Онлайн библиотека PLAM.RU


ОЧЕРК XX


ТРАГЕДИЯ В СТАНИЦЕ ВЕТЛЯНСКОЙ — ТУПИК ДОБАКТЕРИАЛЬНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ ОБ ЭПИДЕМИОЛОГИИ ЧУМЫ

(1878)


Во второй половине XIX столетия вновь запульсировали природные очаги Великого Евразийского чумного «излома» (1863—1879). В июне 1877 г. «очнулся» Прикаспийский Северо-Западный очаг чумы. Чума тихо вернулась в Астраханскую область. В Астрахани больные, по наблюдениям врачей, переносили болезнь легко, большей частью на ногах. Вспышку астраханской чумы посчитали заносной и привели ее в «генетическую связь» с рештской эпидемией в Персии. Бубонные заболевания продолжались в городе и окрестностях в июле, августе и сентябре, а отдельные случаи встречались и позже — в 1878 и 1879 гг., но они перестали вызывать озабоченность у властей. Однако в станице Ветлянской (Ветлянке)пульсация очага приобрела столь отчетливый характер, что была услышана не только в России, но и в Европе. Мы восстановим ход этой «чумной бойни» по работам Г.Ф. Архангельского (1879), М.И. Галанина (1897), Н.К. Щепотьева (1897), Г.Н. Минха (1898), Ф.А. Дербека (1905), О. Слободова (1905) и др.


14.


Развитие эпидемии. По клиническим проявлениям болезни эпидемия чумы в Ветлянке делится на два периода:

1)   с преобладанием бубонных форм;

2)   с преобладанием безбубонных и, в частности, легочных форм чумы (рис. 15).

Первый период эпидемии начался 28 сентября 1878 г. с заболевания 65-летнего казака Агапа Хритонова. Он жаловался на головную боль, слабость, общее недомогание и боль в боку (без кашля и кровохарканья) и, кроме того, у него был бубон под мышкой. Казак умер 2 октября. Заболевание Агапа пытались тогда объяснить тем, что какой-то родственник привез ему товары из Малой Азии, но эта версия не выдержала проверки.



15. Распространение чумы в станице Ветлянской (Минх Г.Н., 1898).1 — динамика заболеваний чумой. 2 — движение чумы в домах Беловых.3 — движение заносов (первичных) из домов Беловых. 4 — движение заносовчумы из ст. Ветлянской в другие селения. Цифровые данные по тексту и вграфике на одну и ту же дату у Минха не всегда совпадают.


Вслед за Агапом заболели бубонной чумой три молодых женщины (5, 8 и 9 октября), в том числе и его беременная сноха Елизавета. У нее были сильная головная боль, жар, общая слабость. Затем последовали преждевременные роды, после родов образовался бубон в паху. Эти женщины выздоровели безо всякого лечения. Но заболевания бубонной чумой в станице продолжались: 12 и 13 заболели еще две женщины, в течение 4–5 дней они погибли. У Писаревой Мавры (умерла 17 октября) были бубоны под обеими мышками и жалобы на неопределенные боли в боку, однако кашля и других явлений со стороны дыхательных путей не отмечено.

19 октября фельдшер Трубилов, встревоженный этими смертельными заболеваниями, пригласил на совещание своего товарища из Копановской станицы, фельдшера Стирхаса. Однако болезнь вдруг «смягчилась», из следующих 7 заболевших (бубоны в паху) умер только один (Хритонов Макар, 27 октября). 8 ноября скоротечно и без бубонов умерла Наталья Колесова, за ней еще при сходных обстоятельствах — молодой казак (12 ноября) и пожилая казачка (13 ноября).

13 ноября фельдшер Трубилов рапортом сообщил в Астрахань, что в Ветлянке появилась неизвестная ему болезнь и поэтому он попросит прислать в станицу врача. Он указал на то, что у больных наблюдались опухоли лимфатических желез, лихорадка, головная боль и упадок сил; больные, по его словам, обращались за медицинской помощью тогда, «когда всякая помощь невозможна, из 14 заболевших в начале эпидемии умерло семь».

Для проверки этого донесения в Ветлянку астраханской медицинской управой был командирован доктор Кох, который принял существующую там болезнь за «жестокую перемежающуюся лихорадку с припуханием желез». Одновременно с ним, 18 ноября (к этому числу от чумы погибло еще двое казаков), «вследствие словесного приказания» наказного атамана, станицу посетил старший войсковой врач астраханского казачьего войска, доктор Депнер. Он, осмотрев больных (8 человек), сообщил атаману (18 ноября), что казаки страдали «послабляющей лихорадкою с опухолью печени, селезенки, припуханием лимфатических желез, или паховых или подмышечных, и тифоидным состоянием». Значительную смертность он объяснил тем, что больные слишком поздно обращались за врачебной помощью и не соблюдали «должной осторожности во время болезни».

В списке больных, приложенных доктором Депнером к рапорту, приведены фамилии 7 человек, которые, по его мнению, подают надежду на выздоровление, в выздоровлении восьмого он сомневается, так как больной «кроме того: одержим воспалением легких». В действительности же, из тех больных, которых видел Депнер, после его отъезда умерло четверо, а больной, выздоровление которого вызвало у него сомнение, выжил.

Доктор Кох в своем рапорте также отметил одного больного, Писарева Лариона, 59 лет, имевшего бубон под мышкой, болевшего уже 10 дней. У того наблюдался кашель с кровохарканьем. Кох указал в своем рапорте на особый характер мокроты Писарева — клейкая, похожая на ржавчину. При перкуссии его легких он услышал тупой звук, при аускультации — крепитацию. Впоследствии Писарев выздоровел, не заболели после общения с ним Депнер и Кох.

Первый, кто не поверил диагнозу «лихорадка», поставленному врачами, был священник Гусаков, также потом умерший от чумы. «Будто мы не знаем, что такое лихорадка, — записал тогда он в своем дневнике, — у людей появляется головная боль, затем жар, головокружение, рвота, опухоль в паху или под мышкою, и через 3–4 дня, самое большое через 6 дней, они умирают. Разве это лихорадка!?»

Люди продолжали умирать, но настоящий характер болезни не был известен. В метрической книге станицы до конца ноября в качестве причины смерти указывались: «от простуды», от «злокачественной» или «тифозной горячки». Население Ветлянки в этот период эпидемии относилось довольно безразлично к ней, администрация также не предпринимала никаких мер. Доктор Кох в ноябре добросовестно несколько раз приезжал в Ветлянку, но чуму не распознал и оставался при своем прежнем мнении, что больные страдают малярией, назначал им хинин и уезжал. Приехав в последний раз в Ветлянку 27 ноября, он уже не покидал ее до самой смерти.

Со второй половины ноября, злокачественность болезни возросла, в это же время стали появляться случаи заболеваний, не осложненные поражением лимфатических желез. В последней декаде ноября были еще два случая затянувшейся бубонной чумы с кровохарканьем (первый — Писарев Л.): у Степана Астахова и Капитолины Зелотиной, но оба погибли. Однако они не привели к распространению легочной чумы по станице, возможно, ее вообще бы там не возникло, если бы возбудитель болезни не попал в семейство Беловых.

Эпидемическая активность Прикаспийского Северо-Западного природного очага чумы

С 1806 г. стали часто регистрироваться вспышки чумы в ряде сел Астраханской области на правом берегу Волги (Енотаевка, Солодники и др.): в 1821, 1835, 1836, 1878, 1899, 1913, 1922, 1924, 1929, 1930—1933 гг. В большинстве случаев вспышки чумы не были связаны друг с другом и носили локальный характер. Они были приурочены к сезону активного течения эпизоотии чумы среди малого суслика. С 1933 г. было начато плановое эпизоотологическое обследование этой огромной энзоотичной по чуме территории и истребление малого суслика в целях подавления эпизоотией. Отлов сусликов и заготовка шкурок этих зверьков были взяты под медицинский надзор, на энзоотичной территории промысел малого суслика был запрещен. С тех пор заболевания чумой среди местного населения прекратились. Паразитарный фактор заражения людей чумой утратил свою силу с проведением дезинсекции. Постепенно в Ростовской и Волгоградской областях, Ставропольском крае и частично в Калмыкии и Дагестане (в северных их районах) в связи с распашкой земель площади, заселенные малым сусликом, стали резко сокращаться. Вслед за этим реже стали обнаруживаться эпизоотии, а с 1956 г. возбудитель чумы перестал в поселениях сусликов обнаруживаться вообще. Но уже в 1970 г., эпизоотия чумы вновь была обнаружена среди малых сусликов в Чечне в пределах Терско-Сунженского междуречья. В 1972—1973 гг., а затем в 1980—1981 гг. чума среди грызунов была обнаружена в Калмыкии; в 1975 г. — в популяциях малого суслика, а в 1980—1981 гг. — в поселениях малых песчанок в Северном Дагестане (Козлов М.П., Султанов Г.В., 1993).

Второй период эпидемии начался в семье богатого ветлянского казака Осипа Белова. Его сын Федор был женат на Марье Хритоновой. Минх не знал о существовании вторичных крысиных и о возможности развития домовых эпидемий чумы посредством инфицированных блох. Он считал, что именно от семейства Хритоновых произошел занос чумы в семейство Беловых. Однако к моменту заболевания первых Беловых легочной чумой их свояки уже были в значительной мере потрепаны бубонной чумой, с них она и началась в станице (Хритонов Агап). Всего у Хритоновых в первом периоде эпидемии было поражено бубонной чумой 9 человек, из которых четверо умерли, но ни один из них не страдал легочной формой болезни. В домах Беловых эпидемия проявляет себя сразу массой почти внезапных смертельных заболеваний (первыми погибли Федор и Марья) с почти полным отсутствием бубонных осложнений. Минх подчеркивал, что это обстоятельство могло бы «навести лиц, мало или совсем незнакомых с 1-м периодом ветлянской чумы, на мысль о какой-то другой, начавшейся только с Беловых, болезни».

Г.Н. Минх, писавший свой труд в добактериологический период эпидемиологии чумы, легко допускал перенос между семействами абстрактного «контагия». Сегодня же можно утверждать, что, так как у Хритоновых легочной чумы не было (как, впрочем, и в других станичных семействах в это время), то занос возбудителя болезни в семейство Беловых мог быть осуществлен только из крысиных очагов чумы блохами. Эти очаги могли быть как под домами Беловых, так и Хритоновых, которых «по-родственному» те посещали во время болезни. Тогда странным выглядит не типичная для данного способа заражения возбудителем чумы клиника поражения семей Беловых. Обратимся опять к работе Минха.

Исследуя отношение эпидемии по месту жительства пострадавших от болезни семейств, Минх обратил внимание на то, что чума хотя и держалась в первом периоде в северо-западном, Царицынском, конце станицы, но во втором периоде она довольно равномерно была рассеяна всюду. Если исходить из существующих сегодня представлений о контагиозности легочной чумы (некоторые исследователи даже рассуждают о каком-то «коэффициенте контагиозности» при этой форме болезни и даже определят его равным единице), то каждое пораженное эпидемией семейство должно было вовлекать в нее всех тех, кто находился с ними в контакте. Однако Минх констатировал тот факт, что близкое соседство, даже с наиболее пострадавшими от чумы семействами, не имело никакого влияния на распространение болезни по станице. Он отметил отсутствие заболевших во многих домах, расположенных вблизи тех, семейства которых поголовно вымерли («страшных приютов смерти», по его определению). Схема распространения чумы по Ветлянке приведена на рис. 14.

Просматривая метрические записи, он увидел в списке умерших все одни и те же фамилии: целые десятки Беловых, много Лобановых, Астаховых, Писаревых, Назаровых и т.д.

Вывод, который Минх сделал из этих наблюдений, состоял в том, что «только эти родословные могут досказать нам то, чего не могли открыть свидетели, что только они могли дать нам ясное представление о списке умерших, представляющемся нам, как мы сказали, без знания родословных, простым перечнем имен фамилий». Следовательно, можно предположить, что второй период ветлянской чумы — легочный, начался со случайного вовлечения в эпидемический процесс «критической массы» особых человеческих генотипов, у которых инфекционный процесс проявился вторично-легочной формой болезни. Относительная генетическая однородность многочисленных родов Беловых, и особенно членов семейства Белова Ивана, способствовала крайне упорному распространению вторично-легочной чумы по станице и отбору высоковирулентных штаммов ее возбудителя. После достижения «критической массы» из вторично-легочных случаев болезни, чума сформировала самостоятельные эпидемические цепочки (без участия эктопаразитов), состоящие уже из первично-легочных случаев («первичные заносы» — по определению Минха), это и привело к эпидемической катастрофе, названной в последствии «Ветлянской чумой».

В ночь с 5 на 6 декабря в Ветлянку вновь приехал доктор Депнер и одновременно с ним фельдшера Касикинской и Сероглазовской станиц Степанов и Анискин. По предложению Депнера было принято постановление станичного управления об открытии в Ветлянке больниц, им же была введена мера разделения станицы на 4 участка, из которых должны были сообщать врачам и фельдшерам сведения о больных. Сам же Депнер осмотрел больных только один раз (вместе с доктором Кохом). Причем он зашел в опустевший дом Осипа Белова. Видимо, «чумное побоище», произошедшее в этой семье, его потрясло и деморализовало. Депнер больше уже никуда не ходил, он заперся в отведенной ему избе и не пускал к себе даже фельдшеров. Те были вынуждены, принося ему свои рапортички, прикладывать их к стеклу окна, через которое Депнер их читал. 12 или 13 декабря Депнер уехал из Ветлянки в Енотаев-ку, мотивируя свой отъезд крайним нервным расстройством. Оттуда он послал рапорт наказному атаману, в котором писал, что с 27 ноября в Ветлянке распространилась возвратная горячка. В нем он отметил, что у некоторых больных развивается стеснение в груди, продолжительная рвота и кровохарканье. Если судить по его рапорту, с 27 ноября по 8 декабря включительно в Ветлянке заболело 110 человек, из них умерло 43, выздоровело 14, находятся на лечении 43 человека. Впоследствии Депнер пытался доказать, что он первым диагностировал чуму в Ветлянке, однако в его рапорте указаны и другие предполагаемые им диагнозы (см. ниже). Надо отдать должное доктору Депнеру: еще до правильного определения болезни, он потребовал введения карантина для Ветлянки (11 декабря).

Ниже мы приводим его рапорт наказному атаману Астраханского казачьего войска, написанный, видимо, в конце декабря 1878 г.

«Сначала появления эпидемии, в начале минувшего ноября 1878 г., у некоторых из жителей Ветлянской станицы появилась лихорадка, а после нескольких пароксизмов, через 7, 8 дней, стали развиваться опухоли лимфатических желез или в пахах, или под мышками. Узнав об этом, я прибыл в Ветлянку 18 ноября и нашел восемь больных в следующем состоянии: умеренное лихорадочное состояние типа послабляющего или перемежающегося; больные бодры, на ногах, аппетит хорош, сон нормален, равно и все отправления; вскрывшиеся абсцессы лимфатических желез или в пахах, или под мышками выделяли доброкачественный гной, длительность болезни уже 10–20 дней; все эти больные, как мне заявляли фельдшера, впоследствии выздоровели. Подобные болезненные явления были наблюдаемы мною в мае 1877 г. на Казачьем Бугре у 15 человек, на Форпосте у 40 человек и у нескольких человек в городе Астрахани, и всеми практикующими врачами, причем течение и исход были совершенно тождественны.

С 27 ноября 1878 г. в станице Ветлянке, как мне сообщили, появилась какая-то болезнь, которою заболевали многие, и некоторые даже умирали. В декабре я прибыл вторично в Ветлянку и нашел 23 больных со следующими припадками: жестокая головная боль во лбу, в висках, боль в членах, непродолжительный умеренный озноб, за которым следовал продолжительный, сильный, жгучий жар лица и глаз, живот туг, припухлость печени, селезенки, пульс 100–120; такое состояние продолжалось 2–3 дня, за которым в благоприятных, хотя немногих случаях, следовал пот и ослабление всех припадков, но большею частью через день или два пароксизмы возобновлялись в более тяжелой форме; являлся бред, бессонница, беспокойство, жар до 42°С, сухость бурого языка, непроизвольные, темно-бурые испражнения, необильная красноватая моча. Смерть следовала или после первого, или второго, реже после третьего пароксизма, при явлениях общих клинических судорог, в коматозном состоянии, при весьма быстром упадке сил. Трупы умерших скоро коченели, и трупные пятна появлялись через 12 и более часов. С 27 ноября до 9 декабря из 100 больных умерло 43, выздоровело 14. С 9 декабря характер болезни снова сталь ожесточаться. При общем, по-видимому, благоприятном состояние здоровья вновь заболевшего, вдруг у него появлялось сильнейшее сердцебиение, пульс становился неуловим, тошнота, головокружение, стеснение в груди, кровохарканье, кровавая рвота жидкой, не свертывающейся кровью, лицо бледно, выражение апатично, глаза тусклы, впалые, зрачки расширены; за этим приступом в продолжение 3–4 и более часов больной находился в состоянии крайнего изнеможения, и затем наступал сильный жар, спячка, легкий бред, отделение мочи приостановлено, запор. С 10 декабря ко всем этим явлениям присоединились в некоторых случаях пятна на теле, от просяного зерна до гривенника и более; больные издавали от себя какой-то особенный, меду подобный запах, и смерть следовала в спячке, при быстром упадке сил. Трупы не коченели, загнивали через 2–3 часа. С 9 декабря процент смертности, постепенно возрастая, достиг к 4 декабря до 100.

При первом моем пребывании в станице Ветлянке я видел только больных, страдающих послабляющей лихорадкой, с узловатым припуханием лимфатических желез (Гризингер), и в этом смысле я доносил своему начальству; эта форма лихорадочных болезней (по Гризингеру) иногда может быть предвестником более серьезных болезненных явлений, что и подтверждается последовавшим развитием болезни в жестокую эпидемию. Вторичное мое посещение Ветлянки и десятидневные наблюдения мои над появившейся там болезнью, уже с явным характером эпидемическим, показали мне сущность болезни горячечную, с типом, похожим на возвратную горячку, о чем было донесено начальству. По словам подчиненных мне фельдшеров, болезнь, начавшаяся 27 ноября, появилась вдруг после предшествовавшей, когда в Ветлянке уже не было больных с явлениями, виденными мною 18 ноября. Я, однако же, допускаю тесную связь между болезнью около 18 ноября и болезнью, взявшею начало 27 ноября; на эту связь указывает появление припухания и воспаления лимфатических желез, с переходом в абсцессы, сопровождающиеся нетипичной лихорадкой (сперва), и появление только 9 дней спустя болезни, с ярко выступающими из ряда обыкновенных симптомами, в более строгой форме, которая на моих глазах, с 5 декабря возрастала до ужасающей степени жестокости, где почти все заболевшие умирали в продолжение от 12 часов до 3 дней. Описанные мною признаки этой жестокой болезни дают мне право смотреть на нее или как на самый жестокий и злокачественный тиф, или как на своеобразную людскую чуму (Pestis Indica, Гирш), или как на болезнь новую, среднюю между тифом и чумой.

Изложению причины появления этой эпидемии в станице Ветлянке считаю необходимым предпослать несколько слов о самой станице. Ветлян-ка находится в Енотаевском уезде, в 194 верстах от г. Астрахани, в 10 верстах от селения Никольского; лежит на правом, довольно возвышенном, ровном и открытом берегу Волги; почва-суглинок, растительность скудная: полынь, степной ковыль; существует около 100 лет, имеет до 1700 душ обоего пола, дворов около 300, все постройки деревянные, дома небольшие, особенно опрятные и поместительные; саженях во 100 на запад от станицы, на несколько возвышенном месте, находится кладбище; жители станицы занимаются исключительно рыболовством; фабрик и промышленных заведении в станице нет, только внизу, под горой, около станицы находится рыбная ватага, принадлежащая одному частному лицу. По сказанию старожилов, Ветлянка почти всегда, преимущественно пред прочими окрестными селениями, в холеру подвергалась особенной болезненности; так, в эпидемии холерные, кори, скарлатины, лихорадочные она представляла наибольший процент больных; в 1859 и 1860 годах в ней особенно был развит сифилис; в 1864 году было много больных горячкой. Наблюдая последнюю эпидемию с ноября по 14 декабря сего года, погода постоянно была сырая, влажная, туманная, тепловатая, температура колебалась между 2-мя и 14° тепла по Реомюру; ветры были редки — иногда слабый, юго-западный; изредка перепадал мелкий дождь; 21 декабря выпал небольшой снег, который скоро растаял.

Описываемая болезнь первоначально появилась и наиболее свирепствовала во время моих наблюдений в северном конце станицы; видевши больных после приезда моего в Ветлянку 18 ноября, я вместе с врачом Кохом употреблял хинин в больших приемах и хлорную воду внутрь; снаружи на абсцессы желез уже вскрывшиеся — карболовую примочку, а на опухоли желез не вскрывшиеся — меркуриальную мазь, и так как были хорошие результаты от этого лечения, то врач Кох и уехал из Ветлянки, пробыв там еще 4–5 дней; когда же я после усилившейся в Ветлянке или появившейся там новой эпидемической болезни, приехал туда вторично 5 декабря, я опять застал там врача Коха и с ним начал медицинские меры с изолирования больных и разделения станицы на 4 участка для надзора за больными, дезинфицировал их жилища и указал на необходимость строгого исполнения 945–965 ст. уст. мед. полиц.

При этих указаниях не упускалось из виду лечение больных, испытыва-лись все средства против горячечных болезней, как-то: салициловая кислота, соляная кислота, хинин, холод, и проч.; но все эти врачебные средства оказались бесполезными, почти все заболевавшие умирали; заразительность доходила до высшей степени: все ухаживавшие за больными медицинские чины, врач Кох и шесть фельдшеров сделались жертвою эпидемии; умер священник, умирали казаки, ухаживавшие за больными и убиравшие мертвых; умирали почти все, кто только имел соприкосновение с больными или мертвыми, заболевая через 3–6 дней, несмотря на то, что они были снабжены предохранительными дезинфицирующими средствами; исключения были чрезвычайной редкостью. Только быстрый переход болезни в характер эпидемии, неуступчивость ее ни врачебным, ни санитарным мерам до высшей степени, распространение ее по станице, заразительность и скоротечность болезни привели меня к тому заключению, минуя все научные прения и сомнения о названии и определении болезни или лучше эпидемии, что остается единственная мера к пресечению ее — карантин, о чем и был составлен 11 декабря протокол мною и полковником Плехановым; вследствие чего наказным атаманом сделаны были соответствующие распоряжения. Дальнейших наблюдений после 14 декабря я не мог производить, так как сам заболел лихорадкой, с сильным нервным расстройством.

Старший врач астраханского казачьего войска доктор Депнер».

Гибель семьи Осипа Белова резко ухудшила морально-психологическое состояние жителей Ветлянки. Еще 6 декабря проезжавший через станицу в село Никольское попечитель калмыков Рашевский не заметил на улице особенного уныния. Но когда 8 декабря он на обратном пути проезжал через станицу, то не встретил на ее улицах ни одного человека, все ставни домов и ворота были закрыты. Станица как бы вымерла.

По наблюдению Минха, часть населения станицы, а в начале второго периода эпидемии — большая, смотрела на болезнь как на кару, посланную Богом на Ветлянку, или как на результат разрушительного действия злых сил, по поводу участия которых создавались разнообразные легенды, циркулировавшие среди казаков. Другая часть, особенно позже, когда население «освоилось» с болезнью, смотрела на последнюю как на «присталую». Между этими двумя представлениями о причинах болезни существовали разнообразные переходы и комбинации.

Первое представление о причинах болезни обнаруживалось сознанием полной роковой безысходности, апатией и упадком духа. Люди, «как приговоренные к смерти», автоматически выполняли свои семейные обязанности, ухаживали за больными, ожидая скорого решения своей участи, приготовляясь к последней, т.е., изготовляя себе саван или «мертвую» (рубашку).

Отдельные станичники под гнетом тяжелого горя и мыслей о предстоящих или совершившихся утратах, терялись и утрачивали всякие инстинкты самосохранения. Участь этих людей отмечена в метриках умерших.

Когда число смертельных случаев стало ежедневно расти, станичниками овладела паника. Казаки говорили: «На войне было страшно, в Ветлянке во время болезни — куда как страшнее». Перед страхом смерти исчезли всякие другие чувства — ни привязанности, ни любви не существовало. Ближайшие родственники сторонились больных, предоставляя их своей судьбе.

Однако другая крайность в поведении, основанная на понимании «присталого» характера болезни, вела к тому, что люди стремились укрыться от источника своего страха, т.е., от чумы.

В разгар эпидемии началось бегство станичников из Ветлянки в другие селения. Но их население раньше врачей разобралось, что болезнь «присталая». В соседних станицах и селениях были выставлены караульщики с дубинами, отгонявшие нежеланных пришельцев. Народ догадался принять меры самозащиты раньше, чем властями было сделано хотя бы что-то для ограничения эпидемии. Не находя нигде пристанища, многие беглецы жили в степи или лесу, в вырытых в земле ямах или шалашах. Некоторые из них умирали уже потому, что уставали так жить.

Казак Яков Калинин, после смерти своего сына Николая, бежал из Ветлянки. Так как его нигде не пускали, он доехал до Черного Яра и, опасаясь такой же участи, какую он испытал в других местах, приютился где-то на задворках в бане. Но казака выдала лошадь, и в городе узнали о непрошеном госте, жители выгнали его, и Яков поехал обратно в Ветлянку. Не доезжая Никольского, он остановился, слез с лошади, пустил повод и лег на землю, положив себе под голову седло. Спустя некоторое время Якова нашли мертвым.

Приказчик рыбной ватаги купца Платонова, Флавиев, чуть не погиб при попытке передать в станичное управление Копановской станицы официально предписание их же атамана о командировании в Ветлянку нескольких урядников для дисциплинарных и санитарных целей. Вот его рассказ, опубликованный в «Астраханском листке» в 1880 г.

«Приехав в Копановскую станицу 13 декабря, часов в 8 вечера, я зашел в лавку Кунгурцева купить папирос, но сын Кунгурцева, увидав меня, испугался и убежал. Из лавки я пошел в станичное правление, но бывшие там казаки не допустили меня и, окруживши, стали грозить убить. Предписание полковника Плеханова они, однако, взяли и, прочитавши его, пришли в ярость. “Как! Детей наших требуют на смерть! — орали казаки. — «Нет, этому не бывать!” Голос мой заглушился голосом толпы человек в 200. Орали и в станичном управлении и около. Я был прижат между правлением и станционным двором, но казаки близко ко мне не подходили, а только кричали: “Зачем приехал сюда? Он чумной!” Наконец из толпы выделился голос одного казака: «Убить его! Чего смотрите, — в воду!» Толпа подхватила этот крик, и положение мое было некрасиво. В отчаянии я закричал, что было сил: “Не подходите ко мне, убью!” Оружия при мне не было, была только лимонадная бутылка, услужливо данная мне атаманом Лебедевым. Бутылку эту, благодаря темноте, я выдал за револьвер, и она произвела магическое действие. Толпа начала редеть, а при наступлении моем, разбежалась. Не добившись ни спирта, ни ответа на предписание полковника Плеханова, я поехал в Ветлянку на почтовых лошадях, которые на этот раз были очень быстро запряжены для меня по распоряжению станичного начальства. По дороге я заехал к Колпановскому священнику, отцу Флавию Колпикову, желая исповедоваться, но отец Флавий не принял меня и, на просьбу исповедовать, через калитку отказал».

Среднего человека в станице не осталось, люди расслоились на трусов и героев. Заболев чумой, доктор Кох, не желая подвергать опасности заражения хозяина дома, в котором он жил (священника Гуса-кова), сам отправился в больницу. Не найдя себе места из-за лежащих повсюду покойников, он стянул одного из них с кровати и лег на его место. Кох умер 15 декабря.

Ветлянский священник, отец Матвей Гусаков, не прятался в доме, а деятельно старался помочь станичникам в их беде. Однако и он заразился и 14 декабря умер. Никто из казаков не взялся его хоронить. Могилу в мерзлой земле были вынуждены выкопать его старуха мать и беременная жена. И та и другая вскоре заболели и умерли.

Фельдшер Стиркас, как ловкий человек, сумел отговориться собственной болезнью и болезнью жены, заодно он заручился запросом копановского станичного управления. Благодаря этому он отпросился у доктора Коха и уехал домой, в станицу Копановскую. На место Стиркаса был прислан фельдшер станицы Михайловская, Семенов. Приятель Стиркаса из «нечумного времени», фельдшер Трубилов, погиб 4 декабря, а заменивший его фельдшер Семенов — 7 декабря.

Всего между 4 и 21 декабря умерли 6 фельдшеров: Трубилов, Степанов, Беляков, Семенов, Анискин и Коноплянников (рис. 16).



16. Плита с могилы жертв Ветлянской чумы. В настоящее время она установлена на одном из зданий во дворе Ростовского противочумного института. Фотография из книги И.В. Домарадского (1998)


Однако одни и те же люди могли показывать как образцы мужественности в поведении, так и проявлять гнусность, а иногда и трусость. Чума «ломала» даже самых храбрых.

Лихой и энергичный приказчик Флавиев, безвозмездно взял на себя обязанности смотрителя больниц, безбоязненно посещал больных чумой и ухаживал за ними, чем вызвал к себе чувство уважения и удивления. Однако не раз было замечено, что в конце дня, он, будучи пьяным, выбегал из больницы и гонялся за казаками, угрожая заразить их чумой.

Фельдшер Васильев, с целью побудить родных не бросать своих близких на произвол судьбы, целовал больных в их присутствии. Однако накопившийся страх заставил и его бежать из Ветлянки через уже организованную кордонную цепь. Васильев был пойман в Енотаевске и доставлен обратно в Ветлянку, и хотя по закону тех лет за свой поступок он должен был подлежать наказанию смертной казнью, его, ввиду бывших заслуг, простили (если, конечно, принудительное возвращение в очаг легочной чумы можно так назвать).

В Ветлянке появились и свои «стервятники эпидемии». В этой связи показательна судьба семилетнего Пети Щербакова. После смерти матери его с двумя братьями поместили в приют, организованный в Вет-лянке Ириной Пономаревой (умерла от чумы) для детей, оставшихся без родителей. Приют, когда в нем обнаружились заболевания чумой, был заперт снаружи, чтобы из него никто не мог уйти и занести болезнь в другие семьи. Так как заболевания обнаружились почти одновременно, а не болел только Петя, ему пришлось исполнять обязанности «милосердного» (т.е. санитара) в отношении других детей. Он их выполнял до тех пор, пока все дети, в том числе и его братья, не погибли от чумы. Последней умерла маленькая девочка, Василиса Пономарева. Это случилось ночью. Тогда мальчик, оставшись один среди трупов своих товарищей и до этого стойко переносивший ужасы чумного изолятора, упал духом. Он разбил окно и стал звать на помощь. Из приюта его забрала Пелагия Белова ухаживать за своими больными родственниками, изолированными в летней кухне, куда она заперла и Петю. Через окно она подавала ему все необходимое, а после смерти больных Пелагия заставила его провести в помещении уборку. Чума, в конце концов, настигла и Петю, у него появился чумной бубон на шее, но Белова не потрудилась ухаживать за ним, в награду за его труд она без колебаний выгнала его на улицу. Больного Петю приютила у себя болевшая в первом периоде эпидемии бубонной чумой Василиса Астахова, за что взяла с него из имущества, оставшегося после смерти родных мальчика, корову.

Первая ветлянская больница была организована по решению станичного управления. Под нее был выделен дом купца Калачева, безвозмездно переданный им под эти цели. Дом был вместителен, состоял из 5 комнат, из которых три были предназначены для больных (большая — на 10 человек, две по меньше — на 5 человек каждая), одна — для аптеки и фельдшера, другая — для служителей. Заведовать больницей назначили фельдшера Анискина, ему в помощь наняли двух служителей с платой 15 руб. в месяц.

8 декабря больница была открыта. В тот же день она заполнилась больными, часть из которых умерла сразу, т.е. еще днем, часть — ночью. К утру в больнице из 21 больного в живых осталось только 6 человек. Но это еще не все страдания, выпавшие на долю людей, заболевших чумой. Время было холодное, нужно было топить печи. Они, по каким-то причинам, оказались испорченными, за исключением одной. Но и та перегрелась и лопнула, наполнив больницу дымом. Чтобы помочь горю, смотритель больницы, Флавиев, нашел полезным выбить стекла (!) и таким образом она осталась без печей и с разбитыми окнами, скоро там температура не отличалась от уличной.

Служители, собранные со дна станичного общества, предались беспробудному пьянству уже в день открытия больницы и совершено не выполняли своих обязанностей. Каждый больной испражнялся там, где лежал. Если больные сваливались с коек на пол, никто не решался их поднимать. В больницу с утра приносили ведро водки для «милосердных», т.е. служителей, как их принято было называть в Ветлян-ке. Пьяными они валялись среди больных и трупов. В этих попойках принимали участия и некоторые фельдшера. Уже в первый день трупы не были вынесены в сарай для дров, служивший покойницкой и лежали в комнатах по 3, 4 и более дней. В течение нескольких дней первые «милосердные» умерли, тогда на их место наняли других, такого же качества, но уже за 45 руб. в месяц. Всего в этой больнице от чумы, голода и холода умерли 70 человек. Живой из нее удалось выбраться только молоденькой казачке, Авдотье Щербаковой (о ней ниже).

Первая больница оказалась недостаточно вместительной, поэтому организовали еще две больницы: одну — в этапном доме, другую — в училище. Их оснащение было самым примитивным. Больные лежали на досках, положенных на козлы. Ухода за ними практически не было. Так как из казаков и крестьян никто не хотел идти на эту должность, то и туда больничных служителей набирали из всякого сброда. От страха «милосердные» предавались беспробудному пьянству. Жители Ветлян-ки старались держаться от больниц подальше. Больных за редким исключением доставляли туда насильно.

Когда 18 декабря врачи Морозов и Григорьев прибыли в Ветлянку, там не существовало больницы вообще. Население само решило запереть зачумленные дома и никого не выпускать из них; и даже более, имевших подозрительные признаки заболевания (головную боль) также запирали в домах. Из того что считалось «больницей», Морозов и Григорьев вывели одну больную, выздоровевшую от чумы, но едва не погибшую от холода и голода. Ниже мы приводим официальный акт, составленный Морозовым по приезде его в Ветлянку.

«18 декабря я, врач Морозов, и классный фельдшер Васильев, войдя в дом, где помещалась временная больница, нашли в первой комнате два трупа, а во второй комнате женщину — Авдотью Щербакову, которая сообщила нам, что она уже трое суток не получает ни воды, ни пищи. В первый день она питалась еще замершим арбузом, отбивая его у приходящих в комнату собак. А последние два дня она ничего не ела и не пила. Не имея сил выйти из комнаты, она испражнялась под себя. В комнатах было очень холодно и в одной из них найдена чашка с замерзшею водою. Щербакова была одета очень легко. Она жаловалась на лихорадочное состояние, ломоту в голове и ногах и сильную жажду. В тот же день она была накормлена и переведена в другой дом, и при осмотре в ее правом паху найдена нечистая язва неровными краями, вследствие бывшего бубона. Опухоли других желез и пятен на теле не найдено. Язык суховат. Пульс частый. В настоящее время Щербакова поправляется. Как она в больницу попала, не помнит. Нам уже потом удалось узнать, что как только она заболела, родной ее отец отвез ее в больницу и оставил там, не соглашаясь ни принять больную к себе, ни навестить, говоря при этом, если она заболела, то и должна умереть. Морозов»

Авдотья сама рассказала следующее: «...Когда я пришла в больницу, то увидела в комнате, в которую вошла, семь женщин. Некоторые лежали на досках, другие — на полу, третьи ходили взад и вперед по комнате, стонали, голосили, просили воды. Запах был невыносимый: каждый испражнялся там же, где лежал. Было очень холодно: печи были не топлены и окна разбиты. На крик больных никто не обращал никакого внимания. При больнице находилось, правда, двое служителей, но они постоянно были пьяны и валялись на полу между больными. Вечером со мной сделалась горячка, и я потеряла сознание. Сколько времени я была в таком состоянии, я сказать не могу. Когда я очнулась, был вечер; кругом меня была тишина, но я была не одна: на досках, на полу лежали люди. Я стала просить воды, — никакого ответа. Я собрала последние силы и, когда поднялась, увидала, что все лежащие кругом меня были мертвые. Так как было холодно и я не имела ничего теплого, то сняла с одной покойницы шубу, и, выбрав свободное место, накрылась ею. Ночью мною овладел страшный ужас: мне казалось, что мертвые идут ко мне и кладут свои холодные руки на мое лицо. Я кричала и голосила, просила, чтобы меня взяли от мертвых, но никто не приходил. Три дня и три ночи я провела таким образом. Наконец явились три служителя в вымазанных дегтем платье, они убрали покойников. Еще три дня я провела в этом доме, затем меня перевели к знакомым».

Морозов и Григорьев также не распознали болезнь! В составленном ими списке больных стоят диагнозы: крупозная пневмония (43 случая из 73 ими наблюдаемых), thyphus, pneumonia typhosa и т.п. Морозов умер 28 декабря, а Григорьев — 7 января 1879 г. В отправленной Григорьевым (незадолго до своей смерти) наказному атаману телеграмме диагноз «чума» решительно опровергался!

В начале января Министерством внутренних дел был послан в Ветлянку чиновник особых поручений, доктор Краcoвский, который также не признал заболевание за чуму, окрестив болезнь названием «pneumo-typhus», но тем не менее на совещании между местными врачами и администрацией было решено оцепить Ветлянку, хотя слово «чума» с решительностью не произносилось и тогдашний Астраханский врачебный инспектор, доктор Цвингман, категорически возражал против признания болезни за чуму. Тем не менее сам характер эпидемии обусловил общее убеждение в том, что в данном случае имела место не обычная тифозная эпидемия, а что это могло быть только чумой в той или другой ее форме. Красовский стал применять дезинфекцию в домах, посещенных чумой: окуривание их серой; распыление карболовой кислоты при помощи аппарата Пеля; обливание дворов раствором железного купороса с карболовой кислотой; засыпание могил известью; уничтожение ларей, где казаки солили селедку; сжигание вещей умерших и очистка их дворов от навоза.

Серьезной проблемой во втором периоде эпидемии стала уборка трупов. Контагиозно-миазматическая теория распространения чумы приводила врачей, а через них и местных начальствующих лиц, к страшной мысли, что масса не преданных земле и разлагающихся трупов может повлечь еще большее распространение эпидемии и усиление смертности и, естественно, усиление их ответственности перед и так уже разъяренным вышестоящим начальством. Однако убрать трупы силами родственников либо привлеченных для этого дела молодых казаков оказалось невозможным. Родственники упорно отказывались хоронить своих близких. Полковник Плеханов, пользовавшийся среди казаков «авторитетом и расположением», сам после эпидемии признавался в том, что из-за паники в станице, его распоряжения не выполнялись, что, даже увидев его еще издали на улице, казаки прятались, опасаясь какого-либо назначения на работы. Провалилась и его неосторожная попытка с помощью предписания, переданного через приказчика Флавиева в Копановскую станицу, вызвать несколько урядников в Ветлянку (см. выше). Тогда почтенный Плеханов вместе с энергичным станичным атаманом решились на непредусмотренный в карантинном уставе прием.

То, на что не мог побудить авторитет власти, к чему не могли принудить ни просьбы, ни угрозы, совершалось ими и сегодня надежным на Руси инструментом — бутылкой. С помощью слабости русского человека к спиртному в деморализованной легочной чумой станице вдруг нашлись санитары для больниц, мортусы и гробокопатели. Предоставим слово атаману: «Сначала болезни-то ничего, берут смело, хоронят, ну и родные помогут: а там как разузнали, что болезнь присталая, как стали сами умирать, так ни  за что. Нам, говорят, свой живот дорог!

Уж и кланяешься, и просишь, не пойдем, да и только! Так уж знаете, все больше вином. Поставишь им штоф, — выпьют... Ну ребята, — пойдем!... придешь к покойнику, приободришь их, ну ребята, ну, смелее! — и сам как будто возьмешься, а на руках рукавицы в дегтю и сам вымазан. Ну, они спьяна и берут, уж знаете, под хмельком, — ему что? — А иным путем нельзя было... А вечером придешь домой, сейчас дезинфекцией себя — карболкой вымоешь и руки, и лицо, и голову, и платье оботрешь, опрыскаешь.... Страшно тоже, знаете, за себя, а дело бросить нельзя, — должность!»

Как выполнял персонал, нанятый таким способом свои обязанности, понятно. Сцены самого грубого и циничного отношения к телам людей, умерших от чумы, были далеко не редкостью. Приведем свидетельства станичника Перемотина, описавшего Минху сцену уборки трупа Марьи Назаровой двумя «милосердными», Лобановым и Лебедевым: «Оба пьяные, еле стоящие на ногах, поставили они покойницу на ноги, накинули на нее, ею же самой приготовленный саван; Лобанов, придерживая труп сзади, приговаривая: “Стой Маша! — я тебя лучше повяжу”».

Пик эпидемии пришелся на 14 декабря — в этот день погибли 36 человек. Затем число заболеваний и смертей стало уменьшаться, 15 декабря погибли 19 человек, а 12 января 1879 г. эпидемия прекратилась.

Клиника болезни. В первый период эпидемии болезнь имела характер бубонной чумы. Наблюдались следующие симптомы: головная боль, лихорадка, общая слабость, бубоны — преимущественно бедренные и паховые (55%), реже в других местах: под мышками (односторонние, 26% случаев) и на шее (несколько случаев). В 13% случаев наблюдались множественные бубоны, т.е. они развивались одновременно в нескольких местах: в паху, под мышками. Иногда бубоны появлялись раньше развития общих явлений иногда одновременно с ними иногда позже, и в некоторых смертельных случаях они вообще не появлялись. Нагноение бубонов наступало то раньше, то позже, но во всех случаях оно предвещало выздоровление. Из 10 смертельных случаев первого периода эпидемии, нагноение наступило только в одном.

Развитию бубонов сопутствовали общие явления. Наиболее бросившиеся в глаза жителям станицы симптомы следующие. На первом месте головные боли, причем многие из свидетелей или больных, испытавших эту боль, сами подчеркивали этот симптом, указывая на его значительную выраженность, а также и на то, что боль эта возрастала при всяком движении и в особенности тогда, когда больной поднимал голову. В отдельных ее случаях боль была настолько сильна, что заставляла больных кричать (Капитолина Зелотина). Кроме того, у некоторых 6oльных вместе c головной болью обнаруживалось головокружение (6 случаев), доводившее больного при перемене положения из горизонтального в вертикальное чуть не до обморока (Григорий Acтaxoв). Относительно локализации боли указывалось, что она сосредотачивалась главным образом во лбу. В первом периоде эпидемии кровохарканье отмечено только в трех случаях болезни.

Указание на общую слабость было другим постоянным симптомом болезни. Хотя многие больные вставали и выходили за нуждой без посторонней помощи, но, как рассказывали Минху свидетели, «их шатало». Один из болевших (Михаил Зелотин) передавал ему, что уже в первый день заболевания он чувствовал такую слабость, что у него тряслись руки и ноги.

В большинстве случаев сознание у больных было сохранено даже при тяжелых, смертельных заболеваниях: больные станичники, чувствуя приближение смерти, прощались с родными, ложились по собственному почину под образа и т.д.

В ноябре болезнь стала протекать тяжелее. Во втором периоде эпидемии, начавшемся в конце ноября, к бубонам стали присоединяться общие явления: озноб, бред, кровотечения из носа, геморрагические высыпания на коже, боль в боку и кровохарканье. Наблюдались скоротечные скоротечные бубонные формы болезни. Кроме того, появились и осложнения желудочно-кишечного тракта: рвота, понос; изредка наблюдались кровавая рвота и кровавый понос; со стороны почек наблюдалось уменьшение количества мочи до полной анурии. У беременных женщин наступали преждевременные роды. Наблюдалась мет-роррагия. Во всех случаях быстрого и бурного течения болезни, — как и вообще часто во втором периоде эпидемии, когда преобладали легочные явления — бубоны не образовывались. Иногда встречались петехии, карбункулы наблюдались только в Селитряном.

В декабре болезнь стала еще злокачественней. Начали появляться случаи болезни с почти внезапным смертельным исходом, без образования бубонов и кровохарканья и без всяких других наружных проявлений (петехии, карбункулы). Болезнь протекала, по выражению Минха, при картине «какой-то интоксикации, обнаруживавшей, надо полагать, свое действие на сердце и убивавшей больного путем паралича этого органа... при отсутствии каких-либо тяжких, могущих объяснить причину смерти явлений».

В последнем периоде эпидемии (январь) опять преобладали случаи воспаления лимфатических узлов при лихорадочных проявлениях.

В конце марта в Ветлянке наблюдалось еще несколько случаев воспаления лимфатических желез, причем иногда температура поднималась до 39°С и выше, в других случаях она оставалась нормальной. Во всех случаях следовало выздоровление, причем опухоль желез постепенно рассасывалась, только в одном случае нагноения шейных лимфатических желез пришлось вскрыть абсцесс. Эпидемия закончилась, как и началась — бубонами.

Продолжительность болезни равнялась в среднем 3–4 дням, реже она длилась 5–7 дней, а в исключительно тяжелых случаях 24–48 часов. Инкубационный период составлял от 2 до 6 дней. В Ветлянке чумой болело 446 человек (25% всего населения), из них выздоровели 82 человека, погибли 364 человека (82% из числа заболевших).

Распространение чумы из Ветлянки. Из-за запоздалого понимания властями истинного характера эпидемии она не ограничилась Ветлянкой (рис. 17).

Эпидемия в селении Пришиба (с 1919 г. Ленинск). Большое прекрасное селение — расположено в 8 верстах к северу от Ветлянки на правом берегу Волги (население на начало эпидемии — 3523 человека). Чума занесена женщиной, ездившей в ноябре в Ветлянку, где умерли от чумы ее родственники. Вернувшись оттуда 3 декабря, она заболела 5 и умерла 11 декабря. Затем заболели и умерли в короткое время 8 из 9 членов ее семьи. Вторая группа заболеваний была обусловлена тем, что 3 монашенки из Пришиба, ходившие в Ветлянку читать псалтырь над покойниками, по возвращении домой, 8 декабря, все умерли. От них заразились люди, бывшие с ними в контакте. Всего заболело и умерло 16 человек, последний умер 24 декабря. Болезнь протекала, видимо, в кишечной и легочной форме.



17. Распространение чумы из Ветлянки зимой 1878 —1879 гг. (схема из книги Минха Г.Н., 1898)


Эпидемия в уездном городе Енотаевске. Два случая смерти от чумы — 7 декабря умерла енотаевская мещанка, вернувшаяся уже больной из Ветлянки, где она ухаживала за больной дочерью (умерла 4 декабря), затем умер ее муж (8 декабря). Клиническая форма их болезни осталась неизвестной.

Эпидемия в селении Старицком (население — 2155 человек). Чума занесена женщиной, ездившей в Ветлянку читать молитвы над покойниками. В Старицкое приехала уже больной. Болезнь передалась по цепочке лицам, осуществлявшим за ней уход. Всего умерло 8 человек — легочная форма чумы.

Эпидемия в селении Михайловка. Небольшая рыбачья деревня, расположенная напротив Ветлянки (население — 668 человек). Чума занесена сельчанином, вернувшимся из Ветлянки 9 декабря. Заболел он 13 декабря, а умер 16 декабря. За ним умерли жена и младший сын — клинические проявления их болезни неизвестны. Старший сын перенес болезнь легко и в бубонной форме.

Эпидемия в селе Удачном. Село расположено в 18 верстах от Ветлянки на левом берегу Волги (население — 860 человек). Два заболевания чумой, оба кончились смертью — пастушонок, прибывший 9 декабря из Ветлянки (умер 17 декабря), и его отец. Отец, видимо, заразился через блох от вещей сына, которые по настоянию врача он сжег в степи 7 января. Через два дня у него появился бубон под мышкой, а 18 января он умер.

Эпидемия в Табун-Аральском урочище. Заболели 5 человек, заразившись от калмыка с легочной формой чумы, работавшего в Ветлянке фельдшером. Все погибли.

Эпидемия в Селитряном. Селение расположено в 125 верстах от Вет-лянки на левом берегу Волги (население — 2499 человек). Болезнь занесена калмыком, прибывшим из Табун-Арала. Всего от чумы умерло 36 человек (последний умер 27 января), видимо, имели место легочная и бубонная формы болезни.

Противочумные мероприятия конца добактериологической эпохи в России. Они предполагали как «недопущение чумной заразы в государство», так и ее прекращение «при появлении заразы внутри государства». Обе группы мероприятий регламентировались законодательными актами.

Первая группа мероприятий осуществлялась в соответствии с «Уставом о карантинах» 1866 г. Он позволял Министерству внутренних дел, кроме постоянных карантинов, организовывать временные «там, где это окажется нужным», не определяя частностей и особенностей применения своих главных положений. Эти частности зависели «от усмотрения обстоятельств», например, «способов, приемов и продолжительности карантинного очищения судов, товаров и животных», а также «разделения вещей и товаров относительно восприимчивости заразы» (ст. 407, прим.).

Все «пробелы», имеющиеся в Уставе, предоставлялось право пополнять по «распоряжению» Медицинского совета с утверждением министра внутренних дел. Устав оставлял часть распорядительной власти главе МВД, местным губернаторам, градоначалькикам и начальникам карантинных округов, при которых, в особенно важных случаях, должны были формироваться «карантинные советы».

В их состав должны были входить представители местной администрации, почетные обыватели, врачи и, даже, иностранные консулы и эксперты (ст. 39–49). Чтобы не сковывать движение товаров и пассажиров, Устав предписывал открывать деятельность сухопутных карантинов только в случае появления заразительных болезней в соседстве русской границы или в местах, из которых идет через нее товарно-пассажирский поток. Устав был либерален и в отношении пропуска людей и грузов через морские карантины. Он не требовал от капитанов гражданских судов запасаться карантинным патентом (документом, официально выдаваемым в месте отправления судна и официально удостоверяющим состояние здоровья в данной местности, а также на самом судне) в «благополучное время» (ст. 93).

Для военных судов этот патент также мог быть заменен письменным объявлением командира судна о состоянии общественного здоровья в той местности, из которой он вышел (ст. 93). Военные и пассажирские суда, даже в случае появления на них «гнилой горячки, злокачественной оспы или других такого же рода заразительных и для общественного здоровья опасных болезней», если на них уже во время плавания командиром или врачом больные были отделены от здоровых, по сдаче больных в карантинный дом, освобождались от положенной 3-дневной обсервации (ст. 130).

«Устав о карантинах» 1866 г. был составлен для южной сухопутной и морской европейской границы России (начиная от Керчи, кончая устьем Прута). По этой границе были размещены морские и сухопутные карантины с положенным им штатом карантинной стражи, врачей и чиновников. В тех местах морской и сухопутной границы, где нет карантинных учреждений, в соответствии со ст. 14 и 118 Устава, обязанности карантинного надзора исполняла пограничная (т.е. таможенная, называемая иногда кордонной) стража.

На восток от Керчи, вдоль восточного берега Черного моря до устья реки Батуми и по сухопутной границе с Турцией и Персией, вдоль западных берегов Каспийского моря до устья Кумы (Серебряковская Пристань), действовала особая самостоятельная линия карантинных учреждений Кавказского и Закавказского края. Ее управление и организация были слиты с таможенным управлением и устройством этой пограничной линии. Руководство карантинными учреждениями и пограничной линией осуществлялось кавказским наместником (Положение о карантино-таможенной части на Кавказе и за Кавказом, 1876).

В связи с тем, что чума перестала напоминать о себе на Кавказе, карантинная цепь между Закавказьем и Кавказским краем была снята в 1857 г. «Устав о карантинах» 1866 г. на линии карантинных учреждений Кавказского и Закавказского края определял только их «образ действия». Сами же карантины должны были открываться или возобновлять свою деятельность только по мере необходимости (т.е. при появлении заразительных болезней в Турции, Персии и в самом Закавказском крае).

Далее на всем протяжении северного берега Каспийского моря, лежащем в пределах Астраханской губернии, карантинных учреждений не было. Астраханский карантин и состоящая при нем карантинная стража были расформированы в 1862 г. В 1865 г. в Астраханской губернии была снята и сама таможенная линия, за исключением одной таможни в Астрахани. Следовательно, в северо-каспийском регионе России не было даже таможенной стражи, способной при некоторых обстоятельствах заменить карантинную стражу.

Карантины в Киргизской степи и по Сибирской кордонной линии были упразднены в 1866 г. за ненадобностью. В 1868 г. были сняты Оренбургская и Западно-Сибирская таможенные линии, оставлены только «соляные заставы» для надзора за провозом из киргизских степей соли.

Охрана берегов Балтийского и Белого морей от «проникновения чумной заразы», по взаимному соглашению государств, была предоставлена шведскому карантинному заведению в Кензе и норвежскому в Христианзанде (Устав мед. полиции, 1857).

Вторая группа мероприятий осуществлялась в соответствии с Уставом медицинской полиции (Свод, 1857, XIII). Они были направлены на исключение контактов здоровых людей с больными и их вещами и оздоровление местности, но исключительно на основе полицейской или карантинной точек зрения. Устав регламентировал порядок изолирования и оцепления лиц, вещей, домов, городов и областей; дезинфекции вещей, находившихся в соприкосновении с больным.

Мероприятия по ликвидации вспышки чумы в Ветлянке. После окончания эпидемий чумы в Восточной Европе в 1830-х гг. и на Кавказе в 1840-х гг. европейцы о чуме как об угрозе, реальной для них самих, забыли. Тогда считалось, что существовавшие портовые и пограничные карантины представляют собой достаточно эффективные средства, чтобы исключить занос чумного контагия из азиатских стран в европейские. Прекращение эпидемий чумы даже дало повод профессору Медико-хирургической академии в Петербурге И.И. Равичу (1822—1875), известному ветеринарному деятелю и редактору «Архива ветеринарных наук», заявить со своей кафедры в 1874 г. следующее: «В настоящее время русскому человеку надо быть рогатой скотиной или свиньей, чтобы заболеть чумой; Homo sapiens благодаря современной культуре совсем потерял способность заражаться чумой» (Метелкин А.И., 1960).

Естественным следствием признания правительством эпидемии в Ветлянке чумой стало крайне тревожное настроение в России, перешедшее и за ее границы — в 3ападную Европу. Разумеется, российские события были там истолкованы превратно. Между тем центральное правительство решилось приступить к энергичным мерам: Высочайше утвержденным мнением Комитета министров (от 16 января 1879 г.) решено послать на место эпидемии облаченного особыми полномочиями генерал-губернатора, которым назначен граф М.Т. Лорис-Меликов (1825—1888). На этом же заседании Комитета министров, на которое были приглашены представители медицинской администрации и науки (С.П. Боткин, Н.Ф. Здекауер, Н.И. Розов, Н.И. Козлов) решено предложить иностранным правительствам прислать комиссии из своих врачей. Целью этого приглашения было успокоeниe общественного мнения в Европе, тревожное настроение которого могло неблагоприятно отозваться на торгово-промышленных отношениях России. Приглашенные иностранные врачи-делегаты могли убедиться в незначительном размере эпидемии и в энергичности принятых против распространения заразы мер.

В Ветлянку были командированы известные за рубежом российские ученые — Г.Н. Минх и Э.Э. Эйхвальд К концу эпидемии туда прибыла международная комиссия эпидемиологов из 11 делегатов Германии, Франции, Англии, Австро-Венгрии, Румынии и Турции во главе с известным немецким гигиенистом и эпидемиологом Августом Гиршем.

Из местных мероприятий, кроме оцепления Ветлянки, был установлен большой кордон по правому берегу Волги от Светлого Яра до Замьян; в последних двух местностях устроены карантины.


Григорий Николаевич Минх (1836—1896)

Крупный русский инфекционист, эпидемиолог и патологоанатом. В 1861 г. окончил медицинский факультет Московского университета. В 1870 г. защитил докторскую диссертацию о ложном развитии оболочек на серозных поверхностях. С 1872 г. — прозектор в Одесской городской больнице. В 1876—1895 гг. — профессор патологической анатомии Киевского университета. Прививками на самом себе доказал в 1874 г. заразительность крови больных возвратным тифом. Указал на кровососущих насекомых как на источник заражения, способ распространения возвратного и сыпного тифов и предложил меры по борьбе с этими заболеваниями. Ему принадлежат классические работы о проказе, которую он исследовал, участвуя в специальных экспедициях в Херсонскую и Таврическую губернии, в Туркестан (1880—1885), а также в Египет и Палестину (1890). Он отстаивал точку зрения на заразительность этой болезни, противопоставляя ее распространенной тогда концепции о наследственности проказы. В 1879 г. был командирован в Астраханскую губернию для изучения чумной эпидемии в Ветлянке. Обследовал пограничные районы Персии и Кавказа для выяснения путей распространения чумы. Труд «Чума в России» (1898) издан после смерти автора на средства его семьи. Он является классическим в литературе по эпидемиологии чумы.

Когда 20 января 1879 г. граф Лорис-Меликов прибыл в Царицын, эпидемия почти уже прекратилась. Оставалось, главным образом, принять «меры общего очищения и упорядочения кордона», что и было им исполнено. В этот же день, 20 февраля, издано распоряжение о том, чтобы все улицы и дворы Астраханской губернии были очищены от грязи, кладбища упорядочены сообразно санитарно-полицейским требованиям, чтобы за доброкачественностью припасов власти имели особое наблюдение и везде имелось бы достаточное количество дезинфекционных средств. Эти меры были быстро приведены в исполнение.

Особое внимание граф Лорис-Меликов обратил на кордонирование зараженных местностей и устройство карантинов в местностях, в которых можно было опасаться вспышки эпидемий. Все местности, до того бывшие зараженными, оцепили специальным кордоном, который должен был сохраняться «до истечения 42-дневнаго срока после последнего смертного случая». Затем вся местность от Светлого Яра до Замьян была окружена вторым кордоном, возложенным на казаков, которые были расположены постами, в расстоянии трех верст каждый, причем в промежутках между постами ходил постоянно патруль. Эта мера распространена и на левый берег Волги.

Наконец вокруг всей губернии был установлен кордон в виде пикетных постов, расположенных в 3–5 верстах друг от друга. Эта мера не была, по-видимому, строго проведена да была отчасти и излишней, так как простирающиеся по обеим сторонам Волги степи представляют собою естественную защиту против «выноса» болезни. Кроме того, саратовским губернатором для защиты угрожаемых местностей Сарепты (с 1920 г. Красноармейск) и Царицына (Волгоград), был устроен полукруглый кордон по обоим берегам Волги с карантином в Сарепте.


Эдуард Эдуардович Эйхвальд (1837—1889)

Выдающийся русский клиницист-терапевт. В 1859 г. окончил Медико-хирургическую академию; с 1875 по 1883 г. — профессор диагностики и общей терапии там же. Занимался экспериментальной разработкой ряда физиологических и патофизиологических проблем. Из клинических трудов Эйхвальда следует отметить его достижения в кардиологии. Патогенез и семиотику расстройств кровообращения он рассматривал в аспекте физиологического понимания организма как целого. До настоящего времени не потеряли научного значения его высказывания о пороках сердца, о заболеваниях печени, его взгляды на сущность лихорадочных процессов; Эйхвальд сделал критический обзор лекарственных методов лечения. Он был инициатором и организатором первого в России Клинического института усовершенствования врачей.

В начальных и конечных пунктах большого кордона — в Светлом Яре и станице Замьяны на правом берегу Волги и в Башеевке и Петропавловке на левом — были устроены карантины. На берегу Волги, пока она была покрыта льдом, поставили сторожевые посты чтобы воспрепятствовать сообщению между берегами. После вскрытия Волги у мест, у которых были устроены карантины, поставили сторожевые водяные посты, с которых на каждое идущее вверх или вниз судно отряжался стражник, сопровождавший судно до выхода из карантинированной области, с целью воспрепятствовать всякому сообщению с берегом. По мере снятия оцепления с отдельных местностей, за истечением законного срока, суживался и общий кордон.

Международная комиссия и русские специалисты действовали в Ветлянке совместно. По окончании их деятельности 4 марта Эйхвальд телеграфировал министру внутренних дел из Ветлянки следующее:

«Имею честь донести Вашему сиятельству, что, согласно одобренному вами предложению, 26 февраля рано утром была произведена перепись населения Ветлянки, а с 27 числа по 2 марта произведен поголовный осмотр жителей ее по очному смыслу статьи 1386 карантинного устава. Жители мужского пола осмотрены лично мною, а женского и младенцы — госпожою Бестужевою; но все болевшие со времени возникновения эпидемии, а также некоторые другие, подавшие повод к разным сомнениям, были вторично осмотрены мною. При осмотре, кроме докторов Красовского, Снегирева, Малинина, присутствовал и принимал деятельное участие австрийский профессор Бесядецкий; временами присутствовали и иностранные врачи. Сочувствие, с которым население относилось к осмотру и ко всем вообще санитарным мерам, выполненным флигель-адъютантом графом Орловым-Денисовым и уполномоченным общества «Красного Креста» Писаревым, выше всякой похвалы. Состояние здоровья жителей оказалось крайне благоприятным, и все присутствовавшие удивлялись необыкновенной крепости и здоровью здешнего населения. Подробный отчет о собранных нами данных будет представлен своевременно доктором Снегиревым. Пока следующие цифры могут служить для оценки здоровья населения: жилых дворов в станице 243, общее число жителей 1442, в том числе постоянных мужского пола 657, женского 726; из числа постоянных жителей оказалось больных всего 193, из них ни одного заразною эпидемическою формою заболевания; выздоровевших от эпидемии оказалось в станице 81, у 10 из них найдены рубцы заживших бубонов, у 18 — не вполне разрешившихся опухолей желез, а у одной болевшей в ноябре найдена не вполне зажившая по настоящее время язва; у остальных пятидесяти трех болевших со времени возникновения эпидемии не оказалось никаких остатков пережитой ими болезни, так что, по отсутствии точных данных заболевания, должно сомневаться, все ли они болели тою же болезнью. Во время 10-дневного пребывания моего в Ветлянке все заболевшие были осматриваемы мною с Малининым и некоторыми иностранными медиками; таких больных было восемь, из них ни одного эпидемического; необыкновенно благоприятное состояние здоровья населения объясняется крайне выгодными условиями их жизни; простор и внутренняя обстановка жилищ, чистота и опрятность свидетельствуют о зажиточности населения: нет и следов того бедствия, какие наблюдались повсюду, где возникали чумные эпидемии; почвенные и климатические особенности также не отвечают подобному предположению; остается думать, что чума была занесена туда извне, а отсюда, вследствие сношения жителей с другими местностями, в прочие зараженные села и окрестности. Неделю тому назад истек 42-дневный срок оцепления, предписанный законом; несмотря на все указанные условия и ввиду приближения весеннего времени, по моему предложению и при содействии некоторых местных жителей, учрежден в версте от станицы небольшой кибиточный лагерь для помещения лихорадочных и вообще сколько-нибудь подозрительных больных, могущих оказаться в станице; этот же лагерь в случае надобности будет служить для помещения лиц, живших с заболевавшими. Работы по кладбищу вполне целесообразны и будут окончены завтра. Я убежден, что при продлении тщательного медицинского надзора и при дальнейшем содействии населения, эпидемия, даже если бы она вновь возникла, никогда не примет хотя сколько-нибудь угрожающих размеров. На основании всего вышесказанного и ввиду данного мне Вашим сиятельством поручения, решаюсь заявить, что с научной точки зрения не предвижу опасности от снятия оцепления со станицы Ветлянки; профессоры: Гирш и Бесядецкий и все участвующие в осмотре русские медики, а также граф Орлов-Денисов и Писарев присоединяются к настоящему заявлению».

Ветлянку открыли 13 марта, село Селитряное — во второй половине марта. Общий кордон сняли во второй половине апреля.

Сразу после снятия кордона, в Ветлянку отправились военные и гражданские власти, которые, как это было сделано раньше в Стариц-ком и Пришибе, приступили к оценке и к сожжению домов, равно как и принадлежавших жителям подозрительных по чуме вещей. Кроме того, туда были командированы в значительном числе врачи, которые под руководством военного врача Рейтлингера произвели строгий медицинский осмотр местности.

На компенсации владельцам сожженных домов и вещей истрачено 69 тыс. руб., из которых 14 тыс. — за платья, 50 тыс. — за дома (спалили 83 дома), считая, в том числе и стоимость земли; и 5000 руб. выделено на работы по разрушению и сожжению зданий и вещей.

Теперь рассмотрим организацию карантинов.

Карантин в Сарепте. Находился вне кордона, окружающего зараженную область, и предназначался для тех подозрительных больных из Астраханской губернии, которым удалось бы, пользуясь проселками соседних степей, пройти через кордон.

Осмотр паспортов по этому случаю производился с большою строгостью. Не имевшие паспортов задерживались в карантине на 10 дней. Карантин расположили в 5 верстах на юг от Сарепты, на полпути в Малые Чепурники. Примыкавший к нему с двух сторон военный кордон начинался на Волге, в нескольких верстах ниже Сарепты, и на 8 версте до карантина был снабжен постами на каждой версте. В дальнейшем пространстве, на расстоянии 32 верст, до Ракитина, от которого граница губернии загибает на юг, пикеты были расположены в расстоянии 5 верст каждый. На ночное время устраивались еще промежуточные посты. Сам карантин включал:

здание для приема и дезинфекции бумаг (паспортов);

два здания, в 20 саженях от первого, для предварительного содержания подозрительных по чуме лиц;

дезинфекционную комнату для платья;

лазарет для больных чумой;

лазарет для подозрительных больных;

лазарет для неподозрительных больных.

На время дезинфекции люди, подозрительные на чуму, снабжались нижним бельем «на счет казны». Продолжительность дезинфекции составляла 12 часов, с 48-часовым после того проветриванием вещей. Если вещи происходили от чумных больных, то их дезинфицировали 12 час, 48 час проветривали, дезинфицировали опять 12 час или сжигали. Карантин действовал с 27 декабря до средины марта.

Такой же карантин был организован в Светлом Яру — действовал с 29 декабря по 18 февраля.

Очень обширный карантин был устроен в станице Замьяны. В нем, после возвращения из зараженной местности, была «выдержана» в течение 10 дней комиссия Гирша.

Карантин был устроен следующим образом. Улицу, идущую к Волге, разделили на 15 секторов и окружили высоким досчатым забором. У ворот и в нескольких местах у ограды установили военные посты. Через северные ворота впускались прибывающие из подозрительных по чуме местностей и после 10-дневного наблюдения выпускались через южные ворота, по дороге в Астрахань. Проезжающие из привилегированного сословия и притом в один день прибывшие помещались в одном здании. Палатки были взяты из военного министерства. Большой двор был в общем пользовании, так что избегать соприкосновения с ранее или позже прибывшими представлялось усмотрению самих находившихся под наблюдением.

У южных ворот устроили форточку, к которой в определенные часы сельские жители приносили для продажи жизненные припасы. Продажа производилась под надзором унтер-офицера; медные деньги промывались водой, в решете с длинной ручкой. Бумажные деньги, вещи и экипажи находящихся под наблюдением путешественников подвергались 24-часовой дезинфекции хлором.

Для получения хлора служила смесь из 6 частей перекиси марганца, 9 частей поваренной соли, 7,5 частей концентрированной серной кислоты и 7,5 частей воды, с тем расчетом, чтобы 30 золотников смеси приходилось на 1 куб. аршин дезинфицируемого пространства. Экипажи покрывались просмоленным холстом и под ним прокуривались.

Тупик добактериальных представлений об эпидемиологии чумы. Вполне самодостаточная для общего объяснения происхождения эпидемий чумы контагиозно-миазматическая теория (см. очерк XIII), оказалась бесполезной при непосредственном ее применении в очагах чумы.

Так, во время «миазматической» рештской эпидемии чума проникла в населенный пункт незаметно. Ничего страшного, ничего опасного никто не видит; заболевающих немного, умирают редко; умирающие находятся в такой гигиенической обстановке, что смертельный исход кажется естественным (миазмы обычно ассоциировались со зловонием). Изредка кое-кого хватит «апоплексический удар» (септическая форма чумы), но и это не обращает на себя внимания. Однако эпидемия продолжает развиваться. Характерные признаки чумы уже резко бросаются в глаза каждому, почти постоянно встречаются не только бубоны, но и петехии, и все-таки болезнь не признается чумой, т.к. она не заразная. Когда доктор Кастальде, осматривая больных, сказал доктору Ильину, что признает болезнь за чуму, то Ильин простодушно возразил ему: «Поверьте, если бы это была чума, то мы с вами не исследовали бы так» (см. очерк XIX).

Но вот противоположный пример. Ни один из врачей, видевших в Ветлянке ежедневно гибель десятков людей, не признал явно контагиозную и смертельную болезнь за чуму, даже отправляя в последний путь своих коллег. Это происходило и на раннем этапе эпидемии, когда клинически преобладали бубонные формы болезни («тифозная горячка», «болезнь горячечная, с типом, похожим на возвратную горячку»); и во втором ее периоде, когда болезнь приобрела уже явно легочную форму («pneumo-typhus»). Передача контагия настолько очевидна, что доктор Депнер настаивает на введении карантина, однако, болезнь, по-прежнему, «не чума» (см. рапорт Депнера).

Причина, по которой исследования эпидемиологии чумы во второй половине XIX столетия приносили все более противоречивые результаты, видимо, заключалась в том, что чумной контагий, или миазма для врачей оставались абстрактными средневековыми понятиями, неким формально-логическим выводом из наблюдаемых в конкретных условиях фактов. Существование «чумной заразы» в данной вещи, или миазмы в испарениях, поднимающихся с земли, не могло быть ни доказано, ни отвергнуто. Был ясен только их материальный характер, но миазмы (контагии), вызывающие одну эпидемию, нельзя было сравнить с таковыми, являющимися причиной другой эпидемии, либо отследить ее(его) «передачу» и «источник». Для выхода из этого методического тупика требовался какой-то реальный, пригодный для исследования в лабораторных условиях «признак» контагия (миазмы), на основании обнаружения которого можно было бы сказать «да» или «нет», т.е. то, что сегодня мы называем «специфическим возбудителем инфекционной болезни». Но его еще предстояло найти в рамках методических возможностей, предоставляемых ученым новой наукой — бактериологией.

Средства индивидуальной защиты конца добактериологической эпохи.

В науке бывает и так, что ошибочные учения ложатся в основу совершенно правильных прикладных направлений человеческой деятельности. Например, геоцентрическое учение Птолемея позволяло рассчитывать движения планет, прогнозировать солнечные и лунные затмения. Учение о теплороде послужило толчком к развитию термодинамики и тепловых машин. Прикладной характер приобрела и контагиозно-миазматическая теория распространения чумы.

Понимание материальности причин эпидемий чумы, заложенное в каждую из составляющих этой теории, позволяло осуществлять разработку средств защиты органов дыхания и кожи уже во времена «черной смерти». Врачи для исключения заражения контагием одевали специальную одежду и не прикасались к больным не иначе, как одев перчатки или посредством специальной палочки. Для защиты от миазмов, которые, как тогда считалось, находились в зловонном воздухе, в специальные маски вкладывали ароматические вещества. Ветлянская эпидемия, вспыхнувшая на фоне всеобщей уверенности в победе над чумой, и большая смертность медицинского персонала, участвовавшего в ее ликвидации, вновь подтолкнула в этом направлении мысль некоторых ученых. Однако теперь уже разработка средств индивидуальной защиты предполагала использование последних достижений науки и техники.

В 1879 г. профессор О.И. Догель, основываясь на органической природе контагия, предложил специальный прибор (респиратор) для защиты легких, разрушающий органические вещества, содержащиеся во вдыхаемом человеком воздухе (рис. 20).



20. Защитный респиратор Догеля. ФI: С.— герметически закрывающая лицо маска с клапанами (один отворяется при вдыхании воздуха из резервуара, а другой — при выдыхании); В.— резервуар из непроницаемой материи, для воздуха, очищенного пропусканием через накаленную трубку (ff). Кран для наполнения и для проведения в прибор для дыхания воздуха (С); ФII: А.— воронка стеклянная, или из твердой гуттаперчи. Клапаны из серебра или платины (аа). Пробка (b); ФIII: а.— трубка для введения воздуха, который проходит через жидкость (серную кислоту) в склянке (b), через хромовый ангидрид (с) и едкий калий (d), от которой идет стеклянная трубка для соединения с прибором для клапанов; ФIV.— стеклянный или металлический ящик с трубкой для введения воздуха (а), где помещены дезинфицирующие вещества (с). Трубка для соединения с трубкой от клапанов; ФV. — схема стеклянного клапана, сделанная профессором Глинским (из статьи Догеля О.И., 1878)


В основу защитного действия прибора Догелем были заложены два принципа: термический и химический. Органический контагий уничтожался, проходя через раскаленную трубку или специальный фильтр, представляющий собой последовательность сосудов с деструктирующи-ми белок жидкостями (серная кислота, хромовый ангидрид, едкий калий), способными взаимно нейтрализовать собственные капельки, попадающие во вдыхаемый воздух; либо ящик с несколькими слоями ваты, смоченной дезинфицирующей жидкостью. Воздух накапливался и охлаждался в специальном резервуаре, который врач должен был носить у себя за спиной, «приходя в соприкосновение с больным или умершим от чумы».

Другой профессор Казанского университета, известный патолог В.В. Пашутин (1878), исходил из того, что контагиозные начала способны проникнуть в одежду и кожу, а потом из них попасть в легкие, либо они могут быть разнесены из «зараженных фокусов в свободные от заразы жилые помещения и прочее». Поэтому он считал, что для защиты персонала необходимо дезинфицировать кожу вместе с платьем после каждого посещения «зараженных фокусов». Однако употребление сильнодействующих веществ (например, хлора), будет разрушать тело и одежду.

Пашутин предложил «закрывать герметически всю поверхность тела особенною непроницаемою и резистентною тканью». Тем самым «исключается соприкосновение вредных начал с поверхностью кожи человека (следовательно, и всасывание контагия этим путем), а главное — дается возможность легко и удобно дезинфицировать все то, к чему могли пристать вредные вещества при посещении им зараженных мест».

Спроектированный им костюм состоял из двух частей:

а)  из герметически покрывающего тело мешка;

б)  из снаряда для доставления легким чистого воздуха, а также и для вентиляции пространства между мешком и кожею, так как насыщение этого пространства водяными парами и другими газообразными веществами может сделать продолжительное пребывание в костюме в течение, например, 5–10 часов весьма тягостным (рис. 21).

Пашутин основывался на результатах исследований доктора Пoте-хина, показавшего, что имеющиеся в продаже в России гуттаперчевые материи не пропускают пары аммиака. Кроме того, квадратный аршин исследованных им образцов такой материи весил не более 200–300 г.



21. Проект герметического резинового костюма Пашутина для лиц, работающих в очагах чумной эпидемии


Проект герметического резинового костюма Пашутина для лиц, работающих в очагах чумной эпидемии. А — резервуар чистоговоздуха; В — помпа; С — фильтрующее приспособление для очисткипоступающего воздуха; е — трубки с ватой; п — трубки с пемзой,пропитанной серной кислотой; о — трубки с пемзой, пропитанной едкимкали; q — клапаны и увлажнитель воздуха; е—h — трубка для вентиляции костюма; k — выходной кран; s—t — загубник; s — выдыхательная трубка; t — вдыхательная трубка с клапанами; i — вдыхательный клапан (Пашутин В.В., 1878)

Спроектированный Пашутиным герметический костюм из белой гуттаперчевой ткани интересен во многих отношениях. Он снабжен резервуаром для очищенного воздуха, приспособлением для очистки поступающего в резервуар атмосферного воздуха и приспособлением для вентиляции пространства между костюмом и телом, что дает возможность оставаться в костюме довольно долго даже летом, когда отсутствие испарения с кожи является особенно тягостным. Как подача воздуха в фильтрующее приспособление (содержащее вату, едкий кали и серную кислоту с последующим увлажнением), так и вентиляция достигались особой резиновой помпой, которую периодически должен сжимать рукой или ногой субъект, находящийся в костюме. Дыхание происходило через загубники, снабженные клапанами.


Виктор Васильевич Пашутин (1845—1901)

Русский патофизиолог, один из создателей патофизиологической школы в России и патофизиологии как самостоятельной экспериментальной дисциплины. В 1868 г. окончил Медико-хирургическую академию. 1874—1879 гг. — профессор Казанского университета, а с 1879 г. — Медико-хирургической академии. Труды Пашутина посвящены изучению функциональных изменений при голодании организма. Им и его учениками получен обширный сравнительно-патологический материал у животных различных видов и возрастов при состоянии полного и неполного голодания. Он одним из В.В. Пашутин первых обратил внимание на находящиеся в пище особые вещества (названные позже витаминами), играющие существенную роль в жизнедеятельности организма, и указал на их значение в этиологии цинги. Исследовал обмен веществ, теплообмен и газообмен при различных формах голодания, а также при лихорадке, кровопотерях и других патологических состояниях организма. Разработал проект изолирующего противочумного костюма. Автор первых русских руководств по патологической физиологии; его труды имели большое значение в создании учения об обмене веществ.

Пашутин продумал технологию фабричного и кустарного производства такого костюма: «Костюм должен быть сделан достаточно широк, чтобы его можно было надевать и в холодное время года поверх платья, конечно, приспособленного к костюму. Костюм позволяет полную свободу движений; для того же, чтобы субъект мог пользоваться своей рукою внутри костюма, например, для вытирания внутренней поверхности стекол, через которые проникает свет в глаза, один или оба рукава делаются достаточно широкими у своего основания, при этом условии вынимание руки из перчатки с рукавом может быть выполнено без особенных затруднений. Костюм прободается в соответственных местах гуттаперчевыми трубками, герметическими вклеенными; трубки эти составляют, принадлежность второй части всего приспособления». Пашутин привел расчеты, показывающие, что его стоимость должна была быть не выше 40–50 рублей.

Для дезинфекции костюма после работы Пашутин проектировал заход субъекта в костюме на 5–10 минут в камеру с хлором (что при дыхании из резервуара вполне безопасно). Таким образом, этот костюм являлся фактически прототипом современных изолирующих противогазовых костюмов. Пашутин отмечал, что подобный костюм, «потребность в котором особенно велика именно во время эпидемий», мог бы создать более спокойные условия для работы медицинского и санитарного персонала, который страдает прежде всего.

У нас нет сведений, получили ли практическое применение респиратор Догеля или костюм Пашутина при борьбе с чумой; по-видимому, нет. Но при тогдашнем уровне знаний сама идея применения подобных средств индивидуальной защиты в очагах биологического поражения была весьма революционной.


Генрих Гезер (1811—1884)

Выдающийся немецкий историк медицины, автор классических исследований по истории эпидемий добак-териологического периода эпидемиологии. По окончании медицинского факультета Иенского университета в 1834 г. Гезер защитил диссертацию «Об эпидемической инфлюэнце» и стал приват-доцентом (1836), а затем профессором в Иене (1840), откуда, в связи с реакцией, наступившей после событий 1848 г., перешел в Грейф-свальдский университет. С 1862 г. до конца жизни был профессором Бреславльского университета. Гезер — представитель так называемого «органического направления» в историко-медицинских исследованиях, которое стремилось выявить закономерности развития медицинской науки в связи с успехами естествознания, распространением эпидемий, состоянием лечебной помощи и т.п., но совершенно игнорировало связь медицины с социально-политическими и экономическими условиями. В Иене Гезер с 1840 по 1847 г. издавал «Архив всеобщей медицины», ведя на его страницах борьбу с натурфилософией и пропагандируя анатомо-физиологическое направление. В 1845 г. вышло второе издание его книги «История повальных болезней». К русскому изданию (перевод профессора В.А. Манасеина, 1867) им были сделаны многие прибавления и оно гораздо полнее 2-го издания немецкого оригинала. Широкой известностью пользовались в России учебник Гезера по истории медицины (1884) и его работы по истории хирургии.

Дезинфекция. Здесь надо рассмотреть, что же принималось за дезинфекцию в добактериологический период развития эпидемиологии. В 1878 г. М. Петтенкофер дал следующее определение: «Дезинфицировать значит разрушить или сделать безвредным заражающее вещество, так называемый болезненный яд». Тогда считалось, что целью дезинфекции является воспрепятствование разложению экскрементов, трупов людей и животных, умерших от острозаразной болезни, выделяющих газообразные продукты (миазмы), портящие воздух. Эффективными дезинфицирующими средствами считали раствор железного купороса с добавлением карболовой кислоты, сернокислый и хлористый цинк. Но особое предпочтение отдавалось сжиганию серы, так как образующаяся при этом сернистая кислота наиболее полно уничтожала любой запах.

Подозрения о существовании чумы как природно-очагового сапроноза. В те годы не существовало понятий «природный очаг» или «сапроноз», однако многочисленные эмпирические наблюдения позволяли ученым делать выводы о связи возбудителя чумы (еще не открытого!) с конкретными механизмами и формами существования бактерий в почвенных и водных экосистемах. В их основе лежало учение М. Петтенкофера, которое кратко он выражал следующим образом: «Если холерный зародыш из Индии обозначить буквой X, а благоприятную для его развития почву буквою Y, а происходящий от их взаимодействия яд буквой Z, то ни X, ни Y не могут сами по себе вызывать холеру, а только один Z, т.е. яд. При этом его специфическая природа определяется специфическим зародышем, а количество яда — свойствами почвы».


Макс Петтенкофер (1818—1901)

Выдающийся немецкий гигиенист. С 1837 г. изучал в Мюнхене естественные науки, химию и минералогию, а также фармацию, затем медицину. Окончил медицинский факультет в 1843 г. С 1847 г. профессор медицинской химии в Мюнхене и член Баварской академии наук. В 1849 г. работал в Баварском, а с 1876 г. в Общегерманском ведомстве здравоохранения. С 1865 г. — профессор гигиены в Мюнхене, с 1879 г. — руководитель Института гигиены, созданного по его проекту. В 1890 г. возглавил Баварскую академию наук. Петтен-кофер считается творцом экспериментальной гигиены. В области эпидемиологии он выступил представителем так называемого почвенного (локалистического) учения, по своей сути представляющего прообраз будущего учения о природных сапронозах. Исследования холеры Петтенкофер начал в 1854 г. и продолжал их в течение всей жизни. Свое учение он построил на тщательном изучении эпидемиологических данных, но, в конечном итоге, проиграл Коху и его последователям не в научных дискуссиях, а во времени — его взгляды на фоне достижений бурно развивающейся медицинской бактериологии стали выглядеть умозрительными, и поэтому они подверглись забвению. Методический уровень бактериологии, необходимый для экспериментального обоснования экологических позиций локалистов и позволяющий изучать холерный вибрион или другие бактерии в водных и почвенных экосистемах, не был достигнут не только в конце XIX столетия, но и почти на всем протяжении ХХ, т.е. до открытия явления «некульти-вируемости бактерий» и разработки методов молекулярной диагностики. По этой причине Петтенкофер, даже если бы и поставил перед собой такую цель, то не смог бы привести экспериментальные доказательства наличия в почве фактора Y, посредством которого «холерный зародыш» (фактор Х) превращается в «холерный яд» (фактор Z). Его учение играло положительную роль, способствуя проведению широких оздоровительных мероприятий, не сводящихся к единственному «микробному фактору» и к одним бактериологическим мерам (как прививки, дезинфекция и др.). Макс Петтенкофер покончил с собой 10 февраля 1901 г., опасаясь «беспомощной старости».

Благоприятной для развития яда, по мнению Петтенкофера, была почва, в верхних своих слоях пористая и проницаемая для воздуха и воды, и загрязненная в то же время отбросками органических веществ. Если холерный зародыш заносится в такую местность, где почва обладает данными свойствами, то он начинает созревать, обусловливая эпидемическое развитие болезни. Напротив, в тех местностях, где почва не обладает упомянутыми свойствами, занесение холерного зародыша не ведет к дальнейшему распространению болезни.


Роберт Кох (1843—1910)

Выдающийся немецкий бактериолог, один из основоположников современной микробиологии. Он обогатил учение о патогенных микроорганизмах крупными открытиями и важными методами исследования. Закончил медицинский факультет в Геттингенском университете (1862—1866). С 1872 г. — уездный санитарный врач в Вольштейне (Познань). Здесь Кох начал заниматься научными исследованиями. В примитивных условиях им была выполнена первая крупная работа по этиологии сибирской язвы. И 1882 г. Кох сообщил об открытии возбудителя туберкулеза. Это открытие произвело огромное впечатление и принесло ему мировую славу. К 1883—1884 гг. относится опубликование еще одной работы Коха — открытие возбудителя холеры. Этот выдающийся успех достигнут Кохом в результате изучения холерных эпидемий в Египте и Индии. В 1885 г. Кох — профессор Гигиенического института, в 1891—1904 гг. — директор основанного им Института инфекционных болезней в Берлине (впоследствии этому институту присвоено имя Коха). В 1905 г. Коху присуждена Нобелевская премия.

Один из выдающихся последователей Петтенкофера в России, профессор Н.К. Щепотьев (1884), исследуя географию появления вспышек чумы в Астраханской области, пришел к выводу, что для объяснения эпидемического распространения чумы «еще недостаточно одной переносчивости ее». По его наблюдениям, существуют местности, в которые чума не заносится никогда и ни при каких обстоятельствах. Для развития же эпидемии необходимо временное и местное появление еще особого фактора, независимого от чумного агента. Только с появлением этого фактора открывается возможность чумному агенту фиксироваться, развиваться и существовать в данной местности. С исчезновением этого фактора исчезает и чума; чумный агент, выделенный больными организмами, быстро разрушается без присутствия этого фактора? Фактор должен иметь в различное время различную степень интенсивности и экстенсивности. Разность поражения чумой одной и той же местности в различные годы и в различные месяцы одного и того же года, обусловливается именно различной степенью напряженности действия этого неизвестного фактора. Его природа определяется «совокупностью наблюдения над движением и развитием эпидемий».

Щепотьев считал, что развитие чумного агента зависит от теплоты и влажности почвы. Продукт разложения органических веществ почвы, образовавшийся под влиянием определенных физико-химических процессов, и составляет фактор X, столь необходимый для эпидемического развития.

В соответствии с его гипотезой, чумной агент не будет сам по себе иметь значения чумного яда, но будет представлять только одну из фаз развития его и приобретет свойства чумной заразы, вызывающей заболевание организма только тогда, когда он пройдет ряд превращений в почве.

Сопоставляя динамику эпидемий чумы в Астраханском крае с уровнем воды в реке Волге и температурой почвы, Щепотьев сделал следующие предположения:

1.   Избыток влажности почвы, замедляя процессы разложения органических веществ, препятствует развитию и чумного агента; точно так же он погибает при чрезмерной сухости почвы.

2.   Чумная зараза вообще растет и развивается параллельно нарастанию тепла в почве и параллельно понижению почвенных вод.

Разумеется, эти предположения Щепотьева не имеют отношения к «крысиной теории» распространения чумы, появившейся в конце XIX столетия. Они «переступают» через краеугольный камень классической эпидемиологии — положение о первичности человека или животного как резервуара возбудителей инфекций.

Создание бактериологии. Когда в конце XVIII столетия Данило Самойлович с помощью микроскопа пытался найти в содержимом бубонов больных чумой «язвенных зверьков», бактериология переживала морфологический период.Основным инструментом исследователя был примитивный микроскоп, и он описывал то, что непосредственно наблюдал в капле воды в проходящем через нее потоке света. А наблюдаемое ими было настолько однообразно, что Карл Линней (1707—1778) соединил всех микроскопических существ в один ряд, дав ему название «Chaos!». Великий систематик даже полагал, что не следует слишком углубляться в изучение этого невидимого мира, так как «Творец», создавая его, очевидно, имел в виду сохранить эту область за собой. Только в начале XIX столетия, после работ Эренберга (1795—1876), стали отделять бактерии от инфузорий и присваивать им названия по двойной ботанической номенклатуре, введенной Линнеем. Изучая внешний вид микробов, ученые, разумеется, разделились на две враждующие школы — мономорфистов и плеоморфистов. Первые признавали постоянство видов у микроорганизмов, вторые (тогда большинство) считали, что все виды микробов связаны взаимными переходами. Как и в случае с миазматиками и контагионистами, и те, и другие видели отдельные проявления одного сложного явления. Для бактериологов им стала изменчивость микроорганизмов.

К началу исследований Пастера физиологии бактерий, школа моно-морфистов во главе с Фердинандом Коном (1828—1898) настолько усердно «добивала» своих научных противников (Негели, Цопф, Клебс, Ценковский), что весь этот период микробиологии долго еще называли «доконовским».

Пастер же, благодаря их учению, получил возможность охарактеризовать по особенностям обмена отдельные виды микроорганизмов. Одновременно он сделал важное научное открытие. Пастер доказал, что всякое брожение есть результат жизнедеятельности особых микроскопических организмов — дрожжей. Каждый вид брожения вызывается специфическим возбудителем. С этих работ начался второй период развития бактериологии — физиологический.


Луи Пастер (1822—1895)

Выдающийся французский химик, член Парижской Академии наук (с 1862 г.), Французской медицинской академии (с 1873 г.). Окончив Высшую нормальную школу в Париже, он в 1847 г. сдал экзамены на звание доцента физических наук, а спустя год защитил докторскую диссертацию («О мышьяковистых соединениях калия, натрия и аммиака» и «Исследование явлений, относящихся к свойствам жидкостей вращать плоскость поляризации»), после чего работал препаратором в Высшей нормальной школе. С 1849 г. — профессор Страсбургского университета, с 1854 г. — профессор и декан Лильского университета. В 1857 г. он вернулся в Париж в качестве вице-директора Высшей нормальной школы и организовал небольшую лабораторию, из которой вышли крупнейшие его работы по медицинской микробиологии. С 1867 г. профессор Парижского университета. Его исследования в области молекулярной асимметрии послужили основой для развития стереохимии. В 1860—1861 гг. он провел опыты, доказавшие невозможность самопроизвольного зарождения жизни. Один из основоположников современной микробиологии.

Теперь ученым открылся целый мир, изучение которого разъяснило многие темные стороны различнных химических процессов и оказало огромные услуги в деле изучения заразных болезней. Микробиология разрослась в огромную науку.

В 1865—1879 гг. Пастер обнаружил возбудителей болезней шелковичного червя, возбудителя газовой гангрены — септического вибриона, целую группу микроорганизмов, растущих без доступа воздуха, назвав их анаэробами. К числу исследований, наиболее содействующих разъяснению природы эпидемических болезней, относятся работы Пастера о куриной холере (1880). Болезнь в большинстве случаев оканчивается летальным исходом, наступающим чрезвычайно быстро после заболевания. Вскрытие таких кур обнаруживало у них обширные и глубокие поражения кишечного канала, появление экссудатов в серозных полостях и пр. При микроскопическом исследовании найдено множество мелких суженных посредине «члеников», которые Пастер назвал микробами. При этом Пастер заметил, что между курами встречаются особи, невосприимчивые к болезни. Раз выздоровевшее животное имеет шансы вновь не заболеть, факт тогда установленный для многих инфекционных процессов (натуральной оспы, кори, скарлатины и др.). Прослеживая пути передачи «холерного яда», Пастер пришел к заключению, что «холерная зараза» передается посредством испражнений больных кур, содержащих всегда огромное количество микробов, которые и примешиваются к корму птиц. Кролики от кормления мясом зараженных кур или от привития зараженного бульона гибнут. Но у морских свинок на месте прививки зараженного бульона, получается только нарыв, не изменяющий самочувствие животного. Однако его содержимое, будучи привито здоровой курице, убивает ее.

Культивируя возбудитель куриной холеры, Пастер нашел возможность ослабить его заразное начало, так что, прививая его жидкую культуру, он вызывал только легкие заболевания, после которых животные быстро поправлялись, т.е. он получил тот же эффект, что и Эдвард Дженнер в отношении натуральной оспы.

Немецкий санитарный врач Роберт Кох, зная о работах Пастера и действуя «по аналогии», в 1876 и 1877 гг. выделил и описал бактерию, вызывающую сибирскую язву у животных. Однако его работы оказались выходящими далеко за пределы этого важного открытия. Одновременно он разработал основные методы бактериологии, используемые и сегодня: окраски бактерий красителями, микрофотографирования, выращивания микробов на плотных питательных средах, получения чистых культур и ряд других.

В 1878 г. Кох впервые ясно сформулировал требования для установления специфической природы возбудителя инфекционной болезни. Они следующие:

1)   показать, что данный микроб постоянно встречается при исследуемом заболевании;

2)   выделить чистую культуру этого микроба, т.е. вырастить его без примеси других организмов;

3)   с помощью ее экспериментально вызвать на животном то же заболевание.

«Коховский катехизис» не подвергался сомнению более 100 лет, до открытия прионовых болезней и состояния некультивируемости у бактерий.

Теперь открытие возбудителя чумы зависело только от настойчивости отдельных ученых. Чума в Ветлянке стала последней эпидемией чумы в Европе добактериологической эпохи.









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.