Онлайн библиотека PLAM.RU


А.Д. САХАРОВ

А.Д. Сахаров и отец относились друг к другу с большой симпатией. Отец считал Андрея Дмитриевича самым крупным физиком России. На две головы выше всех остальных.

Отец, уже находясь на пенсии, уговаривал Сахарова не отвлекаться от физики, говорил, что он не специалист в политике, а в физике ему нет равных.

В одном из журналов была опубликована таблица, своеобразный «гамбургский счет» физиков. Они были разделены на 5 уровней. Первый — Эйнштейн в гордом одиночестве. Второй — Хокинг, который, сидя в инвалидной коляске на балконе своего дома в Калифорнии, создал теорию гравитации, для чего ему пришлось создать новый, крайне сложный раздел математики. Третий — два российских физика А.А. Фридман и А.Д. Сахаров. А.А. Фридман решил уравнение Эйнштейна, навечно войдя в историю мировой физики, после чего был арестован и погиб в лагере от непосильного труда на лесоповале. Четвертый — Ландау и кто-то еще, пятый — все остальные. Таблица, как говорил отец, обсуждалась физиками, и я не слышал, чтобы кем-то оспаривалась. Можно сказать, что из наших физиков Сахаров был равен А.А. Фридману, на голову выше Ландау и на две — всех остальных. То, что это не преувеличение, и чтобы читатель сам «почувствовал разницу», приведу рассказ отца всего об одном эпизоде создания водородного оружия.

Андрей Дмитриевич уехал в отпуск — сплавлялся на плотах где-то в Сибири. Внезапно потребовалось решить одну задачу. Пошли двумя путями: решать задачу начал один из лучших академиков, а ведомство Берии пыталось отыскать Сахарова на просторах Сибири. Обе попытки окончились неудачей. Задача академиком решалась так: в течение месяца ученый не выходил из помещения, ни с кем не общался, чтобы не отвлекаться. Едой его снабжали на рабочем месте. Через месяц задача — была решена. В зале имелась огромная доска, на которой написанный текст поднимался нажатием кнопки, вверх, освобождая чистую доску для новых записей. Доска была заполнена решением задачи полностью. В этот момент в зал вошел вернувшийся из отпуска Андрей Дмитриевич. Он понятия не имел, что на решение задачи уважаемый академик затратил месяц. Посмотрев на доску пять минут, он подошел к ней и на маленьком оставшемся чистом пятачке написал очень простое решение и тут же требуемый результат вычисления. При этом он сообщил, что решение, приведенное на доске, — побочный результат, который не имеет никакого отношения к основному решению. А ведь искомый результат немедленно «вошел в конструкцию» водородной бомбы. Если бы Андрей Дмитриевич знал какой огромный труд вложен в решение задачи, он никогда не поставил бы своего коллегу в неудобное положение.

Я встречался с Сахаровым на даче и дома, так как сын Андрея Дмитриевича Дима учился в одной школе с моей дочерью и одно время после школы часто приходил к нам. Вечером Андрей Дмитриевич по дороге с работы заходил и забирал Диму. В доме, где он жил, был гастроном, поэтому я иногда провожал их, совмещая приятное с полезным. Андрей Дмитриевич постоянно о чем-то сосредоточенно размышлял. Иду на даче за хлебом. Клавдия Алексеевна, жена Андрея Дмитриевича, говорит: «Андрей, иди возьми батон, сейчас сядем обедать», — давая ему сумку и деньги. Я становлюсь в магазине за ним в очередь за хлебом. Когда очередь подходит, он стоит у прилавка и молчит, продавец спрашивает: «Вам чего, гражданин?». Он вздрагивает, смотрит на деньги в кулаке, но так и не осознав, в чем дело, поворачивается и уходит. Я, боясь нарушить ход его мыслей, молчу, беру Лишний батон и иду за ним. Клавдия Алексеевна ждет у калитки, берет сумку, спрашивает, где хлеб. Только тут Андрей Дмитриевич приходит в себя.

Вечером в день снятия Хрущева пошел провожать Сахарова до гастронома, собираясь «погладить» его, одобрив это событие. Хрущев публично преследовал Андрея Дмитриевича за «убойное» выступление на выборах в Академию наук против «школы» Лысенко. Я был обижен за это на Хрущева и считал его ныне отмщенным личным врагом Сахарова. Однако Андрей Дмитриевич совершенно неожиданно очень твердо и убежденно заговорил о больших заслугах Хрущева в борьбе с последствиями режима Сталина. Он был явно недоволен и встревожен снятием Хрущева. В его словах не было слышно даже намека на его личную неприязнь к Хрущеву. Я был настолько поражен неожиданной реакцией Андрея Дмитриевича, что до сих пор помню даже то место на тротуаре, где получил наглядный и тогда не понятый урок.

После смерти жены в 1969 году тяжело было видеть этого хозяйственно беспомощного великого физика с большой авоськой, наполовину заполненной консервами и свертками с вареной колбасой. Как сейчас стоит он перед глазами на пороге нашего дома с маленьким списком руке и приглашает мать и меня на похороны Клавдии Алексеевны, o6ъясняя, что список составила она сама перед смертью.

Попытаюсь с помощью высказываний о Сахарове прекрасно знающих его научные труды ученых дать возможность оценить читателю его научный потенциал. Я. Б. Зельдович относился к А.Д. Сахарову «как к уникальному во всех отношениях феномену природы». П. Л. Капица — «он великий ученый нашей страны». Петру I и Екатерине II звание «великий» за великие дела во славу России присвоили Сенат и Синод П. Л.Капица выдающийся ученый, обладал огромным авторитетом среди физиков, но главное не это. Когда Президент Академии наук спросил мнение Капицы об исключении Сахарова из состава Академии, тот ответил: «Это будет второй случай в истории науки. Первый — исключение Эйнштейна из Академии наук Германии во время правления Гитлера». На такие лавры любителя не нашлось. Сахаров остался академиком. Так П. Л. Капица спас, конечно, не Сахарова — Сахаров и без звания академика остался бы великим российским ученым, — он спас остатки чести Академии наук СССР после письма, подписанного сорока академиками с гнусным пасквилем на Сахарова. Капица единственный ученый, который обращался к властям в защиту А.А. Фридмана, А.Д. Сахарова, Л. Д. Ландау. Помните таблицу?

Задумайтесь. Из трех самых великих физиков России двое «сидели», третий был изолирован на много лет от мира в Горьком, где подвергался издевательствам властей. Их защитник, выдающийся физик, Лауреат Нобелевской премии академик П. Л. Капица был снят с поста директора созданного им института, Лишен возможности заниматься наукой и был изолирован, находясь фактически под домашним арестом на своей даче под Москвой. Об А. Ф. Иоффе я уже упоминал. Что же это за власть, что же это за люди, у которых поднималась рука на национальное достояние? Становится очевидным, если бы бомба не взорвалась 29.08.49 года, большинству физиков, а не только создателям бомбы, не сносить головы…

Бесспорно, П. Л. Капица имел моральное право «присвоить» А.Д.Сахарову звание великого ученого России. И. Е. Тамм: «…весь стиль его научного творчества свидетельствует, что физические закономерности и связи явлений для него непосредственно зримы и ощутимы во всей своей внутренней простоте…». А теперь вдумайтесь в ответ Андрея Дмитриевича на вопрос, верит ли он в судьбу: «Я почти ни во что не верю, кроме какого-то общего ощущения внутреннего смысла хода событий. И хода событий не только в жизни человечества, но и вообще во Вселенском мире…». Дух захватывает! Уникальные отзывы ученых о научном потенциале Сахарова, свидетельство его самого о том, что он ощущает внутренний смысл хода событий в жизни человечества и во Вселенной, потрясает. Становится понятно: это гений!

Теперь яснее станет нижесказанное. Отец неоднократно, когда мы были с ним одни, в сердцах говорил: «Сахаров гениальный ученый, им в создание водородной бомбы было вложено столько оригинальных, парадоксальных, хитроумных, красивейших идей, что они не могли одновременно прийти в головы ученых США. Однако после взрыва нашей бомбы США столь быстро взорвали аналогичную (через 6 месяцев), что даже если учесть, что они по анализу проб воздуха после нашего взрыва смогли разгадать секреты конструкции, невозможно было в эти сроки разработать и изготовить образец для, испытаний». Отец был абсолютно уверен, что конструкция нашей водородной бомбы ими украдена. Эта уверенность, по его словам, опиралась прежде всего на гениальность Сахарова.

Посмотрим, что известно по этому вопросу сегодня. Свидетельства американской стороны:

Вначале 1951 года американцы Улам и Теллер предложили схему носящую их имена, которая «использует радиацию взрыва с целью сжатия и инициирования отдельно расположенного компонента бомбы, содержащего термоядерное топливо». Это означало рождение новой идеи и полный отказ от концепции супербомбы Теллера, над которой он работал с 1946 года. В плане реализации новой идеи 01.11.52 года был произведен взрыв стационарного термоядерного устройства «Майк» мощностью более 10 мегатонн, подтвердивший правильность и принципиальную возможность реализации идеи. Затем «тишина» на четыре года, когда США 20.05–56 года испытали термоядерную авиационную бомбу. От идеи до реализации в виде оружия США понадобилось пять с половиной лет. США и наши разведчики утверждали, что водородную бомбу, как и атомную Союз украл у США. Главный же «свидетель» от США Г. Бетте, ведущий физик-теоретик, разработчик, ядерного оружия, утверждает: «Насколько я могу судить, их конструкция 1955 года, несмотря на то что в ней использовались те же принципы, что и у нас, была ими разработана полностью самостоятельно».

Свидетельства российской стороны:

В середине 1954 года после величайшего в истории Арзамаса «мозгового штурма (штурм длился несколько месяцев с участием Тамма, Сахарова, Зельдовича, Франк-Каменецкого и их молодых сотрудников) появилась та же идея и у нас. Почему штурм начался в начале 1954, убедительно объяснил Сахаров в своих воспоминаниях, сейчас для нас это непринципиально. 22.11.55 года, через полтора года после возникновения «третьей идеи», как назвал ее Сахаров, на семипалатинском полигоне была взорвана первая «настоящая» термоядерная авиационная бомба в мире. Ее мощность была 1,7 мегатонн. Союз впервые опередил США в гонке ядерных вооружений, от идеи до бомбы -5,5 лет у США, от идеи до бомбы 1,5 года у Союза. Союз сделал бомбу на 6 месяцев раньше США. Обеими сторонами сегодня признано, что в нашей и в американской бомбах использованы одни и те же принципы. Ясно, что в данном случае решающими была не схема Улама-Теллера или наша «третья» идея. Об этом убедительно говорят 5,5 лет упорной работы над этой схемой американцев и огромное количество оригинальных, парадоксальных, хитроумных и красивейших идей Сахарова и других теоретиков, вдохнувших в схему душу и вместе с замечательными экспериментаторами, конструкторами, технологами, воплотивших ее в конструкцию с заданными габаритами и весом. Причем внимание: это было сделано ровно за то же время, за которое американцы с момента появления у них идеи смогли придумать и построить двухэтажный завод весом в десятки тонн, где жидкий дейтерий, охлажденный до температуры, близкой к абсолютному нулю, был взрывом атомного заряда сжат и нагрет до критической температуры — так было взорвано первое в мире термоядерное устройство. Великолепно к этому случаю подходит японская пословица: «Торчащий гвоздь (нереализованная США идея Улама-Теллера — Ф. Щ.) непременно забьют по самую шляпку».

Но продолжим. Утверждения наших разведчиков, что они в 40 годах достали материалы по водородной бомбе, верны. Теллер начал эти работы в 1946 году, и о них, скорее всего, знал Фукс. Так, например, группа Зельдовича занималась так называемой «дейтериевой трубой», которую Сахаров называл «цельнотянутой», прозрачно намекая на причастность к ней разведки. Ю.Б. Харитон подтверждает, что в 40 годах по водородной бомбе получена информация. Она была тщательно проверена и признана дезинформацией. Скорее всего, это и есть дейтериевая труба, которая, начиная с 51 года, действительно превратилась в дезинформацию. Цитирую Ю.Б. Харитона и Ю. Н. Смирнова: «Бывшие резиденты советской разведки, получившие возможность рассказать о своей работе, стали, к сожалению, утверждать, что для первой советской атомной бомбы, как и для первой водородной, ими была получена такая документация, по которой нашим ученым якобы прямо можно было делать эти бомбы. В действительности разведчики формально правы лишь в отношении схемы первой испытанной советской атомной бомбы, однако в отношении водородной такое мнение является абсолютно ошибочным». Утверждения американцев о том, что у них украли водородную бомбу, я оставляю на их совести. Утверждение отца, что водородную бомбу украли у нас, поддерживаю и передаю на суд нашим историкам. Действительно, сейчас ясно, что отец мог не все знать о материалах разведки по Первой атомной, так как начал работать только в марте 1947 года. Но в 1954 году он был не только первым заместителем научного руководителя и первым заместителем Главного конструктора первого ядерного центра, но и научным руководителем и Главным конструктором второго ядерного центра, человеком, очень близким к Курчатову. Так что не знать материалов разведки, если бы они были, по водородной бомбе он просто не мог. Утверждать, что бомба украдена у нас, без убежденности в этом он тоже не стал бы. Попытаемся ответить всего на два вопроса:

1. Почему ученый А.Д. Сахаров направил всю мощь своего интеллекта на создание водородного оружия, отдавая плоды своего труда, способные уничтожить человечество, в руки тоталитарного режима?

2. Почему ученый А.Д. Сахаров, создавший такое оружие, стал величайшим гуманистом планеты?

Отвечая на первый вопрос, напомню: Сахаров пришел в Арзамас-16 в 1950 году в сложившийся коллектив теоретиков, исследователей, конструкторов, технологов, который с 1947 года в научно-технической битве с США стремился ликвидировать их монополию на атомное оружие. «Я не был солдатом в той войне — но чувствовал себя солдатом в этой, научно-технической», — скажет позже Сахаров. Монопольное владение одной великой страной атомным оружием, официально объявившей другую страну «империей зла», неминуемо вело к Третьей мировой войне. Сегодня мы знаем, что ученые-физики, включая Сахарова, надежно защитили свой народ, (вспомним Курчатова — «народ может быть спокоен»), и Россия через 30 лет сама распорядилась своей судьбой, без кровавых войн, революций и непрошенных учителей. Посмотрим, как ответил на первый вопрос Сахаров: «Я и все, кто вместе со мной работал, были абсолютно убеждены в жизненной необходимости нашей работы, в ее исключительной важности… То, что мы делали, было на самом деле большой трагедией, отражающей трагичность всей ситуации в мире, где для того, чтобы сохранить мир, необходимо делать такие ужасные вещи». Андрей Дмитриевич, как всегда, ясно и четко, когда уже почти все участники событий покинули этот мир, подвел за себя и за них черту под первым вопросом. Ответ на второй вопрос, тоже лежащий в области морально-этической не только более сложен, но поистине трагичен, как и ситуация в мире, в котором жил Андрей Дмитриевич. Ответ на него надо начинать с 7-го августа 1945 года, дня, когда двадцатитрехлетний аспирант И. Е. Тамма Андрей Сахаров услышал о Хиросиме. «В жизнь вошло что-то новое и страшное, и вошло со стороны самой большой науки — перед которой я внутренне преклонялся… У меня подкосились ноги. Я понял, что моя судьба и судьба очень многих, может быть, всех, внезапно изменилась». Восхождение духа Андрея Дмитриевича в невиданную высь не могло начаться с пустого места.

Лучше, чем о семье Сахарова написал Е. Л. Фейнберг, не напишет никто, поэтому цитирую: «А.Д. Сахаров родился 21 мая 1921 года в Москве «в интеллигентной и дружной семье», как он написал в автобиографии… и счел необходимым отметить: «С детства я жил в атмосфере порядочности, взаимопомощи и такта, трудолюбия и уважения к высокому овладению избранной профессией». Эти скупые, но точные слова все же заслуживают комментария. Сахарова невозможно понять в отрыве от его истоков, породившей его семьи и всей среды российской интеллигенции начала двадцатого века — явления самого по себе удивительного, еще ждущего своего изучения… Семья была типична для основной массы среднеобеспеченной трудовой интеллигенции, которая создала свои нормы морали, свои критерии жизненных ценностей, свое твердое понимание, как следует жить, в чем допустима уступчивость, а в чем надо быть непреклонным. На формирование личности Андрея Дмитриевича большое влияние оказали родители — отец Дмитрий Иванович (сын адвоката, сам преподаватель физики), и мать Екатерина Алексеевна, урожденная Софияно (фамилия греческого предка), и в большой степени бабушка Мария Петровна с ее добротой, ровным оптимистическим характером. Отец хорошо играл на рояле, поклонялся Скрябину, и это поклонение привилось и сыну. К числу основных принципов семьи, отмеченных Андреем Дмитриевичем, нужно, вероятно, добавить личную скромность, неприятие тщеславия (его проявления вызывали улыбку и почти сострадание), излишества в материальной сфере исключались, а примат духовного был само собой разумеющейся основой поведения. Столь же фундаментальными были чувство общественного долга, ответственности перед народом. Служение народу в наиболее трогательной форме олицетворяли, например, многие земские врачи и учителя, эти чистые, правдивые до наивности бессеребренники». Такие люди есть и сегодня. Это они лечат и учат «дорогих россиян», месяцами не получая свои маленькие зарплаты. Низкий поклон им за это и огромное спасибо. Это бесценный генофонд России. Там, в и семьях, растут духовные лидеры России, ее будущее.

Моральные контуры биографии Сахарова будут нечеткими без морального портрета его учителя, Лауреата Нобелевской премии по физике И. Е. Тамма. Это Игорь Евгеньевич, ознакомившись со сделанными нерабочее время инженером военного завода в г. Ульяновске работами по физике, вызвал его в Москву и принял в аспирантуру теоретического отдела ФИАНа. Там Андрей Дмитриевич «очень скоро и навсегда завоевал общую симпатию своей мягкой интеллигентностью спокойной доброжелательностью, совершенно естественной обаятельностью и быстро проявлявшейся талантливостью». Цитирую статью «Вдохновенная жизнь», написанную К.И. Щелкиным к 70-летию И. Е. Тамма: «Нарисовать моральный портрет Игоря Евгеньевича мог бы только поэт. Автору этой статьи по силам лишь сухое перечисление наиболее замечательных достоинств Игоря Евгеньевича. Это прежде всего исключительная, доходящая до щепетильности честность. Он готов выслушать любого ученого, пусть это самый младший из начинающих физиков» а мы теперь, читатель, можем добавить, пусть это инженер с военного завода в г. Ульяновске: «…и согласиться с его доводами, если они убедительны. Вместе с тем Игорь Евгеньевич непреклонно, не идя ни какие компромиссы, отстаивает все передовое, все прогрессивное в науке. Всем известны его резкие принципиальные высказывания против догматизма и лженауки в биологии. Для этого, как известно, надо об дать большим мужеством. Мужества и отваги Игорю Евгеньевичу занимать. Он и в спорте предпочитает спорт отважных — альпинизм истинной смелостью и мужеством, как всегда, сочетается и исключительная неподдельная скромность. Но самое характерное его качество необыкновенная энергия и страстность в поисках новых неизведанных путей в науке». Удивительно, как много достоинств Тамма передал его ученику. В письме Сахарова в газету «Известия» читаем: «Я по образованию физик-теоретик, ученик академика Тамма И. Е., причем не только в вопросах науки».

Гуманисту в России доходящая до щепетильности честность, бескомпромиссность, мужество, необыкновенная энергия и страстность нужны гораздо больше, чем кому бы то ни было. Сражение на атомном фронте проходило на фоне «неглавных», по словам Сахарова, ощущений (главным был ответ на первый вопрос). Дело в том, что водородная бомба была «раем» для теоретика. «Термоядерная реакция — этот таинственный источник энергии звезд, и Солнца в их числе, источник жизни на Земле и возможная причина ее гибели — уже была в моей власти, происходила на моем письменном столе». «Работа в области теории взрыва психологически подготовила к исследованию взрывов звезд и самого большого взрыва — Вселенной», — вторит Андрею Дмитриевичу другой физик-теоретик Я. Б. Зельдович. Творцы науки не могут остановиться; процесс познания нового — их сущность; наука, как искусство, удовлетворяет духовные потребности человека. К несчастью, жестокий Атомный век уже широко шагал по планете. Моральная трагедия для ученого-разработчика ядерного оружия была неизбежна. Еще одно обстоятельство существенно усугубляло ситуацию и предопределило безумную гонку вооружений в мире. Дело в том, что «горючее» для водородной бомбы — тяжелая вода-дейтерий, в отличие от очень дорогого урана-235 и плутония-239 для атомной, сравнительно дешево и имеется на земле в неограниченных количествах. Мощности водородных бомб, в связи с отсутствием ограничений на «горючее», могут быть сколь угодно большими. Президенты и Генеральные секретари двух стран встали в стойку, и понеслось. Стоп-краны сорваны то, что их «пассажирами» оказалось все человечество, не волновало ни тех, ни других. Остановились только тогда, когда, напомню, на каждого жителя Земли оказалось по три тонны взрывчатки в пересчете на тротиловый эквивалент…

Вопрос о вреде воздушных испытаний атомного оружия стоял с самого первого испытания. Мощности были сравнительно небольшими, зоны заражения соответственно тоже. В безлюдных местах зоны поражения обозначались, при необходимости переселялись люди. Однако испытания водородного оружия, постоянный рост его мощности сделали защиту людей от последствий воздушных испытаний невозможной. В России этот период начался с I955 года. Слово Андрею Дмитриевичу: «В 1957 году я написал, а в 1958 году опубликовал статью «Радиоактивный углерод ядерных взрывов и непороговые биологические эффекты». Работа над ней явилась важным этапом в формировании моих взглядов на моральные проблемы ядерных испытании». В работе показано: «При взрыве всех видов ядерного оружия, включая и так называемую «чистую» водородную бомбу, в атмосферу попадает огромное количество нейтронов, которые захватываются азотом воздуха с образованием долгоживущего (время полураспада ~ 5000 лет); радиоактивного изотопа углерода С14. Попадая в водные бассейны, организм человека радиоактивный изотоп углерода при своем распаде вызывает радиационное поражение». Говоря о непороговых эффектах, Андрей Дмитриевич предупреждает, что радиационное поражение человека наступает от малых доз облучения, то есть таких, после которых не возникает симптомов собственно лучевой болезни. Человек не подозревает, что не только он, но и его потомки обречены. Генетические дефекты, возникающие в половых клетках облученных людей, обязательно проявятся той или иной форме даже у самых отдаленных потомков, до нескольких десятков поколений. Последствия хотя бы однократного облучения будут растянуты на сотни и тысячи лет. «Особенность отдаленных биологических последствий ядерных взрывов… в том, что их можно вычислить, определить более или менее точно общее число жертв, но практически невозможно указать, кто персонально эти жертвы, найти их в человеческом море, и наоборот, — видя умершего человека, скажем, от рака, и видя ребенка, родившегося с врожденным дефектом развития, мы никогда не можем утверждать, что ранняя смерть или уродство есть последствия ядерных испытаний… Это создает… своеобразную психологическую с ситуацию, в которой разные люда чувствуют себя по-разному».

По мнению Сахарова, «единственная специфика в моральном а аспекте данной проблемы — это полная безнаказанность преступления (ядерных воздушных испытании), поскольку в каждом конкретном случае гибели человека нельзя доказать, что причина лежит в радиации, также в силу полной беззащитности потомков по отношению к нашим действиям». Позднее Андрей Дмитриевич скажет о воздушных испытаниях: «Мы, каждый из нас, в каждом деле, и в «малом», и в «большом» должны исходить из конкретных нравственных критериев… Нравственный критерий категорически диктует нам — не убий!». Путь к победе, выстраданной Сахаровым, — испытания были «загнаны под землю» в 1963 году — к несчастью лежал через личную трагедию гениального физика.

Осенью 1961 года Хрущев собрался отменить мораторий на испытания, действовавший в 1959, 1960 и в первой половине 1961 года. По инициативе Сахарова и Харитона на предстоящую сессию испытаний осенью 1961 года дополнительно к подготовленным двумя ядерным центрами многочисленным зарядам суммарной мощностью десятки мегатонн, был предложен заряд рекордной мощности 100 мегатонн (испытывался с половинной мощностью). Причем этот заряд был создан не как оружие, а для «разовой силовой демонстрации»), то есть основной довод наших атомщиков, и в первую очередь Сахарова, что оружие со давалось для стратегического равновесия, здесь не действует. Более того, Курчатов в 1960 году, когда армия была вооружена ракетами с боеголовками мощностью в несколько мегатонн, ясно объявил: народ может быть спокоен, он надежно защищен. Предстояло совершенствовать безопасность и надежность оружия, а не бесконечно наращивать его мощности. С другой стороны, цитата из Сахарова: «…Хрущев уже знал основные линии намечавшихся' испытаний, в частности о предложенном нами к испытаниям рекордно Мощном изделии. Уменьшение доли процессов деления суммарной мощности сводило: к минимуму число жертв от радиоактивных выпадений в ближайших поколениях, но жертвы от радиоактивного углерода, увы, оставались, и общее число их было колоссальным». Андрей Дмитриевич активно призывает Хрущева не возобновлять испытания. Хрущев непреклонен. Испытания состоялись. Ударная волна от взрыва трижды обогнула земной шар. Радиоактивного углерода хватило всем. Андрей Дмитриевич назвал взрыв «гвоздем программы».-В отчете по результатам испытаний собственноручно, написал: «Успешное испытание заряда — доказало возможность конструировать на этом принципе заряды практически неограниченной мощности)). А.Д. Сахаров получает третью Звезду Героя. Создается впечатление, что в 1963 и в 1962 годах независимо друг от друга действуют по очереди два Сахарова — гениальный физик и великий гуманист.

На банкете, посвященном удачному испытанию 100-мегатонной бомбы, Сахаров сидел на самом почетном, месте между Хрущевым и Брежневым, а Харитон справа от Хрущева; Генеральный секретарь произнес речь, отметив: «Харитон и Сахаров хорошо поработали». Позднее Андрей Дмитриевич напишет в воспоминаниях: «Начавшийся таким пышным парадом 1962 год был для меня одним из трудных в моей жизни… Вероятно, это был самый страшный урок за всю мою жизнь, нельзя сидеть на двух стульях».

Позднее академик Л. П. Феоктистов назовет эти, две сессии воздушных испытаний 1961 и 1962 года «безумными симфониями». Он вспоминал: «…к нам на Урал стали доходить слухи, что у наших конкурентов в Арзамаее-16 возникла идея новой супербомбы… Вскоре выяснилось, что речь идет не о каком-то сверхоткрытии, а всего лишь об увеличении веса, габарита… Мы в то время были поглощены в точности противоположной идеей — миниатюризацией. Вместе с тем (и в этом надо честно признаться), ажиотаж, поднятый в отношении супербомбы, не мог оставить нас равнодушными и возбуждал профессиональную ревность. Мы стали вникать в проблему и тут же нащупали две слабые стороны у конкурента: их конструкция непрактично и неоправданно усложнена и, второе, перетяжелена настолько, что не лезет ни в один существующий и перспективный носитель. Сегодня определенно можно сказать, что мы были правы. Все «большие бомбы» пошли по нашему пути, а гордость Арзамаса-16 100-мегатонная бомба так и была изготовлена в одном экземпляре (испытательном) и в виде муляжа для музея. Работу над супербомбой в Челябинске-70 мы особо не афишировали, но весной 1962 года неожиданно для многих доложили о результатах на научно-техническом совете Министерства…

К осени 1962 года наш заряд был готов к испытаниям, как вскоре выяснилось, в КБ-11 вслед за нами и по нашей схеме готовился заряд близнец. Возникла нелепая ситуация, близкая к бессмыслице. Вот тогда-то в Челябинск-70 и приехал Андрей Дмитриевич — уговаривать нас отменить испытание, хотя наша бомба находилась уже на полигоне (или на пути к нему)…

Андрей Дмитриевич в присутствии еще нескольких человек из Челябинска-70 вел переговоры с Забабахиным (научный руководитель Челябинска-70, назначенный после ухода Щелкина). Они давно были знакомы и хорошо друг к другу относились. Но тут пошло на принцип. Если вы считаете, что не нужно двух испытаний, то почему не отменяете свое? Но это наша тема, — как мог, парировал Андрей Дмитриевич. Очень недовольные друг другом лидеры расстались. В дальнейшем Aндрей Дмитриевич предпринял еще одну попытку остановить собственное испытание, обращаясь непосредственно к Хрущеву. Она также оказалась неудачной. В конце концов, были взорваны оба заряда, что сильннейшим образом отразилось на его настроении и философии». Свидетельство Феоктистова, по-моему, говорит о том, что Сахаров каком-то смысле был заложником коллектива Арзамаса-16. С Сахаровым работала молодежь, у которой не было ни академических званий ни больших наград и премий, а все это сыпалось, как из рога изобилия на разработчиков тех изделий, которые нравились политикам. Это косвенно подтверждается еще одним свидетельством Л. П. Феоктистова: «…Мы сидели на общем собрании Академии наук. Почему-то он оказался в последних рядах, я к нему подсел, тихонько разговариваем. В 1989 году, напоминаю Андрею Дмитриевичу, Зельдовичу исполнилось бы 75 лет. Хорошо бы устроить серьезную научную конференцию в честь Зельдовича в Арзамасе. Столь нервной реакции, которая за этим последовала, я, признаться, не ожидал. Все мы знали Сахарова исключительно вежливым человеком. Но в этот момент он ответил резко — никогда так со мной не говорил: «Я никогда больше ногой не ступлю в Арзамас». В том, что эта реакция относится именно к Арзамасу, а не к Зельдовичу, мы сейчас убедимся. Через три месяца после смерти Якова Борисовича Андрей, Дмитриевич в журнале «Nature» опубликовал очень теплую статью о Зельдовиче. Закончил он ее так: «Мои собственные отношения с ним не всегда были безоблачными. В 1970-80-х годах, особенно в горьковский период моей жизни, в них вкралось чувство боли и взаимного охлаждения. Зельдович крайне не одобрял мою общественную деятельность, которая раздражала и даже пугала его. Однажды он сказал: «Вот такие люди, как Хокнг по-настоящему преданы науке. Ничто не может отвлечь их». Я никак не понимал, почему он не мог прийти на помощь, о которой, при нашей дружбе, я считал себя вправе просить. Я знал, что все это терзало Зельдовича. Мне это также причиняло боль. Сегодня эти события прошедших лет кажутся не более чем пеной, унесенной потоком жизни… Теперь, когда Яков Борисович ушел от нас, мы, его друзья и коллеги в науке, понимаем, как много он сделал сам и как много он давал тем, кто имел счастье разделять с ним жизнь и работу». Не могу не прокомментировать слова Андрея Дмитриевича о том, что его общественная деятельность пугала Зельдовича. Может быть. Но Яков Борисович, академик, наиболее близкий к Сахарову по работе, по таланту, по регалиям, не подписал гнусного письма сорока академиков против Сахарова, хотя я слышал, что на него оказывалось давление, сравнимое с давлением в центре атомной бомбы при взрыве.

По свидетельству большинства, политическое созревание Андрея Дмитриевича шло медленно. «К 1968 году я не мог не думать о том, что речь идет не столько о технических (военно-технических, военно-экономических) вопросах, сколько в первую очередь о вопросах политических и морально-нравственных. Постепенно, сам того не сознавая-, я приближался к решающему шагу — открытому развернутому выступлению по вопросам войны и мира… Этот шаг я сделал в 1968 году».

Однако здесь нас больше интересует не политика, а вопрос, как Сахаров стал величайшим гуманистом. «Именно в том факте, что личность содержит единоприродные с Божеством способности творчества и любви, заключена ее абсолютная ценность», — пишет Д. Андреев. Действительно, только человеку, единственному из всех живых существ, Всевышний подарил эти два чудесных дара, творчества и любви к природе, ко всему живому на Земле, включая в первую очередь людей. Тем самым, каждому Всевышний дал возможность максимально приблизиться к себе, участвовать вместе с собой в сотворений будущего не только человечества, но и Вселенной. В Евангелии о втором данном человеку даре однозначно сказано: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Не нахожу в истории человечества личности, которая в такой степени приблизилась бы к Божеству в способности к творчеству и в любви к людям. Обычно бывает или то, или другое (гении и святые). Почему сначала творчество. без края и границ, включая супербомбы и нарушения заповеди «не убий» — и только затем сострадание и любовь?

Цитирую еще одного из шести Апостолов, о которых эта книга, Я. Б. Зельдовича. (Упоминаю о нем и о Ю.Б. Харитоне здесь так мало потому что о них изданы большие книги воспоминаний.) На 72-м году жизни выдающийся физик пришел к выводу, что духовные потребности человека «не сводятся к восприятию искусства, музыки, красоты природы. Знание и понимание устройства природы также являются важнейшей потребностью человека… Наука нужна и потому, что она удовлетворяет духовные потребности человека…ив свою очередь совершенствует разум и Душу, человека». По-видимому, в этом ответ на второй вопрос, Гений науки, благодаря ей, стал великаном духа. В нем укрепилась поистине безграничная духовная сила любви, сочувствия и сострадания людям. Сила, не признававшая никаких преград. Он уже не мог не любить и не помогать любому человеку, которому требовалась помощь. Помочь даже одному нуждающемуся, сколько бы ни потребовал это времени, сил, здоровья, для Сахарова оказалось намного важнее чем делать даже выдающиеся работы в физике на благо абстрактного человечества. Всем нам остается надеяться, что святая душа А.Д. Сахарова еще не раз защитит и поможет России.

Много лет я не перестаю думать над «загадкой» Сахарова человека к которому я испытываю чувство любви и благодарности.; касается временного отрезка, включающего осенние сессии воздушные испытаний. 1961 и 1962 годов, когда без малейшей военной необходимости были взорваны сначала "рекордный по мощности заряд а на следующий год два сверхмощных заряда-близнеца меньшей, но не намного, мощности. Не знаю ни одного публично раскаявшегося участника этих работ, кроме Андрея Дмитриевича. «И это был самый страшный урок за всю мою жизнь,» — говорил он. Даже о месте, где все это происходило, Андрей Дмитриевич скажет в конце жизни: «Я никогда болыше ногой не ступлю в Арзамас».

В истории человечества не было Святых гениев, Сахаров стал первым, но не святым гением, а гением-святым, да-да, через черную зловещую черту, проведенную жестоким Атомным веком, по живому — плоти и душе дорогого нам человека. Гений был так велик, жажда дойти до пределов своих возможностей в познании мироздания оказалась так велика, а возможности неограниченны, что Атомный вех буквально силой втащил его за собой на территорию зла. Гений физик-ядерщик в Атомном веке неминуемо должен был пройти через злодейство.

Причина, видимо в том, что наука физика в Атомном веке была с корнем вырвана государством из общечеловеческой культуры, выделена в «особую касту».

Однако Сахарову удалось победить зло. Благодаря его усилиям в 1963 году были запрещены ядерные испытания в трех средах, причем не столько многолетними призывами гуманиста Сахарова, а главным образом именно благодаря «злодейству» гения Сахарова. Мир после многолетних гуманных призывов Игоря Васильевича и Андрея Дмитриевича запретить ядерные испытания оставался глухим. Мир мгновенно убедился, что мощными высотными взрывами на своем полигоне Новая Земля Союз с избытком обеспечит радиоактивными изотопами С14 и США, и Европу, и весь остальной мир. Ударные волны от взрывов «гуляли» по всему земному шару, неся всем радиоактивный изотоп С14 и с ним смерть. Язык зла оказался понятен всем.

Итак: гений-злодей-святой. Обратимся к национальному гению, А. С. Пушкину, который был избран в Российскую Академию тоже в возрасте 32 лет, как и А.Д. Сахаров. Совместимы ли гений и злодейство? Вспомним «Моцарта и Сальери» — не дает Александр Сергеевич однозначного ответа. Может быть, он адресует этот вопрос потомкам, современникам Атомного века? Может быть, жестокий до безумия век, в котором наука взлетела до космических высот и принесла на землю не жизнь и процветание, а космическое сверхзло, ослепил на миг душу гения?

Зато, совершенно неожиданно для себя, нахожу полное единодушие двух русских гениев и духовных лидеров по главному вопросу. Символично, что заметку «О вечном мире» Пушкин написал за сто лет до рождения Сахарова. Поскольку заметка написана по-французски, цитирую ее изложение Е. Н. Орловой, женой генерала М. Ф. Орлова, с которым Пушкин общался во время пребывания в Кишиневе в 1821 году: «Он убежден, что правительства, совершенствуясь, постепенно водворят вечный и всеобщий мир…». И еще одна фраза Пушкина из этой работы; «Не может быть, чтобы людям со временем не стала ясна смешная жестокость войны…». Гений не писал лишних и неточных слов. В разгар Холодной войны остроумный американец предложил президенту США и нашему Генсеку свой способ ведения ядерной войны между нашими странами. Захотелось воевать. Предупреди противника, чтобы он за три дня эвакуировал, например, Ленинград, тот в ответ дает три дня на эвакуацию Нью-Йорка. По истечении срока оба города сносятся с лица Земли. И так «до полной победы». Стало ясно, что бессмысленность и жестокость ядерной войны между нашими странами смешны в таком «бескровном» варианте.









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.