• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

По прибытии нас сразу же бросили в самое пекло. Встречающий роту офицер объяснял, водя карандашом по карте: траншеи первой линии обороны уже превращены в прах и пепел. Благодаря штурмовым отрядам, немцам отчасти удалось сломить защитников второй линии обороны и сейчас в окопах очень жарко. Все свежие части немедленно направляются для ликвидации прорыва. Враг тоже усиливает помощь своим штурмовым подразделениям. Показав, где находится выделенный для нас сектор, офицер быстро заштриховывает известные ему ходы сообщения от второй линии к следующей и умоляет поспешить.

 — Такие вот дела, — добавил он и слегка обнадежил — очень скоро артиллерия прикроет вас огнем и перепашет все пространство перед сектором обороны. Но сейчас нужно любой ценой удержать траншеи и не пустить бошей дальше. Имейте в виду, вам нельзя отступать, за вами почти нет подготовленного к обороне рубежа! Мы будем помогать вам всем, чем сможем. А потому семь, максимум десять минут на подготовку и немедля вперед! Удачи Вам, лейтенант!

— Все понятно, спасибо. Вам тоже счастливо оставаться.

— Повзводно, становись! – командую я.

Взводные громко дублируют приказ и рота быстро разворачивается в боевой порядок.

– Командиры взводов, ко мне!

Вместе с подбежавшими взводными обсуждаем дислокацию. Задача ясна всем. Надо оттеснить бошей от занятых ими ходов сообщения и обрушить их ручными гранатами. Затем уничтожить тех, кто прорвался в траншеи, занять и держать оборону. Склонившись над картой решаем, чей взвод с какого хода заходит в траншеи. Других предложений нет? Взводные согласно кивают головами, все правильно, все понятно. Да и других вариантов просто не существует. Тогда по местам!

— Ребята! – кричу я, шагая вдоль солдатских линий. – В окопах наши и сейчас им не сладко! Мы должны любой ценой отсечь бошей от ходов сообщения ведущих от первой линии! Слышите меня, любой ценой, повторяю любой! Мы должны это сделать, понимаете должны! Если удастся, тогда и их перебьем, и сами целы останемся! Если нет, они смогут присылать пополнения и тогда нам всем крышка! – перевожу дух, вытирая со лба пот ладонью, и снова продолжаю. – Как зайдем в траншею все сразу расходимся в стороны, что бы дать войти остальным! Главное – пробиться к началу ходов! Гранатометчики идут во второй волне! Как только мы расчистим дорогу к ходам, постарайтесь забросать их гранатами от души! Пулеметные расчеты – вы последние! Залейте траншеи сообщения свинцом! Взвод Гийома начинает!

– Славно, — отвечает Гийом, ловко вращая в руке саперную лопатку, – попотеем малость! – Он с ироничной улыбкой оглядывает своих, восклицая со смехом – что, позеленели подлецы, струсили, а?

Да нет, не струсили его подлецы. Просто они готовятся умирать. Кто–то сосредоточенно глядит в небо, другие с умилением смотрят на фотографии домашних, бережно держа их в свободной от винтовки руке. Некоторые что–то бормочут себе под нос, низко опустив голову. Практически все крестятся, переложив винтовки в левую руку. И каждый в глубине души искренне надеется, что сегодня убьют не его. Кого угодно, но только не его! Тем временем я продолжаю надрывать глотку.

— Лефуле, ты замыкаешь по традиции! Жером, я как всегда иду с твоими молодцами! — Непроизвольно делаю паузу, часто дыша. – Ну все, — чуть тише говорю я переведя дух, — желаю всем сегодня уцелеть! — Останавливаюсь на середине линии, делаю несколько глубоких вздохов, восстанавливая дыхание. Наконец верещу дурным и страшным голосом: ПРИМКНУТЬ ШТЫКИ!!!

— Примкнуть штыки! – истошно вопят командиры взводов и стальной перезвон ветром проносится по рядам в ответ. Резким движением достаю свои револьверы, проверяю барабан в каждом. Все в порядке. Сухим щелчком защелкиваю их, убирая один в кобуру. Нащупываю другой рукой на месте ли нож. Полковой кюре вместе со своим помощником торопливо обходит наши ряды, невнятно бормоча молитву под нос и быстро кропя солдат святой водой. Я в последний раз оглядываю ряды своих и взмахнув рукой, подаю роковую команду: ВПЕРЕД!!!

Колонны бегут ускоренным маршем. Подобно гигантским змеям они заползают в ходы сообщения, изо всех сил торопясь на выручку своим. Я покрикиваю на солдат только с единственной целью: изо всех сил взъярить себя и их. В передней линии окопов страшная круговерть. Мы не сумели задержать врага на подступах и теперь в глубине траншей идет лютый и жестокий бой. Судя по всему, мы появляемся вовремя – синих шинелей совсем мало. Стрелять из винтовок в такой каше, где перемешаны и немцы и французы, совершенно невозможно. В дело вступают штыки, приклады, ножи, пистолеты и саперные лопатки.

Но вот в схватку ввязываются ребята Гийома, сомкнувшись с бошами грудь в грудь. Издали вижу как он обрушивает яростный удар лопатки на немецкую каску, затем вскидывает вторую руку и стреляет в кого–то из револьвера. Собираю три расчета вооруженных «Шошами». Приказываю занять позиции и беспрестанно долбить выше верхней кромки траншеи: ни один бош не должен прыгнуть в нее живым. Очень скоро пулеметы забились беглым огнем. С оставшимися солдатами вбегаю в траншею.

Первое, что бросается в глаза, это огромный бош, навалившийся винтовкой на грудь какого–то солдата в синей шинели. Бош душит его, наш бедолага уже хрипит. Тут же, на неизвестном, но мгновенно сработавшем рефлексе, прыгаю ему на спину, всаживая немцу нож в шею коротким, хлестким ударом. Откидываю враз обмякшее тело рукояткой револьвера в другой руке.

– Вдоль траншеи! Вдоль траншеи! Быстрее же! – кричу изо всех сил, поторапливая забегающих своих. Лишь теперь прижимаюсь спиной к бревенчатой стене окопной линии и оглядываюсь. Черт, что тут творится! Серые отчаянно дерутся с синими. И справа и слева мелькают штыки, приклады, ножи… Черт, серьезная душиловка идет. Почти ничего нельзя разобрать: все утонуло в яростных криках, стонах, дьявольских воплях, стальном звоне и грохоте выстрелов. Кто–то дико воет по–звериному, получив штыком в живот. Не думаю, не соображаю, просто тупо стреляю во все серые шинели, которые попадают в мое поле зрения. А с такого расстояния и младенец не промахнется. Мысль одна – в моем револьвере семь патронов и нужно считать каждый выстрел. И крутить головой во все стороны, а то угостят штыком в бок или благословят по башке лопаткой. Однако стараюсь постоянно держаться спиной к стене траншеи: на затылке–то глаз нет, а когда спина закрыта, так и голове спокойней. Под ноги тоже надо поглядывать. Зацепишься за раненого или мертвого, и все. Упасть в такой схватке – почти верная гибель. И вообще, в ближнем бою все решает не физическая сила, а ловкость и удача.

Сейчас ни в одном из нас нет ничего человеческого. Боши – не люди, не звери, не гады, не крысы. Они вообще никто! Мы должны убить их всех! Зарезать, застрелить, заколоть, зарубить, загрысть! Иначе они перебьют нас. Ни один из нас не думает о том, что в сущности, боши такие же существа как мы. Просто они говорят на другом языке. Что их также ждут дома, и у них, так же как и у нас, есть семьи. Может быть, у них и есть семьи. Может быть, их и ждут. Но только сейчас не время думать о такой ерунде! Потому что сегодня, только те кто в синем — свои! Они сейчас и отец, и мать и сестра с племянницей! И плевать кто они такие в действительности! В эту минуту, они самые родные и лучшие люди на свете! Синие не убьют ТЕБЯ! А вот серые, это верная смерть! Так что кончай их без жалости!

Кровавая схватка в полном разгаре. Прямо передо мной с протяжным воем падает солдат в синей шинели, получивший удар штыком в спину. Чуть вдалеке, страшно рубится саперной лопаткой один из наших. Вижу, как резким колющим ударом он вгоняет лопатку прямо в горло одному из бошей. И так повсюду. Бьют друг друга прикладами… Сцепившись в жутких объятиях, режут друг друга ножами… Кругом перекошенные от ярости лица… Стрельба из пистолетов… Кровь… Вой… Вопли и проклятия… После седьмого выстрела, в моем мозгу молнией мелькнула мысль – черт, теперь барабан пустой! Быстро бросаю оружие на землю и тут выхватываю второй револьвер. Теперь это все что у меня есть, не считая ножа.

Но бой продолжается. Солдаты Гийома медленно, но верно прорываются к ходу сообщения. — Бей их! Бей их! – его яростные вопли вперемешку с руганью слышны даже в таком аду. И вот, наконец–то! Оглушительные разрывы наших ручных гранат оповещают дерущихся: мы добрались до первого хода. Пару минут спустя такие же разрывы раздаются на другом краю. Слава Богу, теперь маятник фортуны точно качнулся в нашу сторону. Вижу — слева в траншею вливается новые отряды в родных сердцу синих шинелях, зажимая немцев в кучу все плотнее и плотнее. Значит, на помощь подоспели ребята Лефуле. Вот и он сам. С оглушительным «хек», как заправский мясник на скотобойне, он страшным ударом приклада превращает в кровавую кашу лицо попавшегося на его пути боша. Тот тут же рухнул навзничь. Значит, готов. Сдох прежде чем свалился. Никогда убитые насмерть не оседают на землю медленно. Они сразу падают, как подкошенные.

— Наши! Это наши! Наши идут! – с дикой радостью кричу я. Этот клич подхватывают все солдаты и мы с удвоенными силами бросаемся на врага. Мой разгоряченный мозг топит волна звериного удовлетворения – не уйти сегодня этим псам целым! Пулеметный огонь не дает противнику перебросить к месту схватки пополнение. Затем раздались долгожданные артиллерийские залпы столь долгожданных, родных, французских пушек. Наши орудия принялись обрабатывать свои сектора. Все, перебросить атакующим помощь теперь будет сильно затруднительно. Очень хорошо. И тут что–то горячее сильно бьет меня в левое плечо со стороны спины. Боль не чувствуется, но в рукаве сразу стало как–то противно мокро и липко. Испугаться тоже не успел: ноги слабеют, бессознательно приседаю, заваливаясь на правый бок. Цепляясь ногами за лежащего на земле, падаю. По холодной окаменелости тела понял — свалился на мертвого. И он убит давно. Широкий окоп и дерущиеся в нем люди плавно поплыли перед глазами. Сначала медленно, затем все быстрее, быстрее, быстрее… Последняя мысль черным туманом быстро заполняет мозг: сегодня… попали… в меня… От груди в голову неумолимо плывет тошнотворная волна и выбивает сознание…

Очнулся от нестерпимой боли в левом плече. Застонал, до крови закусив губу. Кажется, что кто–то схватил меня калеными клещами. Глаза в пелене, будьто затянуты пленкой, вижу очень плохо, но тут же становится легче. Легче потому, что склонившаяся ко мне шинель — синяя. Значит, я, слава Богу, у своих. Разлепив губы, пытаюсь спросить, кто ты? Не получается. Но узнаю этот спокойный, ровный голос. Это Жером, собственной персоной. Говорит, что мы выбили чертовых бошей. Командование сразу на себя принял толстяк Гийом. — Тебя, командир, задело, — продолжает Жером, — но пуля прошла навылет, что уже само по себе очень хорошо. Давай сделаем перевязку, и надо эвакуироваться в тыл.

Черт, значит меня все таки зацепило сегодня. Вот дьявол! Не повезло. Понимаю, что лежу на грязных досках, очевидно в одном из чудом уцелевших блиндажей. Острая боль помогает окончательно прийти в себя. Мой ответ категоричен. Я никуда не пойду, пока нас не сменят. С вами пришел, с вами и уйду. Так что давай, перевязывай быстрее, или сделай еще что нибудь, но только поставь меня на ноги. Он опять за свое: мол, грязи в рану нахватал, если не хочешь дальше махать одной рукой нужно быстрее отправляться в госпиталь.

— Вот дьявол, — говорю ему кусая от боли губы и постанывая, — ну так обработай рану здесь! Чему–то ведь тебя учили! Других чистил, а меня что, не сможешь?

Жером вопросительно смотрит на меня — ты точно решил чиститься здесь командир, ты уверен?

— Уверен, уверен, еще бы не уверен, тысячу раз уверен, давай, начинай, да не тяни ты ради всех святых!

Капрал предупреждает — будет больно, но придется потерпеть, если обе руки нужны. А то я будь–то сам не знаю! Что ж, будем терпеть, обе руки мне и впрямь лишними не будут. Все лучше, чем одна. Жером быстро и ловко ножом отрезает мне рукав шинели, стаскивая его с меня. Распарывает китель, открывая рану. Рядом с ним, еще два солдата, его помощники по медицинской части. Один из них раскладывает рядом со мной перевязочный материал.

— Ты вот, что, лейтенант, — говорит капрал, — ты не смотри на это. Хочешь, не хочешь, а твою дырку надо прочистить и залепить. Нож попробую продезинфицировать прокалив на огне и прополоскав коньяком, хотя имей в виду, этого совершенно недостаточно, я тебя предупредил. Морфия нету, он нужен тяжелым раненым, так что сунь в рот кусок дерева, все полегче будет, — обрадовал он меня доброй вестью и протянул мне кусок от какой–то палки.

— Валяй, — хриплю я, понимая, что сейчас начнется. Сжимаю зубами деревяшку, отворачивая взгляд в другую сторону. Смотреть на эту процедуру мне абсолютно не хочется. Собираюсь духом, трижды глубоко вздохнут. Киваю головой, начинай, я готов. И тут же словно раскаленный дротик глубоко вонзился в плечо. Взвыл, дернулся, но куда там: двое его подручных крепко держат меня.

— Сейчас, сейчас, терпи, да, больно, я знаю что больно, — голос Жерома звучит откуда–то сверху. Боль адская, полыхающая, рвущая на куски, исходящая из нутра животным стоном. Но Жерому все нипочем. Как средневековый палач он бесстрастно ковыряется в моем плече, бормоча под нос слова утешения. – Терпи.. Еще… Еще чуть–чуть… Вот… Совсем немного осталось, — слышу его голос, — ну, кажется все… Сейчас зальем твою дыру, спирта нет, вот у Гийома коньяком разжился.

В открытую рану льется огненное зелье, обжигая меня с пят до макушки. Дергаюсь, визжу, но понимаю – так надо. Если не обеззаразить ранение от земли – верная гангрена. Господи, как же больно, я даже не предполагал, что это так больно! Наконец, пытка окончена. Мои мучители тампонируют следы своих рук и ловко делают перевязку. Помогают сесть. Жером протягивает мне фляжку.

– Глотни, а то ты бледен как покойник. Счастливчик ты лейтенант, кость не задета. Сам стоять можешь?

Могу, но меня здорово мутит и слегка пошатывает. Извинияюсь, что так дико орал, но поймиете ребята, молча терпеть было совсем невозможно. Простите еще раз. Все согласно кивают головами: мол, это нормально, все так и должно быть. Делаю приличный глоток коньяку. Нет, определенно внутрь он куда приятнее, чем в кровавую рану. Благодарю всех. При помощи одного из солдат выбираюсь из блиндажа. Мне кто–то протягивает уже заженную сигарету и я с огромным удовольствием глубоко затягиваюсь горьким, сизым дымом.

Огляделся. Линия окопов имеет не веселый вид. Почти все блиндажи разбиты в прах. Обломки развороченных, обгоревших бревен торчат из земли в разные стороны. Черная, обожженная земля. Да, боши мин на позицию явно не пожалели. Всюду навалены трупы. И наши, и немецкие. Тела лежат вперемешку. Некоторые мертвецы крепко сцепили друг друга в последних, смертельных объятиях. Еще пару часов назад, они люто, по–звериному резались друг с другом. Теперь смерть помирила их навечно в этой грязной, залитой кровью траншее. Стонут раненые. Товарищи суетятся возле них, делая перевязки и пытаясь помочь.

Навстречу, перешагивая через мертвых и живых, весело спешит Гийом. Его лицо перемотано грязно–кровавой тряпкой. Мол, штыком распорол один из этих ублюдков, поясняет он, морщась от боли и сплевывая. Докладывает, как всегда пересыпая свои слова бранью.

— Слава Богу, выбили бошей. Почти все германские псы здесь полегли. В плен взяли человек двадцать, не больше. Их, вместе с нашими тяжелыми, уже отправили на следующую линию. Потери – двадцать два убито, девятнадцать ранено. Через час к нам придет пополнение, в составе полуроты. Нашли мы тебя не сразу, командир, два дохлых боша навалилось сверху. Я уж испугался слегка, думал все, ты уже видишь, что на том свете делается. – Гийом делано возводит глаза к небу, будьто заправский кюре. Затем сплюнув, продолжает. — Хлебнул я было с горя, всплакнул и пообещал себе заказать полковому кюре отслужить по твоей душе десять заупокойных месс, как вернемся. Только было собрался затянуть по тебе покаянный псалом, как тут кричат – нашли, здесь он, живой еще! — Гийом довольно хохочет и чуть не прыгает от удовольствия. Я понимаю, что он действительно искренне рад меня видеть. Доклад заканчивается веселым восклицанием – хорошо, что ты жив командир!

Да, если честно, я тоже этому рад. Радостный Гийом продолжает болтать без умолку. Время от времени он морщится от боли, вызванной раненой щекой и сплевывает. Рассказывает, как в гуще сражающихся увидел вражеского офицера. Самому к нему было не пробиться, он был слишком далеко.

– Ну я и кричу папаше Лефуле, глуши этого да боша только так, что б он жив остался, — объясняет мне суть своего замысла Гийом. — А наш чертов крестьянин так въехал ему по башке прикладом, что у того аж каска помялась. Ну одно слово, крестьянин, какой с него спрос!

– И что, — спрашиваю я, — живым взяли?

– Куда там, — с деланной грустью отвечает капрал. – Этот проклятый пес повалился наземь, закатил свои проклятые глазищи, облился кровью изо всех щелей, взял и помер, ничего никому не сказав!

Гийом весело смеется. А я ловлю себя на мысли, что после удара лапой папаши Лефуле, такой исход совсем неудивителен. Однако хватит болтать попусту. Нужно осмотреть то, что осталось от наших позиций. Медленно обхожу траншеи, осторожно переступая через убитых. Гийом сопровождает меня, поддерживая под руку. Целых блиндажей почти нет. От рядов колючей проволоки перед окопами, осталось одно название. Но нужно быть готовым ко всему. Ладно, в конце концов мы пока живы и конец света еще не наступил.

Значит, делать будем так. Мертвых бошей надо перекидать в разрушенные ходы сообщений, хоть какой–то толк от этих гадов будет. Наши погибшие – пусть лежат, где лежат. Помочь им уже ничем не поможешь. А выносить их сейчас невозможно, итак слишком мало людей. Необходимо срочно восстановить огневые точки, боши не успокоятся на этом, скоро снова попрут, помяните мое слово. Если не уложим их пулеметным огнем, тогда верная гибель. Еще одну рукопашную нам выдержать маловероятно будет. Кроме того, нужно что бы каждый приготовил для себя мешок с песком. При обстреле ими придется накрыться, хоть какое то укрытие будет. Обязательно забрать обоймы с патронами и гранаты у убитых. Так что приказ только один – укреплять оборону и ждать. Это еще не конец, будьте уверены.

Скоро и впрямь приходит обещанное пололнение. И главное: вместе с собой оно притащило целых два «Гочкиса» (марка тяжелого пулемета, состоявшего на вооружении французской армии и обладавшего великолепными боевыми качествами). Появление этих штуковин солдаты встречают радостными криками. Это радость надежды и уверенности. Мы снова превращается в более или менее боеспособное подразделение. Для «Гочкисов» тут же оборудуются основные и запасные огневые точки, тщательно укрытые мешками с песком. С ними и впрямь не страшна любая атака. Машины тяжелые, но надежные, убойные. А уж как долбят – просто заглядение!

Дювалон, немолодой солдат из взвода Гийома, вечный и беспрестанный болтун, любовно поглаживает длинный ствол «Гочкиса», объясняя новичкам: эх, вы сосунки! Не шиша–то вы не знаете! Да это не машина, это счастье! Сущая радость Господня! С такими стволами мы перебьем всех бошей, сколько бы их сюда не приперлось! Эх! Нет, мужики, – заканчивает он свою речь, и вдруг неожиданно нежно целует пулеметный ствол, — честное слово, с ними стоит жить!

Что ж, все верно, тяжелые пулеметы и впрямь дьявольское оружие, но мне очень хочется обойтись без подобных экспериментов. Вместе с командирами взводов мы распределяем вновь прибывших по взводам, проверяем готовность людей, наличие боеприпасов и гранат, надлежащую оборудованность позиций. Все знают: день еще не закончился, вот–вот чертовы боши снова пожалуют к нам в гости.

Всё началось через пару часов. Обстрел жуткий. Уши давно заложены, голова отупела. Часто ловишь себя на мысли, а что вообще твориться вокруг? Вообще бывалый солдат по этому воротящему душу звуку, легко может определить калибр орудия. Но сейчас перемешалось все. Даже снаряды, которые с противным воем ложатся на наши позиции, уже не вызывают чувства страха. Позиции раскурочены так, будто здесь было землетрясение. Блиндажи давно разбиты, люди укрываются на дне траншей, прикрываясь мешками с песком и телами убитых товарищей. Лучше накрыться мертвым, чем стать им, хоть и противно столь тесное соседство с покойником. Невероятно, как вообще человек может уцелеть под таким ураганным огнем.

Но все лежат и ждут. Когда боши полезут, мы встретим их. Мы здесь. Мы их ждем. И мы готовы. Время идет, но обстрел и не думает стихать, выплевывая на нас все новые и новые залпы огня. Последнее что помню – яркую вспышку и резкую боль в животе…

Апрельское солнце бьет в глаза, заставляя щуриться. Лицо перекошено: с каждым шагом несущих носилки солдат, режущая живот мука разрядами отдает в голову и левое плечо. Осколок застрявший в животе кажется раскаленным, он беспрестанно жжет мою плоть огнем. Пламенем полыхает все тело, у меня жар, кружится голова, беспрестанно хочется пить. Ко мне свешивается грязная, перепачканная копотью рожа Гийома, перевязанная бордово–кровавой тряпкой.

— Потерпи, нельзя тебе пить, лейтенант, потерпи, скоро дойдем, — доносится до меня. У меня уже нет сил ответить ему. Время от времени он смачивает мои губы и лоб водой из фляжки, но от этого жажда становится просто нестерпимой. Закрывающая рану повязка вся пропиталась кровью, чувствуется как эта красная влага жизни тоненьким потоком уходит из меня. Я ранен. Второй раз за этот проклятый день… Меня несут с передовой в тыл…