• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Почему «Франкенштейн»? Ведь книга — о философском содержании фантастических фильмов. Зачем же начинать ее с картины о готических ужасах? Вам придется смириться! Роман Мэри Шелли «Франкенштейн» — это первое произведение, написанное в жанре научной фантастики. А что может быть удачнее для начала, чем изучение философии с фильма, поставленного по роману, который основал жанр научной фантастики? Есть еще одна причина, скорее философская, а не генеалогическая: история Франкенштейна — блестящая иллюстрация одной из основных философских концепций — идеи абсурда. По мнению многих философов, абсурд — одна из определяющих, даже основная черта человеческого существования.

В обычном, бытовом понимании абсурд — это противоречие между нашими устремлениями и реальностью. Мы произносим на собрании пламенную речь в защиту какого—то предложения, а потом узнаем, что его приняли раньше, когда мы на минуту отлучились в туалет. Мы клянемся по телефону в бессмертной любви, после чего узнаем, что говорили не с девушкой, а с ее автоответчиком. Мы пробираемся в темноте на свое место в кинотеатре, обнимаем подругу и вдруг понимаем, что сели в другой ряд и приласкали другую девушку. Комедия как жанр основана на идее абсурда. В английских комедиях, например, широко используется прием, когда при появлении священника у людей неожиданно падают брюки.

В основе идеи абсурда лежит конфликт между двумя точками зрения: взглядом изнутри и взглядом извне. Противоречие заключается в том, что совершаемые поступки имеют для нас один смысл, а для окружающих — совсем другой; они оценивают наши действия иначе, чем мы. Произнося взволнованную речь, объясняясь в любви, трепля по плечу своего знакомого, мы стремились к одной цели, а на деле все получилось по—другому. Сталкиваясь с разницей между намерениями и реальностью, мы всегда имеем дело с той или иной формой абсурда.

Сны предоставляют нам яркие примеры несоответствия между желаниями и нашими реальными достижениями. Представьте, что вам снится интересный сон о романтических отношениях с вашим избранником или избранницей. Во сне вам кажется, что вы достигли результата. Это ваш взгляд изнутри, в области стремлений и притязаний. Но от возвышенного до смешного один шаг: нужно только посмотреть, как мы выглядим со стороны, например, в зале ожидания, битком набитом людьми.

Если вам не посчастливится, как и мне, тогда у вас есть шанс почувствовать себя на месте Франкенштейна. Хотите ощутить на своей шкуре, как смотрят на монстра? Тогда постарайтесь, чтобы вам приснился эротический сон в помещении с внушительным количеством католиков.

Существенная разница между повседневной жизнью и философией состоит в том, что в первой абсурдные происшествия случаются время от времени, а вторая изучает ситуации абсурда, который, пронизывая все человеческое существование, является сердцевиной большинства философских проблем.

В философии абсурд — излюбленный термин французских экзистенциалистов, таких как Сартр и Камю.[2] В отличие от обыденного понимания абсурдное вовсе не означает только «глупое» или «смешное». Абсурд связан со способом возникновения ситуаций и противоречием, возникающим в результате различных ее оценок. Во сне, где представлен взгляд изнутри, вы являетесь центром Вселенной и объектом сексуальных намерений, а извне вы кажетесь убогим шутом. Именно так рождается философия. Любой философский вопрос, стоящий внимания, изначально заключает в себе противоречие: два взгляда — изнутри и извне, которые ни в коем случае не следует путать. Там, где мы сталкиваемся с конфликтом этих точек зрения, нас поджидает абсурд.

А в столкновении двух полярных точек зрения рождается глобальный философский вопрос: в чем состоит смысл жизни и каково место человека в мироздании? Проблема заключается в том, что о любом человеке всегда можно рассказать две совершенно различные истории. Первая — о том, каким он кажется себе изнутри. Разумеется, у каждого есть своя история, внешне отличная от историй других людей. Общее у всех историй одно: каждый является центром, главным персонажем, фигурой, вокруг которой происходят события. Все мы, смотря на события изнутри, становимся объектом повествования, средоточием смысла.

Однако мы осознаем, что есть другая точка зрения, с которой можно посмотреть на нас: оттуда события выглядят иначе. Она отражает мнения других людей, их видение событии. Подробности и общий тон повествования будут зависеть от рассказчика, но его личность не повлияет на суть. Эти истории, рассказанные о нас другими, создадут общую линию: мысль о нашей незначительности. Возникнет впечатление, что мы — ограниченные и несовершенные существа, обитающие на крохотной, не стоящей внимания планете в отдаленной галактике. Будучи лишь крохотной частичкой Универсума, мы никогда, даже при самых благоприятных обстоятельствах, не сможем занять более значительное место в мироустройстве. Ни один из нас, даже самый умный, не знает, как появилось человечество; происхождение Вселенной до сих пор остается тайной для ее обитателей. Правда, существует предположение, что Вселенную ожидает тепловая смерть, когда все ее структуры разложатся на простейшие элементы — протоны, нейтроны, электроны, кварки и т. д., — которые смогут существовать при температуре, приближающейся к абсолютному нулю. В мире навсегда наступят смерть, тьма и неподвижность.

Мы появляемся на свет в результате взаимодействия сил, о которых имеем смутное представление и которыми не в состоянии управлять. Мы не можем выбирать ни время рождения, ни родителей; независимо от нашего желания получаем набор генов, который имеет над нами немалую власть. Этот набор в некоторой мере определяет склонность к разным болезням, а также интеллектуальные, физические и даже нравственные ресурсы. Ясно, что окружающий мир и обстоятельства, которые мы не выбирали и не можем контролировать, в первые, очень многое определяющие годы довершат то, что не смогли сделать наши гены. Понимая, что многие наши поступки зависят от генов и среды, в которой мы оказались помимо своей воли, мы имеем весьма смутное представление о силе их влияния. Именно это подразумевал философ—экзистенциалист Жан—Поль Сартр, когда говорил, что мы выброшены в этот мир.[3]

О каждом из нас, как я уже заметил, могут быть рассказаны две истории: одна будет отражать взгляд изнутри, а другая извне. Называя события, случающиеся с нами, «историями», я не намереваюсь их принизить или выказать к ним недоверие. Большинство из них не выдумка, а правда. Но нам трудно осознать, что оба взгляда могут отражать реальность. Взгляд извне кардинальным образом меняет нашу роль в сюжете. Вместо главной нам отводится незначительная эпизодическая роль. Когда мы смотрим на себя изнутри, кажется, что все события происходят вокруг нас, но стоит переменить точку зрения, и все преображается: становится ясно, что мы — одни из многих, персонажи, чье появление на сцене зависит от других, и мы не имеем влияния на происходящее. То, что мы считаем основой своей жизни, наши желания, планы, проекты, цели — все, что можно назвать мотивацией, — результат действия сил, над которыми мы не имеем ни малейшей власти. Начинает казаться, что нам достались роли, написанные автором, которого мы не знаем. И о содержании пьесы, в которой мы оказались, нам тоже ничего не известно.

Столкновения двух точек зрения иногда называют человеческими ситуациями. Почему? — спросите вы. Просто в таких случаях люди занимают не совсем обычное положение. И дело не в том, что мы видим ситуацию изнутри, — она может казаться такой же многим людям. Ведь, чтобы получить внутреннюю картину происходящего, нужно обладать сознанием, а оно есть у каждого человека. А историю, представляющую взгляд извне, можно рассказать обо всем, существующем в этом мире. Людям, обитающим на этой планете, дана исключительная способность сравнивать обе точки зрения и определять, какие крупицы истины проникли из одной истории в другую. Как сказал немецкий философ—экзистенциалист XX века Мартин Хайдеггер, «человек — это существо, для которого собственное существование находится под большим вопросом».[4] Кажется, что обе точки зрения отражают правду: с одной стороны, мы находимся в центре событий, играя важную роль; с другой — выброшены в чуждый мир в результате взаимодействия мощных неуправляемых сил, природу которых мы плохо понимаем. Но разве возможно совместить две противоположные точки зрения? Могут ли обе быть истинными? Нет. Кажется, нет.

Согласно одному из взглядов, философия — это форма терапии, цель которой — освобождение от тревожности, возникающей в результате вовлечения в жизненные ситуации.[5] Мне близка другая аналогия: идея философии как концептуальной навигации. Все самые интересные, стоящие внимания философские проблемы всегда основывались на ситуации абсурда. Есть две истории, рассказывающие об одном событии и затрагивающие наше представление о себе. Обе кажутся верными. Мы не можем найти погрешность ни в одном из вариантов видения этой ситуации. Но они не могут быть верны оба, потому что несовместимы. Философская проблема возникает из столкновения того, что должно быть и одновременно не может быть. Это должно быть так, но не может быть так. Там, где мы встречаем комбинацию должно быть и не может быть, мы имеем дело с философией. Ведь, когда истории не сцепляются друг с другом, мы чувствуем, как сказал бы Людвиг Витгенштейн, что потерялись и не видим дорогу. Занятия философией похожи на блуждания в темном густом лесу. Задача философа — найти выход из этих дебрей.

Чудище Франкенштейна провело очень много времени, блуждая в этом лесу. Все мы прекрасно помним эту историю. Франкенштейн создал монстра, который не получил имени; поэтому его называли «монстр Франкенштейна» или просто «существо». После многообещающего начала, показавшего его недюжинные способности, монстр бросает занятия и начинает терроризировать население маленького европейского городка. В результате активной разрушительной деятельности «существа» число жителей городка сократилось, и население обратилось с просьбой о помощи к Франкенштейну. Тот кладет этому конец, убивая чудовище, которое, однако, оживает в многочисленных продолжениях. У этой истории есть множество вариантов, различающихся нюансами и изобразительными средствами в продолжениях фильма «Франкенштейн» (1933): «Невеста…», «Возвращение…», «Месть…», «Молодой…» и другие. Все эти фильмы представляют собой исследование конфликта между восприятием изнутри и извне, о котором мы начали говорить раньше.

В наше поверхностное время историю Франкенштейна часто трактуют как притчу о морали, осуждение человеческого высокомерия и самонадеянности, стремления играть роль Бога и т. д. Иногда, как отражение обычного человеческого самодовольства, встречается такое толкование этой истории: человек неповторим; он больше, чем физическое тело, поскольку у него есть душа, и т. д. Все эти интерпретации притягательны своей поверхностной простотой и легкостью. Мы сможем научиться большему, если сосредоточимся не на Франкенштейне и его попытке сыграть роль Бога, не на мысли о своей «особенности». Полезной будет попытка принять точку зрения монстра.

Пожалуй, я остановлюсь на чудище, которого сыграл Роберт Де Ниро в 1994 году в версии Кеннета Браны под названием «Франкенштейн Мэри Шелли» («Mary Shelley's Frankenstein», 1994). Я выбрал именно этот фильм, а не его знаменитого предшественника с лучшим, по мнению большинства, монстром, которого сыграл Карлофф, по двум причинам. Во—первых, при попытке перенести лучшие традиции британского театра на кинопленку, Кен и Хелена Картер в версии 1994 года отчаянно переигрывают, что делает этот фильм забавнее, чем предыдущие версии. Во—вторых, что важнее, монстр, сыгранный Де Ниро, интеллектуально изощрен и эмоционально чувствителен. Он лучше представляет себе происходящие события. Другие монстры, ведущие свою родословную от сыгранного Карлоффом, были больше похожи на бесчувственных роботов, чем на людей, пусть и несуразных. Конфликт между историей, увиденной монстром изнутри, и ее восприятием другими, поможет осознать суть многих человеческих ситуаций.

Давайте сначала посмотрим на ситуацию изнутри. Поставьте себя на место бедного монстра. Вы появляетесь на свет и сразу начинаете тонуть в плаценте, взятой у огромного количества женщин и заполняющей металлическое лоно. Когда измученный, ничего не понимая, вы наконец выбираетесь оттуда, какой—то сумасшедший в приступе запоздалого раскаяния начинает гоняться за вами с топором с явным намерением убить. Вас ударяют по голове, подвешивают за шею на толстенной веревке и оставляют умирать. Не правда ли, печальные обстоятельства рождения, напоминающие о том, что человек выброшен в этот мир?

Когда вам наконец удается сбежать из каморки сумасшедшего и раздобыть одежду, вы оказываетесь на улице, где люди бросаются на вас с кулаками. Потом вы добираетесь до деревни и там встречаете сельскую семью в полном составе: со стареньким слепым дедушкой и приторными детками. Пытаясь им помочь, вы снова получаете по шее, на этот раз от главы семейства.

Будучи очень чувствительным, вы приходите в смятение от такой реакции окружающих, а обладая способностью мыслить, пытаетесь понять суть происходящего. В кармане пальто, захваченного при бегстве из лаборатории, вы находите «Дневник Виктора Франкенштейна», который становится для вас почти Библией. Конечно, сначала вы не умеете читать, но обучаетесь этому со скоростью, которая подтверждает тезис Хомского о врожденной лингвистической системе и позволяет предположить у вас уровень IQ, превышающий норму по меньшей мере в девять раз. И тогда вы начинаете «сшивать» детали (извините за каламбур) своего происхождения.

Итак, вы вынуждены жить в обстоятельствах, которые не выбирали; с внешностью, от которой с удовольствием бы отказались; со способностями и пристрастиями, которые не в состоянии объяснить. Вы появились на свет, потому что одному ублюдку с эдиповым комплексом это показалось интересной идеей. Он собрал вас из кусочков человеческих тел, послуживших сырьем. А ваши таланты — например, способность играть на флейте, чему вы никогда не учились — появились от людей, которых использовали в качестве исходного материала.

Представив, что все описанное случилось с вами, я уверен, вы почувствуете совсем не легкое раздражение. По всей вероятности, у вас появятся планы вроде этого:

1. Убить младшего (надо признать, довольно занудного) брата Франкенштейна. Наличие пятилетнего дяди способно вывести из себя даже самого уравновешенного монстра.

2. Обвинить в убийстве дочь экономки Жюстину, близкую подругу Виктора.

3. Подстрекать местных жителей, чтобы они убили Жюстину.

4. Появиться во время медового месяца Виктора и убить Хелену Картер прежде — подчеркиваю: прежде, чем Вик проведет с ней первую брачную ночь.

5. Сделать так, чтобы Виктор оживил новую женщину, составленную из головы Хелены и тела Жюстины. Чтобы…

6. Вы смогли украсть ее и сделать своей.

Просто великолепно!

А сейчас давайте посмотрим на эту историю снаружи. Виктор Франкенштейн, которому было далеко до знаменитой портнихи Бетси Росс, неумело сшил своего монстра из воров, убийц, бездельников и Джона Клиза. В результате получился Роберт Де Ниро, который не выглядел таким изуродованным с той поры, когда он играл Джека Ла Мотту в «Бешеном быке». Вторичные, покинутые чужими душами тела наделили монстра неожиданными, а подчас необъяснимыми способностями и наклонностями (например, как я уже говорил, мощным разумом или умением играть на флейте, остающемся загадкой для него и всех остальных).

В дополнение к неудачной наследственности монстр скоро обнаружил, что окружение и обстоятельства также не благоприятствуют ему: в лучшем случае люди его сторонятся, в худшем — поносят или нападают. Почему? Он выглядит уродом, хотя внутри считает себя милым, мягким и деликатным. Мир, в который его выбросили помимо воли, слишком жесток. Превращение в яростное чудовище начинается с того момента, когда он задушил брата Франкенштейна.

В этой истории есть универсальный смысл, делающий ее по—настоящему великой: дело в том, что все мы, подобно этому монстру, состоим из вторичного материала.

Да, некоторое различие, конечно, есть. Тело нашего монстра было собрано из относительно крупных деталей (рук, ног, мозгов), а частички, из которых сделаны мы (атомы и молекулы), значительно меньше. Компоненты нашего монстра были крупнее, чем у обычных людей, но они были соединены в полном соответствии с основными физическими законами. Если у «существа» был разумный, хотя с помутившимся рассудком, создатель, то мы появились на свет в соответствии с шаблоном, определенным генами родителей. Если способности и склонности достались монстру от людей, из кусочков которых он был сшит, то нам пристрастия и таланты достались от предыдущих поколений.

Согласитесь, что различия не так велики. Мы не в буквальном смысле состоим из органов наших предков, но гены достались нам именно от них. Подобно чудищу Франкенштейна, мы выясняем, что появились в результате взаимодействия неподвластных нам сил и людей, о которых не имели даже смутного представления. Мы отделены от процесса «производства» самих себя, не принимаем в нем участия.

После того как чья—то неведомая воля создаст ужасающую симметрию нашего облика, мы, подобно этому монстру, оказываемся в жестоком и бесчувственном мире. Наше окружение постоянно меняется: оно то снисходительно, то враждебно. И опять в большинстве случаев мы не можем повлиять на это. Мы в прямом и переносном смысле получаем удары от наших родителей, учителей, коллег по работе, друзей и возлюбленных. Мы в такой же мере являемся результатом деятельности этих людей, как и родительских генов.

Мы так же несвободны в выборе генотипа и среды, как Роберт Де Ниро — в выборе людей, из которых его собрали, и враждебно настроенных жителей города, которые затем преследовали его. Очевидно, что само «существо» и случившиеся затем события — результат этих обстоятельств. В этом горниле монстр был выкован, и в этом огне чудищу суждено было погибнуть. Но и мы рождаемся на свет и закаляемся в обстоятельствах, на которые не можем оказать влияния, имея о них очень смутное представление. Если чудищу Франкенштейна суждено гореть в одном пламени, то нам — в другом.

Идея абсурда и проблема смысла жизни возникают из—за того, что о каждом происходящем с нами событии можно рассказать две совершенно разные, разумным способом не согласующиеся между собой истории. С одной стороны, я режиссер или главный герой, как Кеннет Брана или Роберт Де Ниро, с другой — эпизодический персонаж, как Иан Хольм или Том Хале.

Представляется, что взгляд снаружи разрушает видение событий и нашей роли в них изнутри. Какое я могу иметь значение в происходящем, если появился в результате действия процессов и сил, существовавших задолго до моего рождения, а мое бытие неразрывно связано с ними? В голову приходит такое сравнение: наше место в истории напоминает водоворот в окружающей его воде. Водоворот рождается из течения воды, которое служит причиной его появления. Каждый из нас существует в потоке истории, как водоворот в течении реки, мы созданы этим потоком так же, как водоворот — рекой. Но если водоворот — побочный эффект течения, можем ли мы иметь большее значение, чем случайный результат не зависящих от нас обстоятельств?

В качестве примера, иллюстрирующего жизнь, замкнутую на собственных процессах, можно привести цикаду — насекомое вроде мотылька. Некоторые разновидности цикад живут около 17 лет, почти все это время проведя в стадии личинки под землей. Личинка цикады 17 лет прячется в темной норе в глубине земли, чтобы затем появиться на поверхности для короткого брачного полета, отложить яйца и очень быстро умереть. Ее потомство живет в узких подземных норах 17 лет, прежде чем выйти наружу, чтобы продолжить процесс размножения.

Есть отличное объяснение тому, как цикада пришла к этому образу жизни. Скрываясь под землей столько лет, цикада «прореживает» популяцию угрожающих ей хищников. Если вы питаетесь только цикадами, то придется поститься 17 лет, после чего на вас обрушится ливень из цикад, с которым не так легко будет справиться.[6] Если вы питаетесь цикадами, вам придется то голодать, то пировать, причем чаще вас ожидает первое. Поэтому ко времени нашествия цикад популяция их любителей станет гораздо меньше, если они в процессе эволюции не научились впадать в спячку или заботиться о продолжении жизни другим способом. Эволюционная теория предсказывает выживание сильнейших видов. Цикады под влиянием генетических изменений, происходящих вследствие естественного отбора, постепенно проводили все больше и больше времени под землей, находясь в стадии личинки сначала два года, потом три, потом еще больше… Рекордное достижение на данный момент — семнадцать лет. Хищники, питающиеся цикадами, изменяют свой жизненный цикл аналогичным образом. Но победа в этой схватке имеет свою цену. Цикады платят тем, что устраивают себе подобие ядерной зимы, проводя почти всю жизнь замурованными в подземных бункерах. Но зато они уходят ярко, с шумом и треском, а не хныкая и стеная, как многие из нас.

Без сомнения, жизненный цикл цикад — очень яркое воплощение идеи о бессмысленности существования, какое может встретиться в природе. У нас есть прекрасное объяснение тому, как цикады «дошли до жизни такой», как у них образовался неординарный жизненный цикл. Но установление причины ничего не добавляет к постижению смысла и цели существования. Каждая цикада выброшена в мир, а ее — по нашим критериям — убогая жизнь принесена в жертву роду, который появился задолго до ее рождения и будет продолжаться после ее смерти. Это маленькое существо даже не начнет понимать, что с ним происходит. Цикада тоже станет очередным крошечным водоворотом в потоке истории.

Возможно, жизнь цикады бессмысленна, но это не значит, что она абсурдна. Для ситуации абсурда требуется не только отсутствие в ней смысла, но и осознание этого. Абсурд человеческого существования возрастает из—за конфликта между серьезностью, которую мы приписываем нашей жизни, остротой наших нужд, трезвостью наших целей и бессмысленностью, которую мы все (хотя бы время от времени) ощущаем в своем сердце.

Французский философ—экзистенциалист Альбер Камю иллюстрирует идею абсурда древнегреческим мифом о Сизифе, который был смертным, осмелившимся оскорбить богов. Каким образом — точно неизвестно, есть разные версии этой истории. По самому распространенному варианту, Сизиф после смерти попросил у Аида разрешения вернуться на время на Землю, чтобы завершить свои дела. Но когда он увидел дневной свет, почувствовал на своем лице прикосновение теплых солнечных лучей, то не захотел возвращаться обратно, в тьму подземного мира. Презрев угрозы Аида, оставив без внимания требования вернуться в его мрачные владения, Сизиф еще много лет прожил, наслаждаясь светом солнца, пока по воле богов не был насильно возвращен в царство Аида, где его уже ждала кара.

В наказание за свой проступок Сизиф должен был вкатывать на вершину горы огромный камень. Когда после долгих часов, дней или даже месяцев изматывающего труда камень оказывался на нужном месте, он сразу скатывался обратно к подножию горы, и Сизиф был вынужден снова начинать свою работу. Так продолжалось целую вечность. Ужасное наказание заключало в себе жестокость, на которую способны только боги. Но в чем, собственно, состоит ужас этого наказания?

Обычно при толковании мифа обращают внимание на тяжесть сизифова труда. Про камень говорят, что он так огромен, что его с трудом можно сдвинуть с места, поэтому каждый шаг Сизифа сопровождается предельным напряжением сердца, нервов и мускулов. Но ужас сизифова труда заключается вовсе не в том, что он слишком тяжел. Предположим, боги дали несчастному вместо массивного валуна маленький камешек, который можно легко носить в кармане. Тогда Сизиф не спеша мог бы приходить на вершину горы, смотреть, как камешек скатывается с нее, и снова начинать свою работу.

Хотя задача стала бы менее тяжелой, наказание едва ли смягчилось бы от этого, потому что его настоящий смысл состоит не в изматывающей работе, а в бессмысленности действий Сизифа. Дело не только в том, что ему не суждено достичь результата. Каждый человек когда—нибудь сталкивается с тем, что важное для него дело не получается, все усилия оказываются напрасными. Неудачи такого рода вызывают досаду, сожаление, угрызения совести, но никак не ужас. Глубокое отчаяние Сизифа вызвано тем, что его работа вообще не предполагает результата — успешного завершения труда! Удастся Сизифу закатить камень на вершину горы или нет, тот все равно окажется у подножия, и бедняга будет вынужден начать тягостный труд сначала. Нет ничего, что могло бы стать успешным завершением работы, следовательно, она бессмысленна и бесцельна. Труд Сизифа скрывает за собой пустоту, все его усилия, большие или малые, не имеют смысла.

Ужас сизифова труда заключается не в том, что обреченный ненавидит свою работу. Можно предполагать, что бедняга клянет свою судьбу; вероятно, не будь боги так мстительны, они сделали бы так, что Сизиф примирился бы со своей судьбой. Например, наделили бы его внутренней потребностью поднимать на себе камни. Для наглядности можно представить, что некая химическая субстанция заставляла бы его чувствовать себя совершенно счастливым, когда он вкатывал на вершину горы огромные валуны; иначе он чувствовал бы беспокойство, растерянность и уныние. Так боги заставили бы Сизифа всем сердцем полюбить наложенное на него наказание. Он хотел бы только одного: вкатывать камни на вершину горы, причем Сизифа ожидало бы вечное исполнение этого желания.

Я предполагаю, что после проявления такого «милосердия» глубинный ужас Сизифа не уменьшился бы ни на йоту. На самом деле он был бы еще больше достоин жалости, чем раньше. Он вызывал бы чувство, похожее на жалость к человеку, превратившемуся в гротескное подобие ребенка после мозговой травмы. До «милости», оказанной богами, Сизиф обладал чувством собственного достоинства. Могущественные и безжалостные властители определили его судьбу. Сизиф, выполняя свой труд, осознавал его пустоту и бессмысленность; но он был к нему приговорен: страдалец не мог даже умереть. В осознании тщетности своих усилий, в презрении к богам, наложивших на него жестокое наказание, было определенное достоинство. Но оно мгновенно растаяло, как только боги проявили к нему жалость. После этого легкая доля презрения к богам обратилась бы и на их жертву: Сизиф — простофиля, Сизиф — дурачок, Сизиф — обманутый.

Потом, во время долгого возвращения к подножию горы, к Сизифу могли бы возвращаться смутные воспоминания о времени, когда боги еще не оказали своей «милости». Возможно, тихий голос из глубины души робко позвал бы его, и тогда Сизиф понял бы, что произошло с ним. И Сизифу показалось бы, что он стоит на краю бездны и смутно, будто через темное стекло, видит абсурд своего существования.

Истинный ужас наказания, которое наложено на Сизифа, состоит не в том, что работа непомерно тяжела или ненавистна, а в пустоте и бессмысленности поставленной перед ним задачи, которая не ведет ни к какой цели. Его труд бесплоден, как обломок скалы, который Сизиф должен непрестанно поднимать на вершину горы.

Утром, когда вы спешите на работу, в школу или по другим делам, проходя по оживленным улицам, обратите внимание на окружающую вас суматошную и суетливую толпу. Что делают эти люди? Куда они спешат? Приглядитесь к одному человеку из толпы. Скорее всего, он идет в офис, где изо дня в день выполняет одну и ту же работу, как и вчера, сегодня и завтра. Изнутри (если речь идет об обычном человеке) он будет ощущать себя центром внимания; ему кажется, что его деятельность целенаправленна, полна смысла и значения. Очень важно, чтобы доклад был на столе у X в 15.00, затем презентация в 16.30; если она пройдет не на должном уровне, это отрицательно скажется на нашем влиянии на северо—американском рынке. Не забыть, что у меня деловой завтрак с Y, за которым мы должны обсудить вопрос о… И другие важные дела в том же роде. Нравится этому человеку заниматься такими делами или нет, но он должен выполнять свои повседневные обязанности, потому что у него есть дом, семья и дети, которых нужно растить. Зачем? Затем, чтобы через несколько лет они стали бы заниматься тем же, чем и он: произвели бы на свет детей и заботились о докладах, презентациях и переговорах.

Здесь камень преткновения. С точки зрения этого человека, его действия важны и полезны, в них есть смысл. Его жизнь наполнена повседневными обязанностями. Возможно, они представляются такими серьезными и беспокоят его так сильно, что могут до срока свести в могилу. Но если посмотреть на жизнь этого человека снаружи, то она сведется к воспроизведению себе подобных, которые потом совершат те же действия, что и родители, а смысл жизни их детей также будет состоять в том, чтобы произвести себе подобных, которые станут совершать такие же действия. Все это наводит на мысль о бессмысленности человеческого существования.

Снаружи жизнь каждого человека похожа на восхождение Сизифа, где каждый день — еще один шаг к вершине горы. Различие заключается лишь в том, что Сизиф возвращается за своим камнем сам, а мы перекладываем эту ношу на плечи своих детей.

Предположим, что у труда Сизифа есть цель: например, он поднимает на вершину горы не один камень, а множество. В этом случае следует поручить Сизифу строить что—нибудь из этих камней — допустим, храм или паб. Легко представить, что Сизиф и сам жаждет построить прекрасный храм, а может быть, паб, в котором подавали бы вкуснейший эль. Вообразим, что после многих лет тяжкого и упорного труда Сизифу удалось выполнить свою задачу. Храм или паб построен, работа завершена, он может теперь отдохнуть и насладиться плодами своего труда. А если у него вышел паб, то приятный отдых, пожалуй, может затянуться.

Что ему делать потом? Не ожидает ли Сизифа вечная скука? Если он был так глуп, что построил храм, то не пожалеет ли вскоре об этом? Ведь в пабе можно напиться и на время забыть о своей тоске. Ужас непрекращающейся, не имеющей результата работы заменяет бесконечная скука. В оригинальной версии существование Сизифа не имело смысла из—за своей бесцельности, в моем варианте жизнь Сизифа теряет смысл сразу, как только цель достигнута. Он будет жить на высокой горе, глядя на результат своего труда, который нельзя изменить или усовершенствовать. Существование Сизифа окажется бессмысленным, как и раньше, когда он без конца поднимал на вершину огромный, не желающий ему повиноваться камень.

В этом состоит дилемма Сизифа, с которой, осознавая ее или нет, сталкивается любой из нас. Мы заполняем свою жизнь маленькими задачами, крошечными целями, бесконечно повторяющимися и не имеющими никакого смысла. Мы просто убиваем время, а оно, в свою очередь, убивает нас. Но если у нас появилась цель, такая значительная, чтобы посвятить ей всю жизнь (не представляю, правда, что это может быть), тогда мы должны позаботиться о том, чтобы она была недостижима. Иначе после ее достижения смысл, который она придает нашей жизни, будет потерян. Тогда нам придется искать новую цель. А сколько грандиозных целей можно найти в течение жизни? И если утрату одной можно считать несчастьем, что можно сказать о потере двух?..

Другими словами, жизнь имеет смысл, если достижение цели невозможно или если мы еще не достигли результата. А это все равно что утверждать, будто наша жизнь бессмысленна. Ведь, чтобы наполнить ее смыслом, нужно всегда стремиться к недоступному.

В этом состоит абсурдность данной ситуации: взгляд изнутри говорит, что наша жизнь полна значения и смысла. Взгляд снаружи указывает, что наша жизнь не может иметь смысла. Единственный выход — забвение, приходящее вместе со смертью или алкоголем, если мы предусмотрительно построили паб, а не храм. Вот почему Камю считал, что удерживать себя от самоубийства — величайший героизм. Ясно, что он слишком мало времени проводил за стойкой бара.

Много лет тому назад философы придумали выражение, которое по сути служит определением взгляда извне: sub specie aetemitatis.[7] Изнутри кажется, что наша жизнь является фокусом событий, что она полна смысла и значения. Но в масштабе вечности наши поступки, цели и намерения представляют собой лишь бесконечную цепочку, повторяемую предыдущими и последующими поколениями. Под взглядом вечности мы крошечные, обыкновенные существа, озабоченные незначительными целями и проблемами.

Иммануил Кант однажды написал, что его не перестают изумлять две вещи: звездное небо над головой и нравственный закон внутри него. Когда я смотрю на звездное небо, меня изумляет мысль, что там может существовать Бог, который сотворил Вселенную. Вселенную, созданную в соответствии со вторым законом термодинамики, который предопределяет в качестве стадий ее существования страдание и смерть. Вселенную, которая после миллиардов лет родовых мук, произвела на свет разумных существ и наделила их самосознанием. Вселенную, которая посредством этих существ осознала свое бытие, изучила себя, изумилась этому, но только затем, чтобы понять свою обреченность на гибель. Когда после миллиардов лет напряженных усилий тьма хаоса наконец рассеялась, луч разума высветил полную безнадежность бытия. Это была жестокость на космическом уровне. Пожалуй, только Бог способен на подобную безжалостность.

Чудище Франкенштейна действовало в соответствии со своими злыми намерениями, которые придавали смысл его жизни. Извне ясно, что цели нашего чудища были определены неподвластными и непонятными ему силами. Он был лишь маленький водоворот в потоке истории, которая позволила ему появиться на свет, и жизнь этого существа, если посмотреть на нее с точки зрения вечности, незначительна и незаметна.

В этом смысле все мы находимся в положении монстра, созданного Франкенштейном. Не можем понять себя, не в состоянии примирить значимость и смысл, которые мы придаем своей жизни, рассматривая ее изнутри, со взглядом вечности, который, как можно догадаться, направлен на нас снаружи. Есть два способа познания самих себя, но они находятся в противоречии друг с другом: тем, чем мы являемся, глядя с одной точки зрения, мы никак не можем быть, если смотреть с другой. Так возникает проблема смысла жизни. Sub species aeternitatis наша жизнь определена начавшимися задолго до нашего рождения процессами, о которых мы имеем очень малое представление. Мы пытаемся достичь незначительных целей, которые по сути нельзя назвать нашими собственными, поскольку они постоянно повторяются в наших действиях и поступках наших детей. Но изнутри картина выглядит иначе: мы являемся центром каждого события, каждый шаг логичен, значителен и полон смысла. Все, что случается с нами, все наши поступки жизненно важны. Вот две различные точки зрения на один и тот же объект: на нас самих. Обе верны и одновременно исключают друг друга. В этом и состоит проблема: жизнь должна иметь смысл, но не может его иметь.

Смысл жизни — основной вопрос философии не только потому, что он наиболее важен, но и потому, что каждая глубокая, заслуживающая внимания философская проблема представляет собой одну из разновидностей этого вопроса, который в разных ипостасях будет вставать перед нами, потому что мы слабые и негармоничные создания. Все философские проблемы, которые мы рассмотрим, уходят корнями в вопрос о смысле жизни.

Примечания:

2

Идея абсурда занимает видное место в трудах многих экзистенциалистов, в частности, в работе А. Камю «Миф о Сизифе».

3

Идея «выброшенности» или «истинности социального самобытия» часто встречается у экзистенциалистов. См. Сартр Ж.-П. «Бытие и ничто», 1943.

4

Мартин Хайдеггер. «Бытие и время», 1926.

5

Идея философии как одного из способов терапии тесно связана с именем австрийского философа XX века Людвига Витгенштейна, который нуждался в лечении, как и любой другой философ. См. его «Философские исследования», Оксфорд, Блэкуэлл, 1953.

6

Похожая идея использована в недооцененном фильме 2000 года под названием «Черная дыра» («Pitch Black», 2000) с Вином Дизелем в роли психопата с золотым сердцем. Механизм эволюционного круга в этом фильме иной: он связан с 27–летним затмением трех разных солнц.

7

С точки зрения вечности (лат.). — Примеч. ред.