• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Последняя треть V века до н. э. ознаменовалась невиданными стихийными бедствиями. Сильные землетрясения охватили Грецию. Вулканы на Липарских островах изрыгали огонь, лаву и пепел. Вслед за этим из Малой Азии пришла какая-то странная болезнь, красочное описание которой оставил древнегреческий историк Фукидид: «Люди поражались без всякого повода, неожиданно, среди полного здоровья, сначала сильным жаром головы, краснотою и воспалением глаз. Внутренние же части — глотка, язык — становились кроваво-красными, а дыхание зловонным… Болезнь в скором времени спускалась на грудь и сопровождалась сильным кашлем… Тело имело синевато-красный оттенок и было покрыто фликтенами и нарывами… Большая часть умирала на девятый или седьмой день…» Была ли это только чума или смешанная картина нескольких инфекций, утверждать точно нельзя. Однако в истории медицины эту смертоносную эпидемию нередко называют чумой Фукидида.

Имеются упоминания о чуме и в Библии. Верующим людям Библия кажется непререкаемо авторитетным источником энциклопедических знаний. Безусловно, она представляет большой интерес, но не как богодухновенная книга, каждое слово которой якобы имеет глубокий смысл, а как историко-литературный памятник своей эпохи. Немало курьезов в ней связано не только с уровнем знаний ее авторов, но и с ошибками многочисленных переводчиков и переписчиков. Приведем лишь один пример, касающийся темы нашего повествования. В Библии неоднократно говорится о том, что болезни — это божья кара за грехи: «Если же не будешь слушать гласа Господа Бога твоего и не будешь стараться исполнить все заповеди и постановления Его… то… пошлет Господь на тебя моровую язву… поразит тебя… чахлостью, горячкою, лихорадкою, воспалением, проказою Египетскою, почечуем, коростою и чесоткою, от которых ты не возможешь исцелиться» (Второзаконие, 28). В этом длинном перечне тяжелых болезней фигурирует почечуй, то есть геморроидальная шишка — так переведено слово «афейлым». По мнению А. А. Пясецкого, автора книги «Медицина по Библии и Талмуду» (СПб., 1901), это глубоко неверно, и вот почему.

В пятой и шестой главах Первой книги Самуила говорится, что Господь поразил жителей Ашдода афейлымами за то, что они отняли у израильтян на поле битвы ковчег завета и поставили его «в капище идола своего». Испугавшись кары, захватчики решили вернуть ковчег с повинной жертвой, состоящей из пяти золотых афейлымов и пяти золотых мышей по числу княжеств филистимлянских. Ковчег отправили на колеснице, а жители города Бейсс-Шомеша были поражены за то, что из любопытства заглянули в ковчег.

Болезнь не щадила никого «от малого до большого», но еще раньше, чем люди, заболевали грызуны. Поэтому для жертвоприношений и были отлиты из золота фигурки мышей. При переводе Библии на славянский язык возникла путаница. Дело в том, что почечуй, или геморрой, называли иногда мышиной болезнью, так как он то выходит наружу, то прячется внутрь, как мышь в нору. Слово «афейлым» было воспринято как синоним геморроя. На самом деле «афейлым» — это множественное число от существительного «эйфел» — округленная башня. Само существительное образовано от корня «эфл» — возноситься вверх. Округленные, поднимающиеся вверх образования, по мнению Пясецкого, являлись не чем иным, как чумными бубонами. Следовательно, в упомянутом выше перечне болезней речь шла отнюдь не о почечуе, а о чуме, черной смерти, которой нередко предшествовали голод, войны, стихийные бедствия. Неизвестные авторы текста были очень наблюдательными и подметили, что чума протекала не везде одинаково: в Ашдоде течение болезни было доброкачественным — бубоны у жителей города вскрывались самопроизвольно; в Экроне, где люди умирали в мучениях, течение ее было злокачественным. И наконец, в Бейсс-Шомеше оно было молниеносным, когда тело еще при жизни покрывалось гангренозными пятнами. Видимо, именно к этой форме болезни относятся слова пророка Захарии: «Разложатся тела их, хотя они будут стоять на ногах, и глаза их разложатся в глазницах, а язык их разложится во ртах». Как видите, если смотреть на Библию глазами ученого, то станет совершенно очевидно, что она является творением человека и отражает особенности восприятия мира сознанием наших предков.

Одно из первых действительно достоверных упоминаний о чуме обнаружено в письменных источниках, найденных в древнем городе Эфесе на западном побережье Малой Азии. Они относятся к I в. н. э. и содержат достаточно подробное описание симптомов этой страшной болезни. Однако есть основания предполагать, что эпидемии чумы уносили в могилу тысячи жителей Египта еще за несколько столетий до новой эры.

Особенно сильные эпидемии получили известность по именам правителей и знаменитых людей соответствующей эпохи — чума Орозия (125 г. н. э.), чума Антонина и Галена (165–168 гг.), чума Киприана (251–266 гг.), чума Юстиниана (531–580 гг.).

Исторически точно доказанной эпидемией чумы является эпидемия 531–580 годов. Врачи Эвагрий и Агапий, историк Прокопий и епископ Григорий Туринский свидетельствовали, что ей также предшествовали сильнейшие извержения вулканов, в частности знаменитое извержение Везувия. Под развалинами Антиохии погибло 250 тысяч жителей. Болезнь пришла из верховьев Нила и охватила все известные тогда страны, сея повсюду смерть.

Спустя более чем тысячелетие И. Бунин, побывав в Италии, написал стихотворение «Ночная прогулка», навеянное трагической судьбой жертв чумных эпидемий:

В мертвом аббатстве два желтых скелета
Бродят в недвижности лунного света:
Дама и рыцарь, склонившийся к даме
(Череп безносый и череп безглазый):
«Это сближает нас — то, что мы с вами
Оба скончались от Черной Заразы.
Я из десятого века, — решаюсь
Полюбопытствовать: вы из какого?»
И отвечает она, оскаляясь:
«Ах, как вы молоды! Я из шестого».

По хронологической таблице, составленной А. Л. Чижевским, начиная с 430 года до н. э. и до конца XIX века насчитывается 85 чумных эпидемий и пандемий.

Наиболее опустошительной была эпидемия XIV века, прокатившаяся по странам Европы и Азии в 1348–1351 годах. Слухи о «каменном дожде» в Индии, жестоких засухах, сменившихся не менее жестокими «потопами» в Китае, предшествовали возникновению болезни в Европе. И когда она появилась, людей охватил панический ужас.

В историческом романе Лиона Фейхтвангера «Безобразная герцогиня» ярко описаны страницы этого далекого прошлого. «Чума пришла с Востока. Сейчас она свирепствовала на морском побережье, затем проникла в глубь страны. Она убивала в несколько дней, иногда — в несколько часов. В Неаполе, в Монпелье погибли две трети жителей. В Марселе умер епископ со всем капитулом, все монахи-доминиканцы и минориты. Целые местности совершенно обезлюдели… Особенно свирепствовала чума в Авиньоне. Падали наземь сраженные кардиналы, гной из раздавленных бубонов пачкал их пышные облачения. Папа заперся в самых далеких покоях, никого не допускал к себе, поддерживал целый день большой огонь, жег на нем очищающие воздух травы и коренья… В Праге, в подземной сокровищнице, среди золота, редкостей, реликвий сидел Карл, король Германский, он наложил на себя пост, молился».

Не менее красочное, зато более точное описание проявлений чумы дается в первой новелле «Декамерона» — книги, которую Боккаччо написал под непосредственным впечатлением все той же эпидемии 1348 года. Возникла она, говорит рассказчик у Боккаччо, «быть может, под влиянием небесных тел, а быть может, ее наслал на нас за грехи правый гнев божий, дабы мы их искупили, но только за несколько лет до этого она появилась на Востоке и унесла бессчетное число жизней, а затем, беспрестанно двигаясь с места на место и разросшись до размеров умопомрачительных, докатилась наконец и до Запада. Ничего не могли с ней сделать догадливость и предусмотрительность человеческая, очистившая город от скопившихся нечистот руками людей, для этой цели употребленных, воспрещавшая въезд больным, распространившая советы медиков, как уберечься от заразы, ничего не могли с ней поделать и частые усердные моления богобоязненных жителей… Если на Востоке непреложным знаком скорой смерти было кровотечение из носа, то здесь начало заболевания ознаменовалось и у мужчин и у женщин опухолями под мышками и в паху, разраставшимися до размеров яблока средней величины или же яйца, — у кого как, — народ называл их бубонами. Потом у многих обнаружился новый признак вышеуказанной болезни: у этих на руках, на бедрах, а равно и на оставшихся частях тела проступали черные или же синие пятна — у иных большие и кое-где, у иных маленькие, но зато сплошь. У тех вначале, да и впоследствии, вернейшим признаком скорого конца являлись бубоны, а у этих — пятна. От этой болезни не помогали и не излечивали ни врачи, ни снадобья».

Особенно свирепствовала чума в Авиньоне, городе, являвшемся папской резиденцией. Там она поразила 60 тысяч человек. В числе ее жертв была и знаменитая Лаура — возлюбленная великого поэта эпохи Возрождения Франческо Петрарки. В темный вечер при свете смоляных факелов, согласно народным поверьям разгонявших заразу своим пламенем, люди в просмоленных балахонах с узкими прорезями для глаз предали земле ее тело. Сам Петрарка, чудом уцелевший, был настолько потрясен размерами катастрофы, что не мог долго оставаться на одном месте. Ему всюду мерещилась смерть. Убегая из перенаселенных мест, он написал в одном из стихотворений «Ad se ipsum»— самому себе: «Ни море, ни земля, ни горы не дают пристанища». Чума оставила обезлюдевшие города, опустевшие деревни, покинутые поля, виноградники и сады, разоренные хозяйства и заброшенные кладбища.

Никто не знал, как спастись от черной смерти. Посты и молитвы не помогали. Тогда люди кинулись искать спасения в веселье. Процессии танцующих, призывающих к милости святого Валлиброда, — защитника от чумы — потянулись по улицам и дорогам. Одно из таких танцевальных шествий изобразил на холсте, датированном 1569 годом, художник Питер Брейгель Старший. Картина находится в Амстердамском государственном музее. Этот обычай — устраивать массовые танцы для борьбы с чумой, несмотря на его полную бесполезность, долго сохранялся среди голландских и бельгийских крестьян.

В начале XVI века вышла книга «Противочумный режим, составленный врачами Базеля». На анатомических таблицах этого издания черными кружками обозначены бубоны различной локализации (бедренные, паховые, подмышечные), а линиями были указаны вены, из которых следовало производить кровопускание в том или ином случае. Поскольку наиболее типичным для чумы является бедренный бубон, то на всех гравюрах и рельефных скульптурных изображениях святого Роха, покровителя чумных больных, последний демонстративно выставляет напоказ бубон, расположенный именно в этом месте.

Заглядывая в прошлое, стоит вспомнить эпидемию чумы 1542–1545 годов, разразившуюся в Женеве, где обосновался один из вождей церковной реформации Кальвин. Проповедники, требовавшие обязательно звать священника к постели больного, испуганные смертью одного из своих собратьев, нарушили собственные установления. Среди них не нашлось никого, кто бы отважился пойти в чумной госпиталь и выполнить свой долг духовника. В оправдание Кальвин вынужден был заявить, что «не годится оставлять всю церковь на произвол судьбы, дабы помочь ее части». А чтобы жители города не обратили свой гнев против трусливых пастырей, Кальвин попытался отвлечь народ судебным процессом над нищими. Несчастных пытками заставляли сознаться в том, что это они вызвали чуму с помощью дьявольской мази, которой намазывали дверные ручки. Но уловка не достигла цели, и престиж Кальвина сильно пошатнулся. Этот эпизод красочно описан С. Цвейгом в очерке «Совесть против насилия. Кастеллчо против Кальвина».[6] Россию чума также посещала издавна. Еще несторовская летопись упоминает, что в 1090 году в Киеве от «мора» в течение двух недель погибло 7 тысяч человек. На протяжении XIII–XVIII столетий чума неоднократно опустошала Киев, Москву, Смоленск, Чернигов. В XIV веке в Пскове и Новгороде она уничтожила две трети населения, а в Глухове и Белозерске все жители вымерли поголовно.

Когда чума вспыхнула в Пскове, обезумевшие от ужаса жители города направили послов в Новгород к епископу Василию с просьбой приехать к ним и вымолить у бога прощение. Епископ прибыл в Псков, обошел его с крестным ходом и по дороге в Новгород скончался от «черной смерти». Новгородцы поместили гроб с телом своего духовного владыки в Софийском соборе, и народ повалил толпами для последнего прощания. Трагические последствия не замедлили сказаться: в городе вспыхнула эпидемия, которая затем двинулась дальше, не пощадив и Москвы.

Летописные сказания той эпохи нашли отражение в «Истории Государства Российского», составленной Н. М. Карамзиным. «Язва, которая со времен Симеона Гордого посещала Россию, ужаснее прежнего открылась в княжестве Василия Дмитриевича во Пскове и в Новгороде, в областях Московских, Тверских, Смоленских, Казанских. Признаки и последствия оказывались те же: железа, кровохарканье, озноб, жар и смерть неминуемая. Иногда приходила сия гибельная чума во Псков из Ливонского Дерпта, иногда из других мест, или возобновлялась от употребления вещей зараженных». Это описание, надо сказать, говорит о бубонной («железа») и легочной («мор харкотный») формах чумы.

Историк повествует, как суеверные псковитяне, желая смягчить небо, сожгли двенадцать женщин, объявленных ведьмами. Зная, что древнейшая церковь в их городе была посвящена святому Власию (покровителю скота), отстроили ее заново на старом месте. Во второй половине XIV века сложилась самобытная школа псковского зодчества; она нашла отражение в оборонительных и церковных сооружениях, отличавшихся суровостью композиции и простотой наружной отделки. Некоторые из них сохранились до наших дней лишь частично, например церковь Рождества в «Довмонтовом городе», построенная в 1388 году по обету, данному жителями Пскова во время мора. Другие, относящиеся к той же эпохе, отреставрированы, например церковь Василия на Горке, впервые упоминавшаяся в 1377 году.

Однако строительство божьих храмов не спасало от чумных эпидемий. В 1466 году «…язва, называемая в летописях железою, еще искала жертв в Новгородских и Псковских владениях, где, если верить исчислениям одного летописца, в два года умерло 250 652 человека». Эта смертоносная язва «снова открылась во Пскове, где с октября 1552-го до осени 1553 года было погребено 25 тысяч тел в скудельницах, кроме множества схороненных тайно в лесу и в оврагах. Узнав о сем, новгородцы немедленно выгнали псковских купцов, объявив, что если кто-нибудь из них приедет к ним, то будет сожжен со своим имением. Осторожность и строгость не спасли Новгород: язва в октябре же месяце начала свирепствовать и там и во всех окрестностях».

А через тринадцать лет вспыхнула новая эпидемия чумы. «В июле 1566 года началось моровое поветрие в Новгородской Шелонской пятине, а через месяц и в Новгороде, Полоцке, Озерище, Невке, Великих Луках, Торопце, Смоленске. Люди умирали скоропостижно, знамением, как сказано в летописи: вероятно, пятном или нарывом. Многие деревни опустели, многие дома затворились в городах; церкви стояли без пения, лишенные иереев, которые не берегли себя в усердном исполнении своих обязанностей».

В Екатерининском парке города Пушкина (бывшее Царское Село) из розового мрамора воздвигнуты Орловские ворота, на которых высечена история победы над «моровой язвой», разразившейся в царствование Екатерины II. Официальный отчет о ликвидации этой эпидемии, представленный более чем на 600 страницах, озаглавлен весьма пространно: «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 год, с приложением всех для прекращения оной тогда установленных учреждений» (СПб., 1787 г.). Однако народным волнениям, вспыхнувшим во время чумы, в нем не отведено и двадцати строк. Зато подвиги графа Григория Орлова, получившего от царицы неограниченные полномочия в этот смутный период, расписаны достаточно подробно.

Мемуарные записи свидетельствуют, что москвичи не столько боялись чумы, сколько карантинов и больниц, и поэтому скрывали больных. Они не хотели отрешиться от христианского обычая обмывать покойников, давать им «последнее целование», провожать до могилы, хотя все это лишь способствовало дальнейшему распространению эпидемии. К мнению врачей и наиболее просвещенных представителей духовенства, пытавшихся ввести ограничения в исполнение этих обрядов, прислушивались весьма неохотно. Жертвой толпы стал, например, архиепископ московский Амвросий (Зертис-Каменский). Он отменил старинный обычай собираться утром безместным священникам у Спасских ворот, где их нанимали служить обедню, петь молебны, отправлять панихиду; приказал священникам исповедовать и причащать больных, не прикасаясь к ним, а через двери и окна; не отпевать умерших, не завозить их в церковь, а отправлять прямо на кладбище; запретил крестные ходы и ежедневные молебны о прекращении эпидемии.

Однако эти распоряжения смутили религиозный народ и восстановили его против архиепископа. Непосредственной причиной трагической гибели Амвросия и бунта народа послужило следующее. На Варварских воротах, которые вели в примыкавший к Кремлю Китай-город, издавна висел старинный образ Боголюбской божьей матери. Какой-то человек рассказал толпе, что ему явилась во сне богородица и объявила, что так как никто в течение тридцати лет не совершал молебна и не ставил свечи ее образу, то господь решил послать каменный дождь на Москву. Она еле умолила его не делать этого, и тот якобы ограничил наказание москвичей трехмесячным мором. Эта весть облетела город, и население повалило к Варварским воротам, где молебствия шли с раннего утра до поздней ночи. Здесь был поставлен сундук для сбора приношений, который быстро наполнялся деньгами. Так как икона висела высоко над воротами, для того чтобы ставить свечи, принесли лестницу, и тем самым загородили проход и проезд.

Архиепископ приказал снять икону и отобрать пожертвованные деньги. Возбужденная этими мерами толпа 15 сентября с криком: «Богородицу грабят!», бросилась избивать солдат и подьячего и устремилась к Чудову монастырю, где жил Амвросий. Предупрежденный архиепископ выехал в Донской монастырь.

Чудов монастырь был опустошен, разграблены погреба, сдававшиеся под винные склады. Библиотека, картины, утварь уничтожены или разворованы. На другой день, узнав, что Амвросий скрывается в Донском монастыре, народ повалил туда. Обнаружив спрятавшегося в алтаре архиепископа, его вывели через задние монастырские ворота; кто-то ударил его колом по голове, и в свалке он был растерзан.[7]

Эпидемия 1770 года дала толчок расцвету и ожесточению русского религиозного разномыслия. Руководитель одного из раскольничьих «согласий» — федосеевцев, купец Илья Ковылин подал московской администрации следующее заявление: «Мы, нижеподписавшиеся, в означенном от нас против Преображенского в земляном валу месте для содержания больных больницу построили, с тем, что как для караула и смотрения за больными, так равно и вывозу в оную заболевших из домов, людей надежных довольное число определим, и тех больных и упомянутых определенных снабжать платьем, обувью и довольною пищею содержать будем сами, а если сего исполнять не будем, то подвергнем себя, чему по закону достойны, в чем и подписуемся».

Молва о прокормлении на «ковылинских заставах» быстро облетела Москву; голодные и изнуренные страхом люди исполняли правила о семи поклонах перед трапезою и после нее, без чего никто к столу не допускался. Весь этот люд участвовал также при служении Ильи Ковылина в специальных шалашах перед древними иконами. Службы сопровождались поучениями, что моровая язва и голод произошли от никоновой веры: «Вот как бог ополчился против врагов своих, преступников против православия, щепотников и как их карает. Может ли сходить на них дух святой, когда их маковицы заросли волосами, бриты бороды, обесчещен образ божий, тогда как царь Давид за бритие послов его воздвиг войну».

Подобная проповедь находила большое сочувствие в народе, тем более что во время эпидемии имели место различные злоупотребления администрации. Полиция нередко входила в соглашение с военными лекарями, чтобы обирать богатых купцов: намеченную жертву объявляли заболевшей чумой; для осмотра являлся врач и натирал купцу руку ляписом. При появлении черных пятен мнимого чумного больного отправляли в карантин и тем временем грабили лавку.

Панический страх перед чумой вполне понятен. Слишком опустошительными были ее набеги. Чувства, возникающие при приближении чумной эпидемии, прекрасно выражены в знаменитых пушкинских строчках:

Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой.
Что делать нам? и чем помочь?

Народ нередко вымещал свой гнев на мнимых отравителях. Духовенство усматривало в эпидемических вспышках наказание господне, а некоторые врачи по-прежнему видели одну из причин болезни в миазмах, возникающих из гниющих органических веществ. С этим представлением была связана массовая вырубка деревьев вокруг городов, чтобы предупредить вредные «происхождения» от опавших листьев. В одной из своих работ М. Я. Мудров (1776–1831) — один из основателей русской клинической школы, старший врач Центральной комиссии по борьбе с эпидемиями — рекомендовал «палатки ставить просторные, отворять их не против тлетворного ветра; улицы в лагере делать шире, день и ночь содержать в нем огни, жечь смолистые деревья, чаще палить из пушек…» Естественно, что такие меры не спасали от распространения инфекции.

Правда, практические наблюдения привели медиков и к более реальным выводам. Прежде всего это были карантины. Слово «карантин» происходит от итальянского «quaranta» — сорок. Считалось, что именно сорок дней требуется для очищения от заразы. В Венеции в 1343 году были построены специальные дома для приезжих, где им предписывалось находиться сорок дней и ни под каким видом не выходить на улицу. По правилам марсельского карантина суда, прибывшие из опасных мест, сорок дней стояли на рейде, и команде не разрешалось сходить на берег и разгружать товары. На Руси во время эпидемий чумы издавна устраивали «заставы крепкие», где проезжающих окуривали дымом можжевельника. Металлические вещи обмывали уксусом, а бумаги «списывали через огонь», после чего сжигали подлинники.

В конце XVIII века большинство медиков уже достаточно отчетливо понимали, что чума является «прилипчивой» болезнью. Данило Самойлович, один из основоположников эпидемиологии (1743 или 1744–1805), особенно активно отстаивал «контагиозный» характер заражения и предлагал разумные меры пресечения чумы. «Из усердия и ревности к отечеству он принял на себя пользование язвенных и всю при том сопряженную опасность». Насколько велика была эта опасность, видно из того, что из пятнадцати его помощников по борьбе с чумой в период эпидемии, вспыхнувшей в Москве в конце 1770 года, осталось в живых лишь три человека. Самойлович вызвался проверить действие «курительного порошка», который «сочинил» московский врач К. О. Ягельский. В числе других ингредиентов в состав порошка входили сера, селитра, ладан, можжевеловые ягоды и иглы. Белье, снятое с больных и умерших от чумы людей, Самойлович несколько раз надевал на себя. Опыт прошел успешно и доказал практическую пользу «курительной дезинфекции». Он предложил также делать прививки против чумы медицинскому персоналу, накладывая на несколько дней на предплечье марлю, пропитанную гноем из зрелого бубона.

За свою жизнь Данило Самойлович работал на девяти эпидемиях чумы, трижды переболел ею в легкой форме и пытался с помощью микроскопа обнаружить то «особое и совсем отменное существо», которое, по его мнению, и служило причиной заболеваний. И хотя ему не удалось решить эту задачу, его работы явились большим шагом вперед в понимании существа страшной болезни. Особенно важно то, что Самойлович четко указал на земные причины эпидемий и реальную возможность борьбы с ними. В предисловии к «Рассуждению о чуме» он писал: «Объявляя причиной чумы звезды и небо, не изображаем ли мы ее как неизбежный бич… и не порождаем ли этим в сердцах населения страх, который еще больше усиливает опасность болезни? И не лучше ли возбудить в нем бодрость, показав простыми и доступными наблюдениями, до какой степени можно противостоять этой страшной болезни и какими средствами можно предотвратить ее распространение».

В XIX веке чума не раз посещала южные районы России — Молдавию, Кавказ, Астраханскую губернию, но из местных очагов в центральные районы она не распространялась. Трижды эпидемии болезни возникали в Одессе: в 1812, 1829 и в 1837 годах. В 1838–1843 годах несколько вспышек чумы отмечалось на Кавказе. После этого в течение трех с половиной десятилетий чума не беспокоила Россию. Это эпидемиологическое спокойствие было приписано хорошей организации карантинной службы. Казалось, что мрачные годы эпидемий больше не повторятся. Профессор Медико-хирургической академии И. И. Равич громогласно заявил в 1874 году с кафедры, что «в наше время русскому человеку надо быть рогатой скотиной или свиньей, чтобы заболеть чумой. Homo sapiens благодаря современной культуре совсем потерял способность заражаться чумой».

На фоне этого благодушия неожиданно грянула беда. В 1878 году эпидемия чумы вспыхнула в казачьей станице Ветлянке. Первые случаи заболевания протекали в легкой форме и поэтому не были своевременно распознаны. Соответственно не были приняты и надлежащие меры безопасности. Даже когда появились случаи легочной чумы, врачи приняли их за крупозную пневмонию. Почти весь медицинский персонал погиб вследствие заражения. Среди населения началась паника. Кто-то вспомнил, что Александр Мартемьянов, слывший в народе колдуном, умер самым первым еще летом и якобы, умирая, пророчил, что вскоре все пойдут вслед за ним. Чтобы снять действие его проклятия, старики решили вырыть гроб и вбить в труп колдуна осиновый кол. Естественно, что эта акция лишь способствовала распространению инфекции. Для спасения от чумы решили применить и другую «действенную» меру — обнести кругом станицы и по ее улицам живой огонь.[8] Долго пытались добыть его, и наконец одному из казаков это удалось, однако в тот же день он стал жертвой болезни.

Вспышка чумы в Ветлянке наделала немалый переполох, хотя вначале и не отличалась особой злокачественностью. Однако она еще раз привлекла внимание врачей к загадкам этой страшной болезни.

Сопоставление характера эпидемий «черной смерти», разыгравшихся друг за другом на протяжении веков, показывает, что по мере повторения они претерпевали существенные изменения. Менялось не только число заболевших и процент смертельных исходов, но и клиническая картина болезни. Человеческий организм становился более устойчивым к действию еще неведомого медицине инфекционного агента, хотя этот процесс естественного противоборства длился тысячелетиями. Кроме того, во все времена пытливый ум человека пытался отыскать методы защиты от «чёрной смерти».

Например, в арсенале народной медицины стран Востока, где чума свирепствовала особенно часто, задолго до открытия микробов существовали снадобья, предохраняющие от нее. Один из таких рецептов стал известен австрийскому врачу Розенфельду во время пребывания в Африке, и он решил проверить его эффективность на практике. Смесь из высушенных лимфатических желез и костного порошка, приготовленная из останков умершего от чумы человека, действительно предохранила от заболевания и самого врача и несколько десятков его пациентов. Было это в начале XIX века, когда медицинская наука еще не могла объяснить механизм действия подобных средств. Вполне понятно, что Венский медицинский факультет отклонил предложенный Розенфельдом рецепт препарата, изготовление которого было сопряжено как с осквернением трупа, так и с опасностью заражения чумой.

Спустя сто с лишним лет советский микробиолог Л. Б. Берлин, изучавший средства тибетской медицины, обнаружил, что кроме вдыхания профилактической смеси из чеснока, ладана и спирта некоторые лекари применяли и «тайное» лекарство. Состав этого лекарства был аналогичен африканской смеси Розенфельда — в него входила зола короткого (т. е. верхнего) ребра и прилегающих к нему тканей, включающих, следовательно, подмышечные лимфатические узлы, взятые от трупа погибшего от чумы больного. Однако редко кто из лекарей-лам отваживался использовать для приготовления лекарства указанные ингредиенты. Большинство предпочитали обходиться пеплом костей из старых захоронений, а то и просто использовали скелеты обглоданных зверьков. Естественно, что приготовленное таким образом средство никакой целебной силой не обладало. «Тайное» же лекарство, приготовленное по всем правилам, можно считать зачатком органо-вакцинопрофилактики.

Палочка чумы была открыта учеными французом А. Иерсеном и японцем Ш. Китазато лишь в 1894 году. Несмотря на это народ по-прежнему недоверчиво относился к действительным причинам возникновения болезни, о чем наглядно свидетельствует отрывок из письма А. П. Чехова к А. С. Суворину (1897): «Насчет чумы, придет ли она к нам, пока нельзя сказать ничего определенного. Если придет, то едва ли напугает очень, так как население и врачи давно уже привыкли к форсированной смертности, благодаря дифтериту, тифам и проч. Ведь и без чумы у нас доживает до пятилетнего возраста едва ли 400, и в деревнях и в городах на фабриках и задних улицах не найдете ни одной здоровой женщины. Чума будет тем страшна, что она явится через 2–3 месяца после переписи; народ истолкует перепись по-своему и начнет лупить врачей, отравляют-де лишних, чтобы господам больше земли было». Постоянные вспышки чумы во второй половине прошлого столетия на юго-востоке России приносили немало ущерба. Для борьбы с грозной опасностью был создан особый оперативный орган — «Комиссия о мерах предупреждения занесения в Россию чумной заразы и о борьбе с ней», которую чаще сокращенно называли «Комочум».

Ценную инициативу по изучению чумы и приготовлению противочумных препаратов проявили сотрудники Института экспериментальной медицины — академик Д. К. Заболотный,[9] профессор А. А. Владимиров и другие. Институт был открыт в 1880 году в Петербурге на Аптекарском острове. В эпизоотологическом отделе института одной из важных научных проблем и было изучение биологии чумного микроба, восприимчивости к нему животных и разработка способов иммунизации. На базе этого отдела действовали кратковременные курсы для врачей, желающих получить теоретическую и практическую подготовку в качестве чумологов. При содействии института «Комочум» организовал две экспедиции в Индию для изучения чумы в местах ее наибольшего распространения.

Большой спрос на противочумные препараты обусловил необходимость расширения институтской лаборатории, в которой они приготовлялись. Работа с культурой чумных микробов была очень опасной и требовала соблюдения множества предосторожностей. В связи с этим решили разместить лабораторию за пределами города. Наиболее подходящим местом сочли заштатный форт «Александр I», расположенный в непосредственной близости от Кронштадта. Здесь в августе 1899 года и начала работать эта лаборатория, изолированная от внешнего мира. И все-таки, несмотря на меры предосторожности, в ней произошли два случая заражения чумой и оба со смертельным исходом.

Первой жертвой оказался заведующий лабораторией В. И. Турчинович-Выжникевич. Вначале его недомогание расценили как простуду, так как он сильно продрог во время служебной отлучки из форта. Однако в его мокроте были обнаружены чумные палочки. Спасти больного не удалось. При осмотре комнаты, в которой он работал, нашли разбитую агатовую ступку — в ней растирались микробы и из них приготовлялась эмульсия. Причина заражения стала понятной.

Через три года умер от легочной формы чумы военный врач М. Ф. Шрейбер. Работа в лаборатории кончалась по свистку. Услышав сигнал, Шрейбер заторопился и нечаянно втянул в рот через пастеровскую пипетку чумную культуру. О случившемся он ничего не сказал своим коллегам, считая, что ему ничего не грезит, раз он сразу прополоскал рот раствором сулемы. Таким образом, время для введения сыворотки было упущено. Еще одно нарушение инструкции по безопасности допустил доктор Л. В. Падлевский, который вскрывал труп Шрейбера без перчаток. Уже к вечеру у него поднялась высокая температура, вздулся подмышечный бубон, и только введение сыворотки спасло ему жизнь.[10]

Урны с прахом сотрудников, погибших от чумы, хранятся в Институте экспериментальной медицины.

После Великой Октябрьской социалистической революции лаборатория в форте была упразднена. Из общей сети здравоохранения выделилась специальная противочумная служба.

Работа врачей этой службы нередко сопряжена с опасностью заражения. Малейшее нарушение инструкций или досадная случайность чреваты серьезными последствиями. Академик Д. К. Заболотный рассказывал на одной из лекций, как заразился чумой, работая в Китае. Отсасывая шприцем сок из бубона больного, он услышал шаги за дверью. Местные обычаи запрещали подобные манипуляции, поэтому он поспешно сунул шприц в карман халата и укололся инфицированной иглой. Пришлось срочно ввести большую дозу противочумной сыворотки.

Современные эпидемиологи квалифицируют чуму как природно-очаговое заболевание. Ее природный резервуар — этим термином эпидемиологи обозначают представителей животного мира, в организме которых циркулируют болезнетворные микробы, — насчитывает около 250 видов животных. В основном они относятся к отряду грызунов, которые появились в третичном периоде и, следовательно, сопровождали человека на протяжении всей истории его существования. И симпатичные суслики, и сурки, и гораздо менее симпатичные крысы являются носителями чумной бактерии. Что касается блох, паразитирующих на грызунах, то в них возбудитель чумы сохраняется до двух лет, то есть практически всю их жизнь. От блох человек и заражается чумой.

Люди давно подметили связь чумных эпидемий с предшествовавшим необычно сильным размножением крыс, что нашло отражение в многочисленных сказаниях и легендах. Древняя священная поэма Багавата Пурана на санскритском языке наставляла жителей Индостана покидать свои жилища, как только крысы начнут падать с крыш и умирать. В древней китайской поэме «Смерть крыс», написанной Ши Таоняном за несколько дней до собственной смерти от чумы, говорится, что «спустя несколько дней после гибели крыс люди падают, как обрушившиеся стены».

В одном из известных витражей собора в немецком городе Гаммельне изображен высокий человек в черной одежде, играющий на флейте. Это легендарный крысолов, который избавил жителей города от нашествия мерзких тварей. Завороженные его игрой, они покинули свои норы, вслед за флейтистом вошли в воду и утонули в реке. Жадный бургомистр обманул спасителя и вместо обещанных ста дукатов дал ему только десять. Разгневанный крысолов вновь заиграл на флейте, и все мальчики, живущие в городе, потянулись за ним и пропали навсегда. Этот мистический персонаж встречается на страницах многих художественных произведений.

Умение истреблять крыс народная молва нередко связывала с вмешательством нечистой силы. В одном из рассказов И. А. Бунина отражено это поверье: «Коновал он знаменитый, но слывет и редким крысомором. А морить, изгонять крыс — это уже с колдовством связано… Он очень дорожит тем, что его считают не просто человеком. Он чувствует себя носителем какой-то большой и жуткой силы, с которой он, если бы даже и хотел того, не мог бы расстаться, — невольным восприемником каких-то знаний, высоких тем более, что, соприкасаясь с колдовством, они, однако, творят на земле не злое, а доброе».

Вместе с верными наблюдениями у различных народов существовало и множество фантастических представлений о причинах и сущности болезни, а соответственно и методов борьбы с нею. Например, когда в 1857 году эпидемия чумы поразила индейцев племени аймара в Южной Америке, они решили избавиться от нее следующим образом. Взвалили одежду больных на спину черному гуанако, побрызгали на нее водкой и отпустили животное в горы, чтобы оно унесло с собой и болезнь. Чтобы оградить себя от чумы, некоторые народности, населяющие территорию Китая, выбирали «козлом отпущения» человека большой физической силы. Вымазав лицо краской, он начинал кривляться, дразнить болезнь, чтобы она рассердилась и поразила именно его. После этого, преследуемый толпой, под крики, удары гонга и барабана он удалялся из селения.

В настоящее время профилактика чумы строится на выявлении и оздоровлении ее природных очагов. В нашей стране «чумоопасны» около 12 процентов всей территории. Районы пустынь, степей, иногда гор — местообитание грызунов. Здесь на страже зорко стоит служба здоровья: специальные институты и противочумные станции ведут постоянные наблюдения за обитающими в этих краях потенциальными носителями бактерий. Специальные лаборатории имеются и в крупных портовых городах, так как крысы-путешественницы и паразитирующие на них блохи могут стать источником заражения. Большинство природно-очаговых болезней (туляремия, клещевой энцефалит) протекают тяжело, но не передаются непосредственно от больного человека другому. Чума в какой-то степени является исключением. Правда, бубонной формой, столь красочно описанной Боккаччо, при отсутствии кровососущих членистоногих заразиться довольно трудно. Но, когда возбудитель чумы из лимфатических узлов проникает в кровь, а затем в легкие — заражение через воздух при контакте с больным почти неминуемо.

Во время египетского похода Наполеон посетил госпиталь, где французские солдаты умирали от чумы. И чтобы вселить в них бодрость духа, он даже коснулся нескольких несчастных. Ему повезло: он не заразился, так как у этих больных была бубонная форма. И в то же время Наполеон понимал, что с таким грозным противником, как чума, сражаться бесполезно. Инструкция, которую он оставил генералу Клеберу, недвусмысленно гласила: «…если, несмотря на все принятые меры, чума будет продолжаться и унесет более полутора тысяч человек… вы будете вправе заключить мир с Оттоманской Портой, даже если таковым условием его будет эвакуация Египта».

Лучший способ обороны — наступление. Это изречение справедливо и в отношении борьбы с чумой. Губительные эпидемии потому и ушли в прошлое, что идет постоянный непрекращающийся поиск. Как только врачи выявляют возбудителя «черной смерти», сразу подключаются зоологи, которые тут же проводят обезвреживание опасных очагов. Выявленный возбудитель тщательно изучают, определяя его патогенную силу, типичность для данного очага, устойчивость к антибиотикам. Обычно наиболее эффективен тетрациклин, но попадаются и устойчивые к нему штаммы.[11] В этом случае включают «антибиотики резерва».

«Черная смерть» еще существует на планете, и от нее пока умирают люди, особенно в тех странах, где эпидемическая служба поставлена плохо или вообще находится в зачаточном состоянии. Но страшные эпидемии остались лишь на страницах исторических хроник и романов. Медицина, эпидемиология и микробиология поставили перед ними прочный заслон.

Примечания:

1

См.: Рохлин Д. Г. Болезни древних людей. М. — Л., 1965.

6

Цвейг С. Очерки. Художественная и публицистическая библиотека атеиста, М., 1985.

7

Подробнее см.: Шамаро А. Смерть архиепископа. — Наука и религия, 1971, № 11.

8

Так называли огонь, полученный с помощью трения.

9

Заболотный Д. К. (1866–1929) — выдающийся ученый, один из основоположников советской эпидемиологии, известный работами по чуме, холере и другим инфекционным болезням во всем мире.

10

Червенцов А. Н. Воспоминания о чумном форте. — В кн.: Материалы к истории Всесоюзного института экспериментальной медицины, т. 1. М., 1941, с. 198–202.

11

Чистая культура микроорганизма, выделенная из определенного источника. Обладает постоянными биологическими свойствами.