• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Через шесть недель после Потсдама состоялось первое заседание Совета министров иностранных дел. Поскольку война с Японией была фактически закончена, все большее значение приобретало противостояние Запада и Востока. На этот раз США прямо поставили пред собой задачу изменить советскую политику в Восточной Европе. Как видно сейчас, Трумэн, новичок в международной сфере, был только счастлив предоставить внешнюю арену государственному секретарю Бирнсу.

На этот раз сценой встречи был Лондон. Стимсон пытался повлиять на Бирнса, но безрезультатно: «Его ум полон проблем, связанных с предстоящей встречей министров, и он смотрит на бомбу в своем кармане как на величайшее дипломатическое оружие». Стимсон же испытывал сомнения относительно дипломатического применения атомной бомбы. Сомнения у Трумэна зарождал ответственный за атомный проект Ванневар Буш. Бирнс не поддавался скептикам. Он не собирался бряцать бомбой, но русские должны были помнить, у кого есть «финальное оружие».

Русские сами напомнили о новом факторе межсоюзнических отношений. На приеме в палате лордов Бирнс спросил Молотова, когда окончатся туристические прогулки и министры примутся за дело? В ответ Молотов спросил, носит ли государственный секретарь в кармане атомную бомбу?

Бирнс: «Вы не знаете южан. Мы носим наше оружие на бедре.

Если мы приступим к работе, я сниму бомбу с бедра и дам ее  подержать». Молотов и его переводчик смеялись. Что им оставалось? Во время очередного банкета Молотов предложил тост за бомбу. «Мы тоже имеем ее». Бирнс полагал, что русские хотели сделать вид, что страшное оружие есть и в их арсенале. Американские историки приходят к заключению, что атомное оружие не пугает их, что они готовы обсуждать другие проблемы безотносительно к «абсолютному оружию».

Эта лондонская сессия не дала ощутимых результатов.

Указывая на опыт СССР в решении межнациональных проблем, Молотов запросил право опеки над прежней итальянской колонией Ливией — чтобы немедленно получить отказ западных держав, уверенных в том, что русские направляются к Бельгийскому Конго. Молотов прямо сказал, что, если Запад не даст СССР Ливию, то он удовлетворится Бельгийским Конго. Никто не знал, до какой степени русские серьезны.

Возможно, они просто готовили контрответ потенциальному вмешательству Запада в дела Восточной Европы.

Самой большой проблемой лондонской сессии были Балканы. Здесь главенствовали представители «рижской аксиомы» — послы США и их кураторы их восточноевропейского отдела госдепартамента. Они (Барнс — Болгария; Берри — Румыния; Сквайрс — Венгрия; Кэннон — шеф отдела Южной Европы) оценили советские предложения как «попытку ликвидировать американские попытки в реконструкции Балкан и еще более усилить советские позиции здесь». Американцы упорно забывали, что они имеют собственные сферы ответственности в Италии и Японии, где Советский Союз дал им полное право действовать по собственному усмотрению.

Бирнс пока не был настроен рвать все нити: «Для всего мира существенно чтобы наши нации продолжали сотрудничать». Он «одобрил» ситуацию в Финляндии и Венгрии, где действуют демократические законы. США готовы признать Венгрию, это была своего рода мера «поощрения» России.

Но заключать мирные договоры с Румынией и Болгарией США пока не намерены. Бирнс сказал, что его идеал — создать правительства и демократические и одновременно дружественные в отношении СССР — «две характеристики, которые не являются взаимоисключающими».

Молотов напомнил, что Советский Союз не препятствует в создании договора с Италией. Не пойдут ли США тем же путем на Балканах, в Финляндии и Венгрии? Молотов определенно сказал, что Москва не потерпит существование враждебного себе правительства в пределах зоны своего влияния. Если СССР не протестовал западному типу решения в Италии, то почему Запад должен вторгаться в советскую зону влияния? А что, если и СССР оговорит признание Италии особыми реформами и социальными условиями?

Напрасно. Признавать сферу влияния СССР США не намеревались. Это было декларировано весьма жестко. В качестве альтернативы Бирнс предложил Молотову идею гарантируемой четырьмя державами демилитаризации Германии сроком на двадцать пять лет. Молотов назвал эту идею «очень интересной» и обещал передать ее в Москву.

Молотова на данном историческом отрезке волновало не это. Он был в высшей степени раздражен преамбулой договоров с прежними немецкими союзниками, в которой он увидел «вызов Советскому Союзу». Бирнс твердо стоял за преамбулу. Большие споры 20–21 сентября 1945 г. вызвали договоры с балканскими странами. Постоянный обмен колкостями. Ждали проявления позиции Франции, впервые присутствующей на заседании министров иностранных дел. Во французском правительстве тогда присутствовали коммунисты, и определить линию Парижа было непросто. Но прошло немного времени, и стало очевидно, что министр иностранных дел Бидо стоит в одном ряду с американцами и англичанами (от которых Париж ждал экономической помощи и политической поддержки). Китайские делегаты отличались молчаливостью и вежливостью, но и они весьма скоро показали, на чьей они стороне.

Видны метания советской стороны. 22 сентября Молотов заявил, что неучаствовавших в потсдамских соглашениях французов и китайцев не следует приглашать к обсуждению восточноевропейских дел. На следующий день Бевин в частном порядке встретился с Молотовым. Ничего хорошего не следовало ожидать от встречи, которую Бевин начал словами, что «советско-британские отношения дрейфуют в том же направлении, что и прежние наши отношения с Гитлером».

Не лучший день британской дипломатии. (После Бевин будет говорить, что он имел в виду, что «отсутствие откровенности ведет к возникновению ситуаций, которые невозможно будет исправить».)

Но сравнивать советскую сторону с нацистской сразу после такой войны не следовало. Молотов ответил Бевину незамедлительно: «Гитлер смотрел на СССР как на страну, стоящую ниже. Как на страну, являющую собой лишь географическое понятие. Русские смотрели на дело иначе. Они считали себя не хуже других. Русские не желают, чтобы на них смотрели как на низшую расу». Бевин ответил, что ни британское правительство, ни лейбористская партия не смотрят на русских как на низшую расу. Но у Англии сложилось впечатление, что с ними обращаются как с низшими и русские и американцы.

Молотов энергично отстаивал возросшую роль СССР в Средиземном море. «Британия не может бесконечно владеть монополией на Средиземное море». Молотов жаловался на беззубую работу Комиссии по германским репарациям.

Бирнсу Бевин сказал, что противодействие СССР участию французов и китайцев в обсуждении восточноевропейских дел «легально справедливо, но морально несправедливо». Государственный секретарь США сообщает по телетайпу в Белый дом: Молотов просто «сошел с ума из-за того, что Соединенные Штаты и Британия не признают Румынии». Один из членов советской делегации сказал Болену: «Я не понимаю государственного секретаря. Нам говорили, что он — практичный человек. Но он ведет себя как профессор. Когда же он собирается начать переговоры?» Настоящие переговоры так и не начались. А ожесточение накалялось. В частном разговоре Бирнс сказал про Молотова, что тот старается «исхитриться сделать то, что Гитлер делал в отношении малых стран при помощи силы». Во время сессии Бевин — новое бестормозное орудие Запада — сказал, что поведение Молотова — «самое близкое к теориям Гитлера». Молотов встал и направился к выходу, и только извинения Бевина остановили этот его.

В американской делегации вместо достаточно лояльного Бирнса вперед стали выходить ненавидящие компромисс сторонники «чистых принципов», такие как старший республиканец в делегации Джон Фостер Даллес (родственник нескольких государственных секретарей США) и сам «заново рожденный христианин». Мягкий и спокойный в манерах, он был жесток и резок в действиях, принципах и предложениях. Самый оплачиваемый адвокат в стране, он требовал жесткости и осуждал компромиссы. Все видели его большое политическое будущее; он был главным внешнеполитическим советником кандидата от республиканцев на президентский пост Дьюи. Журнал «Ридерс дайджест» оценил как «фантастическое» утверждение потенциального госсекретаря республиканцев о том, что обе стороны — американцы и русские — имеют основания не доверять друг другу. Даллес спокойно ответил: «Тот факт, что миллионы американцев разделяют ваши взгляды относительно недоверия к русским, должен вызывать недоверие русских».

Даллес считал, что «русское доверие должно проявить себя в желании подчинить советские интересы универсальным приказам, предписываемым Америкой». Как главный советник американской делегации и «юрист» сенатора Ванденберга на конференции ООН в Сан-Франциско, Даллес категорически выступал против концепции консорциума великих держав, поскольку такой консорциум будет «арбитром мира». А Даллес хотел видеть единовластного арбитра мира.

В Сан-Франциско Даллес решил, что русские хотят создания такой международной организации, которая дала бы им действовать за пределами своей зоны влияния. Теперь, в Лондоне, Даллес видел в русских только худшее. А более всего он опасался понятия «умиротворение». Он хотел, чтобы в учебниках истории этого понятия рядом с его именем не стояло никогда. И, видя Бирнса, желающего после (сознательного) ожесточения повернуть к компромиссу, Даллес воспротивился. Даллес заявил, что компромисс будет первым — и роковым шагом к умиротворению. Если Бирнс пойдет своим путем, Даллес начнет атаку против него в американском обществе. Помня судьбу президента Вудро Вильсона, госсекретарь не мог не чувствовать беспокойства. Между внутриамериканским и всемирным компромиссом возникло противоречие, серьезно обеспокоившее Бирнса.

Последняя попытка компромисса была предпринята во время беседы с Молотовым, обеспокоенным прежде всего признанием Румынии и Болгарии. Молотов пообещал, что в случае признания этих двух стран в них будут немедленно проведены выборы. Он просил изменений в составе правительства этих стран, которые убедили бы весь мир в репрезентативности этих правительств. Молотов сказал, что это невозможно. Но Советский Союз справедливо опасался создания такой международной системы, которая могла всей мощью направиться на советские интересы.

Конференция закончилась без протокола, что было открытым признанием ее провала. В передовой статье «Известий» от 5 октября 1945 г. прозвучало предупреждение о возможном прекращении сотрудничества — «оно будет прервано, если Соединенные Штаты и Англия не изменят свое отношение к существующим соглашениям».

Когда война еще только выходила на свою победную прямую, многие полагали, что в грядущем мире главными противостоящими друг другу силами будут русские и англичане, в то время как американцы уйдут в свое полушарие, под сень «доктрины Монро», в скорлупу изоляционизма, и возможно возьмут на себя роль арбитра. Только Лондонская конференция окончательно показала, что противостоящими друг другу полюсами являются США и СССР.

 В британском Форин Оффис царило странное чувство: здесь привыкли к успехам военных конференций и лондонский провал требовал осмысления. В чем причина провала? Заведующий советским отделом — замминистра иностранных дел Орм Сарджент руководствовался мнением, что Советский Союз пытается пробиться на Ближний Восток и в Средиземноморье. Зачем? Премьер министр Эттли полагал, что русскими движет «очень глубокий комплекс неполноценности». Ведущая фигура министерства иностранных дел Диксон объяснял дело «острой завистью к нашим позициям в Средиземноморском бассейне и на Ближнем Востоке теперь, когда Франция и Италия дегенерировали в качестве мировых держав».

Все это происходило на фоне общего ощущения непомерной тяжести империи, традиционного страха в отношении России. Британские геополитики боялись, что русские воспользуются обнаружившейся очевидной слабостью Британской империи и самого Объединенного королевства и постараются перехватить заморские позиции своего традиционного соперника.

Так или иначе, но советская делегация все более ощущала свое одиночество и изолированность. Враждебность англичан не была новостью. Еще в Потсдаме Молотов жаловался Джозефу Дэвису, что британский Форин Оффис убежден в том, что «Советский Союз посягает на их империю. Ничто, что Советский Союз может сделать или сказать, не может убедить их в том, что русские не желают больше того, что они имеют, за исключением безопасности». Что, англичане забыли о «процентном» соглашении 1944 г.? Или русские не соблюли своего обещания отстоять от греческих дел? Русские очень хорошо помнили заявление президента Трумэна на второй день начала работы Потсдамской конференции: «Мы не позволим вмешательства какого-либо неамериканского государства в дела наций Северной, Центральной и Южной Америки». Это канон. Но тут же Соединенные Штаты объявили острова Тихого океана необходимыми для их безопасности и взяли на себя исключительные права по контролю над Японией. Пока союзные министры иностранных дел заседали в Лондоне, президент Трумэн объявил о контроле генерала Макартура над Японией. Сам Бирнс осудил этот жест, «потому что Сталин думает, что мы действуем в Японии точно так же, как он действует в Восточной Европе».

СССР без скандала и сопротивления отдал Италию Соединенным Штатам и Британии. Почему же США и Британия столь недружественны по отношению к России в Румынии и Болгарии? Русские осознавали мощь ядерного оружия. На банкете в Лондоне Молотов сказал: «Конечно, мы должны с великим вниманием слушать то, что говорит мистер Бирнс, потому что Соединенные Штаты являются единственным народом, производящим атомные бомбы». Но уважение не означает сервильность.

Единственная серьезная попытка более внимательно, более вдумчиво подойти к проблеме ядерного оружия принадлежала ветерану американской дипломатии Г. Стимсону.

21 сентября 1945 г. военный министр Г. Стимсон последний раз участвовал в заседании кабинета министров. Предметом обсуждения был его прощальный меморандум, венец 50-летней карьеры политика, увидевшего и понявшего опасности ядерного века, риск «атомной дипломатии». В своем последнем выступлении Г. Стимсон привел мнение ученых о том, что атомные секреты, секреты научных открытий нельзя сохранить — развитие науки в других странах неизбежно лишит США их ядерной монополии, а впереди встанет вопрос о создании еще более мощной водородной бомбы.

«Будущее мира, — сказал Г. Стимсон, — зависит от советско-американского сотрудничества, а такое сотрудничество невозможно, когда один из партнеров полагается не на сотрудничество, а на односторонние возможности». Отношения с СССР «могут быть непоправимо ухудшены тем способом, которым мы пытаемся найти решение проблемы атомной бомбы… Ибо, если мы не сумеем найти подхода к ним  сейчас, а будем лишь продолжать вести переговоры с СССР, держа это оружие демонстративно у своего бедра, подозрения и неверие (СССР. — А.У.) в наши цели и мотивы будут увеличиваться». Г. Стимсон предлагал достичь определенной договоренности по ядерному вопросу между великими державами. Альтернативой этому была лишь безудержная гонка вооружений. И никто не мог дать Соединенным Штатам гарантий на постоянное лидерство в этой области.

Противники улучшения советско-американских отношений, приверженцы использования «сверхоружия» истолковали предложения Г. Стимсона не как предостережение, а как призыв к тому, чтобы поделиться с СССР ядерными секретами (что абсолютно не соответствовало смыслу высказываний военного министра). Члены кабинета Андерсон и Винсон искажали смысл речи Стимсона, задавали присутствующим вопрос: «Почему тогда не поделиться с СССР всеми военными секретами?»

Даже президент почувствовал необходимость остановить такой ход «обсуждения». «Речь не идет, — прервал он дискуссию, — о передаче атомных секретов русским, речь идет о выработке методов контроля над ядерной войной, столь же губительной для США, как и для любой другой страны».

Голос реализма звучал недолго. Решающий удар трезвому подходу к опасностям ядерного века нанес министр военно-морского флота Дж. Форрестол. Он заявил, что технология производства атомной бомбы принадлежит американскому народу, распоряжаться этой собственностью без его согласия нельзя. Было принято решение «всеми силами сохранять достояние американского народа… Русские, как и японцы, являются азиатами по своей сущности… Сомнительно, чтобы мы могли купить их понимание и симпатию. Мы однажды пытались сотрудничать с Гитлером. Но возврата к умиротворению нет». Внутренне ожесточение росло. Форрестол заявил, что Уоллес был «полностью, постоянно и всем сердцем за передачу ядерных секретов русским». А Уоллес заметил, что «министр Форрестол занял наиболее крайнюю позицию  из всех возможных… воинственную, рассчитанную на большой флот позицию».

Трумэн предложил членам кабинета предоставить письменное изложение своей позиции. Паттерсон и Ачесон предпочли поддержать сравнительно мягкий курс Стимсона. Но вернувшийся из Лондона Бирнс выступил на стороне тех, кто стоял за жесткий курс в вопросе об атомном оружии. Он хотел выработать условия грядущего мира с русскими до совещаний с ними по вопросу об атомном оружии. Он не верил в действенность инспекций. Если американцев не пускают даже в Румынию и Болгарию, «было бы по-детски наивно верить в то, что русские позволят увидеть все, что они делают».

Министр сельского хозяйства Андерсен сказал: «Я внимательно слушал мнения о том, что русские способны сделать атомную бомбу в течение пяти лет. Я в этом сомневаюсь…

Мы знаем, что в производстве атомной бомбы присутствовал определенный элемент американского математического и механического гения, который дал нам автомобильную промышленность, огромные достижения в телефонной индустрии, бесчисленные достижения многих лет механизации промышленности внутри Соединенных Штатов. Хотелось бы продемонстрировать слова Киплинга, что «они могут скопировать все, что можно скопировать, но они не смогут скопировать наши умы». Русские знают секреты производства автомобилей и самолетов, но они все же зависят от нас в производстве машинного оборудования, приборов, технологических процессов».

В середине ноября 1945 г. на собравшейся в Вашингтоне американо-англо-канадской конференции по оценке и ревизии ядерного сотрудничества военных лет (напомним, что многие ядерные секреты передали американцам англичане) идея сотрудничества с СССР в этой сфере была отброшена полностью. На практике же это означало, что на плечи американского народа была взвалена дорогостоящая гонка вооружений, а жизнь американских граждан — впервые в американской истории — оказалась под угрозой ответного удара.

Но как долго продлится американская монополия?

Сколько нужно времени русским для создания атомного оружия? Но подлинные специалисты полагали, что русские имеют необходимые технологические способности и могут создать атомную бомбу за пять лет. Глава отдела взрывчатых материалов в Лос-Аламосе Джордж Кистяковский вспоминал:

«Наша работа со взрывчатыми материалами в значительной мере основывалась на работах Джона фон Ноймана по нашему запросу. Подобная же теория была напечатана в открытой советской печати. Работа Ноймана была засекречена, а подобная же советская работа была открытой. Именно на этом принципе была создана бомба, взорванная над Нагасаки». А директор теоретического отдела Лос-Аламосской лаборатории Виктор Вайцкопф полагал, что «русские очень хорошо осведомлены в области взрывчатых материалов». Зная, что бомба реальна и что ее создание возможно, русские смело могут использовать такие материалы как напечатанный с разрешения генерала Гроувза в августе 1945 г. «доклад Смита» (англичане были категорически против этой публикации), описывающий процесс создания атомной бомбы. Американцы тогда ничего не знали об атомном шпионаже.

Ванневар Буш писал Трумэну в сентябре 1945 г., что «секрет составляют в основном детали конструкции самой бомбы и производственный процесс». Это дело организации и ресурсов. Кабинету министров: «Русские сделают бомбу за пять лет». Примерно такого же мнения были специалисты из «Юнион карбайд», «Дюпон» и «Теннеси Истмэн» — главные подрядчики проекта «Манхэттен». За прямой контакт с русскими выступали те, кого убедили серьезные ученые — Стимсон, Уоллес, Паттерсон, Ачесон. Уоллес предупредил кабинет министров, что атомное оружие создает фальшивое чувство самоуспокоенности, своего рода психологию «атомной линии Мажино». Он прямо сказал, что атомные исследования начались, собственно, в Европе, что «загнать джинна в бутылку уже невозможно». Оставлять русских самих изобретать атомную бомбу — опасно.

Противоположная точка зрения базировалась на том, что России еще долго не удастся создать столь сложное оружие.

Глава проекта «Манхэттен» — генерал Гроувз утверждал, что для создания атомной бомбы русским понадобятся двадцать лет. Гроувз не был простаком, у него были жесткие аргументы. Америка владеет четырьмя типами монополий — на теоретические знания, на инженерные ноу-хау, на индустриальные мощности и на сырьевые материалы. Последнее сверхважно. США знают, где в мире есть необходимый уран и какие туда ведут пути. Всякий новичок немедленно оказывается под присмотром ведомств США. (Противники этой точки зрения немедленно указывали на чешские урановые месторождения, они в пределах досягаемости Москвы.). Но ключевые фигуры, такие как Трумэн, Бирнс, Форрестол, все более склонялись к точке зрения Гроувза. В мае 1945 г. Бирнс сказал: «Генерал Гроувз убедил меня в том, что в России нет урана».

Генерал Гроувз воспринимал лиц, придерживающихся другой точки зрения как оторвавшихся от жизни чудаков, как ученых, не имеющих практических навыков.

Популярность взглядов Гроувза вполне объяснима. Он делал весьма лестные выводы. В сентябре 1945 г. он открыто сказал, что наличие бомбы означает, что «до тех пор, пока такой бомбы нет в руках других, в наших руках — абсолютная победа». Мир стал проще и понятнее. Соединенные Штаты обладают козырной картой. Беседуя перед руководящим персоналом компании «ИБМ» в сентябре 1945 г., Гроувз сказал, что монополия на атомное оружие «может быть использована как инструмент в дипломатии для открытия этого мира, чтобы ни одна нация не могла вооружиться секретно».

Это было проще декларировать, чем исполнить — в чем неоднократно убедился госсекретарь Бирнс. Могли ли Соединенные Штаты угрожать применением атомного оружия против Советского Союза из-за состава румынского кабинета министров? В начале октября 1945 г. президент Трумэн говорит директору бюджетного управления Гарольду Смиту, что «есть люди, которые понимают только одно — сколько у тебя дивизий». Смит попытался приободрить Трумэна: «Мистер президент, но у вас в рукаве атомная бомба». Трумэн ответил задумчиво: «Но я не уверен, что могу использовать ее».

СССР воспринял свой атомный проект как огромную стройку, на которой, по данным ЦРУ, работало от 255 до 361 тыс. человек. Специалистов было примерно десять тысяч. Основным месторождением урана было чехословацкое Яхимово. Задачей очистки урана заведовал в г. Электросталь немец Николаус Риль. Эфирный метод очистки оказался наиболее эффективным. Завод в Электростали стал давать необходимое количество урана, и процесс пошел. Первый промышленный реактор был построен на Урале в 15 км к востоку от города Кыштыма, в 80 км от г. Челябинск. Этот комбинат был назван Челябинск-40.