|
||||
|
|
1. Литературная аллюзия
1 Сюжет «Лолиты» был предложен Владимиру Набокову Борисом Ивановичем Щёголевым, не слишком интеллигентным персонажем одного из его «русских» романов ("Дар"), написанного в 1934–1937 годах. Ниже приводится соответствующий пассаж.
Из-за этого Бориса и трагедии Достоевского я нахожу эксцентричное описание генезиса лучшего набоковского романа самим автором намеренно сбивающим с толку. Он пишет:
Разумеется, в данном случае не суть важно, как было на самом деле; и реальный Набоков имеет полное право создавать Набокова вымышленного, если ему так хочется. Я лишь отмечаю, что надо всегда быть начеку, поскольку поверхностных и доверчивых читателей ждет участь набоковских бабочек. Еще один типично набоковский пример одурачивания обнаруживается в другом предисловии к недавно переведенному роману:
Набоков не раскрывает, кто этот автор, и не поясняет, о чем идет речь. Как выяснить имя любимого писателя Набокова, имея в своем распоряжении лишь цитату из забытого романа и две даты, одна из которых — как обнаружится впоследствии — неверная? Этот автор, вероятно, — хотя и не обязательно — француз; упорные поиски и некоторые замечания в набоковском Комментарии к "Евгению Онегину" [«"Рене", гениальное произведение величайшего французского писателя своего времени…» (Eugene Onegin. Commentary. Bollingen Series LXXII Pantheon Books. Vol. III, p. 98)] приводят к выводу, что это Франсуа (Огюст) Рене, виконт де Шатобриан (1768–1848), чья дата смерти указана в Комментарии к «Онегину» правильно. И что это доказывает? Ничего, кроме того, что тот, кто берется за чтение автора-садиста вроде Набокова, должен иметь под рукой энциклопедии, словари и записные книжки, если желает понять хотя бы половину из того, о чем идет речь (забытый роман я так и не раскопал). Это немного досадно, поскольку произведения искусства могут потребовать умственных усилий, несоразмерных пользе, от них получаемой, — хотя литературные головоломки порой увлекательны. Читатель обязан быть исследователем{4}. Мое третье вводное замечание можно проиллюстрировать отрывком из набоковской "Защиты Лужина", романа о блестящем и несчастном шахматисте. Однажды вечером жена Лужина наконец-то избавилась от надоедливых гостей и "быстро обняв мужа, стала целовать его — в правый глаз, потом в подбородок, потом в левое ухо, — соблюдая строгую череду, им когда-то одобренную"{5}. К этому моменту романа сострадательная жена Лужина — одна из самых сердечных героинь Набокова — делает все возможное, чтобы отвлечь мужа от мыслей о шахматах, поскольку эта мономания уже привела его к серьезному нервному срыву. Но несмотря на всю свою старательную заботливость, она не видит — а он подсознательно отмечает, — что линия, образуемая этой странной оскуляторной последовательностью, в точности имитирует ход шахматного коня. Это типично набоковская деталь. Все имеет значение; внутренние связи скрыты под поверхностью. Читатель должен продвигаться медленно и мыслить логически. Мало кто из писателей требует от своей аудитории больше, чем Набоков. Настоящая работа призвана продемонстрировать некоторые задачи, встающие перед читателем в процессе медленного, пытливого и вдумчивого изучения деталей. Исходные данные предполагают, что идеальный читатель «Лолиты» должен быть опытным литературоведом, свободно владеющим несколькими европейскими языками, Шерлоком Холмсом, первоклассным поэтом и, кроме того, обладать цепкой памятью. 2 Перед тем как перейти к рассмотрению обширной темы литературных аллюзий «Лолиты», я хотел бы дать несколько примеров тех заботливо приготовленных Набоковым деталей, которые нужно держать в памяти, и связей, которые следует устанавливать, дабы испытать восторг узнавания и уколы эстетического наслаждения. К примеру, Гумберт сообщает, что, впервые подъезжая к дому Шарлотты Гейз, "мы едва не раздавили навязчивую пригородную собаку (из тех, что устраивают засады автомобилям)" (с. 49). Несущественная деталь? Нет. Пес отставного старьевщика — это одна из тропок сюжетного лабиринта Набокова. Несколько месяцев (и много страниц) спустя машина Фреда Биэля, уворачиваясь именно от этого сеттера, вильнула и сшибла Шарлотту Гейз в тот самый момент, когда Гумберт, казалось, очутился в безвыходном положении; превратность судьбы — и он становится единственным опекуном и хозяином Лолиты. Не будь этой собаки, Гумберт потерял бы Ло навсегда. Другой пример. Когда Гумберт приезжает в лагерь «Ку», чтобы забрать Лолиту, то домик, где находилась контора лагерной начальницы, указывает ему угрюмый "хулиганского вида рыжий мальчишка" (с. 138), которого, как мы узнаём впоследствии, зовут Чарли. А, уезжая вместе с Лолитой, Гумберт говорит себе: «Прощай, лагерь «Ку», веселый «Ку-Ку», прощай простой нездоровый стол, прощай, друг Чарли» (с. 139). В ту же ночь Гумберт впервые обладает Лолитой. Но Лолита признаётся ему, что она и ее подруга Варвара частенько переправлялись на остров и по дороге по очереди «отдавались», говоря словами Гумберта, "молчаливому, грубому и совершенно неутомимому Чарли" (с. 170). Так мы узнаём, что Гумберт, сам того не подозревая, столкнулся с первым обладателем Лолиты. Отсюда следует еще более занятный и жутковатый вывод, которого Гумберт в тот момент сделать не мог. Уезжая из лагеря вместе с Лолитой, Гумберт без комментариев констатирует: "Позади был длинный день, утром она каталась на лодке с Варварой… и еще занималась кое-чем" (с. 152). Если читатель вспомнит об этом через двадцать страниц, когда будет читать «признание» Лолиты о Чарли Хольмсе, то придет к интересному заключению: утром Ло была в кустах с Чарли, а ночью в постели с Гумбертом — гротескное двойное обслуживание, относительно чего ревнивого Гумберта милосердно оставят в неведении. Если мы перепрыгнем от первого дня гумбертовского контроля над Лолой к последнему, то обнаружим другой пример авторской иронии и необходимости внимательного чтения. Когда Куильти забирает Лолиту из Эльфинстонской больницы, Гумберт находится в ближайшем мотеле. Время — чуть позже двух часов дня. Дату можно вычислить. В тот самый день, когда Гумберт слег с простудой, "в городе меж тем начали справлять великий национальный праздник, судя по мощным хлопушкам — сущим бомбам, — которые все время разрывались…" (с. 301). Без пяти два Гумберту заботливо звонят из больницы; он заверяет сиделку, что не появится раньше завтрашнего дня. А на следующий день узнаёт, что Лолиту выписали из больницы — и из его жизни — сразу после двух часов. В следующей главе, кратко описывая свой июньский и июльский маршрут, Гумберт ненавязчиво замечает, что они с Ло прибыли в Эльфинстон "за неделю до Дня Независимости" (с. 304). Куильти с чисто набоковским чувством юмора исхитрился освободить Лолиту 4 июля. Но, к счастью, Гумберт не сумел установить связь и не уловил жестокой иронии{6}. И наконец, последний пример набоковских штрихов и нюансов — сквозное прохождение тех или иных тем — может служить своего рода мостиком к обсуждению литературных аллюзий. В послесловии («О книге, озаглавленной "Лолита"») Набоков замечает, что список учеников класса Рамздэльской школы (с. 67–68) — это один из образов, которые он, вспоминая «Лолиту», всегда выбирает для особого своего услаждения{7}. Около половины этих имен встречается в дальнейшем на протяжении романа. К примеру, одну из девочек зовут "Фантазия, Стелла". Гумберт представляет ее себе как "очаровательную Стеллу, которая дает себя трогать чужим мужчинам" (с. 69). Как и многие из упомянутых персонажей, она отказывается исчезать после первого мимолетного появления. Уже ближе к концу «Лолиты», когда Гумберт возвращается в Рамздэль в поисках Куильти, он входит в тот же отельный бар, где несколько лет назад покорил сердце Шарлотты, распив с ней полбутылки шампанского. Список класса эхом звучит в имени и в эпитете:
"Фантазия, Стелла" возникает через пятьдесят с лишним глав как "астральная… Фантазия". Видимо, Набоков полагает, что читатель, уразумев, почему официант распределил рюмочки по астральной схеме, вознаграждается в достаточной степени. Ему следует, как сказал бы Набоков, ощутить пронзительное удовольствие любителя шахмат, гордость, удовлетворение и психологическую гармонию, которые столь хорошо известны творцам. 3 Набоков находит особое удовольствие в игре с именами{9}. Имя автора записок — сознательный выбор. Оно претерпевает различные трансформации, искажения, дополнения и модификации, в которых блестяще смешаны фонетика, смысл и литературные аллюзии. Вот несколько личин многоликого Гумберта:
И еще в том же духе:
После эрекции он вынужден "довольно долго переключаться" для "скромной нужды" (humdrum purpose). Это выглядит как невинное развлечение со стороны Набокова или же, поскольку он якобы мнимый рассказчик, как сочетание добродушного самоуничижения со стороны Гумберта вкупе с нетерпеливым раздражением по отношению к людям, которые не помнят его имени. Но все эти прихотливые переливы красок скрывают литературную аллюзию. Главного героя "Поминок по Финнегану" Джойса зовут Хамфри (Гемфри) Чимпден Эрвикер. Имя Хамфри подвергается множеству разнообразных изменений, в точности соответствующих мутациям имени Гумберта. К примеру, мы находим:
Уже это показывает, что Набоков кое-что почерпнул из Джойса, однако есть и дальнейшие ссылки{10}. Героиню (и символ) романа Джойса, возлюбленную Хамфри, зовут Анна Ливия Плюрабель; отроческую «ривьерскую» любовь Гумберта Гумберта, пробудившую его нимфетоманию, зовут Аннабелла Ли (позднее она возродится в Лолите){11}. Хамфри и Анна Плюрабель Джойса символизируют, в числе прочего, Адама и Еву{12}. Гумберт и Аннабелла у Набокова варьируют ту же библейскую тему. После Аннабеллы "Гумберт был вполне способен иметь сношения с Евой, но Лилит (т. е. Лолита. — К. П.) была той, о ком он мечтал" (с. 30). Перед фантастической перспективой обладания Лолитой Гумберт "был податлив, как Адам… в известном плодовом саду" (с. 91), и когда Лолита (то бишь Аннабелла, Аннабель Ли, Анна Ливия Плюрабель, Ева и Лилит) входит в гостиную Гейзов, дабы впервые неосознанно стать воплощенным инструментом гумбертовского оргазма, она держит "в пригоршне великолепное, банальное, эдемски-румяное яблоко" (с. 75). Как говорил поэт, "запретный плод вам подавай, а без того вам рай не рай". Она подбрасывает яблоко, Гумберт перехватывает его, но потом возвращает и, когда она жадно вгрызается в плод, начинает свои тайные манипуляции. При этом Гумберт отмечает, что она "была налита яблочной сладостью", и любуется ею, "пожирающей свой незапамятный плод, поющей сквозь его сок" (с. 77). Тема "Адам—Ева—яблоко" возникает вновь, когда Ло появляется в ярком ситцевом платье "с узором из красных яблочек" (с. 139); в тот день Гумберт увозит ее из лагеря «Ку» и впитывает в себя самое дорогое для него существо на земле. Есть и другие ссылки на Джойса. В "Поминках по Финнегану" встречается имя «Куильти»; Клэр Куильти — похититель и любовник Лолиты. Фамилия Мак-Кул — предполагаемое соответствие Мак-Ку в «Лолите» — тоже встречается в "Поминках по Финнегану". Гумберт пародирует "Портрет художника в юности" Джойса, когда, рассказывая о себе, говорит о поисках "Портрета Неизвестного Изверга".[3] Когда девочки в пьесе изображают живую радугу, которая понемногу тает за множеством последовательных вуалей, Гумберт комментирует: «Я подумал, помню, что эту идею "радуги из детей" Клэр Куильти и Вивиан Дамор-Блок стащили у Джойса…» (с. 271). Соответствующего места у Джойса я не нашел, хотя Дамор-Блок (Darkbloom), возможно, намекает на Блума из «Улисса», где в пятнадцатой главе я обнаружил следующие реплики:
Но скорее всего это лишь эффектное совпадение, так как "Вивиан Дамор-Блок" — это анаграмма имени "Владимир Набоков". 4 После исчезновения Лолиты с драматургом Куильти Гумберт предпринимает безумный и тщетный "криптографический пэперчэс" от мотеля к мотелю{14} в целях обнаружения улик и установления личности похитителя{15}. Призрачный бес имитирует, высмеивает и дразнит Гумберта подписями в регистрационных книгах:
Куильти-Набоков проверяет эрудицию как Гумберта, так и читателя. Но к счастью, Гумберт в большинстве случаев помогает читателю расшифровать литературные отсылки. К этим страницам романа (часть II, глава 23) необходимо подбирать ключи. Я же просто перечислю записи, упоминаемые Гумбертом, и попытаюсь кратко объяснить каждую.
Пьер Ларусс — известный французский лексикограф, его «маленький» словарь популярен по сей день. "Н." — аббревиатура для «Новый»; "Илл." обозначает как «Иллюстрированный», так и штат Иллинойс.[4]
Вероятно, Куильти выбирает итальянское имя в соответствии с названием "Пондерозовая ("тяжелая" по-итальянски) Сосна". Я не знаю, на что намекает полинациональная комбинация "Грациано Форбсон", но Мирандола явно подменяет очаровательную Мирандолину, героиню комедии Карло Гольдони "Хозяйка гостиницы". «Мирандола» означает "глядя на нее" — возможно, Куильти сообщает Гумберту, что восхищается Ло Сочетание букв в имени имеет некоторую анаграмматическую связь с фамилией Набокова.[6]
Автором нескольких детективных романов, в которых Люпен выступал в качестве сыщика-протагониста, был Морис Леблан.
По словам Кольриджа, когда он записывал привидевшиеся ему во сне строки поэмы "Кубла Хан", его отвлек "какой-то делец из Порлока и задержал на целый час с лишним", — после чего Кольридж растерял детали сновидения и бросил поэму{16}.
Стихотворение Артюра Рембо называется "Пьяный корабль". Одним из самых известных произведений Мориса Метерлинка является пьеса "Синяя птица". Куильти искажает имена; Гумберт меняет местами прилагательные в названиях, позволяя себе позубоскалить. Позже, в сцене убийства, Куильти говорит: "Меня прозвали американским Метерлинком. Отвечаю на это: Метер-линк — шметтерлинг". «Шметтерлинг» по-немецки «бабочка», что для Набокова, страстно увлеченного энтомологией, прекрасно сочетается и с «птицей», и с анаграммой.
В мольеровском «Тартюфе» Оргон и его жена Эльмира оказываются во власти лицемера. "Д. Оргон" — двусмысленность, прочитываемая как «орган». Поскольку Набоков — суровый антифрейдист, то, возможно, здесь также намек на странные теории Вильгельма Райха об оргазме и оргоне{17}.
Еще одно фаллическое «внедрение»: "a hairy bumper" (волосатый выступ) или "Harry bump her" (Гарри ее завалил). Гарри Бумпер — второстепенный персонаж пьесы Ричарда Бринсли Шеридана "Школа злословия". Он поет песенку, которая начинается строкой "За подростка несмелых пятнадцати лет" и в которой есть слова "за нимфу…" (акт III, сцена 3).
Гумберт не обманывает. Согласно Британской энциклопедии, Финеас П. Куимби (1802–1860), родившийся в Ливане, был гипнотизером. "Его опыты, иногда сопровождаемые физическим воздействием, простирались от гипнотического внушения до лечения умственных расстройств". Статья энциклопедии слегка отдает (нечаянной, я уверен) непристойностью, которая могла бы удивить Гумберта и позабавить: Quim = влагалище, Куимби = Куильти.
Kitzler по-немецки «клитор», ergo, Доктор Клитор. На горе Эрике на Сицилии находился храм Венеры. Его жрицы были проститутками, то бишь "шлюшками Эрикса". На ум также приходит холм Венеры. Кроме того, это предполагает отсылку к предыдущим главам романа. Возле Лолитиного лагеря (Лагерь «Ку» = Лагерь Куильти? или Лагерь Quim?) находилось три озера: Клаймакс, Оникс и Эрикc. А в одной из своих сексуальных фантазий Гумберту видится маленькая невольница, взбирающаяся "по ониксовому столбу", в котором любой хороший фрейдист обязан распознать привлекательный фаллический символ (с 167). Далее Гумберт пишет:
"Джонни Рэндалл" — аллюзия довольно сложная. Возможно, она восходит к литературно-публицистическому журналу Сэмюэля Джонсона "The Rambler" ("Бездельник"), где печатались в основном произведения самого Джонсона. Вероятна отсылка к непристойной балладе "Лорд Рэндалл". Или же здесь намек на некую Цецилию Далримпл Рамбль, подарившую колледжу Бердслея мраморную скамью (с. 310). Катагела — каламбурное название несуществующего города из комедии Аристофана «Ахарняне». Название произведено от греческого глагола катагелао, что значит «глумиться», "язвить". Вот то «жало», укол которого не почувствовал Гумберт. Джеймс Мавор Морелл — персонаж пьесы Джорджа Бернарда Шоу «Кандида», а Каламбург намекает на Хокстон (Hoxton; hoax — насмешка) — один из городов, где разворачивается действие пьесы{18}. Оргия аллюзий продолжается:
Густав Трапп был швейцарским дядюшкой Гумберта. Гумберт обмолвился Лолите, что их преследователь смахивает на Траппа.
Обри Бердслей (1872–1898) был художником-декадентом, издателем "Желтой Книги" и «Савоя», а также иллюстрировал несколько произведений, включая «Саломею» Оскара Уайльда. Кроме того, Бердслей — это название города (и колледжа), где Лолита подцепила своего таинственного любовника. Обрэй Мак-Фатум, согласно списку учеников Рамздэльской школы, был одноклассником Ло (и после прочтения этого списка Гумберт нередко называл судьбу Мак-Фатумом). Келькепар = Куильти (Quelquepart Island). И есть остров Кельпар в Канаде.
Гумберт часто называет Лолиту «Кармен». В новелле Проспера Мериме «Кармен» героиня бросает любовника ради пикадора по имени Лукас (Лукас = Куильти){19}.
В предыдущей главе (22-й) Гумберт сочиняет стихотворение: Saint, forsooth! Свят? Форсит! Это довольно странно, так как Куильти об этих стихах не знал и, следовательно, не мог выбрать Will Brown, чтобы передразнивать гумбертовское «смуглая». С другой стороны, эпитет «смуглая» чаще всего сочетается с именем Лолиты (и Аннабеллы), и об этом Куильти узнать мог. (Следует также помнить, что Гумберт в общем-то сумасшедший, и все его домыслы могут быть плодом маниакальной мнительности.) Но гораздо более важен тот факт, что Куильти наверняка знал стихотворение, которое пародировал Гумберт в своих виршах — "Монолог в испанском монастыре" Роберта Браунинга. Четвертая строфа начинается строками: Saint, forsooth! While brown Dolores Свят? Вранье! Когда Долорес,
Гарольд Гейз — с инициалами ГГ — был настоящим отцом Лолиты; он умер несколькими годами ранее. Сьерра-Невада переадресовывает нас к защитнику обездоленных Дон Кихоту (Кихот = Куильти).
Анаграмма названия отеля — "Привал Зачарованных Охотников". В различных формах это название проходит через весь роман. Эта запись больнее всего пронзает Гумберта не только потому, что его удачливый соперник, видимо, был прекрасно осведомлен о "Зачарованных Охотниках", но и останавливался там одновременно с Гумбертом и Лолитой. Вернее, это можно установить, если мы припомним некоторые подробности, увяжем события и сопоставим факты. Немного раньше Гумберт замечает: "Только раз стоял он там же и тогда же, как и мы, — и спал в нескольких шагах от Лолитиной подушки" (с. 305). Вернувшись по этому следу на соответствующие страницы, мы поймем, что Лолита занималась любовью с Куильти, пока Гумберт Гумберт был в Касбиме, где его очень плохо постригли (с. 261–262). Подобный вывод позволяют сделать две фразы. Когда Гумберт возвращается к коттеджу, то обнаруживает, что Лолита сидит "вся насыщенная чем-то ярким и дьявольским, не имевшим ровно никакого отношения ко мне" (с. 263). А обозревая мотель, Гумберт заметил лишь пару автомобилей, но из одного гаражика "довольно непристойно торчал красный перед спортивной машины" (с. 262). Этот "красный перед", как можно заключить, принадлежит пресловутому Красному Яку, который возникнет в последующие дни и добавит Гумберту несколько горьких складок у рта. Куильти преследует Лолиту. Непристойно красный фаллический выступ действительно «пронзает» весьма больно. В нескольких автомобильных номерах, которые Гумберту удается припомнить, тоже мелькают литературные аллюзии.
Первые два номера скрывают Вильяма Шекспира, родившегося в 1564-м и умершего в 1616-м. Хитро составленный общий знаменатель второй пары от меня тоже ускользает. «КУ» и «КУКУ», несомненно, обозначают «Куильти» и лагерь «Ку». И я подозреваю (возможно, из-за четырехзначных номеров с двумя повторяющимися цифрами, кратными трем),[12] что общим знаменателем для обоих номеров должно быть число 342{20}. 5 23-я глава II части насыщена аллюзиями больше, чем любая другая, но литературные ассоциации рассыпаны по всему роману. В подавляющем большинстве случаев эти ассоциации не являются «контекстуальными» — под этим я понимаю то, что контекст цитируемого, неверно цитируемого или пародируемого произведения не соотносится напрямую с персонажами и ситуациями «Лолиты». Эти аллюзии напоминают старых знакомых, которых случайно встречаешь на улице: можно помахать им, раскланяться, но нет нужды останавливаться и вникать в их личные проблемы. Например, Куильти обращается к Гумберту "Послушайте, дядя" и затем играет словами:
Смысл слов о бесконечных "завтра, завтра, завтра" из «Макбета» (V, 5, 19), который пародирует Куильти, не имеет никакого отношения к этой сцене "Лолиты"{21}. То же самое можно сказать о следующей тройственно аллитерированной аллюзии. Гумберт сидит с Ло у бара:
Пиппа, бедная и милая девочка-швея, — героиня драматической поэмы Роберта Браунинга "Пиппа проходит"{22}. Фраза "Пиппа проходит мимо" повторяется в поэме несколько раз. Праздничная песнь Пиппы влияет на жизнь людей, которые ее слышат, но сама Пиппа об этом не подозревает. Мистер Пим — главный герой мрачного и малопонятного романа А. А. Милна{23}. Ультрамирской (ormonde) шедевр великого дублинца — это «Улисс» Джойса, где:
Любопытно, что в «Лолите» совсем немного аллюзий, связанных с русской литературой; я подозреваю, что большую часть из них Набоков использовал в своих ранних произведениях, особенно в «Даре». Но кое-что у него все же осталось. Упоминаются имена Чехова и Достоевского. Фраза относительно последствий развратных действий "и все станет все равно, и никаких запретов уже не будет" (с. 329) кивает на "Братьев Карамазовых"{25}. По возвращении в Рамздэль Гумберт замечает: "Как в тургеневской повести, поток итальянской музыки лился из растворенного окна — окна гостиной" (с. 352). Тургенев вообще питал слабость к таким вещам, его "Вешние воды" — прекрасный тому пример. Иногда мне казалось, что письменное признание Шарлотты Гумберту — это диковатая травестия письма Татьяны к Онегину; и, рискнув зайти еще дальше, мы обнаружим аллюзию на поэму Пушкина «Цыганы». Возможно, это абсурд, но дважды повторенное и жеманное Шарлоттино "Ne montres pas vos zhambes"[15] подозрительно напоминает моностих русского поэта-декадента Валерия Брюсова: "О, закрой свои бледные ноги!" В конце главы 10 (часть II) появляется гоголевская аллюзия. "Но ничего, — говорит Гумберт, — это не имеет значения, я всего лишь животное, ничего, будем продолжать эту жалкую повесть" (с. 237). В гоголевских "Записках сумасшедшего" (что могло бы стать хорошим подзаголовком для "Лолиты") Поприщин, от лица которого ведется повествование, все время повторяет в своем дневнике: "Ничего, ничего, молчание". Но больше всего отсылок к французской и английской литературе. Это, прежде всего, соответствует образованию и вкусам Гумберта. Я составил список авторов, который, однако, никоим образом не полон. Я уверен, что многие фразы и предложения являются аллюзиями, но не могу подобрать к ним ключи. А множество других намеков я, должно быть, просто не заметил и не распознал. Ниже в алфавитном порядке перечисляются авторы, которые не стали, перефразируя Бальзака, утраченными аллюзиями. (Многие из них напрямую упомянуты в «Лолите»; включение в список других имен объясняется либо в тексте моей книги, либо в примечаниях.)
Помимо этого есть и «нелитературные» аллюзии{36}. В Париже, например, Гумберт живет с Валерией в квартире, где:
Если бы Гумберт сумел внутренним взором проницать «дымный» (hazy) вид, то открыл бы, что ему суждено встретить свою Шарлотту, только не Корде, а Гейз. Другая отсылка к истории Франции встречается, когда Гумберт шаловливо мечтает подобраться к лагерю «Ку», переодевшись женщиной, в надежде, что рыжие от солнца нимфетки «ее» обнаружат "да и потащут к своему костру грустную, робко улыбающуюся Berthe au Grand Pied.[16] Берта разделит койку с Долорес Гейз!" (с. 84). Берта, отличавшаяся слегка асимметричным телосложением, была матерью Карла Великого. О ней рассказывается в героической поэме XIII века, сочиненной менестрелем Адене ле Руа{37}. Берта, дочь Бланшфлёр (Белого Цветка), после нескольких неудачных попыток вступить в брак довольно неожиданно удаляется в дремучий лес, из которого внезапно появляется в облике Гумберта тысячелетие спустя. Исторический и литературный миф проглядывает также в кличках собак четы Фарло — Мелампия и Каваллы. Кавалла — собака короля Артура. Меламп — в древнегреческой мифологии прорицатель, которому змеи языками прочистили уши, после чего он стал понимать язык зверей. Супругам Фарло, заурядным обывателям, в отличие от Набокова недостало бы воображения, чтобы дать собакам подобные клички{38}. Я уже говорил, что большинство литературных аллюзий не являются контекстуальными. Но есть и случаи, когда требуется знать контекст цитируемого источника, имя или тематический план. К примеру, в начале главы 14, части II, Гумберт сообщает, что позволил Лолите два раза в неделю "брать уроки рояля с мисс Ламперер (как мы, знатоки Флобера, можем ее для удобства назвать)", но в самом конце мая…
Чуть позже Гумберт допрашивает Лолиту:
И она потратила эти часы на то, чтобы разучивать с Моной "волшебно-лесные сцены пьесы", которую ставят воспитанницы колледжа Бердслея. Позже выяснится (цепочка улик подробно рассматривается в следующей главе), что на самом деле она провела это время со своим новым любовником Клэром Куильти. Весь эпизод — прямая параллель сцене из жизни флоберовской госпожи Бовари (часть III, глава 5). Добившись от мужа позволения брать по четвергам уроки фортепиано, Эмма вместо этого укрепляет любовную связь с Леоном (на большой кровати красного дерева в виде челнока). Все шло как по маслу, и:
Шарль высказывает предположение, что в Руане есть несколько учительниц музыки по фамилии Лампрер. Эмма с этим соглашается. Затем вспоминает, что у нее есть расписки музыкантши, но не может их найти; и только в следующую пятницу Шарль обнаруживает у себя в сапоге любопытный документ:
Подделка, разумеется. Даже если читатель не увидит параллель "Эмма — Лолита", другие указания позволят ему правильно интерпретировать этот эпизод и догадаться, какие именно уроки получала Ло и кто был ее любовником, но в этом случае литературная ассоциация ускользнет от него и он потеряет возможность насладиться обертонами варьируемой темы. Есть ли еще случаи, когда необходимо иметь представление об источнике, из которого взята цитата или имя? Да. Рассмотрим литературных предшественниц Лолиты, давних вымышленных избранниц, к которым так часто взывает Гумберт. Их можно разделить на две группы: демонскую и ангельскую. "Ты Бог иль Сатана? Ты Ангел иль Сирена?"[19] Каждой нимфетке (как отмечает сам Гумберт) присущи и та и другая сторона. К небесным сферам тяготеют Беатриче, Лаура, Аннабель Ли, Пиппа и, возможно, Джульетта. К аду клонятся Лилит, Рахаб, вампир Бодлера, Земфира, Кармен и Долорес. Лилит (первая жена Адама и супруга дьявола впоследствии) уже упоминалась; об Аннабель Ли пойдет речь в шестом разделе этой главы; о Земфире и Кармен — в разделе седьмом. А сейчас рассмотрим остальных. Стремясь оправдать свои сексуальные пристрастия с помощью исторических прецедентов, чудаковатый Гумберт кое-какие факты искажает и/или расцвечивает вымышленными деталями. Так, он утверждает:
Первая встреча Данте с Беатриче описана им в "Новой жизни", месяц не указан. Петрарка влюбился в Лауру (Лаура — Лолита?) вовсе не тогда, когда она двенадцатилетней носилась среди пыли и цветени Воклюзских холмов. Ей было около восемнадцати, и встреча произошла в церкви Святой Клары в Авиньоне (6 апреля 1327 года). Была она, кстати, в зеленом платье и украсила себя фиалками. Правда лишь то, что многие посвященные ей стихи написаны в Воклюзе. Дьяволицы численно превосходят ангелиц и, как правило, более интересны. Рахаб, например. "Хью Броутон, полемический писатель времен Джемса Первого, доказал, что Рахаб была блудницей в десять лет" (с. 29). Броутон (1549–1612) действительно существовал и действительно комментировал Библию, но прочих сведений, которые сообщает Гумберт, мне отыскать не удалось. Рахаб была блудницей Иерихонской. (Первоначально Рахаб — имя злого духа, порожденного первобытным океаном.) В поэме Уильяма Блейка "Четыре Зоа" Рахаб — это демон женского рода, "Сторона оборотная Красоты Обманчиво-милой, что Капризом Безжалостной Святости то сливается с ней, то вдруг явит всю Фальшь Ложной Женственности"; она ищет власти с помощью секса. Соответствие с Лолитой Гумберта очевидно. Гумберт рассказывает, что как-то вечером подобрал Риту (подменившую Лолиту) где-то "между Тойлестоном и Блэйком, у смугло горевшего в джунглях ночи бара под знаком Тигровой Бабочки" (с. 316). Это, разумеется, знаменитый блейковский «Тигр», жар слепящий в глубине полночной чащи. А вот более сложная аллюзия:
Стихотворение Бодлера, которое имеет в виду Гумберт, — это, безусловно, "Метаморфозы вампира".[22] Две первые строфы наиболее показательны. Красавица, чей рот подобен землянике, Понятно, что Гумберт видит здесь определенные аналогии. В литературе также можно найти демонические образы соименниц Ло. Наиболее сильное литературное эхо ее полного имени звучит в поэме Элджернона Суинберна «Долорес», имеющей подзаголовок Богоматерь юдоли Семи Скорбей: подобным образом Гумберт играет именем Долорес Гейз ("как больно, Долорес, дорогая", "моя боль, моя Долли", adolori, и т. д.){41}. Долорес — Владычица Мук, чему хорошо соответствуют строки: Чистота и невинность, Долорес! И особенно: Есть грехи, что еще не изведаны, Если бы у всех девочек обнаруживалась нимфическая ("т. е. демонская") сущность, утверждает Гумберт, то "мы, посвященные, мы, одинокие мореходы, мы, нимфолепты, давно бы сошли с ума", поскольку такие девочки полны "неуловимой, переменчивой, душеубийственной, вкрадчивой прелести". После Аннабеллы "отрава осталась в ране", и в тюрьме Гумберт объясняет:
Он считает, что избранный им мир — это рай, "небеса которого рдели как адское пламя" (с. 206){43}. Он первым открыл и описал эти пороки, эти муки и неизъяснимые чары, неслыханные и неведомые до того, как Гумберт закончил свой мемуар. Очевидно, набоковскому гению доставляет удовольствие тешить себя отзвуками из третьеразрядного сочинения вроде «Долорес» Суинберна{44}. Рассмотрев с этой точки зрения выбор полного имени героини, мы увидим ту же прихоть в выборе любимого имени Гумберта. Единственную литературную Лолиту{45}, предвосхищающую появление нашей красотки, я отыскал в пьесе Ленормана "La Maison des Remparts"[23] (позже Гумберт упомянет этого драматурга, см. примечание 9 к главе II). Лолита Ленормана — красивая брюнетка, двадцати одного года от роду, мечтательная и слегка тронутая (подобно двум чеховским сестрам, она воображает себя птицей). После смерти родителей девицы (она не любила мать, как и Ло) некий француз, совративший эту Лолиту, когда ей было двенадцать лет, забирает ее из отчего дома в Центральной Америке и отдает во французский бордель. Нимфическая, «ангело-демонская» сущность героини проявляется в следующих словах: "Я бы хотела поговорить с Богоматерью и святыми. А при случае и с дьяволом". Она полагает, что "мужчины нелепы", и в финале пьесы жалобно стенающая Лолита Ленормана выражает те мысли, которые вполне могли бы прийти в голову Лолите Гумберта (хотя последняя никогда бы не высказала их вслух):
Разумеется, в определенном смысле Гумберт — извращенец, безумец и (для Ло) старикашка. Столь явное сходство склоняет меня к мысли, что Ленорманова шлюшонка тоже принадлежит к сонму тех парных звездочек, что мерцают над плечом Лолиты Гейз. Список аллюзий, требующих знания контекста оригинала, продолжает название автомобиля Густопсового Гумберта — Мельмот. Припомнив название некогда популярного готического романа Чарльза Роберта Мэтьюрина — "Мельмот Скиталец", — мы аллюзию раскроем, однако лишь представление о темных делах нечестивого вечного скитальца позволит нам судить, насколько удачно (или неудачно) изверг-поэт Гумберт выбрал имя своему драндулету[24] (отдаленному потомку экипажа Чичикова){47}. И еще одна отсылка, для понимания которой важно иметь представление об источнике, появляется, когда таинственный автомобиль преследует Гумберта с Лолитой:
Гумберт превращает "noctis equi" (буквально "кони ночи" — в мифологическом смысле) В драконов, цитируя Строку, которая несет двойную ассоциативную нагрузку. В "Трагической истории доктора Фауста" Кристофера Марло, когда часы бьют одиннадцать и Фаусту остается лишь час жизни перед вечным проклятием, он умоляет остановить движенье звездных сфер и дать ему возможность покаяться, чтобы спасти душу. О lente, lente currite noctis equi![25] Мгновения бегут, часы пробьют, Несомненно, Гумберт Гумберт в своем зловещем преследователе видит беса, и час, когда на героя падет проклятие (утрата Ло), уже близок. Спрашивается, почему то, что приносит человеку счастье, должно стать причиной его страданий? Еще более проясняет ситуацию соответствующее место из "Любовных элегий" Овидия (I, XIII, 40), откуда, собственно, и заимствует строку Фауст. Поэт умоляет утреннюю зарю Аврору, бегущую от престарелого мужа, помедлить, так как день несет множество неприятностей, из которых самая обидная — разлука еще не исчерпавшего сил любовника с возлюбленной: Если б какого-нибудь ты сейчас обнимала Кефала, С легким ироническим оттенком это вполне применимо к долголетнему увядающему Гумберту Гумберту и его возлюбленной Лолите. Позже Гумберт описывает в своей летописи повторное посещение Брайсланда (обители Зачарованных Охотников), на этот раз вместе с Ритой:
Среди "Сатурнических стихотворений" Верлена есть два произведения, озаглавленных (по-английски) «Никогда». Одно из них начинается строками: Зачем, зачем ты льнешь ко мне, воспоминанье? Поэт и его возлюбленная прогуливаются вдвоем, и внезапно она спрашивает: "Какой из дней твоих был самым лучшим, друг?" Он целует ей руку и отвечает: Как первые цветы всегда благоуханны! Гумберт, вспоминая стихотворение Верлена, связывает "Привал Зачарованных Охотников" с первым «да» Лолиты. Аллюзия внутри аллюзии — это одна из многочисленных отсылок к По (рассматриваемых в следующем разделе){49}. И еще пример: над кроватью в комнате, которую Гумберт снимает у Шарлотты Гейз, висит репродукция "Крейцеровой сонаты" Ренэ Принэ. Бетховен тут, конечно, ни при чем, а вот в одноименном рассказе Толстого сексуально одержимый протагонист убивает жену. В начале романа мы узнаём, что Гумберт сидит в тюрьме и что он, возможно, совершил убийство. Набоков-Гумберт обожает направлять своих читателей по ложному следу, и вот один из таких следов: любой, кто знает рассказ Толстого, должен вскоре заподозрить, что Гумберт убьет свою жену Шарлотту. Однако в этом случае (как и в других, которые мы обсудим) эрудированный читатель, рискнувший предвосхитить события, будет коварно обманут. 6 К "Аннабель Ли" Эдгара Аллана По и «Кармен» Проспера Мериме Гумберт обращается чаще, чем к любым другим произведениям или авторам{50}. Распутать этот узел аллюзий — все равно что пытаться раскрутить спираль ДНК в прямую линию; пронизывающие текст цитаты и намеки столь искусно вплетены в ткань романа, что выделить их и представить в этом эссе чрезвычайно трудно{51}. Общее впечатление складывается ясное и определенное, в то время как отдельные аллюзии кажутся мало связанными как с текстом, так и между собой. Пусть читатель примет это к сведению, а я начну с Аннабель, поскольку Гумберт утверждает:
Помня о тонком звукописном чутье Набокова, я не боюсь зайти слишком далеко, считая перестановку первых и последних букв в именах Аннабель — Лолита не случайной.[27] Лолита — реинкарнация Аннабель Ли. Как говорит Гумберт, описывая первую встречу с Ло: "…моя ривьерская любовь внимательно на меня глянула поверх темных очков" (с. 52). Он чувствует себя королем из некоего княжества у моря, нашедшим утраченную принцессу. Привожу соответствующие строки из стихотворения По: Это было давно, очень-очень давно, Ветер, посланный завистливыми ангелами, уносит ее жизнь, но поэт утверждает, что ни ангел, ни демон Разлучить не могли мою душу с душой Первая глава, прекрасная лирическая увертюра к «Лолите», вся пронизана отзвуками стихотворения По:
Приблизительно за столько же лет до рождения Лолиты, сколько мне было в то лето…
На протяжении всего романа Гумберт регулярно называет Лолиту «дорогая», "моя дорогая", «душенька», наводя тем самым на мысль, что эти слова используются не только как условные обозначения нежного отношения. Литературная пуповина, связывающая Аннабель Ли (Lee) Эдгара По, ривьерскую Аннабеллу Ли (Leigh) Гумберта и Лолиту, просматривается вполне отчетливо:
Перекличка с По слышна также в обращениях Гумберта к присяжным:
Крылатые заседатели — это "крылатые серафимы небес" По; подъем анапеста и акцентированное слово «моя» ("моя душенька", "моя голубка", "моей жизни, невесты моей") во фразе "она моя, моя" — дальнейшие отдаленные переливы того же стиха. Нередко Гумберт-Набоков даже имитирует синтаксис По:
Вот это "я и Аннабелла", которое, казалось бы, вытекает из построения всего предложения, на самом деле почти повторяет строку столетней давности: Но любили любовью, что больше любви, И я подозреваю, что другая связанная с Лолитой инверсия является приглушенным эхом погребальной музыки По:
Укажем еще одну отсылку к "Аннабель Ли":
Одна из причин постоянного и уместного цитирования "Аннабель Ли" кроется в биографии автора стихотворения: По женился на своей кузине Вирджинии Клем, когда той было всего тринадцать лет. Гумберт сразу увидел здесь аналогию: "Полюбил я Лолиту, как Вирджинию — По, и как Данте — свою Беатриче…" (с. 134). Он часто оперирует историческими, антропологическими и историко-литературными данными, чтобы оправдать свою склонность к несовершеннолетним{54}:
Вскоре Шарлотта попросит Гумберта подтянуть Ло по географии, математике и французскому. И аналогия с По протянется дальше, когда Гумберт в интервью Рамздэльской газете назовет себя «Г-н Эдгар Г. Гумберт (этого «Эдгара» я подкинул из чистого ухарства)»{57}. Затем он еще раз использует имя По, когда распишется в регистрационной книге "Привала Зачарованных Охотников" как "Доктор Эдгар Г. Гумберт". И позднее, в Бердслее, снова прикроется этим же именем. Кроме того, в словах Эдгара Аллана Гумберта-По, когда он обращается к Лолите, слышны перепевы из «Ворона» и тесно связанной с ним «Линор» ("Lenore"):
Предлагая вниманию читателя последнюю порцию "сырого материала", перед тем как высказать предположения о причинах появления этих аллюзий, я напомню соответствующие строки из "Ворона": Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный{59}, Итак, почему появились все эти отсылки к По и его произведениям? Еще один "криптографический пэпер-чэс",[30] которым писатель тешит себя и своих читателей? Думаю, нет. Верно, элемент литературного каприза присутствует, и читатель извлечет немало удовольствия из своей способности распознать аллюзию — особенно из тех, что рассматривались выше. Но есть глубокая и прочная связь с По помимо этой занятной и ловкой игры со смекалкой и памятью. Общая тема всех трех стихотворений По — смерть юной девушки{63}. В «Лолите» наиболее важным из них является "Аннабель Ли", написанное вскоре после безвременной кончины реальной Аннабель — девочки-жены По, Вирджинии. Соотнося Лолиту-Аннабель Гумберта с Вирджинией По, читатель должен заподозрить, что Лолита погибнет{64}. Тема смерти в «Линор» и «Вороне», казалось бы, подтверждает этот вывод. Мы с самого начала знаем, что Гумберт сидит в тюрьме за убийство; таким образом, сложив два и два, читатель вправе ожидать, что Гумберт убьет Лолиту{65}. Однако в прозе Набокова два плюс два нередко равняется трем, семи или корню квадратному из минус единицы, что, разумеется, порой весьма любопытно. Подсовывая нам в качестве жертвы убийства гумбертовскую даму, Набоков прячет туза в рукаве. Цепочка обманов выглядит примерно так: сначала нас с помощью литературных ассоциаций подводят к мысли, что жертвой станет Лолита; первое смутное подозрение резко усиливается аллюзийными сопоставлениями с Кармен. Далее на сцену выходит Шарлотта Гейз, и все стремительно меняется — читателю начинает казаться, что Гумберт убьет Гейзиху, и сценой на Очковом Озере (глава 20) Набоков в последний раз заставляет нас поверить в правомерность этой версии. Гумберт мысленно выстраивает идеальное убийство. Логика его безупречна, но затем он насмешливо отвергает саму возможность деяния, в которое едва не заставил нас поверить{66}.
Однако даже после этой оплеухи читатель вынужден еще некоторое время рассматривать кандидатуру Шарлотты в качестве возможного объекта умерщвления. И Набоков, подбрасывая нам пищу для подозрений, выстраивает параллель с "Синей Бородой" (1697) Шарля Перро. Жена Синей Бороды подписывает себе смертный приговор лишь после того, как отомкнет заветным ключиком таинственную дверь в запретную комнату и откроет мужнин секрет (своеобразную гардеробную, набитую трупами). Преступный муж, любопытная жена, маленький ключик, ящик, раскрытие омерзительной тайны — все указывает на то, что Гумберт хотя бы попытается умертвить Шарлотту, — и тут мы видим, как она погибает в результате несчастного случая, за который Гумберт несет свою долю ответственности, но не подлежит судебному преследованию{67}. Теперь читателю надо срочно подыскивать иную жертву преступления Гумберта, и выбор неизбежно должен снова пасть на Лолиту. Это предполагалось связью с "Аннабель Ли" и другими произведениями По и укреплялось многочисленными ссылками на «Кармен» (я рассмотрю их ниже). Читатель, который (1) обнаруживает все эти аллюзии, (2) строит логические цепочки и (3) не предусматривает иного исхода, будет пробираться через перипетии романа, предвкушая близкую смерть героини. Другая, менее заметная функция "Аннабель Ли" в «Лолите» связана со стилем, с эмоциональной тональностью большей части романа. Подобные особенности любого текста очень трудно описать без использования метафор, но, к сожалению, то, что восхищает в творце, как правило, порицается в исследователе. Пародийный доктор философии, придуманный Набоковым, допускает в предисловии немало ошибок, но, когда он говорит, что Гумберт "возбуждает в нас нежное сострадание" к Лолите, я готов с ним согласиться. Мемуар ГГ необычайно поэтичен{68}. Пусть Гумберт — несомненный потомок Грандисона,[31] но какая-то частица его души верит, что любить означает отдавать себя, гореть неугасимым огнем. И несмотря на то, что Лолита в общем-то заурядная, избалованная и капризная сучка, показанная сквозь призму гумбертовского восхищения, есть в ней некий ангельский свет, который позволил ей стать одним из самых очаровательных женских образов современной литературы. И по-моему, почувствовать очарование Лолиты можно, лишь признав острый ум Гумберта, оценив его искренность, — признав, что чары его поэзии притягивают сильнее, чем отталкивает его извращенность{69}. Безусловно, стиль Гумберта нередко крайне поэтичен{70}. В связи с этим лирическая увертюра и вариации на ее тему, проходящие через всю первую часть, служат установлению доминирующей тональности образа Лолиты, его "музыкальным ключом". Размер, строки, отдельные слова и фразы из "Аннабель Ли" сливаются с ритмической прозой самого Гумберта, создавая особую атмосферу — поэтическую жемчужину и театральный задник, усыпанный морскими раковинами. И одновременно с этим тонко и точно воспроизводится загадочно-прекрасная музыка стихотворения По{71}. Гумберт и Набоков — ценители поэзии, но обращаются они с ней порою как изощренные садисты; их пародии искусны, веселы и ужасающе насмешливы. "Аннабель Ли" — прекрасное и очень серьезное произведение. «Лолита», как мне кажется, тоже. Но Эдгар По, оплакивающий Вирджинию, был бы неприятно поражен, увидев в Аннабелле Ли Гумберта непристойную, богохульную и беспардонную пародию{72}. Рассказ Гумберта в общих чертах совпадает с сюжетом стихотворения По: много лет назад, когда он был ребенком и она ребенком была, в некотором княжестве у моря они полюбили друг друга, и после ее смерти луч луны постоянно навевает Гумберту сны о прекрасной Аннабелле Ли или ее усладительном двойнике. У По завистливые крылатые серафимы насылают из-за туч холодный ветер, который уносит жизнь Аннабель, и затем ее кладут в гробницу у края земли — прощай навек, любимая. Очень поэтично, но соответствующая часть истории Гумберта — сплошное издевательство. Одинокая пара анонимных темных очков наблюдает за его бесплодными попытками войти в Аннабеллу, и в повисающем синтаксическом периоде задним числом сквозит мысль о том, что она скорее ошеломлена, чем удовлетворена:
Вот так Гумберт оглушает По и сентиментальных читателей сложной пародийной контаминацией одного предложения{73}. Разумеется, все эти аллюзии и пародийные элементы прежде всего характеризуют самого рассказчика. Они демонстрируют специфические черты и темные закоулки его гибкого воображения, его эрудицию, живость ума и склонность к творческой деструктуризации. Мнемозина — героиня большинства произведений Набокова, и потому время, поиски прошлого и воспоминания о нем становятся одной из главных тем «Лолиты». Набоков-Гумберт в своих воспоминаниях возрождает и воссоздает прошлое, и потому читатель должен увидеть и принять во внимание определенную цикличность, повторяемость некоторых событий (в различных формах) на протяжении всей его жизни{74}. Гумберт не раз испытывает шок, когда после вспышки озарения вдруг начинает осознавать эту ужасающую периодичность действий, действующих лиц и происшествий{75}. Его переполняет и подавляет чувство deja vu.[32] Естественно, определяющим событием жизни Гумберта стал его роман с Аннабеллой Ли; это преобладающая тема его бытия. Как правило, он и сам это сознает и частенько указывает на это читателю. Но есть и более тонкие вариации и параллели, которые Гумберт напрямую не комментирует; чтобы уловить их, читатель должен заставить говорить собственную память и положиться на собственное ощущение deja lu.[33] К примеру, во время последней встречи на ривьерском пляже Гумберт с Аннабеллой…
Позже, реконструируя Рамздэльский дневник, Гумберт описывает озерно-эротическую фантазию — подсознательную вариацию темы морского берега Ривьеры:
Гумберт даже не подозревает (по крайней мере, в тот момент), что идея похода за очками — в особенности темными{76}, — который заканчивается сексуальной оргией с девочкой пубертатного периода, является своего рода компенсацией мучительного провала с исходной душенькой у моря. Темные очки лейтмотивом мигрируют через несколько тысяч миль, через двадцать пять лет и восемь глав романа. Избавиться от Гейзихи под предлогом поиска темных очков — тонкий психологический нюанс, который заставит злорадствовать фрейдиста, и блестящий артистический штрих, который вызовет у антифрейдиста удовлетворенную улыбку. Прежде чем разобраться с Венской делегацией, надо привести еще один пример аналогии "Аннабель — Лолита". Последняя главка об Аннабелле заканчивается словами:
Отзвуки этого пассажа эхом отражаются в дневнике Гумберта. В один из дней он записывает: "Моя душенька, моя голубка на минуту остановилась подле меня… и от нее веяло почти тем же, что от другой, ривьерской", а улегшись загорать, она явила взору Гумберта "выпуклости обтянутых черным узких ягодиц, и пляжную изнанку отроческих ляжек" (с. 57). Обнаружив этот параллелизм, самодовольный психоаналитик немедленно заключит, что Лолита есть несомненная сублимация Аннабеллы, подсознательная услада волосатой мужской силы Гумберта. Само собой, соглашается Гумберт, но исходная посылка неверна. "Странник, обладающий нимфеткой, — поясняет он, — очарованный[34] и порабощенный ею, находится как бы за пределом счастья", — и далее замечает:
Но, как заверяет медиков Гумберт (вновь кивая на По, прошу заметить), к тому времени он уже получил столько услад от Лолиты…
По сути, продолжает Гумберт (свободно играя именами), его настоящее освобождение пришло гораздо раньше:
Таким образом, когда Гумберт отождествляет Лолиту с Аннабеллой и вспоминает, к примеру, как, обучая Лолиту игре в теннис, он "давал мяч за мячом веселой, невинной, изящной Аннабелле" (с. 201), милый читатель должен понимать, что параллели здесь проведены умышленно, что они «психологичны» в чисто литературном смысле, что Аннабелла — только литературное эхо, а не подтверждение теорий венских целителей. Единственное место, которое дозволено занять Королю Зигмунду в романе (как и в любом другом произведении Набокова){77}, находится в клетке вместе с betes noires.[35] 7 Для Гумберта Лолита воплощает в себе не только Аннабель Ли, но и Кармен, и новелла Проспера Мериме приобретает особое звучание. Центральный персонаж и рассказчик в новелле носит имя Хосе Лисарабенгоа. Излагается простенькая история о типично женском вероломстве и типично мужской туповатости. Хосе влюбляется в цыганку по имени Кармен. Кармен верна по большей части своим прихотям и желанию открыто выражать свои предпочтения, а не мужчинам или обещаниям, как явным, так и скрытым. Она сходится с баскским пикадором Лукасом. Когда она отказывается уехать с Хосе, тот ее убивает, нанеся два удара кинжалом. Гумберт берет эту заурядную историйку, примеряет к собственным затруднениям и сбивает с толку опрометчивых читателей искусно вставленными цитатами. Нам изначально известно, что Гумберт сидит в тюрьме за убийство. Поскольку Лолита ассоциируется для Гумберта с Кармен, резонно предположить, что она должна принять смерть от его руки. Однако распутать набоковский клубок терний не так-то просто. В дневниковой записи от 10 июня 1947 года (среда){78} Гумберт рассказывает, как Лолита «поставила свою любимую пластинку "Малютка Кармен", которую я всегда называл "Карманная Кармен…"»{79}. Песенка, приведенная ниже, сочинена самим Набоковым, хотя в ней и слышны мотивы Мериме и Визе. В воскресенье 21 июня (день летнего солнцестояния[36] и, соответственно, традиционный день языческих оргий в древности и в средневековье) Гумберт и Лолита остаются вдвоем в гостиной гейзовского дома; Гумберт исподтишка, но вполне успешно ухитряется выкрасть "мед оргазма" и освободиться от "золотого бремени". Граммофонная запись о маленькой Кармен аккомпанирует его исступленному самоудовлетворению и становится прочной аналогией сексуальных контактов с Ло. Во время этой упоительной сцены, сообщает Гумберт…
Песенка достигает кульминации:
И заканчивается глава 13 тем, что слова песенки неожиданно всплывают у Гумберта в памяти: И твои все измены, гитана!
Позже, после "больших и маленьких скандалов" между Лолитой-Кармен и Гумбертом, появляется «дружок» — револьвер Гумберта, — и читателю уже практически ясно: следует ожидать, что Гумберт пустит пулю Долли в лоб. Аллюзии, которые использует Гумберт-Хосе, подогревают это ожидание. Когда он, к примеру, представляет себе побег Лолиты в Голливуд, то предрекает, что она застрянет…
Но это лишь легкий намек. Большая часть отсылок к Мериме разбросана в главках 22–29. Этот аллюзийный ряд начинается, когда у Гумберта возникает мысль увезти Ло в Мексику:
Здесь Гумберт напрямую ассоциируется с Хосе, а Лолита — с Кармен. А кто выступает в роли пикадора Лукаса в этой маленькой аллегории? Изыскания Гумберта в регистрационных книгах мотелей дают ему повод думать, что однажды неуловимый похититель Лолиты (Клэр Куильти) расписался как "Лука Пикадор, Мерри Мэй, Мэриланд" (с. 308). Похоже, треугольник получается правильный и равносторонний. В 22-й главе несколько раз возникают "цыганские мотивы". Лолиту помещают в Эльфинстонскую больницу; госпитальная сестра "с агатовыми глазами", по имени Мария Лор, сообщает Гумберт, — "баскского (кс-кс, киска!) происхождения, как я узнал впоследствии" (с. 296). "А как кормят мою Карменситу?" (с. 298){81} — спрашивает он у этой баскской нянечки. И далее следует эпизод, требующий более детального разбора:
"Пондероза" — мотель, где останавливался Куильти (пардон, Адам Н. Епилинтер, Есноп, Иллиной.), замышлявший — несомненно, с помощью сестричек Лор, которых Гумберт воспринимает как переодетых цыганок, — умыкнуть Лолиту. Синяя Борода, к которому Гумберт испытывает жалость и питает теплые чувства, — знаменитый женоубийца, герой детской сказки Шарля Перро "Barbe Bleue" (1697). Еще один намек на смерть Лолиты. "Брутальные братья" появляются на последней странице этой странной истории для детей. Синяя Борода готовится обезглавить очередную жену, но тут дверь распахивается и…
И братья пронзают женоненавистника саблями. Это сестра последней жены Синей Бороды с высокой башни сумела подать братьям знак, и они поспели как раз вовремя. Имя сестры — Анна{83}. Вопросы Гумберта на французском взяты прямо из новеллы Мериме. Кармен говорит Лисарабенгоа: "Я всегда думала, что ты меня убьешь". Хосе, продолжая рассказ, вспоминает свои слова: "Карменсита! — спросил я ее. — Ты меня больше не любишь?"{84} Каждому, кто знаком с новеллой Мериме, ясно, что Лолита погибнет от руки Гумберта. Ассоциативный ряд продолжается:
Аллюзия, скрытая внутри аллюзии, открывает путь в новое измерение. Девушки, пишет Гумберт, замышляли что-то, "сговариваясь, по-баскски или по-земфирски". Баскский язык есть, а земфирского нет. Что за этим кроется? Земфира — это горячая героиня пушкинских «Цыган» — частью повествовательной, частью драматизованной и необычайно романтической поэмы, опубликованной в 1827 году. Известно, что Мериме, будучи переводчиком Пушкина и одним из первых восторженных пропагандистов русской литературы во Франции, позаимствовал сюжет «Кармен» из "Цыган"{85}. Жаль только, что из лаконичной и выразительной поэмы Пушкина он сделал затянутую и тоскливую прозаическую "пиэсу". Главный герой «Цыган», Алеко (духовный брат Рене, Чайльд Гарольда, Онегина, Печорина и прочих), утомившись от мирской суеты, бежит из шумного Санкт-Петербурга и присоединяется к табору цыган, по Бессарабии кочующих. Молодая цыганка Земфира сразу же приглашает его в свой шатер. Просвещенному Алеко кажется, что он вкусил райской амброзии и обрел наконец покой и волю. Однако проходит два лета, и Земфира, поведя блудливыми глазками, более или менее открыто заводит роман с черноглазым цыганом, а к Алеко начинает относиться холодно и безжалостно. Отец Земфиры, кроткий старик, чья жена когда-то примерно так же изменила ему и ушла, утешает Алеко, объясняя, что луна вольна гулять где хочет и ничего с этим не поделать. Но Алеко не верит, что любовь — лишь временная прихоть. Разъяренный неверностью Земфиры и издевательской песенкой, которой она его терзает, Алеко выслеживает влюбленную парочку во время ночного свидания, убивает любовника и, когда Земфира презрительно отказывается вернуться к нему, убивает и ее тоже (одним ударом кинжала){86}. Треугольник "Алеко — Земфира — цыган-любовник" подобен треугольнику "Хосе Лисарабенгоа — Кармен — Лукас", который в свою очередь (по крайней мере, на миг) становится подобен треугольнику "Гумберт — Лолита — Куильти". Проанализировав сложные наслоения аллюзий и установив сходство Лолиты с цыганкой Земфирой и цыганкой Кармен, удовлетворенный читатель однозначно определяет Лолитину участь. Ему остается пройти всего несколько шагов по тропке этого сада — и набоковская ловушка захлопнется. После трех лет бесплодных поисков Гумберт наконец устанавливает местопребывание Лолиты. С налитыми кровью глазами и «дружком» в кармане он мчится в Коулмонт, на "улицу Киллера, номер 10". В 29-й главе Гумберт продолжает мучить читателя. Первым делом он, "не вынимая кулака из кармана" (сжимая "дружка"), сообщает: "Убить ее, как некоторые ожидали, я, конечно, не мог. Я, видите ли, любил ее" (с. 330). Но читателю не очень верится в это небрежно брошенное «конечно» (равно как и в объявленное намерение застрелить мистера Скиллера); читатель по-прежнему обязан подозревать, что Гумберт выстрелит в Лолиту. Любовь остается лучшим поводом для убийства. Ведь Гумберт видит все ту же…
Ему невдомек, что былой романтической любви уже не вернуть; что столь глубокие раны, нанесенные ненавистью, полностью зарубцеваться не смогут. Во французском quelque part вновь мелькает вымышленное место обитания Куильти, указанное в регистрационной книге мотеля: остров Quelquepart{87}. Французская фраза, обращенная к Лолите, — это еще одна прямая цитата из финальной сцены «Кармен» Мериме:
Но Кармен улыбается и отказывается. Как и Лолита. Аналогия тянется дальше:
И наконец:
И тут наступает момент, когда Набоков шутя расправляется с проницательными читателями Мериме и Пушкина, которые, внимательно отслеживая аллюзии, уже предвосхитили исход сцены. Вместо выстрела в Лолиту он прошивает сердце читателя очередью многоточия:
Зато читателю вдолбить это в голову он сумел. И это лишь один из многих обманов. Набоков дурачит читателя, так сказать, на нескольких уровнях. Толпы разочарованных обывателей, которые прочтут «Лолиту» как грязную книжонку (и даже многие более интеллигентные люди), вообще не заметят литературных реминисценций Набокова. В данном случае невежество становится их преимуществом: аллюзии не введут в заблуждение того, кто не подозревает об их существовании{88}. Так что Набоков морочит лишь тех немногих читателей, которым открыты его уловки. И эти читатели — оценившие изощренную технику письма Набокова, уже обманутые поворотом сюжета (который ранее вел к тому, что Гумберт убьет Шарлотту Гейз), распознавшие переменчивый характер Гумберта и, возможно, знакомые с другими произведениями Набокова, — такие читатели всегда будут ждать подвоха от аллюзий; они ничего не примут на веру. Беззащитный на первый взгляд ферзь может неожиданно поставить шах и мат. И последнее надувательство: памятливого читателя не собьют с толку никакие аллюзии. Или, по крайней мере, его можно водить за нос лишь до конца 27-й главы II части, когда он увидит новую фамилию Долли: миссис Ричард Ф. Скиллер. Разумеется, он сразу же припомнит, что в предисловии Джона Рэя сказано:
После этого он поймет, что аллюзии аллюзиями, но Гумберт Гумберт никогда не убьет свою обожаемую Ло. Роковой кинжал Алеко, унаследованный Хосе после смерти Земфиры для расправы с Кармен и подобранный Набоковым на литературной обочине, не найдет своего пристанища в нежной и юной груди Лолиты. Примечания:1 В нем есть всё для всех (фр.). 2 В русском тексте вместо них есть "окрестности Сан-Гумбертино". Еще есть Гомберг, Гумберсон и Гомельбург, а также Герберт и персонаж Джек Гумбертсон. А кроме этого, множество эпитетов, из которых можно выбирать и выбирать. 3 В английской версии это видно значительно лучше, поскольку Гумберт ищет в газете "a portrait of an artist as a younger brute". 4 А также «больной» (ill) по-английски. В «русскоязычной» "Лолите", кстати, совсем другая "тень беса": "Роберт Роберт, Мольберт, Альберта". Мы не рискнем ее толковать, лишь предположим «нелитературные» соответствия "Роберт — Гумберт", "РР — ГГ" и робко спросим, уж не та ли это Берта, беженка с глубоким голосом, мечтавшая разделить койку с Долорес Гейз? 5 В русском тексте совершенно иначе: "…я нашел, среди дюжины явно человеческих адресов, следующую мерзость: Адам Н. Епилинтер, Есноп, Иллиной. Мой острый глаз немедленно разбил это на две хамских фразы, утвердительную и вопросительную". Разбить и впрямь нетрудно. Адам действительно не пил, а Ной, как известно, это дело уважал, над чем его отпрыск Хам неуважительно посмеялся. Но увязать это с "Пондероэовой Сосной" мы не беремся. 6 Разве что весьма отдаленную. 7 В «русской» "Лолите" вновь иначе: «…и едва ли следовало быть знатоком кинематографа, чтобы раскусить пошлую подковырку в адресе: "П. О. Темкин. Одесса, Техас"». Разумеется, любому русскоязычному читателю, несмотря на существование такого города в Техасе, очевидна тень броненосца из фильма Эйзенштейна. 8 Прихотью библиофила все это из русского текста убрано. Вместо этого сказано следующее: "Из невинных Бермудских островов он сделал остроту — каламбур, который пристойность не разрешает мне привести…" Это нетрудно. Каламбурьте смело, насколько позволит фантазия. 9 В русском тексте "Фратер Гримм, Океан, Келькепар". Сказки братьев Гримм известны всем, а остров Quelquepart ("где-то там") уже нашел свое место в океане романа. 10 В английском тексте вместо Мэриленда стоит Пенсильвания (Ра.). "Веселого мая, папа", — говорит Лука Пикадор по-английски. Кроме того, Мерри Мэй — это, конечно, и сам Мериме. 11 В английском тексте вместо Мексики обитает граничащая с ней Аризона. 12 В английском тексте последние два номера выглядят так: Q32888 и CU88322. Толкование: восьмерки — это удвоенные четверки. 13 В русском тексте это выглядит так: "…у меня сейчас маловато в банке, но ничего, буду жить долгами, как жил его отец, по словам поэта" (с. 367). И ссылка здесь на "Евгения Онегина" ("Служив отлично-благородно, долгами жил его отец…", гл. 1, III). А в английском тексте to borrow, to borrow and to borrow, намекая на tomorrow, tomorrow and tomorrow из "Макбета". 14 Я всегда восхищался ормондским шедевром великого дублинца (фр.). 15 Не показывайте ляжек (фр.). 16 Берта Большая Нога (фр.). 17 В английском тексте оговорка чуть раньше: "Густава — то бишь Гастона". Но ссылка и там и там на Флобера. 18 С фальшиво-покаянной ужимочкой (фр.). 19 Из "Гимна Красоте" Бодлера. 20 Темноволосый подросток (фр.). 21 Корчиться (фр.). «Виясь» в переводе В. Микушевича. 22 На самом деле больше подходит стихотворение "Предрассветные сумерки" из "Цветов зла", где есть и «подростки» и «корчиться» (перевод В. Левина). 23 "Дом, из которого не уйти" (фр.). 24 Существенное замечание, поскольку в русском тексте автомобиль носит гордое имя «Икар», и лишь представление об известном античном мифе позволит нам судить, насколько неудачно (или удачно) выбрано имя для этой колымаги. 25 О, медленней бегите, кони ночи! (Лат.) 26 Воспоминание, воспоминание, чего ты хочешь от меня? (Фр.) 27 И напрасно, поскольку в русском тексте не Аннабель, а Аннабелла. Тут уж больше подходит Anna la Belle. 28 Подозрение Проффера не оправдалось. 29 Никогда! (Англ.) 30 Пожалуй, все-таки надо сказать, что это "paper chase" — дословно "бумажная погоня" (англ.). 31 По-английски grandson of Grandison. Проффер иронизирует. Грандисон — главный герой последнего романа Сэмюэля Ричардсона (1689–1761) — семитомной "Истории сэра Чарльза Грандисона" (1754), образец безупречного "хорошего человека", исповедующий принципы терпимости и занимавшийся филантропией. 32 Однажды виденного (фр.). 33 Однажды читанного (фр.). 34 Тут мы, значит, приподнимаем шляпу и вежливо раскланиваемся с Лесковым, проходящим мимо. 35 Заклятые враги писателя (фр). 36 Проффер употребляет слово «equinox» (равноденствие) вместо слова «solstice» (солнцестояние). 37 Ты меня не любишь больше, моя Кармен? (Фр.) 38 Переменим жизнь, моя Кармен, заживем где-нибудь, где никогда не разлучимся (фр). 39 Кармен, хочешь уехать со мной? (Фр.) 40 Карменсита, ответь мне (фр.). |
|
||
|
Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное |
||||
|
|
||||
