Онлайн библиотека PLAM.RU


Глава VII

Век войн

От бедствий, постигших принцев, спустимся теперь к самым низам социальной лестницы. До сих пор японский крестьянин почти не упоминался в нашей истории, но, как только на смену XIV пришел XV век, именно это презренное сословие потребовало нашего внимания в первую очередь. Вся жизнь крестьянина-земледельца проходила на фоне постоянной войны, в которой он принимал мало участия. По мере того как в период борьбы Северного и Южного Дворов война становилась занятием все более и более профессиональным, сама идея «самурая-земледельца» отошла в прошлое. Самурай, по крайней мере самурай высокого ранга, только воевал, а крестьянин низкого ранга только возделывал землю. Между этими двумя крайностями была широкая и размытая прослойка мелких землевладельцев, которым, когда они не участвовали в походах, приходилось самим обрабатывать свои земли из чисто экономической необходимости. Более зажиточные крестьяне вполне могли быть богаче живших по-соседству дзи – самураев, как назывались эти мелкие землевладельцы, и они не прочь были взяться за оружие. В то время статус самурая не был строго регламентирован, и возможности продвижения вверх по социальной лестнице были у каждого, кто имел достаточно воли и способностей, чтобы их использовать.

Положение японского крестьянина в какой-то мере было довольно любопытным. В отличие от его собрата в Европе того времени бесконечные, казалось бы, войны, оставлявшие полосы опустошения поперек его рисовых полей, очень мало его затрагивали. Прежде всего, поскольку все это были гражданские войны, армии не представляли для него непосредственной угрозы. Гражданское население редко подвергалось грабежу и насилию, а если ветхую крестьянскую хижину случайно сжигали, ее нетрудно было восстановить. Единственную опасность – в случае, когда урожай затаптывали или крали – представлял голод. Сам по себе крестьянин мало что значил для самурая, гордо проезжавшего мимо, чтобы поучаствовать в очередном бессмысленном сражении. Если крестьянин чего и боялся, то не бедствий войны, а мора, голода и сборщиков налогов, которые в период правления Асикага, как известно, забирали до 70% того, что он производил.

В начале XV века гусеница зашевелилась в своем коконе. До этого японская история никаких крестьянских восстаний не знала, и вдруг люди, в течение многих столетий бывшие кроткими как овечки, словно полностью переменились. Благодаря организаторским способностям дзи-самураев народное возмущение получило выражение в создании союзов взаимной защиты – икки. Очень скоро икки попытались донести свои скорби и требования до средоточия власти, как это прежде делали монахи-воины, и последовал целый ряд «крестьян-ских восстаний».

Вервые икки появились в последние годы Войны Дворов, однако жители Киото впервые испытали ярость толпы не ранее 1428 г. В этом году произошло мощное восстание, вызванное рядом указов, касавшихся положения крестьян. Оно как бы стало сигналом для недовольных народных масс, и волна крестьянских восстаний прокатилась по всей стране. В 1441 г. Киото пережил самое мощное из этих восстаний, которое, в отличие от выступления 1428 г., было тщательно спланировано за несколько месяцев до начала. Крестьяне удачно выбрали время и двинулись на Киото, когда самураи бакуфу Асикага воевали далеко от столицы, в провинции Харима. 15 сентября икки сосредоточились на подступах к городу, где между ними и самураями из клана Кёгоку произошла жаркая стычка. Икки потеряли 10 человек, их противники – 53. Четыре дня спустя толпа начала грабить и жечь пригороды Киото, а 21 сентября тысячи людей икки вошли в город, захватили стратегически важные здания и блокировали дороги. Горожанам, должно быть, показалось, что мир сошел с ума. За два дня Киото был полностью отрезан от внешнего мира. Хроники того времени, вроде следующей, описывающей события в районе Тодзи в Киото, звучат как военные донесения: Икки с востока, от дороги, что спускается от Тоба и Киссонин, заняли Тодзи. Их было около двух или трех тысяч. В тот же день икки Тамба-гути вошли в Иманисиномия примерно с тысячей человек... Они окружили город лагерями. Каждый день они совершают набеги на центр города.

Главным объектом нападений икки были владельцы ломбардов и ростовщики, поскольку они прежде всего стремились добиться погашения тяжелых долгов. Но ярость толпы на этом не успокоилась, и после недели беспорядочных грабежей бакуфу было вынуждено издать указ об отмене задолженностей. Успех мятежа 1441 г. привел к установлению определенного стереотипа действий: икки возвращались в Киото в 1447, 1451, 1457 и 1461 гг. Хотя ни одно из этих вторжений нельзя сравнить с восстанием 1441 г., масштабы некоторых из них были внушительны. Во время беспорядков 1457 г. произошла настоящая битва между членами союзов икки и самураями – наемниками, которых наняли ростовщики. Икки успешно разгромили наемников, а затем атаковали силы бакуфу из 800 самураев и изрядно их потрепали.

Для недовольного крестьянина оставался еще один путь, кроме мятежа – бегство и поступление на военную службу. Местные магнаты всегда нуждались в солдатах, а гибкая организация их армий позволяла крестьянину без труда завербоваться. Все, что ему требовалось, это оружие и доспехи. В то время эти предметы было нетрудно достать, принимая во внимание количество убитых и раненых по всей Японии самураев. Шанс получить награду был невелик, поскольку получение награды все больше и больше зависело от рапорта гун-ту сё, но всегда было чего пограбить. Хороший военачальник мог успешно использовать этих крестьян – солдат, которых называли асигару, что буквально означает «легкие ноги». К тому же они были весьма «легки на руку», что создавало серьезные дисциплинарные проблемы.

Появление икки и асигару были первыми проявлениями процесса, который японские историки называли гэкокудзё (когда подлые подавляют благородных, низшие – высших) и который достиг апогея примерно пятьдесят лет спустя, когда старые традиционные военные кланы были низвергнуты их собственными вассалами или даже икки. В 1460-х гг. благородные, впрочем, были слишком заняты выкапыванием собственной могилы, и им некогда было думать о подлых, поскольку в 1467 г. началась гражданская война Онин, самая опустошительная и разрушительная из всех самурайских войн.

Самая примечательная черта войны Онин, которая началась в первый год периода Онин, откуда ее название – это то, что почти все ее сражения происходили в пределах самого Киото. К началу военных действий в 1467 г. столица все еще оставалась великолепным городом. Она получила дополнительный жизненный импульс с упадком Камакура: поскольку Асикага Такаудзи считал, что Камакура находится слишком далеко от центра политической жизни, он перенес ставку сёгуна в Киото. Штаб-квартира бакуфу была расположена в районе, известном под именем «Муромати», откуда происходит и название соответствующего периода японской истории. В 1378 г. Асикага Ёсимицу, третий сёгун Асикага, построил великолепный дворец, названный «Хана-но-госё», или Дворец Цветов, который, надо заметить, был в два раза больше императорского дворца. Другим вкладом Ёсимицу в японскую архитектуру стал «Кинкакудзи», всемирно известный Золотой Павильон, построенный к западу от города.

Перенесение резиденции бакуфу в Муромати привело к тому, что представители многих крупных военных кланов построили себе дома неподалеку. Таким образом, к 1467 г. резиденции большинства влиятельных самураев были сосредоточены на небольшом участке северного Киото, который с юга ограничивался Сандзё (третьей главной улицей), а с востока – рекой Камо. В 1467 г. этот престижный район превратился в поле битвы. Чтобы читатель мог следить за развитием событий, ему предлагается карта города, свидетельствующая о том, что Киото в то время еще сохранял свою первоначальную регулярную планировку, сеть пересекающихся под прямым углом магистралей и улиц. Местонахождение резиденций военных кланов указано приблизительно, на основании сохранившихся описаний, поскольку город был полностью уничтожен во время войны Онин. Истинные причины войны Онин достаточно сложны; на самом деле следует говорить просто о поводе для конфликта между двумя самыми могущественными в то время военными кланами в Киото – Ямана и Хосокава. Глава Ямана, Мотитоё, был крайне амбициозным лидером. Он родился в 1401 г. и унаследовал владения своего отца в 1435 г. В 1441 г. он принял духовный сан под именем Ямана Содзэн – имя, под которым он чаще всего и упоминается. За чрезмерную вспыльчивость и дикие выходки, доводившие его едва ли не до припадков, его прозвали «Красным Монахом», ибо во время таких припадков лицо его становилось багровым.

Как ни странно, его враг, Хосокава Кацумото, приходился ему зятем. Кацумото, родившийся в 1430 г., обладал характером, абсолютно противоположным страстному темпераменту своего тестя. Там, где Красный Монах приходил в ярость, Кацумото оставался спокоен. Он хорошо управлялся с делами, и его люди были им довольны. Он был выше всяких интриг, предпочитая, чтобы за него интриговали другие.

В течение нескольких лет, предшествовавших войне Онин, два соперника вмешивались в дела других семейств. В 1450 г. произошел спор из-за наследства в семействе Хатакэяма, а вскоре еще один – в семействе Сиба. Ямана использовали сложившуюся ситуацию для накопления политического капитала, надеясь таким образом приобрести союзников для окончательного выяснения отношений с Хосокава. Представился, наконец, идеальный предлог для конфронтации. Сёгун Асикага Ёсимаса выразил желание отречься. Его отречение не было политической акцией, направленной на то, чтобы продолжать править из-за кулис в качестве «правителя-инока», но скорее жестом полного отчаяния. Ёсимаса был эстетом, проводившем дни в поэтических мечтаниях, предаваясь своей страсти к изящному, наслаждаясь красотой. Это не оставляло ему времени для дел государственных, разве что для сбора налогов, необходимых для оплаты его удовольствий. Он тратил огромные суммы на развлечения и, чтобы оплатить свои непомерные счета, однажды был вынужден даже заложить доспехи – возможно, единственную вещь, которая не представляла ценности в его глазах. У Ёсимаса не было сына, которому он мог бы передать сёгунат, поэтому он извлек из монастыря своего младшего брата Ёсими и ошарашил молодого человека, объявив его своим наследником. К несчастью, год спустя жена Ёсимаса все-таки родила ему сына и стала отстаивать права собственного отпрыска. Ямана Содзэн выразил готовность встать на сторону младенца Ёсихиса, в то время как Хосокава Кацумото принес клятву верности Ёсими. Теперь два соперника заняли противоположные позиции по вопросу о выборе главы государства.

И Ямана, и Хосокава понимали, что их долгожданный конфликт созрел, и собрали все бывшие в их распоряжении силы. Вскоре стало ясно, что полем битвы будет сам город: обе стороны присматривали подходящие для ставки дома, изучали стратегические особенности северных улиц.

В этот момент Асикага Ёсимаса осознал всю опасность ситуации и сделал предупреждение обоим военачальникам: тот из них, кто нанесет первый удар, будет объявлен мятежником со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это была не пустая угроза, поскольку тот клан, который объявлялся мятежным, мог легко потерять всех союзников, а любому авантюристу это давало хороший предлог напасть на его владения.

В начале эпохи Онин в городе чувствовалось напряжение. Самураи стали собираться вокруг соперничавших домов, горожане храбро делали вид, что все идет как прежде. В феврале 1467 г. Хосокава получил известие, что Оути, магнат из западных провинций, идет на Киото с армией предположительно в 20 000 человек, чтобы поддержать Ямана. В конце месяца дом одного из военачальников Хосокава таинственным образом сгорел. В апреле самураи Хосокава атаковали отряд Ямана, который сопровождал груз риса для столицы. Кризис стал неизбежен, и все горожане, которые могли бежать, стали покидать город. Младшие члены императорской семьи для безопасности были отправлены на юг, а дворцовая стража была удвоена, как только пошли слухи о грозящем нападении. В доме Хосокава со стен были сняты раздвижные двери и прозрачные ширмы, которые заменили деревянными ставнями, для защиты от огня обмазанными глиной. Самураи Хосокава, которыми командовал приемный сын Кацумото, расположились в саду, где высокие стены скрывали их от взоров противника.

Военные действия начались в конце мая, когда Хосокава атаковал дом Иссики, одного из военачальников Ямана, который стоял напротив Дворца Цветов, на противоположной стороне улицы Муромати. Сражение продолжалось несколько дней, сам ход его уже мог дать некоторое представление о будущих разрушениях. За схватками последовали грабежи и поджоги, и вскоре весь квартал, где стоял дом Иссики, был обращен в пепел. Подобные вылазки и атаки продолжались в течение следующего месяца, самурайская доблесть расцветала среди руин прекрасного города. Один воин написал Хосокава проникновенное послание после одного особо тяжелого дня битвы. «Мы устали, – писал он. – Не могли бы вы прислать мне бочонок сакэ? Я разделю его с Масанага, а затем мы вместе совершим харакири».

Неизвестный самурай, несмотря на отчаяние, еще продолжал думать о товарищах и завершил послание просьбой доставить дополнительный запас стрел, поскольку в то утро среди их оруженосцев, подносивших стрелы, «были потери».

К началу июля значительная часть северного Киото была обращена в руины и пепел. Поперек улиц воздвигались баррикады, и по мере того как исчезали дома, линии обороны усиливались рвами – особенно поперек Итидзё (первой главной улицы), где обе стороны выкопали рвы друг против друга. Передовые линии обеих армий стали выравниваться. Укрепления Ямана сосредоточились к западу от Муромати, приблизительно ограничиваясь улицами Ицусудзи и Омия. Их основной лагерь находился между Ицусудзи и Имадэгава, в районе, который по сей день носит имя Нисидзин (западный лагерь). Хосокава пришлось довольствоваться меньшей территорией к востоку от Муромати и к северу от Имадэгава, где находился Дворец Цветов Асикага и большой дзэн-буддийский монастырь Сёкокудзи. Там же была расположена одна из резиденций Хосокава. Другая же, на Итидзё, давно была захвачена Ямана.

Единственным успехом Хосокава за этот месяц было то, что он убедил сёгуна провозгласить Ямана мятежником, несмотря на то, что первый удар в этой войне нанес сам Хосокава. Указ сёгуна, впрочем, не давал Хосокава полномочий для обуздания соперника. Ямана тем временем получил подкрепления. В сентябре подошел Оути Масахиро, и мятежный Красный Монах, воодушевленный приходом свежего войска, перешел в наступление. На западе коммуникации Хосокава уже были перерезаны, а 29 сентября Ямана начал блокировать его с юга, взяв штурмом императорский дворец и обратив его в пепел. Императора там не оказалось, поскольку Хосокава предвидел подобные действия со стороны Ямана и переселил его во Дворец Цветов.

В конце октября Ямана атаковал монастырь Сёкокудзи, предварительно подкупив одного из монахов, чтобы тот его поджег. Знаменитый дзэн – буддийский монастырь стоял недалеко от резиденции Ёсимаса, и пламя пожара встревожило придворных дам. Сёгун, однако, был невозмутим и, находясь в обычном своем приподнятом настроении, продолжал пировать. Бой продолжался среди тлеющих руин и прекратился только с наступлением ночи. Бойня произошла страшная, узкие боковые улицы были забиты трупами. Оути Масахиро заполнил отрубленными головами восемь телег. Их было еще больше, и усталые самураи просто сбросили их в ближайшую канаву. Неудивительно, что в конце 1467 г. один из чиновников сёгуната мог написать следующее: Цветущая столица, которая, как мы думали, будет стоять вечно, к нашему удивлению, превратилась в логово лисиц и волков. Мятежи и катастрофы бывали и в прошлом, но в первый год Онин законы богов и императоров были нарушены, а все религиозные секты находятся на краю гибели.

Ныне город, который ты знал,
Превратился в заросший пустырь.
Там лишь жаворонок поет,
И текут твои слезы.

В течение первых месяцев 1468 г. не было сколь-либо крупных стычек, однако, как это ни странно, войне Онин суждено было продлиться еще девять лет. Обгоревшие руины, оставшиеся на месте Сёкокудзи, были отбиты, и люди Хосокава совершили вылазку, нарушив коммуникации Ямана. С апреля военные действия перешли в состояние окопной войны: противники взирали друг на друга из за баррикад и с укрепленных позиций. Нейтральная территория представляла собой полосу обгорелых досок постепенно зараставших травой, разрезанную надвое траншеей метров семи в ширину и около трех метров глубиной. Ямана надеялись уморить Хосокава голодом и, казалось, были близки к этому, так как контролировали семь из восьми ведущих в город дорог. Но это не производило на врага должного впечатления.

Шли месяцы, время от времени то одна, то другая сторона совершали вылазки, Хосокава обстреливали позиции противника из катапульт. За линией обороны знатные самураи развлекались сочинением стихов и постановкой китайских драм. Все основные сражения 1468 г. происходили на окраинах города, а на главном фронте все было относительно спокойно. Монастырь Тэнрюдзи в пригороде Киото пал жертвой одной из окраинных стычек.

Месяцы превратились в годы, и затянувшаяся война надоела даже огнедышащему Красному Монаху. Хосокава тоже был весьма склонен начать мирные переговоры, однако между ними встало ими же порожденное и взлелеянное чудовище. Война Онин начала жить своей причудливой и страшной жизнью, и никакие их усилия не могли ее остановить. Военные действия перекинулись в провинции, их союзники и вассалы были настолько охвачены эйфорией войны, что перемирие стало невозможным. Было набрано такое множество асигару, что ни одна из армий точно не знала, какое идет сражение и где. Отчаявшись, Хосокава намеревался уйти в монахи, а Ямана подумывал о харакири. Избавление от всех забот наступило, однако, раньше, чем можно было ожидать, ибо Красный Монах умер 16 мая 1473 г., а в следующем году, 6 июня, за ним последовал Хосокава. Оути Масахиро стал главнокомандующим западного войска, которое наконец стало чувствовать клеймо «мятежников». В конце концов, в ночь на 17 декабря 1477 г. небо над Киото озарилось пламенем, когда западная армия подожгла свои позиции и растворилась в ночи, поставив столицу Японии «в один ряд с Ниневией и Тиром».

Самураи ушли, а на смену им пришла чернь. Банды мародеров, среди которых было множество асигару, продолжили начатое дело, захватывая кварталы, которые пощадила война. Они вламывались в монастыри, и их колокола звонили днем и ночью, возвещая горожанам о присутствии черни. Снова грабили ростовщиков. Толпа врывалась в лавки торговцев сакэ, запасы распределялись среди грабителей, и дело заканчивалось всеобщей массовой попойкой.

Читатель, может быть, спросит: а что же делал сёгун Ёсимаса – чей титул, в конце концов, означает «главнокомандующий, покоряющий варваров» – чтобы как-то облегчить положение? Не будет преувеличением, если сказать: пока Киото горел, Ёсимаса играл на флейте. Ему не удавалось отречься от должности сёгуна до 1474 г., и, поскольку Ёсихиса тогда исполнилось всего девять лет, он продолжал править. Его желание отгородиться от реальности, столь заметное в начале войны Онин, не ослабевало и в последующие годы, и в конце войны он предпринял строительство «величественного здания для увеселений» на Хигасияма, холмах к востоку от Киото. Этот архитектурный комплекс включал Гинкакудзи, или Серебряный Павильон, построенный в подражание Золотому Павильону его деда. Серебряным листом его так и не покрыли, ибо деньги кончились прежде, чем здание было закончено. Оно стоит как памятник той трагической эпохе, точно так же как Золотой Павильон символизирует предшествующий период. Пока Ёсимаса устраивал там пиры, поэтические состязания, любовался цветами и совершенствовал чайную церемонию, последние остатки власти Асикага ускользали из его рук.

В 1485 г., в тот самый год, когда в Англии пришла к власти династия Тюдоров, проявились первые признаки того, что ожидало Японию в ближайшем будущем. Сражения, вызванные войной Онин, были особенно ожесточенными в провинции Ямасиро, где столкнулись интересы двух ветвей семейства Хатакэяма. Их армии зашли в тупик и сидели друг против друга, пожирая реквизированные у сельского населения запасы. В 1485 г. дзи-самураи и местные крестьяне толпами дезертировали из противоборствующих армий. Они построили собственный укрепленный лагерь, откуда послали их командирам ультиматум, включавший три требования:

1. Обе армии должны немедленно покинуть Ямасиро.

2. Все имения должны быть возвращены их владельцам.

3. Все заставы, взимающие пошлину, должны быть снесены.

В течение двух недель все требования были выполнены. Одержав эту победу, икки Ямасиро превратились в огромную силу. В 1486 г., после собрания в историческом храме Бёдоин в Удзи, они учредили временное правительство Ямасиро. Не менее значительное событие в истории движения икки произошло в то же самое время в провинции Кага. Следует напомнить, что один из важнейших этапов возрождения религиозной жизни в тринадцатом веке был связан с основанием амидаистской секты Дзёдо-синсю. В XV веке главой этой секты был Рэннё (1415–1499), который приобрел такую славу как проповедник, что в 1465 г. завистливые монахи из Энрякудзи сожгли его дом и вынудили его бежать. Тогда он стал бродить по стране и в 1471 г. поселился в Кага, где построил храм, в котором постоянно толпились верующие, главным образом крестьяе, которых привлекало к Рэннё то, что он отвергал аристократическую сторону буддизма и что его проповеди были написаны простым и ясным языком. Его секта всегда позволяла лицам духовного звания вступать в брак, и Рэннё воспользовался этим, чтобы ко дню своей смерти в почтенном возрасте восьмидесяти четырех лет оставить после себя двадцать девять детей.

Провинция Кага сильно пострадала во время войны Онин, и Тогаси Масатика, один из магнатов Кага, привлек на свою сторону приверженцев Дзёдо-синсю. Это событие положило начало Икко-икки – «Лиге Прямодушных», народной армии, духовной своей основой напоминавшей монахов-воинов Хиэй, но превосходившей их своим воинственным пылом. Икко-икки получили широчайшую поддержку, в основном среди низших сословий. Их вожди учили, что наградой за смерть в бою им будет рай, так что устрашить их не могло уже ничего. Чем сильнее их подавляли, тем тверже они становились; чем больше их унижали, тем выше они поднимались. В 1488 г. они восстали против самураев, которые пытались их контролировать, и изгнали Тогаси, после чего управление провинцией Кага перешло к ним в руки. В 1496 г. они начали строительство Исияма Хонгандзи, гигантского укрепленного «собора» в устье реки Ёдо. Об их верном стратегическом подходе к выбору места можно судить по тому, что на месте Исияма Хонгандзи в настоящее время стоит замок Осака.

Движение Икко-икки было лишь одним из проявлений процесса гэкокудзё (когда низшие подавляют высших), который охватил Японию во второй половине XV века. Вскоре множество частных войн, среди которых война Онин – наиболее известный, но далеко не единственный пример, превратились в обыкновенную борьбу за выживание, с мгновенно возникавшими и столь же быстро распадавшимися военными союзами, триумфами и поражениями, и этой борьбе суждено было продолжаться более столетия. Годы между 1490 и 1600 были названы, по заимствованному у китайцев выражению, сэнгоку дзидай, что можно перевести как «век, когда страна находилась в состоянии войны». Эта война по своему масштабу была самой грандиозной и страшной из всех, которые до тех пор приходилось переживать Японии.

Остальная часть этой главы посвящена тем кланам, которые выжили и смогли возродиться. Само по себе выживание уже было делом непростым, и к 1500 г. многие фамилии просто исчезли. Сиба, Ямана, Хатакэяма и Иссики, чьи дома некогда украшали улицы Киото, к концу столетия практически уничтожили друг друга. Другие кланы были сведены на нет гораздо менее выдающимися противниками. В Мино, например, старинной фамилии Токи суждено было пасть жертвой некоего Сайто Тосимаса, который сперва был монахом, затем стал торговцем маслом, а далее начал свою славную карьеру с того, что убил усыновившего его самурая. На Кюсю исчезли дома Сони и Кикути. На Сикоку к власти пришли Тосокабэ, которые сперва возвысились благодаря постигшим их бывших господ несчастьям, а затем сами пережили крушение. В провинции Кага, как мы видели, местный магнат уступил Икко – икки. В Канто, традиционном оплоте самурайства, события разворачивались столь стремительно и столь независимо от того, что происходило в Киото, что восточную Японию вполне можно было тогда рассматривать как другую страну. Эта провинция породило первое семейство, возвысившееся в разгар войны, – Ходзё.

Около 1490 г. в семье Асикага произошло событие, характерное для того времени. Асикага Масатомо, брат Ёсимаса, приказал своему сыну Тата принять духовный сан. Сын отказался и убил отца. Для любого солдата удачи это преступление являлось идеальным предлогом, чтобы отомстить отцеубийце, а заодно и немножко попрактиковаться в гэкокудзё. Праведным гневом воспылал малоизвестный до тех пор самурай по имени Исэ Синкуро. Синкуро напал на Тата в его замке Хоригоэ, на северной оконечности полуострова Идзу. Он вынудил Тата покончить с собой, тем самым обеспечив себе власть над Идзу. Придя столь неожиданно к власти, он поменял имя, что было в обычаях самураев, и стал именоваться Ходзё. Он, конечно, не был никоим образом связан с прежней линией регентов Ходзё, которая бесследно исчезла в XIV веке, но это имя все же приятно звучало для солдатского уха и намекало на связь с аристократическими домами. Позднее он даже попытался оправдать его, женив своего сына на девушке, происходившей из настоящих Ходзё. Затем он побрил голову и принял буддийское монашеское имя Соун. Под именем Ходзё Соуна эта примечательная личность и вошла в историю.

Утвердившись в Идзу, Ходзё Соун стал поглядывать на восток, на провинцию Сагами, стратегическим ключом к которой был город-крепость Одавара. Соун завел дружбу с молодым человеком, который недавно унаследовал эту провинцию, и однажды в 1494 г. был приглашен им на охоту на оленя. Вскоре стало ясно, что роль дичи была отведена вовсе не оленю: люди Соуна убили молодого магната, и Соун без труда овладел Одавара. Далее он обратил свое внимание на провинцию Мусаси и на один район современного Токио. К 1518 г. он завершил завоевание Сагами и выстроил крепости, защищавшие его северные фланги. Ходзё Соун умер в 1519 г., предоставив своему сыну Удзицуна довершить завоевание Канто. Тот воспользовался раздорами внутри могущественной семьи Уэсуги, чтобы захватить замок Эдо, стоявший там, где сейчас находится императорская резиденция в Токио. Удзицуна занял оборону вдоль реки Сумида и продержался против Уэсуги до самой своей смерти в 1541 г. Его сын Удзиясу довел до конца замысел деда, полностью разгромив войска Уэсуги в ночной битве при Кавагоэ в 1545 г.

Мы имеем дело с тремя поколениями семейства (генеалогию см. в приложении I), вышедшего ниоткуда, никому, кроме самих себя, ничем не обязанного, которое достигло власти при помощи неприкрытой агрессии и тайных интриг. Если бы бакуфу Асикага сохраняло хотя бы частицу своего прежнего влияния, появление деятелей, подобных Ходзё, было бы немыслимо, но к XVI веку власть сёгуната превратилась в пустой звук. Для самураев того времени, чьим лозунгом стало «выживает сильнейший», убийство во время охоты на оленя уже не казалось проявлением исключительного коварства. Мало того, Ходзё Соун даже почитался как воплощение воинской доблести, ибо он оставил сыну завещание из двадцати одного пункта, в котором касался административных сторон самурайской жизни. Некоторые отрывки рисуют весьма живую картину его правления:

Должно всегда чтить богов и Будд.

Ложись в постель до восьми вечера. Воры обычно вламываются между двенадцатью и двумя, так что, если будешь проводить вечера в пустых разговорах и ложиться поздно, можешь лишиться и ценностей, и репутации. Экономь дрова и свет, которые тратишь, если бодрствуешь допоздна, и вставай в четыре утра. Прими холодную ванну и прочитай молитвы, а одевшись, отдай распоряжения на этот день жене, детям и прислуге и к шести будь готов приступить к своим обязанностям...

Прежде чем умыться, пойди и осмотри все, от уборной до конюшни и за воротами сада, и там, где надо, прикажи все вычистить.

Не думай, что тебе надо иметь столь же отличные меч и одежду, как у твоего соседа. Пока они выглядят прилично, они годятся. А если влезешь в долги и из-за этого потеряешь независимость, тебя будут презирать.

Когда исполняешь свои обязанности... смотри, чтобы прическа была в порядке.

Упражняться в верховой езде следует лишь тогда, когда свободен от службы. Если человек хорошо держится на ногах, ему надо только научиться обращаться с поводом...

Лучшие друзья, которые могут быть у человека – это чтение и письмо, а худшие, которых надо избегать, – это го, шахматы, флейта и дудка.

Завещание оканчивается высокопарным, но очень уместным замечанием:

В литературе и военном искусстве следует совершенствоваться постоянно, что, впрочем, и так ясно. Древнее правило гласит, что грамотность – это левая рука, а военное дело – правая. Ни тем, ни другим не следует пренебрегать.

Семейством, больше всего пострадавшим от расчетливой воинственности Ходзё, были Уэсуги, которые к тому времени, когда Ходзё Соун напал на них, фактически сами разо-рвали на части свой клан. Последним из Уэсуги, кто противостоял Ходзё, был Норимаса, который в 1551 г. бежал из Канто в Этиго, дикую горную провинцию на Хокурикудо. Здесь он вынужден был просить защиты у одного из своих прежних вассалов, Нагао Кагэтора. Как и Ходзё Соун, Кагэтора понимал цену известному имени и добился, чтобы Уэсуги Норимаса его усыновил. В следующем, 1552 году он обрил голову и с тех пор носил имя Уэсуги Кэнсин – одно из самых прославленных имен в военных анналах XVI века. Став по усыновлению наследником пришедшей в упадок семьи Уэсуги, Кэнсин предпринял несколько кампаний против Ходзё, однако больше всего он прославился благодаря вражде с другим соседом, Такэда Сингэном. На этого достойного воина, чье имя всегда ассоциируется с именем Кэнсина, мы теперь и обратим наше внимание.

Такэда Сингэн, или Харунобу, как его звали до того, как он обрил голову в 1551 г., – одна из самых ярких личностей в истории Японии. Он родился в 1521 г., и его первые агрессивные действия были направлены против собственного отца, который хотел лишить его наследства в пользу младшего брата. Харунобу восстал, заточил отца, поручив его охрану одному из соседей, и таким образом получил во владение провинцию Каи. Затем этот энергичный молодой магнат расширил свою территорию, если здесь можно употребить этот обтекаемый термин, за счет области Синано, которой тогда правил Мураками Ёсикиё. Когда Мураками был разбит в 1547 г., тот попросил помощи у ближайшего соседа, которым оказался Уэсуги Кэнсин.

Так началась прославленная в военной истории серия войн между Кэнсином и Сингэном. В их столкновениях есть одна примечательная черта. Пять сражений были разыграны на одном и том же месте, на ровном участке земли в Синано, называемом Каванакадзима, где сливаются реки Сайгава и Тикумагава, в 1553, 1555, 1557, 1561 и 1564 гг. В нескольких сражениях, когда одна из сторон приобретала тактическое преимущество над другой, обе армии двигались как гигантские шахматы, в которых шахматными фигурами служили люди. Четвертая битва при Каванакадзима в 1561 г. была, однако, настоящим, большим и кровавым сражением.

Уважение, которое Кэнсин и Сингэн испытывали друг к другу, лучше всего иллюстрируется знаменитой «историей с солью». Поскольку владения Сингэна находились в горах, он мог получать соль, только поддерживая постоянные хорошие отношения с семейством Ходзё. Во время одной из кампаний в Каванакадзима Ходзё, бывший тогда у власти, прекратил снабжать Сингэна солью. Кэнсин, узнав о трудностях Сингэна, заметил, что Ходзё совершил очень подлый поступок, и послал Сингэну некоторое количество соли из собственной провинции, которая имела выход к побережью Японского моря. И добавил при этом: «Я воюю не солью, а мечом».

Когда он не был занят войной с Кэнсином – процессом, который доставлял ему огромное удовольствие, Такэда Сингэн мудро и справедливо управлял своими владениями. С военной точки зрения он был искусным полководцем, что подтвердилось в конце его жизни, когда он воевал с более могущественными соперниками. Он настолько полагался на свое тактическое мастерство, что в ту эпоху крепостей не возвел ни одной, предпочитая встречаться с врагом в чистом поле. Это требовало суровой дисциплины и хорошей организации, и Сингэн был среди первых, кто привил эти добродетели пехотинцам-асигару, способным доставить массу проблем даже самому лучшему полководцу. И в этом, и во многих других военных преобразованиях Сингэн оставался новатором. Его поддерживала команда из 24 способных генералов, таких, как Баба Нобухару и Ямамото Канцкэ.

Об одном из его старых приближенных, который вел армию Такэда в какую-то битву в сопровождении своего младшего сына, рассказывали следующую историю. Для юноши это был первый военный опыт; исполненный гордости, он повернулся к отцу и сказал: «Я иду в бой, я забыл свою жену и семью». Отец очень рассердился. Он ответил юноше: «Истинный самурай никак не может забыть жену и семью, когда идет в бой, потому что истинный самурай вообще о них никогда не думает!» Командиры Сингэна прекрасно понимали тонкий психологический эффект хорошей военной организации. Ямагата Масакагэ, один из его лучших генералов, облачал своих солдат в доспехи, выкрашенные красным лаком, что производило должное впечатление на противника. Идеалы Сингэна были начертаны на его знаменах золотыми иероглифами: «Тверд как гора, атакует как пламя, неподвижен как лес, быстр как ветер» – цитата из «Искусства войны» китайского автора Сун-цзы.

Его подход к ведению войны отчасти диктовался внешними обстоятельствами. Его кампании, базировавшиеся на ресурсах горных провинций Каи и Синано, должны были носить наступательный характер, сводясь к стремительным набегам с гор на равнину. Трудности с транспортом за пределами Каи вынуждали Сингэна ограничиваться короткими кампаниями, обычно в три – четыре дня, максимум – в сорок-пятьдесят дней. Выполнение поставленных задач в столь короткие сроки требовало значительных ресурсов, и людских, и материальных. И то и другое у него было, как следует из нижеприведенного списка личного состава его войска:

Личная гвардия Такэда Сингэна – 6 373

Провинция Каи, 788 деревень, поставлявших: 3 740 всадников (при каждом четыре человека прислуги) под командованием Оямада, Баба и др. – 14 960

Каи, командиры асигару (включая самураев) – 285

Каи, асигару – 785

Синано – 2 020

Восточная Кодзукэ – 1 035

Суруга – 430

Тотоми – 320

Хида – 150

Эттю – 170

Мусаси – 180

Писцы, повара, придворные и другие – 9 340

Сверх того, пираты, наемники и другие.

В сумме получалась армия в 45 000 человек. Сингэн был в состоянии контролировать и содержать такое войско, поскольку его управление было разумным, хотя и немного патриархальным. Во многом его методы управления опередили свое время, поскольку он позволял крестьянам вносить подати не только рисом, но и деньгами. Это позволило ему заменить обычные телесные наказания денежными штрафами, что улучшило его отношения с крестьянами. Крестьяне также не могли не оценить и того факта, что Сингэн был одним из немногих даймё (как назывались эти новые феодальные владетели), которые взимали налог не только с крестьян, но также и с самураев и с храмов. Сингэн никогда не забывал о требованиях военного времени. Он заботился о состоянии дорог и организовал эффективную курьерскую службу. Он мог позволить себе такие щедрые траты, так как буквально сидел на золотой жиле. Драгоценный металл веками добывался в Каи, и золото Такэда было основой его экономического могущества.

Соблазнительно представить себе владения Сингэна как страну счастливых трудолюбивых крестьян, готовых отложить свои орудия труда и взяться за мечи, защищая любимого господина, где не было оснований для смуты, подобной движению икки. В этом есть доля правды, ибо крестьяне относились к «Сингэн-ко», или «принцу Сингэну», с любовью и уважением. Лучшим комплиментом, сделанным созданной Сингэном системе, было то, что через много лет после его смерти Токугава Иэясу создал свою грандиозную административную систему по модели Такэда. Успех Такэда Сингэна заключался, в сущности, в том, что он мог содержать большую армию асигару, обученных основам военного дела, и в то же время в случае войны не отрывать крестьян от сельскохозяйственных работ. В этом он преуспел более, чем кто-либо из современников. Ходзё Удзиясу (внук Соуна, 1515–1570) набирал рекрутов без всяких ограничений. Если следующие его предписания, изданные в то время, когда он воевал с Уэсуги Кэнсином, выполнялись, то вообще непонятно, как в его провинции могло уцелеть сельское хозяйство:

1. Всем мужчинам, включая лиц самурайского сословия, приказано явиться и записаться в двенадцатый день этого месяца. Им надлежит принести с собой ружье, копье или какой-либо другой вид оружия, если оно у них имеется, не опасаясь за последствия.

2. И если станет известно впоследствии, что хотя бы один человек в области скрылся и уклонился от этого призыва, кем бы он ни был, управляющим этой областью или крестьянином, он будет обезглавлен.

3. Всем мужчинам, от пятнадцати до семидесяти лет, надлежит явиться; уклониться не дозволено будет даже обезьяньему поводырю.

Далее следует несколько параграфов, предписывающих рекрутам начистить оружие и сделать бумажные знамена, и альтернативные приказы на случай, если в назначенный день будет плохая погода. Тем, у кого нет оружия, велено явиться с мотыгами и серпами; даже буддийские монахи призваны «исполнить свой долг». Документ заканчивается суровыми предупреждениями и обещаниями наград. Для такого господина все люди были солдатами.

В возвышении «новых людей», таких, как Ходзё Соун и Такэда Сингэн, много драматизма, однако нигде процесс гэкокудзё не выглядел столь театрально, как в истории падения клана Оути, которых низверг один из их вассалов и за которых отомстил другой. В последний раз мы встречали Оути в лице Оути Масахиро, который принял сторону Ямана в войне Онин. Его сын Ёсиоки был человеком воинственным; благодаря его усилиям ко дню его смерти в 1528 г. семья Оути занимала высокое положение. Сперва казалось, что и его сын Ёситака сделан из того же теста, однако от успехов он сделался беспечным. Разбив нескольких врагов на Кюсю, он вернулся в свой дом в Ямагути и посвятил себя радостям искусства и литературы. Как и Одавара, цитадель Ходзё, Ямагути был процветающим торговым центром. Его положение на побережье Внутреннего моря предоставляло ему идеальные условия для торговли с Китаем. Поражение, понесенное в 1543 г., убедило Ёситака, что война – занятие слишком опасное для культурного человека, и он с головой ушел в развлечения. К его удовольствию, в этом его поддержали бежавшие из Киото придворные, покинувшие столицу ради относительного спокойствия владений Ёситака.

Тем временем двое его главных приближенных, Мори Мотонари и Суэ Харуката, намного лучше оценившие реальность, нежели их господин, убеждали его оставить развлечения. Иначе, говорили они, какой-нибудь честолюбивый самурай воспользуется ситуацией и попытается устроить гэкокудзё. Как и предупреждали Мори и Суэ, возник заговор, и, видимо, чтобы ускорить исполнение своего пророчества, во главе его встал Суэ. Тщетно Ёситака взывал о помощи – мало кто из прежних союзников готов был ему помочь. После неудачной попытки к бегству мятежники осадили его, и он покончил с собой.

Мори Мотонари, до тех пор не принимавший в событиях никакого участия, вдруг почувствовал, что долг обязывает его отомстить за господина. В течение последующих нескольких лет Мори втайне готовил заговор, выражая меж тем свое почтение Суэ и преклоняясь перед обретенной им властью. Помимо природной хитрости, у Мори было еще одно преимущество – три замечательных сына. Его наследником был Мори Такотомо, родившийся в 1523 г., который впоследствии умер раньше отца. Второго сына звали Мотохару. Он родился в 1530 г. и был усыновлен кланом Киккава. Такакагэ, который был двумя годами младше, был принят в другую семью – Кобаякава. Двое младших братьев, имевшие репутацию несравненных воинов, носили прозвище «Две Реки» (Рё-гава) – по одинаковым знакам в именах, данных им при усыновлении.

В 1514 г. Мори начал действовать, но, имея перед собой противника, способного выставить армию в 30 000 человек, решил прибегнуть к военной хитрости. Вышло так, что кто-то из командиров Мори предложил укрепить остров Миядзима. На этом острове, известном также под именем Ицукусима, стоит святилище, некогда столь любимое кланом Тайра. Он находится примерно в 20 километрах к югу от Хиросима. С Миядзима связано одно старинное предание. Некогда существовало строгое религиозное правило, согласно которому остров Миядзима не должен быть осквернен ни рождением, ни смертью. На Миядзима до сих пор нет кладбища; мертвых хоронят на материке, а плакальщики подвергаются обряду очищения, прежде чем вернуться домой. Мори Мотонари прекрасно знал этот обычай, но был в достаточной мере скептиком, чтобы пренебречь религией и использовать остров в качестве потенциального троянского коня.

Итак, Мори построил на Миядзима крепость в не посредственной близости от знаменитого храма. В мае 1555 г. там был размещен гарнизон, и Мори стал публично оплакивать свою «глупость» – он, мол, построил такую крепость, которую с легкостью может захватить Суэ. Последний не замедлил отправить на остров флот джонок и почти без потерь занял Миядзима. Мори тем временем захватил другую крепость, стоявшую напротив, на другой стороне пролива, и таким образом отрезал Суэ пути к отступлению. Суэ оставил в крепости гарнизон в 500 человек, а остальную армию разместил на острове. Это, несомненно, было бы впечатляющей демонстрацией силы, если бы не то обстоятельство, что вся армия оказалась отрезанной на острове и что это положение было слишком похоже на положение осажденного.

Мори оставалось теперь только выбрать момент для внезапной атаки. Соотношение сил было пять к одному, однако внезапность было легко обеспечить, поскольку Суэ чувствовал себя чересчур уверенно и не позаботился выставить часовых. Темной дождливой октябрьской ночью солдаты Мори погрузились в лодки. Через пролив их перевозили пираты, которым Мори приказал вернуться после высадки войска, чтобы ни одна лодка не досталась отступающему противнику. Войско разделилось на две части. Один отряд, под командованием Мори, отца и сына, и другого сына, Киккава, доплыл до северной оконечности острова, чтобы высадиться на побережье, примерно в миле от лагеря Суэ. Другой отряд, около 1 500 человек, которыми командовал Кобаякава, прошел несколько миль вниз по проливу, а затем, когда крепость скрылась из виду, вернулся назад, чтобы на рассвете начать лобовую атаку одновременно с первым отрядом, который должен был атаковать с тыла. Внезапность была полной, под трубные звуки раковин самураи Мори сметали все на своем пути. Не найдя лодок для отступления, воины Суэ сотнями кончали с собой: одни бросались в воду, другие прибегали к традиционному харакири. Что же касается осквернения смертью, то Мори Мотонари проследил, чтобы остров очистили от крови. Боги, по-видимому, одобрили это, поскольку после победы на Миядзима семья Мори выдвинулась на первое место в западной Японии.

Читатель, вероятно, уже почувствовал, что с падением центральной власти вновь стал меняться или, во всяком случае, сделался разнообразнее сам характер военных действий. Война уже не сводилась только к подготовке кампаний и руководству сражениями. В арсенале самураев всегда хватало военных хитростей, но если во время войны Гэмпэй те, кто их применял, считались негодяями (каковыми они и были), то в «век войн» кинжал во тьме стал и законным, и необходимым средством. Война покинула поле боя и вторглась в частные покои. Для «новых людей» настольной книгой стали китай-ские военные трактаты, содержавшие инструкции по разведке, тайным убийствам и всем формам шпионажа. Самурай, даже если и не применял подобную тактику, вынужден был с ней ознакомиться, если хотел сохранить голову на плечах. Мори Мотонари заметил однажды: мудро поступает тот, кто никому не верит, даже близким родственникам. Мацуура, даймё острова Хирадо рядом с Кюсю, имел обыкновение держать в ванной комнате палицу. У Такэда Сингэна было два входа в уборную. Возможно, некоторые магнаты нанимали убийц, чтобы уничтожать врагов. Эти так называемые ниндзя представляют проблему для историков, поскольку источники того времени их почти не упоминают. В основе их ремесла лежали тайна и темнота ночи, и им можно было бы приписать многие случаи естественной на первый взгляд смерти.

Любопытным образом новые условия войны отразились на стиле вооружения. Кампании теперь продолжались гораздо дольше, чем прежде, что вызвало определенные проблемы, связанные с плотной шнуровкой доспехов. Автор XVII века Сакакибара Кадзан писал:

«... когда они пропитывались водой, они становились тяжелыми, и их нельзя было быстро высушить, так что летом их вес был обременителен, а зимой все это могло замерзнуть. Более того, никакая стирка не могла полностью избавить шнуровку от грязи, которая в нее проникала, так что во время долгих дальних кампаний она начинала дурно пахнуть, в ней заводились муравьи и вши, что плохо сказывалось на здоровье носящего такие доспехи.

Плотная шнуровка также задерживала острие копья, вместо того чтобы дать ему соскользнуть, не причинив вреда. Поэтому плотную шнуровку (кэбики одоси) заменили шнуровкой сдвоенными шнурами (сугакэ одоси). Дополнительным ее преимуществом было то, что такая технология позволяла оружейнику, у которого и так хватало заказов, сэкономить время. К тому же периоду относятся еще два нововведения. Первым было превращение забрала из простого набора пластин в металлическую маску, которая вскоре обрела черты человеческого лица и часто снабжалась колючими усами из конского волоса. Более простые виды доспехов превратились почти что в униформу. Чтобы облегчить узнавание на поле боя, к спине крепился небольшой флажок (сасимоно) с гербом или каким-либо иным знаком отличия».

Темой этой главы было гэкокудзё, подавление великих малыми, и действительно, из всех социальных групп за годы этой столетней войны больше всего выиграло крестьянство. Его процветание неожиданно стало жизненно важным вопросом для даймё, поскольку те нуждались в продовольствии и личном составе для своих армий. Если с какой-то группой крестьян плохо обращались, им достаточно было пересечь границу провинции, и там они могли спокойно обрабатывать поле бывшего врага. То было время великих возможностей для воинов низшего сословия. Обладавший военными талантами асигару мог дослужиться до очень высокого ранга, поскольку замкнутого самурайского сословия, способного задержать его продвижение, уже не существовало. Ранг можно было обрести, также как и как землю, добычу или фамилию. Каждый асигару японской феодальной армии носил маршальский веер в своем ранце.

Другой крайностью социальной жизни того злосчастного времени был полный упадок государства. Институт императорской власти потерял всякое значение. Пока шла война, доходы с императорских владений не поступали, и трон полностью обанкротился. Когда в 1501 г. умер император Го-Цути – Микадо, двор даже не мог его похоронить, а коронацию его преемника отложили на двадцать лет из-за нехватки средств, пока это не стало возможным благодаря подарку монахов икко. Император Го-Нара (1527–1532) жил в деревянной хижине вместо дворца, и дети лепили пирожки из грязи у его дверей. Чтобы добыть денег, он продавал прохожим автографы; рассказывают, что императорская трапеза состояла из рисовых пирожков и собачьего супа. Финансовое положение сёгуната было немногим лучше, и хотя этот институт уже давно утратил реальную власть, он все еще привлекал честолюбцев. Чтобы обрести жалкий титул сёгуна или чтобы контролировать своего ставленника на этом посту, люди готовы были убивать собственных отцов.

В заключение скажем, что к середине XVI века политическая раздробленность в Японии была сильнее, чем когда-либо за всю историю этой страны. Никакого центрального правительства больше не было, а военачальники непрерывно сражались за свои маленькие царства, то заключая союзы, то предавая друг друга. Между ними было зажато несколько сотен менее значительных семей, занятых в основном таким почтенным делом, как кража чужих земельных владений. Тем не менее в течение последнего десятка лет или около того семена процесса, вернувшего стране мир, уже стали давать всходы. Этому процессу и будет посвящена следующая глава.









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.