Онлайн библиотека PLAM.RU


ВИКТОР ДМИТРИЕВИЧ КОЛУПАЕВ

Родился 19 сентября 1936 года в поселке Незаметном (ныне город Алдан, Якутия).

«Классе в седьмом или восьмом, вот уж и не помню точно, – вспоминал Виктор („Пространство и время для фантаста“, 1994), – я впервые обнаружил, что существуют Пространство и Время. День, ночь, год, расстояние до школы и до леса – это все я, конечно, знал и раньше. Они были обыденными, естественными и понятными. А вот то Пространство, которое само по себе, и в котором живут звезды, то Время, которое тоже само по себе, и в котором живу я и вся Вселенная… Это поразило меня в ту зимнюю ночь на всю жизнь.

Весь день падал снег, было тепло и вдруг разъяснилось и резко похолодало, но в воздухе еще чувствовалась влажность. Я шел из школы. Наш дом стоял на склоне горы, так что с улицы он выглядел одноэтажным, а в глубине двора становился двухэтажным. И мы жили в последней квартире на втором этаже, окнами на железнодорожную станцию. С того места, где я шел, открывался вид на вокзал, железнодорожные пути, забитые составами, прожекторы на стальных опорах, виадук, депо. Там внизу что-то грохотало, лязгало, гудело, переливалось огнями.

Я остановился и посмотрел чуть вверх, потом выше, а затем вообще задрал голову насколько мог. И тут я обомлел. Я не понимал, что произошло. Я вдруг увидел небо объемным. Одни звезды были ближе, другие дальше, а третьи вообще мерцали из бездонной глубины. Они были цветными: голубыми, желтыми, красноватыми, почти белыми. Какие-то странные фигуры, знаки, таинственные письмена образовывали они на небе. И небо было прекрасно, неописуемо красиво, невыразимо красиво и в то же время жутковато своей необъятностью. Я и прежде тысячи раз видел звезды, они и тогда, они всегда были красивы. Но в эту ночь в них появился какой-то скрытый и непонятный для меня смысл.

Я уже знал, что звезды – это далекие, далекие солнца. А теперь я понял, что число их бесконечно. Потрясенный, я простоял на улице часа два. И уже мороз пробрал меня до самых костей сквозь ватную телогрейку и стеганые штаны. Замерзли пальцы ног в залатанных и подшитых в два слоя катанках. Пальцы рук приходилось то сжимать в кулак, то разжимать. А я все стоял и смотрел, иногда поворачиваясь на месте, да изредка поправляя сваливавшуюся с головы шапку…»

В 1954 году поступил на радиотехнический факультет Томского политехнического института. После окончания института работал в специальном конструкторском бюро на заводе математических машин «Контур», затем в лаборатории биокибернетики (бионики). «У меня была интереснейшая работа. Например, мы в лаборатории Сибирского физико-технического института создавали аппаратуру, способную излучать сложный ультразвуковой сигнал. Известно, что дельфины общаются как раз в ультразвуковом диапазоне; и вот в командировке на Черном море мы целый месяц провели с ними. Это было огромное сооружение в гектар величиной, разбитое на вольеры, стоявшее на бетонных сваях, выходящих прямо из моря. Закрытое предприятие. Дельфинов там учили разным вещам, например, загонять рыбу в сети. Мы с ними очень сдружились. Кататься на дельфинах верхом – в буквальном смысле, сидя, как на лошади, невозможно; на нем можно только лежать. Пообщавшись с ними, ответственно заявляю: это не звери, это по-настоящему разумные существа…»

В 1966 году в томской газете «Молодой ленинец» появился первый фантастический рассказ Виктора Колупаева – «Неудачная экспедиция». – «Потом из этого маленького рассказика выехал „Фирменный поезд „Фомич“, – вспоминал Виктор. – А немного позже, в 1969 году в журнале „Вокруг света“ появился рассказ „Билет в детство“. Это-то меня и погубило…“

«Я уже давно ощущал потребность встретиться с самим собой, – начинался „Билет в детство“, – задать самому себе несколько вопросов и самому же на них ответить. Эта потребность росла во мне с каждым днем, и однажды я не выдержал и пошел на вокзал.

– Билет в детство, пожалуйста, – сказал я в окошечко кассы, и через пять минут уже сидел в жестком вагончике допотопной конструкции, с нетерпением ожидая свистка паровоза.

В купе рядом со мной оказалась старушка с корзиной фруктов и конфет. Волнение, с которым она поминутно перебирала ее содержимое, могло рассмешить кого угодно, но только не в этом поезде. Ее можно было понять: она ехала к маленькой девочке, в свое детство.

Напротив сидели мужчина с поседевшими висками и старик. Я знал этого мужчину по портретам в журналах. Это был известный пианист. Перед каждым концертом он совершал поездку в свое детство. Утверждали, что именно связь с детством делает его игру неповторимо прекрасной…»

Этой простоте, чистой, доверительной интонации, так же, как любви к Томску, ставшему для него родным городом, Виктор уже никогда не изменял. Большинство его повестей и рассказов связано именно с Томском. «Почти везде, где описывается город, – писал он мне, – имеется в виду Томск, правда, он выведен под разными псевдонимами. Этот милый, молодой (по возрасту большинства прохожих), зеленый (Кировский район) город очень мне дорог. Ни в каком другом месте я бы не хотел жить. Здесь я почему-то чувствую себя в безопасности…» И в другом письме: «Все мои рассказы и повести, без всякого исключения, написаны в Томске (Усть-Манске, Марграде, Фомске) в доме № 105, кв. 37 по улице Красноармейской, второй подъезд, пятый этаж, в маленькой комнате (как мы ее называли) у окна за старым секретером когда-то желтого цвета, который однажды упал, после чего я его распилил и сделал стеллаж…»

В 1972 году в Москве вышла первая книга Виктора Колупаева – сборник рассказов «Случится же с человеком такое!..» Выход ее никак не повлиял на самоощущение Виктора. «Хорошо прожил тот, кто прожил незаметно», – этому девизу он следовал всю свою жизнь. Даже представляя гостей, умудрялся оставаться в тени. «Это Дмитрий Биленкин, известный писатель… Это Борис Штерн, книги его вы знаете… А я – Виктор Колупаев, местный житель…»

«Качели Отшельника» (1974).

«Мы добились того, чего хотели, – писал в предсмертной записке один из героев повести. – Мы можем управлять временем… Эксперименты, на которые раньше людям нужны были годы, теперь можно проводить в считанные секунды. Я даже не могу себе представить, как далеко шагнет вперед человечество, приручив время, заставив его течь по своему усмотрению…»

«Качели Отшельника» охотно переводились, – в течение нескольких лет повесть вышла в ГДР, в Швеции, в Чехословакии, даже в США. – «Правда, отзывов на свои гениальные труды я не помню, – вспоминал Виктор, – кроме одного: какой-то московский критик в „Литературной газете“ в рубрике „Крохобор“ разнес как только можно „Качели Отшельника“… Но чеки Внешторгбанка (валютой тогда не пользовались) мы получили, и вместе с женой Валентиной поехали в Новосибирск – купить ковер в магазине „Березка“, ужасный тогда дефицит. Две тысячи пятьсот рублей, неплохие деньги. Приехав в Новосибирск, мы никому даже не позвонили – так было неловко за то, чем мы занимаемся. И уже в магазине „Березка“ узнали, что на ковры подняли цены. Все же купили. А потом под станцией Яшкино поезд стоял пять часов, какой-то ремонт. В итоге опоздали на томскую электричку. И всюду был с нами этот чертов ковер. Он меня достал, я на ногах почти не стоял. И вот на станции Тайга Валентина вдруг мне сказала: „Витя, пойди выпей водки в буфете“. Представляешь! „Витя, пойди выпей водки“. Одно из лучших воспоминаний жизни!»

«Фирменный поезд „Фомич“ (1982).

Своеобразным продолжением этого романа стала невеселая, густо насыщенная реалиями повесть «Жилплощадь для фантаста» (1991), в которой ее главный герой – писатель (в нем легко угадывается сам Виктор) – тщетно пытается получить квартиру.

«Со звезд я свалился на Землю. У меня в это время впервые возникла еще смутная догадка, что ничего нельзя придумать. Но окончательно я еще этого не почувствовал. Я стал писать о том, что хорошо знал, о самом простом, обыденном, о том, словом, что каждый видел тысячи раз.

Мои рассказы стали называть фантастическими. Я не возражал, потому что меня не спрашивали. А если бы и спросили, я все равно бы не возразил, хотя уже почти знал, что ничего придумать нельзя.

Рецензенты стали почитывать мои рассказы, но редакторы еще не решались их печатать.

А потом я взял да и написал о том, что произошло в фирменном поезде, который шел из Фомска в Марград.

Так я стал кое-где официально называться писателем. А до этого был просто настройщиком тензометрической аппаратуры. Еще раньше я учился в политехническом, а до этого – в школе. Школа была хорошая. Потом из нее сделали интернат для умственно отсталых детей. Но это ничего, потому что из нашей школы успели выйти доктора и члены-корреспонденты Академии наук…»

Томской журналистке Е. Орловой Виктор однажды признался: «Всегда ужасно хотел научиться виртуозно играть на фортепиано. Классическую музыку я довольно хорошо знал, собирал пластинки любимых композиторов, а в школе еще радио слушал. – (Хорошо поддав, мы с ним, кстати, не раз исполняли дуэтом арии из наших любимых опер – „Аида“, „Фауст“, „Паяцы“, – Г. П.). – В 1963 году купил рояль, тогда лишь третий год был женат и дочь еще была маленькая. В квартире – ничего, кроме какой-то кровати и этажерки, ну стол, кажется, был. И вот я купил в комиссионке старый разбитый беккеровский рояль длиной более двух с половиной метров. Вместо одной ножки подставил березовый чурбан. Сам научился настраивать рояль, причем он был настолько разбит, что на нем играть можно было ну день от силы. Мне из гитарного сделали ключ плоскогубцами, и этим ключом почти каждый день его настраивал. Видимо, у меня был такой возраст, когда учиться не хватало терпения. Но играл, сочиняя что-то свое и получая удовольствие от извлечения самих звуков. Поднимал крышку и перебирал клавиши в порядке, одному мне ведомом. Можно представить, какой грохот стоял. Если дома никого не было, играл на нем часами. Лет шесть у нас был этот рояль. А потом я получил двухкомнатную квартиру. Появилась другая мебель и роялю не хватило места. Пришлось отдать, просто подарить. Купили пианино. И вот звук нового инструмента настолько мне показался неприятен, что я больше к клавишам не прикасался. Какой прекрасный голос был у того разбитого рояля. Какое ощущение полета…»

«Поющий лес» (1984).

«Седьмая модель» (1985).

«Весна света» (1986).

За «Весна света» в 1988 году Виктор Колупаев был удостоен «Аэлиты».

Самой своей вещью он считал повесть «Жизнь как год» (вошедшую в «Весну света»). Двенадцать лаконичных новелл – удивительное ощущение света, грусти и надежды. Даже ирония автора беззащитна, открыта. – «Что там наша классная руководительница говорила? Что-то там о доброте… О чем тут говорить! Надо вот только мир заполнить техникой и все. Пусть техника сама все делает, а человек тогда и станет добрым. Чего ему сердиться, если за него все другие делают? Нажал кнопку – еда появилась. Нажал другую – брюки тебе дают, клеши матросские например. Вот здорово! Нажал кнопку – а тебе в сумку килограмм хлеба или нет… целая булка, тяжелая, черная, с такой вкусной хрустящей корочкой!.. Это здорово – весь мир из кнопок. Да их и нажимать не надо. Можно ведь сделать так, чтобы кнопки нажимала какая-нибудь машина. И всего одна-единственная кнопка! Нажал ее, и всем хорошо. Все даже и не знают, что кто-то за них нажал кнопку. Да только мне это не трудно. Пожалуйста! Живите на здоровье. Летайте в Африку, катайтесь на троллейбусе. Кушайте хлеб. А к праздникам машина выдаст печенье и конфеты-витамины, которые называются – драже…»

«Сначала появился рассказ „Сентябрь“, – писал мне Виктор. – Мысли о других временах года никакой не было. Потом года через четыре написал „Декабрь“, но все еще без всякой задней мысли. Дальнейший порядок уже не помню, но написался, сам собою, еще какой-то месяц, а тогда уж мне ударило в голову: не закруглить ли все это в целый год? Но закруглял долго. Всего от первого до последнего рассказа прошло лет десять-двенадцать. В одном месте пришлось даже схалтурить. Нужен был еще один месяц – июнь, но ничего в голову не приходило. Вернее, рассказ уже был, он назывался „Лагерный сад“ и очень, мне кажется, подходил, но он уже был опубликован под „неподходящим“ названием. Несколько лет я мучился и, в конце концов, совершил подлог: переименовал „Лагерный сад“ в „Июнь“. А ты говоришь…»

«Волевое усилие» (1991).

«Толстяк» над миром» (1992).

Наконец, уже цитировавшееся «Пространство и время для фантаста».

Много лет подряд, оставив инженерную работу, Виктор продумывал собственную концепцию Пространства и Времени. Две с лишним тысячи страниц, огромный научный труд, но концепция исключительно поэтическая. «Я не знаю, – признавался он, – каким образом Вселенная может выйти из сингулярного состояния. Скорее всего эта проблема не просто физическая. Но предположим, что скорость фундаментального воздействия начинает уменьшаться и Вселенная выходит из сингулярного состояния. Это происходит не в шуме и грохоте Большого взрыва, а в тихом Сиянии и Славе…»

В годы перестройки издаваться было негде. Да и силы были уже не те.

«Двадцать лет назад я мог писать без передышки целый месяц, отвлекаясь лишь на прогулку с собакой, но сейчас не могу. Шесть-семь часов такой работы – и я просто падаю перед телевизором, не видя, что там показывают, меня это не интересует. Лишь бы он тарахтел. Но мыслей у меня стало больше. Продолжаю работать над темой Пространства и Времени. Это философская работа. Мне приятно сидеть за столом. Даже не столько писать, сколько читать. Скажем, Платона или Лосева».

«Так и живу, – писал он одному из близких друзей. – Утром пью кофе, иду гулять с собакой. Потом сажусь за компьютер. С десяти до двенадцати (правда, через день) варю щи или рассольник, обедаю, иду гулять с собакой, потом снова – за компьютер, в пять часов – иду гулять с собакой, дальше – за компьютер… С мая по сентябрь основное время занимает огород. Надоел он мне, но зато каждый год – три двадцатилитровых бутыли вина: из малины, смородины и облепихи. А следующим летом хочу попробовать еще и из крыжовника. И пью-то ведь недопустимо мало – по стаканчику в неделю, да и то не каждую, ну и в праздники, конечно…»

«Фантастика для меня, – размышлял Виктор, – это, во-первых, хорошая литература. Я не сторонник того взгляда, что литература должна отражать действительность. Литература и есть действительность, реальность. Она взаимодействует, влияет на жизнь человеческого общества ну, может, не столь прямолинейно и грубо, как само общество на себя. Но фантастика, в отличие от литературы вообще, создает возможную реальность, которая, тем не менее, взаимодействует с действительностью. Отсюда, во-вторых, фантастика – это эксперимент, социальный и психологический. И лучше, конечно, экспериментировать в фантастике, чем так, как произошло в Кампучии…»

И далее: «Здесь никак не уйти от проблемы Бога. Трудность только в том, что мы все время пытаемся понять намерения Бога, исходя из наших, человеческих воззрений, устремлений и желаний. А это невозможно, хотя и неудержимо хочется. Блажен тот, кто просто верует и не задает вопросов. Но мы это состояние проскочили и теперь должны мучаться вопросом: почему Бог создал такой несовершенный мир? Ответа на этот вопрос у меня, конечно, нет и не будет, но не размышлять на эту тему я не могу. Если бы удалось разработать теоретическую систему о существе, которое мыслит с бесконечной скоростью (это и был бы Бог), тогда можно было бы и понять его намерения. Во всяком случае, он дал нам в этом мире свободу воли, и мы пользуемся ею, как хотим или как получается. Но им же предуготован для нас и другой мир, в котором все будут счастливы, а свобода воли не понадобится (или ее значение для нас будет все время уменьшаться) пока мы все не окажемся в Боге. Эта проблема столь сложна, что несколькими фразами или страницами не отделаешься. Или так: это предельная проблема и я с облегчением понимаю, что ни мне, ни кому-либо другому в этом мире ее не разрешить…»

В 2000 году вышел роман «Безвременье», написанный в соавторстве с Юрием Марушкиным. «Тираж семьдесят пять экземпляров… вы его и не заметите…», – с горечью заметил Виктор на весьма скромной презентации. Зато действие в этом романе действительно охватывает все, абсолютно все – от возникновения Вселенной до самого ее конца. «И это еще не все, – добавлял Виктор, – действие у нас прихватывает и ту Вселенную, которая будет после ее конца».

В 2001 году красноярский журнал «День и ночь» напечатал роман Виктора Колупаева «Сократ Сибирских Афин» – о некоем «глобальном человеке», вдруг встретившем самого Сократа. И вот они вместе ходят по Сибирским Афинам, встречаются с сибирскими эллинами – Фалесом, Пифагором, Платоном, Аристотелем, неким Агатием, создавшим временную пирамиду для обмена людям маленького Времени на большие Времена, с диалектическим и историческим материалистом Межеумовичем, участвуют в древнегреческих симпосиумах и мистериях, попадают в самые безумные ситуации, рассуждают о проблеме Пространства и Времени, погибают и вновь возрождаются… «Папа полностью был под властью своего Сократа и вообще греков (древних), – писала мне Оля Колупаева. – Рассказывал про них всякие анекдоты, подсмеивался над их причудами. У него какие-то интимные отношения с ними были, очень близкие. Он их труды, по-моему, как детективы, с таким же азартом читал (изучал). Вот уж точно, Сократ ему другом был (ведь папа был человеком очень одиноким). Этот роман очень автобиографичен (поездка в Севастополь, все эти огородные дела, Томск такой узнаваемый). Я сама „Сократа“ очень люблю. Мне вообще он кажется потрясающим и ничуть не заумным – там все понятно, причем, как-то странно понятно… Вроде пересказать ни одну теорию не могу, а впечатление сильнейшее… И характеры – живые, человеческие… Ситуаций много смешных… Не знаю, мне было легко читать… и с наслаждением. И не потому что это – мой отец… Там действительно что-то есть настоящее…»

Как-то, в конце прошлого века, я пригласил Виктора выступить в Доме ученых новосибирского Академгородка. Он согласился, но потом перезвонил из томского аэропорта: «Метель, старик, не могу улететь». – «Езжай на вокзал, – подсказал я, – поездом добраться проще». Он согласился, но вечером опять перезвонил: «Старик я не приеду. Я болтался по всем этим вокзалам и вдруг понял, что это перст судьбы. Я никогда больше не буду выступать. Совсем никогда».

И практически не выступал.

Умер в Томске 4 июня 2001 года.









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.