Онлайн библиотека PLAM.RU


9. Муссолини.

Фашизм исторически неразрывен с Муссолини. Будучи в достаточной мере сложной социально-политической силой, он, разумеется, не есть произвольное «изобретение» одного лица. Но редко где историческая сила находила столь яркое и полное персональное выражение, как в данном случае. Вот почему изучать фашизм нельзя, не встречаясь на каждом шагу с личностью и словами его бессменного, его единого и единственного вождя.

«Бессмысленно говорить о фашизме, не говоря о Муссолини – пишет один из внимательных исследователей вопроса. – Быть может, фашизм никогда бы не родился, никогда не достиг бы масштабов, давших ему победу, если бы не было Муссолини. Они относятся друг к другу, как художник и творение его рук»[33].

Правда, последняя фраза грешит известной неточностью. «Художник» обычно предполагается «свободным» в замысле, в трактовке темы и воплощении идеи. Но какая же «свобода» была дана творцу фашизма? Разве его не донимали своими условиями могущественные интересы, с которыми он связывал свои планы? И разве эти интересы не превращались в первостепенные факторы политической жизни? Разве ему не приходилось поэтому приспосабливаться, лукавить, наконец, эволюционировать? Он творил фашизм, – однако, бывало, что и фашизм давил на него, толкал в определенном направлении. Но при всем том верно, что всегда они были вместе, никогда не разлучались, верно, что путь фашизма есть путь Муссолини. «Муссолини был – судьбой» – говорит о нем Клара Цеткин[34].

Фашистское движение, опирающееся на пестрые силы, вбирающее в себя разнообразные тенденции, вдохновляющееся больше чувством, нежели четкой идеей, вряд ли могло победить, не будь у него способного вождя. «Годы созревания фашизма – читаем у Преццолини – напоминают собою первые шаги колоссальной машины, еще не научившейся двигаться и передвигающейся, покачиваясь, опасным образом накреняясь, постоянно теряя равновесие; но внутри этой машины сидит редкостный механик, всегда готовый в нужную минуту повернуть руль, выехать на новую дорогу, направление которой неясно ни тем, кто снаружи, ни тем, кто внутри, и тем не менее ведущую к цели»[35].

Чутье масс, политическая интуиция, жажда действия и воля к власти, ловкость арривиста, организационная сноровка, живой практический ум, темперамент подлинного итальянца, сильное перо, яркая речь – этими качествами, неоценимыми в эпоху революционного кризиса, щедро наделен Муссолини. Они-то и вели его к успеху в сумрачные дни, больше всего тосковавшие по деятеле именно такого типа: «люди пасмурные, как Нитти, академичные, как Саландра, чиновные, как Джиолитти, – никогда не смогли бы осуществить эту духовную гармонию с толпой, необходимую для власти над нею и превращения ее в политическое орудие для достижения своих целей: в политике, как и на войне, все оценивается с точки зрения победы»[36]. Не нашлось такого человека и среди левых социалистов: вероятно, не случайно…

Идеология Муссолини? – У него была хорошая политическая школа, но никогда не был он, в противоположность Ленину, живым знаменем одной определенной доктрины. Практик в нем всегда перевешивал теоретика. Если уж сравнивать его с деятелями русской революции, то скорее напоминает он Троцкого, чем Ленина. Он пережил значительную духовную революцию, психологически объяснимую, но, естественно, отнявшую у него цельность программно-политического, миросозерцательного облика. Его нельзя оценивать по его теоретическим высказываниям в данный момент: у него их было всяких немало и, вероятно, будет еще достаточно.

По справедливому замечанию Камбо, «Ленин – максимум сосредоточения в единой личности всех элементов и всех этапов революционного движения: мыслитель, формулирующий идеал, апостол, его проповедующий, вождь, доставляющий ему триумф, и правитель, воплощающий его в конкретную власть»[37].

Муссолини – не мыслитель, не теоретик. не идеолог, вопреки мнению многих его поклонников. Он прежде всего – «великий артист действия», подстрекаемый личным честолюбием, одаренный неутомимою волей и необычайной умственной возбудимостью. «Mussolini ist eine Urkraft» – отзывается о нем один немецкий автор[38]. «Между Лениным и Муссолини – развивает Камбо свою аналогию – бездна, отделяющая мир славянский от латинского, восток от запада, замкнутого мечтателя, съедаемого своим внутренним огнем, от латинянина, насыщенного воздухом и солнцем Средиземноморья, чувственного и экспансивного, живущего больше вовне, чем внутри себя… В первом господствует гордость, во втором – тщеславие. Первый будет жить неистовой жизнью, посвященной идеалу, даже и в том случае, если никто не захочет его слушать. Второй не начнет говорить, если отсутствует аудитория, не будет писать, если его не читают, не станет делать политики, не имея убеждения в близком успехе»[39].

Нас, русских, невольно коробят многие черты, свойственные Муссолини, «человеку Средиземноморья», одному из тех, которым хорошо сказано:

– Mediterranees, l'esthetique vous etouffe!

Большие люди нашей истории всегда бывали существенно иными. Всегда вспоминается в таких случаях противопоставление Наполеона и Кутузова у Толстого в «Войне и мире»: Толстой тут проникновенно выразил русский взгляд на исторических людей. В самом деле, нельзя себе представить Кутузова или, скажем, Ленина, принимающими Мэри Пикфорд и произносящими ей заранее сочиненные эффектные фразы – специально для биографии и истории. Никогда Сперанский или Столыпин не стали бы сниматься для публики в клетке «своей любимой львицы». Никогда Петр Великий, или тот же Ленин, не написал бы такого предисловия к своей восторженной апологетической биографии, какое не задумался написать Муссолини к известной книжке Сарфатти, нарядно изданной на всевозможных языках: «я презираю всех, кто избирает меня предметом своих книг или речей – начинается это предисловие… – я часто задумывался о странной и возвышенной судьбе общественного человека… человек общества рожден для общества… с рождения он запечатлен стигмой, он морально отмечен… его трагедия звучит бесконечною гаммой… сознание, что я не принадлежу больше себе, что я – общая собственность, всеми любимый, всеми ненавидимый – это сознание приносит мне своего рода божественное опьянение, напоминающее нирвану…»,[40] и т.д., и т.д. Да, для подобных строк о самом себе, видно, и впрямь нужны «воздух и солнце Средиземноморья». Нашей северной природе присущ иной стиль: «прекрасное должно быть величаво»…

Прочтите любую речь Муссолини: чаще всего в ней встретится вам местоимение я. Оратор словно гипнотизирует этим коротким словом и сам заворожен им. Опять-таки и здесь – какая глубокая противоположность русскому характеру! Наши «люди общества» никогда не любили и не дерзали выступать в истории «помазанниками собственной силы»: во имя Божие, отечественное или народное, во имя чего-то великого и сверх-личного смиренно и просто несли они свой подвиг. И не было им ничего более органически, кровно чуждого, чем дух рекламы, эгоцентрической позы, пряного самолюбования и кокетства. И все, кто у нас был хоть немного тронут этим духом, сгасали постыдно, убиваемые мудрым народным смешком и сопровождаемые скорым общим забвением: вспомним хотя бы Керенского…

Но не будем строги к чужому стилю; Толстой, несомненно, был неправ, отказывая Наполеону в гении и даже чуть ли не в уме. Итальянский диктатор наших дней – вполне во вкусе романских традиций, правда, пожалуй, больше плебейского, чем аристократического оттенка, что, впрочем, и полагается для человека революции, да еще в наше ультра-демократическое время. Часто и доказательно утверждают, что он – «классический тип итальянца». И если злые языки торопятся окрестить его «Наполеоном в карманном формате», – то объективно еще не настала пора судить о подлинных пропорциях его фигуры. Что же касается внешнего облика (le style c'est l'homme), итальянская масса не находит ничего фальшивого в его жестах, манерах, повадках, в кунсткамере поз его, где встречаешь многое – вплоть до «скучающего Бога» и «разгневанного льва». Да и впрямь в этих позах нет ничего нарочито фальшивого. У каждого народа – свой культурный фасон.

Муссолини родился в 1883 году в одной из деревень Романьи, «где плодоносная земля и необузданные люди», где все полно доморощенной политикой, социалистами, республиканцами, анархистами. Он происходил из простой семьи, о чем сам не без гордости вспоминает в речи миланским рабочим 6 декабря 1922 года: «Мои предки не знатные аристократы. Они были крестьяне и работали в поле. Отец мой был кузнец, ковавший красное железо. Случалось, мальчиком я помогал отцу в его работе. Теперь мне предстоит более трудная работа. Я должен выковывать и закалять человеческие души…»

Прежде, однако, чем приступить к этому ответственному делу, ему пришлось пережить ряд предварительных жизненных этапов. Скромный труд учителя начальной школы. Потом – эмиграция в Швейцарию, бедственные будни, работа каменщика вперемежку с вовсе «воздушным состоянием». Знакомство с революционерами, в частности, с русскими эмигрантами и особенно курсистками, дружественно относившимися к «Бенитушке». Самообразование, из коего он постиг «все величие гражданских войн и всю сложность социальных проблем». Размышления, приводившие его к уразумению гераклитовской истины: «война – отец и царь всех вещей». Журнальная работа. Высылка из Швейцарии, переезд в австрийский Тироль. Журналистика в социалистической прессе. Высылка в наручниках на границу, возвращение на родину в 1910. Пятимесячная тюрьма за агитацию против африканского похода и подстрекательство к уличным выступлениям, забастовке и саботажу. Начало известности. Участие в итальянском социалистическом движении на левом фланге. Неоднократная тюрьма. Постоянные обличения партийной бюрократии и партийного оппортунизма, профессионалов социалистической болтовни, превращаемой в спекуляцию, «революционеров, не верящих в революцию, половинчатой посредственности с половинчатой совестью и полуобразованием». Выступление против министериабельных реформистов на партийном конгрессе в июле 1912: «пусть Биссолати и его спутники отправляются в Квиринал, пусть даже в Ватикан, – социалистическая партия не пойдет за ними никогда»! Редакторство «Аванти», ц. о. партии: «это был не редактор журнала, а диктатор социалистической партии» – свидетельствуют его почитатели, склонные, по-видимому, к некоторому преувеличению его роли в то время.

Круг его чтения? Определяющие влияния? – «Когда мне было 20 лет, меня приводил в восхищение Ницше, и он-то укрепил антидемократические элементы моей натуры. Прагматизм Уильяма Джемса также очень много помог мне в моей политической карьере. Он дал мне понять, что тот или другой человеческий поступок должен оцениваться скорее по своим результатам, чем на основании доктринальной базы. У Джемса я научился той вере в действие, той пылкой воле к жизни и борьбе, которой фашизм обязан значительной долей своих успехов… Но более всего я обязан Жоржу Сорелю: этот учитель синдикализма своими жесткими теориями о революционной тактике способствовал самым решительным образом выработке дисциплины, энергии и мощи фашистских когорт»[41]. Конечно, в этих его воспоминаниях о пережитом духовном опыте уже чувствуется позднейшая фашистская ретушировка; но в основном они, по-видимому, верно передают атмосферу его интеллектуального развития. Для теоретика она, быть может, немного эклектична; но для практика теоретик – всегда немного педант. Идейная непоседливость – красная нить в биографии Муссолини. Он – постоянно в процессе, im Werden: «я вечный путник и никогда не признаю достигнутый этап последним»…

Да и вообще нет последнего этапа, неподвижного совершенства. «Если бы мир был блаженной Аркадией, было бы, конечно, отрадно отдыхать среди пастухов и нимф. Но я не вижу этой Аркадии. Даже тогда, когда водружаются великие знамена и великие принципы, – я вижу позади них интересы, ревнивые и завистливые» (речь в палате 10 февр. 1923). Отсюда – холодок скептицизма в лучах горячей романтики, трезвая практичность в опьяняющих словах и опьяняющих призывах, учет интересов в упоенных гимнах идеям…

Война. Разрыв с партией Popolo d'Italia… Весна 1915. Военная служба, фронт, ранение при случайном взрыве бомбомета 23 февраля 1917. Возвращение в Милан, в газету. Борьба с пораженчеством, пацифизмом, социалистами с «правительством национального бессилия». Мир. Первые послевоенные годы: с этими периодами мы уже знакомы.

Необходимо подчеркнуть основное и своеобразное в Муссолини: он – человек революции, человек новейшей эпохи, а не реакционер или консерватор старого банального типа. Придя слева, он сохранил методы и самый «дух» своего прошлого в своем настоящем: это не индивидуальное отступничество, а социально-историческое знамение. Клара Цеткин очень права, в одной из своих речей предостерегая от смешения фашизма с венгерской, например, реакцией. «Венгерский террор – говорила она – был местью за революцию, и основой его явилась незначительная каста феодального офицерства». Другое дело – фашизм. «Носителем фашизма является не маленькая каста, а широкие социальные слои, широкие массы, вплоть даже до самого пролетариата… С объективно-исторической точки зрения фашизм послан в наказание пролетариату за то, что он не развернул шире начатой в России революции… Тысячные массы устремились в сторону фашизма. Он стал прибежищем для всех политических бесприютных, потерявших почву под ногами, не видящих завтрашнего дня и разочарованных. То, чего тщетно ждали они от революционного класса, – пролетариата и социалистов, – стало грезиться им, как дело доблестных, сильных, решительных и мужественных элементов, вербуемых из всех классов общества… Теперь уже до самоочевидности ясно, что по своему социальному составу фашизм охватывает и такие элементы, которые могут оказаться чрезвычайно неудобными, даже опасными буржуазному обществу»[42].

Выступая на борьбу с революционно-социалистическим движением, Муссолини чувствовал себя в своей стихии. Он умел взять у этого движения то, что у него было наиболее привлекательно в глазах масс, и дополнить тем, чего ему не доставало: боевым патриотизмом. Оно переживало глубокую внутреннюю болезнь. Нужно было не дать ему оправиться, добить его и полностью пожать плоды победы.

Для удачного решения этой задачи, разумеется, не годились приемы узкой и тупой реакции. Патриотизм следовало согласовать с передовыми социальными идеями века, с курсом на широкие массы. Нужно было «подать» его умеючи. Это и понял фашизм. В своих речах и до, и после переворота Муссолини постоянно подчеркивает полную совместимость любви к родине с уважением к труду и признанием завоеваний социального прогресса. «Прежде всего вы итальянцы – повторяет он своим соотечественникам. – Говорю вам: прежде, чем любить французов, англичан и готтентотов, я люблю итальянцев, людей одной крови со мною, одних привычек, говорящих на моем языке, принадлежащих к одной истории. И затем, ненавидя паразитов всех стран и всех мастей, я люблю рабочих… Совсем не нужно, стремясь улучшить жизнь, предаваться интернационалистской химере. Совсем не необходимо отрицать родину нацию, ибо абсурдно еще прежде, чем преступно, отвергать собственную мать…»[43].

Но каким образом, какими средствами добить запнувшееся красное движение и достичь победы?

Муссолини лучше социалистов учел опыт русской революции – великий урок «массового действия», преподанный ею политикам всех стран. Он понял все значение централизованного руководства в революционные времена, всю необходимость сочетать воедино убеждение с принуждением, или, по Сорелю, «мифа» с «action directe». Отсюда – военная организация политической партии с одной стороны, и широкая пропаганда, покоряющая массу, – с другой. Для пропаганды нужны лозунги, доступные и зажигающие, бьющие в сердца и, главное, попутные динамике определяющих социальных интересов эпохи. Эти лозунги нашлись у фашизма.

Да, не в старый мир, а в какой-то новый порядок, novus ordo слышался в бравурном марше восходящего движения. Меньше всего фигура Муссолини может быть названа старомодной; скорее, она сродни духу футуризма. Это типичный человек модерн. Правильно о нем говорят, что нет в нем ничего «аграрного», что он – дитя города, хотя и рожден в деревне, человек механики. завода, машины. Для старой Италии с ее ленью, солнечной истомой, макаронами, спокойной погруженностью в созерцание ушедших веков – он был как бы жестким ударом хлыста. «В Италии все делается с точки зрения вечности, и нет особой торопливости» – писал из Рима Герцен в 1847. В двадцатом веке нужно было поторапливаться – иначе пришлось бы плохо. Нужно было догонять других, – и вот из шустрого Милана явился отважный погонщик. «Италия не хочет быть только страною музеев и памятников, – крикнул он на весь мир, – она не хочет жить, подобно паразиту, рентой своего великого прошлого, – она желает собственными силами, трудом, муками и страстью выковать свое будущее счастье!» Крикнул, – и живо, грубо, с рекламой и ужимками первого политического любовника принялся за дело. Самые недостатки его – изнанка его силы и популярности: грубоватость, характерный привкус парвеню большого стиля, рисовка риском, импульсивность в суждениях, заставляющая его подчас весьма жалеть о высказанном, блеск, не всегда гармонирующий с глубиной… Но – огромный здравый смысл, уменье учиться на ошибках, чувствовать обстановку, понимать людей и людские страсти. Чувство реальности и меры, гибкость, приспособляемость: nulla dies sine linea. Друзья и недруги нередко называют его «итальянцем эпохи Возрождения», политиком склада героев Маккиавелли, причем друзья влагают в это определение одобрительный смысл, а недруги – порицательный. Сам он посвятил великому флорентинцу большую статью «Прелюдия к Макиавелли» в майском номере фашистского журнала «Иерархия» за 1924 год. Статья дышит глубочайшим уважением к заветам гениального учителя политики и проникновеннейшего знатока человеческого сердца.



Примечания:



3

Ivanoe Bonomi, «Du socialisme au fascisme», Paris, 1928, p. 63.



4

Обстоятельный очерк итальянского социалистического движения см. в книге Петра Рысса «Италия», Москва, 1916, с. 11-72.



33

Domenico Russo, «Mussolini et le Fascisme», Paris, 1923, p. 48.



34

Клара Цеткин, «Наступление фашизма и задачи пролетариата» (доклад на расширенном пленуме Исполкома Коминтерна), Москва, 1923, с. 11.



35

Prezzolini, o. c., p. 78.



36

ibid., p. 103.



37

Камбо, цит. соч., с. 93.



38

Fritz Schotthofer, «Mussolini», «Die Neue Rundschau», Mai, 1924.



39

Камбо, с. 156. Русский автор П.М. Бицилли метко констатирует «вдохновенный и искренний (курсив автора) шарлатанизм» Муссолини и поясняет: «чисто итальянское и во всяком случае только в итальянце не отталкивающее сочетание» (статья «Фашизм и душа Италии» в журнале «Современные записки», кн. 33, Париж, 1927, с. 318)



40

Sarfatti, s. IX.



41

Из беседы Муссолини с Андрэ Ревэсом, сотрудником мадридской газеты. Цитирую по Русанову, «Из дневника социалиста» в «Рев. России», 1927, № 55-56.



42

Клара Цеткин, цит. соч., с. 4 и 11. Кстати, Сарфатти рассказывает, будто Ленин, принимая в 1919 или 1920 итальянскую социалистическую делегацию, первым делом вспомнил о Муссолини: «Ну, а Муссолини? Почему вы его упустили? Жаль, очень жаль! Это смелый человек, он бы привел вас к победе!» В том же духе высказался, якобы, и Троцкий (Сарфатти, ст. 250).



43

Из речи «золотым медалям» 8 января 1923.









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.