, Гитлер, который на этот раз не прерывал меня, обещал, что он снова рассмотрит своё решение со всей тщательностью и хладнокровием. Затем я вернулся к вопросу о командире корпуса. Я сказал: «Хотя военные трибуналы не входят в компетенцию начальника генерального штаба, я хотел бы кое-что сказать о командире танкового корпуса „X“. Жёсткое выражение появилось на лице Гитлера, но я продолжал: „Я вмешиваюсь в это потому, что считаю данный вопрос оперативным, поскольку он связан с ведением операций на Восточном фронте. Как начальник генерального штаба, я считаю, что генерал, который допустил ошибки, имевшие губительные последствия, должен быть привлечён к ответственности. Но прежде чем судить его, нужно доказать, что он действительно виновен. А с этим генералом дело обстоит совсем не так: обвинения против него целиком основаны на предположениях“. Я предложил передать дело в военный трибунал, который занялся бы проверкой фактов. Я предложил Гитлеру членами этого трибунала назначить генералов, которым он полностью доверял. Гитлер подумал и затем сказал: „Хорошо, я это сделаю“.

К сожалению, мои успехи оказались эфемерными. Когда я снова встретился с Гитлером, он сказал мне: «Я тщательно рассмотрел обстановку у Сталинграда, и моё решение остаётся неизменным. Отход 6-й армии исключён». Трудно сказать, самостоятельно ли пришёл Гитлер к этому решению или под давлением фельдмаршала Кейтеля и генерала Йодля. Но факт остаётся фактом: он не посчитался с мнением начальника генерального штаба сухопутных сил.

Что касается командира корпуса, то Гитлер нарушил данное мне слово после своего продолжительного разговора с Кейтелем. Он подтвердил первоначальное решение, необдуманно принятое в пылу гнева. В присутствии Гитлера теперь не разрешалось даже упоминать фамилию этого генерала. Несколько месяцев командир корпуса провёл в тюрьме, а затем был разжалован в рядовые. Трибунал не заседал, так как на нём раскрылось бы, кто виноват в провале контратаки танкового корпуса. В начале декабря до сведения всех высших генералов был доведён приказ Гитлера, в котором перечислялись проступки, якобы совершенные командиром корпуса.

На фронте обстановка с каждым часом ухудшалась. К исходу третьего дня этого грандиозного зимнего сражения стало неизбежным соединение двух группировок русских войск, наступавших навстречу друг другу, а следовательно, и окружение 6-й армии. Штаб 6-й армии находился как раз там, где должны были сомкнуться русские клещи. Командующий армией попросил у Гитлера разрешения передвинуть штаб на запад, но эта просьба так и осталась без ответа.

Главное командование сухопутных сил ежедневно составляло коммюнике, в которое Гитлер обычно вносил свои поправки. В первый день сражения коммюнике гласило: «Противник перешёл в наступление, в котором участвуют крупные силы пехоты, поддерживаемые танками». На третий день в нём говорилось: «Юго-западнее Сталинграда и в большой излучине Дона Советам удалось прорвать нашу оборону, так как они безжалостно бросили в бой огромные массы войск и боевой техники».

Вечером 22 ноября главное командование сухопутных сил получило радиограмму от командующего 6-й армией. В ней сообщалось, что армия окружена. Гитлер по радио приказал 6-й армии занять круговую оборону, а командующему и его штабу остаться в Сталинграде. Итак, окружение наших войск в районе Сталинграда завершилось. На остальных участках фронта русские продолжали безостановочно продвигаться вперёд.

На мой взгляд, русское верховное командование основывало свои планы на следующих предположениях. Как подсказывал ему опыт прошлых боев, 6-й немецкой армии и всем другим частям, окружённым в районе Сталинграда, будет приказано стойко оборонять занимаемые ими позиции. Они не смогут долго сопротивляться и автоматически попадут в руки русских. Поэтому сразу же после завершения окружения русские войска будут стремиться, вероятно, не к ликвидации окружённой группировки, а к предотвращению её деблокирования С этой целью они будут стремиться как можно быстрее отодвинуть немецкий фронт возможно дальше на запад, чтобы создать таким образом максимальный разрыв между окружённой армией и основными немецкими силами.

План был, несомненно, правильным, и теперь русские приступили к реализации его на практике. По группе армий «Б» противник наносил один мощный удар за другим, и она вынуждена была отступать все дальше и дальше на запад. Чтобы увеличить масштабы своей победы, русские во второй половине декабря атаковали итальянцев, в январе венгров и, наконец, нанесли удар по 2-й немецкой армии, находившейся левее венгров. Они продвинулись глубоко на запад. Всё обернулось именно так, как я и предсказывал Гитлеру во время продолжительной беседы с ним, когда я был только что назначен на должность начальника генерального штаба сухопутных сил.

В одном из первых приказов Гитлера, отданном вскоре после того, как сомкнулись русские клещи, говорилось: «Войска 6-й армии, окружённые в Сталинграде, впредь будут именоваться войсками крепости Сталинград».

Так одним росчерком пера район окружения превратился в крепость, по крайней мере в воображении Гитлера. Вероятно, некоторые наивные люди были обмануты этой хитростью, но военные штабы, войска, да, по-видимому, и противник знали, что такое «крепости» Гитлера.

Это был обычный метод ведения им психологической войны. Призывая к себе на помощь слово «крепость», Гитлер надеялся, что одним выстрелом убьёт нескольких зайцев. Противник будет обманут, считая Сталинград укреплённым районом, способным отразить атакующие русские войска. Немецкие войска в Сталинграде будут думать, что они находятся в крепости, которая, будучи в состоянии выдержать долгую осаду, спасёт их от тяжёлых потерь. Гражданское население будет введено в заблуждение историческими мемуарами о героически обороняемых героически и деблокируемых крепостях. Таким образом, мир забудет, что немецкая армия была окружена вследствие неумелого планирования высших штабов, ибо «крепость» Сталинград была крепостью только по названию.

Гитлер был без ума от своего изобретения. Говоря о нём мне, он сиял от удовольствия и, очевидно, ждал, что и я буду в восторге. Но я сказал: «В доброе старое время крепостью называлось фортификационное сооружение, которое было результатом долгих подготовительных работ. Когда строительство фортификационных сооружений заканчивалось, в крепости создавались большие запасы продовольствия и боеприпасов. Сталинград не имеет ни фортификационных сооружений, ни запасов предметов снабжения. Кроме того, цель крепости — отвлечь большие силы противника своими сравнительно небольшими силами. С 6-й же армией дело обстоит как раз наоборот».

Но даже в таком мелком деле, как вопрос с названием, Гитлер не выносил критики. Мои замечания только рассердили его, и он остался верен своему изобретению. Генералы и солдаты внутри Сталинградского котла по вполне понятной причине были раздражены тем, что им присвоено такое напыщенное, но ничего не значащее название. Никаких других последствий выдумка Гитлера не имела.

Район окружения протянулся на 40 километров с запада на восток и на 20 километров — с севера на юг. Это была голая степь с редкими деревцами и кустарниками. Здесь находилось несколько деревень и большая часть Сталинграда (меньшая часть города оставалась ещё в руках русских). Восточная граница района окружения проходила по правому берегу Волги. Большая часть фронта, созданная недавно, в результате прорыва русских с севера и юга, была совершенно не укреплена. Оборонительные сооружения там должны были строиться в невероятно трудных условиях снежных метелей, сильных морозов, почти полного отсутствия строительных материалов. Физическое напряжение командиров и солдат достигло крайних пределов. В таких условиях и была создана круговая оборона.

В котле находилась основная масса 20 немецких дивизий и некоторые подразделения двух румынских дивизий. Кроме того, там находились части, приданные 6-й армии главным командованием сухопутных сил, такие, как инженерные, артиллерийские, дивизионы штурмовых орудий, части организации Тодта, а также штабы пяти армейских корпусов и штаб 6-й армии генерала Паулюса. ВВС были представлены несколькими подразделениями корпуса зенитной артиллерии и техническим персоналом. Запасы продовольствия и боеприпасов были невелики, но особенно не хватало горючего для многочисленных механизированных частей. Было ясно, что имевшихся в 6-й армии предметов снабжения хватит ненадолго.

Точно установить количество окружённых войск невозможно. Указывались различные цифры — от 216 тысяч до более чем 300 тысяч человек. Причина такого большого расхождения заключается в том, что самая высокая цифра отражает численность личного состава не только 6-й армии, но и частей, приданных ей перед началом русского наступления. Некоторые части и подразделения 6-й армии не попали в окружение, в то время как части из состава других армий оказались в котле. В первые несколько недель обстановка была настолько запутанной, что назвать точные цифры совершенно невозможно. Во всяком случае, командиры окружённых войск думали о более важных задачах, чем сбор сведений о численности личного состава, состоящего на довольствии.

Средствами сообщения и связи окружённой армии с внешним миром остались только самолёты и радио. Сначала в котле было три или четыре аэродрома. Вскоре после окружения была установлена работавшая в первое время вполне надёжно радиотелефонная связь между генералом Паулюсом и командующим группой армий.

Когда 6-я армия была окружена, командующий 6-й армией и командующий группой армий попытались добиться у Гитлера разрешения на прорыв кольца окружения и соединение. С главными немецкими силами, находившимися западнее. Гитлер упорно отказывался санкционировать отступление, для которого уже были разработаны планы с учётом оценки вероятного хода событий. Но теперь обстановка так ухудшилась, что, как полагали Вейхс, Паулюс и командиры корпусов 6-й армии, новые условия заставят Гитлера действовать иначе. Поэтому, не дожидаясь его ответа, командование отдало предварительный приказ, чтобы, как только разрешение на отступление будет получено, выход из окружения начался без всяких задержек.

Но разрешение не приходило. День за днём я убеждал Гитлера разрешить 6-й армии выйти из окружения. Почти каждую ночь мы подолгу обсуждали этот вопрос. Разговоры наши были то спокойными, то язвительными, когда мы оба повышали голос. Если Гитлер кричал на меня, я тоже кричал в ответ: когда он раздражался, это был единственный способ заставить его слушать.

Однажды мне уже показалось, что я добился своего. Гитлер как будто готов был подписать приказ, разрешавший 6-й армии выход из окружения. Все с облегчением вздохнули и принялись за разработку предварительных инструкций. Но когда приказ был представлен Гитлеру на подпись, он долго не подписывал его, а затем сказал мне, что передумал. Всё было напрасно: снова придётся начинать бесконечные разговоры и споры. Казалось, нервы наши больше не выдержат. Чтобы показать, какая была атмосфера в это время, я остановлюсь здесь на двух особенно важных разговорах, которые я имел с Гитлером. В некоторых местах я постараюсь привести подлинные слова Гитлера и свои.

Первый разговор произошёл вскоре после того, как сомкнулись русские клещи. Я попросил диктатора дать мне аудиенцию для продолжительной беседы. Моя просьба была удовлетворена. Гитлер принял меня поздно ночью, и мы разговаривали почти до утра. Я начал с того, что показал Гитлеру на карте точное расположение войск и описал вероятный ход событий. Но тут он прервал меня, сказав, что обстановка не будет развиваться так, как предполагаю я, что её коренным образом изменит атака танковой дивизии, перебрасываемой с Кавказа, а также ввод в бой новых тяжёлых танков «Тигр».

Старая история! С заводов начали поступать первые танки «Тигр», а Гитлер имел привычку каждое новое оружие считать чудодейственным средством. Он считал, что первый же батальон «Тигров» сможет прорвать кольцо русского окружения. Гитлер был прямо-таки опьянён своим планом. Он действительно верил, что стоит ввести один такой батальон, как обстановка у Сталинграда немедленно изменится.

Возбуждённый, с горящими глазами, Гитлер пытался заразить меня своим энтузиазмом. Казалось, он жаждал моего одобрения. Я сказал:

— Разумеется, танки «Тигр» имеют высокие боевые качества, и от них можно ожидать многого. Но мы не знаем, как они будут действовать в условиях русской зимы. К тому же они ещё не были испытаны в бою. До сих пор в первых боях у новых видов оружия неожиданно обнаруживались дефекты, ликвидация которых надолго затягивалась. Поэтому мы не можем рассчитывать, что «Тигр» с самого начала будет на сто процентов удовлетворительным. Кроме того, «Тигров» ещё недостаточно. Возможно, одному батальону удастся прорваться через кольцо русского окружения и установить контакт с 6-й армией, но он, вероятно, будет не в состоянии держать коридор открытым. Кроме того, когда новые танки будут введены в бой, наш основной фронт [32] окажется значительно дальше от сталинградской армии, чем сейчас. Таким образом, из-за огромного расстояния, которое танкам придётся преодолевать, провести операцию тогда будет гораздо труднее, чем теперь.

Вот то, что касалось танков «Тигр». Я закончил следующими словами:

— Так как операция по деблокированию 6-й армии не может состояться, необходимо отдать этой армии приказ с боем выйти из окружения. Это нужно сделать немедленно, пока ещё не поздно.

Я говорил, а Гитлер становился все мрачнее. Он не раз пытался прервать меня, но я не давал ему, так как понимал, что у меня осталась последняя возможность высказать ему все свои соображения. Когда я, наконец, закончил, он закричал:

— 6-я армия останется там, где она находится сейчас! Это гарнизон крепости, а обязанность крепостных войск — выдержать осаду. Если нужно, они будут находиться там всю зиму, и я деблокирую их во время весеннего наступления.

Это была нелепейшая фантазия, и я не мог не возразить:

— Сталинград — не крепость, да и снабжать 6-ю армию просто невозможно.

Гитлер закричал ещё яростнее и громче:

— Но Геринг обещал снабжать армию по воздуху!

Теперь и я крикнул:

— Чепуха! Гитлер сказал:

— Я не уйду с Волги! Я громко ответил:

— Мой фюрер, оставить 6-ю армию в Сталинграде — преступление. Это означает гибель или пленение четверти миллиона человек. Вызволить их из этого котла будет уже невозможно, а потерять такую огромную армию — значит сломать хребет всему Восточному фронту.

Гитлер побледнел, но ничего не сказал и, бросив на меня ледяной взгляд, нажал кнопку на своём столе. Когда в дверях появился его адъютант — офицер СС, он сказал:

— Позовите фельдмаршала Кейтеля и генерала Йодля.

До их прихода мы не проронили ни слова. Впрочем, они пришли так быстро, словно ожидали вызова в соседней комнате. Если так, то они, несомненно, слышали наши сердитые голоса через тонкие стены кабинета, а следовательно, были в курсе нашего спора.

Кейтель и Йодль официально приветствовали фюрера. Гитлер продолжал стоять. Он был всё ещё бледен, но внешне держался торжественно и спокойно. Он сказал:

— Я должен принять очень важное решение. Прежде чем сделать это, я хочу услышать ваше мнение. Эвакуировать или не эвакуировать Сталинград? Что скажете вы?

Начался военный совет, если его можно так назвать. Никогда раньше Гитлер не прибегал к такой форме обсуждения вопросов. Вытянувшись, словно по команде смирно, Кейтель ответил:

— Мой фюрер, не оставляйте Волгу.

Йодль говорил тихо и объективно, взвешивая каждое слово.

— Мой фюрер, — начал он, — это действительно очень важное решение. Если мы отступим от Волги, мы потеряем большую часть территории, захваченной нами во время летнего наступления ценой огромных потерь. Но если мы не отведём 6-ю армию, её положение станет крайне тяжёлым. Операция по её деблокированию может пройти успешно, но может и провалиться. До тех пор, пока мы не увидим результатов этой операции, на мой взгляд, надо удерживать позиции на Волге.

— Ваша очередь, — обратился Гитлер ко мне.

Очевидно, он думал, что слова двух других генералов заставили меня изменить мнение. Хотя Гитлер сам принимал решения, он всегда стремился получить одобрение, пусть даже формальное, своих технических советников.

Встав по стойке смирно, я сказал:

— Мой фюрер, я не изменил своего мнения. Оставить армию там, где она находится сейчас, — преступление. Мы не сможем ни деблокировать, ни снабжать её. Она будет бессмысленно принесена в жертву.

Внешне Гитлер казался спокойным, но в душе у него, видимо, все кипело. Он сказал мне:

— Обратите внимание, генерал, что я не одинок в своём мнении. Его разделяют эти два офицера, которые по должности выше вас, поэтому моё решение остаётся неизменным. Он сделал холодный поклон, и мы вышли из кабинета.

Второй разговор, который я описываю здесь так же подробно, состоялся следующей ночью.

Несмотря на прямой отказ Гитлера согласиться с моими доводами, я не хотел сдаваться в борьбе за спасение 6-й армии. Из своего опыта я уже знал, что теперь нужно подойти к этому вопросу с другой стороны. Решение Гитлера, окончательное и неизменное, основывалось, вероятно, на каких-то стратегических концепциях. В ближайшее время не имело смысла пытаться возобновлять с ним разговор на эту тему — Гитлер просто откажется слушать. Но я полагал, что если его не убедили мои доводы, касавшиеся стратегической стороны вопроса, то аргументы, доказывающие трудность снабжения окружённой армии, окажутся более действенными. Мне все ещё казалось, что я смогу уговорить Гитлера принять мою точку зрения, если я нарисую ему безотрадную картину снабжения 6-й армии и с помощью неопровержимых фактов и цифр докажу, что регулярное снабжение этой армии по воздуху невозможно. Статистика всегда производила на Гитлера сильное впечатление.

Оперативное управление моего штаба и офицеры различных служб были убеждены, что Сталинград удержать нельзя, а регулярное снабжение армии по воздуху наладить невозможно. Я приказал по каждому виду снабжения подготовить данные, на которых основывались эти выводы, в форме таблиц, диаграмм, схем и т. д. Теперь не могу привести по памяти точные цифры, приведённые офицерами штаба, но общее количество необходимых предметов снабжения я помню.

Если учесть запасы предметов снабжения, находившиеся в районе окружения, то 6-я армия нуждалась в доставке по воздуху ежедневно 600 тонн грузов. Минимум предметов снабжения, на который 6-я армия могла существовать (испытывая большие лишения и прибегая к такому крайнему средству, как использование всех лошадей для питания личного состава), составлял 300 тонн. Но этот минимальный груз нужно было доставлять каждый день, несмотря на условия погоды, которые вряд ли могли быть благоприятными в это время года. Поэтому, чтобы поддерживать боеспособность 6-й армии, следовало ежедневно доставлять ей по крайней мере 500 тонн предметов снабжения в те дни, когда самолёты могли садиться и взлетать в районе окружения.

Эти факты и были отражены в таблицах, подготовленных моими штабными офицерами. Как только таблицы были готовы, я опять попросил у Гитлера аудиенции, и снова он принял меня поздно ночью. Гитлер держался холодно: очевидно, наш спор прошлой ночью не был забыт. Мне удалось заинтересовать его цифрами, и он позволил мне закончить доклад, необходимый для того, чтобы разъяснить значение приведённых мною статистических данных. Свои объяснения я закончил словами:

— Детальное изучение фактов заставляет сделать вывод, что снабжение 6-й армии по воздуху невозможно. Холодно взглянув на меня, Гитлер сказал:

— Рейхсмаршал заверил меня, что это возможно. Я повторил, что это неосуществимо, и тогда Гитлер произнёс:

— Очень хорошо. Пусть он сам убедит вас. Он послал за главнокомандующим военно-воздушными силами. Когда Геринг пришёл, фюрер спросил:

— Геринг, можно ли осуществлять снабжение 6-й армии по воздуху?

Подняв правую руку, Геринг торжественно продекламировал:

— Мой фюрер, я не сомневаюсь, что ВВС справятся со снабжением 6-й армии.

Гитлер торжествующе взглянул на меня, но я ещё раз повторил;

— Военно-воздушные силы не справятся с выполнением этой задачи.

Рейхсмаршал сердито нахмурил брови и сказал:

— Вы не компетентны в данном вопросе. Повернувшись к Гитлеру, я спросил:

— Мой фюрер, разрешите задать рейхсмаршалу вопрос?

— Пожалуйста.

— Господин рейхсмаршал, — начал я, — вы знаете, сколько тонн предметов снабжения необходимо будет перебрасывать по воздуху каждый день?

Очевидно, Геринг был смущён моим вопросом. Бросив на меня негодующий взгляд, он сказал:

— Я не знаю, но офицерам моего штаба это известно. Я продолжал:

— Учитывая запасы у 6-й армии предметов снабжения, а также принимая во внимание, что будут удовлетворяться только минимальные потребности войск, ежедневно потребуется перебрасывать 6-й армии 300 тонн грузов. Но так как летать можно будет не каждый день (в этом я сам убедился прошлой зимой), нам придётся доставлять 6-й армии около 500 тонн грузов в каждый лётный день.

Геринг ответил:

— Я могу это сделать.

Тут я не выдержал и крикнул:

— Мой фюрер, это ложь!

Гробовая тишина воцарилась в комнате. Геринг побелел от бешенства. Гитлер, недоумевая и удивляясь, смотрел то на меня, то на Геринга. Наконец, он обратился ко мне:

— Рейхсмаршал представил мне свои соображения, и я не могу не верить ему, поэтому моё решение остаётся неизменным.

— Тогда у меня к вам другая просьба, — сказал я.

— Что же вы хотите?

— Вы мне позволите каждый день доставлять вам сводку о количестве предметов снабжения, переброшенных 6-й армии за предыдущие сутки? — спросил я.

Геринг возражал, говоря, что это меня не касается, но на этот раз Гитлер не согласился с ним. Мне было дано разрешение ежедневно представлять фюреру сводки. Так кончилось наше совещание. Опять моя попытка потерпела неудачу. В результате нашего ночного разговора я добился лишь того, что заслужил ненависть рейхсмаршала. Между прочим, многие штабные офицеры и командиры соединений ВВС с самого начала разделяли мою точку зрения. Некоторые из них даже письменно изложили свои взгляды, но им не удалось убедить своего главнокомандующего. Игнорируя их рапорты, он следил за тем, чтобы они не попали на стол Гитлера.

Таким образом, все мои попытки спасти 6-ю армию потерпели неудачу. Но я ещё надеялся. Гитлера могли убедить изменить решение, пожалуй, два будущих события: во-первых, провал наступления, рассчитанного на деблокирование окружённой армии, и, во-вторых, провал ВВС в снабжении этой армии. Самое большее, что могло дать наступление, — это несколько приблизить наши основные силы к 6-й армии, создав более благоприятные условия для успешного выхода её из окружения. Я молил бога, чтобы Гитлер изменил своё решение, когда наступление с целью прорыва основных сил к 6-й армии провалится. Что касается снабжения по «воздушному мосту», то я надеялся на свои ежедневные сводки. Они должны были заставить Гитлера отбросить иллюзии, внушённые ему Герингом и другими.

Но прежде чем все это станет реальной действительностью, которая, возможно, убедит Гитлера изменить решение и оставить Сталинград, пройдёт время, а время работало против 6-й армии. Через 10-15 дней её положение сильно ухудшится. За это время сократится количество предметов снабжения, необходимых для прорыва кольца окружения, особенно запасы горюче-смазочных материалов. Следует также указать, что войска группы армий «Б» постепенно отходили на запад и расстояние, которое нужно было преодолеть 6-й армии, увеличивалось. Таковы были две основные проблемы.

Но пока приходилось напрягать все усилия для увеличения боеспособности 6-й армии или по крайней мере для отсрочки её ослабления, а также для проведения в ближайшее время наступательной операции с целью деблокирования окружённых войск.

Гитлер согласился перестроить структуру командования на южном участке Восточного фронта. Между группами армий «А» и «В» была создана новая группа армий, получившая название «Дон».

В результате этой реорганизации группа армий «Б» передала южную часть своего обширного фронта группе армий «Дон», которая могла теперь сосредоточить все свои усилия на предстоящем деблокировании сталинградской армии, не отвлекаясь для решения других задач. 27 ноября в группу армий «Дон» были включены 6-я армия, 4-я танковая армия, которая должна была деблокировать окружённые войска, а также 3-я и 4-я румынские армии, в результате наступления русских откатившиеся на запад и теперь удерживавшие участок фронта перед Сталинградом.

Приказы Гитлера командующему группой армий «Дон» были отражением его взглядов, высказанных мне. Сталинград было приказано удерживать, а связь с окружёнными немецкими войсками восстановить путём проведения наступательной операции в направлении Сталинграда. Манштейн сразу понял, что полученные им приказы выполнить невозможно. В своём чётком докладе он писал, что 6-я армия должна прорваться в западном направлении одновременно с наступлением 4-й танковой армии на восток. После этого дальше на запад должен быть образовал новый фронт.

Таким образом, Манштейн в несколько видоизменённой форме выразил взгляды, уже высказанные мною и командующим группой армий «Б».

Однако Гитлер остался непреклонным, и Манштейн по существу был лишён оперативного руководства 6-й армией. Правда, фюрер попытался подсластить пилюлю, пообещав Манштейну дополнительные силы для усиления его войск, готовившихся к наступлению. Для этого предусматривалось перебросить части и соединения с Кавказа и Западного фронта. Хотя эти силы в конечном счёте могли быть полезны Манштейну, они прибыли бы слишком поздно, так как подготовка к операции уже шла полным ходом.

Несмотря на то что Манштейну помешали осуществить его планы, он постарался как можно лучше выполнять полученные им приказы. Не касаясь неуместных в данном случае подробностей, можно утверждать, что штаб группы армий «Дон» сделал всё возможное для организации наступления в самых благоприятных условиях и с минимальной задержкой. Манштейн надеялся начать его между 8 и 10 декабря.

Окружённую под Сталинградом армию мы снабжали по воздуху. Как показывали сводки, которые я ежедневно представлял Гитлеру, тоннаж перевозимых на самолётах грузов, как правило, составлял 110, 120 и лишь иногда 140 тонн. Последняя цифра превышалась очень редко, и чаще всего 6-я армия получала в день менее 100 тонн грузов. Итак, 6-й армии не доставлялся даже ежедневный минимум предметов снабжения, не говоря уже об обещанных Герингом 500 тоннах. Как я и предсказывал, много дней подряд грузы совсем не поступали. Таким образом, не удовлетворялись даже минимальные потребности 6-й армии. В этом не были повинны ни экипажи самолётов, ни командиры авиационных подразделений и частей, ибо они делали всё, что было в их силах. Геринг взялся за выполнение задачи, превосходившей возможности немецких ВВС.

На ежедневных совещаниях с Гитлером Геринг обещал улучшить положение. Он утверждал, что переброска грузов по воздуху только началась, что через несколько дней всё пойдёт хорошо и он выполнит свои обещания. Гитлер принимал его извинения и каждому повторял их: «Рейхсмаршал дал мне слово. Рейхсмаршал разрабатывает лучшую организацию. Рейхсмаршал планирует использование большего количества самолётов».

Но на самом деле обстановка ухудшалась. Основной фронт отодвигался назад, и приходилось часто менять аэродромы, с которых грузы доставлялись в Сталинград. Расстояния увеличивались, и самолёты должны были летать над расширявшейся с каждым днём территорией противника. В связи с этим мы теряли все больше и больше самолётов. Этому, конечно, не следовало удивляться. Такое положение неизбежно должно было возникнуть, и его нужно было учесть при разработке планов снабжения 6-й армии по воздуху. Я предупреждал об этом ещё в самом начале создания «воздушного моста».

Подготовка к наступлению с целью деблокирования сталинградской армии, наконец, закончилась. Этой операции с беспокойством ожидали все, а особенно войска 6-й армии. Почти все части, переброшенные с Кавказа, заняли свои позиции. Прибыли значительные подкрепления из Германии. Непосредственное руководство операцией было возложено на командующего 4-й танковой армией генерала Гота. В его распоряжении было три танковых дивизии штатной численности, небольшое количество пехоты для прикрытия флангов и ряд подразделений и частей из резерва главного командования, среди которых находился батальон танков «Тигр». Этих сил явно не хватало для выполнения поставленной перед Готом задачи. Условия наступления были далеки от идеальных. Исходный район находился в районе Котельниково, километрах в ста от Сталинграда. Русские отлично понимали, что этот участок был самым уязвимым В своих действиях они должны были исходить из этого, и потому Гот мог встретить здесь сильное сопротивление. Правда, и командиры и солдаты 4-й танковой армии понимали, какую важную роль играло их наступление для деблокирования сталинградской армии. Они были полны решимости пойти на любые жертвы, чтобы успешно выполнить свою задачу.

Наступление началось 12 декабря, и все мы с нетерпением ожидали первых донесений. Вначале всё шло хорошо. 4-я танковая армия понемногу продвигалась вперёд. К 18 декабря войска Гота были в 60 километрах от так называемой крепости. 19 декабря они вышли к р. Мышкова и 20 форсировали её. 21 декабря они были всего в 45 километрах от Сталинграда.

И вот тут наступление застопорилось. Войск явно не хватало, к тому же они были крайне утомлены и плохо снабжались. Храбрость и решимость войск не могли компенсировать этих слабостей. Кроме того, против 4-й танковой армии действовали крупные силы русских. Несмотря на приказы и увещевания штаба верховного командования, возобновить наступление не удалось. Для этого требовалось ввести в бой свежие силы, а их у нас, к сожалению, не было.

Я с нетерпением ожидал реакции Гитлера. Когда до начала наступления Гота у фюрера просили разрешить 6-й армии вырваться из окружения, он ответил, что нужно подождать результатов наступления 4-й танковой армия. В первые несколько дней армия Гота добилась известных успехов, и Гитлер был на седьмом небе. Он заявил тогда, что его решение оправдано, и не допускал и мысли о выходе 6-й армии из окружения. Но даже в дни успешного наступления все командиры частей и соединений в зоне боевых действий продолжали считать, что спасти 6-ю армию от уничтожения можно, только выведя её из окружения.

Временные победы вернули Гитлеру его прежнюю уверенность. Теперь он говорил не только о деблокировании окружённой армии, но даже о восстановлении линии фронта, существовавшей до большого русского наступления. Гитлер не желал выслушивать объективные оценки обстановки. Он не понимал, что наступление, в котором участвовали слабые силы и перед которым были поставлены огромные цели, провалится, если 4-я танковая армия не будет усилена и обеспечена необходимыми предметами снабжения. Его нельзя было убедить даже в том, что следует принять элементарные меры предосторожности на случай, если наступление провалится.

Когда в 45 километрах от Сталинграда наступление застопорилось, всем военным специалистам стало ясно, что это конец. Но не так думал Гитлер. «Вот увидите, — говорил он нам, — наступление обязательно будет продолжено». Но его предсказания не сбылись. 23 декабря наступление окончательно прекратилось.

Это был последний момент, когда ещё можно было спасти 6-ю армию.

Фельдмаршал фон Манштейн и я предпринимали последние отчаянные попытки убедить Гитлера. Если бы 6-я армия получила приказ вырваться из окружения, она, безусловно, выполнила бы его. Безвыходность положения заставила бы солдат пойти на любые жертвы, и окончательной катастрофы можно было бы избежать. Но приказ о выходе из окружения должен был исходить от Гитлера, а он не соглашался подписать его.

Почти каждую ночь я убеждал его отдать такой приказ. Подобные сцены я уже описывал и потому не стану входить в детали, снова говорить о спорах, о взаимном раздражении и т. д. Но мне хотелось бы упомянуть о двух характерных инцидентах.

Помню, однажды я подумал, что мне удалось убедить Гитлера принять мою точку зрения, так как он сказал: «Хорошо, напишите Паулюсу и спросите его, насколько далеко он сможет продвинуться, если он получит приказ о выходе из окружения».

Я вздохнул с облегчением и, чтобы Гитлер не успел передумать, тут же, в его присутствии, составил телеграмму и дал ему подписать. Он прочитал её, взял карандаш и дописал: «с тем условием, что Вы будете удерживать оборону вдоль Волги». Это добавление в корне меняло цель и характер предлагаемой мною операции. В подобных случаях мне казалось, что я могу сойти с ума. Телеграмма была отправлена, и Паулюс немедленно ответил. Я забыл, какую цифру он назвал, — кажется, от 30 до 40 километров. Во всяком случае, это расстояние было значительно меньше того, которое отделяло его армию от авангардов Гота. На следующий день на совещании в присутствии большой группы офицеров Гитлер сказал:

— Я послал Паулюсу радиограмму, в которой запросил его, как далеко сможет он продвинуться, если получит приказ выйти из окружения. Он ответил, что его войска смогут продвинуться только на 30-40 километров. Следовательно, нет никакого смысла проводить такую операцию.

Я резко возразил:

— Но ведь вы поставили ему условие — удерживать позиции на Волге.

От ярости Гитлер побледнел, но промолчал.

На следующий вечер я добился у него приёма и снова умолял дать разрешение на выход из окружения. Я говорил, что это последняя надежда спасти 200-тысячную армию Паулюса.

Гитлер спросил:

— Можете ли вы дать гарантию, что им удастся вырваться со всем вооружением?

— Этого никто не может гарантировать, — ответил я, — но я могу поручиться, что войска будут уничтожены, а все их оружие потеряно, если вы немедленно не отдадите приказ о выходе из окружения,

Гитлер не уступал. Напрасно я описывал условия внутри так называемой крепости: отчаяние умирающих с голоду солдат, потеря веры в верховное командование, гибель тысяч раненых от недостаточного медицинского ухода и сильных морозов. Он остался глух к этим, как и к прежним, моим аргументам.

Так как мои слова не тронули Гитлера, я надеялся заставить его собственными глазами увидеть всё, что происходит в Сталинградском котле. Я предложил ему полететь со мной в штаб группы армии «Дон», чтобы он представил себе фронтовые условия. Гитлер отверг это предложение. Тогда я посоветовал ему вызвать из Сталинграда компетентных офицеров, которые рассказали бы ему о положении окружённой группировки. Но и это предложение не было принято. Гитлер явно предпочитал не знать, что происходит внутри котла. Я решил сам взяться за дело и послал в штаб 6-й армии радиограмму с просьбой прислать к нам генерала Хюбе, который пользовался особым расположением Гитлера. Я надеялся, что Гитлер, может быть, прислушается хотя бы к словам Хюбе.

Я поговорил с Хюбе перед тем, как он был принят Гитлером. Хюбе спросил меня, можно ли говорить верховному главнокомандующему правду. Как я понял, он слышал, что Гитлеру нельзя говорить о действительных фактах. Я заверил его, что это не так, хотя тот, кто говорил правду, действительно часто вызывал у него гнев и поэтому мог впасть в немилость. А на этот риск немногие решались. Я сказал Хюбе, что он не только может, но обязан говорить Гитлеру правду.

Встретив Хюбе своим обычным длинным монологом, Гитлер постарался склонить его на свою сторону. Он сказал, что знает о тяжёлых условиях в крепости, а также о том, , что снабжение по воздуху пока не совсем эффективно. Однако, продолжал он, меры приняты, и вскоре положение значительно улучшится. Гитлер говорил долго, пытаясь заранее лишить Хюбе тех аргументов, которые он мог выставить. Когда, наконец, Хюбе разрешено было говорить, он с предельной ясностью нарисовал печальную картину действительного положения окружённых войск. Я не преувеличу, если скажу, что он буквально умолял Гитлера спасти сталинградскую армию.

Но Гитлер оставался непреклонным. Когда Хюбе понял, что обстоятельное описание обстановки не произвело на диктатора никакого впечатления, он вышел из себя. Хюбе был откровенным человеком и сказал прямо: «Снабжение по воздуху провалилось. Ведь кто-то виновен же в этом. Мой фюрер, почему вы не казните одного из генералов ВВС? До сих пор за ошибки расстреливали только армейских генералов. Пришло время выписать дозу этого лекарства и нашим авиационным коллегам».

Для Гитлера это было слишком. Позже мне довелось слышать, как он говорил Герингу: «Хюбе спросил меня, почему я не расстрелял какого-нибудь авиационного генерала. Вот с какими вещами приходится мне мириться». Разговор с Хюбе Гитлер закончил словами: «Я располагаю точной информацией о крепости и её трудностях. К тому же едва ли найдётся человек, который с большей настойчивостью выступал бы в защиту сталинградской армии, чем мой начальник штаба».

Итак, визит Хюбе ничего не дал, кроме повторения обычных заверений. Единственным результатом посещения генералом Хюбе Гитлера явилось создание специального штаба ВВС под руководством фельдмаршала Мильха для воздушного снабжения сталинградской армии. Но положение уже нельзя было выправить, и не только потому, что новые меры были приняты слишком поздно. Дело в том, что снабжение целой армии зимой, как и предсказывали многие авиационные офицеры, оказалось не по плечу немецким военно-воздушным силам.

1942 год подходил к концу. В сводках верховного командования сообщалось, что наши войска в районе Сталинграда предпринимают ожесточённые атаки, но на самом деле обстановка с каждым днём становилась все менее благоприятной. Группа армий «Дон» оказалась не в состоянии отразить натиск русских и теперь откатывалась назад. 4-я танковая армия не смогла удержать рубеж, на который она вышла 21 декабря, и расстояние между передовыми отрядами 4-й и 6-й армий опять увеличилось до ста с лишним километров. Северо-западнее Сталинграда русские расширили фронт своего зимнего наступления. Они атаковали и разгромили итальянскую армию, удерживавшую участок фронта между румынами и венграми. Теперь опасность нависла над венгерскими войсками. Такой ход событий усилил отчаянное положение группы армий «А», действовавшей на Кавказе.

Обстановка в самой «крепости» серьёзно ухудшилась, хотя русские ещё не начали решительного наступления. Пресловутый «воздушный мост» работал плохо, и нехватка предметов снабжения ощущалась все острее.

Рационы войск стали настолько мизерными, что продержаться на них сколько-нибудь долго люди не могли. Мало того, неизбежно было новое уменьшение суточного пайка. Провал наступления 4-й танковой армии деморализовал как командиров, так и войска внутри Сталинградского котла. Их разочарование было тем сильнее, что они верили в возможность скорого деблокирования. Я не берусь описывать обстановку в районе окружения — о ней могут рассказать лишь те немногие из участников событий, кому посчастливилось остаться в живых.

Я следил за тем, чтобы Гитлера информировали достаточно полно и правдиво, не умалчивая о недостатках. Мне казалось, что он совершенно безразлично относился к неумолимо надвигавшейся катастрофе. Внешне он придерживался прежнего мнения, считая, что решение удерживать Сталинград при данных обстоятельствах было правильным. Чтобы оправдать себя, он выдвигал теперь следующие причины. Удерживая Сталинград, 6-я армия приковывает к себе крупные силы русских, поэтому противник не может проводить крупные операции в другом месте, а мы получаем возможность создать прочную линию фронта. На эти доводы я ответил так: «Если русские будут проводить свои операции правильно, — а у меня есть все основания полагать, что они будут действовать именно так, — то для окружения сталинградской армии они оставят минимальное количество дивизий. Они не станут штурмовать крепость в ближайшее время, а бросят свои основные силы для наступления в западном направлении. Наши солдаты в Сталинграде вынуждены будут смириться со своей судьбой, даже не вступая в бой, и попадут в руки противника так же просто, как спелые фрукты падают с деревьев на землю».

Позднее мои предсказания сбылись. Но Гитлер продолжал ободрять окружённые войска даже после провала наступления 4-й танковой армии. Он обратился к ним с новогодним приказом, в котором говорилось: «Я даю слово, что для вашего освобождения будет сделано всё возможное». Этот приказ был написан лично Гитлером, и старший адъютант фюрера принёс его мне для отправки в 6-ю армию. Я отказался это сделать, так как не имел ни малейшего желания посылать приказ, содержание которого было явно неосуществимо. Старший адъютант заявил, что Гитлер настоятельно требовал отправки приказа и что о моём неповиновении он вынужден будет доложить Гитлеру. Но никакие последствия не могли заставить меня согласиться с Гитлером, и в конце концов приказ был послан в Сталинград через другие каналы. Между прочим, Гитлер не привлёк меня к ответу и ни разу не напомнил об этом случае.

Примерно с середины декабря стала надвигаться другая катастрофа, подобная сталинградской. Так как она имеет прямое отношение к Сталинграду, я скажу о ней несколько слов. Речь идёт о судьбе немецких войск на Кавказе. На самом южном участке Восточного фронта наше летнее наступление уже давно приостановилось. Некоторое время продолжались местные атаки наших войск, но в конце концов немецкое командование вынуждено было отдать приказ о переходе к обороне на всём этом участке фронта. Теперь, в результате успешного русского зимнего наступления западнее и южнее Сталинграда, возникла угроза всему кавказскому фронту. В начале декабря я старался обратить внимание Гитлера на возраставшую опасность в этом районе, но он отказался сделать выводы из сложившейся там обстановки. Декабрьское наступление русских западнее Сталинграда, а затем провал наступления 4-й танковой армии поставили группу армий «А» на Кавказе в крайне опасное положение.

Нетрудно было понять, что если русские продолжат наступление, то вскоре они достигнут Ростова, а в случае захвата ими Ростова всей группе армий «А» грозит неминуемая опасность окружения. Следовало принять необходимые меры предосторожности, поэтому я договорился со штабом группы армий «А» о разработке подробного плана отхода двух армий — 17-й полевой и 1-й танковой, Всё это было сделано без ведома Гитлера. Если бы он узнал об этом, я мог бы поплатиться жизнью. Я хотел провести такую подготовку, чтобы, получив приказ об отходе, обе эти армии были в состоянии немедленно выполнить его. В то время во многом можно было усомниться, но в одном я был совершенно уверен, если Гитлер когда-нибудь отдаст приказ об отходе группы армий «А», то он сделает это лишь в самый последний момент. Поэтому каждая минута была на счету, и малейшее промедление в связи с разработкой плана могло решить судьбу кавказской группы армий.

Когда попытка деблокировать Сталинград потерпела неудачу, я вторично попытался получить санкцию Гитлера на эвакуацию войск с Кавказа. Он отказался меня слушать и тогда, и в следующие дни, когда я обращался к нему по этому неотложному делу. В конце декабря он всё же, по-видимому, сдался. Как-то раз наедине с ним я описал сложившуюся на юге обстановку и закончил своё сообщение так: «Если вы теперь же не отдадите приказ об отступлении с Кавказа, то вскоре нам придётся пережить второй Сталинград».

Казалось, это произвело впечатление на Гитлера, и я должен был непременно использовать его нерешительность. Мне удалось буквально выжать из него согласие. «Хорошо, — сказал он, наконец, — отдайте соответствующее приказание». Выйдя из комнаты, я прямо из приёмной Гитлера по телефону отдал приказ об отступлении. Я распорядился, чтобы приказ был передан войскам немедленно и чтобы их отход начался тотчас же.

Спешил я не напрасно. Когда всего через полчаса я приехал в свой штаб, меня уже ждала срочная телефонограмма: Гитлер приказывал немедленно позвонить ему. Заранее зная, что это значит, я снял телефонную трубку и попросил соединить с Гитлером. Он сказал: «Не отдавайте пока распоряжений об отступлении с Кавказа. Завтра мы снова обсудим этот вопрос».

Итак, Гитлер собирался начать новую серию бесконечных отсрочек, откладывая решение до тех пор, когда уже поздно будет что-либо предпринять. Я сказал: «Мой фюрер, слишком поздно. Я отправил приказ ещё из вашего штаба, и теперь он уже достиг фронтовых частей и соединений. Отступление началось. Отменить приказ сейчас — значит вызвать невероятную путаницу. Я вынужден просить вас не делать этого».

Гитлер молчал, видимо, не зная, на что решиться. Наконец, он сказал: «Хорошо, пусть будет так».

Итак, я добился спасения 1-й танковой и 17-й полевой армий от той участи, которая постигла 6-ю армию. Дальнейший ход событий показал, что я использовал самый последний момент для успешного отвода наших войск с Кавказа. Хоть здесь мои усилия не пропали даром.

Если бы меня попросили указать дату, которую я считаю началом конца 6-й армии Паулюса, я бы назвал 8 января 1943 г. В этот день русские послали в «крепость» парламентёров и официально потребовали её сдачи. Правда, можно считать и так, что судьба окружённой 6-й армии была решена ещё в тот день, когда ей было запрещено вырваться из окружения. Все, кто был в состоянии здраво оценивать реальную обстановку, понимали это, все, кроме Гитлера, которого упрямство лишило способности видеть действительный ход событий. Немецкий народ не знал о создавшемся положении, так как верховное командование умалчивало о неизбежной судьбе 6-й армии вплоть до самой её капитуляции. Ниже я остановлюсь на этом подробнее.

Наступление русских на «крепость» началось в первые дни января. Русское верховное командование, вероятно, считало, что группа армий «Дон» отброшена назад достаточно далеко и теперь не помешает русским войскам ликвидировать Сталинградский котёл. Почему русские решили перейти в наступление, не дожидаясь, пока котёл развалится сам по себе, без всяких потерь со стороны русских, известно только русским генералам.

На их решение оказали влияние, возможно, следующие три фактора. Во-первых, проведение дальнейших боевых действий во многом зависело от овладения таким важным центром дорог, как Сталинград. Во-вторых, они, конечно, поняли, что своевременный отход наших войск с Кавказа лишил их возможности отрезать и окружить группу армий «А». В-третьих, их разведка, видимо, сообщила, что запасы предметов снабжения в котле иссякли и что конец окружённых войск близок. Последний фактор кажется самым вероятным объяснением. Во всяком случае русское верховное командование решило, что пришло время уничтожить 6-ю армию. Но прежде чем перейти в генеральное наступление, они попытались добиться капитуляции этой армии без дальнейшего кровопролития.

8 января русские парламентёры вошли в «крепость». Они вручили Паулюсу требование о капитуляции 6-й армии, подписанное командующим русским Донским фронтом. Это был пространный документ. Описав безнадёжное положение окружённой 6-й армии, русский командующий предлагал сложить оружие и в случае согласия на это гарантировал солдатам сохранение жизни и безопасность, а сразу же после окончания войны возвращение на родину — в Германию и другие страны. Документ заканчивался угрозой уничтожить армию, если она не капитулирует. В случае отклонения ультиматума вся ответственность за последствия возлагалась на командующего 6-й армией. Ответ было предложено дать до 10 часов 00 минут 9 января 1943 г,

Паулюс немедленно связался с Гитлером и попросил свободы действий. Гитлер дал резкий отказ. Трудно сказать, о чём думал он в это время. Всё же я попытаюсь рассказать об этом, основываясь на своих личных наблюдениях.

Как всегда, Гитлер упорно скрывал свои истинные взгляды. Казалось, он был уверен в благоприятном исходе Сталинградского сражения. Но свои сокровенные мысли он держал при себе. Только люди, которые близко знали его, постоянно общались с ним и видели смену его настроений, догадывались о его настоящих чувствах, когда он случайно выдавал себя неосторожно сказанной фразой. В своём новогоднем приказе по сталинградской армии он всё ещё обещал солдатам и офицерам освободить их из кольца вражеского окружения. Всему личному составу вооружённых сил и немецкому народу он не раз повторял, что упорство и моральная стойкость сталинградской армии не дали возможность войскам противника перейти в наступление на других участках Восточного фронта. Их героическая оборона, говорил он, завершится победой. Этой же точки зрения он придерживался в разговоре со мной и с командующим группой армий «Дон» фельдмаршалом фон Манштейном. Вероятно, только генералу Йодлю, своему самому близкому военному советнику, он признавался, что больше не верит в возможность спасения 6-й армии.

Генерал Йодль на Нюрнбергском процессе заявил:

«Я испытываю глубокое сострадание к свидетелю генералу Паулюсу. Он не знал, что Гитлер считал его армию потерянной с тех пор, как первые зимние метели стали бушевать в районе Сталинграда».

Крикливые пропагандистские доводы в пользу удержания Сталинграда не отражали существа мыслей Гитлера. Вероятнее всего он находился в плену своего упрямого убеждения, что немецкий солдат не должен отступать оттуда, куда ступила его нога.

«Я не оставлю Волгу, — снова и снова повторял Гитлер. — Когда воюешь против русских, не может быть и речи о сдаче в плен». Более того, с самого начала он совершенно не считался с советами командующих группами армий и с моими предложениями и часто действовал как раз наоборот. Но теперь он ни за что бы не признался, что допустил ошибку. Таково было истинное отношение Гитлера к происходившим под Сталинградом событиям, но он был достаточно умён, чтобы скрыть его от своих солдат и немецкого народа. И он использовал мощный аппарат пропаганды, чтобы исказить действительное положение вещей.

Вероятно, Гитлер не выдавал своих истинных чувств даже самым близким людям. Мучили ли его угрызения совести? Осознавал ли он грандиозность катастрофы, которая произошла по его вине? Испытывал ли он чувство жалости к сотням тысяч солдат, которых он обрёк на смерть или русский плен? Раскаивался ли он в своих поступках? Я думаю, что на все эти вопросы ответ может быть только отрицательным. Он не был одарён способностью разделять страдания других. Хотя он часто повторял, что сам сражался в траншеях во время первой мировой войны и поэтому хорошо понимал состояние солдат во второй мировой войне, он не чувствовал к ним никакого сострадания. Зато он без конца говорил о своих «бессонных ночах». Все эти лицемерные высказывания были рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление на окружающих.

Таковы причины, которые побудили Гитлера безжалостно отвергнуть просьбы командующего группой армий «Б», а также и мои о представлении генералу Паулюсу свободы действий. Единственным ответом на все наши требования было резкое и непреклонное «Нет'«. Зная о его нелепой гордости, мы пытались подсластить пилюлю, Мы уже не просили его согласиться на капитуляцию. Мы умоляли только об одном — дать Паулюсу свободу действий. А там уж сам Паулюс мог принять решение о капитуляции своей армии. Но нам не удалось убедить диктатора согласиться хотя бы с этим. Время, данное нам русскими на размышления, истекло, и их предложение о капитуляции армии без напрасного кровопролития было, таким образом, отвергнуто. Печальные последствия этого оказали решающее влияние на дальнейший ход второй мировой войны.

Наступление русских

Рано утром 10 января русская артиллерия открыла ураганный огонь. Через два часа их пехота перешла в наступление с севера, юга и запада. С ужасом ожидали этого момента оборонявшиеся, у которых осталось мизерное количество боеприпасов. Весь день шёл жестокий бой. Героически обороняясь, наши солдаты подбили много русских танков и нанесли большие потери наступающим русским войскам. Но и наши потери были неслыханно велики. Вечером этого дня командование 6-й армии сообщило по радио, что русские прорвали оборону наших войск на северном, южном и западном направлениях и что бреши закрыть не удалось. Большие участки обороны самовольно или по разрешению штаба 6-й армии были оставлены войсками. Котёл постепенно сужался. Это продолжалось несколько дней. Чем меньше становился удерживаемый немцами район, тем больше страдания окружённых солдат.

К 16 января расстояние между самыми отдалёнными пунктами котла по длине сократилось до 25, а по ширине до 15 километров, то есть с 10 января и в длину и в ширину уменьшилось в два раза. Особенно серьёзной была потеря аэродрома Питомник, так как через него осуществлялось снабжение «крепости».

Теперь померк даже наигранный оптимизм Гитлера. По его приказу в сводках верховного командования впервые появились намёки на серьёзность создавшейся под Сталинградом обстановки. В коммюнике от 10 января говорилось только о боях местного значения и действиях патрулей. 16 января уже сообщалось «об оборонительных боях с наступающими со всех сторон войсками противника». Но Гитлер все ещё отказывался дать Паулюсу свободу действий, о которой неоднократно просил командующий группой армий «Б» и которой так настоятельно требовал я в своих разговорах с диктатором. Его ответом каждый раз было монотонное повторение любимого изречения: «Каждый день сопротивления 6-й армии — огромная помощь другим армиям Восточного фронта, 6-я армия приковывает к себе крупные силы русских и наносит им тяжёлые потери».

А сталинградская трагедия неумолимо приближалась к концу. Солдатам 6-й армии каждый новый день приносил только усиливавшийся голод, лишения, душевное одиночество, безнадёжность, страх замёрзнуть или умереть с голода, страх получить ранение, которое в этих условиях невозможно излечить. В зависимости от своего темперамента одни солдаты в этих условиях проявляли храбрость, другие отчаяние, а третьи просто апатию. Но каковы бы ни были их чувства, им ничего не оставалось делать, как только продолжать воевать, воевать без отдыха, без перерыва, воевать, сознавая, что нечеловеческие условия, в которых они существуют, могут стать лишь ещё ужаснее. Это был бесконечный кошмар.

Младшие и старшие офицеры находились в таких же условиях, как и солдаты Тяжесть их положения усугублялась, однако, тем, что на них лежало бремя ответственности за жизни людей, которым они не могли помочь. Они отчётливо сознавали, что полуголодные люди, лишённые к тому же достаточного количества боеприпасов, не в состоянии выполнять получаемые ими приказы.

Высший командный состав и штабные офицеры были в несколько лучших условиях, зато на них лежала ещё большая ответственность. Они уже не строили никаких иллюзий. Раньше или позже, в зависимости от воинского звания и характера, они осознали бессмысленность приказов Гитлера и лживость его обещаний. Они понимали, что неизбежность горького конца, который ждал находившихся под их командованием офицеров и солдат, бесспорна, как математическая аксиома. Каждый боевой приказ вызывал у них душевную борьбу: выполнять его или нет? Но они обязаны были передавать приказы, которые сами считали ошибочными. Более того, перед своими подчинёнными они должны были показывать храбрость и уверенность в победе.

Снабжение войск почти прекратилось. Солдатам не хватало продовольствия, боеприпасов, горючего и многих других предметов снабжения. С каждым днём все острее ощущалась нехватка боевой техники и снаряжения. Многие артиллерийские части, расстреляв все снаряды, уничтожали орудия. Водители грузовиков, когда кончался бензин в баках, поджигали свои машины. Исчезали целые части и соединения.

Для раненых не было ни убежища, ни постели, ни пищи, ни медикаментов, не хватало даже бинтов. Медицинский персонал бессилен был что-либо сделать. День за днём обстановка ухудшалась. Только одно оставалось неясным: сколько ещё продлится сражение?

Между 16 и 24 января район обороны 6-й армии был расколот на две части, и связь между ними теперь осуществлялась только по радио. 23 или 24 января последний самолёт улетел на запад — русские захватили последнюю посадочную площадку. Впредь остатки 6-й армии были оторваны от внешнего мира. Нетрудно представить, что это значило для окружённых войск. Теперь у них уже не было никакой надежды на спасение. Отчаяние охватило людей. Предметы снабжения теперь сбрасывались с самолётов, но в небольшом количестве. Основная часть их падала на территорию противника, а те, что попадали на маленький район, где ещё находились немцы, трудно было найти в больших сугробах.

24 января снова появились русские парламентёры. Они надеялись, что теперь немцы, наконец, сдадутся. Генерал Паулюс по радио опять обратился к Гитлеру за разрешением на капитуляцию. Он откровенно сообщил, что положение безвыходное: централизованное руководство более невозможно, фронт прорван, появились признаки разложения среди солдат, не хватает продовольствия и боеприпасов, а раненые лишены медикаментов. В заключение своего разговора с Гитлером Паулюс сказал, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, так как разгром войск, находящихся под его командованием, неизбежен. Он просил Гитлера согласиться на немедленную капитуляцию, чтобы спасти от гибели ещё остававшихся в живых солдат.

Фельдмаршал фон Манштейн и я поддержали эту просьбу — он письменно, а я устно. Она была новым повторением того требования, которое мы выставляли в течение последних двух недель.

Гитлер был непреклонен. Ни командующий группой армий, ни я не смогли уговорить его. Правдивый доклад Паулюса не произвёл на него никакого впечатления. Количество убитых и раненых, положение со снабжением, продовольствием и боеприпасами — все это не тронуло его. Даже полные драматизма описания свидетелей сталинградского ада, с каждым днём становившегося все ужаснее, не подействовали на него. Ничто не могло убедить Гитлера и заставить изменить свою точку зрения. Он снова и снова повторял, что каждый день сопротивления 6-й армии облегчает положение других войск Восточного фронта.

Ответ на просьбу генерала Паулюса пришёл немедленно: Гитлер запретил капитулировать и приказал 6-й армии сражаться до последнего человека, до последнего патрона. Паулюсу пришлось вторично отвергнуть предложение русских парламентёров.

Вскоре Гитлер отправил второй приказ 6-й армии, изобиловавший высокопарными выражениями о «героической обороне» и о «спасении Западного мира». И это было всё. За пределами котла жизнь и война шли своим чередом.

К северу и западу от котла русские расширили фронт зимнего наступления. Была разгромлена венгерская армия, находившаяся левее итальянцев. Дальше на север та же участь постигла 2-ю немецкую армию. На юге обстановка оставалась критической, и единственной надеждой на спасение было своевременное отступление наших войск с Кавказа. Эта операция, проведённая в самый последний момент, прошла успешно. Решение об отходе войск полностью оправдало себя. Освободившиеся дивизии можно было использовать на других участках фронта. Ставке Гитлера приходилось думать о боевых действиях не только на Восточном фронте. В Африке англичане захватили Триполи, и всей армии Роммеля угрожала серьёзная опасность.

В эти дни Геринг несколько раз выступил с речами, в которых говорил о героическом сражении на Волге. Видимо, он не понимал, что вместе с Гитлером повинен в сталинградской трагедии, и забыл о своём торжественном обещании осуществить снабжение 6-й армии по воздуху. Он даже нашёл уместным отпраздновать свой день рождения с обычной экстравагантностью и расточительностью. Это происходило как раз в то время, когда я и офицеры моего штаба из товарищеской солидарности с окружённой армией урезали свои продовольственные пайки до уровня тех, какие выдавались солдатам Паулюса.

В атмосфере крайнего напряжения немецкий народ ясно сознавал, что надвигается страшная катастрофа. Коммюнике верховного командования подготавливали людей к плохим новостям. За описанием героических подвигов 6-й армии официальные органы пропаганды пытались скрыть масштабы и характер сталинградской трагедии.

В самом котле быстро и безжалостно приближался конец. Один командир дивизии отказался подчиниться приказам высших начальников и, чтобы спасти горсточку оставшихся в живых солдат и офицеров своей дивизии, принял решение о сдаче в плен. К русским перешла и одна румынская часть в полном составе, со всем своим вооружением. Старшие и высшие командиры либо кончали жизнь самоубийством, либо уходили на передовую и находились там, пока русская пуля не прерывала их жизнь. Некоторые младшие офицеры и солдаты просили у своих командиров разрешения пробиться через кольцо русского окружения к своим. Многие дерзнули сделать этот рискованный шаг, но после нескольких недель неописуемых страданий к нашим войскам удалось добраться всего одному унтер-офицеру. После стольких лишений он прожил недолго. В самом котле люди гибли от голода и сильных морозов.

Отколовшаяся часть котла постепенно уменьшалась, затем одна из его половин тоже разделилась на две части. Таким образом, образовалось три котла, три района окружения немецких войск: на севере под командованием командира 11-го армейского корпуса, в центре под командованием командира 51-го танкового корпуса и на юге под командованием самого генерала Паулюса. Такое положение, затруднив оборонительные действия наших войск, облегчило наступающим русским выполнение их задачи и быстрее привело к трагическому концу. Обо всём этом генерал Паулюс доложил в ставку Гитлера 28 января. Он добавил, что, по расчётам его штаба, 6-я армия продержится не дольше чем до 1 февраля.

Даже теперь Гитлер наотрез отказался слушать фельдмаршала Манштейна и меня, когда мы опять попросили дать генералу Паулюсу свободу действий. Вместо этого он снова послал штабу 6-й армии длинную радиограмму, насыщенную такими высокопарными фразами, как «героическая борьба», «навеки войдёт в историю» и т. д. Гитлер приказал послать под Сталинград массу орденов и медалей и повысить в звании умирающих от голода и холода солдат и офицеров. Он думал, что это будет стимулом для продолжения борьбы. Генерал Паулюс был произведён в фельдмаршалы. Такой вклад внёс Гитлер в сталинградское сражение в его последний час.

Из сводки верховного командования от 27 января немецкому народу нетрудно было сделать вывод, что конец 6-й армии приближается. В этом коммюнике промелькнуло такое выражение: «подразделения и части 6-й армии, ещё способные вести бой». Даже люди, совершенно не разбиравшиеся в военных делах, поняли, что значит эта фраза. А официальные органы пропаганды продолжали делать упор на героические подвиги в сражении, которое уже было проиграно. Пример подавал Геринг. Он по радио обращался к 6-й армии с речами, а солдаты, зная, какую роль сыграл рейхсмаршал в постигшей их катастрофе, все больше ожесточались против него. В своей речи 30 января он говорил о Сталинградской битве как о «величайшей, самой героической битве в истории германской расы» и сравнивал солдат 6-й армии с греческими героями, которые в битве при Фермопилах сражались до последнего. Неужели он не понимал, что, проводя такую параллель, он списывал со счёта солдат 6-й армии, словно их уже не было в живых? Многие солдаты и офицеры пришли именно к такому заключению. Они прекрасно знали, что этот человек как главнокомандующий военно-воздушными силами Германии в своё время торжественно обещал обеспечить 6-ю армию всеми необходимыми предметами снабжения.

Последние дни в Сталинграде прошли так, как и предсказывал в своём донесении от 28 января фельдмаршал Паулюс. 31 января Паулюс радировал в штаб командующего сухопутными силами, что конец драмы наступит в ближайшие 24 часа. В этот же день войска центрального котла сдались в плен. Рано утром 2 февраля капитулировал северный котёл, а в полдень того же дня — южный. Войска каждого котла сообщали о своей сдаче по радио. В каждом случае последняя радиограмма заканчивалась словами: «Да здравствует Германия!»

Солдаты 6-й армии исполнили свой долг до конца, несмотря на бессмысленность получаемых ими приказов и несмотря даже на то, что многие, если не большинство из них, хорошо понимали это. Их положение было поистине трагическим. Ослабленные от недоедания, страдающие от страшного мороза, почти без боеприпасов и предметов снабжения, они причинили русским командирам и войскам много неприятностей и нанесли тяжёлые потери. С 10 января по 2 февраля, то есть более трёх недель, они вели бой с превосходящими силами противника. Это уже внушительное достижение. Если иметь в виду физическое напряжение войск, их психическое состояние, а также климатические условия, в которых они сражались, их достижения придётся удвоить и даже утроить. У меня не хватает слов, чтобы описать их преданность своему воинскому долгу. История отдаст дань солдатам, которые до последних дней думали только о выполнении своего долга.

При вынесении приговора этим солдатам не нужно исходить из того, что Сталинградская битва не должна была произойти и что весь мир осудил человека, который, несмотря на протесты своих военных советников, приказал принять в ней участие. Как же он реагировал на эту катастрофу?

Узнав, что под Сталинградом всё кончено, Гитлер пришёл в ярость. Его взбесило, что новый фельдмаршал предпочёл плен смерти. Он говорил, что не ожидал этого, а если бы знал, никогда бы не присвоил Паулюсу звание фельдмаршала. Вот всё, что он сказал по адресу Паулюса.

Я не заметил, чтобы Гитлер сожалел о своём упорстве или чувствовал угрызения совести. Он продолжал повторять те аргументы, которые он раньше выставлял в пропагандистских целях: 6-й армией необходимо было пожертвовать ради создания нового фронта. Плохая погода, говорил он, то есть обстоятельство, находившееся, так сказать, вне его власти, приостановила снабжение 6-й армии по воздуху. Он обладал изумительной памятью, если это было выгодно ему, но забыл, что я, основываясь на своём опыте зимних боев 1941-1942 гг., предупреждал его о вероятности плохой погоды. Гитлер не допускал и мысли, что во всём виновен он, неправильно оценивший обстановку. Послушать его, так он был неизменно прав. Если его планы проваливались, то только из-за непредвиденных обстоятельств или неспособности тех лиц, коим доверялось выполнение его приказов.

На него не произвели впечатления кровавые Сталинградские события, неслыханные страдания сотен тысяч солдат и невзгоды, которые эта трагедия принесла их семьям. Все это его не трогало, и вскоре он с энтузиазмом принялся за разработку «новых планов на будущее». «Мы создадим новую 6-ю армию», — говорил он. Так он решил проблему, поставленную Сталинградом. Но нельзя воскресить 6-ю армию, присвоив новому объединению название «6-я армия». Она погибла в Сталинграде. Вместе с ней исчезло и доверие, которое немецкая армия ещё питала к своему верховному главнокомандующему. Точнее, Гитлер убил это доверие своим упрямством.

В ноябре я говорил Гитлеру, что потерять под Сталинградом четверть миллиона солдат — значит подорвать основу всего Восточного фронта. Ход событий показал, что я был прав. Сталинградское сражение действительно оказалось поворотным пунктом всей войны.

Германия пережила такую трагедию, что сознание моей правоты не могло утешить меня. В течение нескольких месяцев я пытался убедить Гитлера принять правильное решение. Но мои старания оказались тщетными. Приняв решение уйти с поста начальника генерального штаба сухопутных сил, я отправился к Гитлеру и попросил отстранить меня от этой должности. Гитлер был разъярён и резко ответил: «Генерал не имеет права оставлять свой пост».