Онлайн библиотека PLAM.RU


  • Глава 14. Общая характеристика
  • Глава 15. Поэзия Германии
  • Глава 16. Немецкая драматургия
  • Глава 17. Гриммельсгаузен и проза его эпохи
  • Раздел III

    НЕМЕЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА

    Глава 14. Общая характеристика

    Немецкая литература XVII в. развивается в условиях, коренным образом отличных от условий, существовавших в других европейских странах. К началу века Германия еще не преодолела наследия средневековья — феодальную раздробленность и политическую децентрализацию, с которой уже давно покончили Англия, Франция и Испания. Так называемая Священная Римская империя германской нации представляла собой искусственное государственное образование, состоявшее из 296 феодальных княжеств, полутора десятков вольных имперских городов и бесчисленного множества мелких феодальных владений, формально независимых, но экономически и политически нежизнеспособных. Имперская власть и ее учреждения не оказывали никакого реального влияния на внутреннюю и внешнюю политику крупных князей. Политическая раздробленность пагубно сказывалась на экономике: бесчисленные таможенные границы, пересекавшие страну, препятствовали созданию единого внутреннего рынка. С внешних торговых путей Германия была вытеснена еще в XVI в., в эпоху великих географических открытий, выдвинувших на первый план крупные морские и колониальные державы — сначала Испанию и Португалию, потом Англию и Голландию. Когда-то могущественный и богатый союз ганзейских городов фактически распался и утратил свою роль в европейской торговле. Следствием этих обстоятельств были общая отсталость социального развития Германии, слабость немецкого бюргерства, не игравшего сколько-нибудь значительной роли в общественной и политической жизни страны.

    Отсутствие единого политического центра, какими были Париж и Лондон для Франции и Англии, отразилось и на культурной жизни Германии, которая формировалась вокруг отдельных, порою незначительных, княжеских дворов и в университетских городах, носила провинциальный характер. В еще большей степени раздробленность страны сказывалась на языке. Образование единой нормы общенационального литературного языка, получившее могучий толчок в период Реформации, затормозилось на целых полтора столетия по сравнению с другими европейскими странами.

    Ко всем этим отрицательным факторам исторического развития Германии прибавилась опустошительная Тридцатилетняя война (1618–1648), ставшая подлинной национальной катастрофой. Она истребила большую часть населения, разрушила города, уничтожила культурные ценности, привела к экономической разрухе, а долгожданный мир только закрепил феодальную раздробленность страны.

    Официальной причиной войны была религиозная вражда между протестантскими и католическими князьями Германии, но истинные мотивы конфликта носили политический и экономический характер. Постепенно в войну оказались втянутыми почти все европейские страны. К протестантскому Союзу (созданному еще в 1608 г.) примкнули Швеция и Дания, преследовавшие в этой войне свои политические интересы. Католическую Лигу (созданную в 1609 г.) возглавил курфюрст Баварский, получивший поддержку австрийских, а затем и испанских Габсбургов. Что касается Франции, то эта католическая страна выступила на стороне протестантских князей, ибо рассчитывала таким путем ослабить своего главного политического соперника — Испанию.

    Реальным театром военных действий стали германские земли, в том числе Богемия и Силезия, подчиненные Австрии и особенно ощутимо пострадавшие от войны и контрреформации. Война и ее страшные спутники — голод, эпидемии, пожары — определили и общее трагическое мироощущение, и темы, и образную систему немецкой литературы XVII столетия.

    Среди идеологических факторов, сформировавших духовную атмосферу эпохи, следует выделить прежде всего резко выступившее к этому времени противоречие между успехами естественных наук и религиозным мировоззрением. Большинство немецких писателей XVII в. были людьми широко образованными и начитанными. Наряду с традиционным знанием древних языков, истории и литературы, они изучали философию, юриспруденцию, астрономию, физику, математику, владели многими европейскими языками. Вместе с тем не следует забывать, что в университетском преподавании того времени не проводилась четкая грань между астрономией и астрологией, алхимией и химией, наряду с подлинными науками преподавалась хиромантия. В сознании многих писателей и мыслителей той эпохи научные теории уживались с суевериями, а религиозные догмы с такими «еретическими» взглядами, как учение Коперника и Галилея. Попытки примирить эти полярные позиции обычно оказывались несостоятельными, отсюда — ощущение кризиса и растерянности перед непостижимой сложностью мироздания и бессилием человеческого разума объяснить ее. Все это еще более усугубляло трагическое мироощущение, порожденное разрушительной и затяжной войной. Проповедуемая религией идея бренности человеческой жизни, суетности и мимолетности земных благ и радостей получала подтверждение в жестокой действительности Тридцатилетней войны. В поисках устойчивых нравственных ценностей мыслители и поэты той поры обращались к философии неостоицизма, к идее самопознания, самосовершенствования, стойкости и мужества перед страданиями и ударами судьбы, постоянства и верности своему нравственному идеалу. Эти идеи неостоической философии были свойственны как писателям-протестантам, так и католикам.

    Другой характерной особенностью идеологической атмосферы Германии XVII в. было возникновение множества религиозно-мистических сект, оппозиционно настроенных по отношению к официальной лютеранской церкви. Реформация открыла путь к критическому пересмотру веками сохранявшейся церковной догматики, к более свободному толкованию религиозных истин. В Германии соседствовали три религии: лютеранство, католицизм и кальвинизм. Уже сама эта множественность вероучений создавала почву для распространения сект, стоявших за пределами официальных религий и отражавших неудовлетворенность широких масс итогами лютеровской реформы. За сто лет своего существования лютеранство обросло собственными догмами, утратило видимость свободы и опоры на разум, которые поначалу привлекли к нему широкие массы простого народа. Одним из главных очагов этих «еретических» сект, нередко носивших социально-утопическую окраску, стала Силезия, область, в которой сосуществование разных религий расшатывало представление об абсолютном авторитете в вопросах веры и которая в ходе трагических событий Тридцатилетней войны приняла на себя особенно тяжелые удары.

    Наиболее крупной фигурой в этом плане был Якоб Бёме (1575–1624), простой сапожник, родом из Силезии, не получивший никакого систематического образования, но приобщившийся к философии путем самостоятельного чтения. Отвергая всякие официальные авторитеты в области как научного познания, так и богословия, Бёме считал, что человек может постигнуть тайны природы, бога и мироздания интуитивно, без посредничества церкви и ее служителей. Его пантеистически окрашенное учение, отмеченное проблесками стихийно-диалектического мышления, опиралось на идеи натурфилософов XVI в. (в частности, известного врача и физика Парацельса). Оно оказало значительное влияние на силезских поэтов середины и конца XVII в. — Ангелуса Силезиуса и Квиринуса Кульмана. Впоследствии сочинениями Бёме увлекались молодой Гёте и немецкие романтики. Этому немало способствовала образно-эмоциональная форма изложения, обильно уснащенная метафорами и символическими иносказаниями. В отличие от своих предшественников и современников — ученых философов, пользовавшихся латынью, Бёме писал по-немецки. Его главное сочинение «Аврора, или Восходящая утренняя заря» (1612) может считаться в равной мере философским трудом и памятником художественной прозы.

    Все эти факторы наложили заметный отпечаток на немецкую литературу, в особенности на лирическую поэзию XVII в., насыщенную религиозно-философскими и нравственными мотивами.

    Особенности литературного развития Германии в XVII в. во многом определяются той культурно-исторической и идеологической ситуацией, которая сложилась в этой стране в предшествующем столетии. Ученый гуманизм здесь получил выражение преимущественно в публицистических и философско-религиозных сочинениях. На другом полюсе культурного развития находилась поэзия цеховых бюргеров — мейстерзингеров и народные книги. Слияния гуманистической культуры, творчески впитавшей античное наследие, с национальными традициями народной литературы в Германии не произошло. Те процессы, которые в Италии, Франции, Англии, Испании привели к созданию великих национальных литератур, протекали в Германии замедленно и носили более узкий, односторонний характер. Так, неолатинская поэзия, возникшая в Италии в XV в., выступает в Германии в начале XVII в. как своеобразный «ученический» период в творчестве будущих крупных поэтов — М. Опица и А. Грифиуса. Подражание Петрарке, охватившее всю европейскую поэзию в XVI в., проявляется в немецкой лирике лишь в середине следующего столетия. С этими запоздалыми всплесками гуманистических традиций связано и резко отрицательное отношение к поэзии мейстерзингеров, которых расценивали как невежественных, доморощенных стихоплетов: достаточно назвать комедию Грифиуса «Петер Сквенц», в которой пародируется «доморощенное» искусство мейстерзингеров и самого крупного из них — Ганса Сакса. За вычетом этой презираемой «невежественной» поэзии немецким лирикам XVII в. не на что было опереться в национальной культуре недавнего прошлого. Образцами для них послужили, наряду с античными авторами, Петрарка и Ронсар.

    Процесс создания национальной литературы, и в особенности поэзии, осложнялся еще и языковой ситуацией. Отсутствие общенациональной языковой нормы, крайняя засоренность лексики иностранными (преимущественно французскими) словами уже с первых десятилетий XVII в. начинают вызывать тревогу в кругах, озабоченных состоянием национальной культуры. В 1617 г. в Веймаре было основано первое из многих немецких языковых обществ — «Плодоносящее общество» (позднее получившее название «Пальмовый орден»). Инициатором его создания был князь Людвиг Ангальт-Кетенский, взявший в качестве образца флорентийскую «Академию делла Круска» (основанную в 1582 г.). Первоначально членами общества были немецкие правящие князья и аристократы, но вскоре его состав пополнился рядом писателей из бюргерской среды. Быть принятым в члены «Плодоносящего общества» считалось высокой честью. Общество оказывало писателям — своим членам поддержку в издании их сочинений. Устав общества предусматривал наряду с заботой об очищении и совершенствовании немецкого языка облагораживание нравов и внешних форм поведения. Таким образом, в задачи общества входило формирование светской культуры нового типа в духе общеевропейского культурного развития. По образцу «Плодоносящего общества» позднее возникли другие: «Общество Ели» в Страсбурге (1633), «Немецкое общество» в Гамбурге (1643), «Пастушеский и Цветочный орден» в Нюрнберге (1644). Все эти общества ставили перед собой общую цель — очищение немецкого языка от иностранных и диалектных слов, его приспособление к запросам рождающейся литературы — изящной и утонченной. В русле этой деятельности возникают и многочисленные руководства по поэтике.

    Отсутствие достаточно авторитетной национальной литературной традиции, на которую можно было бы опереться при выработке образцового литературного языка, заставляло многих писателей (в особенности в первой половине века) обращаться к переводам из древних авторов и из европейских писателей нового времени. Эти переводы служили материалом и своего рода «лабораторией» для шлифовки и создания изящного литературного стиля. Вообще для немецких писателей того времени характерны разносторонние культурные контакты с другими странами — Францией, Англией, Италией, Голландией. Общими предпосылками этих контактов следует считать внешнеполитические связи, вызванные ходом войны, и, с другой стороны, универсальность знаний и интересов многих немецких писателей XVII в., стимулировавшую их желание расширить свой кругозор и ближе соприкоснуться с культурой передовых европейских стран.

    Периодизация немецкой литературы XVII в. определяется главным историческим событием эпохи — Тридцатилетней войной. Литература первой половины века целиком стоит под знаком трагических событий войны и того комплекса нравственных, философских и политических идей, который складывается в этих условиях. Это время расцвета прежде всего лирической поэзии, обнаруживающей большое идейное, жанровое и стилистическое разнообразие. Тогда же активно разрабатываются вопросы поэтической теории. На исходе войны создаются значительные драматические произведения (трагедии Андреаса Грифиуса), в которых насущные вопросы общественной, политической и нравственной жизни облекаются в обобщенную и объективную форму.

    Вестфальский мир 1648 г., не оправдавший всеобщих надежд и чаяний, является логическим рубежом в литературном развитии. Литература второй половины века пытается осмыслить итоги войны, ее политические, социальные, нравственные последствия. В этот период заметно усиливается сатирическая струя, получившая отражение в разных жанрах — в лирике (эпиграммы Логау), бытовой комедии (К. Вейзе и К. Рейтер), романе (Гриммельсгаузен). В последней трети века все более ощутимой становится социальная поляризация литературы. В лирике проступают черты сословно-замкнутой аристократической культуры — формализация внешних приемов, утяжеленная словесная орнаментальность, вычурная метафорика при ограниченном круге тем. Отчасти эти тенденции получают отражение и в галантно-авантюрном романе. Бюргерская линия отчетливо прослеживается в комедии и бытовом романе, которые обретают, в особенности в конце века, грубовато-натуралистические черты.

    Особое место в литературе занимают произведения, стоящие за пределами художественных жанров, но ставшие значительными культурными событиями своего времени. Это прежде всего знаменитая книга Адама Олеария «Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию» (1647), содержащая подробные сообщения о России, увиденной глазами образованного и наблюдательного иностранца.

    Борьба и размежевание художественных направлений не получили в немецкой литературе такого резкого и принципиального выражения, как в литературе Франции. Хотя первый трактат по поэтике — «Книга о немецком стихотворстве» Мартина Опица (1624) — опирался на Аристотеля и Горация, а также на французских и итальянских теоретиков XVI в. и шел в целом в русле классицистской традиции, последующая разработка поэтической теории и вся художественная практика немецких поэтов развивались в духе эстетики барокко. Соблюдение отдельных положений поэтики классицизма (правила трех единств, учения о разделении жанров и т. д.) не противоречит этой тенденции. Общие принципы подхода к слову, образная система, композиционная структура поэтического текста отражают исходные позиции барочного видения мира: его трагическую разорванность и полярность, символическую многоплановость каждого схваченного явления жизни, его динамическое восприятие и изменчивость. С течением времени художественные формы, органически выражающие барочное мировосприятие, утрачивают связь с наиболее жгучими проблемами современности, превращаются в штампы. Именно эта вторичная, эпигонская литература конца века навлекла на себя резкую критику в период раннего Просвещения, обвинения в «напыщенности», затемненности словесного выражения. Она дискредитировала в глазах последующих поколений немецкую поэзию XVII в. в целом, в том числе и ее величайшие достижения. Из всех поэтов XVII столетия эпоха Просвещения признала лишь Логау, чьи эпиграммы были изданы Лессингом. Их остросатирическая направленность и обличительный пафос были близки демократическим тенденциям зрелого Просвещения. Эпизодическое увлечение отдельными поэтами (Фридрихом Шпее, Грифиусом) наблюдается в эпоху романтизма, но подлинное открытие поэзии немецкого барокко и связанный с этим пересмотр и переоценка всего литературного развития Германии XVII в. наступают лишь в XX столетии.

    Глава 15. Поэзия Германии

    В немецкой литературе первой половины XVII в. главное место бесспорно принадлежит лирической поэзии. Ее расцвет в 1620–1650-е годы отмечен появлением многих выдающихся творческих индивидуальностей, и, с другой стороны, поэтических кружков и школ, возникших на основе общности тем, художественных вкусов и теоретических позиций.

    Тематика немецкой лирики этого периода в основном навеяна Тридцатилетней войной: это описание народных бедствий, трагических обстоятельств личной жизни поэтов, выражение их политических надежд и разочарований, симпатии и вражды, обобщенная трактовка понятий мира и войны.

    Наряду с этой гражданственной темой культивируются традиционные мотивы античной и ренессансной лирики: любовные стихотворения, застольные песни, всякого рода стихотворения «на случай», посвященные бракосочетанию, рождению, смерти высоких особ, покровителей или друзей поэта. Преобладающими жанрами являются сонет, ода, эпиграмма и различные песенные формы.

    Представителем старшего поколения немецких поэтов был Георг Рудольф Векерлин (Georg Rudolf Weckherlin, 1584–1653). Сын чиновника вюртембергского двора, он получил прекрасное образование, владел многими европейскими языками, совершил несколько путешествий за границу с дипломатическими поручениями. По своим религиозным и политическим взглядам он придерживался отчетливо выраженной антигабсбургской ориентации. После поражения протестантов в битве при Белой Горе (1620) Векерлин покинул Германию и переселился в Англию, где с 1626 г. почти до самой смерти занимал пост государственного секретаря (это положение сблизило его с великим английским поэтом и публицистом Джоном Мильтоном). Еще до отъезда, в 1618–1619 гг. вышли его «Оды и песни» в двух томах. Позднее, в 1641 г. в Амстердаме появились его «Духовные и светские стихотворения». Хотя Векерлин ориентировался в своей поэзии на образцы французской ренессансной лирики — на поэтов Плеяды, его стихотворения пронизаны духом национального самосознания. Следуя примеру Дю Белле, автора «Защиты и прославления французского языка», Векерлин в предисловиях к своим поэтическим сборникам отстаивает высокие достоинства немецкого языка, не уступающего по богатству и выразительности классическим древним языкам. Он борется с засильем модных иностранных слов, засоряющих немецкую речь, не боится вводить в свои стихи и драматические сценки отдельные слова, а порою целые диалоги на родном швабском диалекте. Свое поэтическое творчество Векерлин рассматривал как патриотический акт. Оторванный от родины, он принимал близко к сердцу ее судьбу. Его сонет «К Германии» звучит призывом к борьбе против «тиранов», под которыми он подразумевает полководцев католической Лиги и австрийский дом Габсбургов:

    Проснись, Германия! Разбей свои оковы!
    И мужество былое в сердце воскреси!..
    Не медли! Поднимись! Зловещий мрак развей!
    Чтоб разум и добро безумье одолели![17]

    Другой сонет прославляет шведского короля Густава Адольфа, в ту пору — главного полководца протестантского союза, в котором Векерлин видит защитника правого дела. В застольной песне «Пирушка», написанной в грубовато-фамильярной манере, поэт с напускным презрением отзывается о спорах на политические темы и призывает обратиться к чувственным радостям. Однако тема войны, поданная в этом как бы ироническом аспекте, настойчиво всплывает в каждой строфе песни.

    Поэтика Векерлина уже во многом предвещает характерные особенности немецкой барочной лирики: игра антитезами (лед — солнце, солнце — тень), наличие многочисленных сравнений и метафор, синонимических перечислений («Как зов, стон, крик, плач, возглас, смех»), повторов. Большинство стихотворений Векерлина основывается на силлабическом принципе счета слогов (как во французской поэзии). Переход к силлабо-тонической системе стал величайшей заслугой Мартина Опица, оказавшего самое значительное влияние на немецкую лирику XVII столетия.

    Мартин Опиц (Martin Opitz, 1597–1639) родился в семье мясника в силезском городке Бунцлау. Ему посчастливилось благодаря помощи родственников получить образование в «академических» гимназиях Бреслау (Вроцлава) и Бойтена, где уровень преподавания приближался к университетскому. Хотя Опиц не получил систематического университетского образования, он стал одним из самых образованных людей своего времени. Еще в гимназии он начал сочинять латинские стихи, а в 1617 г. написал латинскую речь «Аристарх, или О презрении к немецкому языку», в которой ратовал за чистоту немецкого языка, его освобождение от засилья иностранных слов, отстаивал его преимущество перед древними языками и пригодность для поэтического творчества.

    В 1619 г. Опиц переехал в Гейдельберг, где одновременно с занятиями в университете зарабатывал себе на жизнь преподаванием в качестве домашнего учителя. Этот культурный центр курфюршества Пфальцского сохранял давние гуманистические традиции и активные духовные связи с Францией. Как раз в это время он ненадолго оказался центром политических и религиозных упований протестантских кругов: курфюрст Пфальцский Фридрих V, избранный королем Богемии, намеревался оказать энергичное противодействие политике католического дома Габсбургов. Однако после крупного поражения в битве при Белой Горе Фридрих вынужден был удалиться в изгнание, а в его собственные владения вторглись испанские войска. Опиц, занимавший антикатолические и антигабсбургские позиции, бежал из Гейдельберга в Нидерланды, в Лейден, а оттуда на короткое время в Данию. Здесь в 1621 г. он пишет большую поэму в четырех книгах (2300 стихов) «Слово утешения средь бедствий войны» (издана в 1633 г.). Первый набросок ее возник еще в Гейдельберге под впечатлением бесчинств испанских войск. В поэме описываются ужасы войны, проиллюстрированные примерами из древней и новой истории (в их числе — Варфоломеевская ночь). Поэма носит морально-дидактический характер, однако нередко Опиц поднимается до больших философских и политических обобщений. Он различает войны по их цели — война за свободу допустима, война ради наживы должна быть сурово осуждена. Он говорит о каре, постигшей тиранов (в качестве примера приводятся Тиберий и Карл IX). Вместе с тем в поэме нашли отражение идеи неостоицизма: в годину бедствий, когда уничтожаются все земные ценности, все, чем владеет человек, ему остается единственное непреходящее сокровище — его душа и добродетель:

    С чего же мы скорбим, неистовствуем, плачем,
    Раз в глубине сердец сокровище мы прячем,
    Что нам дано навек — не на день, не на час,
    Что никаким врагам не отобрать у нас?!

    Вывод, к которому приходит Опиц, типичен для философии неостоицизма: несчастье возвышает душу, тогда как внешнее благополучие приводит к упадку нравственности. Это положение он также иллюстрирует историческими примерами. Существенное место в поэме занимает проблема свободы совести, которая до конца жизни оставалась для Опица главной в его мировоззрении и общественной деятельности. Вопросы религиозной терпимости и религиозных различий были чрезвычайно актуальны и широко обсуждались в среде, где прошли молодые годы поэта. Разногласия между силезскими лютеранами и кальвинистами отступали на второй план перед задачами борьбы против общего врага — воинствующего католицизма. В этих условиях вырабатывалось мировоззрение, которое разделяли многие передовые умы того времени — идеал терпимости, примирения враждующих религиозных течений во имя гуманности и установления мира. Антикатолическая направленность поэмы «Слово утешения средь бедствий войны» носит не столько религиозный, сколько политический характер.

    После возвращения на родину в 1621 г. Опиц был приглашен преподавать в академической гимназии в Трансильвании. Там он написал поэму «Златна, или О спокойствии духа», прославляющую по примеру Горация радости мирной сельской жизни. Описывая нравы и обычаи местных жителей, Опиц обращается к историческому прошлому старой римской провинции Дакии, ищет в окружающем пейзаже следы угасшей древности.

    В 1624 г. в Страсбурге появился сборник Опица «Немецкие стихотворения», изданный его другом поэтом Цинкгрефом. Тогда же вышел теоретический труд Опица «Книга о немецком стихотворстве». Здесь в духе «Науки поэзии» Горация и ренессанских трактатов по поэтике рассматриваются общие вопросы поэтического творчества: роль поэтического вдохновения, эрудиция поэта, вопрос о правдоподобии, теория жанров, конкретные стилистические правила. Опиц включил также в свой трактат краткий исторический обзор немецкой поэзии с древнейших времен. Принципиальную новизну книги, определившую ее значение для развития немецкой поэзии, составила глава о метрике. Опиц устанавливает для немецкого стиха регулярное чередование ударных и неударных слогов при фиксированном числе слогов в строке, т. е. силлабо-тоническую систему, в отличие от французской силлабической, которой следовали до сих пор немецкие поэты, да и он сам в ранних стихах. Среди стихотворных размеров первое место он отводит александрийскому стиху (в немецком варианте — шестистопный ямб с парной рифмой, чередованием мужских и женских окончаний и цезурой после шестого слога). Опиц подробно анализирует различные типы и варианты рифм, устанавливает правила рифмовки, дает описание строфической структуры сонета и оды. Все рассуждения снабжены обильными примерами из латинской и французской поэзии, сопровожденными собственными поэтическими переводами Опица.

    С момента выхода поэтики Опица предложенная им реформа стиха была воспринята как обязательная.

    После выхода «Книги о немецком стихотворстве» к Опицу приходит слава и признание. В 1625 г. он едет в Вену, где император удостаивает его высокого звания «поэта-лауреата», а несколько позже — дворянского звания (к чести Опица нужно сказать, что он никогда не кичился своим новоявленным дворянством). Его избирают членом «Плодоносящего общества». Он переиздает сборник своих стихотворений, много переводит (Сенеку, голландских поэтов), в 1628 г. пишет сатирическую поэму «Хвала богу войны», которая в другом ключе и жанре развивает тему поэмы «Слова утешения средь бедствий войны». Обосновавшись в Бреслау, он начинает активно заниматься политикой, поступает на службу к высокому сановнику австрийского императорского двора, осуществлявшему управление Силезией, принимает участие в секретных переговорах с протестантскими немецкими князьями, а в 1630 г. совершает дипломатическую поездку в Париж. Деятельность Опица в эти годы направлена на претворение в жизнь его излюбленной миротворческой идеи. В сложном переплетении религиозных и политических партий в Силезии Опиц сумел, будучи протестантом, утвердить свой авторитет и внушить доверие деятелям католической партии. По-видимому, немалую роль в этом сыграли его широкая эрудиция и дипломатический талант. После смерти своего покровителя он переходит на службу к протестантским князьям. Вторжение в Силезию католической армии Валленштейна, известной разнузданной жестокостью, заставило Опица бежать в Данциг, где он поступил на службу к польскому королю Владиславу IV в качестве историографа и секретаря. Опиц скончался в Данциге в 1639 г. во время эпидемии чумы.

    В своей лирике Опиц разрабатывал наряду с темой войны традиционные мотивы ренессанскои поэзии: воспевал чувственную любовь, наслаждение картинами мирной природы. Однако нередко любовная тема вступает в душе поэта в конфликт с гражданским самосознанием.

    Как смею я, глупец, не замечая зла,
    Не видя, что вокруг лишь пепел, кровь и мгла,
    Петь песни о любви, о благосклонном взоре …

    Из многочисленных жанров лирики Опица (сонет, ода, «стихотворения на случай» и др.) силу художественного воздействия сохранили в наши дни песни: непритязательная форма, не скованная строгими правилами композиции, прозрачная образность, легкий подвижный стих, простой синтаксис — все это выгодно отличает их от тяжеловесных александрийских стихов с риторическими нагромождениями фигур и тропов, усложненным строением фраз, которые характерны для его поэм и философских стихов.

    Опица долгое время рассматривали как основоположника раннего немецкого классицизма, ссылаясь главным образом на его поэтическую теорию. Однако особенности его собственной поэтической практики обнаруживают очевидную близость к стилистическим формам барочной поэзии, получившей характерное воплощение у лириков следующего поколения.

    Особым направлением немецкой поэзии XVII в. явилась религиозная песня, тематически ориентированная на евангельские сюжеты, но развивающая художественные традиции народной песни с ее простотой, искренностью чувства, глубокой человечностью, живым и непосредственным восприятием природы. Наиболее ярким представителем этого направления был Фридрих Шпее (Friedrich Spee, 1591–1635), один из немногих католических поэтов Германии. Будучи священником и членом иезуитского ордена, Шпее вынужден был в качестве духовника сопровождать на казнь женщин, осужденных за колдовство. Это побудило его анонимно выпустить в 1631 г. латинский трактат «Осмотрительность при вынесении приговора, или О процессах над ведьмами», в котором он решительно выступал против осуждения обвиняемых на основании признания, полученного под пыткой. Стихотворный сборник Шпее «Соперник соловья» вышел уже посмертно в 1649 г. В предисловии к нему автор высказывает свои взгляды (близкие к взглядам Опица) на поэтические возможности немецкого языка. В его песнях образы античной мифологии и мотивы условной пасторальной поэзии причудливо переплетаются с христианско-католическими мотивами. Но есть и песни, совершенно свободные от какой-либо религиозной темы и целиком посвященные картинам природы:

    Прошла угрюмая зима —
    Трезвоном полон воздух.
    И снова крик да кутерьма
    В оживших птичьих гнездах.
    Под звон и свист
    Пробился лист
    Из каждой почки клейкой.
    В игре лучей
    Бежит ручей
    Серебряною змейкой.

    Творчество Шпее, забытое в эпоху Просвещения, встретило восторженный отклик у немецких романтиков.

    В 1620-е годы в Кенигсберге складывается кружок поэтов, объединенных любовью к музыке. Члены кружка называли себя условными пастушескими именами, а место своих встреч — садик композитора и органиста местного собора Генриха Альберта — «Тыквенной хижиной». В этом отразилось характерное пристрастие барочной поэзии к эмблемам, содержащим иносказательный смысл: тыква — быстро растущая, яркая, достигающая большого размера, но недолговечная, гибнущая от незначительного холода, служила символом мимолетности и непрочности земного бытия. Меланхолические мотивы смерти и увядания широко культивировались в кенигсбергском кружке, члены которого нередко сочиняли сами себе эпитафии. Это были люди весьма скромного достатка и положения — мелкие бюргеры, учителя, музыканты, что до известной степени определило демократический характер их поэзии. Наиболее распространенным жанром у них была песня, близкая по духу народной, простая, задушевная, музыкальная. Все это существенно отличало лирику кенигсбержцев от «высокой» поэзии Опица, хотя он почитался ими как непререкаемый авторитет. Наиболее известным поэтом кружка был Симон Дах (Simon Dach, 1605–1659), сначала скрипач и учитель музыки, потом профессор университета, что, впрочем, мало отразилось на его материальном положении: Дах всю жизнь боролся с нуждой, и единственной возможностью литературного заработка для него были многочисленные «стихотворения на случай» по заказу знатных и состоятельных лиц. Безысходным отчаянием пронизано одно из последних стихотворений тяжело больного поэта — смиренная мольба о куске хлеба, обращенная к «всемилостивейшему курфюрсту и государю». Однако в истории немецкой поэзии остались не его «заказные» стихи, а песни, проникнутые искренним глубоким чувством и воспевающие подлинные человеческие ценности — любовь, верность, дружбу. Самая известная из них — «Анке из Тарау»— бесхитростное любовное признание, полное восхищения простой, любящей и верной девушкой — написана на местном диалекте. Впоследствии песня эта была переведена на литературный немецкий язык И. Г. Гердером и включена в его сборник «Народные песни» (1778). В настоящее время авторство Даха поставлено под сомнение — считают, что создателем этой песни был его друг композитор Генрих Альберт. Это не снимает, однако, бесспорных поэтических заслуг Даха, остающегося самым значительным поэтом кенигсбергского кружка.

    Другим центром поэтической жизни Германии XVII в. несколько позднее стал Лейпциг, где поэзия развивалась в основном в студенческой среде. Ведущие мотивы ее связаны с традицией анакреонтической лирики, воспевавшей вино, чувственную любовь, радости земной жизни. У поэтов лейпцигского кружка особое распространение получил жанр застольной песни, большей частью шуточного характера. В вопросах стихотворной техники они строго следовали правилам, установленным Опицем, брали в качестве образца его поэзию (в рамках созвучных тем и жанров), нередко варьировали его стихи, используя его рифмы или целые строки.

    На фоне этой в целом традиционной и довольно ограниченной поэзии выделяется яркая индивидуальность Пауля Флеминга (Paul Fleming, 1609–1640), также бывшего студентом Лейпцигского университета. Хотя сам он всегда считал себя учеником Опица, его лирика обнаруживает гораздо большую оригинальность и художественную силу, чем творчество старшего поэта. Начав, как и многие его современники, с латинской поэзии, Флеминг в дальнейшем обращается к традициям европейского петраркизма. Однако используя в своих сонетах образы и мотивы Петрарки, Флеминг со временем освобождается от штампов и вносит в свои стихи подлинное чувство. Любовная тема составляет содержание и более свободных песенных стихотворений — таких, как «Верное сердце» с повторяющимся после каждой строфы рефреном:

    С сердцем близким, сердцем милым
    Все на свете нам по силам!

    или шутливая песенка в анакреонтическом духе «Как бы он хотел, чтобы его целовали». С другой стороны, Флеминг раздвигает тематические рамки сонета, насыщая его глубоким философским содержанием. Таков сонет «К самому себе», отражающий распространенные в ту пору идеи неостоической философии:

    Будь тверд без черствости, приветлив без жеманства,
    Встань выше зависти, довольствуйся собой!
    От счастья не беги и не считай бедой
    Коварство времени и сумрачность пространства…
    Тому лишь, кто презрев губительную спесь,
    У самого себя находится во власти,
    Подвластна будет жизнь, мир покорится весь!

    В стихотворении «Размышление о времени» поэт обращается к философской теме, неоднократно ставившейся в поэзии немецкого барокко:

    Во времени живя, мы времени не знаем
    Тем самым мы себя самих не понимаем…
    Весьма различны времена по временам:
    То нечто, то ничто — они подобны нам
    Изжив себя вконец, рождает время время.
    Так продолжается и человечье племя.

    Стихотворение представляет как бы цепочку афористических двустиший, варьирующих тему «время — человек». Внутри такого двустишия происходит игра антитезами (нeчто — ничтo, изжив — рождает), либо многозначностью слов (времена — по временам) и т. п. Аналогичные приемы можно наблюдать у силезских поэтов-мистиков Даниеля Чепко и Ангелуса Силезиуса.

    Большое место в лирике Флеминга занимает тема войны. В «Похвальбе пехотинца», выдержанной вначале в духе молодечества и удали, неожиданная концовка с язвительной иронией разоблачает истинную подоплеку воинской доблести:

    Освободили мы любезных земляков
    Сначала от врага, потом от кошельков
    На то ведь и война. Не трогает солдата
    Вопрос, кому служить? Была бы выле плата!

    В «Новогодней оде 1633» Флеминг рисует страшную картину опустошения родного края:

    Наши села сожжены,
    Наши рати сражены
    Наши души гложет страх
    Города разбиты в прах.

    Проникновенным чувством любви к родине дышит сонет «К Германии», заканчивающийся строккми:

    И в поисках пути, в далекой стороне,
    Я смутно сознаю: я дома — ты во мне …

    Сонет этот связан с самым значительным событием недолгой жизни поэта — его путешествием в Россию и Персию. В 1633 г. видный ученый Адам Олеарий (Adam Olearius, 1599–1671) отправился по поручению герцога Голштинского с официальной миссией в Москву. Цель ее заключалась в том, чтобы получить разрешение русского правительства на транзитную торговлю с Персией, которая могла бы компенсировать потерю торговых путей, перерезанных военными действиями, а также ослабить экономическое превосходство сильной морской державы — Нидерландов. Олеарий, знавший Флеминга по Лейпцигскому университету, привлек его к участию в своей миссии. Предварительные переговоры в Москве в 1633–1635 гг. увенчались успехом, и после краткого пребывания на родине было предпринято второе путешествие. В Москве посольство провело весну 1636 г., а затем отплыло по Волге и Каспийскому морю в Персию. Потерпев в районе Дербента кораблекрушение, путешественники вынуждены были двигаться дальше по суше и добрались до персидского города Исфахана лишь в 1637 г. Обратный путь также был нелегким: в Москву они прибыли только в январе 1639 г., а в Голштинию через четыре месяца. Впечатления от этого путешествия были обстоятельно и в систематизированной форме изложены Олеарием. В творчестве Флеминга они отразились в ряде сонетов, посвященных русским городам и рекам — Москве, Нижнему Новгороду, Волге, Каме и др. Но путешествие сыграло и более глубокую роль: оно способствовало поэтической зрелости Флеминга, его освобождению от традиций и условностей петраркизи-рующего стиля, утверждению своей художественной индивидуальности. Сборник стихотворений Флеминга был издан уже после его смерти, в 1646 г. Олеарием. Последним стихотворением поэта был сонет-эпитафия самому себе, в котором неостоическая тема мужественного страдания переплетается с горделивым мотивом горациева «Памятника»:

    Пусть рухнет целый мир под нашим небосводом,
    Судьба оставит песнь немецкую мою!

    Среди множества очагов поэтического творчества в Германии особое место принадлежит Силезии, давшей немецкой литературе ряд выдающихся и своеобразных лириков. Это в свое время послужило поводом для введения ныне устаревшей периодизации немецкой поэзии XVII в. — ее разделения на первую и вторую силезские школы. Под первой силезской школой подразумевались Опиц и выступившие вслед за ним его приверженцы и ученики, силезцы по происхождению. Самым выдающимся из них, да и вообще самым крупным немецким поэтом XVII в. был Андреас Грифиус (Andreas Gryphius, 1616–1664), прославившийся и как драматург (см. гл. 16).

    Судьба Грифиуса глубоко трагична. Пяти лет отроду он потерял отца, лютеранского пастора в силезском городке Глогау, не вынесшего бесчинств, творимых отступающей протестантской армией. Дальнейшим воспитанием мальчика занимался его отчим — учитель и пастор, вынужденный бежать из Глогау с семьей, чтобы спастись от преследований со стороны католических властей. Нужда, скитания, пожары, уничтожавшие целые города, эпидемия чумы, ранняя смерть матери — все это выпало на долю Грифиуса в пору его детства и юности. Несмотря на невзгоды и лишения, Грифиус получил обширные и основательные знания в академической гимназии в Данциге. По окончании гимназии, в 1636 г. он поступил домашним учителем в семью имперского советника Шенборна, образованного человека, обладавшего превосходной библиотекой. В 1639 г. Грифиус вместе со своими учениками — сыновьями Шенборна отправился в Лейден, где наблюдал за их занятиями в университете. В дальнейшем Грифиус сам читал там лекции по философии, поэтике, анатомии, географии и математике. Пребывание в этом крупном центре передовой культуры, в частности знакомство с пьесами голландских драматургов Питера Хофта и Иоста ван ден Вондела, имело важное значение для расширения кругозора Грифиуса и для его драматического творчества. Из Лейдена он отправился в путешествие по Франции и Италии. Его пребывание в Париже совпало с апогеем славы Корнеля. В 1647 г. он вернулся на родину.

    Окончание войны мало чем облегчило положение лютеранского населения Силезии, где в крайне жесткой форме проводилась контрреформация. Для Грифиуса это было вдвойне тяжело — как для протестанта и как для человека широких взглядов, видевшего свой идеал в терпимости и некоей универсальной религии. Чувство долга перед своими согражданами и единоверцами побудило его отказаться от нескольких почетных предложений занять университетские кафедры в Упсале (Швеция), Гейдельберге и Франкфурте-на-Одере. Вместо этого он принял в 1650 г. пост синдика в своем родном городе Глогау, и отныне главной его заботой была защита традиционных прав местных органов самоуправления от посягательств императорской власти. В последние годы жизни к Грифиусу пришли слава и признание. Он был принят в «Плодоносящее общество», где получил прозвище «Бессмертный».

    За год до смерти, в 1663 г. Грифиус выпустил полное собрание своих сочинений, которое было в дальнейшем дополнено посмертным изданием, предпринятым его сыном Христианом, второстепенным поэтом.

    Как и многие его современники, Грифиус начал с латинских стихов. Его первый опыт — латинская поэма на библейский сюжет «Неистовство Ирода и слезы Рахили» (1634) косвенно отражает тяжелые впечатления военных лет. Тогда же Грифиус переводит на немецкий язык латинские драмы и стихотворения современных авторов. Первый сборник его немецких стихов вышел в 1637 г. в польском городке Лисса и содержал 31 сонет, в том числе знаменитые «Слезы отечества, год 1636» и несколько других, ныне вошедших в сокровищницу немецкой поэзии. В 1639 г. в Лейдене вышел другой сборник — «Воскресные и праздничные сонеты» (100 сонетов). Формально каждый из них был написан на какой-либо текст из Евангелия, предназначенный для воскресного или праздничного богослужения, но по сути дела они отражали философские, нравственные и общественные вопросы, волновавшие автора.

    Большая часть стихотворений Грифиуса так или иначе связана с суровой реальностью войны, с бедствиями, обрушившимися на родную страну:

    Мы все еще в беде, нам горше, чем доселе,
    Бесчинства пришлых орд, взъяренная картечь.
    Ревущая труба, от крови жирный меч
    Похитили наш труд, вконец нас одолели.
    («Слезы отечества, год 1636»)

    К этой главной теме примыкает и характерная для мировоззрения эпохи барокко идея бренности и суетности земных благ, которая звучит во многих сонетах как первого, так и последующих сборников:

    Куда ни кинешь взор, все, все на свете бренно…
    Мир — это пыль и прах, мир — пепел на ветру…

    Преходящей видится ему и женская красота, обреченная на быстрое увядание. Традиционный мотив быстротечной юности, звучавший еще у Ронсара, приобретает в стихах Грифиуса трагическую окраску. Мысль о неизбежной старости и смерти, которая служила для ренессансного поэта импульсом к наслаждению радостями земного бытия, у барочного поэта — свидетеля жестоких и кровавых событий — порождает глубоко пессимистический вывод: тщетны попытки изменить ход судьбы, «удержать мгновение». Единственное, что остается человеку — это стойкость перед лицом страданий, верность своему нравственному долгу, постоянство в убеждениях. Этим путем он может преодолеть зыбкость и текучесть всего сущего и приобщиться к вечности. Подобного рода неостоические идеи выступают в сонетах Грифиуса в более настойчивой и последовательной форме, чем у Флеминга, в поэзии которого они чередовались с мотивами радости и жизнелюбия. Так, в сонете «Невинно страдающему» Грифиус ищет утешение в сознании мужества и стойкости, проявленных в суровых испытаниях:

    Огонь и колесо, смола, щипцы и дыба,
    Веревка, петля, крюк, топор и эшафот,
    В кипящем олове обуглившийся рот,—
    С тем, что ты выдержал, сравниться не могли бы,
    И все ж под тяжестью неимоверной глыбы
    Твой гордый дух достиг сияющих высот.

    Многие сонеты Грифиуса носят автобиографический характер. Грифиус описывает свое физическое и душевное состояние, перенесенные муки и отчаяние выразительными, а порой даже натуралистическими красками. Большинство сонетов завершается страстной мольбой, обращенной к небу, — поддержать в нем силу духа, вселить мужество и надежду. Даже обычные для поэзии XVII в. «стихотворения на случай» наполнены у Грифиуса напряженным, трепетным и — что особенно важно — общественно значимым содержанием. Так, в сонете, посвященном его покровителю Шенборну, звучит скорбное обращение к несчастной Силезии, в сонете «Свадьба зимой» картина скованной стужей природы служит развернутой метафорой ужасов войны, а радости брачного союза — проблеском надежды в годину тяжких бедствий.

    В поздний период творчества Грифиус охотно обращается к жанру оды, который получает у него разнообразные строфические и композиционные формы. Кроме них он писал также обширные стихотворения, не связанные какой-либо строгой жанровой формой, обычно посвященные все тем же трагическим темам войны («Гибель города Фрейштадта», «Плач во дни великого голода», «Мысли на кладбище» и т. д.).

    В мировоззрении Грифиуса теснее, чем у кого-либо из его современников, переплетались такие противоречивые элементы, как глубокая, хотя и не ортодоксальная религиозность, философия стоицизма и преклонение перед открытиями в области естественных наук. Так, в стихотворении «К портрету Николая Коперника» мы читаем:

    Ни злая ночь времен, ни страх тысячеликий,
    Ни зависть, ни обман осилить не смогли
    Твой разум, что постиг движение земли
    Отбросив темный вздор бессчетных лжедогадок,
    Там, среди хаоса ты распознал порядок…

    Поэтика Грифиуса отличается напряженной и суровой выразительностью. Каждый сонет заключает в себе сложный многоплановый смысл; отвлеченные нравственные категории облекаются в пластически осязаемые формы. Каждое иносказание сохраняет целостное, неразделимое двуединство смысла и образа. Обильная метафорика никогда не выглядит внешним украшением, как это будет в дальнейшем у поэтов конца века. Грифиус широко пользуется привычными риторическими приемами — цепочками синонимических перечислений, варьированием различных тем, повторами, риторическими вопросами, обращениями, антитезами, но в его поэзии эти приемы никогда не становятся штампами, они всегда подчинены идейному замыслу стихотворения и господствующему в нем настроению. Глубокая и органическая связь поэта с страданиями его земли, его народа, сплав лично пережитого с обобщенным осмыслением всей трагической эпохи придает стихам Грифиуса (в том числе и религиозным) подлинно человечное и гражданственное звучание.

    В XVIII в. Грифиус разделил общую судьбу поэтов барокко — они были решительно отвергнуты рационалистической поэтикой просветительского классицизма, и интерес к его поэзии оживился лишь в конце XIX — начале XX столетия. Лирическое творчество Грифиуса было высоко оценено выдающимся немецким поэтом-коммунистом Иоганнесом Бехером, издавшим антологию поэзии Тридцатилетней войны под многозначительным названием «Слезы отечества», заимствованным из сонета Грифиуса. В лирике Грифиуса, непревзойденного мастера немецкого сонета, Бехер услышал мотивы, созвучные трагическим событиям второй мировой войны.

    Наряду с высокими жанрами (ода, поэма, сонет) в немецкой поэзии XVII в. культивировалась и эпиграмма. Но если в творчестве Опица, Флеминга, Грифиуса она занимает явно второстепенное место, то силезский поэт Фридрих фон Логау вошел в историю немецкой литературы именно как выдающийся мастер этого лаконичного, сатирически заостренного жанра.

    Фридрих фон Логау (Friedrich von Logau, 1604–1655) родился в небогатой дворянской семье в маленьком герцогстве Бриг (Бжег) в Силезии. Образование получил в гимназии, потом изучал юриспруденцию. В юные годы он состоял пажем герцогини, потом получил титул и должность герцогского советника. Разумеется, придворная карьера Логау определялась скромными масштабами и возможностями карликового княжества и неустойчивым положением его правителей-протестантов, постоянно находившихся под угрозой насильственной католизации. Тем не менее близость ко двору обогатила жизненный и общественный опыт Логау и дала ему обильный материал для его сатирических эпиграмм. В 1638 г. Логау выпустил сборник «Двести рифмованных немецких изречений», послуживший преддверием к его главной книге — итогу всей его жизни. За год до смерти, в 1654 г., он издал под псевдонимом Саломон фон Голау (анаграмма его настоящей фамилии) «Три тысячи немецких эпиграмм». Образцами для Логау служили римские сатирики Марциал и Ювенал, а также современные авторы латинских эпиграмм. Однако Логау удалось создать подлинно национальную и по содержанию и по форме немецкую эпиграмму.

    Логау подвергает сатирическому осмеянию все сферы общественной и частной жизни. Одна из главных его тем — война, прошедшая на его глазах, ее материальные и нравственные последствия, разнузданность солдатни, мародерство наемников-ландскнехтов, расчетливый цинизм военных союзников Германии, наконец, долгожданный мир, принесший горькое разочарование:

    Война — всегда война Ей трудно быть иной.
    Куда опасней мир, коль он чреват войной.

    Большая группа эпиграмм ставит социальные и нравственные вопросы: упадок крестьянского сословия, разоренного войной, презрение горожан — вчерашних сельских жителей — к вскормившей их деревне, чванство новоявленных аристократов, большое количество которых породила война. Логау обличает пороки знати, фальшь, притворство, льстивость придворных. В эпиграмме «Житейская мудрость» он пишет:

    Быть одним, другим казаться,
    Лишний раз глухим сказаться,
    Злых как добрых славословить,
    Ничему не прекословить,
    Притворяться, лицемерить,
    В то, во что не веришь, — верить,
    Чтоб не влипнуть в передряги,
    О своем лишь печься благе,—
    И хоть время наше бурно,
    Сможешь жизнь прожить недурно.

    Не раз обращается Логау и к больному вопросу об утрате национального достоинства, слепом подражании иностранцам в одежде, манерах, языке. Встречаются в эпиграммах и меткие зарисовки нравов — о супружеской неверности, пристрастии к вину, рабском следовании моде и т. п.

    Большая часть эпиграмм — короткие стихотворения, двустишия или четверостишия. Композиционные приемы обнаруживают сходство с другими жанрами немецкой барочной поэзии: синтаксический параллелизм, образующий цепочки одинаковых конструкций (как в цитированном выше стихотворении), ряды риторических вопросов, разрешающихся лаконичной и заостренной концовкой-ответом, игра слов, антитезы. Эпиграммы Логау написаны простым, ясным языком, свободны от орнаментальности и вычурности. При жизни поэта они не пользовались широкой известностью. Слава пришла к Логау столетие спустя, когда все его современники были отвергнуты просветительской критикой и преданы забвению. В 1759 г. Лессинг издал избранные эпиграммы Логау, в которых увидел настроения и темы, созвучные веку Просвещения. Примечательно, что одна из эпиграмм Логау «Придворные блохи и вши», построенная на народной сатирической традиции, близко перекликается с знаменитой «Песней о блохе» из «Фауста» Гёте.

    Традицию силезских лириков продолжил уроженец Бреслау Кристиан Гофман фон Гофмансвальдау (Christian Hofmann von Hofmannswaldau, 1616–1679), которого считают наиболее значительным представителем так называемой «второй силезской школы». Подобно Опицу, Флемингу и Грифиусу он получил хорошее образование, сначала в Данцигской академической гимназии, потом в Лейденском университете, владел несколькими языками, много путешествовал. Начиная с середины 1640-х годов, он занимал высокие служебные посты, принимал участие в дипломатических переговорах с императорским двором в Вене. Литературная деятельность Гофмансвальдау началась с переводов итальянской пасторальной поэзии. Только в 1663 г. он опубликовал свой первый сборник «Сто стихотворных эпитафий». Их герои — библейские и исторические персонажи. При жизни Гофмансвальдау успел издать лишь одну книгу избранных стихотворений и переводов (1673), которые были известны только ограниченному кругу друзей. Лишь посмертные издания 1679 и 1695 гг., значительно более полные, прославили его имя. Гофмансвальдау писал сонеты, оды, свадебные и погребальные стихотворения «на случай», «Героические послания» (в духе «Героид» Овидия) от имени знаменитых женщин немецкой истории. В его поэзии преобладает любовная тема, нередко трактуемая в подчеркнуто эротическом духе; его стихотворения изобилуют преувеличенно детальным и высокопарным описанием женской красоты, щедро уснащенным эффектными метафорами и сравнениями (кораллы, жемчуг, алебастр, изумруды, алмазы и т. п.). Однако наиболее значительны его стихи, написанные на философские темы, в частности, на общую для поэзии барокко тему суетности и бренности человеческого бытия. Таково самое знаменитое из них «Земная жизнь»:

    Что значит жизнь с ее фальшивым блеском?
    Что значит мир и вся его краса?
    Коротким представляется отрезком
    Мне бытия земного полоса.
    Жизнь это вспышка молнии во мраке,
    Жизнь — это луг, поросший лебедой,
    Жизнь — скопище больных в чумном бараке,
    Тюрьма, куда мы заперты судьбой…
    Беги, беги от мишуры обманной,
    Расстанься с непотребной суетой,
    И ты достигнешь пристани желанной,
    Где неразрывны вечность с красотой!

    Поэтика Гофмансвальдау испытала на себе влияние итальянской школы поэта Марино, которого он много переводил и творчество которого отчасти сродни французской прециозной поэзии. Он широко использует изысканные метафоры, искусно обыгрывает многозначность слов, пользуется риторическими повторами. Большое значение он придавал разнообразию строфических форм и рифмовки и виртуозно владел этими приемами. Преувеличенное внимание к чисто формальной технике при относительно ограниченном круге тем определили недолговечность поэтического наследия Гофмансвальдау. Вместе с тем именно эти слабые стороны его стиля были в следующем столетии объявлены общей особенностью всей поэзии XVII в. и дали повод для резкой и несправедливой ее критики.

    Полную противоположность поэзии Гофмансвальдау представляет лирика силезских поэтов религиозно-мистического направления, в большинстве своем испытавших на себе влияние Якоба Бёме — Даниеля Чепко, Ангелуса Силезиуса, Квиринуса Кульмана.

    В творчестве Даниеля Чепко (Daniel Czepko, 1605–1660) социально-критические прогрессивные идеи сочетались с философскими воззрениями мистического толка. Его трактаты на политические темы были запрещены по настоянию церковных властей, но ходили по рукам в многочисленных списках и пользовались сочувствием в социальных низах. В сборнике «Сатирические стихотворения» (1640–1648) Чепко обличает богачей, государей, чей пурпур обагрен кровью. Он клеймит религиозную рознь, разжигаемую ради угнетения народа, жестокости, чинимые во имя религии как протестантами, так и католиками. Он горько сетует на не оправдавший ожиданий мир:

    Отчизна — там, где чтут законность и свободу,
    Но этого всего мы не видали сроду.
    Что там ни говори, окончивши войну,
    Лжемиру продали мы отчую страну,
    И погрузились в сон, и разумом ослепли.

    Самый известный сборник Чепко «Мудрость в шестистах двустишиях» (1640–1647) навеян учением Якоба Бёме. Здесь Чепко развивает традицию эпиграмматического жанра, заложенную Опицем. В афористически заостренных двустишиях, построенных на антитезах, он раскрывает тему бог — человек — природа, центральную в философии Бёме. В его представлении стирается грань между временем и вечностью, конечным (человек) и бесконечным (бог). Единство микро- и макрокосма (человека и бога) зиждется на их противоположности. Тем самым Чепко делает попытку диалектически решить эту религиозно-философскую проблему:

    Мгновенье — в вечности, во тьме ночной — зарю,
    В безжизненности — жизнь, а в людях — бога зрю.
    («Одно в другом»)

    Традицию Чепко продолжил и углубил Иоганнес Шефлер, публиковавший свои стихи под именем Ангелус Силезиус (Angelus Silesius, 1624–1677). Имя Ангелус он принял, перейдя в 1653 г. в католичество. Мировоззрение Шефлера получило отражение в его главном поэтическом сборнике «Херувимский странник» (1675), написанном в основной своей части до обращения в католичество. Это мистически окрашенный пантеизм, далекий от какой-либо ортодоксальной религии и даже противоречащий ее догмам (в последние годы жизни Шефлер стал ревностным католиком). В решении главной темы — отношении бога, человека и мироздания — Ангелус Силезиус, следуя за Бёме и Чепко, обнаруживает проблески стихийно-диалектического подхода. Он утверждает равенство человека и бога, нерасторжимое единство и одновременно противоположность этих двух начал:

    Ты смотришь в небеса? Иль ты забыл о том,
    Что бог — не в небесах, а здесь, в тебе самом!
    Бог жив, пока я жив, в себе его храня,
    Я без него ничто, но чтo он без меня?
    Нет в мире ничего чудесней человека:
    В нем бог и сатана соседствуют от века.
    Я, как господь, велик. Бог мал, что червь земной.
    Итак: я — не под ним. И он — не надо мной.

    Сборник состоит из афористически заостренных двустиший (реже — сведенных в более обширные группы), написанных александрийским стихом и построенных на антитезах. При этом члены противопоставления оказываются в двух полустишиях, разделенных цезурой. Композиционная симметрия контрастирует со смысловым противопоставлением. Искусное варьирование опорных слов, иногда меняющихся местами в соседних стихах — характерный прием композиционной техники барокко, внешне напоминающий перестановку фигур в калейдоскопе. Но у Ангелуса Силезиуса это отнюдь не формальная игра, эти приемы несут в себе глубокий смысл, подтверждая взаимосвязанность и взаимопроницаемость основных философских понятий.

    Последним поэтом мистико-пантеистического направления с элементами социальной утопии был Квиринус Кульман (Quirinus Kuhlmann, 1651–1689), мнивший себя пророком и реформатором религии. Силезец по происхождению, он скитался из страны в страну, пытаясь вербовать себе приверженцев, побывал в Нидерландах, Англии, Риме с безумным намерением обратить в свою веру папу, в Турции (с фантастическим проектом обратить в христианство турецкого султана) и окончил свои дни в России, где по доносу пастора Немецкой слободы в Москве был схвачен как еретик и сожжен на костре.

    Кульман выпустил несколько сборников, разных по жанру: эпиграммы (1668), сонеты на библейские сюжеты (1671), собрание афоризмов, цитат и пословиц на моральные темы (1671), собрание поучительных историй «из жизни высоких и низких особ» (1672). Характерная для его современников универсальная ученость сочетается у Кульмана с пристрастием к чисто барочным эффектам — к броским и исключительным ситуациям, натуралистическим описаниям кровавых преступлений, картин разврата, к сверхъестественным и фантастическим происшествиям. Главный поэтический сборник Кульмана «Псалтырь» вышел в 1684–1685 гг. в Амстердаме. Он состоит из десяти книг по 15 псалмов в каждой и представляет своеобразную, символически переосмысленную лирическую биографию автора. Это подчеркивается небольшими прозаическими введениями к каждому псалму, которые служат своего рода документальным комментарием к стихам. В построении сборника, его книг и отдельных псалмов большую роль играют комбинации чисел, которым Кульман, вслед за мистиками и натурфилософами XVI в., приписывал магическую силу. В центре внимания поэта — вопрос о свободе воли, который он решает в духе картезианской философии, но при этом причудливо сплетает его с идеей своего «избранничества», ниспровержения «ложных» религий и утверждения своего вероучения.

    Поэтика Кульмана отличается интенсивным использованием самых разнообразных выразительных средств — сложной символики, игры многозначностью слов, нагромождения риторических фигур, прерывистым синтаксисом, восклицаниями, перечислениями и т. д. Кульман часто прибегает к анаграммам, охотно использует форму акростиха, неожиданные и резкие стиховые переносы, ассиметричное чередование строк разной длины:

    Вот оно: мрак, чад, бой, хлад, юг, восток, запад, север,
    Солнце, море, ветер, огонь и
    Ужас: «Вдруг не помогут?!»
    На это: свет, синь, кровь, снег, зной, жар, прохлада, мороз,
    Сиянье, берег, затишье, пожар и
    Гнусных издевок гогот.
    («Изменчивая сущность бытия человеческого»).

    Некоторые из этих поэтических приемов в дальнейшем воскресали в творчестве немецких поэтов, стремившихся к повышенной экспрессии, вплоть до XX в. (поэзия немецкого экспрессионизма, с которой некоторые исследователи сопоставляют лирику Кульмана).

    Глава 16. Немецкая драматургия

    Театральная жизнь являлась важной составной частью немецкой культуры XVII в., хотя в Германии и не сложилось условий для расцвета общенационального театра, как во Франции и Голландии. Однако театральными зрелищами были охвачены все слои немецкого населения, поскольку наряду с придворным театром существовал бюргерский школьный театр, на рыночных площадях торговых городов во время многолюдных ярмарок давали представления бродячие артисты, в домах богатых бюргеров и дворян устраивались любительские спектакли.

    Специфически придворной формой театрального искусства барокко стала опера, которая пришла в Германию из Италии. На сценах придворных театров, которые возникают в княжеских резиденциях (Мюнхен, Вена, Дрезден, Вейсенфельс) ставятся оперы преимущественно итальянских авторов. Однако уже в 1627 г. в результате сотрудничества Мартина Опица и выдающегося немецкого композитора Генриха Шютца рождается первая немецкая опера «Дафна». Оперные либретто пишут такие поэты, как Симон Дах, Гарсдерфер, Грифиус. Значительным событием в культурной жизни Германии явилось открытие в 1678 г. Гамбургского оперного театра, который способствовал демократизации оперного искусства и на сцене которого ставились исключительно немецкие оперы и зингшпили.

    Особое значение для развития немецкого народного театра, формирования профессиональной актерской среды имели бродячие труппы английских комедиантов. Первые такие труппы появились в Германии в конце XVI в., и их деятельность не прекращалась на протяжении всего XVII столетия, правда, в период Тридцатилетней войны в их репертуаре преобладали кукольные представления (именно тогда возникает кукольная комедия о докторе Фаусте). Подобные бродячие труппы знакомили немецкую публику с пьесами английских, позднее — испанских и итальянских драматургов. Произведения великих писателей в переработке бродячих артистов почти неузнаваемо преображаются. Так, трагедии Шекспира, Марло превращаются в назидательные представления с обилием кровавых сцен. В середине века бродячие труппы состоят в основном из немецких актеров — хотя их по-прежнему именуют «английскими» — и играют преимущественно немецкие пьесы. Многие немецкие писатели второй половины XVII в. сочиняют комедии специально для сцены бродячего театра (Кр. Рейтер).

    Возникновение профессионального театра требовало создания качественно новой драматургии. Первые немецкие драмы нового типа появляются в начале века. В художественном отношении они были несовершенны и служили лишь основой для яркого театрального зрелища на историческую тему. Особое значение в них придавалось риторическим рассуждениям и аллегорическому истолкованию событий на сцене. Авторы этих драм брали за образцы античные трагедии и исторические драмы голландцев и противопоставляли свои произведения немецкой драматургии предшествующей эпохи. Однако первые немецкие драмы барокко обнаруживают связь с драмой гуманистов и фастнахтшпилем XVI столетия. Лишь благодаря теоретической деятельности Опица и его переводам античных трагедий — «Троянки» Сенеки (1625) и «Антигоны» Софокла (1637) — была подготовлена почва для создания собственной немецкой драматургии.

    Выдающегося поэта немецкого барокко Андреаса Грифиуса по праву называют создателем высокой немецкой трагедии. Трагедийное творчество Грифиуса составляет единое целое с его поэзией. Трагедии, как и лирика, раскрывают богатый внутренний мир поэта, его напряженную мысль.

    Почти все трагедии были созданы драматургом в 40-е годы, и только трагедия «Папиниан» приходится на последний период творчества писателя. Первая трагедия Грифиуса — «Лев Армянин, или Цареубийство» (1646–1647). В «Предисловии к читателю» Грифиус заявляет, что он хотел показать «суетность земных дел». Однако в этом характерном для искусства барокко мотиве трагедии «Лев Армянин» получили отражение одновременно философские раздумья поэта над актуальными государственно-теоретическими проблемами своего времени. При написании трагедии образцом Грифиусу служили исторические драмы его старшего современника голландца Вондела. Сюжет заимствован автором из византийских хроник: византийский император Лев, армянин по происхождению, достигший власти при поддержке военачальника Михаила Бальба, узнает, что последний готовит против него заговор. Император приказывает схватить Бальба и казнить его этой же ночью. Поскольку действие происходит в канун Рождества, императрица настаивает на отсрочке казни. Сообщники Михаила, облачившись в одежды священнослужителей, проникают в церковь и убивают императора во время торжественного богослужения. Освобожденный из темницы Михаил провозглашается императором. В финале трагедии и ему предрекается судьба тирана и узурпатора.

    Как указывает двойное название трагедии, это не драма характеров, а изложение политического события, «цареубийства», его мотивов и движущих пружин. Трагическое вытекает не из внешнего, а из внутреннего конфликта: герой, раз нарушив естественные законы, обрекает себя на гибель. Грифиус первым вводит в немецкую трагедию тип тирана, поправшего своими действиями вечные «божественные» законы.

    Любая власть, достигнутая нечестными средствами, пагубна — таков нравственный итог трагедии. В этической трактовке писателем проблемы власти отражается неразрешимое для сознания немецкой бюргерской интеллигенции XVII в. противоречие. С одной стороны, убедительно показывая, что несправедливое насилие в сфере политики ведет к новым преступлениям и вине, драматург выступает защитником принципа незыблемости существующего строя, с другой — он ясно осознает, что любая власть не соответствует идеальным представлениям о правовых нормах и основана на беззаконии и узурпации.

    Проблема власти и права и позднее глубоко волновала поэта.

    В основу второй трагедии «Екатерина Грузинская» (1648), в отличие от первой, положены события недавнего прошлого (Екатерина Грузинская погибла в 1624 г.). В трагедии рассказывается о судьбе грузинской царицы, которая, чтобы спасти свой народ, добровольно отправляется в Персию, к своим врагам, в качестве заложницы. В нарушение данного царице обещания о полной ее безопасности, ее бросают в темницу и подвергают пыткам. Шах Аббас, охваченный любовной страстью к Екатерине, обещает ей свободу, если она согласится стать его женой и отречется от христианской веры. Екатерина мужественно выбирает мученическую смерть, не желая изменить своей вере, своему народу.

    «Екатерина Грузинская» является первой из трех трагедий Грифиуса, в цетре которых находится образ мученика; герой-мученик, в противоположность своему антагонисту, охваченному сиюминутными страстями, действует всегда в соответствии с вечными ценностями. В прологе дается аллегорическое истолкование смысла всей трагедии и говорится, что Екатерина в своем несчастье сохраняет основную добродетель — постоянство и тем самым причастна к «божественной вечности». Смерть героини является не только прославлением высших этических ценностей, но для современников драматурга приобретает значение индивидуального протеста против произвола и беззакония, чинимого многочисленными правителями немецких земель.

    В трагедии «Екатерина Грузинская» снова развивается барочный мотив суеты, тщеты всего сущего, который варьируется с помощью различных антитетических сочетаний. На контрастах, динамическом единстве противоположностей не только держится композиция трагедии в целом, но каждый ее фрагмент отличается внутренней динамикой и напряженностью. Это относится, например, к монологу Екатерины из IV действия, когда героиня, поставленная перед окончательным выбором, мысленно проходит через все этапы своей жизни. Она на мгновение предается иллюзии вновь обретенной свободы, еще раз переживает перенесенные ею муки и, наконец, принимает решение в пользу «божественной вечности».

    Трагедия «Убиенное величество, или Карл Стюарт» (1649) является непосредственным откликом на события английской революции, взволновавшие всю Европу. Все течение драматического действия вскрывает подлинные мотивы политических поступков и проводит четкую границу между ними и идеологическими предлогами их оправдания. Грифиус видит, что в основе английских событий лежат не религиозные столкновения, а борьба за политическую власть. Понимая это, писатель переводит политическую проблему в этический план. На материале современной борьбы за власть Грифиус разрабатывает основную этическую проблему века: несовпадение сущности вещей и их внешнего проявления. В своей трагедии Грифиус снова проводит идею неприкосновенности суверенной власти, и Карл Стюарт выступает у него в ореоле мученика. В такой оценке событий английской революции сказываются консерватизм и ограниченность взглядов немецкого бюргерского писателя.

    Итогом творчества Грифиуса является последняя трагедия «Мужественный законник, или умирающий Папиниан» (1659). На этот раз Грифиус обращается к истории императорского Рима. На примере легендарного правоведа Папиниана, отказавшегося даже перед лицом смерти дать юридические обоснования злодеянию, совершенному императором, Грифиус прославляет мужество и нравственную стойкость человека, отстаивающего справедливость. Грифиус мастерски строит диалоги героев-антагонистов. Один из этих героев олицетворяет зло и беззаконие, другой — добро и справедливость. Но для позиции немецкого писателя характерно, что «зло» в трагедии выступает активно, оно движет интригу; добро, напротив, пассивно.

    Особое место в драматическом наследии Грифиуса занимает драма «Карденио и Целинда» (1649), в которой нашли отражение отдельные автобиографические моменты. Хотя автор называет это произведение трагедией, действие его не завершается гибелью героев, т. е. мы имеем дело с типичным для литературы барокко жанром — трагикомедией. В отличие от других трагедий Грифиуса, действующими лицами этой трагикомедии являются молодые люди из бюргерской среды университетского города Болоньи. Однако души молодых героев охвачены такими же сильными противоречивыми страстями, как и души царственных героев других трагедий. Показ трагизма человеческой жизни на примерах судьбы обыкновенных героев-современников является новым для немецкой драматургии. В эпоху романтизма трагикомедия «Карденио и Целинда» не раз привлекала внимание немецких писателей. А. Арним использовал ее для своей драмы «Галле и Иерусалим» (1811).

    Создавая свои трагедии, Грифиус следует аристотелевской традиции. Они должны потрясать зрителя или читателя, вызывать у него чувство сострадания, страха или ужаса и тем самым помогать ему проникать в тайны мироздания, постигать суть и смысл земного существования человека.

    Согласно античной традиции Грифиус делит свои трагедии на пять актов, а в духе своего времени снабжает их предварительным объявлением содержания и комментарием. Между отдельными действиями он вводит хоры, участники которых — либо реальные действующие лица (придворные, музыканты), либо аллегорические фигуры (времена года, Время, Вечность, Человек). Хоры выполняют функцию комментатора, толкователя происходящего на сцене. Иногда, как в трагедии «Папиниан», они вторгаются в действие. Большое значение в структуре трагедий имеют различные видения, сны, пророчества.

    Вся система художественных средств трагедий Грифиуса подчинена основному барочному принципу контрастного построения, который осуществляется на разных уровнях: идейном, тематическом, композиционном, словесном. Герою, как правило, противостоит антагонист. Их противоборство оформляется как беспрерывный диспут идей. Аргументы чередуются с контраргументами, причем часто речь героя и ответная реплика его антагониста составляют единое двустишие или даже объединяются в один стих (стихомифня). Значительную роль играет у Грифиуса, писателя барокко, эмблематика, ею пронизаны все риторические рассуждения героев, она определяет действие в трагедии, формирует ее образный мир. Трагедии Грифиуса написаны торжественным александрийским стихом, который Опиц считал наиболее пригодным для высокой поэзии и трагедии.

    В трагедиях Грифиуса действуют, как того требует поэтика XVII в., особы высокого происхождения, наделенные не только могущественной властью, но и сильными страстями (исключение составляет трагикомедия «Карденио и Целинда»). Трагедии начинаются всегда in medias res, т. е. в тот момент, когда все коллизии сходятся в одной, роковой для героя, точке, все страсти до предела накалены. Время действия у Грифиуса всегда — краткий промежуток, лежащий между величием и падением героя, между жизнью и смертью. Если Аристотель требовал от драматургов, чтобы время действия их трагедий укладывалось в «одно обращение солнца», то у немецкого поэта барокко время действия ограничено всего несколькими часами одной ночи.

    В своих трагедиях Грифиус часто обращается к событиям, удаленным во времени и пространстве: истории Рима, Византии или современным событиям в странах Востока. Обращение к древней истории, истории стран Востока, а также России знаменательно для западноевропейской литературы XVII в. (Вондел, Кальдерой, Корнель, Расин). На материале чужой истории авторы трагедий хотели уяснить смысл своего времени, века грандиозных и стремительных сдвигов. Политические бури эпохи ставили современников перед новыми философскими и этическими проблемами. В центре научных споров XVII в. находились проблемы власти, естественного и суверенного права монарха и народа, вопросы о свободе совести и веротерпимости. В годы своего пребывания за границей, прежде всего в Нидерландах, Грифиус был непосредственным участником таких дискуссий, и своими трагедиями он продолжает их. Этическая направленность его трагедий говорит о сильном влиянии на драматурга идей неостоицизма.

    Достижения Грифиуса в сфере трагедии были продолжены его младшим современником Даниелем Каспером Лоэнштейном (Daniel Casper Lohenstein, 1635–1683). Заслугой Лоэнштейна является разработка характеров, особенно женских. В трагедиях «Ибрагим Паша» (1653), «Клеопатра» (1663), «Софонисба» (1680) Лоэнштейн дал ряд выразительных женских образов. В его трагедиях эротика и разум противостоят друг другу как полярные силы, вокруг которых развязывается драматически взволнованное действие, завершающееся гибелью героев. Однако трагедии Лоэнштейна лишены глубокой этической и философской проблематики, характерной для трагедий Грифиуса.

    Вторая половина XVII в. является временем формирования немецкой комедии. В этот период она подвержена разнообразным иноязычным влияниям: от античной комедии (Плавт) до итальянской комедии масок и театра Мольера. Интерес к творчеству великого французского комедиографа особенно возрастает к концу века, что находит выражение в трехтомном издании его комедий на немецком языке (1694). Несмотря на различные воздействия извне, немецкая комедия не теряет живой связи с немецкой бюргерской литературой XV–XVI вв. Это выражается прежде всего в сатирико-дидактической направленности новой комедии, а также в использовании ею традиционных приемов создания комизма, в разработке традиционных комических типов, в обращении к конкретному бытовому слову, к диалекту. По сравнению с трагедией комедия более свободна по форме, и в ней значительнее роль художественного вымысла.

    В Германии создаются разные типы комедии. В частности, формируется комедия нравов и характеров. Такая комедия обращается к изображению повседневного быта горожан или крестьян. Сатира сочетается в ней с дидактикой: комедия должна не только обличать пороки, но и способствовать исправлению нравов.

    Большое распространение получает также галантная комедия с песнями и танцами, которая возникает под воздействием французской комедии-балета. Ее основой является искусно построенный диалог, полный иносказаний, многозначительных и остроумных реплик, игры слов. Помимо чисто развлекательной функции такая комедия выполняла важную для XVII в. воспитательную задачу — она учила зрителя поведению в обществе, умению вести светскую беседу.

    Образцы того и другого типа комедии дал в своем творчестве Андреас Грифиус. Первая его комедия «Absurda comica, или господин Петер Сквенц» (1657) является переработкой интермедии из «Сна в летнюю ночь» Шекспира. Грифиус переносит действие комедии в небольшой немецкий городок. Комедия построена как «театр в театре». Деревенский школьный учитель Петер Сквенц и группа ремесленников-мейстерзингеров сначала репетируют, а затем разыгрывают перед изысканной публикой трогательную пьесу о Пираме и Фисбе, воспетых еще Овидием. Для создания комического эффекта писатель пользуется приемами комедии положения: герои то и дело забывают текст, выпадают из роли, между ними возникают потасовки. Комедия написана прозой в сочетании с книттельферзом, излюбленным стихом мейстерзингеров. Грифиус высмеивает полуобразованность и связанные с ней педантизм и самодовольство, воплощением которых выступает главный герой. Комедия Грифиуса представляет собой также литературную пародию на поэтическое творчество мейстерзингеров, которое к этому времени уже полностью утратило свое былое значение.

    Другая комедия Грифиуса «Горрибили Крибрифакс» (1659) разрабатывает традиционный образ хвастливого и трусливого вояки. Здесь писатель снова, как и в трагедиях и лирике, обращается к барочной теме суеты человеческих страстей и обманчивости яркой внешности, но раскрывает ее средствами комедии.

    Герой с устрашающим именем (лат. horribilis — ужасный) представляет типичное порождение эпохи Тридцатилетней войны. Как и в трагедиях, герою противостоит антагонист, его соперник в любви, с не менее фантастическим именем Дандиридатумтаридес. Но их соперничество оказывается мнимым: и тот, и другой разоблачают себя как трусы и бахвалы. Основным средством развенчания и пародийного снижения героев служит их речь — невообразимая смесь немецкого, итальянского, французского, латинского языков с бесчисленными диалектизмами и варваризмами. Эти образцы смеси языков, помимо функции сатирического разоблачения героев, служат наглядным уроком, предостерегающим немецкого зрителя от порчи родного языка.

    Комедии Грифиуса «Влюбленный призрак» (1660) и «Любимая Розочка» (1661) являются двумя частями одной двойной комедии. Двойные комедии предназначались для постановки в один вечер. Два театральных действия с героями, принадлежащими разным социальным слоям и уровням культуры, чередовались, как бы отражая другу друга в кривом зеркале. Этот характерный для искусства барокко прием контрастного взаимоотражения усиливал комическое воздействие зрелища. В первой части комедии рассказывается о любовных перипетиях галантных героев, во второй повествуется о том, как деревенский парень Грегор Василек и его невеста Лиза Розочка преодолевают все препятствия, возникшие на пути их любви. Между их семействами, живущими по соседству, вспыхивает ссора, переходящая во вражду. Поводом к этой ссоре послужило «нанесение увечья» петуху, принадлежащему роду невесты, и собаке, принадлежащей роду жениха. В несоответствии ничтожных, смехотворных событий и сильных страстей, которые они вызывают, не только заключается комизм всей ситуации, в нем отражается пустая суетность людей и их поступков. Таким образом, на примере бесхитростной деревенской истории любви Грифиус разрабатывает центральную тему всей литературы барокко.

    Для характеристики деревенских персонажей Грифиус пользуется исключительно нижнесилезским диалектом. Благодаря наличию двух языковых уровней — изысканной речи галантных героев и просторечья деревенских персонажей — возникает дополнительный комический эффект.

    Комедии Грифиуса, в отличие от его трагедий, которые не имеют сценической истории, пользовались популярностью, особенно у артистов-любителей. Влияние комедий Грифиуса можно проследить в творчестве немецких писателей-романтиков («Разбитый кувшин» Генриха Клейста, 1803–1805).

    Крупный вклад в развитие немецкой комедии, в теоретическое осмысление этого жанра внес Кристиан Вейзе (Christian Weise, 1642–1708). Вейзе является родоначальником так называемой «политической» литературы, сатирико-дидактнческого направления, которое играло значительную роль в истории немецкой культуры конца XVII — начала XVIII в. Слово «политика» в XVII в. понимали как искусство поведения человека в его практической деятельности. Своими книгами Вейзе стремился дать молодому читателю практическое руководство для его будущей карьеры. Драматическое творчество Вейзе связано с его преподавательской деятельностью — долгие годы писатель был ректором гимназии в Циттау и свои комедии создавал для школьного театра, считая их частью учебного процесса.

    В теоретических работах Вейзе ратовал за высокое общественное значение театра. Он не уставал повторять, что театр — «это не празднословие, не пустые забавы», в театре зритель познает мир; театр есть «наставление в терпеливости, здравомыслии и осмотрительности». Комедию Вейзе называл «зерцалом жизни человеческой» и придавал большое значение ее художественной форме и психологической разработке характера. «Каждый персонаж комедии должен подчиняться своей собственной природе», — считал он. В своей художественной практике Вейзе не всегда удавалось претворить разработанные им же теоретические положения. Однако лучшие его комедии «Злая Катерина», «Гонимый студент», «Нидерландский крестьянин», «Мужицкий Макиавелли» являются живыми, верными зарисовками быта немецких горожан и крестьян конца XVII столетия.

    Значительное явление в истории немецкой литературы этой эпохи представляет собой комедийное творчество лейпцигского студента Кристиана Рейтера (Christian Reuter, 1665—после 1712). Первая его комедия «Честная женщина из Плесина» (Плесин — студенческое название Лейпцига) была напечатана в 1695 г. и имела роковые последствия для автора. Вокруг нее разразился крупный скандал. Хотя комедия вышла анонимно и на титульном листе было указано, что это перевод с французского, имя автора скоро было установлено. Рейтера обвинили в сочинении пасквиля на «честное бюргерское семейство». Против него было заведено судебное дело, его комедия была конфискована, а его самого исключили из университета и выслали за пределы Лейпцига.

    Поводом для написания комедия Рейтеру послужил эпизод из его студенческой жизни. Прототипом главной героини комедии госпожи Шлампампе стала бывшая квартирная хозяйка Рейтера, владелица трактира «Красный лев», а ее любимое изречение: «Это такая же истина, как и то, что я честная женщина» — стало основной характеристикой чванливой и грубой мещанки. В комедии в полной мере проявился сатирический талант Рейтера, его наблюдательность, умение обобщать отдельные самобытные черты, тонкое чувство языка и искусство создания типического характера. Комедия, в которой автор хотел отомстить за личные обиды, переросла в злую социальную сатиру. Опираясь на комедии Мольера, Рейтер разрабатывает здесь актуальную для Германии конца XVII в. тему «мещанина во дворянстве». Госпожа Шлампампе и ее многочисленные чада и домочадцы — характерные типы эпохи, представители разбогатевшего мещанства, которые без меры кичатся своим «приличным достатком», изо всех сил стремятся угнаться за модами и вкусами дворянства, но при этом остаются грубыми и неотесанными. Отношения между членами семьи госпожи Шлампампе — это верное отражение социального быта немецкого бюргерства.

    Тематически к первой комедии примыкают почти все последующие произведения Рейтера: комедии «Болезнь и кончина честной женщины Шлампампе», «В память почившей в бозе честной женщины», опера «Сеньор Шельмуфский» и знаменитый роман «Шельмуфский».

    В комедийном творчестве Кристиана Вейзе и Кристиана Рейтера наметились тенденции, которые были подхвачены и развиты немецкой просветительской комедией XVIII столетия.

    Глава 17. Гриммельсгаузен и проза его эпохи

    XVII век в Германии ознаменовался утверждением прозаического романа, которое было подготовлено всем предшествующим развитием немецкой литературы и получило мощные импульсы со стороны других западноевропейских литератур. Французские, испанские, английские романы широким потоком вторгаются в пределы Германии и благодаря трудам переводчиков, среди которых был и реформатор немецкой поэзии Мартин Опиц, находят путь к читателю. Ни одно значительное западноевропейское достижение в этом жанре не остается не замеченным и не воспринятым немецкой литературой. Немецкие романисты, объявляя себя учениками западноевропейских писателей, смело вступают с ними в соревнование, и появившиеся на немецкой почве аналоги основных разновидностей романа существенно отличаются от своих прототипов. Так, первый немецкий пасторальный роман «Адриатическая Роземунда» (1645) Филиппа Цезена наполняется современной, актуальной проблематикой: основным неразрешимым конфликтом этой пасторали становится принадлежность влюбленных к различным вероисповеданиям. Действие романа развертывается в основном в патрицианской, бюргерской среде Амстердама, описание достопримечательностей которого занимает в романе большое место.

    Роман в Германии, едва зародившись, стремительно утверждает себя в диалектическом взаимодействии с другими жанрами. Если первые оригинальные немецкие романы выходят в 1640-е годы, то к концу века их насчитывается уже сотни, и даже самым яростным противникам этого жанра приходится признать его необычайную популярность. Процесс утверждения сопровождается теоретическими изысканиями, в которых наряду с теоретиками участвуют сами авторы романов. Борьба происходит не только между отдельными жанрами. Внутри романа также наблюдается постоянное противоборство различных его видов, при этом не обходится без парадоксов. Так, теолог и проповедник Бухгольц, стремясь нейтрализовать «пагубное», по его мнению, влияние популярного у молодежи «Амадиса Гэльского», создает свои романы о легендарных героях немецкой старины «Геркулес и Валиска» (3659–3660) и «Геркулиск и Геркудадисла» (1665). В них он дает читателю наставление в духе христианской морали, но при этом копирует сюжетно-композиционную схему рыцарского романа и использует богатый арсенал его художественных приемов. Такая внутрижанровая борьба также порождает многочисленные пародии.

    С самого начала внутри романа складывается своя иерархия, которая в основном соответствует разделению драматических жанров на трагедию и комедию. В многообразии типов немецкого романа можно выделить две линии развития, которые имеют свои четкие опознавательные признаки. Различие проявляется как в идеологическом наполнении, так и в отборе материала, выборе героев, в приемах организации сюжета. Такое параллельное развитие «высокого» и «низкого» романа отвечало требованиям эпохи. Эти две линии в своей противопоставленности дополняют, корректируют друг друга. Если в «высоком» романе действительность представляется в преображенном, идеализированном виде, т. е. такой, какой она должна быть, то «низкий» роман, в котором всегда сильна сатирическая тенденция, претендует на изображение действительности, какова она есть, и эта неприкрашенная действительность предстает перед читателями как «мир наизнанку». Обе линии исходят, таким образом, из барочной мировоззренческой концепции о несовершенстве мира, его хаотичности.

    Ведущим, наиболее репрезентативным видом этого жанра в Германии становится придворно-исторический роман на сюжеты из древней или библейской истории. Исторический материал в таких романах служит, с одной стороны, обоснованием достоверности действия, а с другой — является своеобразным маскарадом, за которым скрываются реальные события и лица современности. Подобные романы проникнуты идеями богопомазанничества королевской власти и прославлением и идеализацией монарха и высшего дворянства. Поэтому, хотя авторы часто именуют свои произведения «любовными историями», любовь в них подчинена государственным интересам, и браки героев, которыми завершаются романы, — это династические браки.

    В основе придворно-исторического романа лежит идея испытания. Герои, царствующие особы, демонстрируют свою изначальную, идеальную неизменность, являют собой пример стойкости. Придворно-исторический роман — всегда повествование от третьего лица. Автор уподобляется всевидящему и всезнающему наблюдателю, который творит мир романа, создавая сначала путаницу в действии и персонажах, а затем внося во все ясность. Прием многократного запутывания и последующего распутывания (расшифровки) становится основным приемом сюжетосложения.

    Для «высокого» романа характерно стремление к познавательной ценности, которое усиливается к концу века. Например, в романе «Арминий и Туснельда» (1689) Лоэнштейна любовные перипетии для автора — лишь предлог для того, чтобы продемонстрировать обширные сведения по немецкой истории, и этот исторический фактический материал не только является обоснованием достоверности повествования, но берет на себя функцию философской морализации. В конце XVII в. выходят романы, авторы которых в предисловиях прямо заявляют, что «любовная история», т. е. фабула романа, является лишь средством, привлекательной оболочкой для показа и описания великих исторических событий, географических открытий и т. п.

    Классическими образцами придворно-исторического романа являются вышеупомянутый «Арминий и Туснельда» Лоэнштейна, «Светлейшая сириянка Арамена» (1669–1673) и «Римская Октавия» (1685–1707) Антона Ульриха Брауншвейгского, «Азиатская Баниза» (1685) Циглера.

    В конце XVII в. этот тип немецкого романа претерпевает заметные изменения. Его ответвлением становится сравнительно небольшой по объему «галантный» роман. Авторы «галантных» романов пытаются углубить психологическую мотивировку поступков героев, усиливают эротические моменты и, самое главное, вводят в качестве героев хотя и идеально добродетельных, но обыкновенных дворян или даже бюргеров, а действие переносят в современность.

    Идеологи Раннего немецкого Просвещения высоко ценили придворно-исторический роман, особенно его поздние образцы, за познавательную ценность и психологическую углубленность. Они считали, что такие романы «изощряют ум» и способствуют nio-свещению юношества, воспитанию гражданских доблестей.

    Несмотря на определенную ограниченность мировоззренческих концепций и классовых позиций авторов придворно-исторических романов, их значение в истории немецкой литературы состоит в том, что они явились первым прозаическим чисто светским жанром, отвечающим высоким этическим и эстетическим требованиям эпохи. Они стали неиссякаемым источником мотивов, сюжетных поворотов для романистов XVIII и XIX вв.

    Другая демократическая линия немецкого романа, на формирование которого оказал воздействие испанский плутовской роман и французский бытописательный роман, уходит корнями в традиции бюргерской и гуманистической сатиры XV–XVI вв. Сатири-ко-дидактическое направление получает в Германии, необычайно широкое распространение и охватывает почти все жанры.

    Выдающимся немецким сатириком XVII в. является Иоганн Михаэль Мошерош (Johann Michael Moscherosch, 1601–1665). В своем главном произведении «Диковинные и истинные видения Филандера фон Зиттенвальда» (1640–1642), первая часть которого является переработкой «Сновидений» испанского писателя Франсиско Кеведо, а вторая — полностью оригинальной, Мошерош выступает достойным учеником немецких гуманистов. Он сурово критикует нравы своего времени. Его книга построена как путешествие героя по Германии времен Тридцатилетней войны. Странствуя, Филандер попадает даже в преисподнюю, перед его взором проходит вереница человеческих пороков: ложь, беззаконие, казнокрадство, прелюбодеяние, сквернословие, погоня за иноземной модой и т. д. Гневно и страстно Мошерош выступает против войны, несущей его родине неисчислимые страдания и бедствия. В главе «Солдатская жизнь» писатель живописует, не жалея мрачных красок, насилия и бесчинства, творимые разнузданной солдатней. Бичуя пороки современных немцев, Мошерош одновременно стремится пробудить в своих соотечественниках чувство национального достоинства. Многие старые, традиционные темы под пером сатирика XVII в. получают совершенно новую трактовку. «Видения Филандера» подтверждают один из главных принципов искусства барокко — принцип «единства в многообразии». Весь разнородный материал нацелен на одну из основных этических проблем XVII в.: «быть» и «казаться», т. е. соответствия или несоответствия сути вещей и их внешнего проявления. Каждая сатирическая тема освещает тот или иной аспект этой проблемы. «Видения Филандера» проникнуты ощущением бренности, суетности всего сущего. Дидактическая цель книги достигается при помощи антитезы идеального прошлого, где люди и вещи соответствовали своей истинной сущности, и суетного настоящего, где все поставлено с ног на голову.

    Отличие барочной сатиры Мошероша от сатиры предшествующей эпохи особенно наглядно проявляется в трактовке популярной темы сатирического разоблачения крайностей моды. Погоня за модой, «модный дурман», приобретает у Мошероша космические масштабы, становится символом и эмблемой действительности, в которой все кажется не тем, что оно есть.

    Мошерош, как истинный писатель барокко, обнаруживает живой интерес к слову, к изменчивости, подвижности, неуловимости его смысла. Игра слов является основной особенностью его стиля. Слова переплетаются, переливаются разными оттенками значений, незаметно переходят из одной части речи в другую.

    Трудно определить жанр книги Мошероша. Она объединяет серьезную проповедь, сатирический памфлет, сатирические жанровые зарисовки, назидательные притчи, ученый комментарий. Благодаря единому образу рассказчика она до некоторой степени близка к жанру романа. Ее влияние на формирование «низового» романа несомненно.

    Крупнейшим представителем демократической линии романа был Ганс Якоб Кристоф Гриммельсгаузен (Hans Jakob Christoph Grimmelshausen, ок. 1622–1676). Все произведения Гриммельсгаузена выходили под различными псевдонимами, обычно анаграммами имени писателя. Лишь в XIX в. в результате длительного поиска удалось установить имя автора «Симплициссимуса» и некоторые данные его биографии. Гриммельсгаузен родился в имперском городе Гельнгаузене в Гессене, в семье зажиточного бюргера. Подростком он был затянут в водоворот Тридцатилетней войны. Военными дорогами исходил почти всю Германию, оказываясь то в одном, то в другом враждующем лагере, был конюхом, обозным, мушкетером, писарем. Войну закончил секретарем полковой канцелярии, потом часто менял занятия: был то сборщиком налогов и податей, то трактирщиком, то управляющим имения. С 1667 г. и до конца жизни он занимал должность старосты небольшого прирейнского городка Ренхен[18], недалеко от Страсбурга, где были созданы почти все его произведения.

    За время своих странствий писатель накопил не только богатый жизненный опыт, но и солидную эрудицию. Число прочитанных им книг, которые нашли отражение в его романах, велико по объему и разнообразию. В 1668 г. вышел из печати роман «Затейливый Симплициус Симплициссимус», сразу затем последовали несколько его продолжений и другие «симплицианские» произведения: «Симплицию наперекор, или Пространное и диковинное жизнеописание прожженной обманщицы и побродяжки Кураже», «Шпрингинсфельд», «Волшебное птичье гнездо», «Симплицианский вечный календарь» и другие. Гриммельсгаузен писал также пасторальные и «исторические» романы («Целомудренный Иосиф», «Дитвальд и Амелинда»).

    Гриммельсгаузен, как ни один другой немецкий писатель XVII в., был связан с жизнью и судьбой немецкого народа и явился выразителем подлинного народного мировоззрения. Мировоззрение писателя впитало в себя различные философские элементы эпохи, которые он почерпнул и из «книжной» учености, и из мистических учений, получивших распространение по всей Германии и определивших умонастроение широких слоев народа.

    Творчество Гриммельсгаузена представляет собой художественный синтез всего предшествующего развития немецкой повествовательной прозы и разнообразных иноязычных литературных влияний, прежде всего испанского плутовского романа. Романы Гриммельсгаузена — яркий пример своеобразия немецкого барокко.

    Вершиной творчества Гриммельсгаузена является роман «Симплициссимус». Действие романа необычайно насыщено событиями. В начале повествования Симплиций — имя героя означает «простак» — действительно ничего не ведающий простачок. В глухой деревушке на краю леса он пасет овец, наигрывая на волынке. Внезапное вторжение ландскнехтов в усадьбу его «батьки» прерывает мирное течение жизни. С этого момента начинается тернистый путь приобщения героя к миру, познания его. Спасаясь от лютующих ландскнехтов, Симплиций оказывается в дремучем лесу, где он встречает Отшельника и остается у него жить. Отшельник становится первым наставником героя, обучает его грамоте, разъясняет начала христианской веры, которая в толковании Отшельника предстает сильно окрашенной идеями неостоицизма. Смертью Отшельника и уходом Симплиция из леса открывается новый этап истории взлетов и падений героя. Если Отшельник, наставляя Симплиция, знакомил его только с идеальной стороной жизни, то теперь герой сталкивается с реальным миром, который поворачивается к нему своей изнанкой. Все дальнейшее движение героя по дорогам жизни как бы иллюстрирует одну из главных сентенций литературы барокко о суетности мира: «Симплиций зрит жизни суетный плеч, // Все для него здесь тщета, прах и тлен», — гласит двустишие, предпосланное главе, повествующей о возвращении героя в мир людей.

    Симплиций снова оказывается среди мародерствующих солдат, и отныне его жизнь неразрывно связана с «военной фортуной», которая швыряет его из одного вражеского стана в другой. Здесь Симплиций быстро теряет изначальную простоту и наивность. Окружающие поступают с ним безжалостно и зло издеваются над ним, превращают его в шута, обрядив в телячью шкуру с длинными ушами. Симплиций добровольно принимает эту роль, и хотя он довольно скоро избавляется от шутовского наряда, маска шута помогает ему устоять во всех превратностях жизни.

    Поначалу Симплиций делает еще одну отчаянную попытку ускользнуть от «военной фортуны» и скрыться в лесу. Хотя здесь он переживает ряд захватывающих приключений — крестьяне принимают его за черта, он попадает на шабаш ведьм, овладевает заколдованным кладом, — дорога снова приводит его к солдатам, и Симплиций становится лихим воякой, добивается успеха и богатства. Вскоре он теряет все: имущество, здоровье, красивую внешность — и начинает заниматься шарлатанством, разбойничает на больших дорогах. Затем его охватывает раскаянье, и он отправляется в паломничество. Вернувшись в родные места, Симплиций случайно узнает, что его настоящим отцом был не крестьянин, а Отшельник, но это ничего не меняет в его жизни. Напротив, именно теперь он пробует по-настоящему заняться крестьянским трудом. Однако вихрь войны снова увлекает его и уносит в дальние края: Московию, Корею, Китай, Турцию. После возвращения из дальних странствий Симплиций удаляется в горы и становится отшельником.

    Мирская суета вновь манит героя, и он пускается в странствия, терпит кораблекрушение, живет на необитаемом острове, где решает остаться навсегда. На этом кончается жизнеописание Сим-плиция Симплициссимуса. (Эпизод жизни Симплиция на необитаемом острове справедливо считают первой в немецкой литературе «робинзонадой», которая появилась еще задолго до выхода в свет знаменитого «Робинзона Крузо».)

    Роман «Симплициссимус» написан в форме автобиографии героя-рассказчика. Автобиографическая форма служит созданию у читателя иллюзии правдивого рассказа о непосредственно пережитом. Исповедальное повествование используется у Гриммельсгаузена, как и в испанском плутовском романе, не для обрисовки индивидуальной истории жизни, а для показа несовершенства мира, разрушения иллюзий, оно является как бы зеркалом, в котором мир видит себя без прикрас. Форма повествования от первого лица знаменует рождение рассказчика в структуре романа. Эта форма обладает большими возможностями игры перспективой между рассказчиком и объектом его рассказа, т. е. героем. Таким образом, как в любом произведении барокко, один и тот же объект благодаря изменению освещения приобретает различные формы и очертания.

    Рассказчик повествует о своих злоключениях с того момента, когда в его жизнь в глухой затерянной деревушке врывается война с ее неумолимой жестокостью. Рассказчик намного старше героя и умудрен опытом, что дает ему право судить и оценивать поступки последнего. Герой — как бы постоянный объект наблюдений рассказчика. Объективация героя поддерживается размышлениями Симплиция, который всегда обращается к себе во втором лице, как к постороннему. Четкая временная дистанция между рассказчиком и героем позволяет автору органически включать в художественную ткань романа сведения по истории, географии, литературе и одновременно критиковать действительность, подвергать ее сатирическому осмеянию, «со смехом правду говорить». Таким образом сочетаются и выполняются характерные для литературы барокко функции: сатирическая, дидактическая, информативная, символическая.

    Автор «Симплициссимуса» почти нигде не заявляет о себе. Он по сути своей анонимен и является таким же, как в «высоком» романе, потусторонним наблюдателем, которому мир открыт в пространстве и времени. Все суждения о герое и жизни вообще подаются в романе в форме пословиц, поговорок, риторических сентенций, т. е. «вечных истин».

    Образ главного героя Симплиция Симплициссимуса многоплановый, но на протяжении всего романа он сохраняет свою структурную цельность, выполняя основную сюжетообразующую функцию. Между двумя предельными состояниями героя — его полным незнанием жизни и добровольным уходом из мира (в конце первого варианта романа Симплиций становится отшельником, в конце второго — остается на необитаемом острове) — ему приходится испытать на себе все превратности судьбы человека в Германии, охваченной хаосом Тридцатилетней войны. Колесо Фортуны, образ которой не раз возникает на страницах книги, как бы движет сюжет и определяет композицию романа. Герой то взлетает на гребне удачи, то летит на дно пропасти, причем «удача», как любой образ в произведениях барокко, не однозначна, а многолика. Чем удачливее Симплиций, тем дальше он от своей истинной сущности, тем ближе к нравственному падению, и, наоборот, потерпев поражение, испытывая физические страдания, он приближается к пониманию истинных ценностей.

    В основе «Симплициссимуса» заложена идея испытания, но она трактуется иначе, чем в придворно-историческом романе. На своем пути познания мира Симплиций сталкивается с самыми различными людьми — праведниками и злодеями. Его постоянными спутниками в романе становятся Херцбрудер как олицетворение добра и Оливье, отпетый негодяй и злодей. Симплиций испытывает на себе их разнонаправленные влияния. Но во всех злоключениях Симплиций остается верен своей человеческой сути; будучи не в силах активно противостоять злу, он не может и примириться с ним, и душа его жаждет добра и справедливости. Все переходные состояния героя — добровольного шута, удачливого ландскнехта, бродяги, авантюриста — это только маски, внешняя видимость. При всей жизненной конкретности этот образ получает символическое обобщение. Симплиций — один из «малых сил», которых носит вихрь войны и которые хотят найти хоть какую-нибудь точку опоры в этом неустойчивом мире. Судьба героя становится философской притчей о жизни человеческой. «Я — мяч преходящего счастья, образ изменчивости и зерцало непостоянства жизни человеческой», — говорит Симплиций о себе, но он является также примером нерушимой внутренней ценности человека.

    Через жизненные испытания проходит не только герой, испытанию подвергаются и абстрактные моральные ценности. Примером могут служить три заповеди, которые завещал юному Симплицию воспитавший его Отшельник: «Познай самого себя, беги худого товарищества и пребывай твердым». В этих напутствиях заключено кредо этики неостоицизма. Эти истины на первый взгляд оказываются несостоятельными и не раз опровергаются поступками героя, но они становятся нравственным итогом, к которому приходит Симплиций в конце романа.

    Гриммельсгаузен создает в «Симплициссимусе» свою модель мира, которая включает и элементы народной фантазии, например, подводное царство горного озера. Основным местом действия в романе является простор под открытым небом: поле, лес, река, горы, долины, проселочные дороги, где протекает жизнь народа. Гриммельсгаузену удалось дать широкую панораму народной жизни, народных бедствий во время войны. Картины разорения крестьянских дворов, грабежей, убийств, насилий при всей обобщенности и художественной многозначности имеют силу конкретного факта, увиденного очевидцем.

    В своем страстном протесте против войны и социального угнетения Гриммельсгаузен выступает как представитель социальных низов. Это проявляется и в его неизменном сочувствии крестьянству, наиболее притесняемому сословию немецкого общества XVII столетия. В начале романа мальчик Симплиций распевает песню, услышанную им от своих родителей. Эта подлинная народная песня XVI в., включенная писателем в роман, является гимном крестьянскому созидательному труду и всему крестьянскому сословию:

    Презрен от всех мужицкий род;
    Однако ж кормит весь народ…
    Весь свет давным-давно б поник,
    Когда б не жил на нем мужик.
    Пустыней стала бы земля,
    Когда бы не рука твоя.
    (Пер. А. Морозова)

    Отношение писателя к крестьянству, понимание его положения и значения в обществе становится очевидным в символической картине «Древа сословий», которое видит во сне герой. «На каждой вершине» этого дерева «сидело по кавалеру, а сучья заместо листьев убраны были молодцами всякого званья… Корень же был из незначащих людишек, ремесленников, поденщиков, а большей частью крестьян и подобных таких, кои тем не менее сообщали тому древу силу… ибо вся тяжесть того древа покоилась на корнях и давила их такою мерою, что вытягивала из кошельков все золото, будь оно хоть за семью печатями».

    Для Гриммельсгаузена крестьянин, труженик и кормилец, — основа всей жизни, символ ее неистребимости. В этом отношении важен образ «батьки», приемного отца Симплиция. «Батька» всего дважды появляется на страницах романа: в самом начале, когда читатель становится свидетелем жуткой картины разорения крестьянской усадьбы и пыток, учиненных над крестьянами ландскнехтами, а также в конце романа. Несмотря на перенесенные пытки и потерю всего имущества, «батька» остается на своем клочке земли, который он возделывает в поте лица своего.

    Картинам страшных социальных бедствий, зла и несправедливости, царящих в мире, Гриммельсгаузен в качестве положительного идеала противопоставляет различные утопии. Такое сочетание сатирического разоблачения действительности с утопическими представлениями об идеальном ее переустройстве характерно для литературы барокко. Пример идеального человеческого общества, «отрадной гармонии» герой романа видит в словацкой общине перекрещенцев (анабаптистов), которая укрылась глубоко в горах, вдали от мира, и ведет жизнь, соответствующую «истинно христианским» заповедям. Писатель, однако, сразу дает понять читателю зыбкость существования такого островка в суровом мире войны.

    Другую утопию, целую программу социальных и политических преобразований Германии излагает на страницах романа безумец, выдающий себя за Юпитера. Юпитер возвещает скорое воцарение «вечного нерушимого мира между всеми народами по всему свету, как во времена Августа». Он мечтает о справедливом и лучшем порядке для всей Германии. Свои упования Юпитер возлагает на пробуждение Немецкого героя, который с помощью волшебного меча осуществит великие реформы. Эти реформы коснутся прежде всего социальных проблем: отмены крепостного права, барщины, налогов. Германия должна стать единым государством, которым будут управлять монарх и парламент, в котором будет положен конец религиозным распрям. Иллюзорность, несбыточность подобных планов преобразования подчеркивается гротескностью образа безумца Юпитера, которого Симплиций называет «блошиным богом», поскольку тот не может справиться с одолевшими его блохами.

    «Симплициссимус» — роман огромного социального значения. Он с необыкновенной полнотой отражает противоречивую кризисную эпоху немецкой истории. Идеи и художественные достижения этого романа Гриммельсгаузен развивает в других произведениях, тематически связанных с «Симплициссимусом».

    Книги Гриммельсгаузена, пережив краткий период успеха у своих современников, в эпоху Просвещения были почти полностью забыты, хотя великий Лессинг выделял их как живую часть наследия немецкой литературы XVII столетия. Подлинное возрождение интереса к творчеству Гриммельсгаузена произошло в эпоху романтизма. Л. Тик, А. Арним, К. Брентано, И. Эйхендорф, Де ла Мотт Фуке, братья Гримм были восторженными почитателями тогда еще анонимного автора «Симплициссимуса». Они заимствовали у него темы, мотивы, образы и развивали их в своих произведениях. Немецкие романтики вызвали к жизни многочисленные исследования о творчестве Гриммельсгаузена. Своеобразным памятником Гриммельсгаузену явилось основание в 1896 г. в Мюнхене сатирического журнала «Симплициссимус», в котором сотрудничали Т. Манн, Я. Вассерман, К. Гамсун. Выдающиеся представители немецкой литературы XX в. (Т. Манн, Б. Брехт, И. Бехер, Г. Гессе) видели в Гриммельсгаузене великого народного немецкого писателя и признавали огромную силу воздействия романа «Симплициссимус» на современного читателя. Всемирно известной стала антифашистская и антивоенная драма Бертольда Брехта «Матушка Кураж и ее дети» (1941), прообразом главной героини которой послужил персонаж романа Гриммельсгаузена. Многие представители нового поколения прогрессивных писателей ГДР и ФРГ, пришедшие в литературу после второй мировой войны, считают Гриммельсгаузена своим литературным учителем (Г. Кант, М.-В. Шульц, Г. Грасс). Роман Гриммельсгаузена «Симплициссимус» по праву занимает место в одном ряду с выдающимися шедеврами всемирной литературы.

    Романы Гриммельсгаузена нашли в конце XVII в. не только восторженных почитателей, но и подражателей. Появляются интересные романы-«симплициады», авторы которых берут за образец «Симплициссимус»: «Всесветский симплицианский зевака, или Затейливый Ян Ребху» (1677–1679) Иоганна Беера, «Венгерский или Дакийский Симплициссимус» (1682) Даниеля Шпеера и другие. В своей основе такие книги автобиографичны. Большое место в них занимают этнографические зарисовки: описание обрядов, праздников, танцев, игр, песен, костюмов. Действие часто прерывается профессиональными беседами, рассуждениями.

    Особый жанр в конце века представляет «политический» роман, первым примером которого являются «Три величайших в свете дурня» (1672) Кр. Вейзе. По своей структуре «политический» роман восходит к «дурацкой» литературе XV–XVI вв. Его композиционно-организующим моментом является путешествие героя по свету. Во время странствий перед глазами героя проходит бесконечная вереница типов, олицетворяющих различные социальные пороки. На таких отрицательных примерах герой познает, как ему не следует поступать в жизни, т. е. он приобретает необходимый жизненный опыт, умение ориентироваться в конкретной социальной среде. «Симплициады» и «политический» роман используют также достижения современного им «высокого» романа. Происходит смешение структур, поэтому эти романы долгое время рассматривали как явление упадка жанра. Однако в этих произведениях происходит не только распад четких структур, но и художественное освоение нового пространства: предметы быта, сфера трудовой и повседневной жизни становятся в них эстетически значимыми. Это явление связано с постепенной переориентацией всей духовной жизни Германии, поворотом к посюстороннему миру и его ценностям на пороге Просвещения.

    Значительным явлением в истории немецкой литературы конца XVII в. стал роман Кристиана Рейтера «Шельмуфский» (1696), повествующий о «преопасных» и «прелюбопытных» путешествиях героя на суше и на море. Роман развивает антимещанскую тему сатирических комедий писателя (Шельмуфский — старший сын госпожи Шлампампе в написанной ранее комедии «Честная женщина из Плесина»). Роман Рейтера — едкая сатира на немецкое бюргерство и сферу его духовной жизни. Заслугой Рейтера является возвращение сатире главного ее оружия — смеха, притом смеха веселого, жизнеутверждающего. Эта установка на сатирическое освещение действительности говорит о близости писателя к новым просветительским идеям.

    В лице Шельмуфского и других многочисленных персонажей Рейтер высмеивает немецкого мещанина с его стремлением попасть в высшее общество, с его галломанией, погоней за модой, будь то танцы, звездочетство, магия или лотерея; обывателя, щеголяющего иностранными словечками, коверкающего родной язык и презирающего все неиноземное. Комический эффект достигается благодаря разительному контрасту между жалкой повседневностью немецкого бюргера и иллюзорным миром его фантазии, благодаря противоречию между действительным положением вещей и выдумкой героя.

    Роман «Шельмуфский» задуман как пародия на галантные романы приключений с их обязательным набором художественных приемов. Пародия на эти произведения в конце XVII в. имела социальный смысл, ибо, пародируя стиль романов высокого барокко, низводя их художественные приемы до уровня шаблонов, Рейтер выступает и против их идейной направленности. Блестящей пародией на галантного кавалера является сам главный герой с его потугами всегда казаться «парнем что надо», быть галантным и учтивым, во всем первым и непревзойденным.

    Шельмуфский представляет собой типический характер. Все поступки героя вытекают из его характера и не противоречат ему. Вся его фантазия не выходит за круг интересов завсегдатая кабаков и ограничивается пьянками, драками, зваными обедами, любовными приключениями. Комический и сатирический эффект усиливается тем обстоятельством, что, подобно тому, как фантазия героя летает по замкнутому кругу, так и сам он снова и снова, как в заколдованном кругу, возвращается в свою родную Шельмероду.

    Роман-пародия Рейтера стоит на границе двух литературных эпох и обращен к новому веку Просвещения. Немецкие просветители, которым было присуще высокомерное отношение к отечественной литературе XVII в., ценили роман Рейтера за его сатирическую силу, направленную против старого мира и его воздействия на формирование самосознания немецкого бюргерства. Герой романа Рейтера послужил прототипом барона Мюнхгаузена, которого его автор, известный немецкий просветитель Г. А. Бюргер, провел, подобно Шельмуфскому, через «необычайные странствия на воде и суше, походы и забавные приключения» (1786). Подлинную популярность роман Рейтера и его герой приобрели у немецких романтиков, особенно у гейдельбержцев. В 1809 г. К. Брентано в сатирическом памфлете «Филистер в прошлом, настоящем и будущем» объявил главным признаком филистерства непонимание «тонкого юмора» «Шельмуфского», а Арним написал своеобразное продолжение странствий героя Рейтера (новелла «Три Архиплута» в сборнике «Зимний сад», 1809), свой вариант продолжения романа намеревались создать братья Гримм. Сатира романа Рейтера не утратила своего значения и для наших дней.


    Примечания:



    1

    Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 6. С. 115.



    17

    Здесь и далее стихи цитируются в переводах Льва Гинзбурга.



    18

    В 1977 г., в связи с 300-летием со дня смерти Гриммельсгаузена, в Ренхене на площади перед ратушей был установлен памятник писателю работы лауреата Международной Ленинской премии Мира Джакомо Манцу.









    Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

    Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.