Онлайн библиотека PLAM.RU


  • 1. Из истории монастырского Устава в Древней Руси от истоков до XVI века
  • 2. Монастырские уставы XVI и XVII веков
  • 3. Внутренний склад монастырского быта
  • 4. Чин пострижения и духовное окормление новоначальных монахов
  • 5. Богослужебный монастырский устав и повседневная жизнь монахов
  • 6. Состояние монашеского жития
  • 7. Подсудность монастырей по духовным делам
  • 8. Епископат
  • 9. Подвижничество в XVI и XVII столетии
  • 10. Миссионерские труды монахов
  • 11. Социально–благотворительная деятельность монастырей
  • Глава IX. Строй монастырского быта в XVI–XVII вв.

    1. Из истории монастырского Устава в Древней Руси от истоков до XVI века

    В то время как извне в иноческую жизнь вторгалось развращающее воздействие мира, внутри монастырских стен основы подвижничества понимались порой не в духе церковного предания, а по собственному разумению. Опасность эта известна была уже в самую раннюю пору христианского аскетизма, что доказывают и древнейшие аскетические творения, и деятельность первоначальников монашества. В своих сочинениях и на практике святые отцы особое внимание обращали на опасность своеволия в аскетическом делании, поскольку стремление спасаться по собственному разумению обычно предшествовало обмирщению монастырского быта. Для противодействия ему составлены были различные правила иноческого жития, которые собраны в монашеских или монастырских уставах. Уставы эти постепенно изменялись, испытывая влияние временн€ых и местных условий, отражая индивидуальные особенности аскетических воззрений их составителей. Но в основе своей все они укоренены в древнехристианском предании в духе прп. Пахомия Великого, первоначальника монастырей и творца первого устава. Позднейшие поколения подвижников продолжили труды прп. Пахомия и повели восточно–христианское иночество правильным путем истинно христианского аскетизма [590].

    Выше (ср. главу II), характеризуя первые шаги древнерусского монашества, мы уже говорили об уставах первых монастырей Киевской Руси. Теперь обратимся к вопросу о монастырских уставах XVI–XVII вв. В самом начале мы должны предупредить, что история монастырских уставов Русской Церкви за период с XIV по XVII в. очень фрагментарна и довольно темна.

    Устав, введенный прп. Феодосием в Печерском монастыре, был уставом прп. Феодора Студита в редакции патриарха Алексия, в нем предусматривалось общежительное (киновийное) устройство монастырской жизни [591]. Но судьба Студийского устава в его дисциплинарной части, требовавшей строгой киновии, оказалась весьма печальной: основы монастырского общежития очень скоро преданы были забвению, и монашество почти везде придерживалось особножительства. Впрочем, и идиорритма не всегда становилась основой монастырской жизни, XII–XV вв. можно даже назвать эпохой без монастырского устава, и это хорошо показано в замечательной работе Серебрянского о монашестве Псковской земли в XIII–XV вв. [592] Существует, правда, сочинение под названием «Правила святого Кирилла, Русского митрополита, о монашеском благочинии и о содержании всяком», которое, вероятно, составлено было действительно митрополитом Кириллом, греком по происхождению (XIII в.); оно встречается в рукописях XVI и даже XVII вв. и содержит в себе сравнительно обстоятельный общежительный устав. Вероятно, этот устав не был известен в XIV–XV вв., сомнительно даже, вводился ли он в каком бы то ни было монастыре [593]. По всей вероятности, о нем ничего не знал и прп. Сергий Радонежский, когда занимался устройством иноческого жития в Московской Руси. Вначале он, как говорилось, ввел в своем монастыре особножительный устав и лишь впоследствии, не без сопротивления братии, переустроил монастырский быт на основе общежительного устава. Его ученики следовали примеру преподобного и, основывая новые монастыри, вводили в них строгую киновию, которая, однако, не везде прижилась [594]. Вопрос об основах монастырской жизни был не вполне ясен для русского иночества XIV–XV вв., об этом говорит, например, история Спасо–Каменного монастыря, в котором игумен Дионисий (незадолго до 1389 г. и по 1418 г.) ввел сначала строгий общежительный Афонский устав, но впоследствии и сам он, и некоторые монахи придерживались идиорритмы [595]. В Троице–Сергиевом монастыре общежительный устав продержался недолго. Когда в 1478 г. там некоторое время пребывал прп. Иосиф Волоцкий, монастырь жил по особножительному уставу, что подтверждается некоторыми документами [596]. Хотя мы знаем, что в XIV–XV вв. идиорритма постепенно вытесняла киновию, у нас нет почти никакого материала, который помог бы ответить на вопрос, чт€о представляло собой это особножительство в древнерусском монастыре. Но у нас множество сведений о том, что общежитие не привилось во многих монастырях; сложившийся тогда строй монастырского быта подвергался очень острой критике, а это значит, что в действительности монастырский быт не соответствовал ни нормам подлинной идиорритмы, ни требованиям киновийного устава [597].

    В то же время в литературе той эпохи мы находим не только критику монастырского быта, но и настойчивые требования строгого соблюдения общежительного устава. Необходимость введения киновии подчеркивали многие из представителей церковной иерархии XIV–XV вв.: архиепископ Дионисий Суздальский (1382), архиепископ Симеон Новгородский (1417–1421), митрополиты Фотий (1418), Иона (1455) и Феодосий (1461–1464) [598]. Хотя их послания отдельным монастырям и митрополичья уставная грамота (около 1500 г.) [599] свидетельствуют, что киновия признавалась основой монашеского жития, тем не менее в XV в. не было принято никаких мер, чтобы добиться повсеместного проведения ее в жизнь.

    Причина этого отчасти заключалась в том, что практически невозможно было уследить за жизнью множества монастырей, рассеянных по глухоманям центра и севера, отчасти же в том, что древнерусское иночество в эту эпоху явило много примеров сурового подвижничества как раз на стезе отшельничества и особножительства, выдвинув этот вид монашеского жития на первый план. Сыграло свою роль и характерное для монашества той поры сильное нерасположение к писанному монастырскому уставу. Прп. Иосиф Волоколамский отмечал, что его современники, иноки северных обителей, с упорством утверждали: святые отцы, издревле подвизавшиеся в Русской земле, не составляли писанных правил или уставов, а поучали иноков живым словом, поэтому, мол, и теперь не следует писать монастырских уставов, а наставлять братию надо устно [600]. Не будет преувеличением считать, что такие воззрения типичны были не только для современников Иосифа, но и для всего XV столетия. Они соответствовали религиозности древнерусских подвижников, которые больше всего ценили личный пример игумена или основателя обители, его подвиги, поучения, его отношение к братии.

    Но необходимость введения монастырского устава сознавалась некоторыми подвижниками, в том числе и основателями и настоятелями монастырей. В первую очередь здесь следует упомянуть прп. Евфросина Псковского († 1481). Его житие — это не просто жизнеописание строго подвижника и основателя обители, но довольно важная глава из русской церковной истории, хотя подробно остановиться на этом житии нам не позволяют рамки нашей работы [601]. Прп. Евфросин был составителем древнейшего общежительного устава, который он ввел в основанном им монастыре в Псковской земле [602]. Трудно установить, какими источниками пользовался он для составления своего устава, кроме цитат из Ветхого и Нового Заветов, Евфросин ссылается на творения св. Василия Великого, Иоанна Лествичника и Исаака Сирина. Своеобразие его устава заключается в том, что в нем содержатся лишь дисциплинарные требования и совсем не затрагивается богослужение [603]. Устав разделен на 28 разделов, или параграфов (собственно, вступление и 27 правил). Аскетические воззрения автора, касающиеся строя монастырского быта, можно охарактеризовать следующим образом: 1) основополагающее требование строгого соблюдения киновии (§ 1–4, 8); 2) полное послушание воле и распоряжениям монастырского настоятеля (§ 5, 7, 18); 3) постоянное рукоделие, выполняемое братией с любовью и взаимным уважением (§ 8, 9, 27); 4) общие для всех монахов аскетические правила, касающиеся молитвы, постов, целомудрия и нестяжательства (§ 10–15, 4, 17, 26, 27) и 5) помощь бедным и нуждающимся(§ 24 и 25). В уставе говорится и о настоятеле обители, о его обязанностях (§ 5, 21, 23, 20). Хотя прп. Евфросин составил этот устав для своей собственной обители, им могли воспользоваться и другие монастыри, поскольку он имел довольно общий характер и говорил о необходимости строгого соблюдения общежития. Но мы не знаем, применялся ли он в других монастырях, неизвестно и то, как долго продержался строгий общежительный устав Евфросина в его собственном монастыре. Инок Филофей, известный нам благодаря своим сочинениям, был монахом, а может быть, даже настоятелем Елеазарова монастыря в начале XVI в., то есть через два или три десятилетия после преставления Евфросина. Его сочинения, посвященные исключительно церковно–политической проблематике, не дают возможности прояснить интересующий нас вопрос. Мы не знаем, было ли устройство его монастыря настолько безупречным, что не давало никакого повода для критики, или он настолько увлечен был церковно–политическими проблемами, что «мелочи» повседневного монастырского быта его уже не занимали. Жаль, что Филофей, один из самых интересных и талантливых писателей той эпохи, прошел мимо этой проблемы.

    Обсуждая вопрос о монастырском уставе, мы должны несколько слов сказать и о старце Ниле Сорском, аскетические воззрения которого подробно изложены в главе IV, 2. Этот ревнитель и поборник истинного иноческого жития, современник прп. Евфросина, предпочитал киновии скитский устав, но его представления о повседневной жизни монаха, о рукоделии, молитве, нестяжательстве, были почти такими же, что и у Евфросина. Оба подвижника в сущности стремились к одной цели: устроить иноческую жизнь так, чтобы уберечь ее от обмирщения, но пути к этой цели они намечают разные. Язык устава Евфросина деловит и несколько сух, а у старца Нила мы находим подробное изображение духовной брани против искушений, которые встречают инока на его пути к христианскому совершенству, и наставления о том, как вести эту брань.

    Не один старец Нил подчеркивал особую ценность скитства. Существует Скитский устав, составленный неизвестным автором, вероятно, незадолго до кончины старца Нила, во 2–й половине XV в. [604] Возможно, этот устав написан был как раз в ту пору, когда на Руси пришло в забвение общежитие, и анонимный автор пытался с помощью своего устава бороться против извращений идиорритмы. Скитский устав нашел практическое применение в маленьких пустынях русского Севера, где было распространено особножительство, принимавшее иногда характер скитства, особенно в XV и 1–й четверти XVI в., когда там процветало суровое подвижничество; наличие многих списков Скитского устава говорит о том, что он нашел широкое применение [605].

    Напротив, прп. Иосиф Волоколамский († 1515) требовал неукоснительного соблюдения строгого общежития. Составленный им монастырский устав, известный под названием «Духовная грамота» [606], в целом уже охарактеризован нами (глава IV, 1). Устав Иосифа — это, как и устав Евфросина, общежительный устав; но устав Евфросина слишком краток, устав же Иосифа представляет собой нечто вроде собрания поучений об основных правилах иноческого жития. Эта особенность устава, его подобие сборнику поучений или проповедей, которые могут послужить не одному поколению иноческой братии, объясняется, вероятно, тем, что, как заметил сам Иосиф, современные ему монахи прислушивались лишь к личным наставлениям игумена; может быть, именно поэтому Иосиф назвал свое сочинение «духовной грамотой», то есть завещанием, а не «монастырским уставом».

    Первые девять глав его устава имеют характер поучений, подкрепленных свидетельствами из Священного Писания и аскетических творений св. отцов. 11–я глава содержит особое наставление для настоятеля, раскрывающее его обязанности по отношению к монастырю, и поучение для братии. Здравый смысл и религиозный формализм отца иосифлянства заставляют его повторить первые девять поучений в виде кратких правил, которые должны регламентировать всю жизнь монастыря с раннего утра до ночи.

    Далее следуют еще две главы [607]; первая из них содержит девять «преданий» — наставлений о том, как соборные старцы должны блюсти устав, а вторая девять «запрещений», которые игумен и соборные старцы могут применять по отношению к братиям, нарушившим устав. В заголовке этой главы Иосиф подчеркивает, что правила иноческого общежития составлены им по образцу правил и аскетических наставлений св. Василия Великого и монастырского устава прп. Феодора Студита.

    В заключительной главе, стремясь особо подчеркнуть необходимость строгого аскетизма, Иосиф приводит примеры иноческих подвигов, совершенных святыми, просиявшими по всей Русской земле, жития которых должны служить «правилом» и «образом» для русского монашества. Об этих подвижниках, по словам Иосифа, он узнал во время своего паломничества по монастырям. Во введении он пишет, что святые отцы не только устно, но и письменно поучали живущих в общежитии иноков. Поскольку не во всех монастырях, говорит он далее, жизнь монахов достойна подражания, нынешние настоятели должны делать то же самое — давать и устные, и письменные наставления братии, которые для нее столь же обязательны, как и поучения святых отцов [608].

    «Духовная грамота» Иосифа — подробно расписанный монастырский устав, до мелочей регламентирующий повседневную жизнь монастырей и при этом особое внимание уделяющий внешнему поведению инока.

    Иным духом веет от «Предания учеником своим о жительстве скитском» прп. Нила Сорского († 1508), которое по своему содержанию не является монастырским уставом, потому что в нем говорится лишь об основах иноческого жития, главным образом о брани инока с искушениями и грехами. О содержании «Предания» мы много говорили выше (глава IV, 2). Здесь напомним только, что воззрения Нила на монашескую жизнь сильно отличаются от взглядов Иосифа, ибо он предпочитает не киновию, как Иосиф, а скитское жительство.

    Попытку соединить оба вида монашеского жития и извлечь полезное для братии из того и другого находим мы в монастырском уставе прп. Корнилия Комельского († 1538). Его «Устав, или Правила о жительстве» (монахов) [609], который мы использовали, описывая жизнь этого прославленного подвижника Древней Руси (глава III, 4), за основу монашеского аскетизма берет строгое общежитие Иосифа и совершенное нестяжательство Нила. Оба эти принципа Корнилий провел в жизнь в своем монастыре.

    К середине XVI в. относится еще один общежительный устав. История возникновения его такова: прп. Герасим Болдинский († 1554), основавший четыре обители в Смоленской земле, собрал однажды монахов своего Троицкого Болдинского монастыря и настоятелей трех других обителей и велел одному из иноков под диктовку записать его воспоминания о собственной иноческой жизни. Он добавил к этому еще «Завещание», где говорится о необходимости сохранять общежитие в основанных им монастырях [610]. В этом уставе не отражены индивидуальные особенности аскетических воззрений Герасима, он содержит лишь общие основания общежития. Интересен раздел, касающийся настоятеля монастыря. Герасим подчеркивает, что братия должна во всем следовать воле игумена, но если игумен сам нарушает устав, то братия монастыря может направить к нему депутацию из самых почтенных, выделяющихся строгостью жизни монахов, чтобы указать ему, в духе любви и смирения, на его ошибки или злоупотребления. Кроме того, Герасим требует от монахов, чтобы они всегда оставались в одном монастыре, а не переходили из обители в обитель.

    Все эти монастырские уставы обязаны своим возникновением личному почину отдельных подвижников. В сущности, все они появились потому, что подвижники стремились с их помощью устроить внутреннюю монастырскую жизнь в основанных ими обителях так, чтобы она наилучшим образом соответствовала их аскетическим идеалам; эти уставы должны были также способствовать тому, чтобы заведенный порядок сохранялся как можно дольше и после их кончины первоначальника монастыря. Выше мы уже говорили о том, сколь важен был личный авторитет основателя обители и как почитали его после преставления. Хотя все эти уставы–завещания, написанные для современников составителя и для будущих поколений иноков, имеют явные агиографические черты, все же они очень сильно окрашены местным колоритом. Поэтому исключалась возможность подражания им или применения устава одной обители в другом монастыре, особенно если учесть предубеждение древнерусских монахов против писанных, подробно все регламентирующих уставов. Этим и объясняется удивительное разнообразие в устройстве внутренней жизни в разных монастырях, хотя все эти монастыри могли жить по общежительному уставу, а также то различие, которое наблюдается в строе монастырского быта в одном и том же монастыре в разные эпохи, в зависимости от того, сколь много времени прошло после кончины основателя обители или того или иного настоятеля, обладавшего сильной волей и большим даром духовного окормления. Все эти уставы больше связаны с историей отдельных обителей и с нравственным богословием Древней Руси, чем с общей историей древнерусского монашества. Хотя все они возникли в течение одного полустолетия — «Предание» Нила в конце XV в., а «Завещание» Герасима незадолго до 1554 г., — все же влияние их не было особенно большим, и никакой реформы монастырской жизни они не вызвали. Такой устав делал более притягательным духовный образ его составителя, но действенным и плодотворным он оставался недолго. Единственное, что характерно для всех этих уставов, за исключением устава Нила Сорского, — предпочтение киновии.

    2. Монастырские уставы XVI и XVII веков

    Первая попытка реформировать монастырскую жизнь, поднять ее духовный уровень, предпринятая со стороны церковной иерархии, приходится лишь на конец 1–й четверти XVI в. Почин шел от архиепископа Новгородского Макария, будущего митрополита Московского. В 1526/27 г. он направил послание великому князю Василию III, в котором просил его о разрешении на некоторые перемены и улучшения в устройстве монастырей своей епархии [611]. В своем послании Макарий писал, что лишь четыре монастыря в Новгородской епархии живут по киновийному уставу, а все остальные — по идиорритме и вообще в монашеской жизни много нестроений. Из летописи [612] мы знаем, что в 1528 г. Макарий вызвал всех игуменов епархии в Новгород и в своем архипастырском слове рекомендовал им принять меры по исправлению монашеской жизни и ввести в управляемых ими обителях строгий общежительный устав. 16 игуменов пообещали сделать это, а двое воспротивились советам архиерея и настаивали на сохранении идиорритмы в своих монастырях. Архиепископ, по словам летописи, не принуждал упрямых настоятелей, сказал только, что за свои дела они будут отвечать перед Богом. В связи с этой реформой архиепископ Макарий разослал по монастырям так называемую «Уставную грамоту», в которой повторил свои наставления о соблюдении общежития. Одна из этих уставных грамот, направленная в Свято–Духовской монастырь, сохранилась до наших дней [613]. Эти наставления Макария не отличаются от других киновийных уставов, например от устава прп. Иосифа, изложены они в очень ясной форме. Любопытно, что у Макария мы обнаруживаем черту, которая повторится позже в уставе прп. Герасима Болдинского, а именно упоминание о праве братии указывать настоятелю на нарушения им монастырского устава.

    Одновременно с мерами, направленными против особножительства, архиепископ Макарий упразднил так называемые двойные монастыри. В его епархии осталось восемь женских монастырей, но управлялись они теперь игумениями, а не игуменами, как это было раньше; богослужение в женских монастырях отныне могли совершать лишь приходские священники [614]. Двойные монастыри () существовали уже в Византии, в средние века они известны были и на Западе [615]. Двойные монастыри в Московской Руси, как и в Византии, устроены были на основе особножительного устава: монахи и монахини жили в отдельных кельях, которые располагались вокруг церкви и вместе составляли монастырь, часто еще и обнесенный стеной, монастырь подчинялся одному настоятелю. Прп. Нил Сорский осуждает это бесчинство [616]. Такие монастыри существовали, например, в Пскове в конце XV и в начале XVI в. [617] Собор 1503 г. упразднил двойные монастыри, кроме того, он запретил женским монастырям иметь настоятелей и духовников из монахов, духовником должен был быть приходской священник [618]. Но, вероятно, запрет этот не возымел практического действия, если в 1528 г. архиепископ Макарий должен был еще раз запрещать то же самое. Стоглав также назвал двойные монастыри бесчинством и подтвердил постановление 1503 г. [619]

    Мероприятия Макария против идиорритмы носили местный характер, ибо касались лишь его епархии. Из постановлений Стоглава видно, что по–прежнему существовали и общежительные, и особножительные монастыри. Из деяний Стоглава (глава 52) видно, что признавались оба вида монастырей; кроме того, в Стоглаве (глава 85) говорится о том, что монахи часто уходили из киновийных монастырей, поскольку не могли или не хотели соблюдать правила общежительного устава. Стоглав запретил создание новых маленьких пустынек, в которых иноки обычно жили по особножительному уставу, он распорядился, чтобы маленькие пустыньки, расположенные неподалеку друг от друга, объединялись в единый монастырь, но в постановлениях ничего не сказано о том, какой устав должен вводиться в таких объединенных монастырях. Глава 49, специально посвященная «честным обителям», содержит общие положения о внутренней жизни в монастырях; к киновийным монастырям относится требование общей трапезы и запрет вносить в кельи и хранить там съестные припасы.

    В продолжение XVI и XVII вв. монастыри по–прежнему делились на особножительные и общежительные. Появилось несколько новых монастырских уставов, составленных по почину отдельных подвижников. Прославленный подвижник по имени Елеазар († 1656) в 1–й четверти XVII в. написал устав для своей пустыни на Анзерском острове в Белом море, где иноки жили в отдельных кельях. Устав содержит строгие требования относительно иноческого жития [620]. Настоятель московского Симонова монастыря архимандрит Гавриил (Домецкий) составил два устава: особножительный (1683) и общежительный (1690); это может свидетельствовать о том, что монастырь в эти годы перешел от идиорритмы к киновии, или о том, что в монастыре одновременно применялись оба устава. Важно отметить, что этот монастырь принадлежал к числу самых больших обителей Москвы и был близок к царской семье, особенно во времена царя Алексея Михайловича († 1676). Игумен другого московского монастыря — Воскресенского, по имени Никанор (1688–1698), составил для своей братии киновийный устав [621]. Можно предположить, что подлинным побуждением к составлению этих уставов был упадок монашеской жизни в этих больших и богатых монастырях столицы (Симонов монастырь имел обширные земельные владения). Уже при основании этой обители (1370) прп. Феодор Ростовский ввел в нем строгий общежительный устав, который, по словам прп. Иосифа, еще соблюдался во 2–й половине XV столетия; инок Зиновий Отенский в своих сочинениях упоминает особенно строгую и неприхотливую жизнь монахов Симонова монастыря в 20–е гг. XVI в., когда там пребывал князь–инок Вассиан Патрикеев [622].

    Со стороны церковной иерархии не раз давались общие указания о том, чтобы настоятели монастырей следили за соблюдением монастырских уставов обоих видов. Об этом говорилось на Соборах 1667, 1675 и 1681 гг., постановивших, чтобы епархиальные архиереи следили за исполнением уставов [623]. От 80–90–х гг. до нас дошло множество архипастырских напоминаний различным монастырям о том, чтобы не нарушался монастырский устав [624]. Все сохранившиеся до сих пор документы, прямо или косвенно затрагивающие вопрос о монастырском уставе, говорят о том, что в XVI–XVII вв. в русских монастырях сохранялось и общежитие, и особножительство; к сожалению, нет возможности установить численное соотношение между монастырями обоих видов. Можно лишь предположить, что, поскольку в источниках чаще говорится об общежительном уставе, этот устав либо был шире распространен, либо чаще нарушался, а особножительный устав, применявшийся преимущественно в северных пустынях, соблюдался строже.

    3. Внутренний склад монастырского быта

    Монастырский устав, очевидно, должен быть краеугольным камнем внутреннего устройства монастыря, но возникает вопрос, так ли обстояло дело в действительности. Следует различать две стороны в жизни монастырей: организацию управления и соблюдение требований устава. Относительно первого можно утверждать, что, насколько позволяет судить об этом доступный нам материал, в целом организация управления в монастырях обоих видов на практике мало отличалась друг от друга; важное значение имело то обстоятельство, что почти все монастыри обоих видов владели землей, возделывание которой влекло за собой определенные последствия. На монастырскую дисциплину влияли три фактора: во–первых, воззрения той эпохи на иноческую аскезу, на ее смысл и цель, во–вторых, общее отношение к киновии и идиорритме и, в–третьих, далеко зашедшее обмирщение внутреннего монастырского быта и падение дисциплины в результате владения землей. Неуклонное обмирщение монашества пагубно отражалось и на организации управления, и на деятельности монастырских властей, и на монашеской дисциплине. Кроме того, на характер монастырского управления влияла светская власть, которая очень часто вмешивалась в церковные дела, что ясно видно из нашего очерка церковно–государственных взаимоотношений, монастырской колонизации и монастырского хозяйствования.

    По уставу, настоятель монастыря в XVI–XVII вв., как и раньше, в XIV и XV столетиях, избирался братией и утверждался епархиальным архиереем, в так называемых ставропигиальных монастырях, находившихся в юрисдикции патриарха, выбор настоятеля подлежал патриаршему утверждению [625]. При выборе учитывались не только личные заслуги кандидата, строгость его жизни, образование, но и другие обстоятельства: боярское происхождение, способность к управлению имениями [626]. Сохранилось несколько интересных документов, из которых видно, что, выбирая нового настоятеля, братия заключала с ним нечто вроде договора, или, лучше сказать, братия предъявляла ему свой «приговор», который он должен был подписать и впоследствии следовать ему [627]. Часто настоятель был выходцем из другого монастыря. Во 2–й половине XVI и в XVII в. выборы настоятеля братией стали редкостью, обычай этот сохранился лишь в дальних или маленьких обителях. В больших и богатых, а также во всех московских монастырях настоятели назначались по указанию и по воле царя или патриарха. Такого рода вмешательство светской власти во внутреннюю жизнь монастырей случалось и раньше, во времена великого князя Василия III (1505–1533), но особенно укоренилась эта практика при царях Иване IV (1547–1584) и Алексее (1645–1676) [628]. Стоглав (глава 86) говорит об этом так: настоятель назначается митрополитом или епархиальным архиереем по прошению братии, с согласия царя. Из множества житий видно, как часто основатели монастырей назначались митрополитом, а впоследствии патриархом [629].

    Хотя упомянутые выше уставы указывают монастырской братии на необходимость послушания воле игумена, в то же время они определенным образом ограничивают власть и инициативу настоятеля; ограничивается эта власть собором монастырских старцев — советом наиболее опытных пожилых монахов, обычно из 12 человек [630]. В уставе Евфросина этот собор вовсе не упоминается, напротив, в уставе прп. Иосифа собору монастырских старцев отводится важная роль в управлении обителью (главы 13 и 14). Из этих глав видно, что институт соборных старцев действовал параллельно с волей и властью игумена. Строго говоря, собор пока не ограничивал власть настоятеля, но в вопросах монастырской дисциплины имел почти такие же права, как и настоятель, ибо прп. Иосиф предоставляет собору право наказывать братий за нарушения устава и вообще осуществлять надзор за его соблюдением. Эта «конституционная» черта еще резче выразилась в уставе прп. Герасима Болдинского; как уже сказано, по этому уставу соборные старцы могли делать замечания и выговоры настоятелю. О праве соборных старцев указывать настоятелю на его ошибки говорится и в уставе архиепископа Макария, составленном для Свято–Духовского монастыря. Повиновение монаха настоятелю — это нечто совсем иное, чем безусловное послушание инока своему старцу. Может быть, это и было причиной того, что в XVI–XVII вв. старчество не нашло широкого распространения (особенно в киновийных монастырях) [631].

    Уравнение в правах настоятеля и соборных старцев несло в себе зародыш раздоров. Мы знаем немало примеров, когда игумен, пытавшийся бороться с нарушениями аскетических требований монастырского устава, терпел поражение, натолкнувшись на сопротивление братии, не желавшей следовать указаниям игумена и отказываться от своих противоречащих уставу привычек. Старец Паисий Ярославов, несколько лет управлявший Троице–Сергиевым монастырем (1479–1482), был вынужден сложить с себя сан настоятеля и возвратиться в белозерские леса. Старец Артемий смог управлять этим монастырем лишь полгода (1551), а затем из–за непослушания монахов сложил с себя настоятельский сан [632]. Прп. Иосиф тоже вынужден был ссориться с братией. Митрополит Даниил (1522–1539) в пору своего настоятельства в Иосифовом монастыре, через несколько лет после кончины Иосифа, тоже испытывал трудности в отношениях с братией и даже составил особое сочинение, в котором объяснял братии основы общежития и оправдывал свои распоряжения [633]. О непослушании братии упоминают почти все сочинения, в которых речь идет о негативных явлениях в монастырской жизни XVII в. [634] Замена выборов настоятеля его назначением, что стало обычным делом в XVII столетии, разумеется, упрочила его положение внутри монастыря, отчасти и за счет соборных старцев.

    В соборе монастырских старцев [635], обычно состоявшем из 12 человек, участвовали не только старейшие иноки монастыря, но и те монахи, которые несли определенные послушания по управлению монастырем. В первую очередь это был келарь (). Его положение в монастыре было особенно ответственным и высоким, в его руках находились все дела, связанные с внутренним монастырским хозяйством, а если у монастыря были земельные владения, то и общий надзор за ними. В связи с таким надзором у келаря (уже с конца XV в.) была судебная власть над монастырскими людьми и монастырскими крестьянами, которую он осуществлял либо сам, либо через своих представителей. В митрополичьей уставной грамоте (около 1500 г.) келарь упоминается сразу вслед за игуменом. Документы Троице–Сергиева монастыря, относящиеся к 1495–1505 гг., говорят о том, что келарю вверено было управление монастырскими имениями, он занимался также приобретением новых имений, обменом и продажей старых. На документах Троице–Сергиева монастыря, касающихся управления или хозяйственных дел, в XVI в. ставилась даже особая келарская печать. Во 2–й половине XVII в. келарь Троице–Сергиева монастыря был одновременно дьяком Монастырского приказа [636]. В больших монастырях всегда была должность келаря [637]. В уставе прп. Иосифа келья келаря указывается в качестве места для проведения совещаний по самым важным делам [638]. В царском указе суздальскому Спасо–Евфимиеву монастырю (1640) очень подробно перечисляются все обязанности келаря: управление внутренним хозяйством и монастырскими владениями, хранение монастырской казны, выдача и прием денег, надзор над своевременным поступлением оброка и исполнением всех повинностей монастырскими крестьянами, надзор над ведением монастырских расчетных книг, судебная власть над монастырскими людьми и монастырскими крестьянами, представительство монастыря в государевых приказах и присутственных местах и т. д. [639]

    Во 2–й половине XVI и особенно в XVII в. широко распространена была приписка малых и бедных обителей к большим и богатым монастырям — так называемые приписные монастыри; делалось это малыми обителями для улучшения своего хозяйственного положения и для того, чтобы стать под покровительство влиятельного монастыря, который стремился распространить свои привилегии и на приписанные к нему монастыри. Келарь главного монастыря был лицом, которому принадлежала административная и судебная власть в приписных монастырях, более того, к нему от настоятелей приписных монастырей переходило и право духовного суда [640].

    Собственно ведение монастырского хозяйства — погреб, амбары, кухня, конюшни, скотный двор — возлагалось на эконома, или ключника, он был ближайшим помощником келаря, которому и подчинялся. Это был пожилой, маститый монах, который избирался братией для этого послушания на определенный срок; вероятно, он тоже входил в число соборных старцев. Ему в свою очередь подчинялись монахи, отвечавшие за разные отрасли монастырского хозяйства: подключник, ведавший погребами и складами, хлебник, трапезник, конюший, ризничий, часто вместе с подризничим и т. д. Для управления монастырскими владениями у келаря тоже был целый штат помощников: подкеларник, посельские старцы, или приказчики. В больших монастырях число монахов, находившихся на определенных службах, было достаточно велико. Например, в XVII в. в Солотчинском монастыре (Рязанский уезд) их было не менее 46, в Савво–Сторожевском монастыре — 51, часть из них выполняла разные послушания, в том числе и связанные с богослужением [641].

    В духовном окормлении братии ближайшим помощником настоятеля был духовник монастыря, а в некоторых обителях еще и духовные старцы; духовные старцы были наставниками и духовными отцами послушников и новоначальных иноков. Богослужение совершали в монастырях лишь иеромонахи и иеродиаконы; приходские священники (белые попы, или бельцы) служили лишь в женских монастырях, как это установлено было Соборами 1503 и 1551 гг. За уставное совершение служб отвечал экклесиарх (уставщик), это был пожилой монах, искушенный в знании типикона (устава); ему помогали канонарх (головщик) — в больших монастырях было одновременно два или три канонарха, — а также псаломщик, парамонарь (пономарь); были еще будильщик — монах, который будил братию на ночные богослужения, свечник, или свечной старец, — монах, который распределял свечи для богослужений (например в Страстную седмицу), церковный надзиратель, или церковный старец, который следил за благочинным поведением братии во время богослужения и за соблюдением чистоты в храме, просвирник, звонарь [642].

    Ясно, что число монахов, занятых определенными послушаниями, в больших и малых монастырях было разным; в общежительных монастырях, особенно если они владели обширными вотчинами, довольно многие монахи заняты были в различных отраслях хозяйства. Если их к тому же посылали управляющими или надзирателями в дальние деревни или на предприятия (на мельницы, солеварни, рыбные тони, на вырубку леса), то они совершенно отрывались от внутренней жизни монастыря; хотя они по–прежнему крепко были привязаны к монастырю, но эта связь носила уже не духовно–религиозный, а чисто земной характер — заботы и попечения об управлении монастырским хозяйством. В маленьких монастырях и пустынях в целом духовный уровень был выше и уставные правила нарушались реже, хотя обобщать это утверждение нельзя. Сама структура монашеского и монастырского быта несла в себе зародыши обмирщения, и возвышаться над общим духовным уровнем могли лишь отдельные подвижники.

    4. Чин пострижения и духовное окормление новоначальных монахов

    Вступление в монастырь и следовавшее за ним пострижение в монахи всегда было чрезвычайно важным шагом для человека, стремившегося наполнить свою жизнь особым христианско–аскетическим смыслом и содержанием. Важность этого шага связана была с религиозной ответственностью монастырской жизни. Внутренняя духовная ответственность для будущего монаха усиливалась еще и потому, что в Восточной Церкви и в среде православного иночества пострижению в монахи издавна придавалось значение таинства. Дионисий Ареопагит (конец V или начало VI в.), творения которого высоко ценятся православным монашеством, считает пострижение пятым из шести таинств; прп. Феодор Студит († 826) тоже придавал постригу значение таинства: для новопостриженного инока это нечто вроде второго крещения. Эти воззрения отразились в чине пострижения Восточной Церкви: объясняя будущему монаху религиозное и таинственное значение пострига, настоятель именует этот обряд «вторым крещением». Но доктринально Восточная Церковь придает пострижению лишь значение богослужебного чина [643].

    В Древней Руси все классы общества испытывали склонность к христианской аскезе, к монастырской жизни. Доказательств этому много в житиях древнерусских подвижников благочестия; среди монахов и в древние, и в более поздние времена были люди книжные и простые; монастыри не делали различия между сословиями [644].

    Эти жития говорят также о том, что при приеме в монастырь не могло быть и речи об определенных возрастных ограничениях, видно только, что инок вступал в монастырь либо в юности, либо в пожилые лета [645]. В Московской Руси распространен был обычай проводить последние годы жизни в монастыре; в монастырскую казну вносился вклад, о чем уже говорилось, и с игуменом заключался договор, по которому вкладчик получал право за этот вклад провести остаток жизни, «покамест Бог продлит живота», монахом в монастыре. Это были так называемые вклады на пострижение [646]. В XVI–XVII вв. был также распространен обычай, когда сообщество горожан или крестьян («мир») посылало челобитную царю и просило его о разрешении на основание монастыря, который члены этого сообщества–мира «прочили… собе и своим детем и внучатом на пострижение и на поминок» [647]. В таких монастырях пострижение совершалось только в пожилые годы; кроме того, здесь постригались инвалиды войны и другие калеки. Существовал обычай при поступлении в монастырь вносить определенный вклад деньгами или натурой. Некоторые монастыри, чаще всего общежительные, требовали достаточно высокие суммы; известны случаи, когда на это жаловались царю [648].

    Не всегда пострижение совершалось по воле постригаемого, порой правительство ссылало в монастыри политически нежелательных для него лиц и добивалось их пострижения, чтобы устранить их от всякого участия в светской и государственно–политической жизни. Уже известный нам князь–инок Вассиан Патрикеев принадлежал к числу таких опальных изгнанников. В северных монастырях, и особенно в Кирилло–Белозерском, многие монахи были выходцами из боярских семей. Такие пострижения совершались и во времена великого князя Ивана III (1462–1505), и при царе Иване IV (1533–1584) [649].

    После вступления в монастырь начинался испытательный срок — искус послушничества. Из отдельных фактов, о которых здесь уже говорилось, видно, что настоятели часто вынуждены были совершать чин пострижения над лицами, не прошедшими в монастыре искуса послушничества, так что в действительности с соблюдением всех требований устава постригались лишь те лица, которые вступали в монастырь по доброй воле и в юном возрасте.

    По образу подвижничества все монахи в Русской Церкви разделены на три степени: 1) рясофорные, 2) монахи малой схимы и 3) монахи великой схимы; проходить эти степени можно лишь последовательно. В соответствии с этими тремя степенями существует три чина пострижения.

    Вступившие в монастырь лица именуются послушниками. По окончании канонического срока послушничества они постригаются в рясофорные монахи (), причем совершается это пострижение без монашеских обетов. На них, однако, возлагается обязанность соблюдать монастырский устав с той же строгостью, с какой его блюдут монахи более высоких степеней; и хотя они не дают иноческих обетов, нравственно они связаны ими. Рясофорные монахи после совершения определенного обряда получают право носить рясу () и камилавку (). Новопостриженные иноки получают четки () — в русских монастырях они назывались лестовками — со 103 узлами. При совершении чина пострижения настоятель крестообразно постригает волосы на голове монаха и потом возлагает на него иноческое облачение. Послушникам, постриженным в рясофор, запрещается по собственной воле оставлять монашеское состояние [650].

    Вторую степень составляют монахи малой схимы (parvi habitus, ); такое наименование появилось для различения с монахами великой схимы. Схима () означает внешнее смирение, символизирующее внутреннее душевное покаяние. По степени этого покаяния различают схиму малую () и великую (). При совершении чина пострижения в малую схиму монах дает иноческие обеты. Он должен: а) отвергаться всего, что угождает телесным похотям; б) до смерти быть послушным всякому; в) никогда не стремиться к стяжанию собственности [651]. При совершении чина пострижения в малую схиму на инока возлагается или , в древнерусских монастырях именовавшийся свиткой, а позже власяницей, что символизирует добровольную бедность; на власяницу возлагается параман (), четырехконечный плат, с четырьмя шнурами по углам, который носится на груди и на плечах, параман должен напоминать иноку о добровольном возложении на себя благодатного ига Христова и о том, что бремя это легко, параман завязывается туго, что символизирует связанность всех земных страстей; сверху надевается мантия () и, наконец, особый головной убор со шлейфом, прикрепляемым к камилавке, — (или, по–русски, клобук). Иноки малой схимы не могут сложить с себя монашества, что еще возможно для рясофорных иноков по особому разрешению и чрезвычайно уважительным причинам; канонически и нравственно они обязаны до смерти соблюдать данные ими обеты.

    При пострижении в великую схиму на постригаемого возлагается плат, подобный параману, но б€ольших размеров, называется он аналавом (), а вместо клобука надевается кукуль (), нечто вроде капюшона, покрывающего голову и плечи; на кукуле расположено пять крестов: на лбу, на груди, на плечах и на спине; первые семь дней после пострижения инок не должен снимать его. Монах, принявший великую схиму (по–русски — схимник), дает обет проводить свою жизнь в особенно строгом посте и непрерывной молитве, он уже не выполняет никаких послушаний вне своей кельи. Условием пострижения в великую схиму для каждого инока является безупречное подвижническое житие; после 30 лет такого жития в монастыре он, при условии высокой иноческой добродетели, получает от настоятеля разрешение и благословение на пострижение в великую схиму; постриг совершается по доброй воле самого монаха. Рясофорные иноки после 30 лет безупречного подвижничества могут сразу принимать великую схиму. Если инок до пострижения в великую схиму был уже рукоположен в иеромонахи, он сохраняет право совершать литургию; епископ же, согласно Номоканону, после пострижения в великую схиму уже не может осуществлять свое архиерейское служение [652].

    До пострижения в монахи послушник должен пребывать под духовным руководством достойного и опытного пожилого монаха. Иными словами, требуется, чтобы будущий инок, по крайней мере до пострижения, прошел духовный искус под водительством старца. Трудно установить, в какой степени в XVI–XVII вв. исполнялось это требование. О характере и распространенности старчества в эту эпоху подробнее будет говориться в главе XV, здесь же отметим только, что к этой эпохе относятся два сочинения, посвященные духовному становлению послушника.

    Первое сочинение называется «Предание старческое к новоначальным иноком, како подобает жити у старца в послушании» [653]. Жизнь будущего монаха должна состоять из молитвы, чтения Священного Писания (если он грамотен, если же неграмотен, то только из молитвы) и рукоделия; и все это нужно делать так, как велит старец. Послушник, говорит «Предание», должен «перечнем ступени не ступити ни на кое дело не по благословению» старца; свободного времени у монаха быть не может, его жизнь всегда должна быть заполнена богоугодным деланием, ибо «истинному иноку несть на земли праздника, ни Пасхи, Пасха ему есть тогда, коли прейдет от (земной) суеты в вечный покой».

    Другое сочинение называется «Предание некоего старца учеником своим о иноческом жительстве и о правиле келейном от Божественных Писаний», оно составлено было в XV в. в монастыре прп. Павла Обнорского, где тогда процветало старчество. Существование списков, относящихся к XVII в., говорит о том, что сочинение это находило в ту пору практическое применение [654]. Уже из вступления видно, что речь пойдет о духовном окормлении новопостриженного брата, то есть рясофорного инока, в отличие от первого сочинения, которое, вероятно, предназначено для послушников. Разница заключается в том, что в первом сочинении затрагиваются скорее общие вопросы подвижничества, причем речь идет больше о внешней стороне поведения послушника, а во втором даются советы для инока, уже обретшего некоторый духовный опыт, подчеркивается особое значение Иисусовой молитвы и излагаются основные правила постоянного общения между иноком и его старцем.

    5. Богослужебный монастырский устав и повседневная жизнь монахов

    С практически–аскетической точки зрения для послушника или новоначального инока большое значение имел не только введенный в обители устав или руководство со стороны настоятеля, но и вся духовная атмосфера монастыря, а также строй повседневного монастырского быта. В этом отношении основу для распределения суток между разными послушаниями составлял порядок богослужений, который определял время для молитвы, рукоделия и отдыха.

    Литургическое содержание годового круга богослужений определяет богослужебный устав всей Восточной, и в том числе Русской Церкви. «В то время как собственное содержание самой Божественной литургии, в отличие от литургии нашей Церкви, почти неизменно, — пишет в своем кратком, но содержательном очерке годового круга богослужений Восточной Церкви П. Килиан Кирххоф, — все богатство восточной духовности, пронизывающей ритмы богослужений, изливается почти исключительно в богослужениях, примыкающих к Божественной литургии. Вся полнота церковных богослужений заключена в четырех взаимно дополняющих и пронизывающих друг друга богослужебных кругах, двух годовых, одном недельном и одном дневном» [655]. Столь содержательный и многообразный характер богослужений православной Церкви накладывал особый отпечаток на жизнь монастыря, где должны были и в действительности могли совершаться все уставные богослужения. Благодаря этому не получалось монотонности, которая может особенно удручать послушника и неопытного инока, — и в то же время обилие Божественных песнопений, пронизанных догматическим учением Церкви и составляющих содержание православного богослужения [656], открывало всякому монаху и всякому богомольцу, постоянно приходившему на службу в монастырь, возможность для духовного просвещения [657]. Два годовых круга — круг подвижных праздников, связанных с Пасхой, и круг неподвижных праздников, посвященных Спасителю, Божией Матери и памяти святых, составляют основу; дополняются они недельным и дневным кругами, пронизанными литургическим содержанием годовых кругов, ибо каждый день недели посвящен определенному событию из Священной истории или памяти святых, а в течение дня читаются строго определенные часы [658]. Праздники годового круга — это дни, которые бывают только раз в году, а богослужения дневного и недельного круга — это постоянно повторяющиеся песнопения, имеющие огромное значение для монастырского обихода [659], для всего строя монастырской жизни в течение суток, которые они, начиная с 6 часов вечера, разделяют на 7 частей [660]. Монастырский устав определяет дисциплинарную сторону монастырского быта, а распорядок дня в монастыре зависит от богослужебного устава. Его основу составляет типикон (по–русски — устав) православной Церкви, сложившийся в течение нескольких столетий [661].

    Упомянутые ранее уставы прп. Саввы и прп. Феодора Студита охватывали обе эти части, дисциплинарную и богослужебную, и, попав на Русь, они стали основой богослужебного устава Русской Церкви [662]. Богослужебная часть устава развивалась несколько по–разному в общежительных и особножительных монастырях. Вероятно, в XIV в. богослужебная часть Студийского устава постепенно была вытеснена так называемым Иерусалимским уставом. Это был устав прп. Саввы (в своей богослужебной части) с некоторыми изменениями и дополнениями, внесенными в основном патриархами Алексием (1025–1043) и Филофеем (1354–1355, 1362–1376). В Древней Руси в XIV–XV вв. известны были три редакции этого устава, которые разнятся лишь в деталях [663]. По этому уставу в приходских церквах совершались литургия, вечерня, утреня и всенощная в кануны воскресенья и великих праздников. В монастырях служились также часы, 1–й и 9–й, повечерие и полунощница; при этом обычно две последние службы объединялись в одну, а 3–й и 6–й час соединялись с литургией: 3–й читался перед, а 6–й — после литургии. Такой порядок богослужений существовал прежде всего в общежительных монастырях [664]. У некоторых монастырей были свои собственные богослужебные уставы, например, у Троице–Сергиева или Кирилло–Белозерского [665]. Различные документы XV–XVI вв. говорят о том, что положения устава (типикона) не всегда соблюдались в монастырях [666]. Стоглав установил, что в приходских и монастырских церквах богослужения совершаются не по уставу (главы 6, 8, 41, 5, 7, 16). В малых пустынях Севера, где в основном применялся Скитский устав, в совершении богослужений были определенные особенности. Как раз этот устав придавал большое значение богослужебной части в сравнении с дисциплинарной, особенно это касалось часов и всенощной в кануны воскресенья и великих праздников, в то время как в общежительных монастырях под воскресенье и великие праздники часто служили лишь вечерню; в этом отношении Скитский устав был ближе к первоначальному уставу прп. Саввы [667].

    Много интересного материала о порядке совершения богослужений в монастырях дают так называемые обиходники, раскрывающие перед нами картину повседневного внутреннего монастырского быта. Эти книги появились в связи с монастырскими диптихами, которые охватывали весь церковный год и представляли собой своеобразные монастырские календари. Основу их составляли годовые круги подвижных и неподвижных праздников, с дополнениями из месяцеслова. В связи с праздниками Господскими, Богородичными и святых в обиходниках делались пометки о том, какие службы должны совершаться в монастыре в канун праздника. Сюда же вносились имена почивших и живых великих князей и царей, особенно если они благотворительствовали монастырю, а также имена других благотворителей из всех слоев народа, и эти имена поминались при совершении богослужений в храме. Обиходники дают прекрасное представление о повседневной жизни в том или ином монастыре. Они доказывают, что в общежительных монастырях, например в Иосифовом, Троице–Сергиевом или Новоспасском, всенощная служилась лишь в кануны воскресенья или великого праздника; в то время как в маленьких пустынях с особножительным уставом она совершалась также и в среду, если на седмицу не приходилось большого праздника [668].

    Эти обиходники дают также много ценного материала по истории монастырской аскезы, ибо в них на каждый день помещены указания, касающиеся трапезы, со строгим учетом требований устава о соблюдении обязательных в Восточной Церкви постов. Уже в Византийской Церкви вопрос о постах и их соблюдении играл важную роль [669]. Монастырский дисциплинарный устав уделял совершенно особое внимание их соблюдению как одной из важнейших обязанностей монаха. Древнерусский человек, и особенно инок, придавал постам, может быть, преувеличенное значение в сравнении с другими видами аскетического делания.

    В Русской Церкви соблюдаются четыре длительных поста: Великий пост перед Пасхой (Четыредесятница), начинающийся в понедельник после сырной седмицы; Рождественский пост (перед Рождеством), начинающийся со дня, следующего за памятью апостола Филиппа (14 ноября), поэтому в народе этот пост называется Филипповым; Петровский пост, с понедельника второй седмицы по Пятидесятнице до праздника св. апостолов Петра и Павла (29 июня); наконец, Успенский пост — в течение двух недель перед Успением Божией Матери (15 августа). Еще соблюдаются посты каждую среду (в воспоминание о предательстве Иуды) и каждую пятницу (в воспоминание о Распятии Христа); посты в день Воздвижения Креста Господня (14 сентября), в память усекновения главы Иоанна Крестителя (29 августа), в канун Рождества Христова и в канун Богоявления (5 января). В соответствии с правилами Типикона о соблюдении постов монастырские обиходники содержат в себе точнейшие указания о трапезе монахов в течение всего года.

    Типикон различает четыре вида (или степени) поста, которые должны строго соблюдаться монахами, и требует от иноков совершенного отказа от вкушения мяса [670]. Высшей степенью поста является полное воздержание от еды, положенное в понедельник и вторник 1–й седмицы Великого поста и в Страстную Пятницу. В другие постные дни Типикон дозволяет вкушать пищу лишь раз в день, вечером после захода солнца. Вторую степень поста составляет (сухоядение), положенное в Великий пост. Исключение составляют лишь субботы и воскресенья, когда можно есть вареные овощи без масла. Вкушение вареных овощей с маслом (растительным) — это уже третья степень поста, а вкушение рыбы — четвертая и последняя; рыбу вкушают в праздник Благовещения (если он приходится не на Страстную седмицу) и в праздник Входа Господня в Иерусалим.

    В Типиконе точно перечислены дни, когда дозволяется употреблять вино и масло; в эти дни можно пить вино, разбавленное водой, и вкушать пищу с растительным маслом. Вкушение мяса в Восточной Церкви монахам запрещено совершенно, в посты и во все будние дни положено также воздержание от молочных кушаний и яиц. Молочные блюда или овощи со сливочным маслом, каша с молоком или сливочным маслом, белый хлеб или пироги, начиненные капустой или рыбой, появляются на монастырском столе лишь в воскресные и праздничные дни. В праздники Господские и Богородичные трапеза монахов и лучше, и обильней (от трех до четырех блюд), чем в праздники, посвященные памяти святых или в именины царя. Монастырские обиходники содержат еще одну характерную черту тогдашнего благочестия: особенно «добрая и легкая» трапеза положена в Богородичные праздники; более обильная трапеза положена была также в праздники, посвященные особо чтимым иконам Божией Матери — например, Владимирской и Казанской. Торжественно отмечался день преставления основателя обители, становившийся после его прославления церковным праздником, и день его именин.

    Например, Иосифов монастырь праздновал 9 сентября память преставления прп. Иосифа. В этот день иноки монастыря получали лучшую еду, чем накануне, 8 сентября, на Рождество Богородицы; в день памяти прп. Иосифа столы покрывались самыми дорогими скатертями. И 8, и 9 сентября иноки вкушали белый хлеб, но 9 сентября они получали три жареных рыбных блюда, а 8 сентября — только два вареных рыбных блюда, с двумя гарнирами, с хреном и горчицей; 9 сентября вкушался еще начиненный пирог, пирожки с яйцами и медом — в честь основателя монастыря, а 8 сентября лишь щи и каша с молоком; в память прп. Иосифа иноки пили лучший медовый квас, чем на Рождество Богородицы. Если 9 сентября приходилось на среду или пятницу, то есть на постный день, то братия получала на обед лишь гороховый суп с перцем [671], четвертушку хлеба и кружку кваса, а праздничная трапеза устраивалась на следующий день, 10 сентября. 9 сентября все нищие, бедные и богомольцы получали в монастыре сытную еду, а соборные старцы после литургии одаривали нищих мелкой монетой из монастырской казны. Интересно, что и монахи в этот день получали денежные подарки от монастыря (по 1 копейке).

    В первый день Пасхи стол был особенно богатым и «легким»: пасхальные куличи, белый хлеб, который монахи могли вкушать без ограничений, «не в меру», вареные крашеные яйца, свежая рыба (двух сортов и в двух видах — жареная и вареная), молочная каша, медовый квас на обед и квас из белого хлеба на ужин; на ужин снова предлагалась рыбная еда. 15 августа, на Успение Божией Матери, в храмовый праздник монастырской церкви, все кушанье приготовлялось за счет царя (так было в XVI в.), это было его особым даром монастырю. А что касается понедельника и вторника 1–й седмицы Великого поста и Страстной седмицы, то в обиходнике сказано: ни еды, ни хлеба, ни воды [672].

    Мы позволили себе привести столь обширные выдержки из монастырских обиходников, чтобы показать, насколько внешним образом понималось значение иноческой аскезы и насколько понимание это было искажено. Да, правила Типикона о постах соблюдались строго и пунктуально, но в иные дни монастырский стол не соответствовал смыслу и требованиям иноческой аскезы. Выше мы уже приводили мнение старца Нила о смысле и форме поста (глава IV, 2). Из сочинений старца Артемия тоже видно, что нестяжатели и в середине XVI в. не утратили правильного понимания религиозно–аскетического значения поста [673].

    Но прежде всего память основателя монастыря праздновалась литургически. В канун праздника служилась всенощная, которая продолжалась почти всю ночь. Положенные по Типикону чтения за утреней разделялись на 3 или 4 части, а последнее чтение, после 6–й песни канона, содержало житие святого — прославленного основателя монастыря, которое еще раз должно было послужить братии как напоминание и поучение. Всенощная часто продолжалась до утра, потом, после короткого перерыва, во время которого братия оставалась в церкви, начиналась праздничная литургия. Совершалась она настоятелем обители вместе с одним иеромонахом. Литургия продолжалась до обеда и завершалась особым молебном в честь святого с молением о покровительстве обители. После службы братия во главе с настоятелем направлялась в трапезную — медленно и торжественно, с пением псалма «Хвали, душе моя, Господа» (Пс. 145). В трапезной перед кивотом или перед иконостасом (трапезная часто сооружалась как храм с алтарем и иконостасом) пелся тропарь дня. Игумен благословлял трапезу, которая уже стояла на столах, и раздавал инокам принесенные из церкви просфоры — это было первым вкушением пищи после многочасового воздержания: в последний раз до этого братия вкушала вечером перед всенощной. Вслед за игуменом иноки, осеняя себя крестным знамением, садились за столы и молча приступали к еде. Тишину нарушали только шаги услужающих братий и чтение жития святого или какое–либо иное чтение, назначенное настоятелем. Обед состоял из блюд, положенных по правилам монастырского обиходника, завершался он благодарственной молитвой и повторным пением тропаря. Тем же порядком братия выходила из трапезной в церковь с пением псалма «Коль возлюбленна селения Твоя, Господи сил!» (Пс. 83) или «Возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем» (Пс. 121). В церкви одним из иеромонахов или самим настоятелем произносился отпуст, и братия могла теперь расходиться по кельям для отдыха до следующего богослужения [674].

    6. Состояние монашеского жития

    Главным препятствием для истинно аскетического устроения монастырской жизни было не отсутствие общего устава для киновийных или особножительных монастырей, не то, что такой устав не был введен архипастырями Церкви, и не то, что уставы, применявшиеся в отдельных монастырях, разногласили между собой, а то, что правильное понимание внутреннего смысла христианской аскезы вообще и иноческого подвижничества в частности сохранилось лишь у отдельных монахов или групп иноков. Полемика между иосифлянами и нестяжателями, отразившаяся в творениях Иосифа и Нила, оказывала влияние на устроение монастырского быта в позднейшие времена. Прп. Иосиф, который и сам был строгим аскетом, и в своем уставе предъявлял суровые требования к устроению монашеской жизни, понимал аскезу внешне и формально [675]. Пренебрежение внутренней основой духовной жизни или литургической жизнью монастыря у него просто поразительно. Он дает точные указания о том, как должен вести себя монах за богослужением или на келейной молитве, и в то же время проходит мимо необходимости духовной собранности инока. О том, насколько распространен был религиозный формализм, говорят и критические замечания о монашеском житии, сделанные полвека спустя Максимом Греком и старцем Артемием [676].

    Этот религиозный формализм набрасывает тень не только на благочестие духовного отца иосифлянства, он сказался и в характере благочестивого царя Федора Ивановича (1584–1598) [677] или царя Алексея Михайловича (1645–1678), придававшего столь большое значение обрядам, а свое окончательное выражение он обрел в расколе XVII в., когда не одно поколение людей кровью и самосожжениями засвидетельствовали приверженность религиозному формализму.

    Упадок монастырской жизни виден не только нам, в исторической перспективе, он сознавался и современниками. Не только нестяжатели, вроде князя–инока Вассиана или старца Артемия, но и митрополит Даниил, один из самых верных учеников прп. Иосифа, или царь Иван IV откровенно говорят об этом упадке. Постановления Стоглава и некоторые другие материалы эпохи дорисовывают общую картину монастырского быта XVI в., и в результате острая критика нестяжателей или сочувствовавшего им Максима Грека теряет оттенок партийной пристрастности.

    В уже упомянутых сочинениях князя–инока (хотя мы не сомневаемся в том, что некоторые замечания сделаны были им от досады по поводу собственной судьбы и связаны с характером писателя) обмирщение монашества объясняется земным обогащением монастырей. Храня верность взглядам старца Нила, он не придает никакой ценности земным богатствам иноков и Церкви вообще: «Церковное украшение емлемо бывает огнем и варвары и татьми крадомо. А еже нищим дати, сего ни диявол может украсти», — говорит он [678]. Грех земного обогащения свойствен не только монастырям, но и отдельным монахам, считает Вассиан, и тем самым нарушается обет бедности, который должен быть основой иноческого жития. Это нарушение общежительного устава было самым распространенным злом. О нем говорят как Вассиан и Максим Грек, так и митрополит Даниил и Стоглав [679]. И в особножителных монастырях монахи после вступления в монастырь удерживали при себе слишком много вещей и денег [680]. Ряд документов XVI в. говорит о том, как грубо попирались правила общежительного устава и обет бедности [681]. Эти пороки встречались в общежительных монастырях и в XVII столетии, так что Собор 1667 г. должен был самым строгим образом потребовать их устранения, а Собор 1681 г. снова обратил внимание на обязательность неукоснительного соблюдения общежительного устава [682]. Отмечалась неумеренность в еде, а также отсутствие общей трапезы братии во многих монастырях. Настоятели часто приказывали готовить особые кушанья и устраивали отдельную трапезу для себя, своих гостей, родственников и богатых богомольцев. Распространенность этого бесчинства дала повод юному царю Ивану в одном из своих вопросов, обращенных к Стоглавому Собору, обратить внимание Собора на это безобразие [683]. В Кирилло–Белозерском монастыре, прежде известном строгостью аскетических подвигов его иноков, в XVI в. тоже наблюдался упадок, который нашел отражение в упреках, высказанных царем в его знаменитом послании 1573 г.; аналогичные явления имели место и в Троице–Сергиевом монастыре [684]. В 1547–1551 гг., то есть незадолго до Стоглава, появилось любопытное сочинение, озаглавленное «Челобитье иноков царю Ивану Васильевичу», в котором автор или авторы пишут о нарушениях общежительного устава в подмосковных монастырях и просят принять меры, чтобы жизнь в обителях соответствовала уставу [685]. Может быть, именно это «Челобитье» произвело столь сильное впечатление на юного царя, что на Соборе он поставил так много вопросов, касавшихся постоянных нарушений основ иноческой жизни.

    Одним из обычных пороков было пьянство. Упомянутые уже монастырские уставы сурово обличают этот порок и запрещают монахам хранить и пить вино в кельях [686]. Стоглав (глава 49) свидетельствует, что винопитие было весьма распространено в монастырях. Вероятно, запреты, содержащиеся в приговорах Стоглава, не возымели практического успеха, ибо два десятилетия спустя царь в своем послании (1573) в Кириллов монастырь снова пишет о пьянстве монахов [687]. Приговоры Соборов 1667 и 1682 гг. говорят о том, что этот порок распространен был и в XVII в. [688]

    Негативным сторонам монастырского быта 1–й половины XVI в. митрополит Даниил (1522–1539) посвятил шесть посланий, в которых он говорит о нарушениях общежительного устава. Эти послания направлены отдельным лицам или монастырям. Автор не просто говорит о том или ином пороке, но пытается пояснить своим адресатам основы аскетического подвижничества, показать различие между киновией и идиорритмой и подчеркнуть превосходство общежительства. Свои доводы он подкрепляет цитатами из Священного Писания и аскетических творений. Эти сочинения Даниила дают богатый материал не только для оценки монастырского быта, но и для характеристики аскетических воззрений самого автора. Даниил остается здесь в плену воззрений своего учителя прп. Иосифа, в его сочинениях нет ничего оригинального, нет никаких индивидуальных черт, которые бы могли сделать из этого властолюбивого церковного сановника, искусного в сношениях с государственной властью, самостоятельного мыслителя [689].

    Формализм в понимании аскетических основ монашеского подвижничества, характерный и для митрополита Даниила, и для епископов Стоглава, не способствовал преодолению пороков и бесчинств, наблюдавшихся в жизни монастырей. И в следующем столетии не было принято действенных мер, которые могли бы приостановить процесс обмирщения монашества; не знаем мы и никаких сочинений той эпохи, в которых делалась бы попытка уяснить внутренний смысл аскезы. Высокие примеры подлинно аскетического подвижничества XIV–XV вв. потускнели в сознании широких слоев монашества. Лишь одиночки держались еще древнего аскетического предания, но среди них не было деятелей с организаторским талантом или со стремлением к реформам. Церковная иерархия тоже не предпринимала никаких мер по очищению монастырского быта. Эта эпоха — от Смутного времени до петровских преобразований всей русской жизни — направила свое внимание, свои силы и страсти в другую сторону.

    Характеризуя монастырскую жизнь XVI–XVII вв., желательно было бы определить число монахов в Московской Руси. В конце XVII столетия насчитывалось свыше 1200 монастырей [690], но нет никаких официальных данных об общем числе монахов. Лишь отдельные документы и источники дают возможность определить число братии в некоторых монастырях.

    Как правило, монастырская братия была немногочисленной. Во многих монастырях было от 3 до 10 монахов. Макарий в «Истории Русской Церкви» пишет, что в XVI в. лишь в 10 обителях насчитывалось от 20 до 50 иноков, в 8 или 10 монастырях было более чем по 50 монахов [691]. В Кирилловом монастыре в 1582/83 г. спасалось 52 монаха: среди них настоятель, келарь, церковный старец, два ризничих, семь иеромонахов, три иеродиакона и 36 простых монахов [692]. Многочисленной братия была тогда лишь в двух монастырях: в Соловецком и в Троице–Сергиевом. В Соловецком монастыре в 1584–1594 гг. насчитывалось около 270, а в 1649 г. около 350 монахов [693]. Иностранцы, приезжавшие в Москву, писали, что в Троице–Сергиевом монастыре в 1–й четверти XVI в. спасалось около 300, а в конце столетия до 700 монахов [694]. В XVII в., несмотря на рост количества монастырей, число братии в них везде оставалось небольшим. Северные монастыри обычно имели мало насельников [695]. Относительно многочисленной была братия московских городских обителей. В подмосковном Савво–Сторожевском монастыре, пользовавшемся особым благоволением царя Алексея (1645–1676), в 1688 г. насчитывалось 165 монахов, среди них 20 иеромонахов и 15 иеродиаконов, в разных управленческих службах занято было 54 инока [696]. Стоглавый Собор постановил, что маленькие обители, расположенные по соседству, должны объединяться в один монастырь (глава 5), и все же в XVII в. монастыри с числом братии от 3 до 10 оставались обычным явлением [697]. На основании всех этих данных можно считать, что общее число монастырских насельников, монахов и монахинь, было приблизительно равно 25000 [698].

    7. Подсудность монастырей по духовным делам

    Упадок монашеской жизни и монастырской дисциплины отчасти объясняется неопределенностью в вопросе подсудности монашества.

    Нарушения монастырской дисциплины монахами подлежали духовному суду епархиальных архиереев. Но в отношениях монастырей с архиереями, особенно в вопросе подчинения и подсудности, наблюдается большой разнобой.

    Так называемые ставропигиальные монастыри [699] были полностью изъяты из юрисдикции архиерея, находясь в юрисдикции митрополита, а после 1589 г. — патриарха Московского. Остальные монастыри по всем духовным делам были подсудны соответствующим епархиальным архиереям и обязаны были выплачивать им определенные судом штрафы. Такие церковно–правовые отношения установлены канонами Восточной Церкви, они признавались и подтверждались уставами и жалованными грамотами русских государей [700]. Но те же самые государи, раздавая жалованные и несудимые грамоты монастырям, нарушали другие свои уставы и жалованные грамоты, выданные митрополиту.

    Раньше уже говорилось о значении жалованных и несудимых грамот для правового положения монастырских владений. Но издавались и такие несудимые грамоты, которые влекли за собой перемены даже в области духовного суда. По своему содержанию несудимые грамоты были разными: одни из них полностью освобождали монастыри от подсудности епархиальному архиерею, другие — оставляли монастыри подсудными архиерею в духовных делах, третьи освобождали монастыри от подсудности архиерейским чиновникам, но не самому епископу [701].

    Вопрос царя Ивана на Стоглаве (глава 5, вопрос 14) о правомерности таких несудимых грамот поставлен был не без влияния митрополита Макария, ибо эти несудимые грамоты были нежелательны для епископата скорее с практической, чем с канонической точки зрения. Ясно поэтому, что епископы Стоглава решительно высказались против них, и Собор постановил «впредь таким грамотам не быти» (глава 67). В действительности постановление это осталось только на бумаге, ибо царь Иван выдавал несудимые грамоты и после Собора [702]. Пренебрежение к этому постановлению сохранилось и в XVII в. [703] Такая политика правительства связана была с тем, что настоятели монастырей в случае спора с епархиальным архиереем обращались с челобитной не к митрополиту, а к царю. Эта неопределенность и противоречивость отношений, противная каноническому строю Церкви и снижавшая духовный авторитет архиереев в глазах монашества, не могла не иметь последствий; она не способствовала осуществлению архиереями постоянного и строгого надзора за соблюдением монастырской дисциплины [704]. В то время как известная жалованная грамота 1625 г., выданная юным царем Михаилом патриарху Филарету, в некотором смысле восстанавливала судебные права церковной иерархии [705], Уложение 1649 г. и учреждение Монастырского приказа вносили новую путаницу в нормальные взаимоотношения между епархиальными архиереями и монастырями. Протесты патриарха Никона и его попытки в полном объеме восстановить канонические права иерархии не возымели успеха [706]. Собор 1667 г., члены которого присутствовали и на Соборе 1666 г. и тогда в споре между царем и патриархом Никоном были на стороне царя, на этот раз в вопросе о церковной подсудности выразил согласие со взглядами низложенного патриарха и изрек приговор, по которому церковная иерархия сохраняла все свои судебные права. Известно, что царь Алексей утвердил этот приговор [707]. Это было полной победой Церкви; монашество во всех отношениях стало теперь подсудно своим архипастырям, судебные права епархиальных архиереев были упрочены, а взаимоотношения архиереев с монастырями обрели нормальный канонический характер. Собор 1675 г. и жалованные грамоты, выданные архиереям царями Иваном Алексеевичем и Петром в пору их совместного царствования, подтверждали правомерность приговора 1667 г.; так все оставалось до конца XVII столетия [708].

    Отсутствие нормальных, упорядоченных и постоянных взаимоотношений между епархиальными архиереями и подчиненными им монастырями, разумеется, вредно сказывалось на ведении духовных судебных дел. Настоятели монастырей, зачастую вынужденные слишком много внимания уделять хозяйственным заботам, не имели ни времени, ни достаточного авторитета, чтобы поддерживать строгую дисциплину. Их права и обязанности вытекали не столько из монастырского устава или распоряжений епархиального архиерея, сколько из привилегий, которыми был наделен монастырь, отчасти же просто из обычая. Мы уже говорили о соборных старцах, которым, например, глава 14 устава Иосифа Волоколамского давала право накладывать дисциплинарные взыскания на нарушителей устава. Если настоятель и соборные старцы поддерживали хорошие отношения между собой, дела шли неплохо, но если между ними были трения и споры, единогласие исчезало и в монастыре могли возникать нестроения. Все эти обстоятельства затрудняли поддержание строгой дисциплины в монастырях. Общее состояние монастырей требовало, с одной стороны, определенных мероприятий церковной власти, с другой — выдвижения деятельных лиц из среды самого монашества. Но, к сожалению, не произошло ни того, ни другого.

    8. Епископат

    В XVI–XVII вв. монашество могло принимать участие в общей церковной жизни страны и действовать вне монастырских стен. Было обычным делом, когда настоятели больших монастырей участвовали в деяниях церковных Соборов. Даже на земских соборах, которые, особенно в XVII в., время от времени созывались правительством для обсуждения самых различных вопросов, наряду с епископами присутствовали и настоятели монастырей [709]. Из подписей под соборными постановлениями и из описания царского архива за 1575–1584 гг. видно, что все монастыри разделены были по степеням. Это разделение показывает, какие монастыри пользовались особым уважением и почитанием, в каких настоятелями были архимандриты и в каких игумены. С 1561 г., когда настоятель Троице–Сергиева монастыря был возведен в сан архимандрита, он пользовался правом первенства среди всех настоятелей. Вторым по чести был архимандрит древнего Рождественского монастыря во Владимире, за ним следовали настоятели московского Новоспасского, новгородского Юрьевского, московских Чудова и Симонова монастырей. Архимандрит Кирилло–Белозерского монастыря занимал 12–е, а Иосифо–Волоколамского — 19–е место [710]. Поскольку все эти документы содержат лишь окончательные постановления, по ним нельзя составить представления о действительной роли отдельных лиц.

    На Руси в епископы, согласно канонам Восточной Церкви, могли рукополагаться исключительно монахи, поэтому между церковными иерархами и широкими слоями монашества существовала тесная связь. Русский архиерей в XVI–XVII вв., да и в более ранние эпохи, прежде епископской хиротонии несколько лет проводил в монастыре. Сан митрополита или архиепископа был, собственно, лишь почетным титулом, связанным с достоинством кафедры; в церковно–административном отношении епархиальные митрополиты, архиепископы и епископы имели равные права. Было обычным делом, когда настоятель монастыря сразу поставлялся в митрополиты, архиепископы или епископы. Например, в 1491 г. архимандрит Симонова монастыря в Москве Зосима, а в 1495 г. игумен Троице–Сергиева монастыря Симон сразу хиротонисались в Московские митрополиты. Преемник Симона митрополит Варлаам из архимандрита Симонова монастыря стал по приказу великого князя митрополитом [711]. Митрополит Даниил был раньше игуменом Иосифо–Волоколамского монастыря, митрополит Иоасаф — игуменом Троице–Сергиева монастыря; Макарий, будущий митрополит Московский, был архимандритом Лужецкого монастыря в Можайске, потом архиепископом Новгородским. Митрополит Афанасий (1564–1566) был монахом Чудова монастыря в Москве, а до этого протоиереем и духовником царя, в монахи пострижен был незадолго до возведения на кафедру [712]. Свт. Филипп, митрополит Московский (1566–1569), до хиротонии 18 лет был игуменом Соловецкого монастыря (1548–1566). В XVII в. Иосиф, архимандрит Симонова монастыря, избран был патриархом Московским и всея Руси (1642–1652) [713].

    Годы, проведенные в монастыре, не могли не повлиять на взгляды человека, особенно в ту пору. Монастырь был для него школой, где он не только постигал общие основы подвижнического жития, но и знакомился с бытовавшими там воззрениями и взглядами на церковно–политические вопросы, и эти взгляды влияли на него. Впоследствии в любой сфере жизни вне монастыря он будет хранить духовную атмосферу своей обители, будет действовать в соответствии с ее духом и оценивать все явления церковной жизни, исходя из традиций своего монастыря.

    Такая духовная установка играла в XVI в. важную роль. Иосифо–Волоколамский монастырь в этом отношении занимает совершенно особое место в русской церковной истории. С прп. Иосифом и его монастырем связано самое влиятельное течение в церковной жизни XVI в. За всю историю Русской Церкви ни один другой монастырь в течение ограниченного или длительного времени не сыграл столь важной роли в жизни Церкви, как эта обитель; более того, иосифлянское течение продолжает и до последнего времени влиять на общий ход русской церковной жизни — то слабее, то сильнее. В течение XVI столетия, точнее сказать, с 1522 г., не меньше 19 монахов и настоятелей этого монастыря переступили его порог, чтобы взойти на разные архиерейские кафедры и глубоко внедрить воззрения основателя монастыря в жизнь Церкви. Семеро из этих архиереев были прежде настоятелями монастыря, другие хиротонисались из простых монахов [714]. С 1555 по 1581 г. Казанскую архиепископскую кафедру постоянно занимали выходцы из Иосифова монастыря. В XVII в. Волоколамский монастырь перестает играть прежнюю роль при замещении архиерейских кафедр. Известен лишь один случай, когда настоятель монастыря, Александр (1682–1688), избран был архиепископом Великого Устюга (1688–1699) [715]. Монахи Иосифова монастыря, такие как митрополит Даниил, епископы Вассиан (Санин), Вассиан (Топорков) и Савва (Черный), а также митрополит Макарий, вышедший из иосифлянского по духу Пафнутьева монастыря, распространяли и утверждали своими действиями и своими сочинениями воззрения своей школы. Взгляды, преобладавшие на Стоглавом Соборе, — это взгляды, которые высказывали представители этого направления [716]. Дух монастыря сохранился впоследствии в деятельности целого ряда иерархов. Точно так же строго аскетическое общежитие Троице–Сергиева монастыря времен прп. Сергия воспитало целый сонм основателей новых монастырей, которые в своих обителях вводили тот же строй монастырской жизни, которым жил монастырь прп. Сергия. Аскетическая школа нестяжателей немыслима без тех настроений и воззрений, которые царили в заволжских пустынях во 2–й половине XV в. Как только исчезал этот дух, — неважно, благотворный или вредный для развития монашества, — уже не появлялось выдающихся личностей, которые бы оказывали значительное влияние на церковную жизнь.

    Из Соловецкого монастыря в XVII в. вышло несколько епископов, но им нельзя приписать особенно заметного воздействия на церковную жизнь. Впрочем, свт. Филипп, митрополит Московский (1566–1568), тесно связанный с Соловецким монастырем, своими деяниями и мученической кончиной доказал, что в монашеской среде не совсем угасло чувство религиозной ответственности [717].

    13 настоятелей Троице–Сергиева монастыря стали епископами в XVI–XVII вв. [718], но лишь двое из них сыграли важную роль в жизни Церкви. Это Новгородский митрополит Иов (1697–1716), труды которого по основанию новых школ и по подготовке белого духовенства заслуживают высокой оценки, и патриарх Иоасаф II (1667–1672), который в течение 11 лет (1656–1667) настоятельствовал в этом монастыре; престарелый патриарх не был, впрочем, особенно деятельной фигурой. Его роль на Соборе 1667 г., который энергично и успешно отстаивал права Церкви, была не очень значительной.

    Когда рассматриваешь процесс обмирщения монашеской жизни, невольно возникает вопрос, почему епископат не предпринял никаких решительных действий, чтобы приостановить этот процесс, почему не принималось никаких мер по улучшению положения в монастырях, хотя бы каждым из архиереев в своей епархии. Но ведь эти епископы сами жили в монастырях, где аскетическим подвигам отводилось совершенно определенное, ограниченное место, где укоренился религиозный формализм — застывшее «обрядолюбие». В XVII в. среди церковных иерархов мы не найдем выдающихся ревнителей очищения и улучшения монастырского быта. Рязанский митрополит Иларион (1657–1673) был одним из немногих епархиальных владык, кому удалось поднять уровень монашеской жизни в монастырях своей епархии [719]. Другой Иларион, митрополит Суздальский (1682–1705), который в середине XVII в. вел очень строгую жизнь во Флорищевой пустыни (около Владимира), в 1694 г. в своем послании к настоятелю этой пустыни, где тогда участились нарушения общежительного устава, писал о том, какие меры принимал он, Иларион, против таких нарушений в пору своего настоятельства. При нем эта пустынь известна была строгостью своего устава. Царь Федор Алексеевич высоко ценил смиренного настоятеля, и не без его воли Иларион из игуменов маленькой пустыньки был возведен в сан Суздальского митрополита [720]. Два самых выдающихся и по–настоящему образованных иерарха 2–й половины XVII в. — Иов, митрополит Новгородский (1697–1716), и Афанасий, архиепископ Холмогорский (1682–1702), — свое внимание в основном уделяли улучшению приходской жизни и подготовке духовенства [721].

    Невнимание епархиальных архиереев к вопросам монастырского быта еще более способствовало обмирщению иноческой жизни. После упразднения Монастырского приказа и Собора 1667 г. епархиальные архиереи получили больше возможностей для успешной деятельности в своих епархиях, но отсутствие подходящих для этого личностей препятствовало успеху.

    Два иерарха особенно резко выделяются из среды русского епископата: св. Филипп, митрополит Московский (1566–1568), и патриарх Никон (1652–1666). В их судьбах есть общий момент: столкновение с государственной властью. Церковно–исторические предпосылки этих столкновений были разного, можно даже сказать, противоположного характера. И само содержание этой борьбы — для св. Филиппа краткой, а для патриарха Никона длительной — имело разный характер. Нельзя утверждать, что оба архипастыря в равной мере принадлежат истории русского монашества. Их личная иноческая биография складывалась по–разному.

    Блестящее облачение вельможного князя Церкви совершенно затмило для Никона смиренную монашескую рясу; характер его поступков тоже не соответствовал иноческому духу. Его заботы и цели были связаны главным образом с вопросами общей церковной жизни; в грандиозной программе, которую он пытался осуществить, высокомерно полагаясь на свою энергию, свои таланты и непоколебимую уверенность в правоте своего дела, не было места для вопросов, связанных с монастырской жизнью. Никон был великой личностью; происходил он из толщи русского народа, и появление этой личности доказывает, какие силы таились в народе; а его противники — достаточно только вспомнить о не менее знаменитом протопопе Аввакуме и других расколоначальниках — показали, с какой энергией могут проявляться эти силы. Как часто бывает у великих исторических деятелей, у Никона талантливость натуры соединялась с духовной косностью, энергия, которая зачастую оборачивалась деспотизмом, — с малодушием, принципиальность — с себялюбием. Проклятием и славой окружили эту фигуру противники и почитатели, писатели и исследователи. Несмотря на большой объем литературы, посвященной Никону, нельзя сказать, что его личность и труды исследованы с исчерпывающей полнотой [722].

    В истории русского монашества Никон занимает не особенно заметное место; годы, проведенные им в монастыре до архиерейской хиротонии, не имели никакого значения для его жизни, аскетическая школа (если вообще можно говорить по отношению к Никону о такой школе), пройденная им в Соловецком монастыре и в скиту Елеазара Анзерского, не оказала никакого влияния на его страстный характер. Простой монашеский клобук не был подходящим одеянием для его натуры, которой более соответствовали роскошные золотые регалии Московского патриарха, ибо они внешне воплощали в себе его религиозные воззрения. Труды и судьбу Никона невозможно охарактеризовать в кратком очерке, поскольку их нельзя понять, исходя лишь из церковно–политической или исторической атмосферы России XVII в., — они явились следствием или, лучше сказать, завершением, с одной стороны, попытки церковной иерархии решить проблему взаимоотношений между государством и Церковью в христианском государстве, с другой стороны, его реформы направлены были против таких явлений внутрицерковной жизни, которые были слишком глубоко укоренены в церковной истории страны.

    В ином свете предстает житие митрополита Филиппа, деятельность которого вполне может быть рассмотрена в рамках истории русского монашества. Того монашества, которое деятельно участвовало в формировании идеи о «Москве — третьем Риме» и которое выдвинуло его, св. Филиппа, церковного архипастыря, чтобы он подверг эту идею практическому испытанию. Распря между св. Филиппом и царем Иваном показала, сколь сильно расходились теория и практика и как часто первая искажалась второй. Для св. Филиппа речь шла об обязанностях архипастыря по отношению к светской власти, и он решил вопрос так, как требовал его сан, исходя из церковно–аскетической точки зрения.

    Св. Филипп происходил из боярской семьи Колычевых (родился в 1507 г.), в миру его звали Федором, юные годы он провел в Москве в правление Василия III, в эпоху, которую мы уже охарактеризовали. Г. Федотов в своей биографии митрополита Филиппа [723] показал напряженность политической борьбы, которая развернулась в Москве в ту пору, она не прошла бесследно для юного Колычева, в тридцать лет Федор решил уйти из Москвы. Он отправился на север и поступил послушником в Соловецкий монастырь (1537). Как повествует его житие, он отличался готовностью выполнять любую физическую работу и со смирением делал все, что входило в его обязанности. Потом он постригся в монахи. Духовным руководителем его был старец Иона. Несколько лет инок Филипп провел в совершенном уединении, в дремучем лесу вне монастыря. После 11 лет иночества, когда Филиппу был уже 41 год, братия, по предложению уходившего на покой игумена, избрала его новым настоятелем монастыря (1548). Тогда в характере смиренного подвижника проявились новые черты: с большим рвением принялся он за хозяйственное устроение монастыря и обнаружил в этом деле особые дарования. Может быть, в этой деятельности нашла себе выход энергичная натура боярского сына XVI в., временно приглушенная иноческим клобуком. Годы правления Филиппа были периодом хозяйственного расцвета и обогащения монастыря. Он перестроил монастырские здания, выстроил новый, более просторный скотный двор, кирпичный завод и большую мельницу, создал обувную мастерскую и даже сконструировал, как повествует житие, некую сложную исправно работавшую машину для уборки урожая. Однако настоятель заботился и о том, чтобы братия вела строгую жизнь.

    18 лет управлял Филипп монастырем. В 1566 г. он получил от царя послание с вызовом в Москву. Неясно, по каким соображениям выбор царя пал на Филиппа. В Москве и политическое, и церковное положение было крайне напряженным. Это было время пресловутой опричнины — время казней бояр и других лиц, которые по тем или иным причинам или вовсе без всяких оснований вызвали гнев царя и подверглись царской опале. И в церковных делах атмосфера была неспокойной. Митрополит Афанасий (1565–1566), который, вероятно, не имел ни силы, ни даже возможности укрощать или хотя бы смягчать бешеные страсти Ивана, оставил митрополичью кафедру — «по болезни», как сообщается в одном из документов той эпохи, и ушел в Чудов монастырь. Новый кандидат в митрополиты, Казанский архиепископ Герман, перед настолованием вел переговоры с царем, если можно вполне доверять свидетельству князя А. Курбского, и в результате кандидатура его была отвергнута. Хотя настоятель Филипп получил приглашение в Москву, когда Афанасий еще был на кафедре, вероятно все–таки, что Иван предназначал Филиппа если и не на Московскую, то на какую–нибудь другую кафедру. Официальный акт о настоловании Филиппа на Московский митрополичий престол показывает, что и после предложения Ивана выбрать в митрополиты Филиппа положение оставалось напряженным, ибо новый кандидат сделал царю замечание относительно опричнины, соглашаясь взойти на кафедру лишь при условии ее отмены. Хотя это предложение вызвало гнев царя, все же он подтвердил свое желание видеть Филиппа митрополитом. Царь отклонил требование об отмене опричнины, объявив Собору, что опричнина не входит в компетенцию митрополита, но согласился, чтобы Филипп как митрополит сохранил древнее право (и долг) печалования, которое во времена опричнины было формально и фактически устранено. Эта уступка Ивана и, может быть, давление Собора епископов вынудили Филиппа отказаться от своего требования и согласиться на настолование. Акт от 20 июля 1566 г. интересен также тем, что в нем содержится обещание будущего митрополита не вмешиваться в дела опричнины, скрепленное подписями Филиппа и архиереев. Этот замечательный акт — единственный в своем роде во взаимоотношениях между Церковью и государством в Московской Руси. Если бы мы жили в ту эпоху, мы бы почувствовали, какой сокрушительный удар получила тем самым грандиозная идеологическая конструкция «Москва — третий Рим»! [724]

    С самого начала положение митрополита было нелегким, поскольку он не хотел проходить мимо преступлений царя. 1566–1568 гг. были временем особенно частых казней и других злодеяний. В житии митрополита говорится, что все это заставило его наконец использовать оставленное ему право печалования. Поскольку практически из этого ничего не вышло, митрополит решился на открытые действия. Однажды в марте 1568 г. в церковь, где в это время служил митрополит, вошел царь в окружении опричников и сам одетый в черное одеяние опричника. Митрополит не стал благословлять царя, а когда опричники–бояре напомнили митрополиту, что царь ждет от него благословения, Филипп громко произнес увещевательную речь. Следующее столкновение между митрополитом и царем, случившееся тоже за богослужением, усилило гнев царя, однако тогда он не решился открыто действовать против Филиппа, сильного своей уверенностью в том, что исполняет долг архипастыря. Житие подробно повествует о борьбе между обеими властями, другие источники восполняют трагическую картину высокомерных и яростных деяний царя и смиренной неуступчивости митрополита. У царя, почувствовавшего себя оскорбленным, гнев превратился в жажду мести. Родственники митрополита подвергаются преследованиям, конфискациям и казням; враги Филиппа из среды епископов, лжесвидетели из числа братии Соловецкого монастыря клевещут на владыку, возводя на него среди прочего фантастическое обвинение в занятии колдовством; наконец устраивается церковный суд над вступившим уже на мученический путь митрополитом. Суд приговорил его к лишению сана и заточению в тверской Отроч монастырь. 23 декабря 1569 г. в монастыре появился пресловутый Малюта Скуратов, главный помощник царя Ивана IV в его злодеяниях и их прямой исполнитель, — и задушил мученика.

    В 1590 г. настоятель Соловецкого монастыря испросил у царя Федора, сына Ивана, позволение перенести гроб с останками мученика в свой монастырь, что ему было разрешено сделать. При вскрытии могилы останки мученика оказались нетленными. У его могилы в Соловецком монастыре свершались исцеления и другие чудеса. В 1636 г. мученик был причислен к лику святых, а в 1646 г. его мощи были перенесены в монастырский собор. Несколько лет спустя, в 1652 г., царь Алексей направил в Соловецкий монастырь особое посольство во главе с будущим патриархом Никоном, в ту пору Новгородским митрополитом. Посольство доставило мощи святого в Москву. В богослужении в честь св. Филиппа Церковь именует его «истины поборником» и тем самым выражает свой суд о царе Иване.

    9. Подвижничество в XVI и XVII столетии

    Хотя XVI–XVII вв. нельзя назвать иначе, как эпохой кризиса и обмирщения русского монашества, однако и в эту пору случались явления другого рода. Как жар под пеплом, внутри монастырских стен таились светочи истинно христианского подвижничества. Сквозь толщу религиозного формализма и равнодушия пробивался дух подлинного аскетизма, и из массы монашеской выделялись отдельные личности, воплотившие в себе тип подвижника этой печальной эпохи. Как правило, эти подвижники спасались вдали от больших и прославленных монастырей, которые раньше, в XIV–XV вв., были очагами иноческого подвижничества и отречения от мира. Русское благочестие и святость постепенно скрывались от мира, чтобы в позднейшие времена, в XVIII–XIX вв., осторожно и как бы пугливо явиться миру, точно пламенеющие искры или солнечные лучи, видные лишь тому боголюбцу, который настойчиво ищет их, или тому исследователю, который стремится проникнуть взором вглубь монастырской жизни той эпохи.

    Трудность для исследователя связана еще и с тем, что русская агиографическая литература по этой эпохе не так богата, как литература по XIV–XV вв. Тут нужно учитывать два обстоятельства. Деятельность митрополита Макария и еще живое аскетическое предание способствовали росту интереса к XIV–XV вв., к литературному описанию подвигов святых той эпохи. Но позднее, из–за обмирщения монастырского быта и хозяйственных попечений братии, для литературной деятельности уже не оставалось ни времени, ни сил. В XVII в. из среды монашества не вышло таких публицистов и писателей, каких мы знаем по 1–й половине предшествующего столетия. И все же некоторые из проявлений духовности XVII в. могли бы найти отражение в литературе, если бы ураган петровской эпохи не потряс с такой силой всю жизнь Церкви. Многое было утрачено, а кое–что сохранилось лишь в отрывках или в легендах и памяти народной, хотя в фольклор этот материал перешел потому, что надежные свидетельства современников не были запечатлены на бумаге прилежной рукой монаха. Монашество само больше не замечало и не ценило многих проявлений духовности в своей среде. Преклонение перед аскетическими подвигами и понимание их смысла уже не было, как прежде, само собой разумеющимся делом. Из всего этого очевидно, что наши знания о немногих подвижниках XVI–XVII вв. слишком недостаточны.

    Имена некоторых подвижников, по духу принадлежавших еще иночеству XV в., уже упоминались (глава IV). Они жили в переходный период, когда уже начал выявляться кризис монашества. Они принадлежали обеим эпохам, поскольку несли в себе последний отблеск сияния аскетических подвигов иночества Московской Руси, и этим сиянием исполнена была жизнь подвижников благочестия, стоявших на пороге нового времени.

    В месяцеслове Русской Церкви немного святых 2–й половины XVI–ХVII вв., прославленных всей Церковью, — больше местно чтимых святых. Возможно, это объясняется тем, что Русская Церковь в патриарший и синодальный периоды лишь от случая к случаю обращала внимание на вопрос о канонизации, хотя народное благочестие не переставало почитать многих еще не прославленных подвижников как святых. Инициатива канонизации, идущая сверху, как это было во времена митрополита Макария, была в XVII–XIX вв. очень редким явлением. Поэтому Русская Церковь знает множество истинно угодивших Богу подвижников, которые не были прославлены официально, но в них–то и светится дух христианства, и этот свет смягчает тени эпохи [725].

    Аскетический дух, дух строгого отречения от мира по примеру подвижников XIV–XV вв., жил в преподобных Кирилле Новоезерском († 1532), Корнилии Комельском († 1537) и Александре Свирском († 1533) [726]. В начале XVII в. написано было житие прп. Кирилла и повести (до 1648 г.) о 17 посмертных чудесах, явленных на его могиле; в 1648 г. он был прославлен и получил общецерковное почитание [727]. Общерусское церковное прославление прп. Корнилия, который сразу после преставления пользовался местным почитанием, совершено было в 1600 г. патриархом Иовом [728]. Прп. Александр Свирский был прославлен уже на Соборе 1547 г. На Крайнем Севере суровостью своего жития выделялся Антоний, прозванный Сийским; будучи иеромонахом, он основал на берегу речки Сии (Холмогорский уезд) пустынь, которая позже выросла в монастырь с обширными земельными владениями. Антоний известен и как иконописец, и его образ Святой Троицы, оставшийся нетронутым после пожара, принадлежит к величайшим святыням русского Севера. В 1579 г. Антоний был прославлен как общерусский святой [729].

    Для Московского центра особенно характерны две фигуры: Нила Столобенского († 1554) и Никандра Псковского († 1581). Оба вели жизнь отшельников: первый более 20 лет прожил в совершенном отречении от мира в пещере на острове, расположенном на озере Селигер, второй подвизался как молчальник. Нил не основал ни монастыря, ни пустыни; лишь после его кончины на месте его подвигов возникла пустынь, которая впоследствии стала богатым монастырем и привлекала множество паломников, в XIX в. это было одно из самых почитаемых святых мест русского центра. Вероятно, уже в конце XVI в. Нил был прославлен как местно чтимый святой [730]. Житие Никандра протекало не так мирно, как житие Нила, много раз переходил он с места на место, чтобы скрыться от посетителей, приходивших к нему. На месте его преставления позже возникла Благовещенская пустынь, а в 1686 г. Никандр был прославлен ради чудес, явленных на его могиле [731].

    Кроме уже названных подвижников, месяцеслов Русской Церкви содержит имена множества святых, которые принадлежали монашеству и за свою смиренную жизнь, отречение от мира и благочестие почитались окрестным населением как люди, угодившие Богу, а впоследствии были прославлены как местно чтимые святые [732].

    Читая повествования о подвигах русских святых XVII в., мы обнаруживаем две характерные особенности: во–первых, сравнительно распространенное тяготение к отшельничеству и к затвору, а во–вторых, стремление к умерщвлению плоти через телесные страдания, например ношение тяжелых вериг, — раньше эти явления не были особенно распространены среди русских подвижников благочестия.

    Галактион Вологодский († 1612), который, вероятно, не был пострижен в монахи, вел в своей хижине жизнь затворника и столпника: он приковал себя цепью к стене и получал еду, состоявшую из хлеба и воды, через маленькое окошко; он предсказал, что город Вологда, в котором он жил, будет взят поляками, что и случилось в 1613 г., а сам Галактион мученически скончался от рук польских солдат [733]. Его современник Иринарх († 1616) из Борисоглебского монастыря под Ростовом вынужден был уйти из своей обители, ибо братия недовольна была особой строгостью его жизни. Его житие свидетельствует об упадке монашеской жизни в пору Смуты. Иринарх перешел в другой монастырь и заперся в келье, наложив на ноги и плечи тяжелые вериги. Через три года он, однако, смог вернуться в Борисоглебский монастырь и снова заперся в своей келье, приковав себя к скамье, в таком положении он прожил более 30 лет [734]. Такие же подвиги совершал в Тотемском уезде Вологодской земли Вассиан († 1624), названный Тотемским или Тиксенским; он был затворником, жил в своей келье, прикованный тяжелой цепью к стене, пищу получал через маленькое окошко и лишь время от времени выходил в церковь, чтобы причаститься. Отшельником жил Диодор († 1633), монах Соловецкого монастыря. Неудовлетворенный монастырской жизнью, он перебрался на маленький островок в Белом море, потом ушел в дремучие леса по реке Онеге и наконец основал пустынь около города Олонца. Недовольство образом жизни в Чудовом монастыре побудило другого инока, по имени Никодим, уйти из обители, он отправился на север и выбрал себе место посреди обширных болот Каргопольского уезда. Весть о суровости его жизни дошла до Москвы. Свыше 30 лет провел Никодим посреди болот и скончался в 1640 г. [735] Пустынножителем был и Симон Воломский († 1641), который спасался в дремучих вологодских лесах и был убит крестьянами из ближних деревень, поскольку те решили, что он собирается основать монастырь и тогда их земля отойдет к монастырю; кроме того, Симеон Верхотурский († 1642), строгий подвижник, проповедовавший христианство туземцам — вогулам, Леонид Устьнедумский († 1654), основавший пустынь в непроходимых пермских лесах [736].

    Быт Соловецкого монастыря заставил инока Елеазара, стремившегося к подлинно подвижнической жизни, уйти из обители. Он поселился на Анзерском острове (примерно в 25 км от монастыря); через несколько лет, когда вокруг него собрались другие, склонные к суровым подвигам иноки, Елеазар решил основать скит. Монашеские кельи расположены были на версту друг от друга. Лишь в субботу вечером скитники собирались вместе на общее вечернее богослужение и на воскресную литургию, потом они снова расходились по своим кельям. Порядок в скиту был очень строгий, и житие самого Елеазара служило примером для братии. Как уже было сказано, Елеазар составил для своего скита устав. Скончался он в 1656 г. [737] В жизни скитника Елеазара мы видим попытку после долгого перерыва вернуться к устройству монастыря по древним скитским уставам, в противоположность тогда уже испытавшим сильное обмирщение общежительным монастырям.

    Рассматривая жития упомянутых здесь аскетов, мы замечаем, что не все были довольны условиями, сложившимися в ту пору в монастырях; это недовольство заставляло подвижников уходить из обителей, чтобы спасаться в совершенном отречении от мира. Поиски далеких уединенных мест, где–нибудь посреди дремучих лесов и болот, где можно без помех подвизаться ради Христа, говорят не столько о новом аскетическом течении, сколько о недовольстве обмирщением жизни в монастырях. Эти подвижники XVII в. уже не могли вызвать общего оживления монастырской жизни. Они остаются одиночками, со своими индивидуальными характерами, но отнюдь не свидетельствуют о каких–либо переменах в общих настроениях и воззрениях монашества XVII в.

    10. Миссионерские труды монахов

    Территориальный рост Московского государства и присоединение языческих народов и племен давало Русской Церкви возможность вести среди этих народов проповедь христианства. Монашество, конечно, должно было занять в этой деятельности подобающее ему место. Но, к сожалению, на этом поприще оно потрудилось меньше, чем нужно. Со стороны церковной иерархии сделано было слишком мало, чтобы направить духовные силы иночества на исполнение этой миссии, хотя московское правительство не раз подчеркивало важность миссионерских задач для епископата и монастырей [738]. Большее значение и на этом поприще имел вольный почин одиночек. Памятники сохранили имена далеко не всех миссионеров в иноческих клобуках, в особенности это относится к удаленным областям, например к Сибири.

    Уже известный нам настоятель Псково–Печерского монастыря Корнилий был одним из тех миссионеров, чья проповедь возымела большой успех. Он проповедовал среди язычников эстонцев, причем вступал в полемику и с кальвинистами, которые в середине XVI в. проникли в эти места [739].

    В северных и северо–западных землях, в местах, расположенных вокруг Ладожского озера, проповедовали христианство язычникам карелам монахи Валаамского монастыря; особого упоминания заслуживает Арсений Коневский († 1447). Среди языческих народов Севера с успехом миссионерствовал прп. Кирилл Челмогорский († 1367) [740].

    В Пермской и Вятской земле, где делу христианской проповеди с великим самоотвержением служил св. епископ Стефан († 1396), а епископ Питирим († 1455) с успехом продолжил его дело, в конце XVI в. подвизался св. Трифон Вятский († 1613); многое сделали для проповеди христианства и монахи Пыскорского монастыря. На Крайнем Севере, в Поморье, где в XV–XVI вв. оплотом христианской веры стал Соловецкий монастырь [741], два имени занимают особое место в истории русской христианской миссии: Феодорит Кольский и Трифон Печенгский.

    Феодорит, родившийся около 1480 г., в 14 лет поступил в Соловецкий монастырь, постригся в монахи и 15 лет пребывал там под духовным руководством инока Зосимы; потом он перешел в монастырь прп. Александра Свирского, а оттуда — в Кирилло–Белозерский, около 1529 г. он возвратился в Соловецкую обитель и после кончины Зосимы решил вести жизнь отшельника; Феодорит нашел уединенное и дикое место на берегу реки Колы и провел там вместе с другим пустынником, по имени Митрофан, почти 12 лет в совершенном отречении от мира и уединении. В 1540 г. оба пустынножителя пришли в Новгород к архиепископу Макарию, который рукоположил Феодорита в иеромонахи и назначил его своим духовником. В 1542 г., когда Макарий стал Московским митрополитом, Феодорит с несколькими монахами ушел опять на Колу и построил там Троицкий монастырь. Уже в пору своего пребывания в Соловецком монастыре Феодорит выучил язык лопарей, и теперь он начал проповедовать им учение Христа; миссионерство его оказалось очень успешным, но продолжалось недолго. Споры с братией, которая недовольна была аскетической строгостью подвижника, мешали его деятельности, и в конце концов Феодорит вынужден был уйти из основанной им обители и прервать свою миссионерскую проповедь. Потом он несколько лет был настоятелем маленькой пустыни в Белозерском крае и там близко познакомился с нестяжателями и старцем Артемием. В 1551 г., когда Артемий недолгое время управлял Троице–Сергиевым монастырем, царь по его рекомендации назначил Феодорита архимандритом суздальского Евфимиева монастыря. На Соборе в 1554 г. при обсуждении дела Башкина и Артемия упомянуто было и имя Феодорита, он был невинно осужден как единомышленник Артемия и сослан в Кириллов монастырь. В 1557 г. он, однако, по поручению царя ездил в Константинополь и привез оттуда грамоту патриарха, утверждавшую венчание Ивана IV на царство. По возвращении из Константинополя Феодорит спасался в Прилуцком монастыре под Вологдой, а оттуда опять ушел на Колу проповедовать христианство. Скончался Феодорит около 1577 г. Так жизнь этого строгого подвижника оказалась вплетенной в водоворот церковно–политических событий эпохи, оставаясь при этом замечательным примером из истории русского монашества [742].

    Жизнь другого миссионера, прп. Трифона Печенгского, проходила более мирно, чем жизнь Феодорита. Его житие дошло до нас. В юности он ушел из родительского дома и проводил жизнь отшельника в новгородских лесах. Потом он отправился на север, в Кольскую землю, и проповедовал там, на берегах реки Печенги, туземным язычникам лопарям, еще до миссионерских трудов Феодорита. Затем Трифон предпринял далекое путешествие в Новгород, чтобы получить разрешение на строительство церкви и благословение на проповедь Евангелия. Назад он вернулся с несколькими мастеровыми, и они построили церковь. В Коле, уже ставшей русским поселением, Трифон нашел иеромонаха, который освятил церковь и постриг его самого в монахи. Теперь он мог крестить язычников, а его церковь стала средоточием миссионерских трудов. Позднее Трифон основал при церкви монастырь и в 1556 г. получил от царя жалованную грамоту на соседние земли и рыболовные тони. Он выстроил вторую церковь для обращенных туземцев и проповедовал христианство еще в течение почти 30 лет, вплоть до своего преставления в 1583 г. [743]

    Московское правительство уделяло особое внимание христианской миссии в Понизовье, что выразилось в интенсивной монастырской колонизации этого края (ср. главу VII). При назначении в 1555 г. первым архиепископом Казани владыки Гурия (1555–1563) ему было предписано уделять особое внимание обращению в христианство язычников и мусульман [744]. Много знатных татар было тогда отправлено в разные монастыри для христианского просвещения и обращения; те, которые крестились, новокрещенцы, сохраняли свои владения [745]. Монастыри и даже приходские церкви получали много земли, например, в Казанском уезде уже в конце XVI в. 65% обрабатываемой земли находилось во владении церковных учреждений. Выше (в главах VII и VIII) мы довольно обстоятельно рассмотрели процесс обогащения понизовских монастырей и объяснили, почему правительство проводило такую политику. Но миссионерская деятельность, как это видно из докладов Казанского митрополита Ермогена (1589–1606), развивалась без особого успеха, поскольку мусульманскому духовенству постепенно удавалось восстановить свое влияние на татарское население [746]. И в XVII в. не наблюдалось особенно активной миссионерской деятельности многочисленных монастырей; к тому же любое обострение политической обстановки, например восстание Разина (1667–1671), в котором участвовало много татар, приводило к отпадению от веры уже крещенных людей, и правительство вынуждено было принимать контрмеры [747]. В юго–западной части Понизовья, относившейся к Рязанской епархии, туземное население состояло из языческой мордвы и мусульман татар. Здесь в связи с продвинувшейся в середине XVII в. на юг колонизацией (Шацкий, Тамбовский и Кадомский уезды) особенно бурную миссионерскую деятельность развернул Рязанский архиепископ Мисаил (1651–1656). И в этом крае было основано несколько монастырей, но особого упоминания среди них заслуживает лишь Пурдишевский монастырь [748].

    В Сибири монастыри и города строились одновременно. «Где город, — пишет первый историограф Сибири Словцов, — там правление воеводское, снаряд огнестрельный и монастырь, кроме церкви» [749], — но процесс христианизации шел здесь очень медленно; еще в 1620 г., когда была учреждена отдельная епархия в Тобольске, первый ее епископ, Киприан (1621–1624), получил от патриарха Филарета указание уделять особое внимание обращению язычников и мусульман, Киприан даже взял с собой в Тобольск нескольких монахов специально для проповеди Евангелия. Его преемнику, епископу Макарию (1624–1635), из Москвы прислано было специальное послание («Память») с напоминанием об обращении язычников [750]. Особо следует сказать об Успенском монастыре на берегу Исети (он был основан в 1644 г. монахом Далматом и потому известен как Далматов монастырь); подвизавшиеся здесь иноки не чуждались миссионерства. Лишь в конце столетия (1681) организовалась специальная миссия для Восточной Сибири — игумен Феодосий и с ним 12 монахов были посланы в Селенгинск, чтобы всех иноверцев обратить в православную веру, причем, как им было приказано, без всякого принуждения. Интересно отметить, что царь Федор предложил на Соборе 1682 г. учредить новую епархию в Восточной Сибири для обращения иноверцев, но архиереи отклонили это предложение, решено было только время от времени направлять из Тобольска монахов и священников в Восточную Сибирь [751].

    Причины столь малого размаха миссионерской деятельности кроются главным образом в недостаточном образовании монахов и в почти полном отсутствии инициативы и воодушевления на проповедь Евангелия со стороны церковной иерархии. Лишь в следующем столетии наблюдается оживление миссионерства в России, но почин тут скорее принадлежал правительству, которое исходило из политических соображений.

    11. Социально–благотворительная деятельность монастырей

    Из различных исторических документов видно, что монастыри и до XVI–XVII вв. занимались благотворительностью. Писцовые книги XVI в. при описании монастырских земель и хозяйств очень часто упоминают особые приюты для бедных, кормящихся подаянием или милостями монастыря [752]. Прп. Евфросин в своем монастырском уставе особую главу (24) посвящает благотворительности, по его уставу, монастыри должны безвозмездно кормить богомольцев первые три дня их пребывания в обители [753]. Нестяжатели, такие как Нил Сорский или Артемий, в своих сочинениях писали, что если у монастыря есть имущество, оно должно употребляться на помощь бедным. Иосифляне Пафнутий Боровский и Иосиф Волоцкий не только кормили бедных в своих монастырях, но в неурожайные годы помогали соседним селам хлебом и другим продовольствием. То же самое делал и Кириллов монастырь [754]. Мы уже писали, что 15 августа, на праздник Успения Божией Матери — престольный праздник монастырского храма, в Иосифовом монастыре раздавали нищим деньги. Троице–Сергиев монастырь был особенно широко известен своей благотворительностью. «Туда, — писал Герберштейн (во 2–й четверти XVI в.), — ежегодно стекается множество народа, чтобы поклониться святыне… И сколько бы ни собралось людей, всем всегда хватает еды, и всегда остается столько, сколько нужно для пропитания монастырских слуг, так что там никогда нет ни недостатка, ни избытка». Иностранцы писали о благотворительности и других обителей [755]. По Уложению 1649 г. нищие, которые живут на территории монастыря и кормятся от монастыря, подсудны церковному суду [756].

    После завоевания Казани царь приказал разослать пленников по монастырям для христианского просвещения, и новокрещенцы жили за монастырский счет [757]. В XVII в. за счет доходов от монастырских владений Патриаршей области в Москве был создан приют для нищих на 412 человек, а по большим праздникам в церквах раздавалась милостыня. Чудов монастырь каждый год на Рождество, на Пасху и в прощеное воскресенье посылал в московскую тюрьму хлеб, жареную рыбу, кашу, квас и денежные подарки для узников. Новгородский митрополит Иов (в конце XVII в.) посылал значительные средства из казны епархиальных монастырей, чтобы содержать в Новгороде приют для нищих, две больницы и два ночлежных дома [758]. В Савво–Сторожевском монастыре под Москвой было две больничных кельи на 48 коек для иноков и мирян. (Для характеристики эпохи, для того, чтобы показать, сколь мелочным могло быть вмешательство светской власти и самого царя в повседневный монастырский быт, отметим, что в 1688 г. царь приказал сократить число коек до 30 [759].)

    После Смуты в некоторых монастырях появились сиротские приюты. Их учреждение пришлось по душе правительству, и в середине века (1651) в Троице–Сергиев монастырь было прислано много сирот — детей павших в сражениях служилых людей; в это время там было до 600 сирот, которые не только получали кров и содержание, но и обучались чтению, письму и ремеслам. Большое количество детей, как это видно из послания 1636 г., было помещено в специально выстроенном для них доме в Соловецком монастыре, где они содержались за счет монастыря, но за это должны были выполнять легкую работу в монастырском огороде [760]. Особенно хорошо был организован сиротский приют в Кирилло–Белозерском монастыре. Дети были распределены по кельям, от монастыря они получали еду, одежду и на Пасху подарки. Приютом управлял особый монах–воспитатель — «старец для голышни». Дети выполняли разные работы, старшие работали в саду или учениками в монастырской кухне. В возрасте 18–20 лет они уже именовались детенышами (об этом см. главу VIII) и получали от монастыря дворы с земельными наделами, на которых вели свое хозяйство, продолжая выполнять кое–какие работы для монастыря. Некоторые становились кучерами; те, кто выучивался какому–нибудь ремеслу, селились в монастырской слободе и причислялись к монастырским ремесленникам. Сироты в основном происходили из деревень, расположенных на монастырской земле [761].

    Здесь названы лишь отдельные случаи, которые не могут, конечно, дать представление о монастырской благотворительности во всем ее объеме, но и они говорят о том, что в этом направлении делалось много хорошего. Мы уже писали об огромных отчислениях из казны разных монастырей в период Смуты и во время войн, эти отчисления составляли очень крупные суммы. В этом отношении от монастырских владений пользу получало и государство, и общество.


    Примечания:



    5

    При подготовке списка использованы материалы, опубликованные в Jahrbьcher fьr Geschichte Osteuropas. 1971. 19. 4. S. 629–630.



    6

    Для общей ориентации: Stдhlin K. Geschichte RuЯlands. 1 (1923); Kljutschewskij V. Geschichte RuЯlands. 1 (1925); Laehr G. Die Anfдnge des russischen Reiches (1930); Djakonov M. Skizzen zur Gesellsehafts–und Staatsordnung des alten RuЯland (1928); Philaret, Erzbischof. Geschichte der Kirche RuЯlands. 2 т. (1872); Bonwetsch N. Kirchengeschichte RuЯlands (1923); Harnack. Die Mission und Ausbreitung des Christentums in den ersten drei Jahrhunderten. 2 (1924). S. 797; Кулаковский Ю. Прошлое Тавриды. Киев, 1914; Stratonow I. Die Krim und ihre Bedeutung fьr die Christianisierung der Ostslaven, в: Kyrios. 1. S. 381–395.



    7

    Laehr. Op. cit.; Heyduk J. Anfдnge der Christianisierung des Russenstammes. Wien, 1888; Leib, Rome. Kiev et Byzance а la fin du XI siиcle. Paris, 1924 (не вполне объективно); Пархоменко. Начало христианства на Руси. Полтава, 1911; Томашевский Ст. Вступ до истории Церкви на Украiни, в: Analecta Ordinis S. Basilii Magni. 4 (Львов, 1932).



    59

    См. примеч. 25.



    60

    Патерик (1911). С. 21, 24, 33; Приселков. Очерки. С. 206, 235; Голубинский. 1. 1. С. 687; 1. 2. С. 776 (2–е изд.); Шахматов. Разыскания. С. 435.



    61

    Георгиевский. Христианство в понимании русских людей в домонгольский период (1893); Сумцов. О национальном самосознании в домонгольской Руси (1905); Шахматов А. Разыскания (1908); Шахматов М. Опыты по истории древнерусских политических идей. 1. Прага, 1927. Общий очерк древнерусского летописания дан в: Сперанский. История древней русской литературы. 1 (1914). С. 301–318; 1 (1920). С. 325 и след.



    62

    Пушкин А. С. Борис Годунов.



    63

    Об истории возникновения древнерусской летописи см.: Шахматов А. Разыскания (1908). С. 420–460; он же. Повесть временных лет (1916); Сперанский. Ук. соч.; Богуславский. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности Нестора, в: ИОРЯС (1914). 1. С. 131; 3. С. 153–191; Истрин. Замечания о начале русского летописания, в: ИОРЯС (1921). С. 45–102; (1922). С. 207–251; Никольский Н. Повесть временных лет. 1 (1930). Литературу по летописи см. в: Никольский. Материалы (1906). Немецкий перевод: Die Nestor–Chronik. Изд. К. Траутмана. Leipzig, 1931, в: Slav. — Baltische Quellen und Forschungen. 6.



    64

    Приселков. Нестор–летописец (1924); Петухов. Русская литература. Древний период (1916). С. 16–18; ср. литературу в примеч. 56.



    65

    Голубинский. 1. 1 (2–е изд.). С. 743; «Память». Там же. С. 238–247. Шахматов. Разыскания. С. 34–40, 437 и след.; Никольский. Материалы (1906). С. 225, 228, 230–233; Серебрянский. Древнерусские княжеские жития (1915). С. 48–51.



    66

    Для ориентировки можно рекомендовать: Stдhlin Karl. Geschichte RuЯlands. 1 (1923). S. 66–134; Goetz L. Staat und Kirche in AltruЯland, 988–1240 (1908); кроме того: Kljutschewskij. Geschichte RuЯlands (1925). 2. Гл. 14.



    67

    Любавский М. Образование основной государственной территории великорусской народности. Заселение и объединение центра (1929); Пресняков А. Образование великорусского государства (1918); Любавский М. Возвышение Москвы, в: Москва в прошлом и настоящем. 1 (1912).



    68

    См. новые работы Д. Разовского: 1. Печенеги, тюрки и берендеи на Руси и в Угрии, в: Seminarium Kondakovianum. 7 (1935); 2. Половцы. Там же. 7–10 (1935–1938).



    69

    1–я Новгородская лет., под 6732 (1224) г.



    70

    См. упомянутые выше работы Любавского и Преснякова.



    71

    «Более чем из 100 монастырей, приведенных в известность до конца XIII в., — пишет В. Ключевский, — таких пустынек не насчитаем и десятка, да и из тех большинство приходится именно на XIII в. Зато с XIV в. движение в лесную пустыню развивается среди северного русского монашества быстро и сильно: пустынные монастыри, возникшие в этом веке, числом сравнивались с новыми городскими (42 и 42); в XV в. превзошли их более чем вдвое (57 и 27), в XVI в. — в 1,5 раза (51 и 35). Таким образом, в эти 3 века построено было в пределах Московской Руси, сколько известно, 150 пустынных и 104 городских и пригородных монастыря» (Kljutschewskij. Geschichte RuЯlands. 2. S. 259).



    72

    Выходцами из бояр или служилых людей были Сергий Радонежский († 1392); Кирилл Белозерский († 1427); Ферапонт Белозерский († 1426); Павел Обнорский († 1429); Григорий Пельшемский († 1441); Иаков Железноборский († 1442); Евфросин Псковский († 1481); Пафнутий Боровский († 1478) — из обращенной татарской семьи; Макарий Калязинский († 1483); Нил Сорский († 1508); Иосиф Волоцкий или Волоколамский († 1515); Иннокентий Охлебинин (ок. 1481), называемый также Комельским; Кирилл Новоезерский († 1532); Корнилий Комельский († 1537); Арсений Комельский († 1550); Даниил Переяславский († 1540); Стефан Комельский († 1542); Савва Вишерский († 1460); Ферапонт Можайский († 1426); из княжеской семьи: Игнатий Вологодский († 1523). Из купцов или посадских людей: Димитрий Прилуцкий († 1392); Дионисий Глушицкий († 1437); Александр Свирский († 1533); Арсений Коневский († 1447); Герасим Болдинский († 1551); Елеазар Анзерский († 1656). Из зажиточных крестьянских семей: Александр Ошевенский († 1479); Антоний Сийский († 1556). Из семьи священника: Евфимий Новгородский († 1458).



    73

    См. на эту тему мою статью: Smolitsch. Studien zum Klosterwesen RuЯlands. 2, в: Kyrios. 3 (1938). Вып. 4.



    74

    Житие святого Сергия, написанное его учеником Епифанием Премудрым († 1420), дошло до нас в обработке агиографа Пахомия († после 1484). Подлинная, но сокращенная редакция жития сохранилась лишь в Никоновской летописи (ПСРЛ. 11. С. 127–147). Обработка Пахомия в: 1. ОЛДП. 58. М., 1885; 2. ВМЧ. Сентябрь. Ч. 3 (25 сентября). СПб., 1883; 3. Изд. Симона Азарьина. М., 1646; 4. Изд. Троице–Сергиевой лавры. 1853. Литература: Ключевский В. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1872; Голубинский Е. Преподобный Сергий Радонежский и основанная им Троицкая лавра. М., 1892; 2–е изд. 1909. О Епифании см.: Кадлубовский А. Очерки по истории древнерусской литературы житий святых. Варшава, 1902. С. 171–178. О стиле агиографических сочинений Пахомия см.: Некрасов Н. Пахомий Серб, писатель XV в. Одесса, 1871; Яблонский В. Пахомий Серб и его агиографические писания. СПб., 1908; а также: Кадлубовский. С. 179–188.



    75

    Kljutschewskij. Geschichte RuЯlands. 2 (1925). S. 263.



    76

    Это: 1. Монастырь в Киржаче; 2. Андроников монастырь в Москве (1360); 3. Борисоглебский монастырь около Ростова (1363); 4. Симонов монастырь в Москве (1370); 5. Голутвинский монастырь около Коломны (1381); 6. Дубенский монастырь возле Богородска (1381); 7. Дубенский–Островский монастырь (1380); 8. Высоцкий монастырь в Серпухове, который основан был по благословению Сергия его учеником Афанасием (1374). Зверинский. Ук. соч. 2. № 864, 675, 1990, 1212, 1313, 753; 1. № 72. Голубинский. Ук. соч. С. 75–79.



    590

    Ср. главу I, 1. Уставы прп. Пахомия и свт. Василия Великого составляли основу монашеской жизни в Церкви. Новый период открывается уставом прп. Саввы, составленным прп. Саввой Освященным († 532) для своей лавры в Палестине. Он напечатан в Cotelerii Ecclesiae graecae monumenta. 3. P. 222 и след.; ср. также: Bardenhewer. 5. S. 127; Welzer. Kirchenlexikon. 2–е изд. 10. S. 1434; Fischer W. Zu dem Typikon des hl. Sabbas, в: BZ. 8 (1890). S. 306 и след.; Kurz E. Op. cit. 3 (1894). S. 167–170; а также: Олтаржевский. Палестинское монашество с IV по VI в. (1896) и Феодосий, иером. Палестинское монашество в IV в., в: ТКДА (1899). Устав Саввы содержит некоторые богослужебные указания, ибо он предназначен был для монахов, живущих в отдельных кельях. Богослужебный устав прп. Саввы стал краеугольным камнем православной всенощной. Мансветов И. Церковный устав (типик), его образование и судьба в Греческой и Русской Церкви (1885). С. 168 и след. Прп. Феодор Студит († 826) составил для своего монастыря особый устав, известный под названием Студийского. В противоположность уставу Саввы, предназначенному для келлиотов, устав Феодора имеет характер общежительного устава (PG. 99. P. 1704 и след.). В последней четверти X столетия появился так называемый «Устав Святой горы», составленный прп. Афанасием, основателем лавры на Афонской горе (ср.: Meyer Ph. Die Haupturkunde fьr die Geschichte der Athosklцster (1894). S. 101 и след.). Афонский устав — это обработка Студийского устава: в нем тоже подчеркивается необходимость общежития, но, кроме того, даются особо строгие предписания относительно постов и монастырского благочиния (Мансветов. Ук. соч. С. 222). В последующие столетия византийские общежительные монастыри в основном жили по Студийскому уставу, хотя их богослужебные правила определялись в значительной мере Иерусалимским уставом, как обычно называли устав Саввы. Соколов. Внутреннее состояние монашества в Византийской Церкви с половины IX до начала XIII в. 842–1204, в: Прав. соб. 1893. 3. С. 122; Leclercq H. Cйnobitisme, в: Dictionnaire d’Archйologie chrйtienne et de liturgie. 2. P. 3049–3248 и Monachisme. Ibidem. 11. 2. P. 1774–1974. Сергий. Ук. соч. 1. С. 33–46, 113 и след.; Голубинский. 2. 2. С. 429.



    591

    Голубинский. 1. 2. С. 320–371, 502–608; 2. 2. С. 428; Мансветов. Там же. С. 113 и след., 121 и след.



    592

    Серебрянский. Ук. соч. С. 261.



    593

    Горчаков М. К истории епитимийных номоканонов православной Церкви (1874). С. 104–110.



    594

    Голубинский. Преподобный Сергий Радонежский и основанная им Троице–Сергиева лавра, в: Чтения. 1909. 2. С. 47, 75–86; 3. С. 103; РИБ. 6. № 21.



    595

    Сказание о Спасо–Каменном монастыре, в: Прав. соб. 1861. 1. С. 203, 206.



    596

    «Духовная грамота» Иосифа, в: ВЧМ. Сентябрь. Ч. 1. С. 551; АИ. 1. № 274; АЮ. 2. № 126.



    597

    Послание (1382) архиепископа Суздальского Дионисия братии Снетогорского монастыря, в: РИБ. 6. № 24 (а также в: АИ. 1. № 5); послание архиепископа Новгородского Симеона в тот же монастырь. Там же. № 45; послание митрополита Фотия от 1488 г. Там же. № 46; послание митрополита Ионы Боголюбскому монастырю во Владимире (ок. 1455). Там же. № 75 (а также в: АИ. 1. № 265); послание митрополита Феодосия Песношскому монастырю (1461/64). Там же. № 96 (а также в: АИ. 1. № 276).



    598

    Ср. предыдущее примечание. Но довольно характерно, что, например, митрополит Филипп не оспаривает права монахов иметь собственность и после пострижения. РИБ. 6. № 104 (1472), случай с лошадью монаха Памвы.



    599

    Митрополичья уставная грамота, в: РИБ. 6. № 128 (а также в: ААЭ. 1. № 381).



    600

    ВЧМ. Сентябрь. Ч. 1. С. 548, 547.



    601

    Житие Евфросина, в: Памятники старинной русск. литературы. 4 (1862). С. 67–119, 172–179. О Евфросине см.: Серебрянский. Ук. соч. Ср.: Макарий. 2–е изд. 8. С. 129 и след.



    602

    Серебрянский. Ук. соч. С. 508.



    603

    Там же. С. 275–278, 271.



    604

    Мансветов. Ук. соч. С. 298–300. Этот устав известен лишь благодаря его пространному описанию. Описание. 2. 3. С. 730–732; предположение Макария (2–е изд. 6. С. 77–78) о том, что этот устав мог быть составлен учеником Нила Сорского, ошибочно, ибо древнейшие списки его восходят к середине XV в.



    605

    Мансветов. Ук. соч. С. 301–303, 299.



    606

    ВЧМ. Сентябрь. Ч. 1. С. 499–615. Краткое содержание в: Хрущов. Иосиф Волоцкий. С. 59–63, 75–80. Макарий. 2–е изд. 7. С. 61–66.



    607

    В некоторых списках «Духовной грамоты» помещены лишь пространные заголовки обеих этих глав без самого текста. Описание. 2. 2. С. 520.



    608

    Эти главы (ВЧМ. С. 546–563), известные под наименованием «Отвещание любозазорным», часто печатают отдельно, например, в: ЛЗАК. 2 (1862) или в: Чтения. 1847. № 7 (в сокращении). Воззрения Иосифа на монастырскую жизнь выражены также в 7–м слове его главного творения — «Просветитель», и в послании к неизвестному иноку (ДАИ. 1. № 211).



    609

    Устав, в: ИРИ. 4. С. 673–704; подробный пересказ в: Коноплев. Ук. соч. 96–100 и Макарий. 2–е изд. 7. С. 67; а также Муравьев. Русская Фиваида. С. 20.



    610

    Завещание» Герасима в: Описание Смоленской епархии (1864). С. 291–295; ИРИ. 3. С. 413; Ключевский. Жития. С. 305; Кадлубовский. Ук. соч. С. 290 и след. Из жития Антония Сийского видно, что в его монастыре тоже был введен общежительный устав. Кадлубовский. Ук. соч. С. 311.



    611

    ДАИ. 1. № 22.



    612

    ПСРЛ. 6. С. 284.



    613

    АИ. 1. № 292.



    614

    ПСРЛ. 6. С. 285.



    615

    Соколов. Внутреннее состояние. С. 325.



    616

    «Предание» Нила (1849). С. XXI–XXII.



    617

    ПСРЛ. 4. С. 278.



    618

    Макарий. 2–е изд. 6. 123–124.



    619

    Стоглав. Гл. 82. Изд. Кожанчикова. С. 244.



    620

    Филарет. Русские святые (1861). Январь. С. 77. Книга глаголемая о святых, в: Чтения. 1887. 4. № 324; Яхонтов. Жития северорусс. подвижников (1882). С. 197–198.



    621

    Филарет. Обзор. 1. С. 377, 363, 266; Попов Н. Описание рукописей моск. Симонова мон., в: Чтения. 1910. 3. С. 233.



    622

    «Духовная грамота» Иосифа в: ВЧМ. С. 552; Зиновий Отенский. Истины показание (1863). С. 901.



    623

    ААЭ. 4. № 204; АИ. 4. № 253; 5. № 75. ПСЗ. 1. № 412.



    624

    ААЭ. 4. № 311, 312; уставная грамота Адриана, в: Временник. 11. С. 30–46.



    625

    Например: РИБ. 6. № 54, 61, 63, 129, 113; АИ. 1. № 37; ААЭ. 1. № 40, 108. О выборах настоятеля братией говорят также уставы Иосифа и Герасима; а также: Стоглав. Гл. 86. Изд. Кожанчикова. С. 250; АЮ. 2. № 274; Жмакин. Митрополит Даниил. С. 110. О ставропигиальных монастырях: Milaљ. Op. cit. S. 672, 675.



    626

    РИБ. 6. С. 54. ОЛДП (1881). С. 89.



    627

    Досифей. Описание Соловецкого монастыря (1836). С. 67.



    628

    Голубинский. 2. 1. С. 700. Иосиф Волоцкий просил Василия III назначить настоятеля и послал ему список с 10 кандидатами. Василий же приказал назначить настоятелем монаха Даниила (из того же монастыря), который не значился в списке. Жмакин. Ук. соч. С. 110; ПСРЛ. 6. С. 288, 289; ААЭ. 1. № 238; АЮ. 1. № 381; РИБ. 6. С. 61. Горский. Описание Троице–Сергиевой лавры. 1 (1890). С. 77, 80, 84, 85, 88, 97, 130, 156. По эпохе царя Алексея: ААЭ. 3. № 262, 307, 331; 4. № 37, 225, 253, 275, 322.



    629

    Преподобные Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский, Пафнутий Боровский, Иосиф Волоцкий, Герасим Болдинский, Елеазар Анзерский, Макарий Калязинский, Антоний Сийский, Евфросин Псковский и др.



    630

    В XVII в., когда настоятель стал назначаться царем, соборные старцы постепенно утратили свою прежнюю роль в управлении монастырем. В Савво–Сторожевском монастыре, пользовавшемся особым благоволением царя Алексея, в 1688 г., например, было лишь три соборных старца, а монахов — более 150. Белокуров. Материалы для русской истории (1888). С. 161.



    631

    Ср. главу XV.



    632

    Горский. Ук. соч. 1. С. 73; ААЭ. 1. № 237. С. 247. Курбский. Сказание (1842). С. 134, 132. О непослушании настоятелю см.: АИ. 1. № 265 и 276 (оба по XV в.).



    633

    Житие Иосифа, неизвестного автора, в: Чтения. 1903. 3. С. 18; Жмакин. Ук. соч. С. 664. Сочинение Даниила: там же. Приложение. С. 55–57. В других сочинениях Даниила также подчеркивается необходимость послушания.



    634

    АИ. 5. № 75; ААЭ. 4. № 311, 312; ПСЗ. 1. № 412.



    635

    Успенский Н. О больших строителях Кирилло–Белозерского монастыря, в: Чтения. 1897. 1. С. 3, 4, 11–12, 17.



    636

    Голубинский. 1. 2. С. 692; АИ. 1. № 100, 192, 292; 3. № 69; ДАИ. 3. № 87; ААЭ. 1. № 381; 3. № 47, 104, 294 и др.; Кедров. Авраамий Палицын, в: Чтения. 1880. 6. С. 18. Горчаков. Монастырский приказ. С. 78.



    637

    ВЧМ. Сентябрь. С. 607; ААЭ. 1. № 221; 3. № 298; АИ. 1. № 212; Макарий, еп. Историческое описание Красногорского мон., в: Чтения. 1880. 3. С. 81; Богословский. Ук. соч. 1. С. 72; Белокуров. Материалы (1888). С. 164; Доброклонский. Ук. соч. С. 11.



    638

    ВЧМ. Сентябрь. С. 607.



    639

    ААЭ. 3. № 298.



    640

    АИ. 1. № 25, 178; 5. № 65, 195; ААЭ. 4. № 144.



    641

    Серебрянский. Ук. соч. С. 472; ВЧМ. Сентябрь. С. 600, 605, 588–590; житие Варлаама Хутынского, в: ОЛДП (1881). С. 72, 78, 80, 93; ААЭ. 2. № 298; ИРИ. 7. С. 193, 194; Доброклонский. Ук. соч. С. 11, 14; Макарий, еп. Ук. соч. С. 81; Богословский. Ук. соч. С. 72; Белокуров. Материалы. С. 164; АИ. 1. № 212; ААЭ. 1. № 56, 75.



    642

    Голубинский. 1. 2. С. 689. Число иеромонахов и иеродиаконов было различным: так, в Кирилловом монастыре в 1582/83 г. было 7 иеромонахов и 3 иеродиакона; в Савво–Сторожевском монастыре в 1688 г. насчитывалось 20 иеромонахов и 15 иеродиаконов. АИ. 1. № 212; Белокуров. Материалы. С. 164.



    643

    См.: Stiglmayr J. Die Lehre von den Sakramenten und der Kirche nach Pseudo–Dionysios, в: Zeitschrift fьr Katholische Theologie. 22 (1898). S. 246 и след.; Holl K. Enthusiasmus und BuЯgewalt (1898). S. 205 и след.; Heiler. Urkirche und Ostkirche. 1 (1937). S. 375; Лебедев П. Наука о богослужении православной Церкви. 2 (1881). С. 169; Антоний (Храповицкий), митр. Опыт христианского православного катехизиса (1924). С. 65.



    644

    Ср. примеч. 67.



    645

    Голубинский. 1. 2. С. 668.



    646

    Рождественский. Ук. соч. С. 105–107; Богословский. Ук. соч. С. 82, 77.



    647

    АИ. 1. № 211; ААЭ. 2. № 11; РИБ. 12. С. 1218 и др.; Зверинский. 2. № 1247, 122, 924.



    648

    Так, настоятель Хлыновского Успенского монастыря, который к тому же был «мирским» монастырем, требовал по 10 рублей вклада, что по тому времени (1559) было большой суммой. ААЭ. 2. № 11.



    649

    Никольский. Общинная и келейная жизнь, в: Христ. чт. 1907. 8. С. 181, 184; АИ. 1. № 214.



    650

    Голубинский. 1. 2. С. 668–670; Milaљ. Op. cit. S. 657. О чине пострижения в: Maltzew. Begrдbnis–Ritus (1898). S. 202–203; Чин пострижения XVII в., в: ОЛДП. 24 и 63; Иннокентий, архим. Пострижение в монашество (1899); Пальмов И. Чины пострижения в Восточной православной Церкви (1914). О религиозной символике отдельных частей иноческого облачения: Oppenheimer Ph. Symbolik und religiцse Wertung des Mцnchskleides im christlichen Altertum (1932). Ср. также: Голубинский. 1. 2. С. 675–686.



    651

    Milaљ. Op. cit. S. 658.



    652

    Ibidem; Maltzew. Op. cit. S. 203–204, 280; Heiler. Op. cit. 1. S. 382–384. О чине пострижения в современной греческой Церкви см. Spunda F. Griechische Mцnche (1928). S. 27–44 (с отрывками из чинопоследования). Раевский. Евхологион. 3. С. 199–217; Kattenbusch. 1. S. 529–536.



    653

    В: Серебрянский. Ук. соч. С. 265–267 (в отрывках).



    654

    Там же. С. 571 и след. (по–немецки: моя книга «Leben und Lehre der Starzen» S. 65–70).



    655

    Kirchhoff P. Kilian, O. F. M. Das heilige Jahr — der heilige Dienst, в: Der christliche Osten. Изд. Г. Вундерле (1939). S. 75. Еще о содержании и развитии богослужений: Heiler. 1. S. 335–364; Kattenbusch. 1. S. 447–456. Лебедев. Ук. соч. 2. С. 44–82.



    656

    См. прекрасные переводы православных песнопений, сделанные П. К. Кирххофом: 1. Die Ostkirche betet. 4 т. (1934–1937); 2. In paradisum. Totenhymnen (1939); 3. Ehre sei Gott. Dreifaltigkeitshymnen (1940). 4. Ьber Dich freut sich der Erdkreis. Marienhymnen (1940); здесь содержательное предисловие. А также: Zankow. Op. cit. S. 93–99. «Ибо ничто, — говорит св. Иоанн Златоуст, — так не возвышает и не окрыляет душу, не отрешает ее от земли, не избавляет от уз тела, не располагает любомудрствовать и презирать все житейское, как согласное пение и стройно составленная божественная песнь. Природа наша так услаждается напевами и имеет к ним склонность, что и грудные дети, когда плачут и бывают неспокойны, усыпляются ими». Слово на 41–й псалом; цит. по: Kayser Joh. Beitrдge zur Geschichte und Erklдrung der дlteren Kirchenhymnen. 2–е изд. 1881. S. 47. О греческой (православной) гимнологии см. также: Christ W. Ьber die Bedeutung von Hirmoi. Troparia und Kanon in der griechischen Poesie des Mittelalters, в: Sitzungsberichte bayer. Ak. d. Wiss. 1870. 2; Jacobi L. Zur Geschichte der griechischen Kirchenlieder, в: Z. f. KG (1882); Meyer W. Anfang und Ursprung der lateinischen und griechischen rhytmischen Dichtung, в: Abh. bayer. Ak. d. Wiss. 17. 2 (1885). Krumbacher (1897). S. 655 и след.



    657

    См. Wunderle G. Aus der heiligen Welt des Athos. Studien und Erinnerungen (1937. Das цstliche Christentum. 2).



    658

    Ср. примеч. 651; а также: Bдumer S. Geschichte des Breviers (1895); Leclercq H. Brйviaire, в: Dictionnair d’Archйologie chrйtienne et de liturgie. 2. 1 (1925). P. 1262–1316.



    659

    Каждый день недели посвящен какому–либо событию из истории нашего спасения или святым: понедельник — св. ангелам; вторник — Предтече и Крестителю Иоанну; среда — предательству Иуды; четверг — св. апостолам, чудотворцам и святителям; пятница — Страстям Христовым и св. Кресту; суббота — св. исповедникам, мученикам и всем святым; воскресенье — Воскресению Христову и Св. Троице. Преблагословенной Матери Божией Марии посвящены все дни недели, но сугубо среда, пятница и воскресенье. См. прекрасные размышления на эту тему: Киприан, иером. Крины молитвенные. Белград, 1928. С. 57–208.



    660

    В православной Церкви счет дней недели начинается не с воскресенья, но с понедельника; началом суток считается не полночь, а 6 часов вечера; часы считаются начиная с 6 часов утра. В течение дня монахи должны служить: вечером (в 6 часов) вечерню, за ней следует повечерие, ночью (в 12 часов) полунощница, рано утром (в 3 часа) утреня; утром (в 6 часов) первый час; в 9 часов — третий час; в полдень — шестой, в 3 часа пополудни — девятый час. Литургия совершается между третьим и шестым часом. В чинопоследовании этих дневных богослужений есть определенные отличия от римо–католических дневных служб. Ср.: Bдumer. Op. cit. S. 31–130.



    661

    Последовательность совершения богослужений дневного круга определяется Уставом (Типиконом). О развитии и составе Типикона см.: Мансветов. Ук. соч. С. 269 и след. О многочисленных списках древних уставов см. фундаментальную работу: Дмитриевский А. Описание литургических рукописей, хранящихся в библиотеках Востока. 2 т. (1894, 1916). А также: Kattenbusch. 1. S. 479 и след.; Сергий, архим. Ук. соч. 2 т. (1875/76); Никольский К. Пособие к изучению устава (1884, 1908); Скабалланович М. Толковый Типикон. 2 т. (1911/13); Bдumer. S. 31 и след.; Heiler. 1. S. 297, 299 и след.



    662

    Мансветов. Ук. соч. С. 78, 127, 294–296, 298 и след.; Одинцов Н. Порядок общественного и частного богослужения в Древней России до XVI в. (1881); Дмитриевский А. Богослужение в Русской Церкви в первые пять веков, в: Прав. соб. 1882–1883; он же. Богослужение в Русской Церкви в XVI в. (1884). Леонид, архим. О славянских переводах церковного богослужебного устава, в: Чтения. 1867. 2; Мансветов И. Митрополит Киприан в его литургической деятельности (1882); Лисицын М. Первоначальный славяно–русский Типикон (1911). Первый печатный Типикон Русской Церкви вышел в Москве в 1610 г.



    663

    Мансветов. Там же. С. 269, 275, 284, 304; Голубинский. 1. 1. С. 320–329, 330–377, 507; 2. 2. С. 406; Макарий. 2–е изд. 8. С. 77.



    664

    Голубинский. 2. 2. С. 428–433; Одинцов. Ук. соч. С. 40. Мансветов. Ук. соч. С. 271.



    665

    Макарий. 2–е изд. 8. С. 78.



    666

    Серебрянский. Ук. соч. С. 368–371; АИ. 1. № 478.



    667

    Мансветов. Ук. соч. С. 301; Макарий. 2–е изд. 8. С. 77.



    668

    О диптихах см. Leclercq H. Manuel d’arch€eologie chr€etienne depuis les origines jusqu’au VIIIe siиcle. 2 (1917). P. 333 и след. Обиходники: 1. Иосифова монастыря (1589/90), в: Леонид, архим. Монастырские столовые обиходники, в: Чтения. 1880. 3. С. 5–22; 2. Новоспасского монастыря в Москве (2–я половина XVII в.). Там же. С. 24; 3. Троице–Сергиева монастыря (1 — за годы 1445–1533, 2 — за годы 1533–1547), в: Горский. Истор. описание. 2 (1900). С. 16–44. Мансветов. Ук. соч. С. 301.



    669

    О постах в Восточной Церкви: Мансветов. О постах православной восточной Церкви, в: Прибавления. 1885. 36. С. 355–399; 37. С. 630–698; Holl K. Die Entstehung der vier groЯen Fastenzeiten in der griechischen Kirche. в: Gesammelte Aufsдtze. 2 (1928) (а также в: Abh. d. Berl. Ak. 1923; Phil–hist. Kl. № 5); Bдumer. Op. cit. S. 63–67; Голубинский. 1. 2. S. 399–462; 2. 2. С. 607.



    670

    Лебедев. Ук. соч. С. 84–91.



    671

    Перец в XVI в. считался деликатесом. Митрополит Филипп в своем послании в Соловецкий монастырь особо упоминает о пожаловании братии обители 1 фунта перца; см. это послание в: Федотов Г. Святой Филипп, митрополит Московский (1928). С. 222.



    672

    Обиходник Иосифова монастыря. С. 7, 8, 17, 22, 13, 16. Если сравнить этот обиходник с обиходником Новоспасского монастыря, мы увидим, как далеко зашло там обмирщение монастырского быта. Монахи получали там самые лучшие сорта волжской рыбы, лучшие маринованные грибы, пироги с сыром, икру, размазню с медом и др. Если в Иосифовом монастыре в XVI в. братия и монастырские слуги имели одинаковый стол (с. 9), то в Новоспасском монастырские слуги получали другую, более простую трапезу (с. 24).



    673

    РИБ. 4. С. 1210, 1419. Значение поста как аскетического делания особо подчеркивается в «Слове о Филипповом посте», написанном в конце XV или начале XVI в; Архангельский. Нил Сорский. С. 215, 217.



    674

    Описание. 2. 1. С. 239; Виноградов. Уставные чтения, в: БВ. 1912. 4. С. 785.



    675

    ВЧМ. Сентябрь. С. 505–513; ср. также его послание «О епитимьях» в: Смирнов. Древнерусский духовник (1899). Приложение VI. Особенно с. 109, 110, 111. То же самое в уставе прп. Корнилия Комельского, в: ИРИ. 4. С. 669.



    676

    Максим Грек. Соч. 2. С. 241, 243; Послание Артемия «Неизвестному», в: РИБ. 4. С. 1399.



    677

    Ср. его биографию в РБС.



    678

    Прав. соб. 1863. 3. С. 209.



    679

    Вассиан, в: Прав. соб. 1863. 3. С. 109; Максим Грек. Соч. 2. С. 37, 89, 41, 110, 131, 104, 262; Даниил, митр. О иноческом законе и правиле общего жития, в: Жмакин. Ук. соч. Приложение. С. 644, 666 и след.; Стоглав. Гл. 5.



    680

    Зиновий Отенский. Истины показание (1863). С. 899.



    681

    Ср. мою статью, в: Kyrios. 4 (1939). S. 29–38; Жмакин. Ук. соч. Приложение. С. 39–44.



    682

    ПСЗ. 1. № 412. ААЭ. 4. № 161; АИ. 5. № 112; а также ААЭ. 4. № 311, 312.



    683

    Стоглав. Гл. 5. С. 49, 52; Зиновий Отенский. Ук. соч. С. 899; характеристика монахов особножительских монастырей у митрополита Даниила в его сочинении «О различии иноческого жития», в: Жмакин. Ук. соч. Приложение. С. 660. О Кирилловом и Троице–Сергиевом монастыре (1590), в: ДАИ. 1. № 135.



    684

    Никольский. Общинная и келейная жизнь, в: Христ. чт. 1907. 224. С. 157, 173 и след.; АИ. 1. № 204. О времени написания этого послания: Никольский. Когда было написано обличительное послание царя Ивана Васильевича IV в Кирилло–Белозерский монастырь, в: Христ. чт. 1907. 223. С. 852.



    685

    См. «Челобитье». Изд. Г. Кунцевича (1912).



    686

    Устав Евфросина, гл. 11; Иосифа, гл. 2; Корнилия, гл. 13; ср.: РИБ. 6. С. 209, 602; а также: «Беседа». Изд. Дружинина. С. 13, 21.



    687

    АИ. 1. № 204; Стоглав. Гл. 52.



    688

    ААЭ. 4. № 161. Ср.: Там же. № 311, 312; АИ. 5. № 7, 75.



    689

    Жмакин. Ук. соч. С. 650–690. Здесь помещены послания Даниила.



    690

    Чудецкий, в: ТКДА. 1877. 4. С. 73.



    691

    Макарий. 2–е изд. 7. С. 54.



    692

    АИ. 1. № 212. В Нило–Сорской пустыни в 1508 г. было только 12 иноков. Макарий. 2–е изд. 7. С. 44.



    693

    Ключевский. Опыты (1913). С. 36; в 1568 г. в Соловецком монастыре спасалось 200 монахов. Федотов. Ук. соч. С. 224.



    694

    Макарий. 2–е изд. 7. С. 55; Чтения. 1884. 4. С. 23.



    695

    Богословский. Ук. соч. 1. С. 72; в Красногорском монастыре (Холмогорский уезд), основанном в 1606 г., в 1624 г. было 9, а в 1677 г. 12 монахов, хотя уже в 1661 г. туда переселились 17 иноков из Киевской митрополии. Макарий, еп. Истор. описание Красногорского мон., в: Чтения. 1880. 3. С. 62, 81. О переселении монахов из Южной Руси в северорусские обители см. также: Харлампович К. Ртищевская школа, в: БВ. 1913. 5. С. 8.



    696

    Белокуров. Материалы. С. 164.



    697

    На реке Свири вырос Вознесенский монастырь, в котором в 1684 г. было 5 иноков, а в 3–4 км от него стоял другой монастырь. Никольский, в котором спасалось лишь 3 монаха. Белокуров. Там же. С. 445.



    698

    В 1724 г. Синод насчитал 14534 насельника в мужских и 10673 насельницы в женских монастырях. Чудецкий, в: ТКДА. 1877. 10. С. 46.



    699

    Milaљ. Op. cit. S. 672, 675.



    700

    Ср.: Goetz L. K. Staat und Kirche in AltruЯland. Kiever Periode. 988–1240 (1908). S. 151–154; (устав св. князя Владимира), а также: Макарий. 2–е изд. 8. С. 143–168, 176, 202; Hermann. Op. сit. S. 23 и след.



    701

    Макарий. 8. С. 220; 10. 207, 209; АИ. 1. № 224, 232, 234, 235, 240; 2. 58, 86, 77; ААЭ. 1. № 386; 2. № 14, 62; 3. № 67; РИБ. 2. № 190.



    702

    АИ. 1. № 46, 114, 130 и др.



    703

    АИ. 1. № 46, 114; ААЭ. 2. № 62. Одновременно были выданы жалованные грамоты новому патриарху и некоторым епископам: СГГД. 2. № 73; ААЭ. 3. № 109; АИ. 1. № 148.



    704

    ААЭ. 2. № 17; Досифей. Описание Соловецкого монастыря. 3. С. 205. ДАИ. 1. № 148; ААЭ. 2. № 14; 3. № 285.



    705

    ААЭ. 2. № 164 (также СГГД. 3. № 7). Жалованная грамота содержала особый пункт, касавшийся уголовных дел, которые по–прежнему подлежали светскому суду.



    706

    Горчаков. Мон. приказ. С. 91. Ср. различные документы в: Записки ОРСА. 2 (1861); ААЭ. 3. № 225, 262, 275.



    707

    ПСЗ. 1. 412.



    708

    Горчаков. Ук. соч. С. 95. ПСЗ. 1. № 442 (1669 г., приговор по уголовным делам), или ААЭ. 4. № 204 (1675). В 1667–1675 гг. в результате деятельности Духовного приказа (отделение Монастырского приказа), созданного, вероятно, уже после 1667 г., нарушен был приговор 1667 г., так что потребовался приговор Собора 1675 г. Каптерев. Светские архиерейские чиновники. С. 211. Новые трения обнаружились при Петре Великом, что побудило патриарха Адриана составить сборник постановлений по вопросам церковного суда. Калачов Н. О значении Кормчей в системе древнего русского права, в: Чтения. 1847. 4. Приложение 4. С. 11–80: «Статьи о святительском суде». Эти «Статьи о святительском суде» опираются на постановления Стоглава, на жалованную грамоту 1625 г. (подтвержденную в 1657 г.) и на распоряжения патриарха Иоасафа 1668 и 1671 гг. Там же. С. 15, 16, 67, 69. Более того, патриархия вновь составила сборник ярлыков татарских ханов о правах Церкви, который, однако, не был предъявлен царю для утверждения (там же. С. 2).



    709

    Макарий. 2–е изд. 7. С. 84–86; а также в: Чтения. 1912. 2. 2. Смесь. С. 39–41.



    710

    Макарий. 2–е изд. 7. С. 85.



    711

    ПСРЛ. 4. С. 157–158, 165; 8. С. 219, 230; 6. С. 252.



    712

    АИ. 1. № 173.



    713

    Макарий. 11. С. 96.



    714

    Геронтий, архим. Волоколамский Иосифов монастырь. С. 44–45.



    715

    Геронтий. Там же. С. 45.



    716

    Ср.: Ключевский. Жития. С. 291. Недаром Иосиф именуется в тропаре «российской звездой». Геронтий. Там же. С. 48. Еще в XIX в. монахи делали списки с устава Иосифа. Попов Н. Собрание рукописей Симонова монастыря, в: Чтения. 1910. 2. С. 14, 15.



    717

    Макарий, еп. Христианство в пределах Архангельской епархии, в: Чтения. 1878. 3. С. 52.



    718

    Горский. Описание. 2. С. 122–123.



    719

    Филарет. Обзор. 1. С. 234.



    720

    ААЭ. 4. № 311; Барсуков. Источники русской агиографии. С. 218. Житие Илариона в: Труды Владимирской уч. архивной комиссии. 10 (1908). Небольшая работа: Иероним. Жизнь Илариона, митрополита Суздальского (1867) — была мне недоступна.



    721

    Чистович И. Новгородский митрополит Иов, в: Странник. 1861. 2; работы: Постников. Афанасий, первый архиепископ Холмогорский (1866); Верюжский. Афанасий, архиепископ Холмогорский (1914) — к сожалению, тоже нам недоступны. Ср. также: ПБЭ. 1. С. 1087; 2. С. 181, 182.



    722

    Основную литературу о Никоне см. в главе XII.



    723

    Федотов Г. Святой Филипп, митрополит Московский (1928). Особенно с. 120–137, 206–220; Рождественский С. Митрополит Филипп, в: РБС.



    724

    Федотов. Там же. С. 104.



    725

    О канонизациях в XVII–XIX вв. см.: Голубинский. История канонизации в Русской Церкви (1903).



    726

    Ср. главу III, 4.



    727

    Ключевский. Жития. С. 319; Голубинский. История канонизации. С. 130.



    728

    Там же. С. 120; Коноплев. Ук. соч., в: Чтения. 1895. 4. С. 86–101.



    729

    Голубинский. Ук. соч. С. 117; Макарий, еп. Историч. сведения об Антониевом Сийском мон., в: Чтения. 1878. 3.



    730

    Голубинский. Ук. соч. С. 155, 314; Нилова пустынь, в: Чтения. 1875. 3; Успенский В. Историческое описание Ниловой Столобенской пустыни (1867. 3–е изд. 1886).



    731

    Голубинский. Ук. соч. С. 132; Ключевский. Ук. соч. С. 392; Серебрянский. Ук. соч. С. 317–326, 538–545, 568 и след. (житие Никандра).



    732

    Назовем лишь некоторых особенно знаменитых подвижников: Геннадий Вологодский († 1565), Иродион Илоезерский († 1564), Иосиф Заоникиевский († 1612); Адриан Андрусовский († 1549), Адриан Пошехонский († 1550), Симон Сойгинский († 1561), Зосима Ворбозомский († 2–я половина XVI в.), Леонтий Лехновский († 1611), Арсений Новгородский († 1570), Мартирий Зеленецкий († 1603), Агапит Маркушевский († 1584), Игнатий Вологодский († 1592), Сергий Шухтовский († 1609), Христофор Коряжемский († ок. 1572), Феодосий Тотемский († 1568), Ферапонт Монзенский († 1591). Ср.: Словарь исторический о святых (1836. 2–е изд. 1862); Голубинский. Ук. соч; Барсуков. Ук. соч.



    733

    ИРИ. 4. С. 64; известие о его происхождении из семьи Бельских легендарно.



    734

    Ключевский. Ук. соч. С. 323; Словарь (1862). С. 105–107; Голубинский. Ук. соч. С. 158; Платонов. Древнерусские сказания о Смутном времени. С. 293.



    735

    ИРИ. 6. С. 366; Ключевский. Ук. соч. С. 334; Словарь (1862). С. 181.



    736

    Ключевский. Ук. соч. С. 346; ИРИ. 3. С. 607; Голубинский. Ук. соч. С. 129, 136.



    737

    Яхонтов. Жития северорусских подвижников. С. 197 и след.; Книга глаголемая о святых, в: Чтения. 1887. 4. № 324. Житие Елеазара в: Прав. соб. 1860. 1.



    738

    См., например, послание Ивана IV Казанскому архиепископу Гурию, в: АИ. 1. № 241; а также Уложение 1649 г. Гл. 20, 21, 26; ДАИ. 5. № 241–244; Макарий. 10. С. 72; АИ. 5. № 69, 75; послание архиепископу Сибири, в: Иванов. Описание государственного архива старых дел. 1 (1850). С. 263.



    739

    Доброклонский. Руководство по истории Русской Церкви. 1/2 (1889). С. 131, 132.



    740

    Макарий. 2–е изд. 6. С. 357; Голубинский. История канонизации. С. 148; Серебрянский. Ук. соч. С. 342–344; Ключевский. Жития. С. 236.



    741

    Русская Церковь в северном Поморье в XV–XVII вв., в: Прав. соб. 1860. 2. С. 3 и след.



    742

    Шестаков П. Просветитель лопарей архимандрит Феодорит и святой Трифон Печенгский, в: ЖМНП. 1868. 7. С. 242 и след.; Макарий. 2–е изд. 6. С. 330–332.



    743

    Житие Трифона в: Прав. соб. 1859. 2. С. 89–120; ИРИ. 4. С. 582; Голубинский. Ук. соч. С. 156; Шестаков. Ук. соч.



    744

    ААЭ. 1. № 241; ДРВ. 5. С. 241; Покровский И. Казанский архиерейский дом (1902). С. 6. Казанский архиепископ (а позже митрополит) по чести занимал третье место среди архиереев (1 — Московский. 2 — Новгородский). ДАИ. 4. № 102; СГГД. 2. С. 59.



    745

    ДАИ. 1. № 97; Гессен Г. Жизнь пленных в Московском государстве, в: Русское прошлое. 2 (1923). С. 61. По истории христианской миссии в Понизовье см.: Можаровский А. Изложение хода миссионерского дела по просвещению казанских инородцев с 1552 по 1867 год, в: Чтения. 1880. 1; Никольский Н. В. Христианство среди чуваш Среднего Поволжья в XVI–XVIII вв., в: Изв. Каз. 28. 1 (1912); Смирнов И. Н. Черемисы, в: Изв. Каз. 6 (1889); он же. Вотяки, в: Изв. Каз. 8. 2 (1890); он же, Пермяки, в: Изв. Каз. 9. 2 (1891); он же. Мордва, в: Изв. Каз. 10–12 (1892–1895); Перетяткович Г. Ук. соч. (1877 и 1882); а также старые работы Н. Н. и Н. А. Фирсовых (1864 и 1868). О пожаловании имений новокрещенной татарской знати см. множество документов, в: Архив князя В. И. Баю–шева. Материалы исторические и юридические района бывшего Приказа Казанского дворца. 1 (1882).



    746

    1. Макарий. 10. С. 72; Можаровский. Ук. соч. С. 7, 23; ААЭ. 1. № 358.



    747

    Можаровский. Ук. соч. С. 23, 30, 32. ПСЗ. 2. № 867; Уложение 1649 г. Гл. 16. § 44; 20. § 70–71; 25. § 24. Об обращении некоторых татарских князей см.: Вельяминов–Зернов. Исследование о касимовских царях. 3 (1866). С. 207–215.



    748

    Воздвиженский И. История рязанской иерархии. С. 122.



    749

    Словцов. Историческое обозрение Сибири. 1 (1836). С. 58.



    750

    Это послание в: Иванов. Описание. 1 (1850). С. 263.



    751

    АИ. 5. № 69, 75; Быстров Ф. Первые христиане в Сибирском крае (1586–1631), в: Прав. об. 1866. 2. С. 377; Сумароков. Миссионерство в Сибири, в: Христ. чт. 1883. 9–10; 1884. 5–6.



    752

    Писцовые книги Московского государства. 1. 1. С. 76, 279, 611 и др.



    753

    Серебрянский. Ук. соч. С. 325.



    754

    Макарий. 7. С. 299; АИ. 1. № 204.



    755

    Herberstein. Moskovia. Изд. В. ф. д. Штайнена (1926); S. 92; Чтения. 1884. 4. С. 24.



    756

    Филарет. История Русской Церкви. 3. С. 211.



    757

    ДАИ. 1. № 149; Зверинский. 3. № 2231; Гессен. Ук. соч. С. 61.



    758

    Филарет. Ук. соч. 4. С. 240; Чтения. 1863. 4. Приложение. С. 22.



    759

    Белокуров. Материалы. С. 163, 166.



    760

    Арсений. Ук. соч. С. 3; Досифей. Описание Соловецкого мон. 1 (1853). С. 267 и след.



    761

    Петров В. Монастырская голышня, в: Дела и дни. 1923. 3.









    Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

    Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.