• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В то время как на дальневосточной оконечности Евразийского континента белые бились в японских судах в 1922-1941 гг. за возврат «колчаковского» и «семеновского» золота, на западной его оконечности почти в то же время (1922-1927 гг.) красные начали претендовать на «царское» золото и не прекращали своих попыток вплоть до развала СССР в 1991 г. (переговоры последнего премьера СССР Валентина Павлова с госсекретарем США Джеймсом Бэйкером в Москве по ленд-лизу и «царским долгам» состоялись незадолго до августовского путча ГКЧП).

Первым в этой плеяде большевистских «спецов» по русскому заграничному золоту и недвижимости стоит Леонид Борисович Красин (1870-1926), фигура в «коммунистическом иконостасе» до конца не изученная и во многом противоречивая. Родившись в небогатой, но очень образованной и радикально-демократически настроенной семье разночинцев в Западной Сибири, Красин с детства вращался в среде польских ссыльных поселенцев, которые стали его первыми учителями (в 1863 г. Россия жестоко подавила очередное польское восстание, и тысячи поляков были этапированы в Сибирь).

С юности Красин интересовался техническими дисциплинами, и закономерно, что после окончания реального училища в г. Кургане в 1887 г. он поступил в Технологический институт в Петербурге, избрав только-только зарождавшуюся тогда специальность «электрохимия». Закончить институт в срок ему не удалось: как и многие студенты его поколения, он примкнул к социал-демократам, начал вести кружки среди рабочих заводов Петербурга (из одного из них вырос затем и прославленный в большевистской историографии ленинский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса»), оказался в 1891 г. участником студенческой демонстрации, был арестован и административно выслан из столицы с одновременным отчислением с четвертого курса без права восстановления (высшее образование инженера-технолога Красин завершит только в 1900 г. в Харьковском технологическом институте).

Ссылку ему заменяют «солдатчиной» – службой рядовым в Нижнем Новгороде. Там в 1892 г. (когда по старым марксистским «грехам» арестовывают руководителей его марксистского кружка в Петербурге, то и самого Красина берут заодно) он получает десять месяцев одиночки в Таганской тюрьме в Москве (использует «тюремное сидение» с пользой: в совершенстве изучает немецкий язык, читает немецких классиков – Шиллера, Гете, Канта – в подлинниках), по освобождении дослуживает воинскую повинность в Туле.

Дальше биография Красина как бы раздваивается. С одной стороны, следуя призыву революционного демократа Дмитрия Писарева к молодежи «делать дело», он, подобно С.Ю. Витте, идет на «чугунку»: в 1894 г. поступает в г. Калаче Воронежской губернии на работу на железную дорогу, сначала простым рабочим (Витте начинал рядовым кассиром на полустанке), затем (все-таки четыре курса «Технологички», грамотный по тем временам) быстро становится десятником на строительстве полотна.

Но развернуться на железной дороге жандармерия не дает: за «старые заслуги» его вновь арестовывают и в 1895 г. ссылают на три года в Восточную Сибирь, в Иркутск. Как отмечал позднее философ В.В. Розанов, царизм сам себе плодил политических противников – один раз оступился, «хвост» неблагонадежности будет тянуться за любым талантливым человеком всю жизнь, толкая его в политическую оппозицию режиму.

Красин и в сибирской ссылке прибился к железной дороге. Начав чертежником, в конце ссылки он становится инженером-строителем. При катастрофической нехватке грамотных инженеров начальство Транссиба сквозь пальцы смотрело на политическую благонадежность специалистов (кстати, такую практику ввел С.Ю. Витте по всему Великому сибирскому пути). Отбыв ссылку, Красин экстерном сдает за пятый курс в Харьковском технологическом, и его сразу приглашают в 1900 г. в Баку, где на нефтепромыслах разворачивается к тому времени огромное строительство.

Здесь инженер устремляется в самую новейшую, электрическую, отрасль и четыре года строит электроподстанции – в Баку и окрестностях идет процесс электрификации нефтебурения. Но чисто инженерной практики Красину явно мало. Другая его ипостась – революция – снова зовет его к себе.

Наблюдательный психолог Л.Д. Троцкий, познакомившийся с Красиным еще в 1905 г. в Киеве, точно заметил: «Теоретиком в широком смысле Красин не был. Но это был очень образованный и проницательный, а главное, очень умный человек, с широкими идейными интересами». Добавим также, что не был Красин и партийным публицистом, как Л.Д. Троцкий, В.В. Воровский, А.В. Луначарский. Два последних в годы эмиграции были «штатными» публицистами при Ильиче, или, как писал Троцкий, «для экстенсивной работы, на которую Ленин не любил и не умел расходовать себя».

Для такой же «экстенсивной работы» на партию, но в сфере организационно-технической – создание подпольных типографий (именно в Баку Красин наладил первую мощную подпольную типографию для печатания ленинской «Искры» прямо с матриц, привозимых нелегально из Швейцарии), лабораторий по изготовлению динамита, перевозке оружия и т.п. – приспособил Ленин Красина. В Баку он (а не Сталин, как писали его клевреты позднее) был одним из главных организаторов знаменитой всеобщей стачки нефтяников 1903 г.

За такие заслуги «главного техника» партии по предложению Ленина на II съезде РСДРП заочно кооптируют в члены ЦК как «руководителя боевой технической группы при ЦК партии» (так будут писать после 1917 г. во всех его официальных партийных биографиях).

Климат южного Прикаспия не способствовал здоровью Красина – он схватил малярию (впоследствии эта болезнь принесет трагические результаты: приведет к белокровию, от которого Красин и умрет в 1926 г.) и вынужден был, бросив все, срочно уехать в среднюю полосу России. Он устроился по своей инженерной специальности в крупном подмосковном текстильном центре – в Орехово-Зуево. Войдя в местную «элиту», Красин быстро свел знакомство с «белой вороной» русского купечества – Саввой Морозовым, начав его «доить» на нужды партии. Как писал позднее меньшевик-невозвращенец (в 1930 г. будучи советником торгпредства, он отказался вернуться в СССР) В.В. Валентинов (Вольский) в своих воспоминаниях «Малознакомый Ленин», «большевики оказались великими мастерами извлекать – с помощью сочувствующих им литераторов, артистов, инженеров, адвокатов – деньги из буржуазных карманов во всех городах Российской империи. Большим ходоком по этой части был член большевистского ЦК инженер Л.Б. Красин».

Дружил Красин и с модным в начале века писателем Леонидом Андреевым, дававшим в своей квартире приют почти всему российскому ЦК РСДРП(б) (там его однажды всем составом и застали царские жандармы), но после Первой мировой войны и Октябрьской революции проклявшим большевиков.

В 1905 г. Красин впервые выезжает за границу – он избран от большевиков на III съезд РСДРП в Лондоне. На съезде «главный техник» во всем солидаризируется с Лениным, выступает с двумя – по организационным и политическим вопросам – докладами, теперь уже очно избирается в ЦК партии большевиков.

По возвращении в революционную Россию Красин вновь «едет на двух лошадях»: как представитель крупнейшей германской электрокомпании «Симменс унд Шуккерт» (для этого Красин принимает германское подданство, сохраняя российское), глава ее Петербургского кабельного освещения, и как главный «динамитчик» партии. На предприятиях этого германского филиала в России подпольно вовсю куется «оружие пролетариата»: самодельные бомбы, ружья, револьверы, печатаются прокламации и воззвания.

Долгое время полиция боялась тронуть «германскоподданного инженера». Лишь в 1908 г. Красина застали на конспиративной квартире большевиков в Финляндии, но ничего компрометирующего при нем не нашли. По его же жалобе выборгский губернатор обязал полицию освободить «германскоподданного» Красина из-под ареста, и тот сразу же из Финляндии переехал в Швецию. В 1909 г. Красин вновь появился в окружении Ленина. Далее партийная историография начинала творить легенду. Действительно, Красин сам признавался: «не письменный (т.е. не пишущий. – Авт.) я человек». И в самом деле, в отличие, скажем, от Троцкого или Луначарского, все публицистическое наследие Красина – две-три тоненькие брошюрки за 1919 и 1925-1926 гг. да несколько статей за рубежом. К антибольшевистской брошюрке 1919 г. мы еще вернемся, но что Красин вообще якобы не любил и не умел писать – неправда. Достаточно почитать огромное количество писем его двум женам за 1917-1926 гг. Первая жена – Любовь Миловидова, с которой Красин был вместе с 1910 по 1920 г. после разрыва с мужем осталась в эмиграции, сначала в Берлине, затем в Париже. Их дочь Люба-младшая вышла замуж за известного французского общественного деятеля, лауреата Ленинской премии мира Э. д'Астье де ля Вижери (в 1967 г. он укрывал в Швейцарии от агентов КГБ Светлану Сталину после ее бегства из СССР, в 1974 г. – А.И. Солженицына). Всю переписку с мужем за 1918-1926 гг. Л.В. Миловидова продала в Амстердамский международный институт социальной истории, и ее активно используют зарубежные исследователи. Вторая жена (с 1920 г.) – Тамара Миклашевская – опубликовала часть писем из семейного архива за 1922-1926 гг. совсем недавно (см.: Дипломатический ежегодник. 1989. – М. 1990. – С. 358-370), чтобы понять, что это не так.

И тем не менее с 1927 г. с издания энциклопедического словаря «Гранат» «Деятели СССР и Октябрьской революции» (переиздан в 1989 г.), все биографы Л.Б. Красина не уставали повторять, что якобы в 1909-1916 гг. он временно отошел от работы «революционной» и занялся «инженерной», а в 1917 г. по первому зову Ленина будто бы вернулся в стан большевиков. На самом же деле Красин, ровесник Ленина, вовсе не желавший быть у «вождя» на побегушках, в 1909 г. отошел от «твердокаменных» большевиков и ушел к «отзовистам» и «ликвидаторам» во главе с А.А. Богдановым (Малиновским). Помимо Красина в ту же группу переместились Луначарский и меньшевик-интернационалист В.А. Базаров (Руднев), и всех их Ленин заклеймил как «ренегатов» и «богостроителей» в своей философской работе «Материализм и эмпириокритицизм» (1909 г.).

Более того, как пишет А.А. Богданов в автобиографии (1927 г.), «летом 1909 г. был вместе с Л.Б. Красиным (курсив мой. – Авт.)… устранен из большевистского центра, а в январе 1910 г. при слиянии фракций большевиков и меньшевиков, и из ЦК партии». Красина восстановят в «цекистах» лишь 14 лет спустя, в 1924 г. на XIII съезде РКП(б), а Богданова – уже никогда, хотя он очень много сделал после 1917 г. и в сфере пропаганды коммунизма (возглавлял до осени 1921 г. «Пролеткульт», был действительным членом Коммунистической академии), и в организации и планировании науки (капитальный труд в трех томах «Тектология», установочная статья «Принципы единого хозяйственного плана»), и в медицине (создал первый в мире Институт переливания крови, существующий в Москве и поныне).

Поскольку философия и фракционная ругань «беков» (большевиков) и «меков» (меньшевиков) были Красину явно не по душе, он вновь пересел в 1909 г. на своего «инженерного конька» – «Симменс унд Шуккерт» с распростертыми объятиями приняла его в штаб-квартиру всемирного картеля в Берлине, положив огромный оклад, предоставив квартиру и транспорт.

Фактически Красин вышел из партии и Первую мировую войну встретил убежденным «оборонцем». «К ленинской позиции он относился враждебно, – вспоминал Троцкий в 1926 г. в некрологе-очерке на смерть Красина. -…Октябрьский переворот он встретил с враждебным недоумением, как авантюру, заранее обреченную на провал. Он не верил в способность партии справиться с разрухой. К методам коммунизма относился и позже с ироническим недоверием, называя их „универсальным запором“».

Как свидетельствуют письма к его первой жене, в июле 1917 г. он даже склонялся к версии о «большевиках – германских шпионах», споря об этом в редакции газеты «Новая жизнь» со своим другом А.М. Горьким. Ленин неоднократно с ноября 1917 г. пытался привлечь Красина к работе в Совнаркоме, предлагая ему пост то наркома финансов, то торговли и промышленности, то путей сообщения. Троцкий так передавал слова вождя: «Упирается, рассказывал Владимир Ильич, а министерская башка». Это выражение он повторял в отношении Красина не раз: «министерская башка».

Ключ к раскрытию непримиримой позиции Красина в его отказе занять министерский пост в правительстве большевиков лежит в Амстердамском архиве. Знал бы «Никитыч» (партийный псевдоним Красина), какую злую шутку сыграет с его сугубо личными и доверительными письмами его первая жена, – теперь их читают все, кому не лень! Известный исследователь леворадикальных течений (эсеры, меньшевики, большевики) Ю.Г. Фельштинский, живущий в Бостоне и в Москве, обнаружил в этом архиве сенсационное письмо Красина жене от 25 августа 1918 г. оценки которого во многом совпадают с «демократической контрреволюцией» самарского КомУча: «Самое скверное – это война с чехословаками и разрыв с Антантой… Чичерин соперничал в глупости своей политики с глупостями Троцкого, который сперва разогнал, расстроил и оттолкнул от себя офицерство, а затем задумал вести на внутреннем фронте войну… Победа чехословаков или Антанты будет означать как новую Гражданскую войну, так и образование нового германо-антантского фронта на живом теле России. Много в этом виновата глупость политики Ленина и Троцкого, так как определенно вижу – войди я раньше в работу, много ошибок можно было бы предупредить. Того же мнения Горький, тоже проповедующий сейчас поддержку большевиков, несмотря на закрытие „Новой жизни“…»

Самое же интересное (о чем умалчивает Фельштинский) – где написано это резко антибольшевистское письмо (в Берлине!) и что там делал Красин («…явился одним из авторов так называемого дополнительного соглашения, заключенного в Берлине в августе 1918 г.»).

Однако почему он не числится среди полномочных представителей советской дипломатической делегации (Иоффе, Ганецкий, Козловский)? И здесь ответ дают все те же письма Красина Любови Миловидовой (письмо 28 декабря 1917 г.): «Переговоры с немцами дошли до такой стадии, на которой необходимо формулировать если не самый торговый и таможенный договор, то, по крайней мере, предварительные условия его. У народных комиссаров, разумеется, нет людей, понимающих что-либо в этой области, и вот они обратились ко мне, прося помочь им при этой части переговоров в качестве эксперта-консультанта. Мне, уже отклонявшему многократно предложения войти к ним в работу, трудно было отклонить в данном случае, когда требовались лишь мои специальные знания и когда оставлять этих политиков и литераторов одних значило бы, может быть, допустить ошибки и промахи, могущие больно отразиться и на русской промышленности, и на русских рабочих и крестьянах».

Очевидно, Ленин и Троцкий приняли все условия «конспирации» Красина: эксперт-консультант, под псевдонимом (старым, партийным: Зимин), никакого упоминания в официальных отчетах. Скорее всего именно поэтому ни в официальном списке делегации во главе с А.А. Иоффе в декабре 1917 г. ни в делегации Г.Я. Сокольникова в марте 1918 г. ни на переговорах в августе 1918 г. фамилия Красин не значится (впрочем, как и псевдоним).

Зато имя и фамилия и даже специальность – инженер – прописаны на откровенно антибольшевистской брошюрке в 16 страничек, изданной пресловутым ОСВАГ ОСВА Г – Отдел пропаганды при Особом совещании Главнокомандующего Добровольческой армии: белым агитпропом Добровольческой армии А.И. Деникина в Ростове-на-Дону в 1919 г. (я случайно обнаружил эту брошюрку в отделе «Россика» Национальной библиотеки в Париже). Сам ли Красин ее сочинил в 1918-1919 гг. и отправил с оказией в Ростов, или это плод компиляций «лохматого Ильи» (так называл Н.И. Бухарин Эренбурга), скрывавшегося в Коктебеле (в Крыму) у поэта Максимилиана Волошина и делавшего вылазки в ОСВАГ в Ростове-на-Дону («для заработка»), где он компилировал такие антибольшевистские опусы (именно за этим «ремеслом» его застукал врангелевский дипломат Г.Н. Михайловский, о чем он и рассказал в своих «Записках»), установить не удалось. Но содержание брошюрки уж очень созвучно письмам Красина жене в 1917-1918 гг. относительно «глупости» политики Ленина и Троцкого.

Кстати, в этом деникинском агитпропе – ОСВАГ – подвизалось тогда немало безработных литераторов: от кадетствующей Ариадны Тырковой-Вильямс (однокашница Н.К. Крупской по гимназии) до народнического писателя и бывшего толстовца Ивана Наживина, позднее, в эмиграции в Бельгии, выпустившего роман «Распутин» и целое собрание своих сочинений под общей рубрикой «Потухшие маяки».

Помимо Наживина в литературном отделе ОСВАГа трудился другой старый народник и писатель, Е.Н. Чириков, будущие «евразийцы» князь Евгений Трубецкой и Петр Славицкий, в художественно-плакатном отделе – такие дореволюционные художники-модернисты, как И. Билибин и Е. Лансере, и еще десятки бежавших на Юг петроградских и московских журналистов.

Кроме изданий ОСВАГа (газеты «Жизнь» и «Народная газета»), они подвизались в других местных газетах самых разных политических оттенков – от респектабельных кадетских «Свободная речь» (в ней писал сам Петр Струве, бывший «легальный марксист» и будущий врангелевский министр иностранных дел в Крыму) и «Донская речь», монархической «Свободной России» В.В. Шульгина и суворинского «Вечернего времени» до погромно-черносотенных листков В. Пуришкевича «Благовест» и особенно «На Москву!», девизом которой был лозунг: «Возьми хворостину, гони жида в Палестину» (в конце концов даже А.И. Деникин распорядился закрыть этот листок, опасаясь еврейских погромов в Ростове-на-Дону).

С высоты прошедших лет, читая воспоминания участников Гражданской войны с «красной» и «белой» сторон, начинаешь понимать, что оба «агитпропа» – в Москве и в Ростове-на-Дону – были зеркальным отражением друг друга, только с обратными знаками. В Москве висели «Окна РОСТА» со стихами Маяковского и Демьяна Бедного, в Ростове – «Окна ОСВАГа» с виршами Наживина или «белого Демьяна» рифмоплета А. Гридина.

Там красноармеец протыкает штыком буржуя и белого генерала, здесь ражий доброволец – «жида» Троцкого. Вот как в 1921 г. в Берлине во втором томе «Архива русской революции» описывал деникинскую «наглядную агитацию» Александр Дроздов, в 1919 г. один из журналистов ОСВАГа, в 1923 г. вернувшийся в СССР:

«В соседней витрине висят аляповатые, как полотна ярмарочных паноптикумов, бесстыдные, как русская пошлость, скудоумные и лишенные всякой остроты лубки. Здесь Троцкий изображен не человеком и не евреем даже, а жидом, горбоносым жидом, с окровавленными губами, как у кладбищенского вурдалака, и карающий штык добровольца протыкает его несколько преждевременно. Здесь изображена Советская Россия в виде причудливого отвратительного спрута и просто Россия в виде откормленной молодицы в кокошнике. Кровавый Троцкий и добровольческий штык. Убедительно и показательно. А рядом ген. Деникин и другие генералы».

О политической установке всех этих бывших кадетов, народников, меньшевиков и эсеров, кормившихся вокруг деникинского агитпропа, довольно откровенно писала в своих агитационных брошюрках А.В. Тыркова-Вильямс:

«Наши практические задачи очевидны… Прежде всего поддерживать „Добровольческую“ армию, а демократическую программу отодвинуть на второй план. Мы должны создавать правящий класс, а не диктатуру большинства. Универсальность идеи западной демократии – обман, который нам навязывали политики. Мы должны иметь смелость взглянуть прямо в глаза дикому зверю, который называется народ».

Очевидно, Троцкий знал кое-что о «колебаниях» Красина, поэтому его политические оценки в двух очерках о нем существенно разнятся. Если в первом «Красине» (1926 г.), написанном еще в СССР, критика приглушена, то во втором «Красине», написанном в изгнании в 1932 г. «Никитыч» остался «революционером и большим человеком», но «он не был большим революционером».

Иерархия ценностей «старых большевиков» у Троцкого весьма строгая. «Ленин, – пишет он во втором очерке 1932 г. – очень ценил Красина, но исключительно как делового человека, как техника, администратора, знатока капиталистического мира. Именно в кругу этих вопросов вращались отношения Ленина с Красиным: заказ паровозов за границей, отзыв по вопросу о бакинской нефти, подыскание необходимых специалистов и пр. Можно не сомневаться, что Ленин не совещался с Красиным по политическим и особенно по партийным вопросам, скорее всего избегал бесед с ним на партийные темы. Включение Красина, как и Кржижановского, несмотря на их „старый большевизм“, в ЦК партии Троцкий имеет в виду избрание Красина и Кржижановского в члены ЦК РКП(б) на XIII съезде (см.: XIII съезд РКП(б). Стенографический отчет, 23-31 мая 1924. – М. 1924. – С. 719). На съезде впервые после долгого перерыва Красин выступил с речью о германо-советских экономических отношениях было бы при Ленине совершенно немыслимо».

«Комчванство» Троцкого в отношении Красина на фоне его изгнания в 1929 г. из СССР выглядит как трагикомический фарс. В плане понимания геополитических реалий положения Советской России в окружающем мире Л.Б. Красин стоял много выше доктринера мировой революции Троцкого. Да и Ленина он оценивал гораздо более объективно, чем Троцкий, не говоря уже о Зиновьеве, Каменеве и других «старых большевиках», которые еще при жизни начали творить «ленинскую икону».

Чего стоит впервые опубликованное в «Дипломатическом ежегоднике. 1989» письмо Красина своей второй жене Тамаре Миклашевской от 27 января 1924 г. по поводу смерти Ленина! Ни один «старый большевик» не оставил такого документа, где неизлечимая болезнь Ленина трактуется не с политических (что всегда и при всех обстоятельствах делал Троцкий), а с общечеловеческих, я бы даже сказал, бытовых позиций понимания личной трагедии человека: «Мука В.И. состояла в неспособности самому припоминать слова и говорить что-либо». Ленин все видит и все понимает, «но у него нет способа сообщаться с людьми, крикнуть о том, что видит и знает!».

Между прочим, в этом письме Красин пишет, что первоначально (по крайней мере, до 27 января) речь не шла ни о каком мавзолее и бальзамировании трупа. Оказывается, прощание с Лениным сознательно затянули, ибо «три дня ждал В.И. пока разогреют и взорвут землю на Красной Площади для могилы (выделено мною. – Авт.)». И действительно – есть кинохроника этого взрыва.

Ленину все же удалось постепенно втянуть Красина в упряжку «красных наркомов». После брест-литовских и берлинских переговоров (декабрь 1917 г. – август 1918 г.) его как «эксперта-консультанта» ставят осенью 1918 г. главой одной из многочисленных, но очень важных чрезвычайных комиссий – по снабжению Красной армии и в качестве такового вводят в президиум ВСНХ.

Постепенно Ленин включает Красина в работу на большевиков. Делается это шаг за шагом, путем «подкидывания» отдельных, разовых поручений. Троцкий верно замечает: «Но Красин сопротивлялся недолго. Человек непосредственных достижений, он не мог устоять перед „искушением“ большой работы, открывающейся для его большой силы».

В начале 1919 г. Ленин и Троцкий делают попытку назначить Красина наркомом торговли и промышленности. Тогда у большевиков была еще «производственная демократия» – в наркомы выдвигали ЦК отраслевых профсоюзов! Однако «блин» вышел комом – рекомендацию Троцкого на ЦК профсоюза металлистов отвергли. Вместо Красина в наркомы торговли и промышленности рабочие выдвинули «токаря по металлу» (из партийной анкеты) А.Г. Шляпникова, вскоре ставшего одним из лидеров «рабочей оппозиции» в партии.

Но нет худа без добра. В том же 1919 г. открывается «дипломатический фронт» – в сентябре в Пскове начинаются первые советско-эстонские переговоры. Л.Б. Красина и М.М. Литвинова «бросают на прорыв» – рубить «прибалтийское окно», а уже в декабре Совнарком назначает Красина главой официальной советской делегации для переговоров о подписании мира с Эстонией (Юрьевский, или Тартуский, договор от 2 февраля 1920 г.). Но Красин до подписания мира в Тарту не досиживает – сдает полномочия главы А.А. Иоффе и срочно отбывает в Москву: надо готовиться к поездке в Лондон. Там открывается нечто вроде «временного посольства» Советской России.

С этого момента Красин уже не «эксперт-консультант» на договоре с большевиками, а в их «штате» – с полномочиями, финансами, письменными рекомендациями от Ленина. Возвращение «блудного сына» свершилось.

Троцкий, конечно, не прав, когда степень доверия Ленина к тому или иному «старому большевику» ставит в зависимость от членства в ЦК РКП(б). «Вождь мирового пролетариата» был и догматиком, и прагматиком одновременно. Для реализации доктрины мировой революции у него был один подбор кадров: Григорий Зиновьев, Карл Радек, Николай Бухарин, Мануильский, Пятницкий, «иностранные товарищи», мощный аппарат Коминтерна. Для национально-государственных дел – совсем другой: Красин, Раковский, Сокольников, Литвинов, Коллонтай, аппарат НКИД и Внешторга. Эти просвещенные, высокообразованные «национал-большевики» (среди них оказалось очень много бывших меньшевиков – советники торгпредств В. Валентинов-Вольский и Иван Литвинов, полпреды Трояновский, Суриц, Майский) начали уже загодя, с 1920 г. еще до введения нэпа, готовить «запасной аэродром» для социализма в одной стране на случай, если мировая революция «слишком запоздает».

Симптомом этой переориентации, закрепленной ленинским докладом на Х съезде партии в марте 1921 г. о замене продразверстки продналогом, стало постановление Совнаркома от 3 февраля 1920 г. о создании святая святых Советской России – Гохрана РСФСР (Государственного хранилища ценностей). Гохран находился под личным контролем Ленина, и иметь с ним дело разрешалось только четырем ведомствам: ВСНХ, Наркомфину, Внешторгу и Рабкрину (последний нес функции текущего контроля).

В обязанности Гохрана входила «централизация хранения и учета всех принадлежащих РСФСР ценностей, состоящих из золота, платины, серебра в слитках и изделиях из них, бриллиантов, цветных драгоценных камней и жемчуга», причем в декрете Совнаркома специально подчеркивалось, что «все советские учреждения и должностные лица обязаны сдать в Гохран в течение трехмесячного срока все имеющиеся у них на хранении, в заведовании, в переделке или на учете вышеназванные ценности».

В уже упоминавшемся выше «Отчете по золотому фонду» сообщалось, что к 1 февраля 1922 г. в Гохран поступило «монет, слитков (золотых. – Авт.) из бывших частных банков, слитков и монет из сейфов, золота от Главзолото и т.д. – на 84 356 234 зол. руб. 95 коп.».

В основном все это богатство было конфисковано у «буржуев». Сначала ударили по отечественным «единовременным чрезвычайным революционным налогом» (октябрь 1918 г.) с целью отобрать те самые 436 млн. зол. руб. что с 1914 г. хранились по «чулкам» у населения. Летом 1919 г. дошла очередь до «буржуев» иностранных – Петроградская ЧК совершила налет на здания иностранных посольств. Именно там чекисты конфисковали «сейфы», в которых после взлома нашли на 13 млн. зол. руб. царских «рыжиков».

Затем в Петрограде и его окрестностях, а затем и по всей России прошлись по «закромам» бывшего министерства императорского двора – резиденциям великих князей, их детей и внуков.

Добрались и до музеев, забирая в Гохран все: слоновую кость, древние рукописи, археологические древности. Только восточные раритеты (из Китая, Японии, Персии) составили 437 предметов на 2 млн. 630 тыс. зол. руб.

При фантастической инфляции в период «военного коммунизма», когда деньги мерили метрами и носили мешками (даже само понятие «деньги» исчезло, говорили: «совзнаки»; один золотой царский рубль равнялся 20 тыс. «совзнаков»), Гохран стал основным вместилищем реальных ценностей и реальной («валютной») стоимости.

И когда надо было вручать реальные награды «стойким защитникам революции» (обычно это были именные золотые и серебряные наручные часы, вручаемые через Реввоенсовет Республики), выделять реальные средства на подрыв «тылов империализма» через Коминтерн, покупать продовольствие за границей через Наркомвнешторг (в обмен на бриллианты, жемчуг, изумруды и т.п.), промышленное оборудование (паровозы, вагоны, нефтетехнику и т.д.) через ВСНХ (за золотые, платиновые, серебряные монеты царской чеканки) – все брали из Гохрана.

Но брали не только госучреждения. В.И. Ленин с момента учреждения Гохрана постарался окружить его тройным кольцом «надежнейших коммунистов», которым он доверял лично. Это уполномоченный ЦК по Гохрану Яков Юровский (да-да, тот самый, что командовал в июле 1918 г. расстрелом царской семьи на Урале и лично снял с убитых кольца, браслеты, часы, медальоны и по описи сдал их затем в Гохран), начальник «технического отдела» ЧК – ГПУ Глеб Бокий (организовал в здании Наркоминдела на Кузнецком мосту в Москве на последнем этаже и чердаке первую подслушивающую станцию – сначала по контролю телефонных переговоров из иностранных посольств, а затем и за «своими») и… Леонид Красин, имевший личную доверенность от Ильича на изъятие из Гохрана по первому требованию любых ценностей (главным образом бриллиантов). Кроме Красина, такие ленинские доверенности в 1918-1920 гг. имел только наркомвоенмор и председатель Реввоенсовета Республики Л.Д. Троцкий.

В своей ставке на лично преданных революции людей Ленин не ошибся. Гохран приступил к деятельности 24 февраля 1920 г. а уже в апреле Юровский лично доложил Ленину о том, что в «конторе» что-то нечисто, много ценностей уходит «налево», видимо, действует какая-то организованная шайка жуликов.

Ленин поручил расследование сигнала Г.И. Бокию. Расследование подтвердило: шайка действует, но из-за полной неразберихи с учетом и отпуском ценностей поймать ее трудно. Ильич взорвался, главному куратору Гохрана замнаркомфина А.О. Альскому 29 мая 1921 г. он пишет угрожающее письмо: не наведете порядок – посадим, ибо Гохран – центральное звено в экономике, так как «нам нужно быстро получить максимум ценностей для товарообмена с заграницей».

Одновременно Бокию было приказано:

а) найти организаторов хищений (а не «маленькую рыбешку» типа посыльных, учетчиков, рядовых оценщиков алмазов – в списке Бокия фигурировало свыше 100 человек);

б) составить полный список «комчиновников», которые забирали ценности без надлежаще оформленных бумаг или вообще по телефонному звонку;

в) дать перечень предложений по созданию системы защиты от будущих хищений.

Организаторов нашли быстро. Ими оказались три дореволюционных российских «бриллиантовых короля», взятые на работу в Гохран как ведущие эксперты: Пожамчи, из обрусевших греков, до революции владел целой «бриллиантовой фирмой» и имел фабрику по огранке алмазов в Антверпене (Бельгия); оценщик алмазов и бриллиантов Александров, а также другой оценщик – Яков Шелехес, брат которого работал в ВЦСПС завкультпросветом.

Всех троих взяли с поличным. На рабочих местах и дома при обысках нашли неучтенные или уже вынесенные из Гохрана бриллианты, «левые» накладные, переписку на бланках Наркомфина с заграничными партнерами. Главное же, все трое отвечали за оценку, сортировку и отправку (в том числе и за границу) драгоценных изделий. Общий ущерб был оценен ВЧК – ГПУ как кража бриллиантов на 1500 каратов, и всех троих летом 1921 г. расстреляли.

Был составлен и второй список – тех, кто из «комчиновников» получил драгоценности без специальных разрешений.

Сигналы к чекистам о разбазаривании ценностей, доставшихся большевикам от «проклятого прошлого», поступали и ранее. Скажем, «военспец» Н.И. Раттэль еще в 1918 г. похвалялся золотой «екатерининской» табакеркой, усыпанной бриллиантами, которую ему якобы выдали вместо ордена. У начальника военных сообщений РККА М.М. Аржанова таким «орденом» была… инкрустированная золотом личная трость самого Петра Великого, которую «путеец» самовольно укоротил под свой рост, ибо был всего «метр с кепкой».

Большое недовольство у пуритански настроенного Ленина вызвала свадьба бывшего матроса П.Е. Дыбенко и генеральской дочки А.М. Коллонтай, с купеческим размахом проведенная в одном из реквизированных большевиками великокняжеских дворцов на великокняжеской посуде и с хрусталем, после которой многие ценные вещи из дворца пропали – многочисленные гости унесли их «на память».

Да что там «военспец» или матрос из «красы и гордости Революции» – Балтфлота! Сам великий пролетарский писатель Максим Горький не устоял. Несмотря на закрытие летом 1918 г. его газеты «Новая жизнь» (вспомним его слова о «поддержке большевиков»), он, как и Красин, пошел на службу к Ленину. В феврале 1919 г. он принял из рук большевиков важную должность председателя экспертной комиссии по приему и оценке художественных ценностей при Петроградском отделении Комиссариата торговли.

Зинаида Гиппиус, летом и осенью 1919 г. близко наблюдавшая в Петрограде «работу» этой горьковской экспертной комиссии, оставила в своих дневниках такую ядовитую запись: «Горький жадно скупает всякие вазы и эмали у презренных „буржуев“, умирающих с голоду… Квартира Горького имеет вид музея или лавки старьевщика, пожалуй: ведь горька участь Горького тут, мало он понимает в „предметах искусства“, несмотря на всю охоту смертную. Часами сидит, перебирает эмали, любуется приобретенным и, верно, думает, бедняжка, что это страшно „культурно“!». В последнее время, заключает Гиппиус, Горький стал скупать «порнографические альбомы» и «царские сторублевки».

Вот и друг Горького Красин попал в «черный список» Бокия, который тот представил по разделу «комчиновники и бриллианты» 23 июля 1921 г. лично Ленину. Среди длинного списка «отоварившихся» в Гохране (например, прокурор РСФСР, бывший прапорщик Н.В. Крыленко) числилась и некая «тов. Красина-Лушникова», которой опять же по записке Альского от 14 марта 1921 г. предписывается выдать бриллиантов аж на целых 11 497,80 карат! В записке замнаркомфина указывается, что у просительницы есть письмо из Внешторга за номером таким-то от 14.03.21 и мандат «на личность» – номер такой-то, которые Альский будто бы оставил у себя на хранение. «Записка (Альского. – Авт.) не имеет печати. Несмотря на отсутствие мандата и печати, – говорится в отчете Бокия, – выдача производится и составляется акт на отпуск за № 33».

Авторы очень интересной и основанной полностью на партийных архивах (ранее почти совсем неизвестных публике) книжки «Красные конкистадоры» О.Ю. Васильева и П.Н. Кнышевский на основе одной лишь фамилии (Красина-Лушникова) делают вывод: «эта дама – жена Л.Б. Красина».

Но, во– первых, фамилия Красин не такая уж редкая в России. Во-вторых, настоящих жен Красина звали совсем по-другому, о чем я уже писал выше в этой главе. Возможно, авторы знают о «третьей жене», существовавшей одновременно со второй, и именно эта «третья» ходила за бриллиантами в Гохран? Сомнительная версия, тем более что в отчете Бокия вовсе не говорится, что «Красина-Лушникова» -жена наркомвнешторга. Наоборот, там содержится чисто «чекистская» фраза: «Выдачи, за редким исключением, производятся без справок, распоряжением по телефону лиц, разрешивших данный отпуск ценностей из Гохрана». Уж будьте уверены, если бы это была «жена Красина», Бокий не побоялся бы написать об этом в отчете и лично доложить Ленину. Думается, что сия дама была скорее всего подставной фигурой – посредником какой-то другой шайки воров, но уже из Внешторга.

Сегодня опубликовано немало свидетельств современников о переходе от аскетизма и распределиловки «военного коммунизма» к нэпу и «сладкой жизни». Не случайно в партийный лексикон с 1921 г. все активнее входит термин «буржуазное перерождение». Один из свидетелей этого «перерождения» – выпускник ИКП (Институт красной профессуры – «школы» Бухарина) И.И. Литвинов (однофамилец наркома Литвинова; до и после ИКП работал по внешнеторговой линии, а в 1933 г. вместе с семьей стал «невозвращенцем») – в своем «Дневнике за 1922 год» записал 9 февраля: «…нужно сказать, что, несмотря на все переброски, произошла полная дифференциация коммунистов. В хозяйственных органах, в военно-снабженческих и в дипломатических работают воры. Я уверен, что процент воров среди коммунистов ВСНХ, Центросоюза, Наркомвнешторга куда выше 99%. Там крадут все: от народного комиссара до курьера. Честные коммунисты сидят в культурно-просветительных и партийных органах».

«Икапист» Литвинов, очевидно, не подозревая, затронул самую болезненную для Ленина и других доктринеров мировой революции тему – как сочетать реальную жизнь с доктриной «учиться торговать» и исконным «воризмом», который «слишком близко сидит под шкурой каждого русского человека» (В.В. Шульгин, 1929 г.).

Ведь не случайны признания старой народоволки Миньковской, полжизни проведшей на царской каторге и в ссылке. «Во всем она и ее муж винят русский народ. Мы его не знали, говорит она, а то разве были бы народниками. Книжки рисуют народ не таким, каким он является в действительной жизни, – вспоминал Литвинов свой разговор с народоволкой. – Она заверяет, что на тысячу власть имущих коммунистов максимум один процент честных. Среди русских, сказала она мне, вообще нет нравственно стойких людей, у других народов – не то. Иностранцы – члены делегаций и т.д. приехавшие к нам, оказывается, приезжали главным образом за покупкой драгоценностей. И все они удивляются подкупничеству и взяточничеству большевиков. Ей это рассказывали как сами иностранцы, так и люди, с ними имевшие дело».

Через 76 лет откровения старой народоволки нашли подтверждение в письме все того же А.О. Альского секретарю ИККИ И.Я. Пятницкому по поводу поведения иностранных делегатов на III Всемирном конгрессе Коминтерна и I Всемирном конгрессе Профинтерна летом 1921 г. в Москве. Оказывается, получив по три тысячи германских марок, или по 450 долл. США командировочных, борцы за мировую пролетарскую революцию немедленно бежали в бухгалтерию отдела международных расчетов ИККИ или Наркомфин РСФСР, где, по сведениям Альского, «многие делегаты обменивают часть иностранной валюты, выданной им ИККИ на дорогу домой, скупая на рубли золото на рынках» (выделено мною. – Авт.)".

Возмущенный замнаркомфин дает волю эмоциям: и это делается в «первом отечестве мирового пролетариата», в котором «голодают рабочие и крестьяне; целые тучи беспризорных детей торгуют ради куска хлеба на улицах и вокзалах».

Рекомендации Альского вполне ленинские («мы еще вернемся к террору, и террору экономическому»: Ленин – Каменеву, март 1922 г.), даже если это касается иностранных делегатов – братьев по классу: «Такое преступное отношение к делу со стороны не вполне сознательных тт. из числа делегатов дальше продолжаться не может. Необходимы меры решительные, вплоть до обысков у отъезжающих (выделено мною. – Авт.)».

Разумеется, руководство Коминтерна на вокзальный досмотр делегатов, отъезжающих из Москвы, не пошло. Более того, Пятницкий в своей «Докладной записке отдела международной связи ИККИ о выдаче путевого довольствия делегатам III конгресса» (август 1921 г.) на имя председателя ИККИ Зиновьева начисто отрицает все факты спекуляции: «Делегатам деньги выдавались на дорогу в день отъезда, а потому они не могли эти деньги менять в Наркомфине на советскую валюту и еще закупать золото и серебро».

Конечно, бумаге Альского ход не был дан: Пятницкий отписался Зиновьеву, а секретарь ЦК РКП(б) В.М. Молотов на обоих документах начертал: «В секретный архив. В.М. 31/X».

Но спустя десятилетия один из первых «покупателей драгоценностей», как раз в 1922 г. начавший свое «дело» в Советской России, фактически подтвердит оценки и старой народоволки, и Альского о коррупции коммунистов. Вот что ответит американский миллионер Арманд Хаммер (в 1922 г. ему было всего 23 года) на вопрос, как это ему удалось разбогатеть на торговых сделках в нищей и разоренной Гражданской войной Советской России: «Вообще-то это не так уж и трудно. Надо просто дождаться революции в России. Как только она произойдет, следует ехать туда, захватив теплую одежду, и немедленно начать договариваться о заключении торговых сделок с представителями нового правительства. Их не более трехсот человек, поэтому это не представит большой трудности» (т.е. всех легко можно купить за взятки).

По третьей позиции – предложения по учету и контролю ценностей – Бокий также сообщил Ленину немало интересного. Во-первых, несмотря на все строжайшие распоряжения о «трехмесячном сроке» сдачи из всех других «контор» имеющихся у них на хранении ценностей, за минувший год со времени этого постановления Совнаркома от 3 февраля 1920 г. дело продвигалось туго, особенно в провинции. Огромное количество возникших в период «военного коммунизма» всяческих «контор» не хотели выпускать из рук столь прибыльное дело, соперничали, писали в ЦК, ГПУ и Совнарком кляузы и доносы друг на друга (см. одну из них – лично Ленину от Горького 2 марта 1920 г. в книге «Красные конкистадоры», с. 107-108). Все эти «рога и копыта» типа Чрезучет, Бесхоз, Наследственно-охранный отдел и десятки других большевистских «контор» ни за что не хотели расставаться с награбленными ценностями.

Во– вторых, отмечал Бокий в своем обстоятельном докладе, сам Совнарком по незнанию «технологии дела» допустил крупный просчет: не вникая, утвердил подсунутую жуликами из Экспертного управления по координации работы экспертных комиссий на местах временную инструкцию по оценке, в которой разрешалось «во избежание задержки разборки ценностей временно согласиться на отбор (для Гохрана) без составления описи (курсив мой. -Авт.)». Можно представить, сколько ценностей «под честное слово» ушло таким образом сквозь пальцы «налево»! Инструкция же самого Гохрана об отпуске ценностей по запросам наркоматов и отдельных важных лиц предписывала делать это без реальной оценки стоимости (писали цену в не имеющих никакого значения «совзнаках»), указания веса (кроме алмазов, где отмечалось число каратов), в «штуках», словом – «на глазок».

Так, 26 июля 1920 г. по запросу ВЧК и Московской ЧК Гохран выдал для награждения чекистов 88 серебряных и 6 обычных металлических часов. Отпускал тот самый оценщик Александров, что через год теми же чекистами и будет расстрелян, хотя ревнители «революционной законности» могли бы уже при оформлении описи на выдачу заметить: стоимость часов не проставлена, фирма-изготовитель не указана, как и заводские номера часов.

Доклад Бокия имел далеко идущие последствия как для организации учета, хранения и выдачи ценностей, так и для всей внешнеторговой политики большевиков: введение «жесткой экспортной диктатуры» (Ленин) – госмонополии внешней торговли.

Уже 10 августа 1921 г. на Совете труда и обороны (СТО) под председательством Ленина принимается грозное постановление: отныне вся внешняя торговля (и валютные расчеты по ней с заграницей) идет исключительно по каналу Чрезвычайной комиссии по экспорту (Чрезкомэкспорт) при СТО – некий внешнеэкономический аналог ВЧК. Перед этим жесточайшей чистке подверглись Гохран, Рабкрин, Наркомфин. Последний усилили новым наркомом – членом Политбюро Н.Н. Крестинским.

В Чрезкомэкспорт представители Наркомфина за все время его существования (август 1921 г. – февраль 1922 г.) не войдут. Зато войдут люди из Внешторга, Рабкрина, ВЧК, Наркомпрода и ВСНХ. Во главе «экономической чека» поставили «твердого ленинца» Михаила Рыкунова, из рабочих-самоучек.

Учредили и «выносной пост» Чрезкомэкспорта – в Ревеле (Таллине), куда назначили «уполномоченного Совнаркома по валютным операциям» М.М. Литвинова, он же торгпред РСФСР в Эстонии (в подчинении наркомвнешторга Л.Б. Красина).

Спустили план: в течение года скупить (фактически – конфисковать) у обывателей ценностей на 20 млн. зол. руб.; одновременно СТО обязывал Рыкунова вывезти за границу для продажи художественных ценностей на 29 645 842 зол. руб.

Далее пошла «инициатива с мест» – по предложению экономуправления ВЧК ЦК РКП(б) 5 сентября 1921 г. за № 65 принимает секретное постановление: Наркомфину через Гохран (председатель Аркус) под контролем ВЧК организовать тайную скупку золота, платины и иностранной бумажной валюты, для чего организовать по всей стране сеть тайных скупщиков под видом спекулянтов. И машина заработала… Но ненадолго – вскоре она начала давать сбои.

Фактически обе организации – политическая (ВЧК) и экономическая (Чрезкомэкспорт) – пали жертвами столь любимой большевиками «чрезвычайщины». Пока одни чекисты ездили по всей стране в поисках экспортных ценностей, другие устроили проверки на многочисленных экспортно-импортных складах в Москве. И обнаружили – совсем как в брежневские времена с импортным оборудованием, лежащим под снегом, – нечто вопиюще бесхозяйственное.

Оказалось, что на 14 московских складах в октябре 1921 г. лежало импортных товаров (бумаги, медикаментов, электроприборов и т.п.) в 4-6 раз больше того, что одновременно разные наркоматы требовали срочно закупить на золото за границей. Нашли даже импортные товары царского времени, привезенные еще в 1915-1916 гг. в обмен на «залоговое золото». Неразобранными лежали кучи «худценностей», конфискованных у «буржуев» в 1918-1920 гг. И уж совсем «экспортные чекисты» опозорились, когда еще через полгода на складах самого Чрезкомэкспорта другие контролеры обнаружили… сгнившими или испорченными 2 млн. шкурок пушнины, 3632 пудов кости мамонта, 33 тыс. туш конины, 4 тыс. ковров ручной работы, 4 тыс. аршин кружев и вышивки.

Есть подозрение, что контролеров этих… направил Л.Б. Красин, выступавший за монополию внешней торговли, но без чрезвычайных «чекистских» методов в экономике.

Во всяком случае, при поддержке управляющего делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевича Красин привлек к этой тотальной ревизии не только чекистов, но и «спецов из бывших» – царского сенатора Гарина и особенно бывшего «миллионщика» Алексея Яковлевича Монисова, откупщика царских «кабинетских промыслов» на Урале, Алтае и в Восточной Сибири (лес, руда, металлоизделия), а также владельца доходных домов в Петербурге (торговый дом Монисовых в конце XIX в. взял также подряд городских властей северной столицы на облицовку Невы и каналов гранитом; набережные сохранились и по сей день).

Вышедший из семьи крещеных евреев-купцов Харьковской губернии (отец Монисова консультировал еще великого писателя И.С. Тургенева, когда тому потребовалось продать свое имение, и тот характеризовал купца как «весьма дельного и честного человека»), Монисов-младший довольно критически относился к царской аристократии за ее хозяйственную бездеятельность. «Крупнейшие магнаты, владельцы миллионных десятин на Урале и в Центральной России – графы и князья Строгановы, Абамелик-Лазаревы и др. ничего не предпринимали и ни в какие дела никогда не входили», – с горечью писал он в своем дневнике, делясь опытом откупщика на землях этих аристократов.

Монисова тянуло к «людям дела», и инженер Красин, управляющий петербургским филиалом германской «Симменс унд Шуккерт», очень ему импонировал. Понятное дело, «ходок за деньгами» для большевиков Красин задолго до Октябрьской революции охотно поддерживал деловой и личный контакт с «миллионщиком». Не без содействия Красина Монисов в период первой русской революции уступил за символическую арендную плату один из своих доходных домов на Поварской улице в Петербурге под социал-демократическое издательство «Жизнь и знание», директором которого стал Бонч-Бруевич.

Именно к ним – Бончу и Красину – пришел искать работу Монисов, которого революция лишила всех прежних богатств. И вскоре стал одним из первых «спецов», работающих на мировую революцию. Сначала Бонч-Бруевич делает его управляющим кооперативом «Коммунист» при управлении делами Совнаркома по спецпайкам для «руководящих товарищей». Затем уже Красин приспосабливает бывшего миллионера в Наркомат рабоче-крестьянской инспекции чрезвычайным инспектором, и бывший купец, возглавив рядовых инспекторов «от станка» и «от сохи», за два года проводит свыше 80 ревизий в различных наркоматах и ведомствах советской власти, ужасаясь удивительной бесхозяйственности как русской аристократии, так и ее антипода – пролетариата (в последнем случае прославившемуся еще и повальным воровством).

Наряду с Юровским, Бокием и чекистами Монисов был в числе бригады ревизоров РКИ, сделавшей «налет» на Гохран Наркомфина в 1920 г.

На этот раз чекисты и «ркаишники» совместно проверяли сигнал о том, что в Гохране и Наркомфине идет повальная кража сотрудниками этих учреждений содержимого сейфов, которые еще в 1917-1918 гг. были конфискованы в частных банках и иностранных посольствах. Сейфы простояли запертыми все эти три года, ибо ключи от них были утеряны. Но с началом нэпа и спросом на валюту о них вспомнили. Жулики из Гохрана и Наркомфина под предлогом поиска «бриллиантов для диктатуры пролетариата» договорились с чекистами, и те под честное слово выпустили из тюрем наиболее опытных уголовников-"медвежатников", спецов по взлому сейфов.

Те, конечно, соскучились по «работе» и быстренько взломали все сейфы. Но высыпавшиеся из них бриллианты, иностранная валюта, драгоценные украшения и т.д. достались не «диктатуре», а совслужащим Гохрана и Наркомфина: они сразу же все растащили по своим карманам.

И вот тут-то идея Альского о повальном досмотре, не удавшаяся с делегатами III конгресса Коминтерна, сработала на полную катушку: на выходе из зданий воров ждали «заградотряды» из сотрудников ЧК и РКИ.

Вот как описывал сам Алексей Яковлевич Монисов в своем отчете в РКИ это мероприятие: «При обыске сотрудников, выходящих из Гохрана, обнаружены были в их карманах бриллианты, золотые портсигары, осыпанные камнями и с гербами, в общей сложности по довоенным ценам на 50 тысяч рублей. Между вынесенными вещами, между прочим, серьги по 8 карат. Всего взять не удалось. Выходящие сотрудники, заметив что-то неладное, начали выбрасывать бриллианты из карманов прямо на панель».

Спустя два года в том же качестве чрезвычайного инспектора РКИ Монисов оказался на складах Наркомвнешторга (уже непосредственного ведомства Красина), проверявшихся параллельно со складами Чрезкомэкспорта. Картина представилась не менее ужасная: в России свирепствует голод, а на складе Наркомвнешторга тысячи неотправленных продовольственных посылок гуманитарной американской организации АРА. Более того, охранники и грузчики склада, судя по отчету Монисова в РКИ за конец 1921 г. нагло вскрывают чужие посылки с галетами и шоколадом, консервы, в открытую запивая эти деликатесы кофе и какао из других пакетов.

Конечно, большевики типа Красина и Бонч-Бруевича крайне нуждались в таких честных «спецах», как Монисов, раз уж отечественные и зарубежные пролетарии не гнушались спекуляцией золотом и воровством шоколада у голодающих Поволжья. Поэтому Монисов-ревизор был нарасхват – в 1921 г. он уже не только главный ревизор РКИ (по-современному – аудитор Счетной палаты), но и главный ревизор ХОЗУ СНК, начальник снабжения Особого строительного комитета (Оскома) и даже хозревизор Московской ЧК и член хозколлегии ВЧК! Белоэмигрантская печать возмущена: бывший миллионер служит у чекистов. Одна из «белых» газет советует Монисову застрелиться, дабы не позорить честное имя русского купца. Впрочем, к чекистам пошел не один Монисов: бывший злейший враг большевиков, не одного из них отправивший в тюрьму и на каторгу, Владимир Джунковский, царский генерал-адъютант, товарищ (заместитель) министра внутренних дел и начальник Особого корпуса жандармов, тоже служит «спецом» в ВЧК – изобретает паспортную систему СССР.

Независимо от Красина Монисов приходит к выводам о необходимости государственной монополии внешней торговли: уж если аристократы типа Строгановых оказались неспособными к эффективной экономической деятельности при царях, то чего ждать от новых «нэпманов» (они же сегодня «новые русские») из пролетарского жулья при большевиках.

И пишет в конце 1921 г. подробную записку Ленину о необходимости создания единого государственного импортно-экспортного органа – Госторга при Наркомате внешней торговли. Ленин передает записку Красину, тот ее полностью одобряет и позднее использует в своей полемике с наркомфином Г.Я. Сокольниковым на Политбюро и в Совнаркоме.

Зажатый между Сциллой воровства и Харибдой чекистских реквизиций и расстрелов, Ленин, очевидно, понял, что строить нэп при перманентном соревновании жуликов и чекистов бесполезно. 3 февраля 1922 г. Совнарком принимает уникальное решение, которым и следует по-настоящему датировать нэп, – Чрезкомэкспорт упраздняется. Но, что гораздо более важно, упраздняется и ЧК. Вместо нее создается Главное политическое управление – ГПУ (с 1924 г. – ОГПУ), которому отныне запрещено творить внесудебные расправы (реквизиции и аресты без санкции прокурора), а тем более судить и казнить (отловил шпиона – сдай его в суд).

В немалой степени такой «пассаж» был связан с острой дискуссией в партийных верхах по вопросу о монополии внешней торговли, в которой Ленин и Красин (точнее, Ленин под давлением Красина) выступили вместе против всего Политбюро, ЦК и Совнаркома и… победили.

Но прежде чем писать об этом странном тандеме Ленин-Красин в вопросе о монополии внешней торговли, следует вернуться к тому моменту, когда Красин прервал в Тарту свои переговоры с эстонцами о мире и срочно вернулся в Москву.

Наступил 1920-й – третий год Гражданской войны. Хотя большевики разбили Колчака и отвоевали почти всю Сибирь до Байкала, в Крыму все еще сидел Врангель, в Польше пилсудчики точили ножи и готовились к атаке на «первое отечество мирового пролетариата» (в апреле 1920 г. они захватят Киев).

Хотя Антанта в январе сняла формально военно-экономическую блокаду Советской России, торговать все равно было нечем: промышленность была разрушена, транспорт не работал, деревня стонала от продразверстки. Единственной реальной ценностью для заграничных торговцев были золото, платина и серебро. Но и их еще надо было вывезти на Запад, узнать, что почем, найти партнеров (пока хотя бы мелких «буржуев» – спекулянтов типа Хаммера).

И как раз в 1920 г. было прорублено маленькое «окошечко на Запад» – через Эстонию и ее морской порт Ревель. Там еще в 1918 г. обосновался бывший казначей РСДРП Исидор Гуковский в качестве торгпреда РСФСР де-факто (в 1920 г. его сменит М.М. Литвинов), постоянно крутились Ганецкий с Козловским – словом, вся большевистская «финансовая рать».

Одновременно с начавшейся еще в 1918 г. в Ревеле мелкой торговлей с европейскими спекулянтами золотом, бриллиантами, художественными раритетами шел поиск более широких возможностей.

Дело в том, что еще в 1918 г. большевикам удалось нащупать слабинку в едином антибольшевистском фронте Антанты – добиться признания своего «посла» («уполномоченного НКИД в Лондоне») М.М. Литвинова де-факто (Литвинов имел в Англии во время войны статус политэмигранта и работал техническим секретарем директора дореволюционного Московского кооперативного народного банка).

Этому предшествовал дипломатический скандал. За антивоенную пропаганду англичане арестовали и посадили в тюрьму другого политэмигранта – Г.В. Чичерина. После октябрьского переворота большевики потребовали выпустить из тюрьмы своего соратника. Англичане отказались. Тогда по команде Ленина и Троцкого чекисты заблокировали британское посольство в Петрограде, фактически посадив престарелого посла лорда Джорджа Бьюкенена под «домашний арест», не позволяя ему и персоналу посольства выехать на родину. Фактически предлагался обмен Чичерина на Бьюкенена. Напуганный террором большевиков посол Британии отправлял в Лондон панические депеши. В итоге обмен состоялся: 3 января 1918 г. Чичерина выпустили из тюрьмы и выслали из Англии. Как только он приехал в Петроград, большевики отпустили Бьюкенена и персонал посольства.

Литвинов стал «уполномоченным НКИД» не случайно. Сначала англичане послали неофициальную дипломатическую миссию во главе со своим «уполномоченным» Брюсом Локкартом, бывшим британским генконсулом в Москве.

Литвинов в Лондоне сразу стал «расширять окно». Пользуясь своим полудипломатическим статусом (право посылки шифрограмм и дипкурьеров, получения диппочты), уполномоченный предпринял атаку на своего «двойника» – посла «временных» в Лондоне кадета Константина Набокова (родного брата Владимира Набокова, отца знаменитого писателя-эмигранта). Литвинов добился лишения К.Д. Набокова средств дипломатической связи («временному» посольству отключили даже телефоны), а затем на бланке «уполномоченного НКИД» направил в «Банк оф Ингланд» официальное письмо: требую лишить посольство Набокова и военно-закупочную миссию (военный атташат) права распоряжаться денежными суммами, направленными царским правительством в 1914-1917 гг. для закупок оружия, наложив на их счета арест.

И, к великому изумлению уполномоченного, банк такой арест наложил, правда, не дав и Литвинову права распоряжаться этими средствами (совсем как в случае с генералом Подтягиным в Японии в 1925 г.).

«Мы и до настоящего момента чрезвычайно страдаем от этого „ареста“, сопряженного со многими унизительными неудобствами», – жаловался К.Д. Набоков премьеру колчаковского правительства П.Д. Вологодскому 16 февраля 1919 г.

И хотя в 1920 г. Литвинов сидел уже «уполномоченным Совнаркома» в Ревеле, в Лондоне он оставил своих заместителей и всю дипсвязь. Во всяком случае, когда Л.Б. Красину из Лондона надо было 22 октября 1920 г. дать шифрограмму о срочной присылке оценщика алмазов с небольшой партией бриллиантов на продажу, он беспрепятственно послал шифровку в Москву.

Миссия Красина в Лондон в мае-ноябре 1920 г. до сих пор окрашена флером таинственности. Ясно, что он имел поручение расширить «эстонское окно» до «торгового моста» в Европу. Важнейшим результатом этой миссии стало подписание 16 марта 1921 г. там же, в Лондоне, и именно Красиным англо-русского торгового соглашения – фактически первой бреши в «империалистическом окружении».

Без скандалов удалось ему реализовать и бриллианты через присланную из Москвы «оценщицу» Марию Цюнкевич Миссия Красина по своему профессионализму разительно отличалась от аналогичной миссии Л.Б. Каменева в Лондон в январе 1918 г. Ленин поручает Каменеву почти те же задачи – нащупать через Англию пути примирения с Антантой (как раз в это время наступил угрожающий перерыв в брестских переговорах с Германией). Было у Каменева и золотишко. Но вся миссия этого «уполномоченного» кончилась грандиозным скандалом: бриллианты он не продал, а пытался подкупить на них депутатов-лейбористов, контакты не установил и с позором был выслан из Англии. Вдобавок на обратном пути через Швецию и Финляндию попал в руки белофиннов, те упрятали его в тюрьму и только в августе 1918 г. через восемь месяцев после начала своей неудачной миссии, он вернулся в Москву, будучи обмененным на партию заложников-белофиннов. См.: Рупасов А. Чистяков А. Красный «миссионер» // Россия. XXI. – 1996. – № 1-2. – С. 148-158.

Успеху Красина в Лондоне, несомненно, содействовал его образ «технократа», крупного инженера, известного в кругах иностранных специалистов с дореволюционных времен (представитель фирмы «Симменс унд Шуккерт» в Петрограде – это звучит). «Инженерная» репутация и «оборончество» в Первую мировую войну обеспечили Красину отдельные контакты и с представителями белой эмиграции, в частности с Ариадной Тырковой-Вильямс.

Эта «бабушка кадетской партии», которую в России начала века называли «единственным мужчиной в кадетском ЦК», как раз в 1920 г. вернулась с разгромленного деникинского фронта и вместе с мужем, новозеландским журналистом и филологом Гарольдом Вильямсом, писала для английского издательства роман о русской революции За свою долгую, почти столетнюю жизнь (1869-1962) А.В. Тыркова-Вильямс создаст немало литературных произведений. Среди них – двухтомное исследование жизни А.С. Пушкина (1928, 1936 гг.), трехтомные мемуары (1952-1956 гг.), несколько романов, сборники очерков «Старая Турция и младотурки» (1913 г.), неисчислимое количество публицистических статей в русской и зарубежной прессе.

Встреча с Красиным была встречей с человеком «ее круга», но с другой стороны баррикады. Хотя политические позиции двух собеседников были прямо противоположны, объединяло их одно – оба они были людьми действия. А еще – государственниками. Такой, по определению писателя-эмигранта Бориса Филиппова, «консервативный либерализм», идущий, по его мнению, от А.С. Пушкина, сближал Тыркову-Вильямс и Красина. Тем более что в эмиграции уже с осени 1920 г. (война с Польшей была воспринята большинством белых эмигрантов не как революционная, а как национальная война) зарождались семена «сменовеховства», которые расцветут пышным цветом в следующем, 1921 году, с введением нэпа См.: Краус Т. Н.В. Устрялов и национал-большевизм // Россия. XXI. – 1995. – № 11-12; 1996. – № 1-2.

Не во всем Троцкий в характеристике Красина был не прав. Конечно, писал он в 1932 г. Красин «не был пролетарским революционером до конца. Он искал всегда непосредственных решений или непосредственных успехов; если идея, которой он служил, не давала таких успехов, то он обращал свой интерес в сторону личного успеха…» Многие иностранные дипломаты того времени (в частности, министр иностранных дел Италии Сфорца) очень высоко ценили Красина, отмечая в нем «необычное сочетание преуспевающего делового человека Всю войну Красин оставался управляющим петроградским филиалом фирмы „Симменс унд Шуккерт“, не дав ее секвестрировать, как другие немецкие фирмы, царским властям. „Февральская революция, – писал Троцкий в 1932 г. – застала Красина богатым человеком“. На Западе и сегодня бытует мнение о единственном „большевике-миллионере“ в окружении Ленина и неуступчивого революционера».

Троцкий, правда, забыл добавить, что, когда в 1924-1926 гг. он оказался отодвинут сначала «тройкой» (Зиновьев-Каменев-Сталин), а затем «двойкой» (Сталин-Бухарин) от большой политики, единственным человеком, который (во время своих редких наездов из Лондона и Парижа, где он был полпредом СССР) демонстративно садился рядом с Троцким (или напротив) на заседаниях Политбюро, ЦК или Совнаркома, был Красин.

По существу, Красин олицетворял «технократическую» линию внешней и внутренней политики России, он весьма скептически относился к «религиозно-идеологическим» изыскам властей предержащих, будь то православие (при Александре III) или коммунизм (при Ленине). Последнему Красин прямо в лицо говорил, что вся эта коминтерновская идеология «мировой революции» – бред, химера. И не только говорил, но и порой, где мог, отказывался давать из Внешторга и Гохрана валюту (известный инцидент с М.П. Томским, в 1921 г. председателем Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК РСФСР, которому в сентябре 1921 г. он не выдал 100 тыс. зол. руб. на «мировую революцию» в Средней Азии).

Как человека делового и организованного, Красина возмущали головотяпство «мировых революционеров» и их абсолютная некомпетентность в вопросах мировой торговли, особенно бриллиантами и художественными ценностями «…До продажи драгоценностей организованным путем мы все еще не доросли, и падение цен, вызванное на рынке бриллиантов более чем неудачной торговлей ими Коминтерном и другими учреждениями, имеет и в будущем под собою достаточные основания» (из письма в Наркомфин 20 марта 1922 г.).

Характерный в этой связи эпизод происходит уже через несколько месяцев после подписания торгового договора с Англией. 30 августа 1921 г. Красин отбивает торгпреду в Эстонии М.М. Литвинову, который начал переговоры с какими-то заграничными жуликами о продаже золота и бриллиантов на 20 млн. ф. ст. категоричную телеграмму: «Я решительно возражаю против продажи ценностей через Ревель. Произведенные продажи сопровождаются для нас крупными убытками, и продолжать подобную растрату казенного добра я не намерен».

Однако этот запрет явно не понравился кому-то в Коминтерне, тем более что хитрый Литвинов подстраховался – переписку с Красиным о запрете продаж на 20 млн. ф. ст. он в копиях переслал в Совнарком на имя Ленина. Тот не согласился с Красиным и вынес вопрос на Политбюро. Что сделал бы современный «нарком», узнав, что вопрос находится у «самого»? Сидел бы и молчал, ожидая «высочайшего» указания.

Не таким был Красин. Он тут же пишет письмо в Совнарком: что за безобразие, вы мне поручили внешнюю торговлю, а теперь по каждому вопросу лезете и даете указания? А Литвинов подчинен мне, и не его дело, минуя непосредственного начальника, сразу лезть на Политбюро. Как оказалось, Литвинов в обход Красина хотел выслужиться (он уже ранее безуспешно «навоевался» с Чичериным за пост наркоминдела, теперь задумал свалить наркомвнешторга и сесть на его место) и начал переговоры с какими-то заграничными жуликами о продаже золота и бриллиантов на 20 млн. ф. ст. (стоимость одной «царской посылки» «залогового золота» в 1915-1917 гг.).

Красин дезавуировал Литвинова – на такую сумму бриллиантов во Внешторге уже давно нет, все выгребли подчистую. Для Литвинова его интрига против Красина кончается однозначно: к концу 1921 г. его освобождают в Эстонии сразу от трех должностей – полпреда, торгпреда и «уполномоченного Совнаркома по валютным операциям», но переводят с повышением – замнаркома иностранных дел к Чичерину, где он и работает последующие девять лет, до тех пор, когда наконец наступает его звездный час: в 1930 г. Сталин делает его «министром».

Другой эпизод относится к 1922 г. когда Красин схлестнулся с будущим наркомфином и «отцом» реформы рубля (червонца) Г.Я. Сокольниковым.

История этого конфликта такова. 6 октября 1922 г. пленум ЦК РКП(б) по предложению Сокольникова единогласно проголосовал за ослабление монополии внешней торговли (как писал в своих тезисах к пленуму «О режиме внешней торговли» Сокольников, можно разрешить «свободный вывоз» из РСФСР сахара, мехов, зерна, особенно в сторону Персии и Китая).

Из приглашенных на пленум только Красин решительно выступил против ослабления госмонополии на внешнюю торговлю. Ленина на пленуме не было – он болел. Красин поехал к нему в Горки и убедил: дело это крайне опасное, экономика России только-только встает на ноги, «золотого червонца» еще нет, мы вновь потеряем контроль за экспортом, и снова придется на жуликов бросать чекистов.

Ленин и на этот раз согласился с доводами Красина и настоял, чтобы решение пленума приостановили на два месяца, до изучения опыта торговли Внешторга. А на декабрьском пленуме уже с участием Ленина предыдущее постановление столь же единогласно отменили – Красин снова победил!

Но не надо, однако, думать, что все эти большевики-интеллигенты и государственники – Ленин, Сокольников, Красин и другие – были абстрактными радетелями за «народное дело». Нет, они продолжали старую российскую традицию государственности, точно отраженную историком В.О. Ключевским, – «государство пухло, а народ хирел». Когда Ленину нужны были дополнительные валютные ценности на торговлю с Западом, он не останавливался перед развязыванием грабежа церковного имущества: «Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным образом и самым быстрым способом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности совершенно немыслимы. Сделать это с успехом можно только теперь. Все соображения указывают на то, что позже сделать этого не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс» (вот он – возврат к «террору экономическому»).

Нет, у Красина не было принципиальных разногласий с Лениным относительно грабежа монастырей и лавр Русской православной церкви: в конце концов Петр I снимал с колоколен колокола, переливая их на пушки, а Екатерина II за 25 лет до Великой французской революции провела секуляризацию, отобрав у монастырей 90% пахотных земель и угодий, оставив лишь по «шесть соток».

Здесь иллюзий у нас быть не должно: весь нэп, по сути, был восстановлением и продолжением старых дореволюционных реформ Витте (золотой рубль – нэповский червонец, монополия на продажу водки – восстановлена в 1922 г. большевиками). Даже акцизы (дополнительные налоги) по названиям почти совпадали с виттовскими – на сахар, чай, спички, табак, соль, свечи и т.д. Разве что ввели новый – «с резиновых калош» (26 коп. с пары отечественных и 56 коп. – с иностранных; «с детских калош взимается половина ставки»).

Красин не соглашался с Лениным тактически. Это наглядно видно из их переписки в августе 1921 г. об отношении к двум «Помголам» – всероссийским комитетам помощи голодающим: один официальный при ВЦИК и другой общественный, прозванный «прокукишным» (по начальным буквам фамилий его создателей, известных дореволюционных общественных деятелей С.Н. Прокоповича, Е.Д. Кусковой и Н.М. Кишкина).

Ленин полагал, что «прокукишный» Помгол большевикам не нужен (и действительно, осенью 1922 г. супругов Прокопович и Кускову вышлют на «философском пароходе» за границу, а бывшего кадета Кишкина в том же году посадят в тюрьму).

Красин, наоборот, в своем письме Ленину 19 августа 1921 г. солидаризируясь с Г.В. Чичериным, писал, что «прокукишный» Помгол не только большевикам не помеха, а, наоборот, большое подспорье в «заграничном нэпе», который Красин довольно цинично определил как «столь успешно начатое втирание очков всему свету» (выделено мною. – Авт.).

И Красин расшифровывает эту новую тактику «кнута и пряника»: «Никакой опасности, чтобы Прокукишин стал чем-то опасным за границей, нет. Напротив, он поможет окончательному разложению белогвардейщины, а это важно и в вопросе о займах, и в переговорах о концессиях. Этот поворот политики (к репрессиям. – Авт.) очень неблагоприятно скажется. И чего ради?»

Действительно, «втирание очков» Западу у Красина покоилось на том, что он, как никто другой в высшем руководстве Советской России, понимал: внешнеторговый оборот страны в 1920-1922 гг. держался не на промышленности и даже не на традиционном дореволюционном экспорте сельскохозяйственных продуктов (только в 1924 г. удалось впервые после 1914 г. вывезти за границу 180 млн. пудов зерна), а исключительно на грабеже накопленных в дореволюционные годы ценностей – золотых и серебряных изделий, художественных произведений, традиционного «русского экспорта» (меха, икра, водка). Даже промышленное сырье (уголь, руда, нефтепродукты – бензин, керосин, солярка) занимало тогда в экспорте незначительное место.

Единственный реальный источник дохода в 1921 г. был от продажи бриллиантов (выручили 7 млн. зол. руб.), художественных картин и раритетов (9 млн.) да черной икры (в 1922 г. одна Германия закупила 338 пудов зернистой и 2973 пуда паюсной икры).

Грабеж церквей, монастырей и лавр мог дать еще немало золота, серебра, ценных икон и т.д. но нельзя же, доказывал Красин Ленину, ехать на этом коньке вечно – когда-нибудь эти «клондайки» кончатся. Нет, отмечал Красин, надо всерьез поворачиваться к цивилизованной торговле с Западом.

В отличие от чекистов, всюду и везде искавших «контрреволюционеров», Красин отчетливо понимал – доктринерство коминтерновцев и примитивные «охранные» методы ОГПУ в отношении Прокукишина могут лишь сорвать всю ту тонкую дипломатическую игру на Западе, которую с 1920 г. он затеял в Европе.

Ведь всю весну и лето 1921 г. Красин провел в Германии, ведя сложные и сверхсекретные переговоры с немецкими финансистами и промышленниками о крупном кредите и германских концессиях в Советской России (к февралю 1922 г. более 40 немецких фирм заявили о готовности к экономическому сотрудничеству с большевиками), развивал успех от встреч в Париже в декабре 1920 г. (некий прообраз нынешнего форума в Давосе) с крупнейшими банкирами и фабрикантами Западной Европы, где, как мы увидим ниже, решится судьба Генуи и будет обсуждаться вопрос о создании некоего международного экономического консорциума (Антанта-Германия-Советская Россия) как общеевропейского органа по выходу из послевоенного финансового и экономического кризиса.

Однако главным практическим результатом переговоров Красина в Берлине в 1921 г. стало не столько экономическое, сколько военно-техническое сотрудничество Веймарской республики с Советской Россией.

На Западе об этом секретном сотрудничестве в 1925-1932 гг. написано уже немало, в частности об авиационной школе рейхсвера в Липецке (с 1925 г.), танковой школе «Кама» под Казанью (с 1926 г.; именно там учился будущий «танковый маршал» Гитлера Гудериан), химической школе «Томка» и др.

С 1992 г. такие материалы стали появляться и в России, вплоть до публикации карт и схем для студентов о размещении семи советских военных заводов от Москвы до Самары, выполнявших до 1933 г. заказы германских военных.

Однако наиболее фундированными, основанными на архивах РФ и Германии, являются две книги российского дипломата С.А. Горлова Горлов С.А. Совершенно секретно: Москва-Берлин, 1920-1933. Военно-политические отношения между СССР и Германией. – М. 1999. См. также научно-популярное переиздание этого труда: Сергей Горлов. Совершенно секретно: альянс Москва-Берлин, 1920-1933 гг. (военно-политические отношения СССР – Германия). Предисловие В.Г. Сироткина. – М. Олма-пресс, 2001.

Но даже С.А. Горлов не установил, что у истоков этого германо-советского военного сотрудничества 20-х – начала 30-х годов стоял Леонид Красин. Ведь именно он 26 сентября 1921 г. в письме к Ленину («строго секретно, никому копии не посылаются») впервые детально изложил программу этого сотрудничества.

В этом письме – весь Красин с его «втиранием очков всему миру», т.е. в данном конкретном случае Антанте и даже коммерческим германским финансово-промышленным кругам, пекущимся о прибыли: «План этот надо осуществить совершенно независимо от каких-либо расчетов получить прибыль, „заработать“, поднять промышленность и т.д. – писал Красин Ленину. – Тут надо щедро сыпать деньги, работая по определенному плану, не для получения прибыли, а для получения определенных полезных предметов – пороха, патронов, снарядов, пушек, аэропланов и т.д.».

Конечно, для такой грандиозной программы обучения и перевооружения не только рейхсвера, но и Красной армии (а именно эта задача составляла ЯДРО всей программы Красина) нужны большие деньги, причем золотом.

«Алтынники и крохоборы» из немецких гражданских торгашей, задавленные контрибуцией Антанты и смертельно ее боящиеся, таких денег, по мнению Красина, никогда внутри Германии не найдут. Иное дело военные: они жаждут реванша и «освобождения из-под Антанты». Поэтому немецкие генералы и полковники такие деньги найдут, «хотя бы, например, утаив известную сумму при уплате многомиллиардной контрибуции той же Франции» (выделено мною. – Авт.).

Расчет Красина оказался абсолютно точным: 25 сентября 1921 г. у него состоялось в Берлине тайное свидание с тремя представителями рейхсвера – одним из них был кадровый офицер кайзеровской разведки Оскар фон Нидермайер, который уже съездил в июне 1921 г. в Петроград на предмет изучения русских оружейных заводов и их модернизации с помощью Германии.

Ленин одобрил план Красина, дополненный идеей Чичерина обеспечить военному сотрудничеству дипломатическое прикрытие (им станет германо-советское сепаратное соглашение в Рапалло 16 апреля 1922 г. выдержанное в духе дополнительного финансового протокола, подписанного 27 августа 1918 г. в Берлине, одним из авторов которого был как раз Красин), и даже намеревался заключить такую сделку с рейхсвером еще в январе-феврале 1922 г. для чего в Берлин была направлена целая бригада в составе Карла Радека, Красина и Раковского (на месте к ним присоединился полпред Н.Н. Крестинский). Но все дело испортил длинный язык Радека, который, как мы увидим ниже, не только оскорбил министра иностранных дел Веймарской республики Вальтера Ратенау, но еще и проболтался о некоем сепаратном соглашении с Германией в интервью французской газете «Матэн», что вызвало возмущение Чичерина и распоряжение Ленина от 21 февраля 1922 г. Сталину отстранить Радека от дипломатической работы.

В итоге Радека в Геную не пустили, и секретная военная конвенция, как и ее дипломатическое прикрытие – Рапалльский договор, была заключена без него. Разумеется, в тексте «дипломатического прикрытия» ничего не говорилось о секретном военном сотрудничестве: лишь в статье 4 Рапалльского договора содержалось глухое упоминание о «доброжелательном духе», с которым оба правительства будут «взаимно идти навстречу хозяйственным потребностям обеих стран».

Таким образом, благодаря Красину советская дипломатия «убила» сразу несколько «зайцев». Во-первых, на немецкие деньги начала уже с середины 20-х годов модернизировать военную промышленность, особенно важную в условиях военной реформы РККА (сокращение контингента в десять раз, переход на мобилизационный принцип подготовки, ставку на технические рода войск – танки, авиацию, химвойска).

Во– вторых, Рапалльское «прикрытие» стало моделью «нулевого варианта» решения спорных финансово-экономических вопросов: обе страны отказывались от взаимопретензий по государственным и частным долгам, включая отказ от компенсации за национализированную в Советской России германскую собственность.

Новый брест-литовский мир России и Германии существенно усилил позиции советских дипломатов на генуэзско-гаагских переговорах 1922 г. с Антантой, приблизив полосу дипломатического признания СССР.

И здесь трудно переоценить персональные усилия Красина как полпреда Советской России в Лондоне и Париже.

Англо– советский торговый договор от 16 марта 1921 г. открыл так называемую «полосу дипломатического признания СССР» и проложил дорогу к первой широкомасштабной встрече «капиталистического» и «коммунистического» миров в Генуе на знаменитой конференции (10 апреля -19 мая 1922 г.).

Идею такой встречи с осени 1920 г. вынашивал Красин. Он неоднократно писал и говорил об этом Ленину. Последний колебался – в нем доктринер боролся с прагматиком. Наконец к началу 1921 г. «вождь мирового пролетариата» решился.

В марте 1921 г. происходят три важнейших события:

– 8-16 марта в Москве проходит Х съезд РКП(б), на котором Ленин провозглашает «коренную перемену всей нашей точки зрения на социализм» – поворот к нэпу;

– 16 марта Л.Б. Красин подписывает упомянутый выше торговый договор с Англией – первое нэповское соглашение с великой иностранной державой;

– 18 марта А.А. Иоффе подписывает в Риге мирный договор с Польшей, который де-факто присоединял Советскую Россию к «версальской системе» договоров о послевоенных границах.

В октябре 1921 г. Г.В. Чичерин рассылает по столицам европейских государств и в США дипломатический циркуляр о готовности советского правительства обсуждать проблему государственных «царских долгов» (до 1914 г.) на любой предстоящей встрече с Западом.

Вся эта серия дипломатических соглашений и заявлений создает почву для организации первого, как бы сказали сегодня, «саммита» Восток-Запад.

В январе 1922 г. получена первая реакция с Запада: Верховный совет Антанты с участием наблюдателей от США и Германии на своем заседании в Каннах (Франция, 6-13 января) в принципе одобрил возможность такого «саммита» при условии, что большевики согласятся обсуждать проблему компенсации национализированной в 1918-1920 гг. иностранной собственности и выплаты царских долгов. Соответствующее послание было утверждено Верховным советом и отправлено в Москву. 25 февраля 1922 г. Англия и Франция окончательно определили место и время встречи (Генуя, апрель) и тему конференции – исключительно «русский вопрос».

Обе стороны начали лихорадочную подготовку к конференции. 20-28 марта 1922 г. в Лондоне собрались западные эксперты, для того чтобы окончательно установить сумму валютных претензий к советским республикам (в 1922 г. это РСФСР, УССР, БССР, Грузия, Армения, Азербайджан, Бухара, Хорезм и Дальневосточная республика – все они 22 февраля делегировали свои полномочия представителям РСФСР).

Эксперты Запада рекомендовали: все займы и кредиты с момента начала Первой мировой войны с РСФСР и других советских республик списать, но зато «повесить» на них не только «царские», но и «колчаковские», «деникинские», «врангелевские», «семеновские» и прочие долги (не было лишь долгов батьки Махно и других «зеленых» атаманов, да и то по причине отсутствия документов). Само собой, вся иностранная собственность должна быть возвращена владельцам или их потомкам, на худой конец – выплачена валютная компенсация.

Большевики тоже не лыком были шиты и помимо теоретических установок Ленина к Генуе разработали стратегию переговоров:

– выйти единым фронтом советских республик (не допустить брестского раскола 1918 г. когда украинцы пошли в одну сторону, а русские – в другую; такая угроза могла возникнуть и в Генуе: предсовнаркома и наркоминдел УССР Х.Г. Раковский намеревался было потребовать у Германии компенсацию за разграбление Украины в марте-ноябре 1918 г.) и лимитрофов. Пролетарские республики сплотили 22 февраля, а лимитрофов (Эстонию, Латвию, Польшу) объединили 30 марта 1922 г. в Риге, подписав с ними протокол о согласовании позиций и «едином фронте» в вопросе дипломатического признания будущего СССР;

– срочно создать финансовую комиссию из «спецов» по долгам царского и Временного правительств, а также по «военным долгам» Запада (ущерб от иностранной интервенции 1918-1922 гг.); всего насчитали по «царско-временным долгам» 18 496 млн. зол. руб. а по «военным» в 2 раза больше – 39 млрд. Именно с учетом предстоящей в Генуе встречи с «империалистами» (а разговоры об этом велись весь 1921 г. сразу после подписания англо-русского торгового договора) и была создана та самая комиссия при СТО по золотому фонду, которая провела тотальную инвентаризацию хранения и движения золотого резерва с ноября 1917 г. по конец 1921 г. установив, что к началу 1922 г. РСФСР располагает следующими ценностями:

Всего ценностей на 251 414 792 зол. руб. 96 коп.,

В том числе, золота, серебра, платины, иностранных банкнот, 217 923 632 зол. руб. 95 коп. 22 986 314 зол. руб. «Из них на 8 925 063 зол. руб. монеты дефектной, „нетоварной“ (лигатурной), годной только на переплавку и перечеканку.», 10 418 943 зол. руб. 77 коп. 685 900 зол. руб. 24 коп.

Остаток румынского золота 87 074 501 зол. руб. 5 коп.

И получалось, что даже если бы в обмен на дипломатическое признание большевики в Генуе согласились отдать весь золотой запас до копейки (251,4 млн. зол. руб.), то и тогда они не покрыли бы даже 1/5 «царских» долгов (18 млрд. 496 млн. зол. руб.).

Ситуация для большевиков перед Генуей осложнялась начавшимся в Поволжье и на Южном Урале осенью 1921 г. страшным голодом, невиданным доселе в России. Ленин и здесь «распределил роли»: Троцкий был брошен на борьбу с голодом (изыскание средств на закупку за границей продовольствия и семян), а Красин – на подготовку к конференции.

«Мето да» Льва Давыдовича осталась неизменной – «чрезвычайщина», ограбление не только церквей и монастырей, но и… музеев (в частности, знаменитой Оружейной палаты в Москве). В феврале 1922 г. Политбюро и Совнарком назначают Троцкого «особоуполномоченным Совнаркома по учету и сосредоточению ценностей». В свои замы «демон революции» берет бывшего царского подполковника «военспеца» Г.Д. Базилевича, своего порученца в 1921 г. в Реввоенсовете Республики.

А уже 13 марта 1922 г. Базилевич пишет докладную с грифом «совершенно секретно»: «Ценности Оружейной палаты выливаются в сумму минимум 197,5 млн. максимум – 373,5 млн. зол. руб. т.е. больше, чем весь ранее учтенный золотой запас на 1922 г. (см. вышеприведенную таблицу. – Авт.), если не будет сюрпризов „без описей“ в оставшихся неразобранными еще 1367 ящиках».

Совершенно иную программу пополнения бюджета и аргументации в Генуе разрабатывает в 1921-1922 гг. Л.Б. Красин:

1. Следует немедленно прекратить разовые продажи художественных ценностей и бриллиантов через сомнительных лиц, рекомендуемых начальником Гохрана Аркусом (некий швед Карл Фельд и др.), или через высокопоставленных «кремлевских жен» (жена Горького актриса Мария Андреева-Юрковская, жена Каменева и сестра Троцкого Ольга Каменева-Бронштейн, музейный руководитель). Вместо этого необходимо срочно создать картель для совместной продажи бриллиантов, лучше всего с Де Бирсом (вот когда, оказывается, появился нынешний многолетний «алмазный партнер» СССР – РФ!).

«Синдикат этот должен получить монопольное право (вот она, монополия государства на внешние связи! – Авт.), ибо только таким путем можно будет создать успокоение на рынке бриллиантов и начать постепенно повышать цену. Синдикат должен давать нам под депозит наших ценностей ссуды на условиях банковского процента», – писал Красин в Наркомфин 20 марта 1922 г.

2. В торгово-экономических дискуссиях в Генуе необходимо остро поставить вопрос о Добровольческом торговом флоте (Добрфлот) – о 340 гражданских и военных судах (из них 52 военных, включая 3 линкора, 3 крейсера, 12 эсминцев и 6 подводных лодок), которые барон Врангель в ноябре 1920 г. угнал из Крыма за границу, перевезя на них остатки своей армии и гражданских беженцев. Позднее французы собрали большинство этих судов на своей военно-морской базе в Бизерте (Тунис), они там гниют и пропадают 1923-1925 гг. будучи полпредом во Франции, Красин будет вести с французским правительством активные (хотя и безрезультатные) переговоры о возвращении Добрфлота (см.: Дипломатический ежегодник. 1989. – М. 1990. – С. 368.) Его преемник Х.Г. Раковский в 1927 г. согласится на продажу Франции и Италии части военных судов на металлолом (одну подводную лодку СССР требовал вернуть безоговорочно), но вопрос так и не был решен. В конце концов французы сами продали на металлолом до 70% этих судов, а остальные перегнали в свои порты. По подсчетам Наркомфина СССР, в 1925 г. из общего ущерба Антанты по «военным долгам» 1918-1922 гг. в 39 млрд. зол. руб. и доли Франции в них в 14 млрд. зол. руб. суда Добрфлота тянули на 8,3 млрд. зол. руб. См.: Узники Бизерты. – М. 1998. – С. 222-224. (Список военных и вспомогательных судов русской эскадры в Бизерте.)».

3. Наконец, от царской России России советской досталась огромная недвижимость за рубежом, особенно церковная, в частности в Святых местах на Ближнем Востоке. Эту проблему, по мнению Красина, также следует поставить в Генуе 1923 г. в Лондоне Красин официально поставил вопрос о русских владениях в Святых местах перед британским МИД, требуя признать права собственности СССР над имуществом ИППО, но успеха не достиг. Тогда советский полпред обратился к известной разыскной фирме «Пинкертон», которая 70 лет спустя подтвердила готовность продолжить поиск российской зарубежной недвижимости.».

О самой Генуэзской конференции написано уже очень много. Фактически советская делегация превратила конференцию в пропагандистский форум, а сепаратным договором с Германией в Рапалло 16 апреля 1922 г. красные дипломаты отреагировали на неуступчивость своих главных партнеров – Д. Ллойд Джорджа (Великобритания) и Луи Барту (Франция) и дали им достаточный повод свернуть конференцию, фактически устроив в ее работе месячный перерыв.

15 июня 1922 г. конференция собралась вновь, но уже в Гааге (Голландия) в прежнем составе (не участвовала лишь Германия, которую не пригласили в «наказание» за Рапалло, а США, как и в Генуе, были представлены наблюдателем).

Вторая часть «саммита» Восток-Запад в Гааге была гораздо более конструктивной, ибо спор вели главным образом эксперты. Советскую делегацию на этот раз возглавлял не Чичерин, а его новый зам М.М. Литвинов. В состав делегации входили также Л.Б. Красин, Г.Я. Сокольников, А.А. Иоффе, большая группа советских «спецов» из бывших.

На этот раз Красину удалось поставить некоторые вопросы из его программы. Да и в целом позиция советской делегации в Гааге была менее жесткой. «Красные» дипломаты торговались как настоящие купцы на ярмарке. В принципе они согласились платить «царские долги» (не снимая своих контрпретензий по «долгам военным», которые их партнеры не отрицали), но при условии предоставления под них больших промышленных кредитов (впервые была названа их конкретная цифра – 3 млрд. 224 млн. зол. руб. в течение трех лет).

Не соглашаясь на реституцию, то есть на восстановление юридических прав иностранных собственников в России, большевики тем не менее сделали навстречу своим визави практические шаги.

Во– первых, партнерам был представлен список национализированных иностранных предприятий, на которых их бывшие владельцы могли бы организовывать концессии или взять их снова себе, но на правах долгосрочной аренды.

Во– вторых, в последний день заседаний в Гааге, 19 июля 1922 г. М.М. Литвинов, еще раз подтвердив принципиальную готовность РСФСР уплатить дореволюционные государственные «царские долги» в обмен на долгосрочные кредиты, представил второй список иностранных владельцев, которым (в случае отказа их от концессий или аренды) советское правительство готово выплатить денежные компенсации, но при условии переговоров с каждым «иновладельцем» в отдельности.

Словом, вопреки тому, что в советское время Генуэзская и Гаагская конференции трактовались как главным образом политическая трибуна, «саммит» 1922 г. имел в 1925-1927 гг. самые серьезные последствия. И если бы усилия Л.Б. Красина, Х.Г. Раковского, Г.В. Чичерина тогда увенчались успехом, кто знает, как бы вообще пошло экономическое и политическое развитие СССР в 30-40-х годах?

Как– то после большого перерыва, уже в начале перестройки, я вновь оказался в Париже. Дела занесли меня на улицу Гренелль, в резиденцию советского посла (до этого дом много лет служил царским послам и «временному» -В.К. Маклакову). У парадного входа во внутреннем дворике прямо против недействующего фонтана обнаружил прикрепленную к стене длинную белую мраморную доску с выбитыми на ней фамилиями послов СССР во Франции. Спросил: кто сотворил такой мемориал? Да Петр Андреевич Абрасимов, ответили, еще в начале 70-х годов. Смотрю, а на доске нет имен ни Л.Б. Красина (первого посла – 1924-1925 гг.), ни Х.Г. Раковского (посла второго – 1925-1927 гг.).

Удивляюсь, вроде бы наступили другие времена, а доски все еще старые, неисправленные. Наверное, троцкистами были, говорит мой собеседник, молодой дипломат, вот их и не упомянули. Хорошенькое дело – троцкисты. Это о Красине, которого в 1926 г. торжественно хоронили на Красной площади через несколько месяцев после похорон «железного Феликса», и урна с его прахом и сегодня покоится в Кремлевской стене.

Раковский? Он, пожалуй, да, троцкист, личный друг Троцкого, участник «левой оппозиции», исключен из партии в 1927 г. сослан, возвращен, вновь судим вместе с Бухариным и Рыковым в 1938 г. расстрелян НКВД в Орловском централе в октябре 1941 г. во время прорыва немцев к городу, вместе с эсеркой Марией Спиридоновой.

Но все равно, разве он не был послом (полпредом) СССР во Франции?

Еще через пару-тройку лет приезжаю снова в Париж, захожу в резиденцию. Нет больше доски: ее сняли. Спрашиваю при случае коменданта здания: что такое? А демократия, отвечает, СССР больше нет, и послы советские больше нам не нужны.

Вот и с дипломатическим наследием этих двух большевиков случилось то же, что и с доской на здании резиденции советского посла, – оно выпало из истории советской дипломатии на долгие 60 лет официальной «Истории внешней политики СССР» (т. 1: 1917-1945 гг. – Изд. 3-е, доп. / Под ред. А.А. Громыко и Б.Н. Пономарева. – М. 1976) о переговорах Л.Б. Красина и Х.Г. Раковского в 1924-1927 гг. в Париже о «царских долгах» и кредитах СССР, которые Франция намеревалась предоставить в рассрочку до 1988 г. (!), нет ни строчки.

Опыт трудных, но успешных переговоров Красина и Раковского в Париже в 1925-1927 гг. когда к ним на помощь не раз приезжал из Москвы Г.В. Чичерин, чрезвычайно интересен для сегодняшнего дня. По сути, именно в 20-х годах впервые встал весь комплекс проблем вхождения в то, что сегодня именуется мировым экономическим пространством. Тогда, правда, вся эта объективная, идущая от Петра I фундаментальная внешнеэкономическая проблема «Россия и Запад» подавалась большевиками в идеологической ленинской упаковке – речь шла прежде всего о «прорыве капиталистического окружения».

Фактически в 1921-1922 гг. большевики одновременно провели целую серию переговоров на Западе:

– сепаратные переговоры с Германией о «Бресте № 2», стержнем которых было военно-техническое сотрудничество на немецкие деньги, но на территории Советской России (начаты еще в сентябре 1921 г. Красиным, продолжены Раковским и Крестинским в Берлине, почти сорваны Радеком в феврале 1922 г. и успешно завершены в Рапалло в апреле);

– зондаж во Франции в начале 1922 г. (Красин), который привел в 1924-1927 гг. к полномасштабным переговорам о кредите и выплате «царских долгов» (Раковский, Красин, Чичерин);

– Генуэзско-Гаагский «саммит» в апреле-июле 1922 г. положивший начало «полосе дипломатического признания» СССР;

– Берлинские переговоры «трех интернационалов» (Радек, Бухарин) в апреле-мае 1922 г. представлявшие собой первую (и последнюю) попытку найти политический компромисс между социал-демократами и коммунистами (графическое отображение этих переговоров с параллельно развивающимися событиями см. выше, гл. 3, в таблице НКИД-Коминтерн-ОГПУ, 1921-1927 гг.).

Основная линия водораздела была прежней – доктринерам-сторонникам экспорта мировой революции (Коминтерн) противостояли прагматики-государственники (НКИД, Внешторг), стремившиеся продолжить политику научно-технической модернизации России.

Впервые публикуемые в сборнике «Коминтерн и идея мировой революции» документы из архива Политбюро ЦК РКП(б) за 1921-1922 гг. отчетливо показывают борьбу доктринеров с прагматиками в большевистской верхушке тех лет.

Скажем, Адольф Иоффе в письме В.И. Ленину 13 февраля 1922 г. по поводу первого европейского «саммита» пишет в духе своей позиции в Брест-Литовске в 1917-1918 гг. («ни мира, ни войны»): «Нельзя упустить такой трибуны, как Генуя, не изложив нашей программы, тем более что мы обязаны делать это в интересах мировой революции».

Иоффе вторит Е.А. Преображенский, соавтор Н.И. Бухарина по настольной книге пролетариев СССР «Азбука коммунизма». В своем письме от 18 октября 1921 г. в ЦК РКП(б) по поводу Генуи он признает, что большевикам нужен от «иностранного капитала широкий товарный кредит Советской власти».

Но добиваться его следует не путем дипломатических переговоров, а через воззвание от имени ИККИ и Профинтерна, СНК РСФСР и ЦК РКП(б) с призывом «к массовому выступлению» европейских пролетариев взять «власть в свои руки „и“ самим осуществить хозяйственный союз с Советской Россией».

Карл Радек, как всегда, скаламбурил: Генуя – «не цыганский торг с надеждой всех обмануть, а крупная политика игры сравнительно открытыми картами». Но при этой «игре» открытыми картами большевикам в Генуе ничего не светит – ни дипломатическое признание, ни кредиты, ни «агитационная трибуна». Что же конкретно предлагал Радек в объемной записке «Генуэзская конференция и задачи РСФСР» 7 марта 1922 г. на имя Ленина и других членов Политбюро, так и осталось непонятным.

Словом, подобными бессодержательными бумагами Радек лишь подтверждал мнение Ленина о том, что исполнительный секретарь ИККИ «совершенно не годится в дипломаты».

Наркоминдел Г.В. Чичерин 25 февраля 1922 г. от имени большевиков-прагматиков ответил этим 10% фанатиков, способных умереть за идею мировой революции, но неспособных жить за нее (вспомним оценку Красина, которую мы приводили выше). «Стоящая перед нами дилемма, – пишет нарком, вспоминая записку Иоффе, – напоминает ту дилемму, которая стояла перед нами в момент Бреста: следует ли нам погибнуть вследствие непримиримости, завещав наши лозунги следующим поколениям, или подписать Брестский договор, т.е. вступить на путь лавирования и отступления?»

По Чичерину, главное – убедить «буржуев» в Генуе, что «наш курс на сделку с капиталом является прочной и длительной системой» и что «мы приглашаем иностранный капитал на долгосрочные концессии, например лет на 60».

Но для этого и большевикам надо пойти на уступки, как предлагает Красин, а именно: выплатить в рассрочку «царские долги» и выплатить компенсацию иностранным собственникам.

В последнем случае Чичерин полностью принимает план Красина о создании в Советской России «грандиозной сверхконцессии» на базе имущества бывших иностранных собственников государств Антанты. В этом случае, отмечал далее нарком, можно было бы выплачивать долги и компенсации «бумажным золотом» – «романовками» и «думками», акциями, царскими векселями и облигациями (как это делалось в отношении Германии по финансовому протоколу 27 августа 1918 г.).

Словом, это и была та самая ПРОГРАММА действий в Генуе и Гааге, якобы на отсутствие которой жаловался Иоффе Ленину и о реальности которой каламбурил Радек, полагая, что Генуя все равно не станет «совещанием об экономическом восстановлении Европы».

По сути, Чичерин, Красин и Раковский действовали в тот период истории, когда Россия еще только начинала поворачиваться к Западу лицом, заново рубить петровское «окно в Европу». Выше мы уже писали, как в 1918-1920 гг. большевики прорубили «эстонскую форточку» через морской порт Ревель (Таллин). Торговый договор с Англией 16 марта 1921 г. Ленин назвал продолжением внешней политики «окошек»: «Нам важно пробивать одно за другим окошко… Благодаря этому договору (с Англией. – Авт.) мы пробили некоторое окошко».

Конечно, с позиций сегодняшнего дня нас интересует не столько история международных экономических отношений 20-х годов СССР и Запада, сколько методика ведения переговоров, их технология, использование различных приемов, и прежде всего Л.Б. Красиным, который, как мы уже отмечали, с мая 1920 г. имел от Ленина «карт-бланш» на единоличное принятие решений без ежеминутного согласования с центром всех сопутствующих факторов.

Вот только некоторые из приемов Красина в 1920-1925 гг.:

1. Использование интересов финансово-промышленных кругов. Миссия Красина в Лондон (он прибыл туда в мае 1920 г. как преемник «уполномоченного НКИД» М.М. Литвинова на полуофициальной основе, но вскоре добился признания своих полномочий как торгпреда РСФСР де-факто) совпала с резким обострением англо-советских отношений из-за войны с Польшей: его официальные отношения с британским МИД были временно «заморожены». Но Красин не опустил руки – он развивал сначала неофициальные, а затем и все более открытые контакты с британскими фирмами (с автозаводами «Слау» о поставке в Советскую Россию 500 автомобилей, с компанией «Маркони» о торговле, с железнодорожной компанией «Бритиш райлуейз» о ремонте русских паровозов и т. д.). Результатом этого зондажа стало создание в октябре 1920 г. первого англо-русского СП АРКОС («All-Russian Cooperative Society»), через которое Москва уже к концу года разместила заказов на 2 млн. ф. ст.

Немудрено, что, когда в ноябре 1920 г. британские власти возобновили торговые переговоры (к тому времени уже случилось «чудо на Висле» – остатки советских войск были отброшены от Варшавы за Минск и 12 октября с Польшей было заключено военное перемирие), «русская делегация, – по словам Красина, – имела за собой довольно сильную группу в английском Сити».

В 1921 г. по схеме АРКОС было учреждено СП «Амторг» в Нью-Йорке.

Аналогичный прием, но в еще более широком – европейском – масштабе, был применен Красиным год спустя, в декабре 1921 г. в Париже (второй «Давосский форум»). Там по собственной инициативе второй раз собралась влиятельная группа банкиров и промышленников со всей Западной Европы. Они продолжали обсуждение плана создания крупного международного консорциума по экономическому восстановлению Европы с обязательным участием в этом процессе Советской России как главного источника сырья. При этом мыслилось, что «мостом» между Западом и Востоком станет Германия.

Неофициально на этом совещании присутствовали британский военный министр Вортигтан-Эванс, германский министр хозяйственного восстановления Вальтер Ратенау и… торгпред Советской России Леонид Красин. За кулисами этой конференции стоял и внимательно наблюдал за ее ходом из Лондона сам британский премьер Д. Ллойд Джордж.

И немудрено, что после этой конференции окончательно родились и идея Генуэзской конференции, и секретный германо-советский протокол в Рапалло, и «ленинская» (а точнее – красинская) практика концессий в Советской России.

Почти наверняка можно утверждать, что без применения подобного метода современным россиянам нечего и думать о возвращении золота и недвижимости их Отечеству.

2. Защита прав собственности отечественных и иностранных владельцев и умение пойти на разумный политический компромисс. Первое «модельное» англо-русское временное (формально обе страны еще не имели официальных дипотношений – они их установят лишь 8 августа 1924 г.) торговое соглашение от 16 марта 1921 г. уже содержало очень важные, принципиальные юридические положения:

А. Великобритания обязывалась «не накладывать ареста и не вступать во владение золотом, капиталом, ценными бумагами либо товарами, экспортируемыми из России, в случае, если бы какая-либо судебная инстанция отдала распоряжение о такого рода действиях».

Б. Но, с другой стороны, советское правительство в принципе «признавало свои обязательства уплатить возмещение частным лицам, предоставлявшим России товары либо услуги, за которые этим правительством не было уплачено своевременно» (но урегулирование этого принципа было отложено на будущее Именно опираясь на эту статью англо-русского временного торгового соглашения 1921 г. премьер Маргарет Тэтчер потребовала от М.С. Горбачева в 1986 г. оплатить услуги британских «частных лиц» (погасить долги по государственным «царским займам»)).

Характерно, что такой же метод решения проблемы «царских долгов» (признание в принципе, но урегулирование в будущем) был зафиксирован еще в трех аналогичных временных торговых соглашениях Советской России в 1921 г. – с Германией (6 мая), с Норвегией (2 сентября) и с Италией (26 декабря).

Политический же компромисс состоял в том, что Красин согласился на очевидно «антикоминтерновскую» статью в соглашении от 16 марта 1921 г.: Советская Россия берет на себя обязательство не вести революционную пропаганду в британской колонии Индии, а также в Афганистане и Персии (Иране). Особенно симптоматичным было отмежевание Красина от «Красной Персии», где в 1920-1921 гг. была уже создана на севере Ирана в портовом каспийском городе Энзели (Пехлеви) первая «азиатская советская республика» во главе с авантюристом Яковом Блюмкиным Подробней см.: Генис В. Красная Персия: большевики в Гиляне, 1920-1921 гг. – М. 2000. «Персидская авантюра» с экспортом революции спустя 70 лет в еще более кровавом виде повторится при брежневских старцах в Афганистане. Демарш Красина привел к тому, что к концу 1921 г. Москва отозвала свои «добровольческие» части из Северного Ирана, и войска шаха быстро ликвидировали остатки «красных персов». В обмен на Персию Красин добился снятия «золотой блокады» в Англии (и, по английскому образцу, в США), что позволило ему отныне свободно торговать на Лондонской бирже золотом и бриллиантами не нелегально и не по бросовым (на 30-40% дешевле), а по мировым ценам.

Более того, Красин подкрепил свой явный «антикоминтернализм» беспрецедентным в тогдашней советской дипломатии шагом – он официально отмежевался от Л.Б. Каменева, когда того в очередной раз (первый, как мы помним, имел место в той же Англии в 1918 г.) английская тайная полиция схватила за руку на подпольной продаже бриллиантов «в пользу Коминтерна» и в сентябре 1921 г. снова выслала из страны (в 1926 г. когда НКИД попытается послать «левого оппозиционера» полпредом в Англию вместо умершего Красина, англичане не дадут ему агреман, и Каменев вынужден будет поехать полпредом в фашистскую Италию).

В феврале 1922 г. в Берлине аналогичным образом Красин и Раковокий (хотя последний был членом Исполкома Коминтерна с марта 1919 г.) дезавуируют Карла Радека за его слишком длинный язык (проболтался французской прессе о секретных переговорах Красина и Раковского с германскими дипломатами накануне Генуи).

Позднее, в 1925-1926 гг. после смерти Ленина, Красину выйдут боком эти «антикоминтерновские штучки» и вообще его «барская» позиция в партии: на XIV съезде ВКП(б) в 1925 г. его уже не выберут в члены ЦК, в 1924-1925 гг. в просталинской партийной печати на него начнутся нападки, и можно не сомневаться, что, доживи он до XV съезда партии в декабре 1927 г. Сталин «пристегнул» бы его к троцкистам, исключил из партии и сослал бы на Алтай, как он сделал это с его коллегой Раковским.

3. Концессии (свободные экономические зоны) и права иностранных владельцев в СССР (России).

Красин стоял и у истоков советской концессионной политики, которой В.И. Ленин (его проект 300 концессий в Советской России) в 1921-1922 гг. придавал исключительное значение (в феврале 1921 г. он предлагает сдать в концессию «1/4 Донбасса (+ Кривого Рога)», а также нефтяные промыслы в Баку и Грозном).

Первая крупная концессия была оформлена 14 мая 1921 г. в Москве, но с Дальневосточной республикой (ДВР). Речь шла об американской нефтяной компании и ее праве на эксплуатацию нефтяных полей на шельфе Северного Сахалина, тогда еще оккупированных японцами. Концессия, однако, носила явно политический подтекст: вбить еще один клин между США и Японией и, возможно, через этот «жест доброй воли» добиться дипломатического признания США (затея не получилась: США признают СССР лишь в 1933 г. а Северный Сахалин в 1925 г. вновь вернется в СССР. Американцы не успели приступить к работе, а Москва уже аннулировала концессию). Характерно, что спустя 70 лет этот проект (и снова с американцами) возродился вновь («Сахалин-1» и «Сахалин-2»).

Иная ситуация сложилась с английской концессией Лесли Уркарта, горного инженера, много лет проработавшего на свинцовом руднике на Урале, принадлежавшем англичанам и дававшем тогда, «при царе», 60% всего свинца в России. Уркарт создал свою компанию и в июне 1921 г. обратился к Красину. Но речь шла не о концессии «с чистого листа» и не о возврате права прежней собственности, а хотя бы о частичной компенсации за большевистскую национализацию.

Красин и Уркарт подготовили «модельный» проект детального концессионного договора из 27 пунктов. В августе английский инженер даже приезжал в Москву, но в октябре неожиданно отказался от своего проекта. Почему? На то были две главные причины:

а) Москву не устроили сроки концессии – 99 лет (как Гонконг у англичан в Китае!);

б) Уркарта – условия найма «рабсилы»: только по советским законам и только через советские профсоюзы.

Характерно, что и 70 лет прошло, а в 1990-1992 гг. та же проблема «рабсилы» возникла в Верховном Совете РСФСР при обсуждении законопроекта о концессиях и разделе продукции. Законопроект попал ко мне как эксперту Комитета по международным делам и внешнеэкономическим связям на заключение. Помнится, я написал разгромное резюме: «…в основу законопроекта положена старая ленинская идея о монополии большевистского государства на все виды собственности, или та самая „веревка“, которую большевики вынуждены покупать у капиталистов, но исключительно для того, чтобы, окрепнув, на этой „веревке“ этих же капиталистов и повесить, но теперь уже – во имя величия свободной и демократической антикоммунистической России».

Вот какими «семимильными» шагами со времен Л.Б. Красина входим мы, россияне, в «мировое экономическое пространство»!

А сколько раз в 1990-1999 гг. повторялся в демократической России «казус Вандерлипа», этого американского горного инженера и золотоискателя, еще в начале XX в. побывавшего на острове Сахалин и полуострове Камчатка в поисках золота. В 1920 г. даже Ленин принял его за американского миллионера Ф.А. Вандерлипа, хотя лжемиллионер ничего общего, кроме фамилии, с настоящим миллионером не имел.

Горный инженер из Калифорнии, у которого не было никаких крупных капиталов, обманул Ленина как мальчишку. С «миллионером» в 1920 г. носились как с писаной торбой. И если в японском суде некий японский летчик талантливо сыграл роль «русского генерала» Подтягина, то почему бы авантюристу-американцу не сыграть роль «дядюшки Сэма» – тут и перевоплощаться не надо. Инженер скромно намекнул, что за ним стоит «вся республиканская партия» (в 1920 г. в США проходили очередные выборы, и действительно демократ Вильсон их проиграл, а выиграл республиканец Гардинг), хотя наш Вандерлип ни к той, ни к другой партии не имел никакого отношения (разве что как рядовой избиратель).

Проходимца принял лично Ленин, другие «вожди», зампред Совнаркома А.И. Рыков подписал с лжемиллионером договор о концессии (аренда – с планируемой прибылью в 3 млрд. долл. – всей Камчатки, которая в 1920 г. еще входила в состав ДВР; полуостров ради дружбы с «миллионером» 15 декабря 1920 г. срочно «изъяли» из ДВР и «присоединили» к РСФСР). При этом «миллионер» наобещал Ильичу семь бочек арестантов, а главное, скорое дипломатическое признание Советской России. По некоторым данным, Ленин даже снабдил этого американского Хлестакова письмом в Вашингтон к «кому следует» о том, что большевики готовы отдать США… бухту Петропавловска-на-Камчатке для строительства там военно-морской базы (по типу Гуантанама на Кубе) сроком на 99 лет.

Все это оказалось аферой чистой воды. Новый президент США Гардинг заявил, что знает совсем другого Вандерлипа и ни о каких «камчатских концессиях» он от подлинного миллионера ничего не слышал.

Ильич выкрутится и, обозвав лжемиллионера в декабре 1920 г. «американским кулаком», тем не менее заявит, что он, как всегда, был прав: дело-де не в личностях, а в том, что «мы беремся восстанавливать международное хозяйство – вот наш план».

И снова обратимся к нашей эпохе. В 1991 г. при посещении С.П. Петрова США (Калифорния) мы вместе с ним поехали в архив Гуверовского института войны, революции и мира посмотреть архив его отца и архив В.И. Моравского. В институте он знакомит меня с соотечественником из Ленинграда Михаилом Бернштамом (в СССР короткое время – личный литературный секретарь А.И. Солженицына, затем – эмигрант в США по «еврейской визе»). Работает старшим научным сотрудником в Гуверовском институте, историк. За рубежом опубликовал несколько интересных работ по «демократической контрреволюции» 1918 г. на Урале и в Поволжье (я на них ссылаюсь в предыдущих главах). Даже предложил мне поработать в архиве института, написал начальству письмо-рекомендацию (последствий не имело).

И вдруг год спустя встречаю Мишу в Москве, на Новом Арбате, 19, в помещении ВЭС – Высшего экономического совета ВС РФ. Почему, откуда? Оказывается, он и еще несколько американцев из бывших «советских» – иностранные экономические советники ВЭС (машина, охрана, люкс в гостинице «Россия», хорошие оклады в долларах).

Как историк попал в экономисты, да еще в советники? Да так же, как Вандерлип-2 к Ленину. Не спросили, «миллионер» ли (экономист), а сам по скромности умолчал, что он обычный историк. А кто пригласил? Тогдашний председатель ВЭС, дважды депутат Михаил Бочаров. Приехал в США искать светлые «экономические» головы в 1990 г. Языка не знает, переводчика нет. В Гуверовском институте подошел к нему бородач, по-русски говорит, понятное дело, очень бойко. Узнал, кого ищет член Межрегиональной группы Съезда народных депутатов СССР М.А. Бочаров. Быстренько, за вечер, отстучал (по-русски!) на компьютере целую программу экономического возрождения России даже не за 500 дней, а… за две недели!? Еще двух недель после этого не прошло – за подписью первого спикера ВС РСФСР Б.Н. Ельцина приглашение в иностранные экономические консультанты в «демократическую Россию». Современного Гардинга тогда в США не нашлось (правда, и М. Бернштам Камчатку в аренду не брал), вот и попал советский историк в выдающиеся американские экономисты…

С тех пор периодически встречал Мишу Бернштама то в Москве, где он снова консультирует, уж не знаю кого, то слышу его по радио «Свобода», где он постоянно выступает с проповедями, как «обустроить Расею».

И все– таки Леонид Красин достойно завершил свой жизненный путь. В 1920-1925 гг. он сделал очень много для успехов советской дипломатии в Западной Европе. Чего только стоило прорубленное им «окно в Англию» в марте 1921 г.! В начале 1922 г. он вместе с Х.Г. Раковским и К. Радеком вел секретные переговоры в Германии и с немцами, и с французами. С немцами они завершились сепаратным договором. Но немцы не могли в 1922 г. дать Советской России крупные кредиты.

В этой сфере, как и в XIX в. доминировала Франция. Поэтому после Генуи и Гааги Париж стал весьма притягательной столицей для большевиков. Как туда проникнуть, если в русском посольстве все еще сидел посол «временных» Василий Маклаков? В Москве снова выбор пал на Красина – его охотно аккредитовали по всей Европе.

Кончилось разыгрывание «французской карты» тем, что в Москве решили провести рокировку: Х.Г. Раковского послали полпредом в Лондон, а Красина – «уполномоченным НКИД» в Париж (июль 1923 г.) при сохранении прежней должности наркомвнешторга (до самой своей смерти в ноябре 1926 г. Красин так и остался «наркомом-послом», равным по служебной иерархии Г.В. Чичерину, что вызывало большое неудовольствие последнего).

Конечно, нарком мало времени уделял своим посольским делам – что в Лондоне в 1921-1923 гг. что в Париже в 1923-1925 гг. бывая лишь наездами, часто пользуясь личным аэропланом. Но почву для франко-советских переговоров по «царским долгам» и кредитам он все же в 1923-1924 гг. успел подготовить.

Красин начал с того, на чем до Первой мировой войны остановился финансовый агент Витте Артур Рафалович, – с подкупа парижской прессы, в частности крупнейшей газеты «Тан». В 1960 г. во Франции вышел «Дневник ссыльного. 1935 год» (Л.Д. Троцкого), где впервые были изложены условия соглашения Красина с редакцией «Тан». Газета посылает в Москву своего собкора, тот публикует «критически-умеренные» корреспонденции, но общая линия газеты – «дружественная к СССР». Главная задача всей акции – добиться установления дипломатических отношений двух стран и тем самым признать Советы де-юре (это и произошло 28 октября 1924 г.).

За все это «советское правительство, – говорилось в „Дневнике ссыльного“, – перечисляет газете „Тан“ один миллион франков ежегодно».

Однако советские дипломаты оказались более прижимистыми, чем царские. Красин начал торговаться вокруг суммы – 500 – 700 тыс. фр. Валюту тогда уже распределяло Политбюро. Оно затребовало от Красина гарантии: к какому числу он обещает дипломатическое признание СССР? В результате бюрократической волокиты и многомесячной переписки сделка с «Тан» так и не состоялась.

И тем не менее почва к признанию была во Франции взрыхлена, хотя Красин и продолжал бывать в Париже лишь наездами. Именно Красин после дипломатического признания СССР Францией первым из советских послов во Франции вручал свои верительные грамоты французскому президенту. Вскоре после этого акта полпредство СССР переехало в старое царское здание посольства на улице Гренелль.

«Если веду сейчас жизнь вроде ватиканского затворника, – писал Красин жене Т.В. Миклашевской-Красиной 28 декабря 1924 г. из Парижа, – то только потому, что по новости дела не хватает времени даже на еду и прочее, не каждый день выхожу из своего кабинета…» «Не выходить из кабинета» побуждали и соображения безопасности. 10 мая 1923 г. в Лозанне белогвардеец Коверда убил полпреда в Италии В.В. Воровского, приехавшего на международную конференцию. «На днях тут перед нашими воротами задержали какую-то полусумасшедшую женщину, с револьвером, признавшуюся в намерении меня подстрелить, но, кажется, она действовала без сообщников, – продолжал Красин. – Впрочем, озлобление в белогвардейских кругах настолько велико, что не удивительно, если обнаружатся и более обстоятельные предприятия в том же роде. Я лично смотрю на все это с точки зрения фаталистической: чему суждено быть, того все равно не минуешь, а уберечься в этих условиях все равно нельзя (курсив мой. – Авт.)».

От белогвардейской пули Красин уберегся, а вот от страшной болезни – белокровия – нет. С 1925 г. здоровье его начинает резко ухудшаться, он целые месяцы проводит в парижских клиниках (только в мае-сентябре ему делают пять переливаний крови), но все было бесполезно – в конце 1926 г. Красин скончался в больнице.

Эстафету подхватил Раковский. Он и в 1923-1924 гг. постоянно совершал «челночные поездки» из Лондона в Париж и обратно, а в ноябре 1925 г. официально был переведен из Лондона в Париж полпредом СССР.

Любопытно, что перед своим утверждением на Политбюро Раковский поставил ряд условий:

1) как некогда Ленин Красину, Политбюро дает ему «карт-бланш» на три года для проведения собственной линии во франко-советских переговорах;

2) он уполномочен вести «франкофильскую политику» и окончательно решить вопрос о «царских долгах»;

3) Коминтерн не вмешивается в его функции посла и не присылает своих агентов во Францию «без предварительной санкции Раковского».

Одним словом, в Париже оказался достойный преемник Красина на посту посла, вдобавок учившийся во Франции (диплом врача в университете Монпелье), написавший о стране не одну книгу (в 1900 г. в Петербурге он выпустил «Историю III Республики во Франции» объемом более 400 страниц).

Самым существенным дипломатическим актом «Рако» (так звали его французские друзья-коммунисты) стала советско-французская конференция по «царским долгам» и советским кредитам, которая с большими перерывами длилась с февраля 1926 г. по ноябрь 1927 г. когда французские власти фактически вынудили Раковского покинуть Францию.

В данной книге все перипетии сложной дипломатической миссии Раковского в Париже как посла СССР (ноябрь 1925 г. – ноябрь 1927 г.) не являются предметом исследования. Все они обстоятельно изучены в книге профессора Сорбонны Франсиса Конта «Революция и дипломатия (документальная повесть о Христиане Раковском)», к русскому переводу которой автор написал предисловие.

Оставляем мы в стороне и тогдашнюю стратегию советской дипломатии: ослабить «империалистический фронт», поочередно играя на противоречиях его участников и попеременно делая ставку то на Францию, то на Германию.

Нас, как и ранее, интересует технология решения проблем «царских долгов», «залогового золота», недвижимости и кредитов для СССР (РФ). Для этого (в целях удобства анализа) мы объединим рассмотрение двух дипломатических конференций: Парижской (первую ее часть, февраль-июль 1926 г.) и Берлинской (март-апрель 1926 г.).

Начнем с Парижской. Она торжественно открылась 25 февраля 1926 г. О серьезности намерений большевиков говорил сам состав советской делегации. Помимо Раковского (полпреда, члена ЦК и Исполкома Коминтерна, члена ВЦИК) в нее входили М.П. Томский (в тот момент – член Политбюро, один из руководителей ВЦСПС, член президиума ВЦИК), Е.А. Преображенский (член ЦК, председатель финансового комитета ЦК и Совнаркома, автор брошюры «Экономика и финансы современной Франции»), Г.Л. Пятаков (член ЦК, зампред ВСНХ) и еще 20 экспертов – экономистов, финансистов, юристов. Утвержденные Политбюро «указания» требовали: решить проблему «царских долгов» с рассрочкой выплаты минимум на 50 лет и добиться крупных кредитов на индустриализацию.

Внутриполитическая обстановка во Франции в то время была сложной. Шла «министерская чехарда» (правительства сменялись иногда два-три раза в месяц), активизировалось мощное лобби держателей царских бумаг во главе с бывшим французским послом в России Ж. Нулансом, в «верхах» действовали две непримиримые фракции: Э. Эррио – сторонника компромисса, Р. Пуанкаре – сторонника жесткого давления на СССР, вплоть до разрыва дипотношений.

В активе у советской делегации был меморандум Л.Б. Красина председателю Комиссии парламента по «царским долгам» Даллье (лето 1925 г.): готовы уплатить 1 млрд. не золотых, а обычных «бумажных» франков, то есть на 25% меньше, чем требует Франция (один из мотивов: к 1921 г. территория СССР по сравнению с Российской империей сократилась на 25%).

Фактически тактика Раковского строилась на следующем: успеть подписать соглашение о долгах и кредитах с «партией мира» (Э. Эррио, А. Бриан, де Монзи). Забегая вперед, скажем, что это был шаткий расчет, в конце концов не оправдавшийся.

Почти одновременно в Берлине начались схожие переговоры, но только о кредитах (взаимопретензии по долгам сняли еще в Рапалло в 1922 г.). Берлинские переговоры не афишировались, их закамуфлировали как переговоры о нейтралитете, но они оказались более успешными.

Вот как графически выглядят результаты парижских и берлинских переговоров 1926 г.:

Париж (на 16 июля), +, Берлин (на 24 апреля), + долги, кредиты, долги, кредиты

СССР выплачивает 40 млн. зол. фр. «16 июля 1926 г. советская делегация согласилась увеличить сумму до 60 млн. зол. фр.» в рассрочку на 62 года (до 1988 г.): – выплата начинается с 1929 г. – сумма уменьшается на 25% по сравнению с требованиями Франции, – 65% выплат идет в довоенных царских ценных бумагах (золотых векселях, «романовках» и «думках»). Франция предоставляет кредит сроком на три года начиная с 1926 г. в размере 225 млн. долл. США, из которых:

75 млн. – чистая валюта, 150 млн. – товарный кредит. Товарный кредит: 40 млн. – на размещение заказов на текстильное оборудование,

27,5 млн. – на ГОЭЛРО, 20 млн. – модернизация ж.-д. транспорта, 20 млн. – горнорудное оборудование, 13,5 млн. – металлургия, остальное – на химию, бумагу, продовольствие. нет, Германия предоставляет заем на 300 млн. зол. марок. СССР дает германской промышленности преференции (в налогах, законах и т.д.). Заем обеспечивают три корпорации: – Немецкий банк, – Всеобщая электрическая компания, – промышленная группа Отто Вольфа. Целевое назначение: ГОЭЛРО, нефть, добыча минерального сырья, текстиль.

Источники: Борисов Ю.В. СССР и Франция: 60 лет дипотношений. – М. 1984. – С. 38-39; Конт Ф. Указ. соч. – С. 205-218.

Источники: Rakovski Ch. Le probleme de la Dette franco-sovietique. – Paris, 1927; Конт Ф. Указ соч. – С. 213-214; Карр Э. История Советской России. – Т. 3. – Ч. 1. – С. 298-299.

Нетрудно заметить, что с финансово-экономической стороны германо-советское соглашение было, несомненно, выгодно СССР. В сочетании с ранее подписанным (12 октября 1925 г.) в Москве полномасштабным советско-германским торгово-экономическим договором (секретным приложением в него вошел протокол о военно-техническом сотрудничестве, о котором говорилось выше) соглашение «о нейтралитете» от 24 апреля 1926 г. явно поворачивало интересы СССР в сторону веймарской Германии.

Однако опыт Красина и Раковского во Франции по ведению в 1923-1927 гг. переговоров о «царских долгах» и советских кредитах не прошел бесследно.

В 1992– 1993 гг. в связи со скандалом вокруг Русского дома в Париже довольно часто приходилось посещать резиденцию Красина-Раковского в 20-х годах и нынешнюю резиденцию посла России на улице Гренелль и «бункер» -так прозвали новое здание посольства РФ на бульваре Ланн. Как-то зашел разговор об истории переговоров по «царским» долгам. Какая история, воскликнул один из моих бывших московских студентов, тогда трудившийся в экономическом отделе, вот она, история, смотрите. Гляжу – в шкафах куча пожелтевших папок о переговорах за последние 25 лет. Попросил разрешения полистать.

Ба, все те же вопросы и ответы, что и во времена Красина-Раковского, как будто бы само время остановилось. И главное, все с тем же нулевым результатом. Более того, кое в чем Запад даже вернулся на позиции довоенные, например в вопросе продажи русского золота в США.

В 1920 г. благодаря усилиям Красина запрет на операции с русским золотом был снят, а в 70-х годах (пресловутая поправка Джексона-Вэника о «запретных списках» на стратегическое сырье) восстановлен вновь.

И это при том, что все послевоенные годы велись переговоры с США о «царских» долгах (к ним добавились долги и по ленд-лизу за 1941-1945 гг.). Как пишет бывший премьер последнего правительства СССР Валентин Павлов, велись они вплоть до августа 1991 г. и пресловутого ГКЧП. Велись на тех же принципах, что и Красиным и Раковским: американцы дают нам кредит на 250 млн. долл. (советский вариант – 150-200 млн.), а СССР платит им из этого кредита «царские» долги с процентами. Госсекретарь Джеймс Бейкер, по словам Павлова, уже почти был готов подписать соответствующее соглашение, да ГКЧП помешал.

Вот так у нас всегда – то Раковскому помешает в 1927 г. урегулировать проблему «царских» долгов внутрипартийная борьба троцкистов со сталинистами, то Валентину Павлову – его участие в ГКЧП…

Увлечение любым делом сродни, вероятно, пристрастию к наркотикам. Таким «наркотиком» для меня стала проблема «нацистского золота» и перемещенных культурных ценностей, связанная уже не с Первой, а со Второй мировой войной.

И хотя историю «царского» золота от «нацистского» отделяют двадцать пять лет и они разнятся по характеру попадания золотых слитков на Запад (в первом случае – добровольная отправка, во втором – откровенный грабеж), проблемы их возврата домой имеют очень много общего.

Много общего и у проблемы перемещенных культурных ценностей, не только во Вторую, но и в Первую мировую войну (коллекция русских картин с 1914 г. в Швеции, так и не возвращенная в наше Отечество).

Словом, начавшись в 1996 г. как ручеек, впадающий в мощное русло реки российского золота за рубежом, сначала проблема «нацистского» золота в июне 1998 г. привела меня из Парижа прямиком в альпийскую республику к «швейцарским гномам».

«Нацистское» золото. В истории реституции (возврата) этого золота, как и «царского», наблюдаются два аналогичных периода: первый и второй.

Первый для «царского» золота – это межвоенный период: судебные процессы 20-х годов атамана Семенова в Японии и лжецарицы Анастасии в Англии, ген. П.П. Петрова в 30-х годах в Японии.

Для «нацистского» золота первый период приходится на 1945-1947 гг. когда в развитие Декларации союзников о поражении Германии от 5 июня 1945 г. была создана в 1946 г. союзная Трехсторонняя комиссия по реституции нацистской собственности По не выясненным до конца мотивам Сталин отказался войти в эту комиссию и начал силами МГБ СССР собственное расследование истории перемещения «нацистского», «царского» и прочего «бесхозного» золота – т.н. операцию «Крест» (1945-1953 гг.), архивные материалы которой нами пока не обнаружены в Германии и союзных с ней странах (Венгрии, Болгарии, Румынии, Финляндии, Австрии как части III рейха после 1938 г.). В орбиту своей деятельности комиссия включила и швейцарские банки, в 1934-1945 гг. сотрудничавшие с нацистскими банками, и к 1947 г. ей удалось обнаружить и вернуть небольшую часть (60 млн. долл. по тогдашнему курсу) «еврейского» золота из тех 6,7 млрд. долл. претензий, что предъявляют сегодня Швейцарии международные и национальные (главным образом в США) еврейские организации.

Принципиальной разницей в предъявлении претензий по «царскому» и «нацистскому» золоту в первый период было то, что на «царское» золото претендовали ЧАСТНЫЕ лица, а «нацистское» требовали ГОСУДАРСТВА – участники антигитлеровской кампании (Нюрнбергский, Токийский и другие судебные процессы над нацистскими преступниками и японскими милитаристами).

По мере обострения с 1948 г. «холодной войны» и раскола победителей на два лагеря, образования двух германских государств – ФРГ и ГДР, вхождения их в два противостоящих военных блока – НАТО и ОВД – проблема «нацистского» золота стала сходить на нет. Как следствие такой международной политической конъюнктуры замерла и работа Трехсторонней комиссии на долгие полвека, хотя юридически, как и вся Ялтинско-Потсдамская система международных соглашений, она продолжала существовать.

Главным техническим результатом деятельности Трехсторонней комиссии на первом этапе ее существования стала констатация того факта, что установить, какое золото «еврейское», а какое нет, даже путем экспертизы было невозможно: «швейцарские гномы» всегда были очень осмотрительны и не принимали золотые вещи жертв холокоста, так сказать, в натуральном виде. Поэтому вся «продукция» гитлеровских лагерей смерти – обручальные кольца, браслеты, серьги и т.п. – шла в Швейцарию только в переработанном виде, и доказать, что тот или иной слиток «нацистского» золота – это золотые коронки уничтоженных евреев, уже тогда, в 1945-1947 гг. было практически невозможно.

Лишь отдельные «золотые посылки» нацистов весной 1945 г. когда им уже было не до переплавки золотых вещей жертв холокоста (например, два вагона колец, браслетов, коронок из Италии), были обнаружены агентами Управления стратегических служб США (будущее ЦРУ) при их перегрузке в подвалы Объединения швейцарских банков.

Второй период в истории с «нацистским» золотом наступает в 1995-1996 гг. когда ЦРУ в связи с 50-летием окончания Второй мировой войны рассекречивает значительную часть архивных материалов (главным образом донесений своих агентов в Швейцарии и других странах Европы периода войны о секретных финансовых операциях нацистов), а Госдепартамент США в преддверии президентской кампании Б. Клинтона и его переизбрания на второй срок придает этим рассекреченным материалам ЦРУ пропагандистское звучание (нужны голоса еврейской общины США). 4 октября 1996 г. Госдеп потребовал «полного и немедленного изучения» путей поступления «грязного нацистского золота в Швейцарию», угрожая в противном случае опубликовать списки швейцарских банков и их служащих, сотрудничавших в 1934-1945 гг. с нацистами.

Как и в первый раз, важную роль во «вдруг» вспыхнувшем снова интересе к «нацистскому» золоту сыграла международная конъюнктура. Именно с 1995 г. усилился процесс европейской интеграции, практически был поставлен вопрос о переходе на единую валюту стран – участниц Европейского союза (сначала ее назвали экю, затем евро), а Швейцария, хотя и не является членом ЕС, самым тесным образом с ним связана. Евро явно угрожает монополии американского доллара в мире, и удар по «швейцарским гномам» – это удар по будущей стабильности евро, ибо швейцарские банки с их многолетним опытом международных финансовых операций и своими филиалами по всему миру (в том числе и в США) – готовая структура для евро. Об этом мне откровенно говорили в 1998 г. в Берне, Цюрихе и Женеве многие швейцарские банкиры, бизнесмены, дипломаты и журналисты.

Первоначально официальные швейцарские власти – канцелярия президента Швейцарской Конфедерации, МИД Швейцарии и министерство экономики – попытались было отбиться от этой пропагандистской кампании американцев под трафаретным предлогом угрозы вмешательства иностранцев во внутренние дела Гельветической Конфедерации (официальное название Швейцарии), заявив, что она сама разберется с «нацистским» золотом в своих банках. Действительно, в декабре 1996 г. швейцарский парламент создал «Независимую комиссию экспертов (Швейцария – Вторая мировая война)» во главе с историком, профессором Цюрихского университета Жаном-Франсуа Бержье. В комиссию кроме швейцарских были включены и иностранные ученые – историки и юристы из Польши, Германии, США и других стран (но представителей государств – бывших республик СССР там не оказалось).

Американцев, однако, такой поворот дела не устроил.

Дальнейшую историю борьбы стран Запада за получение «нацистского» золота из Швейцарии в 1995-1999 гг. рассмотрим по той же схеме, что и выше: методику пропагандистского давления через СМИ, мобилизацию общественных организаций, подключение правительств и, наконец, организацию антишвейцарских международных форумов.

СМИ и общественные организации. Едва в Швейцарии в 1995-1996 гг. выразили неудовольствие давлением США, как на Альпийскую республику обрушились международные еврейские организации – Всемирный еврейский конгресс, Еврейское агентство, Центр Симона Визенталя в Вене и другие аналогичные объединения.

В США еврейская община срочно создала специальный фонд, он скопировал в архиве ЦРУ более 3 тыс. рассекреченных документов о «швейцарских гномах», на их основе были написаны заказные статьи и сделаны документальные телефильмы, и все это было выплеснуто в 1996-м в СМИ США и ЕС. При этом, как в случае с «царскими займами» во Франции и Бельгии, приводились фантастические цифры стоимости «нацистского» золота в Швейцарии – от 7 млрд. (близкая к реальности) до 30 млрд. долл.

Вслед за атакой в СМИ последовали резкие выступления лидеров еврейских организаций. Так, президент Всемирного еврейского конгресса американский миллионер Эдгар Бронфан пригрозил бойкотом Швейцарии в США, что могло бы оставить без работы 230 тыс. американцев, занятых в этих фирмах и филиалах.

Столь грубый нажим вызвал резкий протест в Швейцарии. Президент Швейцарской Конфедерации Арнольд Коллер назвал заявление Бронфана попыткой «шантажа и вымогательства», а МИД Швейцарии направил в Госдепартамент США резкую ноту протеста.

Официальный Вашингтон вынужден был отмежеваться от деклараций Бронфана, заявив, что любые формы бойкота против швейцарских фирм в США неприемлемы для решения судьбы «нацистского» золота.

Но это была лишь дипломатическая уловка: Вашингтон поменял тактику.

Правительственное давление. На этот раз ставка была сделана на собственную американскую комиссию во главе с высокопоставленным чиновником госдепа Стюартом Айзенстатом, созданную в мае 1997 г. (к декабрю 1998 г. комиссия опубликовала целых два доклада – расследования о «нацистском» золоте в Швейцарии).

Одновременно американцы выделили 150 млн. долл. на оживление старой трехсторонней комиссии, благо во главе ее стоял Пол Уоркер, бывший директор Федеральной резервной системы США. П. Уоркер нанял целую армию аудиторов – 420 человек, но до конца 1998 г. они так и не завершили своей работы и не опубликовали ни одного доклада.

Под давлением США и международных еврейских организаций правительственные комиссии по «нацистскому» золоту стали создавать и другие правительства Запада. Так, в марте 1998 г. декретом президента Жака Ширака во Франции была создана аналогичная американской комиссия Жана Маттеоли, в тот период президента Фонда участников антифашистского Сопротивления. Любопытно, что два года спустя, в 1999 г. комиссия обнаружила такое «золото» в официальной резиденции самого президента Франции – Елисейском дворце. Этим «золотом» оказались картины старых мастеров, конфискованные нацистами у французских евреев, вывезенные в Германию и возвращенные во Францию после 1945 г. как «военные трофеи» (вспомним «ленинский трофей» – золото Брест-Литовска в 1918 г.!).

Оказалось, что их владельцы погибли в нацистских лагерях смерти. Разумеется, Ширак немедленно распорядился снять эти картины со стен Елисейского дворца, где они провисели более 50 лет, и передать их безвозмездно потомкам жертв холокоста.

Международные конференции. Еще одним средством давления на Швейцарию стали международные конференции и симпозиумы по «нацистскому» золоту.

Одна из первых таких конференций с участием 26 экспертов из 17 стран (включая и делегацию Госдумы России) состоялась в мае 1997 г. в Женеве.

Вслед за женевской состоялось еще два крупных мероприятия – Всемирный конгресс по «нацистскому» золоту в Лондоне (декабрь 1997 г.) и аналогичный симпозиум в Вашингтоне (конец ноября – начало декабря 1998 г.).

Вопреки первоначальным замыслам устроителей свести все вопросы лишь к проблеме «жертв холокоста» (в прессе – «еврейскому» золоту) эти международные встречи подняли целый комплекс других проблем, оставшихся нерешенными с послевоенных времен.

Например, на Лондонском конгрессе всплыл вопрос о так называемом «вашингтонском компромиссе» 1946 г. Оказывается, уже тогда три союзные державы – США, Англия и Франция (СССР, как уже отмечалось выше, в этом дележе не участвовал) – договорились и подписали в Вашингтоне со Швейцарией соответствующий секретный документ, по которому в обмен на размороженные в банках США швейцарские авуары на 6,3 млрд. швейц. фр. (они и были заморожены как кара за сотрудничество банков Альпийской республики с нацистами) Швейцария выплачивает «отступного» всего на 250 млн. швейц. фр. Но это «отступное» пошло не жертвам холокоста, а на послевоенное экономическое восстановление Европы.

Со своей стороны союзники выдавали «швейцарским гномам» индульгенцию: они отказывались «от всех требований к швейцарскому правительству или Швейцарскому национальному банку по золоту, приобретенному Швейцарией у Германии во время войны».

Более того, именно после этого «компромисса» и была создана Трехсторонняя комиссия из союзных участников этой сделки, на счета которой Швейцария обязана была перечислить эти 250 млн.

Но и это не все: именно этой комиссии, ныне так пекущейся о «еврейском» золоте, были переданы 337 т «нацистского» золота, захваченного союзниками (без СССР) на территории побежденной Германии. Как установлено экспертами Всемирного еврейского конгресса, среди этих тонн оказалось не менее 50 т золота жертв холокоста.

Многие участники международных встреч 1997-1998 гг. задавали резонный вопрос: а почему тогда, в 1945-1946 гг. США, Англия и Франция так не пеклись об интересах 6 млн. погибших евреев?

Еще одной сенсацией таких конференций стали факты переправки «нацистского» золота не только в Швейцарию, но и в другие нейтральные в годы Второй мировой войны страны – Швецию, Испанию, Португалию, Турцию. Именно такую сенсацию содержал второй доклад правительственной американской комиссии Айзенстата, ставшего к тому времени заместителем госсекретаря США по экономическим вопросам. Почему, спрашивали с трибуны и в кулуарах Лондонского конгресса делегаты, ознакомившись с докладом, мы требуем «еврейское» золото с одной только Швейцарии?

И уже совсем запутались «поисковики» золота Третьего рейха, когда даже в странах – участницах Трехсторонней комиссии были обнаружены счета жертв холокоста. Так, еще в 1951 г. правительство Франции, оказывается, нашло т.н. «молчащие счета», т.е. счета, по которым не происходит никакого движения денег. Таких «молчаливых счетов» в «Банк де Франс» тогда было обнаружено 156, а в «Креди Лионнэ» – 476. На них хранились, как теперь оказалось, внушительные суммы жертв холокоста, но ни руководство этих двух крупнейших французских банков, ни само правительство с 1951 г. так и не предали эти авуары погибших в нацистских лагерях смерти французских евреев гласности, и они стали известны только в 1997 г.

Подобного рода разоблачительные факты поставили инициаторов финансового разгрома Швейцарии под прикрытием поисков золота жертв холокоста в сложное положение – ведь сказать, что они не участвовали в «вашингтонском компромиссе» после того, как многие газеты Европы и США опубликовали или изложили документ 1946 г. было уже невозможно.

Тогда с подачи США роль автора нового компромисса решил сыграть британский министр иностранных дел Робин Кук. Именно он на Лондонском конгрессе по «нацистскому» золоту в декабре 1997 г. предложил создать Международный фонд помощи жертвам холокоста и даже заявил, что лейбористское правительство Ее Величества выделяет в этот фонд один миллион фунтов стерлингов. Инициативу немедленно поддержала делегация США, передавшая в фонд на ближайшие три года 25 млн. долл. Но остальные делегаты из 42 стран и без арифмометра подсчитали, что сумма эта мизерная, особенно учитывая набежавшие за 50 лет проценты от 337 т германского золота (из них – 50 т «еврейского»), которые США присвоили себе в 1946 г. и отказались участвовать в этой «благотворительной» акции.

Но основной удар по предложениям Кука нанесли делегаты двух главных контрагентов в компенсации жертв холокоста – Израиль и Швейцария.

Израильская делегация на Лондонском конгрессе заявила, что только ее государство может распределять деньги для жертв холокоста (и тут назвала сумму компенсации – 20 млрд. долл.), и поэтому никакие «международные фонды» она поддерживать не будет и денег в них не даст.

Отказалась участвовать в «фонде Кука» (так его назвала британская пресса) и Швейцария, мотивируя свой отказ следующими аргументами:

– еще в октябре 1996 г. парламент Швейцарской Конфедерации принял специальный закон о «прозрачности банковских счетов», на основании которого впервые в истории страны правительство начало тотальную проверку всех без исключения счетов всех швейцарских банков и их филиалов за границей;

– уже летом 1997 г. Швейцария создала собственный национальный Фонд помощи бывшим жертвам холокоста, в число учредителей которого вошли все швейцарские банки (уставный капитал – около 200 млн. долл. к 2000 г. планировалось собрать более 5 млрд. долл.);

– на 1 июля 1997 г. получены и проверены списки на один миллион еще живых узников нацистских лагерей со всего мира, а в ноябре 60 тыс. из них была выплачена первая небольшая компенсация.

Одновременно швейцарская делегация на конгрессе объявила, что заверенные списки жертв холокоста от государств, ассоциаций и частных лиц следует высылать в штаб-квартиру фонда в столице Швейцарской Конфедерации г. Берн до 1 января 2000 г.

В июне 1998 г. сижу в вагоне скоростного поезда Париж-Лозанна, еду в Берн по приглашению старого друга, бывшего ректора МГИМО, а тогда российского посла в Швейцарии Андрея Ивановича Степанова. Еду, чтобы ознакомиться с только что вышедшим объемистым докладом Комиссии Бержье «Швейцария и Вторая мировая война» (май 1993, Берн), а также переговорить с авторами этого доклада, встречу с которыми заранее подготовило посольство России в Швейцарии.

Надо сказать, что моя поездка по «нацистскому» золоту планировалась еще в 1996 г. в год моего второго приезда в Париж для чтения лекций в Сорбонне. Но два года подряд что-то мешало осуществить задуманное: то у посла Степанова напряженный график работы не совпадал с моими сроками приезда, то у меня возникали во Франции какие-то срочные дела (например, поездка на Лазурный берег на открытие бюста Александры Федоровны, вдовы Николая I, на набережной ее же имени в городке Вильфранш в 1996 г.).

Не теряя времени, я покупал в Париже все сколько-нибудь серьезные зарубежные исследования о «нацистском» золоте в Швейцарии: англичанина Артура Смита «Золото Гитлера», американца русского происхождения Сиднея Заблудова «Движение нацистского золота», немца Гиана Треппа «Банк для врага» – о швейцарском Банке международных расчетов, швейцарца Жана Зиглера о «нацистском» золоте и смерти и др.

Попутно знакомился в библиотеках Сорбонны со статьями в исторических журналах о советско-нацистском финансово-экономическом секретном сотрудничестве в рамках пакта Риббентропа-Молотова в августе 1939 – июне 1941 гг.

Поэтому встречи и разговоры в отделе экономического советника посольства РФ в Берне, с экспертами Комиссии проф. Бержье, а также в Федеральном архиве Швейцарии с его директором проф. Кристофом Графом (именно он вручил мне только что вышедший доклад комиссии) носили конкретный характер.

При этом мои швейцарские собеседники мягко сетовали, что Москва с трудом раскрывает свои архивы по «нацистскому» золоту (впрочем, как и США, которые в 1995 г. рассекретили архивы ЦРУ весьма выборочно), что, однако, не помешало авторам доклада выразить в его предисловии благодарность директорам Росархива В.П. Козлову и бывшего Особого архива трофейных документов В.Н. Кузеленкову.

Я, со своей стороны, посетовал на то, что в зарубежной историографии о «нацистском» золоте нет ни одной ссылки на работы российских авторов (как, впрочем, ни одной статьи на русском языке в библиографическом приложении к объемистому докладу комиссии), и по возвращении домой выслал проф. Графу из Москвы небольшую подборку ксерокопий статей из российских периодических изданий за 1997-1998 гг.

Хотелось бы остановиться на двух важных открытиях независимых экспертов Комиссии Бержье.

Первое. Из того «нацистского» золота, что после «вашингтонского компромисса» 1946 г. осталось в Швейцарии (330 т), далеко не все оказалось «еврейским», как утверждали представители Всемирного еврейского конгресса на Лондонской конференции в декабре 1997 г. требуя зачесть эти 330 т в уплату 20 млрд. долл. компенсации жертвам холокоста.

Фактически, как утверждается в докладе комиссии, «чисто еврейское» образует на сегодняшний день всего 120 т. А остальное – т.н. государственное золото, захваченное, как правило, на территории оккупированных нацистами стран.

Второе. Среди этого государственного золота Комиссия проф. Бержье обнаружила подлинные документы о переводе из нацистского Рейхсбанка в Швейцарский национальный банк в феврале и июле 1940 г. 10,5 т т.н. «сталинского» золота, осуществленном в развитие пакта Риббентропа-Молотова" своем отклике на мою статью «Золото и дипломаты» (Международная жизнь. – 1999. – № 1) читатель И. Королев (Москва), также ознакомившийся с докладом Комиссии Бержье, считает, что я даже занизил вес «сталинского» золота, попавшего в феврале – июле 1940 г. в различные швейцарские банки: на самом деле речь идет о 22,7 т (Международная жизнь. – 1999. – № 4).

Срок подачи заявок и на это государственное золото также истекал 1 января 2000 г. Государства, пострадавшие от нацистского грабежа, – Польша, Голландия, Бельгия, Люксембург, Чехия, Сербия (Югославия), Греция, Албания, Италия, – давным-давно, еще летом 1997 г. подали такие заявки. Нет среди них только заявок России, Украины и Белоруссии. Или они не потеряли более двух миллионов евреев из тех шести, что официально относятся к жертвам холокоста? Или России не нужны эти 10,5 т «сталинского» золота, которые Трехсторонняя комиссия предлагала отдать СССР еще в 1946 г. если будет оформлена соответствующая заявка? Сталин этого делать почему-то не стал. Но Б.Н. Ельцин как будто бы не Сталин. Так в чем же дело?

В чем дело – мы расскажем ниже, в главе 7. Пока же констатируем факт – ни на «еврейское», ни на «сталинское» золото российские официальные власти претензий до сих пор не заявляли, хотя для уплаты одних только процентов по внешнему долгу МВФ «сталинское» золото не было бы лишним.

Зато претензии на «нацистское» золото, как только началась шумиха в западной печати вокруг плохих «швейцарских гномов», сразу заявили общественные организации узников фашизма на Украине, в Белоруссии и России. По их подсчетам, на территории бывшего СССР (СНГ и страны Балтии) к октябрю 1997 г. еще проживало около одного миллиона жертв фашизма, из которых подавляющее большинство составляют угнанные на принудительную работу в гитлеровскую Германию и оккупированные ею страны – 780 тыс. человек.

Собственно узников концлагерей и гестаповских тюрем в живых тогда оставалось не более 95 тыс. а переживших нацистские еврейские гетто и того меньше – менее 30 тыс.

Однако наибольшую активность в вопросах компенсации от Германии и Швейцарии проявляют не «взрослые» общественные организации узников-стариков, а довольно странные объединения «малолетних узников фашизма» Международное движение бывших малолетних узников фашизма (президент В.В. Литвиненко), Международный союз бывших малолетних узников фашизма, Белорусская ассоциация бывших несовершеннолетних узников фашизма, Российский союз бывших несовершеннолетних узников фашизма, Украинский союз бывших малолетних узников фашизма.

В свое время «четверка» (ФРГ, Россия, Белоруссия, Украина в 1993 г.) определила общую сумму компенсации всем узникам нацизма в немецких марках – один миллиард. Но в полученных нашим Экспертным советом в 1997 г. документах всех этих «взрослых» и «детских» движений, союзов или ассоциаций четко была прописана другая цифра – 6 млрд. марок компенсации с Германии. Причем в обращении президентов всех восьми «взрослых» и «детских» организаций узников, адресованном в Правительство РФ 14 ноября 1997 г. накануне Лондонского всемирного конгресса по «нацистскому» золоту 2-4 декабря 1997 г. 70% этого золота следует отдать почему-то только этим ассоциациям узников.

Правительственной поддержки в России и Белоруссии «малолетние узники» так и не получили, но на конгресс в Лондон, в отличие от членов нашего Экспертного совета, поехали и там «озвучили» все свои претензии. Британская пресса, правда, с большим сарказмом описывала личности этих «малолетних узников», справедливо полагая, что повторение истории с лжецарицей Анастасией или похождений «детей лейтенанта Шмидта» от атамана Семенова в Японии в 20-х годах может лишь дискредитировать благородную идею материальной компенсации действительным узникам фашизма.

История появления «малолетних узников» из России на конгрессе тем более скандальна, что МИД РФ все же направил на лондонскую встречу своего официального наблюдателя – одного из полномочных послов по особым поручениям.

Посол разговаривал со мной накануне отъезда по телефону, интересовался: а о чем, собственно, пойдет там речь? Оно и понятно: послы по особым поручениям – люди «на подхвате»: сегодня им поручают борьбу за «нацистское» золото, завтра – выступления против коровьего бешенства, послезавтра – переговоры по Косово.

Мне же в командировке в Лондон один из замминистров МИДа отказал – нет денег. И пришлось полгода спустя ехать за докладом Комиссии Бержье из Парижа в Берн за свой счет.

В отличие от России и Белоруссии украинские «малолетние узники» после Лондонской конференции развили в Киеве бурную деятельность. В мае 1998 г. читаю в «Известиях»: им удалось создать межведомственную комиссию во главе с тогдашним вице-премьером академиком Валерием Смолием по определению украинской доли в «нацистском» золоте. Можно не сомневаться, что доля эта будет значительной, раз уж «малолетние» узники, опираясь на свое участие в Лондонском конгрессе, увеличили в своих интервью СМИ общую стоимость «нацистского» золота с 7 до 30 млрд. долл. США!

Эта «доля» вообще возрастет до небес, если Украина, по словам этих «узников», поставит под сомнение «еврейский» характер этого золота, ибо «возвращение золота лишь евреям оскорбляет чувства других жертв нацистских преследований». Правда, такие заявления, как пишет киевская корреспондентка «Известий», вызывают у официальных лиц тревогу: «вице-премьер В. Смолий не уверен, что дележ золота не спровоцирует волну антисемитизма на Украине».

И, пожалуй, правы авторы статей в британской прессе: появление «охотников» за компенсацией из «нацистского золота», неважно, жертв холокоста или «малолетних узников» из СНГ, отталкивающих друг друга локтями, может лишь дискредитировать гуманную идею материальной компенсации жертвам фашистского геноцида.

Я пытался объяснить это еще в 1997 г. в телефонном разговоре с В.В. Литвиненко, тогда – лидером Международного движения бывших малолетних узников фашизма в Киеве, но безуспешно. Вместо продуктивного контакта с нашим экспертным советом или московским обществом «Мемориал» на меня был организован донос в ректорат Дипломатической академии. В результате со мной была проведена «разъяснительная беседа» и ректорат попытался было запретить мне читать спецкурс по «нацистскому золоту». Разумеется, из этой старой «парткомовской» практики ничего не вышло: я продолжал читать и спецкурс, и на ту же тему выступать по ТВ и в газетах, ибо такая «самодеятельность» лишь на руку разного рода проходимцам, пытающимся нагреть руки на несчастье действительных узников фашизма, неважно, взрослые они или малолетние.

Но отрицательный эффект от деятельности такого рода самозваных «президентов» фондов или ассоциаций узников фашизма несомненен.

Ведь в Германии или Швейцарии внимательно следят за всей этой полемикой в СНГ о материальной компенсации «малолетним узникам» фашизма, увязывая ее с проблемой «перемещенных культурных ценностей» и нарочито задвигая проблему узников «взрослых» в тень.

А вот и первый крупный отрицательный результат грызни вождей «узников» в СНГ: в июне 2003 г. Берлинский суд отказал в иске двум пленным солдатам Красной армии из Армении, попавшим в нацистские концлагеря, на том основании, что они, оказывается, в 1941 г. не обладали «правами человека» – СССР до начала войны не подписал ни одного женевского протокола о правилах ведения войны и правах военнопленных.

И хотя с формально-юридической стороны это действительно обстояло именно так (ведь до 1934 г. СССР не входил в Лигу Наций и в 20-х – начале 30-х гг. никаких ее протоколов не подписывал), в 1949 г. Сталин тем не менее согласился примкнуть к «женевским конвенциям» («законам и обычаям войны»), в частности, к конвенции № 3 «Об обращении с военнопленными» (в 1977 г. СССР еще раз подписал эти «женевские кондиции»).

Тем самым Берлинский суд поставил под сомнение материальные права 6 млн. советских красноармейцев (и их родственников), попавших в плен в 1941-1942 гг. из которых половина погибла в нацистских лагерях. Ясно, что претензии этих людей, число которых неумолимо сокращается, несопоставимы по своим моральным основаниям с претензиями лидеров ассоциаций «малолетних узников», хотя и они достойны своей компенсации.

Главное же – в СНГ до сих пор нет единого координирующего центра по материальным претензиям к Германии и ее бывшим сателлитам периода нацистского господства, бывшие узники раздроблены по «национальным квартирам», борются между собой (например, «самостийники» с евреями на Украине), а в результате бесспорные узники – военнопленные бывшего СССР – умирают один за другим, так и не дождавшись справедливой материальной компенсации.

Реституция (от лат. restitutio – восстановление) современном международном праве термин «реституция» означает возвращение одним государством другому имущества (трофеев), захваченного во время войны – этот ранее малознакомый подавляющему большинству читателей и телезрителей термин ныне не сходит со страниц газет и телеэкранов. По существу, речь идет о пересмотре «оккупационного права» антифашистских победителей во Второй мировой войне, что, впрочем, происходило уже не раз в мировой истории: после наполеоновских войн на Венском конгрессе в 1814-1815 гг. на Версальско-Вашингтонских конференциях в 1919-1922 гг. по итогам Первой мировой войны и особенно на заседаниях Комитета интеллектуального сотрудничества («Лига умов») в рамках Лиги Наций в 1922-1939 гг. «Лига умов», в которую вошли выдающиеся научные (Альберт Эйнштейн, Мария Склодовская-Кюри, Зигмунд Фрейд и др.) и гуманитарные (Рабиндранат Тагор, Ромен Роллан, Дж. Голсуорси, Томас Манн и др.) умы, дала жизнь нынешней ЮНЕСКО.

Именно в «Лиге умов» начались первые дискуссии о «перемещенных культурных ценностях», продолжающиеся и поныне.

Дело в том, что, как минимум, со времен древней Римской империи существовала церемония триумфа: перед возвращавшимися с победой легионами гнали пленных рабов, которые несли на себе трофеи – награбленное золото, оружие, драгоценности и т. д. Древние римляне положили начало процессу «перемещения культурных ценностей» – целыми кораблями вывозили из Карфагена и Греции скульптуры, картины и даже детали знаменитых античных храмов.

Однако идеологическую окраску этому военному грабежу придали деятели Великой французской революции конца XVIII в. Отталкиваясь от идей Просвещения, они в мае 1791 г. создали в бывшем королевском дворце Лувре Национальный музей Франции. Сначала в него поместили для всеобщего обозрения произведения искусства из конфискованных частных коллекций королевской семьи, вельмож, католических монастырей. Затем революционный Конвент в июне 1794 г. расширил собрания за счет «трофеев» – художественных произведений, захваченных на оккупированных французской революционной армией европейских территориях. Для этого к армиям прикомандировывались специалисты-искусствоведы, отбиравшие в замках и музеях наиболее ценные «трофеи».

Наполеон Бонапарт значительно расширил эту практику, создав при своих армиях в Италии и Египте целые команды «искусствоведов в штатском». Командовал ими Доменик Денон, ставший с 1804 г. генеральным инспектором музеев Франции.

Денон был с Бонапартом в Италии и Египте, заслужив славу мирового искусствоведа – именно им была положена основа коллекции «трофейного искусства» в Лувре. В 1807 г. в период кратковременного франко-русского тильзитского союза, его пригласил в Петербург царь Александр I в качестве иностранного консультанта для научного размещения коллекции Эрмитажа.

После падения империи Наполеона в 1814 г. именно Денон, организовав экскурсию царя по Лувру, сумел убедить Александра I не «тербанить» уникальную коллекцию Лувра, ставшего культурным центром Европы.

Впрочем, после Ватерлоо и второго отречения Наполеона царь уже не смог противиться давлению Папы римского, Австрии и Пруссии и дал санкцию на вывоз (реституцию) части произведений из Лувра и других музеев Парижа (скандально известный в связи со своими публикациями на Западе о «золоте Трои» Григорий Козлов, бывший чиновник Минкульта РФ, полагает, что эта первая реституция охватила едва ли не 5233 предмета, преимущественно античного искусства). Денон не перенес такого, по его мнению, кощунства, демонстративно (уже при Бурбонах) ушел в отставку с поста генерального инспектора музеев Франции, тяжело заболел и вскоре умер.

Личную трагедию Денона понять можно – ведь он с 1804 г. пестовал коллекцию Лувра, к тому времени переименованного в «Музей Наполеона», как свое любимое дитя. Для Наполеона же музей его имени стал идеологическим символом Первой империи, важным фактором режима бонапартизма и новой династии Бонапартов во Франции.

Характерно, что спустя 120 лет тем же путем пойдет Гитлер: в ничем не приметном, но родном для него австрийском городке Линц он приказал создать европейский «Музей Фюрера», который призван был стать художественным выражением «арийского духа». И у Гитлера был свой «Денон» – доктор искусствоведения и директор Дрезденской картинной галереи Ганс Поссе. Именно ему было поручено отобрать «трофеи», в том числе – и из музеев СССР на оккупированных территориях. И в Линц пошли эшелоны русских «перемещенных культурных ценностей», особенно из окрестностей осажденного Ленинграда.

Самое же поразительное – «свой музей» пытался было создать и Сталин. Сама эта идея оформилась еще до войны (в 1937 г. придворный сталинский художник Гавриил Горелов написал даже картину «Сталин и другие члены Политбюро осматривают макет Дворца Советов»).

Предполагалось, что экспозиция «Музея Сталина» разместится именно в этом гигантском здании, как только дворец будет, наконец, построен. Идея стала приобретать практические очертания уже в ходе Великой Отечественной войны, когда именно для «Музея Сталина» с октября 1943 г. Бюро экспертов-искусствоведов при Государственной чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний фашистов на территории СССР во главе с акад. И.Э. Грабарем (советским «Деноном» и «Поссе») начало формировать «поисковые бригады» и составлять списки будущих «трофеев» (1745 «предметов» из Германии, Австрии, Венгрии, Италии и Румынии на 70,5 млн. долл. в ценах 1931 г.).

В марте 1944 г. В.М. Молотову был представлен детальный план экспозиции «предметов» отечественного и «трофейного» искусства для размещения в московском «Музее мирового искусства» (фактически – «Музее Сталина»), который он одобрил. По этому плану все остальные музеи Москвы (кроме «Третьяковки») закрывались, а их экспозиции перемещались в здание Дворца Советов (который надо было еще построить, поскольку в 1944 г. существовал только нулевой цикл).

С 1945 г. в новый «Музей мирового искусства» начали поступать «трофеи» из Германии, в частности, Дрезденская картинная галерея. Временно она была размещена рядом со «стройкой коммунизма» – Дворцом Советов – в Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. В 1946 г. была даже подготовлена мини-экспозиция этого «музея Сталина» в том же самом музее Пушкина из отечественных и «трофейных» художественных произведений, назначен день открытия вернисажа и даже отпечатаны пригласительные билеты, но буквально за день до торжества из ЦК ВКП(б) раздался звонок – мероприятие отложить.

Тем не менее в конце 1946 г. экпозицию открыли, но только для очень узкого круга лиц из Кремля, которым по специальному разрешению позволялось взглянуть на «трофеи». Но вскоре и эту «алмазную комнату» закрыли, все «трофеи» засекретили, а в 1949 г. закрыли и сам музей Пушкина – вместо него в том же здании открыли «Музей подарков товарищу Сталину» в связи с его 70-летием.

Так что изо всех «музеев вождей» до наших дней дожил только «Музей Наполеона» – Лувр; музеи же Гитлера и Сталина канули в Лету.

В контексте современных дискуссий о реституции речь идет о так называемых «перемещенных художественных ценностях», проще говоря, о военных трофеях Советской армии, захваченных в 1945-1947 гг. в Берлине и на территории Восточной Германии (будущей ГДР). Причем в число «трофеев» попали не только шедевры живописи, рисунка или скульптуры из нацистских учреждений или музеев, но и такое общегерманское достояние, как «Дрезденская галерея», «Готская библиотека» и др. а также донацистские муниципальные («золото Трои» Шлимана) или частные (подлинники полотен Поля Сезанна и других французских импрессионистов из коллекции немецкого магната Отто Кребса) собрания.

Отдельную категорию претензий по этим реституциям являют художественные произведения, награбленные нацистами в оккупированных странах – во Франции, Голландии, Польше, Венгрии (15 марта 1944 г. германские войска оккупировали территорию своей венгерской союзницы и хорошо пограбили замки древних мадьярских аристократических родов). Все это также было вывезено либо в СССР, либо (из западной зоны оккупации) в США, Великобританию и Францию.

По данным хранителя «золота Трои» в Музее им. Пушкина Владимира Толстикова, всего в 1945-1948 гг. из Берлина и Восточной Германии было вывезено в СССР 1 млн. 700 тыс. наименований художественных произведений (в литературе фигурирует и другая цифра – 2,5 млн.).

Следует подчеркнуть – вывезено официально, на основе Ялтинских решений трех «великих» (Сталин, Рузвельт, Черчилль), закона № 52 от 3 апреля 1945 г. Союзного командования и закона № 2 от 10 октября 1945 г. Союзного контрольного совета в Берлине.

Союзники согласились, что эти «перемещаемые художественные ценности» – плата (индомнизация) за награбленные или уничтоженные в СССР в 1941-1944 гг. художественные ценности, стоимость которых, согласно составленному советскими экспертами сразу после войны «Сводному списку наиболее ценных художественных экспонатов, погибших, вывезенных из музеев и разграбленных оккупантами», равнялась в 1946 г. 140 млрд. зол. «царских рублей», из них 23,9 млрд. зол. руб. (или 230 млрд. долл. в современных ценах) – только то, что целым и невредимым было вывезено нацистами из СССР в Германию.

Что из этого длинного сводного каталога уцелело после жесточайших англо-американских бомбардировок Германии в 1944-1945 гг. что «уплыло» за океан в частные коллекции любителей искусства в США (а некоторые зарубежные эксперты считают, что в 1944-1948 гг. в США «уплыло» 3/4 всего награбленного нацистами Предусмотрительные американцы еще в 1955 г. заключили с ФРГ договор о сроке давности поисков и возвращения «пропавших» художественных ценностей и теперь прикрываются им как щитом), что через «черный рынок» ушло на Восток (Япония, Тайвань, Южная Корея) – все это выясняют с 1992 г. члены Государственной комиссии РФ по реституции и ее эксперты.

Сама же проблема «реституции» (возврата «военных трофеев» Советской армии) возникла только в 1990-1992 гг. когда СССР и ФРГ, а затем ФРГ и Российская Федерация подписали сначала Договор о партнерстве (1990 г.), а затем Соглашение о культурном сотрудничестве (1992 г.), в которых содержались статьи (соответственно 16-я и 15-я) о «незаконно вывезенном культурном достоянии».

Вот вокруг этих двух статей и разгорелся весь сыр-бор.

Все началось с «золота Трои», с 1945 г. под грифом «совершенно секретно» хранившегося в запасниках Музея им. Пушкина в Москве (260 «предметов» из золота; изделия из бронзы коллекции Шлимана в том же 1945 г. были отправлены в ленинградский Эрмитаж).

В 1956 г. по решению Политбюро первая крупная трофейная коллекция – «Дрезденская картинная галерея» после ее публичной экспозиции в Музее им. Пушкина была безвозмездно передана «братской ГДР». С тех пор по разным политическим поводам Н.С. Хрущев и Л.И. Брежнев почти за 40 лет вернули безвозмездно из 1 млн. 700 тыс. «трофеев» почти 2/3 – 1 млн. 200 тыс. включая и большую часть «Готской библиотеки». Но остальные 500 тыс. «трофеев», судя по уникальной информации Владимира Толстикова, опубликованной 25 января 1996 г. в «Московском комсомольце», с середины 50-х годов настолько засекретили, что, например, к «золоту Трои» не имел доступа даже директор музея. Секрет сохранялся 36 лет.

Лишь в 1992 г. завеса секретности была приоткрыта. То ли немцы, подписав в 1992 г. с «демократической Россией» Соглашение о культурном сотрудничестве (статья 15-я его говорит о «незаконно вывезенном культурном достоянии»), решили испытать «друга Бориса» на предмет возврата «трофеев», то ли сами российские демократы в благородном раже разоблачения «коммунистического прошлого» решили раздеться перед Западом догола (а заодно и подзаработать валюту на разоблачительных статьях), но в том же 1992 г. в немецкой прессе и других западноевропейских изданиях появилась серия сенсационных статей Г. Козлова и его соавтора Акинши о «золоте Трои» и других «секретных трофеях» С тех времен Г. Козлов заметно смягчил свою непримиримую позицию к «агентам КГБ» в российских музеях. Так, на очередной международной конференции о культурном сотрудничестве в Европе в мае 2003 г. в Царском Селе под Петербургом, в отличие от прежних времен, он промолчал и не поддержал агрессивно настроенных германских чиновников от культуры, хотя ныне Козлов проживает в Кельне. С тех пор дебаты о «перемещенных художественных ценностях» не утихают ни за рубежом, ни в России. Как это часто случается сегодня, проблема из чисто художественной быстро превратилась в откровенно политическую. Одни кричат: «Наши отцы за это кровь проливали, а мы должны это отдавать?» (Александр Севостьянов, «Правда», 1995 г.) Другие кипятятся: «Мы совершаем по отношению к своим солдатам настоящее преступление: мы как бы объявляем их продолжателями дела нацистов, а себя – правопреемниками гитлеровской Германии» (Алексей Расторгуев, «Литературная газета», 1991 г.).

Масла в огонь с «золотом Трои» подлил неуклюжий демарш советников Президента РФ, озвученный Б.Н. Ельциным во время визита в Грецию: дескать, Россия сначала покажет «золото Трои» в Афинах, а затем уж у себя, в Москве апреле 1996 г. выставка «Золото Трои» действительно открылась в Музее им. Пушкина в Москве, но в Афины ее предварительно не повезли. В июне 1998 г. в Швейцарии один из менеджеров крупного банка ознакомил меня с проектом демонстрации «золота Трои» сначала в Альпийской республике, а затем и в странах ЕС, гарантируя правовую защиту от попыток «реституции» (т.е. от ареста «трофейного золота» полицией ФРГ). Тут уж всполошилась Турция – Шлиман нашел «золото Трои» на ее территории и тайно вывез (а попросту – украл) в Германию. Тогда возмутились в Бонне: как так, кто позволил Анкаре обзывать нас ворами? Словом, началась такая международная склока, что впору петь частушку, как «вор у вора дубинку украл».

В 1995 г. в России вопрос о реституции «военных трофеев» поднялся до законодательного уровня. Совет Федерации старого состава подготовил к маю 1995 г. жесткий вариант закона «О праве собственности на культурные ценности, перемещенные в результате Второй мировой войны». Бывший министр культуры Евгений Сидоров оценил этот законопроект в духе русской поговорки: «что с возу упало, то пропало».

V Госдума, наоборот, представила «мягкий» вариант, в частности возможность реституции (возврата) «военных трофеев» «третьим странам» Хотя ни тот ни другой законопроекты до конца срока легислатур и Совета Федерации, и V Госдумы так и не были приняты, некоторые идеи «думского» варианта нашли свое практическое воплощение. В сентябре 1996 г. министр иностранных дел Е.М. Примаков передал князю Лихтенштейна «трофейный» семейный архив, а в обмен получил архив колчаковского следователя Соколова об убийстве царской семьи на Урале, купленный князем на аукционе «Сотби».

В 1996 г. расстановка сил в обеих палатах изменилась – VI Госдума стала коммуно-патриотической, жесткой, а новый «губернаторский» Совет Федерации заметно «помягчел». В итоге 5 июля 1996 г. Дума приняла фактически вариант предыдущего состава Совета Федерации («ничего не отдадим!»), но губернаторы закон отклонили.

В конце концов через обе палаты в 1997 г. прошел мягкий «думский» вариант 1995 г. но президент Б.Н. Ельцин его заблокировал – наложил «вето» по конъюнктурным политическим соображениям (законом был недоволен «друг Гельмут», бывший канцлер ФРГ Коль).

И вопрос о реституции снова «завис», хотя в конце концов Дума приняла «соломоново решение»: «трофеи» из Германии и ее сателлитов не отдадим, а из «третьих стран» – посмотрим…

Словом, история с российским законопроектом о реституции очень сильно напоминала мучения с нашим законопроектом «О собственности РФ, находящейся за рубежом». Хотя между «золотом Трои» и, скажем, «золотом Семенова» в юридическом смысле принципиальной разницы нет: в первом случае это «советский военный трофей», во втором – «трофей японский».

В обоих случаях «трофейная проблема» осложняется проблемой политической. Для российских патриотов выдача «золота Трои» – все равно что «сдача» Берлина Гитлеру в мае 1945 г. Для японских патриотов обсуждение вопроса о «романовском золоте» невозможно до «сдачи» Японии «северных территорий» (четырех Южно-Курильских островов).

Как справедливо писала влиятельная гамбургская газета, «немецкие трофейные ценности становятся инструментом во внутрироссийской фракционной борьбе. Националисты называют трофеи „последним залогом победы после вывода российских войск из Германии“. Если их вернуть, получится, что Германия вроде бы никогда не проигрывала войну. Даже российские представители на переговорах уже не знают, кто же уполномочен решать вопрос о возвращении. Президент? Парламент?» («Ди Цайт», 1995 г.).

Справедливости ради следует сказать, что проблема реституции «перемещенных художественных ценностей» все же во много раз сложнее проблем зарубежного золота и недвижимости. В подавляющем большинстве случаев 90% русского золота перемещалось за границу в 1914-1919 гг. на основе юридических межгосударственных соглашений с Великобританией, Германией, Швецией или по межбанковским договорам (Владивостокское отделение Госбанка России – «Йокогама спеши банк» и «Чосен банк»).

С реституцией все гораздо сложнее. Нет международного акта хотя бы под эгидой ЮНЕСКО о принципах реституции, хотя ЮНЕСКО и приняла ряд важных конвенций такого рода, например, о предотвращении незаконного импорта, экспорта и перемещении культурной собственности (1970 г.) или о запрещении незаконного или нелегального перемещения объектов культуры – т.н. UNIDROIT (1995 г.).

Некоторыми юристами в СНГ и за рубежом с 1995 г. усиленно муссируется идея создания Международного арбитражного суда по реституции под эгидой ЮНЕСКО, хотя прообраз такого органа в Париже уже давно существует. Это – Межправительственный комитет при ЮНЕСКО по облегчению возврата культурных ценностей в страны их происхождения или их прямой передачи в случае их незаконного приобретения.

Проблема реституции, однако, хронологически гораздо глубже перемещенных культурных ценностей времен Второй мировой войны – вспомним хотя бы «Музей Наполеона» в Лувре. Поэтому споры о реституции между отдельными государствами не утихают.

Вот уже более 150 лет Греция требует вернуть архитектурные детали Парфенона из Великобритании. После Первой мировой войны поляки спорили с Германией и Советской Россией и часть своих ценностей вернули, мы писали об этом выше.

С 2000 г. например, вдруг всплыла забытая было проблема перемещенных художественных ценностей в Швеции как эхо Первой мировой и Гражданской в России войн.

15 мая 1914 г. в южном шведском городе Мальме открылась «Балтийская выставка» четырех стран – Швеции, Дании, Германии и России. На выставку на частной основе были отправлены свыше 90 картин и 14 скульптур. Среди выставленных в Мальме в 1914 г. картин находились такие шедевры, как:

– Валентин Серов – 39 картин, эскизов и рисунков; среди них – знаменитая «Похищение Европы», «Портрет министра финансов С.Ю. Витте» (1904 г.), «Портрет Е.Л. Нобиля»;

– Василий Кандинский – пять картин в абстракционистском стиле;

– Кузьма Петров-Водкин – семь картин, включая «Купание красного коня»;

– Николай Рерих – 28 картин, а также скульптуры Голубкиной, Коненкова и Стеллецкого.

Но через два с половиной месяца, 1 августа 1914 г. вспыхнула мировая война, Германия и Россия оказались в двух разных воюющих лагерях, и «Балтийская выставка», работа которой намечалась до сентября 1914 г. фактически закрылась. Что стало с художественными ценностями Германии и Дании, осталось неясным, а вот русская картинно-скульптурная выставочная галерея надолго застряла в Швеции.

Нельзя сказать, что в Советской России не озаботились уже тогда, в 20-х годах, судьбой этой коллекции шедевров ценою в несколько десятков миллионов долларов. Первые переговоры через Норвегию еще в 1922-1926 гг. начала первая советская женщина-дипломат Александра Коллонтай, последовательно советник торгпредства, затем торгпред и одновременно полпред СССР в Осло. Однако оставшиеся в Швеции художественные ценности из России интересовали Коллонтай в последнюю очередь – на первое место стало «царское» оружие (винтовки, патроны, снаряды, броневики, аэропланы и т.п.), застрявшее в Швеции как посреднице между Антантой и царским правительством, да еще «золотой транш» А.Ф. Керенского на 4 млн. 850 тыс. зол. руб. отправленный в шведский Риксбанк за две недели до октябрьского переворота большевиков на закупки оружия.

Шведские власти заняли на этих сверхсекретных переговорах в Норвегии жесткую позицию: оружие и золото они не отдали. Что касается культурных предметов русских художников и скульпторов с «Балтийской выставки», то шведы заявили советскому полпреду: выставка эта частная, Россия как государство в ней не участвовала (ссылка на пример частного балетного антрепренера Сергея Дягилева с «Русскими сезонами» в 1909 г. в Париже), а спонсорами «русского павилиона» в Мальме (транспортировка, страхование и т. д.) выступали частные русские меценаты, из частных собраний картин которых (фабриканта Михаила Рябушинского, сахарозаводчика Михаила Терещенко, московского галерейщика В. Цеккато и др.) и была сформирована в основном русская коллекция в Швеции.

Да и самим контрагентом «русского павилиона», утверждали шведы, выступила не «казенная» императорская Академия художеств, а частный, созданный в 1903 г. Союз русских художников, архитекторов и скульпторов, печатным органом которого стал журнал «Мир искусства».

Действительно, инициаторами сбора картин в «русский павилион» выступили два искусствоведа – шведский доктор Оскар Бьорк и русский реставратор Игорь Грабарь, будущий советский академик, в тот период – директор муниципальной московской Третьяковской галереи. Именно они вдвоем персонально отбирали картины на «Балтийскую выставку» и вели переговоры с художниками и скульпторами в Москве и Петербурге.

И именно они в 1923 г. оба появились в Мальме. Обстоятельства миссии Грабаря в 1923 г. в Швецию до сих пор до конца остались неясны, хотя сам академик в своих мемуарах позднее оставил свою версию этой миссии. Известно, что Грабарь вооружил руководство музея в Мальме адресами и телефонами русских художников – участников «Балтийской выставки», а также предложил показать часть картин на экспозиции «Русское искусство» в Нью-Йорке весной 1924 г.

Более того, Грабарь лично составил в Мальме список картин для нью-йорской выставки, а позднее, уже из Москвы, консультировал аукционеров, которые почему-то после закрытия выставки в Нью-Йорке начали распродавать картины без письменного согласия самих художников или их родственников (так, по рекомендации Грабаря из Москвы в Нью-Йорке был продан за 4 тыс. зол. шведских крон эскиз Валентина Серова «В Финляндии»).

Сколько всего незаконно было продано картин в Нью-Йорке из «русского павилиона» в музее Мальме, пока неясно. Но, судя по материалам, присланным из посольства России в Стокгольме в Департамент по сохранению культурных ценностей в октябре 2002 г. много – почти половина из 90 выставленных в 1914 г. картин.

Я сравнил печатный каталог картин «русского павилиона», отпечатанный в мае 1914 г. со «Списком картин русских художников с Балтийской выставки 1914 г. находящихся в настоящее время (октябрь 2002 г. – Авт.) в художественном музее в г. Мальме», присланным посольством РФ в Стокгольме. Картин осталось удручающе мало: из 39 Валентина Серова – лишь три, из картин Николая Рериха (28) – ни одной, как ни одной и из пяти картин Василия Кандинского.

Но и оставшиеся в музее картины сегодня не экспонируются: 26 из них упрятаны в запасники музея в Мальме из-за боязни дирекции быть обвиненными в… воровстве.

Сегодня Департамент по сохранению культурных ценностей и МИД РФ через свое посольство в Швеции ведут активную работу по возвращению этих оставшихся «перемещенных культурных ценностей» из Мальме в Россию. Хотя дело это очень непростое: ведь законы «оккупационного права» и даже конвенции 1970 и 1995 гг. (законы обратного действия не имеют) к Первой мировой войне неприменимы.

Лишь шведский закон 1937 г. о праве короля Швеции выступить моральным арбитром в этом споре, подкрепленный пиар-акцией в отечественных и зарубежных телевизионных СМИ, может ускорить дело.

Важно, чтобы к сложному и долгому делу реституции не примешивались амбиции политических деятелей, как это, в частности, случилось с «коллекцией капитана Балдина» (пиар-акция Николая Губенко в преддверии очередных думских выборов) или немецкого чиновника от культуры на международной конференции в Царском Селе в мае 2003 г. (чиновник тоже был намерен баллотироваться в германский бундестаг), когда сей германский культуртрегер в ультимативной форме потребовал вернуть еще сто аналогичных «балдинских коллекций», ссылаясь на то, что Янтарная комната была реставрирована на деньги Рургаза.

И в этой связи трудно переоценить тихую и кропотливую работу наших чиновников из Минкульта РФ и музейно-библиотечных работников, который год составляющих и публикующих реестры утраченных в ходе Великой Отечественной войны и ранее культурных ценностей.

Пока же отдельные страны СНГ идут по пути художественного обмена: в апреле 1995 г. Украина вернула Германии одну «трофейную» картину из г. Бремена, а взамен получила 723 редкие украинские книги и подлинник письма Петра I одному из украинских гетманов. Тем же путем пошла и Грузия – вернула одну из немецкоязычных «трофейных» библиотек.

Кстати, на путь двустороннего обмена на уровне музеев вступили еще во времена СССР. Так, с той же «Балтийской выставки» в 1928 г. удалось вернуть две картины Павла Кузнецова, правда, путем «дарения» двух других картин художника музею в Мальме.

Дирекции Русского музея в Ленинграде много лет спустя после Второй мировой войны удалось «выцыганить» у дирекции музея Мальме картину Кузьмы Петрова-Водкина «Купание красного коня», а также знаменитую картину Валентина Серова «Похищение Европы», хотя еще в 1948 г. музей официально отказал Минкульту СССР в возвращении серовских шедевров как «частной собственности семьи Серовых».

Вообще проблема международной правовой базы всего вопроса реституции – одна из основных в спорах о «перемещенных культурных ценностях». С 1899 г. со времен первой Гаагской мирной конференции о «цивилизованных методах» ведения войны, когда впервые было высказано соображение о необходимости международного правового акта по защите культурного наследия (об этом, в частности, писал участник конференции профессор П.Н. Милюков), юристы бьются над правовой базой реституции, пытаясь подвести под нее существующие международные акты о защите культурных ценностей.

В контексте нашей книги важно отметить, что проблемы зарубежного российского золота и реституции культурных ценностей в правовом отношении во многом пересекаются. В самом деле, ведь под понятие «золото» очень часто попадали художественные изделия из драгметаллов и камней, золотые оклады икон, золотые часы и другие изделия. Как мы уже писали выше, зачастую (особенно в 1917-1922 гг. у большевиков) такое «золото» шло по весу, с оценкой «на глазок», без описей и детального описания.

И не случайно устроители третьей международной встречи в Вашингтоне 30 ноября – 2 декабря 1998 г. экспертов по «нацистскому» золоту уже объединили вопросы собственно золота (слитки, золотые монеты) с вопросами перемещенных культурных ценностей (картин, икон, золотых художественных изделий и т.д.).

Но пока судьба перемещенных после Второй мировой войны культурных ценностей определяется документами союзников по антигитлеровской коалиции, которые формально-юридически еще никто не отменял. Хотя бы следующими решениями от 21 января и 17 апреля 1946 г. Союзного контрольного совета (США, Англия, Франция и СССР) – «Определение понятия реституция» и «О четырехсторонней процедуре реституции» (инструкция), на основании которых в четыре союзных государства легально и официально вывозились немецкие, венгерские, румынские и т.д. произведения искусства в качестве репараций за уничтоженные или вывезенные произведения из оккупированных стран Европы.

Несправедливо по отношению к немцам, венграм, румынам, финнам? Возможно, но, прежде чем кричать на вашингтонском форуме 1998 г. а также в печати или на телевидении о «грабеже», надо сначала через ООН, ЮНЕСКО или Европейский Совет отменить Ялтинско-Потсдамские соглашения Сталина-Черчилля-Рузвельта-Трумэна и все соответствующие документы Союзного контрольного совета в Германии.

Но осуществить сие могут, конечно, не «малолетние узники» нацизма, а все мировое сообщество в лице ООН или, как минимум, Европы, собрав вторую (после 1975 г.) Хельсинскую международную конференцию, благо и новые европейские границы пришла пора утверждать.