Онлайн библиотека PLAM.RU


  • 1. «Социалистическая собственность» — коллективная собственность номенклатуры
  • 2. Первоначальное ограбление
  • 3. Номенклатура присваивает прибавочную стоимость
  • 4. Основной экономический закон реального социализма
  • 5. Плановость экономики и сверхмонополия
  • 6. Тенденция к сдерживанию развития производительных сил
  • 7. Хронический кризис недопроизводства и примат тяжелой индустрии
  • 8. Эксплуатация на марксистской основе
  • 9. Абсолютное удлинение рабочего времени
  • 10. Интенсификация труда
  • 11. Низкая заработная плата
  • 12. Женский и детский труд
  • 13. Стандартизированный уровень жизни
  • 14. Номенклатурная новинка в эксплуатации: фактическая заработная плата
  • 15. Масштаб эксплуатации
  • 16. Присвоение номенклатурой прибавочной стоимости
  • 17. Принудительный характер труда
  • 18. «Отчуждение» при реальном социализме
  • Глава 4

    Номенклатура — эксплуататорский класс советского общества

    Нас спрашивают: При капитализме человек эксплуатирует человека. А при социализме?

    Отвечаем: При социализме — наоборот.

    ((Армянское радио))

    История свидетельствует: всякий господствующий класс всегда был одновременно эксплуататорским классом. Энгельс справедливо писал: «В основе деления на классы лежит закон разделения труда. Это, однако, отнюдь не исключало применения насилия, хищничества, хитрости и обмана при образовании классов и не мешало господствующему классу, захватившему власть, упрочивать свое положение за счет трудящихся классов и превращать руководство обществом в эксплуатацию масс».[181]

    Относится ли это правило к господствующему классу реального социализма — номенклатуре?

    Чтобы рассмотреть поставленный вопрос, нам надо вступить в сферу политэкономии социализма, а это нелегкая задача.

    Маркс писал как-то Л. Кугельману: «Безусловный интерес господствующих классов требует увековечения бессмысленной путаницы. Да и за что же, как не за это, платят сикофантам-болтунам, которые не могут выставить никакого другого научного козыря, кроме того, что в политической экономии вообще не разрешается мыслить?»[182]

    На такой основе и возникла существующая ныне в соцстранах политэкономия социализма. Ожидать помощи от этой номенклатурной науки не приходится.

    Хотя, по Ленину, политэкономия является одной из трех составных частей марксизма, тем не менее победа марксизма на одной шестой части планеты не ознаменовала собой торжества марксистской политэкономии. Наоборот, среди всех общественных наук именно она стала камнем преткновения. Казалось бы, долженствующая быть кристально ясной, политэкономия социализма никак не давалась, несмотря на то, что были привлечены для се разработки лучшие теоретические силы партии, и писали они свое произведение на уютной государственной Даче, и даже лично товарищ Сталин давал им указания и сочинил свой очередной гениальный труд «Экономические проблемы социализма в СССР». Только после 11-летних стараний удалось, наконец, в 1954 году родить книгу по политэкономии социализма — основу уникальной научной дисциплины, в которой каждое утверждение — фантазия.

    В нашу задачу не входит анализировать эти фантазии: такая работа западными учеными в определенной степени проделана.[183] Известна и критика этой книги с другого идеологического полюса — замечания Мао Цзэдуна по ее тексту.[184] Мы постараемся изложить здесь некоторые вопросы подлинной — а не фантастической — политэкономии реального социализма.

    1. «Социалистическая собственность» — коллективная собственность номенклатуры

    Номенклатура в полной мере подходит под данное Лениным определение класса.

    Однако, с точки зрения марксизма, определение господствующего класса содержит одно уточнение: такой класс является собственником средств производства. Право собственности — это неограниченное право владельца распоряжаться объектом собственности по своему усмотрению, включая передачу его другому владельцу или уничтожение. Обладает ли номенклатура как класс собственностью — не на импортные товары, купленные в спецсекции ГУМа, а именно на орудия и средства производства в стране?

    Здесь мы попадаем в Эльдорадо советской пропаганды. Всякие джиласы, вещает эта пропаганда, всякие прочие шавки из подворотни мирового империализма, пытаясь навести тень на ясный день, твердят о «новом классе», о «новой буржуазии» в СССР. Пусть же они укажут, где в СССР частные владельцы фабрик, заводов и сельскохозяйственных предприятий. Нет таких владельцев! Средства производства в СССР — это социалистическая собственность. И то, что высшей формой ее является государственная собственность, предсказано классиками. Маркс и Энгельс писали в «Манифесте Коммунистической партии»: «Пролетариат использует свое политическое господство для того, чтобы… централизовать все орудия производства в руках государства, т. е. пролетариата, организованного как господствующий класс».

    Так обстоят дела, господа ревизионисты всех мастей!

    Тщетны ваши потуги выдать белое за черное и опорочить реальный социализм!

    Не только официальные коммунистические пропагандисты прибегают к этому аргументу. Неотразимым кажется он даже тем марксистам за рубежом, которые критически относятся к отнюдь не предусмотренной классиками марксизма иерархической структуре реального социализма. «Ведь нет же в СССР частных владельцев фабрик и заводов!» — твердят они.

    Итак, выдается за марксистское и упорно выдвигается утверждение: раз производительные силы принадлежат в СССР не частным владельцам, а государству, значит, в советском обществе нет эксплуататорского класса. А что, собственно, в этом утверждении марксистского? Ровно ничего.

    Считали ли Маркс и Энгельс, что о собственности можно говорить лишь тогда, когда владелец официально признан таковым в праве? Нет, они считали как раз обратное: собственность — фактическая, а не юридическая категория; вещи становятся «действительной собственностью только в процессе общения и независимо от права…».[185] Следовательно, тот факт, что собственность не записана прямо за номенклатурой, с марксистской точки зрения еще ничего не означает.

    Верно, Маркс пишет о противоречии между общественным характером производства и частным характером присвоения как об основном противоречии капитализма. Но разве под «частным» присвоением Маркс понимает лишь присвоение продуктов труда отдельным капиталистом? Если бы так, то для ликвидации противоречия достаточно было бы заменить разрозненных капиталистов их обществами — например, акционерными, и ни о какой революции не стоило бы и речи вести. Нет, под капиталистической собственностью на орудия и средства производства и на продукт труда Маркс понимает собственность «совокупного капиталиста», то есть всего класса капиталистов в целом.

    [186] Может, с марксистской точки зрения, капиталистическая собственность принимать форму групповой собственности? Безусловно. Все капиталистические компании, концерны, синдикаты, тресты олицетворяют именно такую форму. Существо производственного отношения не меняется, речь идет лишь о форме управления собственностью класса капиталистов.

    Может, с марксистской точки зрения, форма управления капиталистической собственностью быть не просто групповой, а становиться государственной? Безусловно. В экономике многих капиталистических стран имеется значительный государственный сектор, но, по марксистской оценке, наличие такого сектора нисколько не меняет существа отношения собственности в этих странах: факта принадлежности орудий и средств производства классу капиталистов.

    Почему не меняет? Да потому что, как уже говорилось в главе 1, государство, с точки зрения марксизма, не является надклассовым. Государство — аппарат подавления и управления, принадлежащий определенному — господствующему — классу, ему и только ему. То, что этот класс управляет своей собственностью посредством такого аппарата, абсолютно ничем не нарушает классового характера собственности. Сами же идеологи КПСС охотно и многословно рассуждают о государственно-монополистическом капитализме. Кстати, государственная форма управления имуществом правящего класса существовала и в докапиталистических формациях. Она занимала немалое место в экономике рабовладельческих древневосточных деспотий, в частности Египта; на ней было построено все хозяйство Спарты. При феодализме многочисленные владения короны представляли собой в разных странах государственно управляемую собственность класса феодалов.

    Все сказанное — не откровение, а азбука марксистской экономической теории. Только на недостаточном знании этой теории в несоциалистических странах или на нежелании задуматься над ней в социалистических странах может паразитировать пропаганда КПСС со своим «аргументом» о государственной собственности при социализме.

    «Аргумент» же о том, что номенклатура не класс, так как номенклатурные посты не передаются прямо по наследству, вызывает просто недоумение. Вот уж именно в «точном марксистском понимании» понятия «класс» не содержится в качестве обязательного условия наследование принадлежности к данному классу. Нет, например, такого наследования у рабочих — так что же, и рабочего класса не существует?

    Так что не надо принимать всерьез все эти псевдоаргументы. Ничего марксистского в них нет, и ни в чем они не убеждают.

    Конечно, в предреволюционной России были — наряду с синдикатами — частные владельцы предприятий: всякие титы титычи и силы силычи, а при социализме только и видишь если не номерной завод, то завод имени Ленина, завод имени Ульянова, завод имени Ильича, завод имени Владимира Ильича. Но ведь переименование фабрики «Сукин и сын» в фабрику имени И. В. Сталина отнюдь не было свидетельством того, что она стала всенародным достоянием. Это было лишь показателем того, что переменились хозяева, а кто новые владельцы, оставалось неизвестным.

    Однако найти владельцев можно. Государственная форма управления фабрикой и вправду красноречива. То, что новые хозяева управляют своим предприятием не как-либо иначе, а именно через государство — аппарат господствующего класса, позволяет безошибочно идентифицировать счастливых обладателей. Это и есть господствующий класс советского общества — номенклатура, поручивший управление своей собственностью своему аппарату.

    Таким образом, то, что в СССР заводы и фабрики принадлежат государству, с марксистской точки зрения действительно ведет к обнаружению их подлинного собственника. Только вот собственником этим оказывается не весь народ и не пролетариат, а номенклатура.

    Номенклатура — собственник коллективный. В этом нет ровно ничего удивительного. Если форма коллективного владения восторжествовала даже в насквозь индивидуалистическом буржуазном обществе, то номенклатура с ее проповедью спайки и коллективизма, естественно, должна была прийти именно к такой форме. Это отнюдь не свидетельство ее прогрессивности по сравнению с капиталистами-частновладельцами. Еще спартиаты были коллективными собственниками илотов, а в седом средневековье церковь в разных странах была коллективной владелицей огромных богатств, угодий и крепостных крестьян. Однако претензий на то, что это преддверие коммунизма, ни жители Спарты, ни средневековые церковники не выдвигали — и правильно делали.

    Разумеется, есть отличие в характере обладания социалистической и корпоративной собственностью. В социалистической собственности доли не покупаются и не продаются. Они достаются с включением в класс номенклатуры, увеличиваются или уменьшаются в зависимости от положения в иерархической структуре, а изгнание из номенклатуры знаменует собой лишение изгнанного его Доли. Ни в каком случае номенклатурщик не может получить на руки приходящуюся на него долю капитала. Но он регулярно получает поддающуюся в каждом случае довольно точному подсчету сумму материальных благ, которую можно сопоставить с выплатой дивидендов в капиталистическом мире.

    В ст. 10 Конституции СССР провозглашается, что социалистическая собственность существует в двух формах: государственной и колхозно-кооперативной. При этом если государственная собственность принадлежит якобы всему народу, то колхозно-кооперативная принадлежит колхозам и кооперативам. Та же статья сообщает, что социалистической собственностью в СССР является также имущество профсоюзных и иных общественных организаций.

    Вопрос о том, кто в действительности владеет государственной собственностью при реальном социализме, мы уже разобрали. Посмотрим теперь, кто же является обладателем колхозно-кооперативной собственности.

    Обратим внимание на следующее. Казалось бы, поскольку государственная собственность принадлежит государству, а колхозно-кооперативная ему не принадлежит, коренное различие между этими двумя формами собственности очевидно. Однако обе формы по какой-то причине охватываются общим понятием «социалистическая собственность». Что их объединяет?

    Ничего членораздельного на эту тему в СССР не произнесено. Между тем наличие общности несомненно: свидетельство этому — легкость перехода из одной формы в другую. Были МТС, потом при Хрущеве техника была передана колхозам, то есть средства производства перешли из государственной в колхозно-кооперативную собственность. С другой стороны, при том же Хрущеве ряд колхозов был превращен в совхозы, то есть произошли изменения формы собственности в противоположном направлении. Ни с какими трудностями все это связано не было и несопоставимо с теми проблемами, которые при капитализме возникают в случае национализации или реприватизации. Словом, общность налицо. Только вот основа этой общности неудобопроизносима в рамках официальной идеологии реального социализма.

    Начнем с того, что на протяжении ряда лет в СССР усматривались только две формы социалистической собственности на средства производства: государственная и колхозно-кооперативная. Только потом спохватились: газета «Правда» — орган ЦК КПСС. Партия — это не государство; значит, «Правда» — колхозно-кооперативная собственность? Об этом сначала не подумали, громогласно провозгласив теорию о двух формах социалистической собственности; было до предела ясно, что «Правда» принадлежит правящему классу точно так же, как орган Верховного Совета СССР «Известия», орган профсоюзов «Труд», числившаяся за Союзом писателей СССР «Литературная газета» и «Журнал Московской Патриархии». Тут сообразили, что вообще все имущество профсоюзов, так называемых творческих союзов, общества «Знание» и добровольных спортивных обществ, церквей и религиозных организаций и многое другое формально не могут быть включены ни в одну из обеих провозглашенных форм социалистической собственности. Но спохватились с запозданием, когда тезис о двух формах уже превратился в такую же азбучную истину, как «диктатура пролетариата» или «общенародное государство». Менять заученную всеми цифру «два» было невозможно, Пришлось принять соломоново решение: форм две, но есть и третья. Эта новооткрытая форма социалистической собственности — «собственность общественных организаций» — упоминается даже в Конституции торопливой скороговоркой: не оттого, что в ней самой есть что-то порочащее социалистический строй, а именно потому, что ее слишком поздно изобрели.

    За этим анекдотическим запозданием кроется то, что вся теория о формах социалистической собственности надуманна от начала и до конца. Была бы под этой теорией какая-либо реальность, можно не сомневаться, что забывчивость не была бы проявлена.

    Действительность такова, что не только государственная, но и две другие формы социалистической собственности принадлежат единому хозяину: классу номенклатуры.

    В самом деле: отношение именно номенклатуры к средствам производства полностью соответствует понятию владения. Только номенклатура может по своей воле уничтожать средства производства. Именно по ее решениям во время войны была взорвана плотина ДнепроГЭС — легендарного Днепростроя 30-х годов, были взорваны промышленные предприятия при отступлении советских войск — в ряде случаев вопреки отчаянным протестам обрекавшихся таким образом на безработицу и голод рабочих, мнимых хозяев социалистического производства.

    Номенклатуре довольно открыто принадлежит пресловутая «собственность общественных организаций». Что это за организации? Во-первых, партийные органы, то есть части номенклатуры. Во-вторых, организации, управляемые парторганами, в ряде случаев непосредственно, в некоторых случаях — через государственные ведомства (например, церковь — через Совет по делам религий).

    А как обстоит дело с колхозно-кооперативной деятельностью? Ведь у нее, казалось бы, есть владелец: члены данного колхоза. Только действительно ли это владелец? Принадлежит ли колхоз колхозникам?

    Приложим определение собственности к данному отношению и убедимся, является ли оно отношением собственности. Могут колхозники даже единогласным решением ликвидировать свой колхоз, продать или уничтожить колхозное имущество, средства производства и созданные ими продукты?

    Нет, не могут. Даже предложение подобного рода являлось бы в СССР наказуемым деянием. Колхозники строго регламентированы в праве пользования якобы своей собственностью. Даже если они будут голодать, забить колхозный скот они не могут. Вся земля передана колхозу государством в бесплатное и бессрочное пользование, но произвести внутри этого массива прирезку земли в пользу приусадебных участков колхозное собрание не может. Так какая же это собственность?

    Впрочем, даже не предаваясь теоретическим изысканиям, советский гражданин на практике исходит из того, что колхоз, конечно же, колхозникам не принадлежит. Регулярно отправляемые осенью на спасение гибнущего колхозного урожая горожане отлично сознают, что едут они работать не на членов данного колхоза, а вместе с ними — на подлинного хозяина.

    Ибо всем ясно, что колхозное имущество — не бесхозное, кому-то оно принадлежит. Но ни государство, ни «общественные организации» своим его не признают. Кто же владелец?

    Представителя этого владельца укажет каждый, кто бывал в советской деревне: райком партии. Уполномоченный райкома в колхозе — председатель. «Выбирает» председателя общее собрание колхозников, а направляет его в колхоз райком. Председатели колхозов — номенклатура райкомов партии.

    Вот райком действительно может распоряжаться колхозно-кооперативной собственностью, в противоположность самим кооператорам-колхозникам. Во время войны по решениям райкомов уничтожался или угонялся колхозный скот и сжигались колхозные амбары перед наступавшими немцами. По решениям райкомов перекраивали, укрупняли и разукрупняли колхозы. Однако и райком — не владелец, а лишь полномочный представитель владельца колхозно-кооперативной собственности, и действует он под контролем обкома партии.

    Весьма характерно, что Хрущев, разделив обкомы на промышленные и сельскохозяйственные, несколько приоткрыл, таким образом, подлинные отношения собственности в советском обществе. И у государственной промышленности, и у колхозного сельскохозяйственного производства собственник один — класс номенклатуры.

    Так что не надо поддаваться иллюзии, будто есть у колхозно-кооперативной собственности некий реальный владелец, отличный от обладателя государственной собственности и собственности общественных организаций. Колхозно-кооперативная собственность тоже принадлежит номенклатуре.

    Социалистическая собственность — это собственность класса номенклатуры. Это и есть то общее, что объединяет государственную, колхозно-кооперативную собственность и собственность общественных организаций и позволяет легкие переходы из одной формы в другую, простые, как перекладывание из кармана в карман в одном пиджаке. Сами же эти так называемые «формы социалистической собственности» — всего лишь формы управления ею со стороны класса-владельца.

    Зачем нужны эти формы? Поскольку владелец один, не проще ли было ему установить единую форму управления своей собственностью?

    Такой вопрос только внешне логичен. Он игнорирует путь возникновения социалистической собственности.

    Социалистическая собственность возникла в результате экспроприации «новым классом» всех, кого можно было экспроприировать. В результате вся собственность ликвидированных после революции классов — дворян и буржуазии — была объявлена государственной.

    По тактическим соображениям помещичья земля была сначала — в соответствии с эсеровской программой — передана в пользование крестьянам. Проведенная в 1929–1932 гг. сплошная коллективизация была не чем иным, как экспроприацией номенклатурой крестьян. Но крестьянство невозможно было ликвидировать. Поэтому экспроприации была придана такая форма, как будто никакого перехода собственности от одного класса (крестьянства) к другому классу (номенклатуре) вообще не произошло, а просто крестьяне стали вдруг кооператорами. Так сложились «две формы социалистической собственности». Хотя, выражая настроения номенклатуры, Сталин, а затем Хрущев и поговаривали о том, что пора «поднять кооперативно-колхозную собственность до уровня общенародной», острой необходимости в таком акте не было, так что это до сих пор не сделано.

    С собственностью общественных организаций дело обстоит иначе. Мы видели, что рту форму вообще придумали с запозданием. Неожиданный политический смысл она стала приобретать в связи с попыткой Хрущева вдохнуть жизнь в лозунг построения коммунизма. Было объявлено, что государство при коммунизме все-таки отомрет, а вот партия останется и функции государственных органов перейдут к общественным организациям. В этих условиях собственность общественных организаций стала приобретать черты той формы управления собственностью, к которой номенклатуре предстояло бы перейти, если бы действительно пришлось объявить, что государство отмерло и партийные органы стали осуществлять власть непосредственно и через псевдообщественные организации. Падение Хрущева положило конец разговорам о таком развитии, и собственность общественных организаций так и не успели объявить прогрессивной формой социалистической собственности — ростком коммунизма.

    Итак, оказалось, что ликвидация частной собственности и превращение ее в социалистическую — это всего лишь перевод всего имущества в стране в собственность господствующего класса — номенклатуры. Исключение делается только для четко очерченного разрешаемого максимума личной собственности граждан.

    Как и подобает господствующему классу, номенклатура обладает собственностью на средства производства в обществе.

    2. Первоначальное ограбление

    Как получилось, что профессиональные революционеры вдруг стали собственниками? Возникла ли экономическая система реального социализма этаким неудержимым потоком объективно назревших перемен или иначе?

    Приход ее, с точки зрения Маркса, назрел до предела, и старая, насквозь прогнившая система частной собственности должна была рухнуть под бурным напором рвущихся наружу прогрессивных сил. Вот какими бьющими, как набат, словами описывал Маркс проводимый им скачок: «Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют».[187]

    Экспроприация прежних собственников действительно произошла. Но почему-то выглядела она не как прорыв назревшей исторической необходимости, а как торопливый разбойный набег.

    Посмотрим, как проходила после Октября 1917 года национализация. Пользоваться мы намеренно будем не красочными описаниями потерпевших, а советским изданием — «Экономической историей СССР».[188]

    20 ноября 1917 года Государственный банк в Петрограде был внезапно занят вооруженным отрядом красных солдат и матросов. Возглавил отряд не какой-либо лихой командир, а замнаркома финансов. У кого отвоевывал находившийся уже две недели у власти замнаркома Государственный банк сшей страны? Если не считать невнятных слов о саботаже, ответа на этот вопрос в советской литературе не дается. Да его и трудно дать: речь-то шла не о капиталистической частной, а о советской государственной собственности, и кого в данном случае замнаркома экспроприировал, он сам бы не смог сказать. Драматическая вооруженная акция объяснима только с точки зрения психологии рождавшегося класса номенклатуры: надежно распоряжаешься только там, где установил военную оккупацию. Эта идея не покидает номенклатуру и в наши дни.

    Следующая неделя ушла на подготовку новой операции. Не кто-нибудь, сам Ленин был назначен руководителем «Специальной Правительственной Комиссии по овладению банками». Орган с таким своеобразным названием был создан не главарями мафии или треста организованной преступности, а Временным правительством страны (оно тогда еще так называлось), только что проведшим выборы в Учредительное собрание.

    Выборы, как скоро выяснилось, были для ленинцев только маскировкой, у власти они собирались оставаться не временно, а до скончания мира, соответственно и была произведена подготовленная акция по овладению частными банками. В гангстерском стиле — ночью (в ночь на 27 ноября 1917 года) все эти банки были по приказу Ленина заняты вооруженными отрядами. А на следующий день опубликован декрет: банковское дело в стране объявлялось государственной монополией, и все частные банки, как было деликатно сказано, «сливались» с Госбанком.

    После этой грандиозной экспроприации денежных средств перед ленинским правительством встал вопрос: как быть с ценными бумагами, находившимися у населения? Поступили просто: в январе 1918 года аннулировали все акции, а в феврале — все государственные займы и царского, и Временного правительства. Так рождавшаяся номенклатура поспешила наложить свою уже тяжелевшую ручонку на сбережения граждан.

    Был, впрочем, сделан демократический жест в сторону мелких держателей займов: все, кто имел облигации на сумму не свыше 10 000 рублей, получали — нет, конечно, не деньги, а на ту же сумму облигации «займа РСФСР». Скромный дар, так как последовавшая катастрофическая инфляция привела к полному обесценению облигаций.

    Таким радикальным приемом ликвидировав внутреннюю задолженность государства, Советское правительство разделалось по той же схеме и с задолженностью внешней. Оно просто отказалось выплачивать по российским займам за границей, мотивируя это гордыми принципиальными соображениями: займы-де были взяты царским режимом и вдобавок для империалистических целей. Скоро выяснилось, что дело не в принципах, а в деньгах: на Генуэзской конференции 1922 года Советское правительство согласилось признать царские займы, но при условии, что ему будет выплачена Западом еще большая сумма под видом возмещения ущерба, причиненного России интервенцией. Поскольку предоставлять Советскому государству замаскированную таким образом помощь Запад не собирался, дело ограничивалось экспроприацией иностранных держателей русских займов.

    А как было произведено огосударствление промышленности?

    Все государственные предприятия перешли в руки Советского государства автоматически, так что проблему составляла лишь национализация частных предприятий. И тут вначале был использован жупел саботажа. Под предлогом опасности саботажа уже в ноябре — декабре 1917 года ленинское правительство конфисковало ряд крупных частных предприятий (Путиловский, Невский, Сестрорецкий заводы, группу заводов Донбасса и Урала).

    В январе 1918 года был издан декрет о национализации торгового флота. Попытки владельцев продать свои предприятия иностранцам были пресечены в корне: всякая продажа предприятий была запрещена.

    Теперь можно было наносить завершающий удар. 28 июня 1918 года вышел ленинский декрет о безвозмездном переходе всей крупной промышленности и частных железных дорог в руки Советского государства. Операция эта была проведена почти столь же стремительно, как овладение банками и сбережениями населения, и была завершена к октябрю 1918 года.

    И все же у частных владельцев остались еще мелкие и часть средних предприятий. Терпеть такое было невозможно. Декретом от 20 ноября 1920 года Советское государство отобрало у владельцев все предприятия с числом более десяти, а там, где имелся механизированный двигатель, более пяти работников. Не национализированными остались фактически лишь кустарные мастерские.

    Может быть, быстрый темп национализации и свидетельствовал о прорыве распиравшей общество исторической необходимости?

    Непохоже. Едва успела эта необходимость так полно проявиться к концу 1920 года, как с весны 1921 года пришлось ее заталкивать назад. В связи с переходом к нэпу мелкие предприятия были реприватизированы, и вскоре в некоторых отраслях легкой и пищевой промышленности частные предприятия стали давать до одной трети всей продукции.[189] Конечно, потом постепенно снова все национализировали, а нэпманов — кого расстреляли, кого уморили в лагерях. Но все же нэп — свидетельство, что не необходимость безудержно рвалась наружу, а ленинцы так зарвались, что пришлось отступать. В сельском хозяйстве они были вынуждены даже начинать с отступления — как иначе охарактеризовать ленинский Декрет земле, открыто осуществлявший не большевистскую, а эсэровскую земельную программу? Разумеется, класс номенклатуры добрался потом и до крестьян, проведя коллективизацию. Но и эта массовая экспроприация была проведена по заранее расписанному Политбюро календарному плану.

    Экономическая система реального социализма не выросла органически, она была искусственно воздвигнута. Осуществлено это было посредством конспиративно спланированных и внезапно проводившихся операций, в ряде случаев с применением вооруженных сил. После того, как дело было совершено, номенклатуре пришлось при помощи той же вооруженной полицейской силы, судов, прокуратур, драконовских наказаний удерживать от развала сооруженную ею экономическую систему. Еще Ленин сокрушался, что в гуще населения стихийно рождаются капиталистические отношения — «ежедневно, ежечасно и в массовом масштабе». И хотя эту анахроническую поросль стремительно затаптывают сапогом карательных органов номенклатуры, она оказывается на редкость живучей: от подпольных миллионеров-одиночек в стиле Корейко из «Золотого теленка» до создания подпольных частных предприятий.

    Нет, не как прорыв созревшей исторической необходимости выглядит создание экономической системы реального социализма, а как насилие над историей, как натужное старание повернуть его течение в сторону, позволившее номенклатуре стать эксплуататорским классом.

    3. Номенклатура присваивает прибавочную стоимость

    По оценке Энгельса, Маркс совершил два великих открытия: разработал материалистическое понимание истории и создал теорию прибавочной стоимости.[190] Так высоко — наравне с историческим материализмом! — поставил Энгельс учение о прибавочной стоимости. Ленин назвал это учение «краеугольным камнем экономической теории Маркса».

    Энгельс и Ленин правы. Именно учение о прибавочной стоимости является идеологической взрывчаткой в анализе Марксом капиталистического способа производства. Что же касается трудовой теории стоимости в целом, то она принадлежит не Марксу, а Адаму Смиту и Дэвиду Рикардо. Марксом она была лишь использована для вящей научности в качестве некоего общего обоснования учения о прибавочной стоимости.

    Но как раз научность Марксовой идеи от этого пострадала. Трудовая теория стоимости подвергается теперь на Западе серьезной критике.

    В самом деле: определяется ли стоимость товара только количеством затраченного на его производство общественно-необходимого рабочего времени, как утверждает эта теория? Вряд ли. Одна и та же шуба будет иметь совершенно различную стоимость в холодной Сибири и в жаркой Африке, хотя количество вложенного в нее общественно необходимого рабочего времени не изменяется от ее транспортировки. Стоимость зависит не только от овеществленного в товаре труда, но, видимо, в еще большей степени от спроса на товар в каждый данный момент. Это отлично поняли не стремящиеся в теоретические высоты буржуазные торговцы и устраивают знакомые западному читателю летние и зимние распродажи.

    Маркс же, привязав свое открытие к трудовой теории стоимости, вдобавок интерпретировал его в духе этой теории, объявив, что прибавочная стоимость создается только живым трудом. По мере прогресса научно-технической революции ошибочность этого утверждения становится все более наглядной. Ведь по Марксу выходит, что чем меньше машин на предприятии, тем больше прибавочной стоимости получает его владелец — капиталист, при полной же автоматизации предприятия он вообще ее не получит. Если бы так было в действительности, то при капитализме применялся бы только ручной труд — чего, как известно, нет.

    Однако было бы неверно делать из этих очевидных несообразностей вывод, что прибавочной стоимости вообще не существует. Просто создается она как людьми, так и машинами в процессе любого материального производства, если ценность продукта превышает производственные издержки.

    Прибавочная стоимость определяется так: это стоимость, создаваемая непосредственным производителем сверх стоимости его рабочей силы и безвозмездно присваиваемая владельцем средств производства. Иными словами, это разница между ценностью продукта, созданного в процессе материального производства, и производственными издержками на его создание, включая расход сырья, амортизацию оборудования, затраты на рабочую силу и прочее.

    Как видим, никакой связи с трудовой теорией стоимости здесь нет: все компоненты прибавочной стоимости реально существуют, независимо от содержания понятия «стоимость».

    Не зависят эти компоненты и от способа производства. В любом обществе — рабовладельческом, феодальном, капиталистическом — в процессе производства расходуется сырье, амортизируются орудия труда и затрачиваются средства на содержание рабочей силы. При этом создаваемый продукт превосходит по своей ценности все производственные издержки, то есть содержит прибавочную стоимость.

    Не будем пытаться давать здесь ответ на выходящий за рамки книги вопрос: откуда возникает разница между издержками производства и стоимостью продукта. Ограничимся констатацией, что разница эта, несомненно, содержащая в качестве составного элемента и затраченное рабочее время, в конечном счете прямо пропорциональна потребности (то есть спросу) на продукт. Жизнеспособно только рентабельное производство; убыточные отрасли могут существовать лишь до тех пор, пока их дефицит возмещается за счет прибавочной стоимости, создаваемой в прибыльных отраслях. В целом производство в каждом данном обществе непременно рентабельно, то есть в каждом обществе создается прибавочная стоимость.

    Маркс и Энгельс не прочь были внушить своим читателям, будто прибавочная стоимость является категорией, присущей только капиталистическому обществу. Так, Энгельс писал: «Было доказано, что присвоение неоплаченного труда есть основная форма капиталистического способа производства и осуществляемой им эксплуатации рабочих…».[191]

    В действительности доказано было другое.

    Способный экономист, Маркс отлично сознавал, что прибавочная стоимость создается при всех способах производства. Не формулируя прямо этого положения, Маркс в написанной в 1865 году работе «Заработная плата, цена и прибыль» доказал, что в извлечении прибавочной стоимости нет принципиальной разницы между капитализмом, феодализмом и рабовладельческим обществом.[192] Позднее, в I томе «Капитала», Маркс коротко, но четко оговаривает: «Капитал не изобрел прибавочного труда. Всюду, где часть общества обладает монополией на средства производства, работник, свободный или несвободный, должен присоединять к рабочему времени, необходимому для содержания его самого, излишнее рабочее время, чтобы произвести жизненные средства для собственника средств производства».[193]

    Итак, необходимо твердо себе уяснить:

    1. Прибавочный продукт (прибавочная стоимость) — не выдумка Маркса, а необходимый элемент рентабельного материального производства.

    2. Прибавочная стоимость не является категорией только капитализма, а возникает в любом способе производства в условиях общественного разделения труда.

    Да иначе и быть не может. В самом деле: что означало бы отсутствие прибавочного продукта при любой форме производства, вышедшей за рамки робинзоновского натурального хозяйства, обслуживающего исключительно собственное потребление? Оно означало бы, что непосредственный производитель материальных благ будет потреблять в полном объеме произведенный им продукт или его материальный эквивалент. Но тогда существовать сможет только он, а не общество: ведь в обществе по необходимости есть много людей, которые непосредственно своими руками материальных благ не производят, но их потребляют.

    Прибавочная стоимость создается в любом обществе, без этого общество просто не может существовать.

    Значит, — создается прибавочная стоимость и при социализме?

    Да, разумеется, и при социализме.

    С различными оговорками писал об этом и Маркс в «Капитале».

    «Устранение капиталистической формы производства позволит ограничить рабочий день необходимым трудом, — объявляет он в I томе «Капитала» и тут же оговаривается: — Однако необходимый труд, при прочих равных условиях, должен все же расширить свои рамки. С одной стороны, потому, что условия жизни рабочего должны стать богаче, его жизненные потребности должны возрасти. С другой стороны, пришлось бы причислить к необходимому труду часть теперешнего прибавочного труда, именно тот труд, который требуется для образования общественного фонда резервов и общественного фонда накопления».[194]

    Видимо, у Маркса и Энгельса возникало не высказанное ими прямо опасение, что и при социализме производство прибавочной стоимости может создать соблазн злоупотреблений. Поэтому в III томе «Капитала» особо подчеркивается: прибавочный труд и прибавочный продукт Должны при социализме использоваться только, «с одной стороны, для образования страхового и резервного Фонда, с другой стороны, для непрерывного расширения воспроизводства в степени, определяемой общественной потребностью…».[195]

    Если даже проповедники идеального социализма Маркс и Энгельс признавали, что прибавочный труд непосредственных производителей будет необходим и в этом светлом будущем, то архитекторы реального социализма Ленин и Сталин при всем желании не могли замолчать производство прибавочной стоимости в созданной ими системе. Однако признали они этот факт очень нехотя. Ленин по свойственной ему манере сразу поставил вопрос полемически: «При социализме «прибавочный продукт идет не классу собственников, а всем трудящимся и только им».[196] Сталин на протяжении многих лет твердил, что все в СССР принадлежит трудящимся, о прибавочном же продукте предпочитал помалкивать. Лишь после долгих колебаний в 1943 году он объявил советским экономистам, что в советском обществе трудящиеся создают прибавочный продукт. Так в фантастическую науку политэкономии социализма чуть было не включили, пожалуй, единственное в ней правдивое утверждение.

    Но не включили. Номенклатуре очень не хочется обнаруживать у себя заклейменную марксистским учением категорию прибавочной стоимости — синоним эксплуатации трудящихся. Поэтому после смерти Сталина Марксов «необходимый труд» переименовали применительно к социалистическому обществу в «работу на себя», а «прибавочный труд» (создающий прибавочную стоимость) — в «работу на общество». Но незатейливый словесный маскарад не меняет сути дела. Остается факт: трудящиеся при реальном социализме производят прибавочную стоимость.

    Итак, реальный социализм не отличается в этом отношении от всех других обществ: его экономика также основана на прибавочном труде непосредственных производителей.

    Кто же получает создаваемый при реальном социализме прибавочный продукт? «Государство, — торопливо подскажет нам советская пропаганда. — Общенародное социалистическое государство, кто же еще? А это государство самих трудящихся. Значит, ни о какой эксплуатации и разговора быть не может».

    Не может? А вот Энгельс был другого мнения. В конце своей жизни, в 1891 году, он писал Максу Оппенхейму: «Ведь в том-то и беда, что, пока у власти остаются имущие классы, любое огосударствление будет не уничтожением эксплуатации, а только изменением ее формы».[197]

    Номенклатура же, которой принадлежит вся советская экономика, — весьма и весьма имущий класс, и стоит он, несомненно, у руля Советского государства.

    Однако верно: получает — или лучше сказать, изымает — у непосредственного производителя прибавочный продукт социалистическое государство и никто другой. Роль государства в организации труда ясно сформулировал Ленин в своей лекции «О государстве»: «Принуждать одну преобладающую часть общества к систематической работе на другую нельзя без постоянного аппарата принуждения».[198] Эту функцию социалистическое государство исправно исполняет. Только, как мы уже видели, государство это не общенародное, а принадлежит господствующему при реальном социализме классу номенклатуры, является его аппаратом — в том числе аппаратом для извлечения прибавочной стоимости. И конечный получатель прибавочной стоимости — сам класс номенклатуры. Он, а не какой-либо другой класс советского общества присваивает прибавочную стоимость — подобно тому, как присваивали ее класс рабовладельцев, класс феодалов, как присваивает ее класс капиталистов.

    «Да почему же номенклатура? — заволнуется научный коммунист. — Ну, верно, по Марксу, сами рабочие и крестьяне, производящие прибавочный продукт, получают не его, а необходимый продукт. Ну, правильно, товарищи из номенклатуры лично не стоят у станка, и оплачиваются они, как положено по их ответственному труду, причем действительно за счет прибавочного продукта. Но не только же они! Вся советская интеллигенция, все служащие, Вооруженные Силы не стоят у станка и тоже живут за счет прибавочного продукта. За этот же счет производятся капиталовложения, осуществляется развитие науки, техники и культуры, советские люди завоевывают космос. А вас послушать, так выходит, что номенклатурные товарищи, как, извините, саранча, сжирают весь прибавочный продукт — результат работы на общество».

    Нет, мы этого не сказали. Не надо подменять один вопрос другим: вопрос, какой класс получает при реальном социализме в свое полное распоряжение прибавочную стоимость, вопросом, на что он ее расходует.

    Вторым вопросом мы еще займемся. Займемся и тем, как живут номенклатурщики. Но, несомненно, они, кстати, подобно рабовладельцам, феодалам и капиталистам, проедают не всю получаемую прибавочную стоимость.

    Однако получает ее класс номенклатуры всю безраздельно. Это гарантируется тем, что при реальном социализме вся прибавочная стоимость поступает государству, а оно целиком принадлежит классу номенклатуры. Получив же полностью всю прибавочную стоимость, номенклатура исключительно по собственному усмотрению распределяет: что истратить на свои прихоти, а что — на оплату служащих и интеллигенции; что — на мирный космос, а что — на ядерные ракеты; что — на учебники для детишек, а что — на слежку за их родителями. Получатель и бесконтрольный обладатель прибавочной стоимости при реальном социализме — класс номенклатуры и только он один.

    Мы говорили пока о прибавочной стоимости, а научный марксист уже заикнулся об эксплуатации. Это он неспроста: в марксистской теории изъятие прибавочной стоимости у непосредственного производителя и есть эксплуатация. При этом марксизм не различает, для какой цели используется изъятая прибавочная стоимость: на прихоти капиталиста или на развертывание производства. Так пусть уж не обессудят научные коммунисты за то, что мы последуем их примеру. Изъятие прибавочной стоимости у производителей — эксплуатация, а изымающий — эксплуататор. Изымает прибавочный продукт в условиях реального социализма номенклатура. Значит, при реальном социализме класс номенклатуры и является эксплуататором трудящихся.

    Номенклатура — эксплуататорский класс советского общества. От этой истины никуда нельзя уйти, ее нельзя скрыть никакой пропагандистской болтовней. Отсюда следует: эксплуататором является не только весь класс номенклатуры в целом, но и каждый его член в отдельности.

    Известно бесконечно повторяющееся советской пропагандой утверждение, что в Советском Союзе ликвидирована эксплуатация человека человеком. Еще Ленин подчеркнул этот тезис в своем с подкупающей объективностью сформулированном высказывании о социализме как первой фазе коммунизма: «Справедливости и равенства /…/ первая фаза коммунизма дать еще не может: различия в богатстве останутся и различия несправедливые, но невозможна будет эксплуатация человека человеком, ибо нельзя захватить средства производства, фабрики, машины, землю и прочее в частную собственность».[199]

    Как видим, вопрос об эксплуатации человека человеком пускается здесь в ход как козырная карта, чтобы покрыть несправедливость общества реального социализма: да, несправедливость есть, есть богатые и бедные, но вот ни один человек другого человека уже не эксплуатирует.

    Верно ли это?

    Конечно, поскольку народное хозяйство СССР является коллективной собственностью класса номенклатуры, а не индивидуальной собственностью его членов, эксплуатация трудящихся в СССР имеет форму эксплуатации не человека человеком, а человека номенклатурным государством. Но номенклатурщики не смогут скрыть: каждый из них получает лично свою долю изымаемой прибавочной стоимости. Вслед за коллективным изъятием прибавочной стоимости происходит ее индивидуальное присвоение. Откуда иначе берется высокая зарплата номенклатурщика, на какие деньги построены и содержатся предоставляемые ему дача и квартира, на какие средства приобретены его путевки в цековский санаторий и служебная автомашина, из какого рога изобилия льется его кремлевский паек?

    Так как прибавочная стоимость поступает сначала в общий котел номенклатурного государства и черпается потом оттуда, невозможно установить, каких именно трудящихся эксплуатирует какой номенклатурщик. Но невозможность назвать их поименно нисколько не меняет того факта, что номенклатурщик их эксплуатирует, присваивая производимую ими прибавочную стоимость. Он эксплуатирует их точно так же, как рабовладелец — рабов или как феодал — крепостных. Разница состоит в форме эксплуатации, а не в ее факте. В обществе реального социализма есть эксплуатация человека человеком. Она есть, и люди начинают это понимать. Недаром в Советском Союзе так популярен анекдот, поставленный в качестве эпиграфа к этой главе.

    Анекдот анекдотом, но, может быть, есть у советской политэкономии социализма какие-либо аргументы, опровергающие этот тезис?

    Есть аргументы. Прямо процитируем их из теоретической книги советского автора, посвященной проблеме собственности при социализме и коммунизме.

    «Государственная собственность в социалистических странах означает, что средства производства находятся в руках всего народа. Разве можно говорить о том, что в этих условиях государственной собственностью владеет и распоряжается какой-то новый класс собственников? Нет, нельзя. Трудящиеся в социалистическом обществе являются совладельцами всех средств производства, не продают и не могут продавать свою рабочую силу, так как это означало бы продавать ее самим себе. В этих условиях было бы абсурдно говорить об отношениях эксплуатации.

    Эксплуатация человека человеком существует лишь тогда, когда одна часть общества, имея в своих руках средства производства, присваивает труд другой части общества, которая лишена этих средств производства и в силу этого вынуждена работать на собственников средств производства. Но такого положения нет и не может быть в социалистическом обществе».[200]

    Видите, как убедительно: при социализме эксплуатации нет, потому что при социализме эксплуатации быть не может.

    Думаете, сам автор цитаты не сознает пустоту своей аргументации? Сознает, но ведь сказать больше нечего.

    И правда — нечего: если применить к реальному социализму категории Марксовой политэкономии, то найти аргументы против эксплуататорского характера этого общества невозможно.

    При реальном социализме есть прибавочная, стоимость. При реальном социализме есть эксплуатация человека человеком. Это основа основ экономической системы реального социализма.

    Система эта сколочена именно так, чтобы в ее рамках класс номенклатуры мог с наибольшим успехом осуществлять эксплуатацию трудящихся.

    4. Основной экономический закон реального социализма

    Самым фантастическим утверждением в официальной «Политэкономии социализма» может по праву считаться сформулированный Сталиным «основной экономический закон социализма». Он состоит якобы в «обеспечении максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и усовершенствования социалистического производства на базе высшей техники».[201]

    Тут не подойдет снисходительная оценка: «Если и неверно, то хорошо придумано». И придумано-то плохо! Несмотря на старательное ограничение номенклатурой контактов между странами, от людей не удалось скрыть: именно там, где победил реальный социализм, удовлетворение потребностей населения зримо падает И чем радикальнее победа, тем глубже падение. Что-что, go уж никак не удовлетворение потребностей членов общества является основой экономики реального социализма.

    Что же в таком случае? Попробуем оттолкнуться от основного экономического закона современного капитализма. Он формулируется в сталинской политэкономии как «обеспечение максимальной капиталистической прибыли путем эксплуатации, разорения и обнищания большинства населения данной страны, путем закабаления и систематического ограбления народов других стран, особенно отсталых стран, наконец, путем войн и милитаризации народного хозяйства, используемых для обеспечения наивысших прибылей».[202] Дело западного читателя определить, в какой мере подходят эти суровые слова к положению в его стране: происходит ли обнищание большинства населения в ФРГ, закабаляет ли Австрия народы других стран, и ведет ли Швейцария войны для обеспечения наивысших прибылей.

    Определение вызывает ассоциации не с современными капиталистическими, а с государствами реального социализма. Может быть, получение максимальной прибыли является главной задачей класса номенклатуры?

    Нет, не является: в противном случае результат хозяйственной политики был бы иным. Не подлежащее сомнению крайнее пристрастие капиталистов к прибыли ведет к тому, что они в изобилии производят потребительские товары не потому, что заботятся о населении, а потому, что прибыль они могут получить, только продав свои товары. Это и заставляет капиталистов живо интересоваться запросами потребителей. В результате при развитом капитализме возникает то, что принято именовать «обществом потребления»: рынок перенасыщается потребительскими товарами, и проблемой капиталистической экономики становятся кризисы перепроизводства.

    Ничего даже отдаленно похожего на все это при реальном социализме нет. Значит, в условиях реального социализма не действует основной экономический закон современного капиталистического общества — погоня за максимальной прибылью.

    Больше того. Производство при реальном социализме весьма наглядно отличается от капиталистического, в частности тем, что спокойно допускает не только нерентабельность, но и прямую убыточность цехов, предприятий и даже целых отраслей — явление, невозможное при капитализме.

    В каких случаях так бывает? Иными словами: что важнее в экономической деятельности класса номенклатуры, чем максимальная прибыль? Бывает так в тех случаях, когда это нужно для укрепления мощи режима номенклатуры. В жертву этому хладнокровно приносится рентабельность производства. Здесь мы, очевидно, и подходим к подлинному основному экономическому закону реального социализма.

    В самом деле: какова главная экономическая цель номенклатуры?

    Джилас утверждает, будто новый класс — фанатик индустриализации и, нужно это ему или нет, всеми средствами ее осуществляет. Мнению о мистическом преклонении нового класса перед индустриальным производством вторят Куронь и Модзелевский, приписывая «центральной политической бюрократии» цель производства ради производства.[203]

    Все это неубедительно. Ведь номенклатура отнюдь не рвется производить товары народного потребления или строить без разбора промышленные предприятия. Номенклатурщики — фанатики власти, а не индустриализации и даже не прибыли. Поэтому и в экономике свою главную задачу они видят во всемерном упрочении и расширении своей власти. Соответственно они стремятся производить то, что нужно для этой цели.

    Производство вооружений, военной и полицейской техники, строительство правительственных и военных объектов — все это не случайно, а вполне закономерно поднято при реальном социализме на особую высоту и резко отделено от остального производства, рассматриваемого как второстепенное. Существование военно-промышленного комплекса в странах реального социализма и особенно в СССР намного ощутимее, чем на Западе, где оно, с точки зрения советского человека, находится в зачаточной стадии.

    Как можно сформулировать основной экономический закон реального социализма?

    Сделаем это с оговоркой. Уверенность Сталина в том, что у каждой формации есть свой основной экономический закон, порождена типичным для Сталина и его последователей иерархическим мышлением: раз есть формация, значит, среди ее закономерностей должен быть главный закон, задающий тон всем остальным.

    Подобное мышление имеет мало общего с наукой. Но сформулировать цель, которую преследует господствующий класс данной формации в своей экономической политике, — вполне научная задача, и с иерархическим мышлением номенклатурной бюрократии она не связана.

    В этом смысле основной экономический закон реального социализма состоит в стремлении господствующего класса номенклатуры обеспечить экономическими средствами максимальное укрепление и расширение своей власти.

    Не некий неразборчивый фанатизм и уж, конечно, не благородное стремление удовлетворить потребности трудящихся, а это, и только это, составляет цель и основу всей экономической деятельности класса номенклатуры.

    У населения же Советского Союза цель совсем другая — простая и понятная: производство для потребления, причем не для потребления класса номенклатуры, а для потребления самих трудящихся. Люди хотят изобилия товаров для всех, а не для закрытых распределителей и для начальства; они хотят жилищ, а не казарм и не госдач; автомашин для рядового человека, а не танков и «чаек»; масла, а не пушек. Люди действительно хотели бы, чтобы процесс производства служил удовлетворению их потребностей. Эту-то цель рядовых тружеников и выдал Сталин за «основной экономический закон социализма».

    Но в действительности между такой целью и экономической целью номенклатуры — основным экономическим законом реального социализма — непримиримое противоречие. Оно ярко отражает антагонизм общества реального социализма. Хорошо сказал о таком противоречии сам Сталин. В одном из своих последних произведений «Об ошибках т. Ярошенко Л. Д.» Сталин писал: «Тов. Ярошенко забывает, что люди производят не для производства, а для удовлетворения своих потребностей. Он забывает, что производство, оторванное от удовлетворения потребностей общества, хиреет и гибнет»[204].

    Верно. Так оно и поступает.

    5. Плановость экономики и сверхмонополия

    Мои первые школьные годы совпали с годами первого советского пятилетнего плана. Мы изучали его по книжке Ильина «Рассказ о великом плане». Автор начинал с описания анархии капиталистического производства. Некий предприниматель в США вдруг приходит к выводу, что большим спросом будут пользоваться мужские шляпы, и начинает в безудержном темпе их производить. Его примеру следуют другие капиталисты. Все капиталы вложены в шляпное производство, шляпы переполняют полки магазинов, заваливают витрины и склады. Но столько шляп не нужно, они не находят сбыта — и вот разоряются фирмы, лопаются банки, безработные изнывают на бирже труда, свирепствует экономический кризис. Тем временем некий другой капиталист приходит к мысли развернуть производство зажигалок. Все капиталы тотчас вкладываются в зажигалочный бизнес — и опять переполняются полки, а затем лопаются банки. Иное дело — при плановом хозяйстве: все заранее мудро рассчитано, и товаров производится ровно столько, сколько нужно для удовлетворения неуклонно растущих потребностей советских людей.

    Книжка Ильина нам нравилась: она была отпечатана на хорошей бумаге, какой мы больше нигде не видели, и в ней были фотографии добротных шляп и изящных зажигалок, которых плановая экономика СССР не изготовляла.

    Значительно позднее, в Вене, я впервые в жизни разговорился с западным предпринимателем — рядовым швейцарским фабрикантом. Он поднял меня на смех за почерпнутую у Ильина информацию и разъяснил, что каждый капиталист очень тщательно планирует свое производство, хотя бы уже потому, что деньги в него вкладывает свои, а не казенные — в противоположность составителям «великого плана».

    Между тем даваемый в Советском Союзе теоретический анализ плановости народного хозяйства все еще находится на уровне аргументации Ильина. Она обогащена, собственно, только одним — сталинским — тезисом: плановость хозяйства является закономерностью социалистической экономики.

    С этим тезисом нельзя не согласиться. Действительно, план развития народного хозяйства — не случайная, а Закономерная черта реального социализма. Только закономерность эта не таит в себе ничего мистического, а объясняется просто.

    Вся экономика Советского Союза представляет собой, подобно фабрике моего венского собеседника, одно предприятие и принадлежит одному владельцу — классу номенклатуры. Этот класс полностью распоряжается своим предприятием, а точнее — гигантским синдикатом, каким является советская экономика.

    Того читателя, который шокирован капиталистическим термином в применении к социалистическому хозяйству можно легко успокоить: термин принадлежит Ленину. В книге «Государство и революция» он писал о пути к созданию экономики социализма: «…экспроприацию капиталистов, превращение всех граждан в работников и служащих одного крупного «синдиката», именно: всего государства, и полное подчинение всей работы всего этого синдиката государству…».[205]

    Шокируем еще раз читателя и охарактеризуем этот синдикат как сверхмонополию. Читателя же опять успокоим цитатой — на этот раз, правда, не из Ленина, а из коллективного труда советских авторов, выпущенного в Москве издательством Академии наук СССР. «Как бы ни крупны были капиталистические монополии, как бы ни сильна была концентрация собственности в руках государственно-монополистического капитализма (в отдельных странах до 40 %), социализм достигает общей национальной концентрации всех основных средств производства, самой высокой концентрации собственности». Итак, сверхмонополия.

    Сказано в коллективном труде и о государстве: «В этих условиях государство выступает как экономический орган. С одной стороны, как организатор производства, с другой — как регулятор общественных отношений между классами. И вместе с тем оно выступает как политическии орган…».

    Номенклатурное государство выступает как руководитель экономики, как менеджер сверхмонополии. Владелец же его — класс номенклатуры. Через свое государство он должен, естественно, спланировать работу своей сверхмонополии, как делает это на своем скромном уровне и швейцарский фабрикант.

    Следовательно, удивляться приходится не тому, что в советской экономике есть план (его просто не может но быть), а тому, что он, не в пример швейцарскому плану, видимо, всегда составляется неудачно, ибо никогда не выполняется в том виде, в каком он был первоначально принят.

    Удивляться приходится и тому, что план при реальном социализме не выполняет на деле функцию обеспечения нужных пропорций производства так, как твердит «Политэкономия социализма» и как полагают некоторые люди на Западе. Показатель того, что никто об этих пропорциях всерьез не думает, — всемерное поощрение ничем не ограничиваемого перевыполнения плана. Какая-либо отрасль, завод или цех могут произвести сколько угодно лишних, с точки зрения плана, деталей или единиц продукции — за это будут только хвалить. Почему? Потому что стремление заставить трудящихся производить за ту же заработную плату возможно больше полностью доминирует в экономическом мышлении класса номенклатуры, хотя изготовление продукции, в ряде случаев не находящей применения, бывает убыточно и фактически уменьшает размер получаемой прибыли. Номенклатура сама поощряет внесение диспропорции в свое якобы именно для соблюдения оптимальной пропорции планируемое хозяйство.

    Класс номенклатуры безраздельно владеет экономикой СССР как единым гигантским синдикатом — вот подлинный главный фактор в организации экономики Советского Союза. Он-то и проявляется для внешнего мира в форме плановости хозяйства.

    Неудивительно, что номенклатура с презрительным фырканием встречает сообщения о робких попытках западных стран тоже ввести элементы плана в свою экономику. Действительно, имеющее силу закона планирование экономики возможно только после превращения всего народного хозяйства страны в единый синдикат, принадлежащий господствующему классу. Пока этого нет, любой план будет лишь рекомендацией, вроде консультации со стороны конъюнктурных институтов.

    Реальный социализм сделал полезное дело, подавив идею введения плана в экономику. Это значительный его вклад в развитие мирового хозяйства. Только не следует смешивать с этой положительной стороной вопрос о фактических результатах номенклатурно-концернового планирования.

    С легкой руки Маркса принято клеймить как анархический и стихийный регулирующий механизм рынка. В такой оценке есть правда, но далеко не вся правда.

    Да, капиталистический рынок анархичен в том смысле, что нет над ним некоего командующего руководства. Да, он стихиен в том смысле, что каждое его движение возникает не как результат осмысления всей ситуации на рынке и логический вывод из нее. Но в обоих этих пунктах отразилась не слабость, а сила рыночного механизма.

    Помните детскую сказочку о тысяченожке, которая не смогла сойти с места, как только попыталась осознанно передвигать каждую ногу? Сказочка умная, и основоположникам марксизма следовало бы над ней задуматься. Впрочем, что говорить о гадкой тысяченожке! В нашем с вами организме, читатель, миллионы клеток, и каждая из них функционирует. Представьте себе, что вы взяли бы на себя — неизвестно зачем — задачу сознательно направлять деятельность каждой из них. Действовать они все в таком случае явно не смогли бы, а вы давно уже сидели бы в сумасшедшем доме, завязанный в смирительную рубашку.

    Формируя в процессе эволюции от одноклеточных к высокоразвитым существам нервную систему, природа оградила сознание защитными механизмами, освобождающими его от работы, которая может быть произведена без его участия. То же можно сказать об обществе и общественном сознании. И только воспринятыми Марксом веяниями рационализма XVII века можно объяснить, что поклонник Дарвина об этом не подумал.

    Рынок является защитным автоматически регулирующимся механизмом общества в экономической сфере. Он неизмеримо более эластичен, подвижен, способен к быстрой реакции, чем приказы даже самой дельной бюрократии, не говоря уж об отобранной по политическим признакам. Когда же вдобавок эти приказы даются на ряд лет вперед, окаменевая в форме очередного пятилетнего плана-закона, всякая эластичность экономического реагирования полностью исключается. Можно сколько угодно раздувать планирующие органы и плодить плановые показатели — результат даже в отдаленной степени не заменит саморегулирующего механизма рынка.

    Значит, рынок идеален? Нет.

    Хотя его саморегулирование экономически эффективно, оно в ряде случаев оказывается несоциальным и негуманным. Такие элементы попросту не заложены в рыночный механизм. Поэтому возникают кризисы перепроизводства, безработица, банкротства. Механизм рынка дает много, но нельзя требовать от него всего на свете.

    Возьмем для сравнения простой пример. В нашем организме чрезвычайно важен защитный механизм сна. Однако бывает, что он приводит к гибели человека — если, например, тот заснет за рулем машины: механизм засыпания к такому случаю не приспособлен. Правильно ли было бы в качестве вывода изобрести средство от сна, в результате чего мы могли бы водить автомобиль в любое время дня и ночи, но, разумеется, стали бы идиотами? Очевидно, нет: просто надо или не ездить ночью, или предварительно выспаться. Иными словами, надо учитывать действие защитного механизма, не бросать ему вызов и таким образом не попадать под его удар.

    Мы уже сказали, что идея плана в экономике полезна. Полезно внести в стихию рынка элемент осознанности ситуации и перспектив его развития. Полезно создавать не начальствующие, а хорошо информированные консультативные органы. Полезен составленный экспертами план-рекомендация.

    Составленный же номенклатурными бюрократами план-закон, сопровождаемый разрушением умного механизма рынка, — экономическая бессмыслица. Она, разумеется, не прекращает процесса производства (это означало бы ликвидацию человеческого общества), но жестоко мстит за свое торжество, за подавление рынка сверхмонополий.

    Только вот месть эта ударяет не по номенклатуре, а по ее подданным.

    6. Тенденция к сдерживанию развития производительных сил

    В книге «Империализм, как высшая стадия капитализма» Ленин пишет: «Как мы видели, самая глубокая экономическая основа империализма есть монополия. Это — монополия капиталистическая, т. е. выросшая из капитализма и находящаяся в общей обстановке капитализма, товарного производства, конкуренции, в постоянном и безысходном противоречии с этой общей обстановкой. Но тем не менее, как и всякая монополия, она порождает неизбежно стремление к застою и загниванию. Поскольку устанавливаются, хотя бы на время, монопольные цены, постольку исчезают до известной степени побудительные причины к техническому, а следовательно, и ко всякому другому прогрессу, движению вперед; постольку является далее экономическая возможность искусственно задерживать технический прогресс».

    И далее Ленин продолжает: «Конечно, монополия при капитализме никогда не может полностью и на очень долгое время устранить конкуренции с всемирного рынка (в этом, между прочим, одна из причин вздорности теории ультраимпериализма). Конечно, возможность понизить издержки производства и повысить прибыль посредством введения технических улучшений действует в пользу изменений. Но тенденция к застою и загниванию, свойственная монополии, продолжает в свою очередь действовать, и в отдельных отраслях промышленности, в отдельных странах, на известные промежутки времени она берет верх».[206]

    Это сказано о монополии в условиях капитализма, но относится, как подчеркивает Ленин, к любой монополии. При капитализме, отмечает Ленин, монополия находится в постоянном и неразрешимом противоречии со всей капиталистической средой — с господством рыночных отношений и конкуренции. В этих условиях монополии действительно не могут развиваться до логического конца, до того, что Каутский называл «сверхимпериализмом» («Ultra-Imperialismus»). Соответственно крупные западные концерны, которые в марксистской пропаганде именуются монополиями, в действительности именно в экономическом смысле слова ими не являются: ни один из них не сумел полностью монополизировать производство и рынок в своей отрасли. Однако в такой мере, в какой на основе соглашений между концернами им удается устанавливать монопольно высокие цены на свой продукт и подавлять конкуренцию, названная Лениным тенденция возникает, как он правильно указывает, на некоторое время и в некоторых странах. Ленин приводит даже пример: «В Америке некий Оуэнс изобрел бутылочную машину производящую революцию в выделке бутылок. Немецкий картель бутылочных фабрикантов скупает патенты Оуэнса и кладет их под сукно, задерживает их применение».[207]

    Разумеется, было бы неверно думать, что бутылки и поныне производятся по старинке: рыночные отношения и погоня за максимальной прибылью допустить такого не могли.

    Но это — при капитализме, сама среда которого враждебна монополии и ее ограничивает. А как при реальном социализме, где капиталистическая среда выжжена каленым железом и в экономике установлена ничем не ограниченная сверхмонополия господствующего класса номенклатуры?

    Представьте себе, читатель, что вы — рабочий. В нудных речах, статьях, радиопередачах и лозунгах вам монотонно стараются внушить, что вы должны «воспитывать в себе чувство хозяина» и работать, не переводя дыхания, чтобы богатело родное Советское государство. Но вы-то Живете не первый год в Советском Союзе и уже с детства поняли, что хозяин — не вы и что автор призывов в свои слова не верит, а пишет халтуру за гонорар и в надежде сделать карьеру. У него есть свои интересы, а у вас — свои. Какие же? Вы их видите в том, чтобы, делая вид, будто вы рветесь потрудиться для Советского государства, на деле ухитриться работать поменьше, а получить побольше.

    Конечно, ваше желание работать поменьше ограничено заданной вам нормой. Но что произойдет, если вы ее не выполните? Ничего ужасного: работяги везде нужны, так что вас с завода не выгонят. А выгонят — вы сразу же найметесь на соседний. Знает это и начальство и не станет вам повышать норму сверх приемлемых для вас пределов.

    Теперь представьте себе, читатель, что вы — начальник цеха, главный инженер или директор на том же предприятии. Какие у вас интересы? Ясно, на партийных собраниях вы распинаетесь в том, что болеете за дело предприятия. Но сами-то вы убеждены: ваши интересы — в том, чтобы получить премию за перевыполнение плана, чтобы были вы на хорошем счету и смогли бы продвинуться. Конечно, рабочих вам не жалко, и вы готовы были бы драть с них три шкуры. Но вы знаете, как они рассуждают, и поняли, что нажимом вызовете лишь текучесть рабсилы на предприятии и трудовые споры; в результате высшее начальство будет вами же недовольно.

    Как быть? Очень просто. Дело в том, что от руководителей предприятия фактически требуется не максимум прибыли, подсчитать который крайне трудно, а легко проверяемое выполнение плана. Уже за небольшое его перевыполнение вы получите все возможные для вас премии и поощрения. Между тем внезапное значительное перевыполнение принесет вам только неприятности: недоброжелательство коллег-директоров и подозрение начальства, что вы до сих пор бездельничали и скрывали резервы повышения продукции. План вам будет увеличен, и все это будет только мешать вашей карьере.

    Поэтому вам надо добиться для своего предприятия наиболее легко выполнимого, то есть минимального плана. Всеми правдами и неправдами вы будете убеждать главк и министерство в том, что предприятие достигло пределов своих возможностей. План же составляете вы сами, так как ни главк, ни тем более министерство, не говоря уже о Госплане, не знают реального положения на вашем заводе, а потому могут лишь с важным видом штамповать поданный вами проект плана.

    Чтобы они его безропотно проштамповали, надо составить план по простой формуле: записанная в отчете о выполнении предыдущего плана цифра произведенной продукции плюс небольшой процент прироста. При этом надо утверждать, что выполнение такого плана потребует полного напряжения сил и мобилизации всех резервов.

    Послушают вас в главке и министерстве? Да, послушают.

    Представьте себя, читатель, начальником главка или министром. Расходятся ваши интересы с интересами директора предприятия? Нисколько. Вы тоже хотите удержаться в своем начальственном кресле, а вдобавок получить орден и рассматриваться в ЦК партии как перспективный руководитель промышленности. Конечно, и вас не интересуют все эти рабочие да и начальники цехов, которых вы видите почтительно глазеющими при ваших редких инспекционных поездках на предприятия. Ради своей карьеры вы готовы бы их всех согнуть в бараний рог. Только для карьеры-то нужно другое. Да, для острастки других вы примерно накажете какого-нибудь обнаглевшего начальника цеха или не пользующегося поддержкой в обкоме директора — чтобы высшее руководство видело, что вы требовательны. Но особенно важно, чтобы оно видело другое: предприятия главка или министерства регулярно выполняют план, являются передовиками производства, получают переходящие красные знамена. Поэтому вы не станете навязывать им трудновыполнимый план, а с суровым видом подпишете те проекты, которые они вам представят. Не станете вы и дотошно копаться в их отчете о выполнении плана: вам нужно только, чтобы он был составлен грамотно и к нему не могла придраться никакая проверочная комиссия. Конечно, на партактивах и совещаниях вы будете грохотать о необходимости напрячь все силы и изыскать скрытые резервы. А в действительности в ваших интересах — благополучная отчетность о выполнении и перевыполнении планов всеми предприятиями главка и министерства, а на новый период — легковыполнимый, то есть опять-таки минимальный план.

    Он будет направлен министерством в Госплан СССР. И вот вы, читатель, — один из руководителей Госплана, а то и сам его председатель, заместитель главы Советского правительства. К вам поступают надлежащим образом оформленные, подписанные министрами объемистые секретные папки с планами. Вы знаете, что ни один министр не подписал планов по своему министерству без согласия соответствующего отдела ЦК партии. Проверяли в отделе весь этот поток цифр или просто министр на охоте за пузатой бутылкой импортного коньяка «Наполеон» договорился с заведующим отделом, вас не интересует: заведующий отделом ЦК принял на себя ответственность, вам он не подчинен, он вхож в Секретариат ЦК, из-за каких-то дурацких цифр вызывать неудовольствие этого влиятельного человека вы не собираетесь. К тому же ваш аппарат докладывает, что цифры в порядке — есть небольшой рост по сравнению с прошлым планом. И вы, напыжившись, подпишете объемистый том плана, заполненный морем цифр, которые ни один человек на свете и, конечно, никакой член Политбюро уже не сможет обозреть.

    Подписывая, вы знаете, что это не конец. Скоро начнут поступать первые ходатайства о внесении поправок в план, и продолжаться так будет до последнего квартала его выполнения.

    Усмотрите ли вы свою задачу в том, чтобы непреклонно требовать осуществления каждой строки плана и предавать любого нарушителя заслуженной каре? Нет. Судьба этих нарушителей вам, конечно, безразлична, хоть бы их на костре сжигали. Но интересы ваши требуют другого. Ведь если будет много невыполнений плана, пятно ляжет на вас: вы не досмотрели, вы утвердили оказавшийся нереальным план. Конечно, чтобы показать свою твердость и партийную непримиримость к недостаткам, вы отдадите на растерзание нескольких нарушителей планов. Но в огромном большинстве случаев вы терпеливо будете вносить поправки в план на протяжении всего периода его действия, и все они будут направлены на снижение показателей. Только наивный посторонний верит грозным словам, что план — это закон, обязательный для выполнения. Хозяйственник в СССР знает: плановые показатели многократно пересматриваются и сокращаются, так что в итоге выполнением плана считается достижение значительно меньших результатов, чем было подписано в первоначально утвержденном тексте.

    Наконец, читатель, представьте себе, что вы — член Политбюро и даже сам Генеральный секретарь ЦК. Стукнете вы холеным кулаком по своему полированному столу, зычно крикнете на номенклатурном жаргоне: «Мы это дело поломаем!» — и действительно постараетесь в корне изменить план? Не сделаете вы этого! Хоть все рабочие, начальники цехов, директора заводов, руководители главков и члены Госплана кажутся с вашей высоты копошащимися муравьями и их вам, разумеется, не жалко, но ведь и у вас есть собственные интересы, в основе своей совпадающие с классовыми интересами номенклатуры. Они состоят в следующем: конечно, желательно получить побольше прибыли от работы этих муравьев, но самое главное — не допустить ничего, что могло бы хоть в какой-то мере быть опасным для святая святых — неограниченной власти вашей лично и номенклатуры в целом. Все прочее отступает перед этим абсолютно. Разумеется, можно распорядиться выгонять с заводов не выполняющих нормы и на другую работу этих негодяев не принимать да и норму поднять повыше. Только что делать с безработными? Пойти по ревизионистскому пути Югославии и разрешить им ехать на работу за границу? Они насмотрятся, как там живут, и вернутся антисоветчиками, опасным элементом. Просто оставить их нищенствовать в стране? Тоже опасный для властей элемент. Всех в лагеря? Времена не те. Так неужели платить им, как на Западе, пособия по безработице? Бессмысленно. Они, работая, получают зарплату, на которую с трудом могут прожить, значит, меньше платить нельзя. Но если пособие будет равно зарплате, тогда они все захотят стать безработными. Выходит, что ввести пособие по безработице — это значит существенно повысить зарплату работающим. Где же тогда выгода? К тому же бездельники начнут по-настоящему ценить повышенную зарплату, только если смогут покупать на нее потребительские товары, тоже как на Западе. Выходит, что надо будет перестраивать всю структуру производства и уже не на словах, а на деле отказываться от примата тяжелой индустрии. Это что же, оборонную промышленность — силу нашу! — свертывать, а производство подштанников развертывать? Да ни Маленков, ни Хрущев до такого не успели договориться, как их выкинули; думать нечего о подобном порочном курсе, если хочешь остаться у руководства.

    Вот и окажется, читатель, что альтернативы у вас как У Генерального секретаря ЦК не будет: ваши интересы продиктуют, что все надо оставить так, как есть. Требовать, взывать, давать нагоняи, провозглашать лозунги и даже некую мертворожденную экономическую реформу — но на деле ничего не изменять.

    Круг замкнулся. Бюрократический план в условиях сверхмонополии, установленной в экономике реального социализма, породил неизбежное явление: возникло силовое поле, идущее снизу до самого верха, от разнорабочего до Генсека ЦК, поле, которое упорно действует в сторону минимализации как самого плана, так и его перевыполнения. Это поле возникает не на основе сговора: напротив, каждому из них судьба другого абсолютно безразлична, и все твердят о своем стремлении взять максимальный план, максимально его перевыполнить и дать стране как можно больше продукции. Но все это пустые слова. Силовое же поле возникает на самой прочной основе — на общей заинтересованности.

    Поскольку такое силовое поле с абсолютным автоматизмом возникает на каждом советском предприятии, в каждом колхозе и совхозе, сила его неодолима. Создавали, укрупняли и разукрупняли министерства, их сменяли совнархозы и госкомитеты, затем снова воссоздались министерства, была рабоче-крестьянская инспекция, был госконтроль, стал народный контроль — но никакие реорганизации и, конечно, никакая пропаганда не могли сломить силовые линии поля, изменить не предусмотренную Марксом собственную динамику экономической системы реального социализма.

    Маркс ее не предвидел, а вот Ленин подметил, так как к его времени уже появились крупные концерны. При этом Ленин справедливо подчеркнул, что речь идет о тенденции к стагнации, а не о собственно стагнации. Значит, стагнации в точном понимании слова нет, рост производства продолжается, но объем его меньше, чем позволяют наличные возможности. Возникновение факторов, тормозящих рост производства, и проявляется как тенденция к стагнации.

    При реальном социализме она явно сильнее, чем при капитализме даже в условиях существования крупных концернов. Дело в том, что ликвидирована противодействующая такой тенденции рыночно-конкурентная среда. Экономическая же система реального социализма выработала у участников процесса производства полную незаинтересованность в объективных результатах их труда на всех этажах социальной лестницы.

    Оставаясь в рамках марксистской терминологии, тенденцию к стагнации точнее будет назвать тенденцией к сдерживанию развития производительных сил. Порождает ее собственная динамика монополии в производстве, в условиях реального социализма приводящая к возникновению противоречий между интересами производства и интересами производителей. Под трескотню казенных фраз о том, что реальный социализм открывает безграничный простор для развития производства, разворачивается процесс, охарактеризованный Марксом: производственные отношения превращаются в оковы для развития производительных сил.

    Свое очень наглядное, концентрированное выражение находит этот процесс в проблеме «внедрения». Под этим термином подразумевается внедрение новых научных достижений и открытий в производстве. Это явление того же порядка, что и ленинский пример с производством бутылок, с той разницей, что при реальном социализме проблема стоит особенно остро. О «внедрении» нередко упоминает советская печать, в Академии наук СССР и других научных учреждениях она вообще не сходит с повестки дня, и для ее решения создан Государственный комитет по науке и технике, возглавляемый заместителем премьер-министра.

    Но все же масштаб этой больной для реального социализма проблемы приуменьшен. Ибо масштаб не бюрократический, а исторический: речь идет о важнейшем с точки зрения исторического материализма процессе — о развитии производительных сил общества. Оно ведь происходит не только и не столько путем количественного накапливания средств производства, сколько путем их качественного развития. Здесь явно находится одно из слабых мест экономики реального социализма.

    Разве не странно, что огромная страна с народом, отнюдь не бедным научными и техническими талантами, несмотря на небывалую концентрацию внимания его диктаторского руководства на развитии индустрии, десятилетиями вынуждена лишь копировать западные технические образцы, а когда дело срочное, то и выкрадывать их (например, секрет изготовления атомной бомбы или самолета «Конкорд»)? Разве не удивительно, что даже в том уникальном случае, когда благодаря дальновидности советских ученых и просчетам Пентагона Советский Союз в конце 50-х годов вырвался было вперед в создании ракет, американская техника без особой натуги обогнала его и в военных ракетах, и в космических экспериментах, хоть и бросило советское руководство все силы и средства на этот участок?

    На Западе мало кто отдал себе отчет в том, что в немалой степени именно болезненность проблемы «внедрения» вызвала в 1957 году нападки хрущевского руководства на роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». С точки зрения западного читателя, сюжет романа анекдотичен: директор завода — номенклатурщик Дроздов пускается во всевозможные интриги, чтобы не допустить внедрения машины, которая повысила бы производительность его завода. Но при реальном социализме такой конфликт — не парадокс, а естественное явление и в соцстранах он никого не удивит. Мы ведь уже видели: от директора требуется только выполнение и небольшое — точно на премию — перевыполнение плана. В этих условиях внедрение новой машины означает для него хлопоты, срыв графика, угрозу для выполнения плана и для премий, а также перспективу повышения плана со ссылкой на полученную новую технику. Разве не ясно, что разумный директор старательно маневрирует с целью подольше не внедрить новое техническое достижение? Нисколько не заинтересованы в новой машине и рабочие: ведь после ее установки им повысят не зарплату, а норму, причем постараются сжульничать и норму завысить, к машине же еще надо будет приноравливаться.

    Бюрократическое планирование экономики в самой своей основе враждебно техническому прогрессу. Отсюда и все результаты. Что говорить о сложных машинах на производстве! Даже в канцелярской технике отставание Советского Союза настолько велико, что весьма скромный западный институт, не говоря уж о банках и концернах, технически значительно лучше оборудован, чем аппарат ЦК КПСС.

    Подход — не на словах, а на деле — к техническому прогрессу при капитализме и при реальном социализме противоположен:, если сделано изобретение, то при капитализме возникает проблема промышленного шпионажа, а при реальном социализме — проблема внедрения. Кроме нее, есть ряд других проявлений тенденции к сдерживанию развития производительных сил. Таково, например, низкое качество продукции социалистических предприятий. На Западе распространена легенда, будто советские товары хоть и неказисты на вид, но отличаются прочностью и добротным качеством. Советские люди знают: качество советской продукции вполне соответствует ее внешнему виду.

    Дело в том, что планирование при реальном социализме производится количественное — будь то в единицах продукции или в деньгах; в этих категориях план должен быть выполнен или перевыполнен. Качеству продукции отводится явно второстепенная роль; установлены государственные стандарты (ГОСТы), и предполагается, что выпускаемая продукция им соответствует. Но проверяется это весьма поверхностно. Проверкой занимается отдел технического контроля (ОТК) выпускающего продукцию предприятия. Контролеры ОТК — люди зависимые; самое большее — они могут подставить ножку какому-нибудь нелюбимому бригадиру или начальнику цеха, но никогда не рискнут они поставить под вопрос необходимое для премирования перевыполнение плана предприятия.

    Это настолько хорошо известно номенклатуре, что нашло даже своеобразное организационное признание с ее стороны: в тех случаях, где она кровно заинтересована в качестве продукции, а именно — в военной промышленности, продукцию принимают представители Министерства обороны СССР, не зависящие от руководителей военных предприятий и даже от Министерства оборонной промышленности. Строжайшему контролю специалистов подвергается качество спецтехники, изготовляемой для КГБ.

    Горбачев ввел госприемку и на обычных предприятиях. А результат? Много продукции было забраковано, планы оказались невыполненными, рабочие были недовольны. Вот и все. Потому что никакая госприемка не в состоянии компенсировать органические пороки системы.

    Низкое качество продукции — это форма облегчения работы по выполнению плана. Она молчаливо допускается номенклатурой. Качество продукции — важная грань производства. По этой грани сдерживание развития производства происходит, пожалуй, еще заметнее, чем по количественной: количество производимой продукции возрастает, а вот качество в ряде случаев снижается.

    Менее бросающаяся в глаза, но хорошо знакомая советскому потребителю форма проявления тенденции к сдерживанию развития производительных сил при реальном социализме такова: если план составлен не в штуках, а в денежном выражении, то предприятие старается выпускать более дорогие виды продукции. Так можно произвести меньше, а план все-таки перевыполнить. Когда в советском магазине вы видите какой-либо по обыкновению неприглядный, аляповатый товар, продающийся за непомерную цену и, естественно, никем не покупаемый, вы можете безошибочно сказать: директор предприятия ухитрился выполнить план описанным способом. Находит ли товар сбыт — директора не касается.

    Тенденция к сдерживанию развития производительных сил при реальном социализме не ускользнула, конечно, от взгляда - номенклатуры. Но класс номенклатуры не хочет признавать эту выявившуюся закономерность и на всех уровнях маскирует ее действие. Еще Сталин в одном из своих выступлений с двусмысленной насмешкой заметил, что факты — упрямая вещь, но, правда, говорят, что тем хуже для фактов. Такая идея прочно укоренилась в советской отчетности о выполнении планов.

    На низших этажах номенклатурной иерархии это именуется «приписками». «Приписки» — прямое мошенничество: просто в отчет о выполнении плана вносятся заведомо ложные цифры якобы произведенной продукции. Метод основан на ясном понимании бюрократически бумажного характера номенклатурного планирования и отчетности: из кабинетов Госплана и министерства спущена составленная без знания реальности бумажная разнарядка, и в ответ подается наверх не соответствующий реальности бумажный отчет.

    «Приписчиков» иногда разоблачают. Однако бросается в глаза, что практика «приписок» бывает у виновных обычно многолетней. Значит, этот жульнический метод вполне применим в условиях планового хозяйства.

    Конечно, жулики бывают всюду, и с плановостью хозяйства это не связано. Но именно плановость как закономерность экономики реального социализма привела к тому, что жульничают и занимаются «приписками» не мелкие проходимцы, а даже сами столпы советского общества.

    К числу таких столпов принадлежал, например, первый секретарь Рязанского обкома КПСС А. Э. Ларионов. Он громогласно принял обязательство, что его область за 1959 год сдаст государству на 280 % больше мяса, чем в 1958-м. На декабрьском (1959 года) Пленуме ЦК партии Ларионов гордо доложил о выполнении обязательства, и Хрущев его хвалил. А на следующий год выяснилось, что все рапорты Ларионова были обманом: мясо он приказал купить в продмагазинах своей и соседних областей и «сдал государству».

    А вот столп повыше: первый секретарь ЦК КП Таджикистана Т. У. Ульджабаев. Этот глава таджикской номенклатуры сообщал на протяжении ряда лет, что его республика дает высший в мире урожай хлопка. Немало громких слов было в этой связи сказано и написано — кстати, и за границей — о том, что вот-де могучая сила социализма позволила некогда отсталому Таджикистану обогнать всех на свете. А в апреле 1961 года состоялся — но уже с гораздо меньшей оглаской — Пленум ЦК КП Таджикистана, на котором было сообщено, что план по сбору хлопка давно уже в республике не выполняется, а давались фальшивые сведения. Масштаб обмана был таков, что термин «приписка» уже был неприменим.

    Это хрущевские времена. А как потом?

    В 70-х годах после долгих колебаний Политбюро ЦК КПСС решилось, наконец, раскрыть грузинскую панаму, сущность которой была в общем уже давно всем ясна. Началась она еще несколько десятилетий назад, при Сталине. Видимо, он считал полезным иметь в своем государстве преданную ему провинцию, куда, кстати, обычно ездил на отдых, а Берия набрал оттуда немало сотрудников в органы госбезопасности.

    Всякий, кто бывал в Грузии, видел эти непривычно большие приусадебные участки грузинских колхозников, толпу расфранченных фланирующих грузин на улицах Тбилиси, удивлялся непомерным для советского гражданина суммам денег, которые люди довольно легко там тратили. Все знали, что там можно купить и место в вузе, и должность, и диплом об окончании вуза, и даже грамоту о присвоении звания Героя Советского Союза. Продолжалось это и после Сталина, культ которого там был официально сохранен. Немало грузин рассматривали свою республику как некую особую территорию, и нередко приезжий, недоумевавший по поводу непривычных порядков, слышал: «Не нравится Грузия? Поезжай в Советский Союз!».

    Если не говорить о коррупции и о сталинском культе, была в такой жизни Грузии положительная сторона. Что плохого в том, что людям немножко лучше жилось? Это объяснялось, в переводе на язык марксистской политэкономии, тем, что в Грузии была несколько снижена норма эксплуатации.

    Но планы-то составлялись в соответствии с общесоюзной нормой. Между тем первый секретарь ЦК КП Грузии, кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС Мжаванадзе гордо докладывал об их перевыполнении. Все эти рапорты были дутыми. Неразрывно связанное с закономерностью бюрократического планирования очковтирательство достигло здесь, казалось бы, своего апогея: оно шагнуло в Политбюро ЦК КПСС, то есть на самую вершину класса номенклатуры.

    Мжаванадзе прогнали, но метод «приписок» и дутых рапортов о перевыполнении планов остался на номенклатурном Олимпе. Дело в том, что появился он там задолго до Мжаванадзе. Только если республиканские царьки со своими фальшивыми цифрами обманывали руководство в Москве, то само это руководство, не имея над собой уже никаких начальников, пыталось ввести в заблуждение весь мир своей фальсифицированной статистикой.

    Вопрос о советских статистических фальсификациях подробно разобран в западной литературе, останавливаться на нем нет нужды. Американский экономист Наум Ясный проанализировал много опубликованных в СССР статистических данных и разоблачил ряд довольно грубых фальсификаций.

    Вот всего два примера — оба из сообщения ЦСУ СССР «Об итогах выполнения народнохозяйственного плана на 1948 год».

    В этом сообщении было объявлено, что колхозная торговля в 1948 году на 22 % превзошла уровень предвоенного, 1940 года. Однако, как выяснилось после XX съезда КПСС, ЦСУ предварительно без всяких оснований «пересчитало» данные 1940 года, снизив их с опубликованной в свое время цифры 41,2 миллиарда до 29,1 миллиарда рублей. Только в результате такого маневра сравнение получилось в пользу 1948 года (35,5 миллиарда рублей в ценах 1940 года).

    В том же сообщении ЦСУ было сказано, что реальная заработная плата советских трудящихся в 1948 году возросла по сравнению с 1947 годом, то есть за год, больше чем вдвое! Наум Ясный подсчитал, что она в действительности не только не возросла, но даже сократилась в связи с денежной реформой 15 декабря 1947 года.[208]

    1948 год — это сталинское время. Но фальсификация статистики продолжалась и при Хрущеве; он сам критиковал ее на январском (1961 года) Пленуме ЦК КПСС.[209] Продолжается она и теперь, об этом немало пишут в советской печати.

    Еще раз: «приписки» — не мелкое жульничество. Они — прямое и неизбежное следствие плановости экономики реального социализма в тех условиях, когда хозяева социалистического общества не хотят признавать сопряженную с этой плановостью тенденцию к сдерживанию развития производительных сил. Но так как факты — упрямая вещь, приходится их фальсифицировать, сочиняя итоги выполнения планов. На более низких уровнях, где фальсификация нужна лишь для карьеры местного номенклатурщика, высшее руководство класса за эти фантазии наказывает. Но оно же само постоянно прибегает к такому методу, чтобы замаскировать действия не признаваемой им закономерности.

    Осталась она непризнанной и в период горбачевской «перестройки». Хоть много суровых слов было сказано об «административно-командной системе» в экономике страны, но при составлении 13-го пятилетнего плана все базировалось по-прежнему на бюрократическом планировании, а не на функционировании свободного рынка. Хоть мотивировалось все, как обычно, необходимостью предварительно подготовить почву для развертывания перестройки, дело было в другом: номенклатура не хочет отказываться от государственного управления «социалистической» собственностью. И не потому, что она не сознает колоссального ущерба от такого управления для хозяйства страны, — сознаёт. Но превращение «социалистической» собственности номенклатуры в подлинную собственность страны означало бы экспроприацию номенклатуры. Поэтому она не хочет рыночного хозяйства: пусть лучше нищает страна, чем потеряет свое номенклатура!

    7. Хронический кризис недопроизводства и примат тяжелой индустрии

    Маркс во II томе «Капитала» предрекал для периода социализма и коммунизма «постоянное относительное перепроизводство».[210] Реальный социализм не оправдал этого пророчества.

    Перепроизводство — характерная черта отнюдь не социалистической, а свободной рыночной экономики. Больше того: эта экономика отличается столь высокой производительностью, что периодически сотрясается кризисами перепроизводства. Как мы уже упоминали, именно так действует защитный механизм рынка. Перепроизводство не абсолютное, а относительное: оно превышает не потребности всей массы потребителей, а платежеспособный спрос; поэтому к таким кризисам рыночный механизм ведет не сам по себе, а в сочетании с высоким уровнем цен. Коммунистическая пропаганда всегда с гордостью подчеркивает, что экономика социалистических стран не знает кризисов. Правильно: периодических кризисов перепроизводства при реальном социализме не бывает. Для его экономики характерен постоянный кризис недопроизводства.

    Он именно постоянный, а не периодический. Кризисная трясучка не отпускает экономику реального социализма ни на минуту. Кризис недопроизводства стал повседневностью экономической жизни соцстран.

    Советский гражданин уже привык: все товары в принципе дефицитны. Иногда повезет — зайдешь в магазин, а товар, как принято говорить, «выбросят»; поэтому и принято носить с собой всегда сетку с полным трепетной надежды названием «авоська».

    Но не только индивидуальный потребитель старается запастись, если натолкнулся на товар; так действуют и руководители предприятий, создавая у себя запасы сырья и оборудования, за что их с деланной наивностью критикует советская печать.

    Порожденный тенденцией к сдерживанию развития производительных сил, постоянный кризис недопроизводства при реальном социализме определяет весь стиль экономики и быта людей в Советском Союзе.

    «Однако, — скажет скептический читатель, — что-то не бросается в глаза недопроизводство танков в СССР».

    Да, такого недопроизводства нет. Но было бы неверно на этом основании полагать, что закономерная при реальном социализме тенденция к сдерживанию развития производительных сил действует избирательно. Работники военных отраслей советской промышленности жалуются в основе своей на те же трудности и проблемы, которые так одолевают мирные отрасли. Да иначе и быть не может: в танковой промышленности точно так же составляется план и так же директора предприятий при молчаливой поддержке вышестоящих ведомств стараются этот план занизить, чтобы его легко перевыполнить и получить премии и ордена; точно так же никто не хочет пускаться в эксперименты, и все предпочитают работать в рамках устоявшейся рутины; точно так же всем важны не результаты работы как таковой, а зачисление в передовики производства, связанное с повышениями и награждениями. Как же тут не действовать тенденции к сдерживанию развития производительных сил?

    Впрочем, мир видел проявление этой тенденции в самом центре советского военного производства — в изготовлении ракетной техники. Все были свидетелями того, как уверенно США догнали и обогнали Советский Союз в космосе — хотя, конечно, НАСА не располагает практически безграничными ресурсами, которые выделены для советского ракетостроения.

    У номенклатуры как господствующего класса есть одна главная классовая потребность: упрочение и распространение своей власти. Эта потребность удовлетворяется созданием новейших видов вооружения и оснащения для армии и органов госбезопасности; развитием тяжелой промышленности и техники как базы военного потенциала государства; созданием стратегически нужной инфраструктуры; строительством и укреплением военных баз; обеспечением непроницаемости границ; деятельностью машины пропаганды и аппарата разведки, шпионской и подрывной работы за границей; финансированием компартий в капиталистических странах и просоветских режимов в третьем мире.

    В сфере материального производства эти классовые нужды номенклатуры удовлетворяются тяжелой промышленностью. Здесь создается военная мощь номенклатуры и оснащение ее полицейско-шпионского аппарата. Поэтому — и только поэтому — класс номенклатуры всюду выступает как приверженец индустриализации. Ни с каким мистическим индустриальным фанатизмом это явление ничего общего не имеет.

    В этой связи интересно отметить, что Ленин не выдвигал лозунга индустриализации, хотя сталинская историография приписала ему это задним числом. Вот в какой последовательности перечислял Ленин в своей предпоследней речи 13 ноября 1922 года потребности Советской страны: «Спасением для России является не только хороший урожай в крестьянском хозяйстве — этого еще мало — и не только хорошее состояние легкой промышленности, поставляющей крестьянству предметы потребления, — этого тоже еще мало, — нам необходима также тяжелая индустрия».[211] Здесь совсем не те формулировки, какие употреблялись уже через 5 лет относительно роли и места тяжелой промышленности в экономике СССР.

    И именно у Ленина стала постепенно проглядывать мысль, что тяжелую индустрию следует рассматривать не только как придаток к сельскому хозяйству, дающий возможность, по его выражению, «посадить мужика на трактор». В тезисах доклада на III Конгрессе Коминтерна Ленин записал: «Единственной материальной основой социализма может быть крупная машинная промышленность, способная реорганизовать и земледелие».[212] «И земледелие». А какая же главная цель?

    Ленин ее назвал в своей известной работе «Грядущая катастрофа и как с ней бороться». Вот как он ее сформулировал: «Война неумолима, она ставит вопрос с беспощадной резкостью: либо погибнуть, либо догнать передовые страны и перегнать их также и экономически. /…/ Погибнуть или на всех парах устремиться вперед. Так поставлен вопрос историей».

    Простым перефразированием этих ленинских слов было часто цитировавшееся рассуждение Сталина о том, что-де Россию всегда били за отсталость и поэтому надо «военно-экономическую» отсталость срочно ликвидировать, иначе «нас сомнут».[213]

    Вот в чем и есть провозглашенный обоими отцами класса номенклатуры смысл индустриализации при реальном социализме. Создать военную мощь — таков был с самого начала этот нехитрый смысл, который номенклатурная пропаганда старается теперь завуалировать.

    Уже Сталиным была пущена в оборот формула «Преимущественное развитие производства средств производства». Она не обозначала ничего иного, кроме примата тяжелой индустрии с главной целью — оснащения военно-полицейской машины номенклатурного государства. Однако эта формула открывала простор для толкования в том смысле, что для производства товаров народного потребления необходимо сначала произвести средства такого производства, а поэтому должна развиваться прежде всего группа «А», как обозначают в СССР производство средств производства.[214]

    Группа «А» усиленным темпом развивается уже более 60 лет — с 1927 года. Каковы результаты?

    Проследим, пятилетку за пятилеткой, как безотказно действует принцип развития тяжелой (прежде всего военной) промышленности за счет производства товаров народного потребления. При этом воспользуемся не какими-либо сомнительными западными изданиями, а надежными советскими.

    Первая пятилетка (1928–1932 годы). План пятилетки готовился тоже пять лет — с 1923 года, выполнен же был за 4 года 3 месяца. Но как? Тяжелая промышленность выполнила план на 109 %, и доля первого подразделения (тяжелая индустрия) промышленной продукции выросла за эти годы с 39,5 до 53,4 %.[215] А легкая промышленность вообще не выполнила план «вследствие перехода в конце пятилетки ряда заводов на производство чисто военной продукции».[216] Никому из руководства не пришло, однако, в голову, что если план выполнен только по группе «А», то нечего объявлять его досрочно завершенным, а надо продолжать работу в течение оставшихся 9 месяцев и постараться улучшить результат по группе «Б». Этот факт хорошо показывает отношение номенклатуры к производству товаров для населения.

    Вторая пятилетка (1933–1937 годы). Снова план был горделиво выполнен за 4 года 3 месяца. Объем промышленного производства вырос более чем вдвое — но опять со знакомой присказкой: «В результате угрозы войны большие расходы шли на производство вооружения. Это обстоятельство явилось причиной того, что легкая промышленность не выполнила программу».[217] Ряд значившихся в плане предприятий легкой промышленности не был даже выстроен.[218]

    Третья пятилетка (1938–1942 годы) была предвоенной и военной. Естественно, «план третьей пятилетки исходил из необходимости резкого повышения военно-экономического потенциала СССР, укрепления обороноспособности страны. С этой целью планом предусмотрено форсированное развитие оборонной промышленности, создание крупных государственных резервов, прежде всего по топливу и электроэнергии, по производству некоторых других, имеющих оборонное значение, видов продукции…».

    Четвертая пятилетка (1946–1950 годы) была выполнена по уже установившемуся сталинскому обыкновению за 4 года 3 месяца. В 1950 году объем промышленной продукции превзошел уровень предвоенного, 1940 года на 73 %, но вот «производство товаров широкого потребления не достигло предвоенного уровня».

    Пятая пятилетка (1951–1955 годы). Поскольку в самой середине пятилетки Сталин умер, выполнение несколько затянулось, но все же не отличалось радикально от сталинского: оно продолжалось 4 года 4 месяца. К концу пятилетки удельный вес группы «А» составлял уже 70,5 %.[219]

    Шестая пятилетка (1956–1960 годы). План ее был утвержден XX съездом КПСС и предусматривал рост группы «А» на 70 %, а группы «Б» — на 60 %.[220] Однако это либеральное начинание не было доведено до конца, так как пятилетка была на ходу переделана Хрущевым в семилетку, и результат выполнения пятилетнего плана остался, таким образом, неясным.

    Семилетка (1959–1965 годы) сохранила, конечно, «преимущественный темп роста продукции промышленности, производящей средства производства».[221] Но план по сельскому хозяйству не был выполнен: его годовая продукция выросла за 6 лет вместо запланированных 34 миллиардов рублей (в ценах 1958 года) всего на 5 миллиардов; прирост поголовья крупного рогатого скота вдвое сократился по сравнению с предыдущим пятилетием, а поголовье свиней, овец и птицы вообще уменьшилось.[222]

    Легкая и пищевая промышленность не выполнила плана — главным образом из-за нехватки сельскохозяйственного сырья.[223]

    Не надо думать, читатель, что здесь произошла какая-то особая хозяйственная катастрофа. Просто после смещения Хрущева в октябре 1964 года новое руководство не имело оснований скрывать-правду о реальном итоге выполнения плана. Поэтому и, возможно, удивившее внимательного читателя упоминание о шести годах семилетки: это включая 1964 год, а 1965 год — уже брежневский, и здесь все должно было пойти, конечно, хорошо.

    Восьмая пятилетка (1966–1970 годы). Было провозглашено, что пятилетка будет характеризоваться сближением темпов роста групп «А» и «Б». Результат сближения оказался таков: в 1970 году группа «А» произвела 74 % всей промышленной продукции, а группа «Б» — 26 %. Цифра была столь красноречива, что ее в последний момент вычеркнули из доклада Брежнева.[224] В том же году из одной неосторожной статистической публикации выяснилось, что вопреки распространенному на Западе и даже в Советском Союзе мнению доля производства средств производства, предназначенных для производства опять-таки средств производства (группа «А»1), со времен Сталина не сократилась, а продолжала неуклонно возрастать по сравнению с группой «А»2 (производство средств производства товаров народного потребления): так, если при Сталине (1950 год) «А» 1 составила 72 %, то при Хрущеве (1960 год) была равна 78 %, а при Брежневе и Косыгине (1965–1966 годы) — уже 82 %.[225] Это лишь один, случайно вынырнувший на страницах печати факт, в котором как в капле воды отразилось то, что давно пора понять: основные линии политики Советского государства определяют не царящие там генеральные секретари, а правящий класс номенклатуры, поэтому секретари меняются, а политика остается. И все же отметим: восьмая пятилетка была пока единственной, в которой план по группе «Б» был, наконец, выполнен и даже перевыполнен. Больше того, было торжественно объявлено, что в рамках пятилетнего плана группа «Б» превзойдет по темпу группу «А»: так повлияли на номенклатуру события в Чехословакии в 1968–1969 годах и в Польше в 1970 году! Но вот взволновавшие номенклатурщиков события отошли в прошлое, и жизнь вошла в свою колею.

    Девятая пятилетка (1971–1975 годы). Когда стали подводить итоги, они оказались вполне нормальными. Никакой речи о превышении группой «Б» темпов роста группы «А» уже не было: хотя цифры по группе «А» постеснялись опубликовать, это было ясно из сообщения, что за 9-ю пятилетку объем промышленной продукции вырос на 43 %, тогда как производство товаров народного потребления выросло на 37 %.[226] План же по группе «Б» оказался вновь невыполненным — в восьмой раз из девяти возможных. Брежнев сообщил на XXV съезде КПСС, что «не удалось выйти на запланированные показатели по ряду производств в легкой и пищевой промышленности», и сделал вывод: «Мы пока еще не научились, обеспечивая высокие темпы развития тяжелой промышленности, ускоренно развивать также группу «Б» и сферу обслуживания. Ответственность за это несут многие».[227]

    И правда — многие: класс номенклатуры. Это он за 60 лет своего правления и за 50 лет своего планирования не научился давать работающему народу необходимые потребительские товары.

    Но, может быть, хоть затем, войдя в пенсионный возраст, этот класс встрепенулся и намерен радикально изменить положение?

    Он об этом и не думает.

    В десятой пятилетке (1976–1980 годы) советская номенклатура запланировала следующее: производство товаров народного потребления в 1975 году отставало на 237 миллиардов рублей от производства средств производства, а в 1980 году оно должно было отстать уже на 351 миллиард рублей; при этом само оно составляло бы 186–189 миллиардов.[228] Значит, один лишь перевес тяжелой индустрии должен был в денежном выражении почти вдвое превышать все производство потребительских товаров для населения.

    Фактический результат для группы «Б» оказался еще хуже, чем было запланировано, — на 30 %. В денежном выражении результат производства по группе «Б» был втрое меньше, чем по группе «А».[229]

    Одиннадцатая пятилетка (1981–1985 годы) была еще хуже. На XXVII съезде КПСС Председатель Совета Министров СССР Н. И. Рыжков уныло доложил: «Надо прямо сказать, что полностью выйти на задания пятилетнего плана не удалось. Многие отрасли не сумели взять намеченные рубежи… Мы не получили полной отдачи от тех больших ресурсов, которые были направлены в сельское хозяйство. Хронически не выполнялись задания по эффективности, вяло осуществлялся научно-технический прогресс… В результате не выполнен ряд заданий по повышению благосостояния — таких, как реальные доходы, розничный товарооборот, осложнилось состояние финансов и денежного обращения».[230]

    Двенадцатая пятилетка (1986–1990 годы) дает не лучшие результаты. А впереди — тринадцатая: несчастливое число!

    При этом надо учитывать, что советская статистика берет для продукции группы «А» низкие отпускные цены предприятий, мало превышающие издержки производства: ведь в действительности эту продукцию не продают, а одна государственная организация поставляет ее другой, так что цена нужна лишь для отчета. Для продукции же группы «Б» статистика берет высокие цены розничной торговли с наценками, доходящими в некоторых случаях (например, на легковые автомашины) до 800–900 % издержек производства.

    Так выглядят итоги пятилеток.

    Рассмотрев их, мы приходим к небезынтересному выводу: курс на преимущественное развитие производства средств производства означает не только то, что доля и темп развития группы «А» систематически планируются номенклатурой за счет группы «Б», то есть за счет интересов населения-потребителя. Этот курс означает также, что составленный с такой диспропорцией план номенклатура старается перевыполнить по группе «А» и регулярно не выполняет по группе «Б», сводя тем самым фактическое производство товаров народного потребления до совсем уже жалкого минимума. И так — более 60 лет!

    Вот это и есть преимущественное развитие производства средств производства. За таким ханжеским эвфемизмом крылся курс, ориентированный исключительно на классовые интересы номенклатуры и преследовавший цель дальнейшего непрерывного укрепления ее власти и могущества за счет нужд подчиненного ей населения.

    8. Эксплуатация на марксистской основе

    Мы ознакомились с основными элементами структуры и функционирования экономической системы реального социализма — этой машины для получения номенклатурой прибавочной стоимости. Обратимся теперь к механизму такого процесса.

    Создавая свою систему извлечения прибавочной стоимости, господствующий класс номенклатуры применил несколько неожиданный метод, который даже при величайшем нежелании произносить осуждающие слова приходится назвать циничным.

    Ленин советовал никогда не судить о партиях или классах, как и об отдельных людях, по тому, что они сами говорят о себе, а всегда анализировать реальные факты. Если, следуя этому совету, не слушать того, что велеречиво рассказывает номенклатура о своей приверженности к марксизму, а посмотреть на ее дела, нельзя не заметить: она не торопится осуществлять идеи Маркса о преобразовании общества после победы пролетарской революции. Обобществление средств производства не пошло дальше начального (по Марксу) его этапа — огосударствления; государство не отмирает, а укрепляется; никакого сходства с Парижской коммуной оно не имеет; различия в материальном положении членов общества не ликвидированы, а, напротив, растут; и бесклассовое коммунистическое общество, которое, по Марксу, должно было создаться после короткого переходного периода диктатуры пролетариата, не только не построено, но превращается во все более туманный миф.

    А вот проделанный Марксом в «Капитале» анализ извлечения капиталистами прибавочной стоимости был применен номенклатурой с ее первых же шагов.[231] Говорят, Ленин назвал как-то Сталина «Чингисханом, прочитавшим «Капитал» Маркса». Выражение удачное.

    Как ни кощунственно это звучит для каждого марксиста, остается фактом: советское руководство сознательно положило разоблаченные Марксом черты капиталистической эксплуатаций трудящихся в основу организации социалистического производства.

    В самом деле: как знает каждый, изучавший марксистскую политэкономию, — а советские руководители относятся к числу таких людей — есть два способа увеличить получаемую в процессе производства прибавочную стоимость: 1) удлинить абсолютно рабочее время или повысить интенсивность труда («абсолютная прибавочная стоимость»); 2) сократить необходимое рабочее время («относительная прибавочная стоимость»). Оба способа связаны с вопросом о заработной плате трудящихся.

    Класс номенклатуры в СССР использовал оба способа сразу. Рассмотрим их по порядку.

    9. Абсолютное удлинение рабочего времени

    После Октябрьской революции рабочее время было сначала сокращено. Затем оно стало удлиняться. Помню, как нас — школьников — нехотя поправляли пионервожатые, когда мы заученно отбарабанивали, что наша Родина — страна с самым коротким рабочим днем в мире: она такой уже не была. Стало прибавляться количество рабочих дней: вместо пятидневки (4 рабочих дня и 1 выходной) была введена шестидневка, а в 1940 году — семидневная рабочая неделя с восьмичасовым рабочим днем, 48 часов. Обещанные после революции месячные отпуска сократились до 12 рабочих дней. Убавилось количество праздничных дней: сначала были отменены религиозные праздники — Пасха и Рождество, потом взялись за вычеркивание революционных праздников; рабочими днями стали 22 января — годовщина «Кровавого воскресенья» 1905 года (впоследствии к нему присоединилось 21 января — годовщина смерти Ленина), 18 марта — День Парижской коммуны; перестали праздновать годовщину Февральской революции 1917 года, Международный юношеский день… Быстро сокращенное таким образом число нерабочих дней в СССР дополнительно урезывалось организацией субботников и воскресников — дней неоплачиваемой работы.

    Для того, чтобы это декретированное или введенное окольным путем удлинение рабочего времени действительно давало соответствующий прирост прибавочного продукта, номенклатура ввела строгую дисциплину. И здесь начал Ленин, поднявший, как мы помним, кампанию против тех рабочих, которые хотели урвать себе побольше, а государству дать поменьше.[232]

    Задача рождавшегося господствующего класса была прямо противоположной: урвать себе побольше, а трудящимся дать поменьше.

    Сталин постепенно ввел такое свирепое антирабочее законодательство, какого давно уже не знала Европа. По Указу Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года за прогул и приравненное к нему опоздание на работу на 20 минут виновные отдавались под суд и приговаривались к принудительным работам. Был введен строгий контроль за тем, чтобы врачи выдавали больничные листки только в случае серьезных заболеваний: как и в концлагерях, для врачей в поликлиниках страны была установлена норма выдачи освобождений от работы по болезни.

    Существенное дисциплинирующее воздействие оказывается на трудящихся СССР при помощи трудовых книжек д характеристик. На всех работающих в СССР заведены трудовые книжки, в которые заносятся все перемещения по службе. Без трудкнижки советского гражданина не принимают на работу, без ее предъявления не оформляют пенсию. Характеристики, подписанные «треугольником», долгое время требовались для поступления на работу. Потом это правило было формально отменено, так как сочли более целесообразным неофициально запрашивать сведения о поступающем на месте его прежней работы. Впрочем, и поныне характеристики требуются по самым различным поводам и служат кнутом, подстегивающим работника. Газета «Известия» признает: «Кадровики продолжают их собирать со страстью фанатичного нумизмата».[233]

    10. Интенсификация труда

    С точки зрения Маркса и Энгельса, проблемы интенсификации труда после победы пролетарской революции вообще не должно было существовать: ведь все труженики и так будут работать изо всех сил, так как они станут хозяевами всего и работать будут на себя.

    Именно этого с победой реального социализма не произошло. А раз отпала предпосылка, отпало и следствие.

    Номенклатурное начальство давно уже не скрывает, что повышение производительности труда рабочих и колхозников — первостепенная задача при реальном социализме.

    Интересно, что впервые высказал эту идею Ленин еще накануне Октябрьской революции, всерьез задумавшись над тем, что надо будет делать в случае прихода к власти. В своей книге «Государство и революция» он провозгласил, что советские трудящиеся «без подчинения, без контроля, без «надсмотрщиков и бухгалтеров» не обойдутся». Ильич многозначительно замечал, что при социализме «уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой».[234]

    Под правилами человеческого общежития подразумевались здесь не культура поведения в общественных местах, а беспрекословная трудовая дисциплина, под «вооруженными рабочими» — карательные органы государства (настоящие рабочие — это другие: безоружные, те, кто будет подчиняться надсмотрщикам, контролироваться бухгалтерами и подвергаться «серьезному наказанию» за нерадивую работу). Ход мысли Ленина понятен: надсмотром и строгими карами приучить рабочих к высокопроизводительному труду на Советское государство. Ничего нового в такой мысли не было.

    Предшествовавшее первой мировой войне десятилетие ознаменовалось в промышленности царской России большим интересом к разработанным на капиталистическом Западе системам максимальной интенсификации труда рабочих, особенно к системе Тейлора. Важнейшие произведения Тейлора были изданы в русском переводе, и русские авторы (Левенштерн, Поляков, Панкин и другие) популяризировали идеи тейлоризма, выступая за их внедрение на предприятиях страны.

    Как и следовало ожидать, Ленин до революции яростно критиковал эти идеи и ругал тейлоризм как «научную систему выжимания пота». Правда, еще до революции, в 1914 году, прозорливый Ильич загадочно заметил, что теория тейлоризма «без ведома и против воли ее авторов — подготовляет то время, когда пролетариат возьмет в свои руки все общественное производство».

    И верно: как только после победы в гражданской войне это время наступило, Ленин открыл вдруг в мерзкой системе тейлоризма массу достоинств. Под названием «Научная организация труда» (НОТ) эту систему стали поспешно внедрять в советское народное хозяйство.

    «Поспешно» — здесь не красное словцо. В ноябре 1920 года закончилась гражданская война в европейской части России, а уже в августе 1920 года Центральный совет профсоюзов (кто же еще!) открыл в Москве Центральный институт труда. Предвосхищая сталинское выражение о том, что советские трудящиеся — винтики, организаторы института объявили, что они рассматривают работников «как винты… как машины».

    В январе 1921 года в Москве состоялась первая всероссийская конференция по вопросам НОТ. Вопрос ставился по-деловому: как добиться от советского рабочего максимальной производительности труда.[235] Физиолог В. М. Бехтерев сделал доклад о рациональном использовании человеческой рабочей силы.

    Между тем Институт труда уже достиг серьезного научного успеха, разложив все достижения рабочего на «удар» и «нажим», после чего была разработана «биомеханика удара и нажима». Советские неотейлористы свысока поглядывали на своего предтечу, заявляя, что, хотя Тейлор затронул различные проблемы НОТ, но до конца их не рассмотрел и сумел лишь дать свое имя «одиозному термину».

    Неотейлористские учреждения стали распространяться по Советскому Союзу. В 1925 году в стране насчитывалось около 60 институтов НОТ. Для координации их работ пришлось образовать Центральный совет научной организации труда (СовНОТ). Все эти достойные учреждения занимались тем, что хронометрировали производственные операции, изучали каждое движение работающего и старались до предела уплотнить его рабочее время. Советские теоретики НОТ с ученым видом поговаривали о том, что рабочие-ударники сами будут выступать за удлинение рабочего дня и сокращение числа праздников и что-де конвейер наиболее полно соответствует представлениям Маркса о прогрессивной организации производства. Впрочем, для верности слово «конвейер» было в промышленности заменено выражением «поточная линия» и осталось в своем первоначальном виде лишь для обозначения круглосуточных допросов в НКВД.

    Повышение производительности труда еще Ленин объявил решающим условием победы социализма над капитализмом. С тех пор требование всемерной интенсификации труда остается неизменным лозунгом класса номенклатуры.

    Для обеспечения интенсификации труда номенклатура использует трудовую дисциплину. Хотя о ней и рассказывается, что она-де не «палочная», а «сознательная», в действительности вся она основана на страхе трудящегося перед наказанием, перед палкой номенклатурных надсмотрщиков. Ленин не только провозгласил идею подтягивания трудовой дисциплины, но и начал принимать меры по дисциплинированию рабочих сразу же, как только наметилась победа большевиков в гражданской войне. Уже 27 апреля 1920 года он подписал декрет Совнаркома «О борьбе с прогулами», предусматривавший обязательную отработку прогулянных часов в сверхурочное время и в праздничные дни. За этим первым шагом антирабочего законодательства Советского государства последовали многие другие, о чем мы уже говорили.

    Но это история. А как сейчас определяет номенклатура сущность дисциплины труда при реальном социализме?

    Процитируем журнал ЦК КПСС «Коммунист»: «Социалистическая дисциплина труда включает, с одной стороны, обязанность администрации рационально организовать труд, а с другой стороны, обязанность рабочих и служащих работать с полной отдачей сил».

    Итак, от трудящихся требуется немало: полная отдача сил. А что требуется от администрации? Что означает ее обязанность «рационально организовать труд»? «Умение организовать процесс трудовой деятельности, — поясняет «Коммунист», — это максимальное использование рабочего времени, создание трудовой атмосферы, учет и контроль».

    Весь смысл социалистической трудовой дисциплины, весь смысл организации трудового процесса при реальном социализме — извлечение прибавочной стоимости.

    Со своей точки зрения номенклатура совершенно справедливо видит свою задачу в максимальном повышении норм. Разглагольствуя в газетах о небывалом трудовом энтузиазме советского народа, номенклатура внутренне глубоко убеждена в том, что эти ленивые подонки работают вполсилы, упрямо не желая выдавать государству столько продукции, сколько могли бы, и надо как-то сломить такую итальянскую забастовку.

    В поисках штрейкбрехеров номенклатура натолкнулась на марксистский тезис о том, что буржуазия с целью расколоть рабочий класс создает рабочую аристократию, которую подкармливает крохами от своих прибылей. В Советском Союзе начали незамедлительно приниматься меры для создания рабочей аристократии.

    Знаете, когда Ленин впервые поставил перед партийным руководством вопрос об организации соцсоревнования трудящихся? В декабре 1917 года.[236] В апреле 1919 года состоялся восславленный Лениным «великий почин»[237] — первый субботник членов партячейки станции Москва-Сортировочная. А там пошли субботники, и сам Ленин сфотографировался в Кремле: в пиджачке с поднятым воротником он подставил плечо под бревно, которое бережно несут молодцы из его охраны. Выглядеть же соревнование должно было, естественно, не как нечто, организованное свыше, а как революционное творчество самих масс; поэтому деловой ленинский документ «Как организовать соревнование?» опубликовали только через 10 лет после «великого почина».[238]

    На основе идеи соцсоревнования номенклатура организовала сначала движение ударников, потом — стахановцев, затем — бригад коммунистического труда. Один за другим публиковались в газетах и одобрялись ЦК или обкомом КПСС всевозможные «почины» и «методы». Смысл этой шумихи неизменно состоял и состоит в одном: навязать трудящимся более высокие нормы, которые вместе с тем выглядели бы не как плод фантазии чинов из номенклатурных кабинетов, а как реальные нормы, действительно выполняемые и даже перевыполняемые тружениками-передовиками.

    Какие трюки при этом применялись номенклатурой, можно проиллюстрировать на примере стахановского движения.

    Как известно, началось оно с того, что в ночь на 31 августа 1935 года забойщик шахты «Центральная-Ирмино» в Донбассе Алексей Стаханов якобы вдруг выполнил за смену не одну, а сразу четырнадцать норм. Рабочий с той же шахты рассказывал мне потом, что Стаханов прежде никакими доблестями не отличался, любил выпить, но имел покладистый характер и приятную внешность. Видимо, фотогеничность Стаханова и привела к тому, что именно ему поручили стать героем.

    Затем шахтерские рекорды посыпались градом. Дошло до абсурда: было объявлено, что Никита Изотов вырубил за смену 240 тонн угля, выполнив таким образом 33 нормы.

    Вы верите, читатель, что без каких-либо технических усовершенствований один забойщик мог выполнить работу тридцати трех таких же забойщиков? Ясно, что или забойщики бездельничали, или сообщение о рекорде было ложью. Однако советский учебник для вузов ничтоже сумняшеся замечает: «Но и этот рекорд в дальнейшем был значительно превышен».[239]

    В действительности, конечно, перевыполнения норм на тысячи процентов не было, да так высоко их и не собирались поднимать. Но подняты они были существенно. Зачинатели же стахановского движения получили ордена, были избраны в Верховный Совет и ушли на руководящие чиновные посты, напутствуемые далеко не лучшими пожеланиями своих бывших товарищей.

    Попытки номенклатуры организовать стахановское движение среди колхозников теми же демагогическими методами не дали нужных результатов. Изверившиеся в обещаниях партийных руководителей колхозники не хотели пускаться в рекордсменство ради неопределенной перспективы дождаться милостей номенклатуры. Поэтому пришлось установить для колхозников беспрецедентный в истории награждений орденами прейскурант: за определенный производственный результат выдается соответствующий орден, за более высокий, столь же определенный, присваивается звание Героя Социалистического Труда. Только такая здравая система «баш на баш» оказалась способной принести сколько-нибудь ощутимые результаты.

    Номенклатура спекулировала не только на тщеславии людей, но и на неопытности молодежи. Из молодых людей создавали с целью проверять работу и выявлять недостатки, группы, почему-то названные «юная кавалерия». Руководили «кавалерией» парткомитеты, так что самой молодежи была отведена роль лошадей, а не наездников. Были созданы молодежные бригады, организованы комсомольско-молодежные стройки. Результат не всегда соответствовал желаниям номенклатуры: город Комсомольск-на-Амуре пришлось, в конце концов, строить силами заключенных. Впрочем, пытались выжать энтузиазм и из них: Солженицын хорошо описал это в неподцензурном «Архипелаге ГУЛАГ», и он же в подцензурном «Одном дне Ивана Денисовича» вынужден был воспеть такой псевдоэнтузиазм.

    Все эти разнообразные приемы сознательно и, более того, открыто преследуют одну цель: всемерное повышение интенсивности труда.

    11. Низкая заработная плата

    Соотношение между размером заработной платы трудящихся и их эксплуатацией хозяевами давно уже вошло в азбуку политэкономии. Еще Дэвид Риккардо (1772–1823 годы) сформулировал экономический закон: чем выше заработная плата работников, тем ниже прибыль предпринимателя, и наоборот.[240] Для всех стран реального социализма характерен низкий уровень заработной платы трудящихся и тем самым высокий уровень прибылей, находящий выражение, в частности, в непропорционально высокой доле накопления (в СССР она составляет около 25 % национального дохода).[241]

    Из статистики известно понятие «среднестатистическая семья»: муж, жена и двое детей. Статистический прожиточный минимум в США (так называемый «бюджет Геллера») исчисляется именно на такую семью: минимум налицо, если глава семьи может содержать всех четверых.

    В советской статистике понятие «прожиточный минимум» отсутствует. С ним советский человек сталкивается, лишь читая в газетах, что-де в такой-то капиталистической стране такой-то процент трудящихся зарабатывает меньше прожиточного минимума. И советский гражданин недоумевает: как же эти трудящиеся до сих пор не умерли с голоду?

    Ему невдомек, что и сам он, и все те, кто его окружает и кого он видит на улицах — за исключением чванных типов в проносящихся мимо лимузинах, — все они получают меньше статистического прожиточного минимума. Потому что какой же обычный гражданин СССР может на свою зарплату содержать семью из четырех человек?

    По официальным данным средняя заработная плата рабочих и служащих в СССР равняется ныне 257 рублям в месяц до вычета налогов. Это составляет по официальному советскому курсу (100 западногерманских марок равняется 35,4 рубля) около 725 западногерманских марок. Отсюда еще будут вычтены налоги и уплачены профсоюзные взносы, останется примерно 600 марок. А в ФРГ трудящийся получает в среднем в 5 раз больше.

    Около 1/4 населения СССР живет в сельской местности. Оплата труда колхозников составляет 187 рублей в месяц. В реальной советской жизни заработок 257 рублей в месяц — не средний, а хороший. Подлинный средний заработок, видимо, составляет примерно 200 рублей в месяц. Точную цифру сказать невозможно, так как статистика зарплаты в СССР весьма сомнительна и таинственна. Причина этой таинственности читателю, видимо, уже ясна.

    Как обстоит дело с повышением зарплаты?

    Номенклатура твердит: рост производительности труда должен обогнать рост заработной платы. Советская пропаганда охотно разъясняет непонятливым, что сначала надо больше произвести, а потом уже больше получать, — иначе-де нельзя, так как взять деньги неоткуда, как только реализовав произведенное.

    На первый взгляд аргумент кажется убедительным. Только неясно, почему столь элементарной вещи долго не понимали сами большевики. Так, в резолюции XII съезда партии (1923 год) было зафиксировано, что именно рост заработной платы рабочих влечет за собой повышение производительности труда, а не наоборот.[242] А в 1926 году, на XV всесоюзной партконференции, по этому вопросу произошел спор между сталинскими номенклатурщиками и оппозицией. При этом оппозиция заявляла: «Вопрос о зарплате должен ставиться не так, что рабочий должен сначала дать повышенную производительность труда, которая затем дает повышение зарплаты, а система должна быть обратная: повышение зарплаты… должно стать предпосылкой повышения производительности труда».[243] Видимо, кажущийся очевидным аргумент номенклатуры не так уж убедителен. Скажем точнее: он просто фальшив.

    Допустим, вы — рабочий на строительстве завода. Станете ли вы получать зарплату только после того, как завод будет готов, начнет производить продукцию и поступят деньги от продажи первых ее партий? Если бы так, вы скончались бы от голода до конца строительства. Вы же будете получать зарплату каждые две недели, иными словами, вас будут авансировать. И вопрос не в том, откуда возьмутся деньги для аванса (возьмутся они оттуда же, откуда вообще Советское государство берет деньги — из типографии Гознак). Вопрос в другом: почему государство может вам их выплачивать? Оно может это делать потому, что производство в стране не начинается с вашего завода. Производство идет полным ходом, накоплена и непрерывно добывается огромная прибавочная стоимость. Речь идет не о том, что нищей номенклатуре надо сначала сбыть произведенный вами товар, чтобы с вами рассчитаться. Речь идет именно об этой прибавочной стоимости.

    Номенклатуре есть за счет чего повысить зарплату трудящимся, но она не хочет поступиться самой скромной частью добытой прибавочной стоимости. Она не хочет делать этого даже в предвидении последующего повышения производительности труда; номенклатура сознает всю остроту конфликта между нею и трудящимися и не верит, что трудящиеся будут готовы действительно ответить повышением производительности труда на подачку в заработной плате. Номенклатура предпочитает материальному стимулированию трудящихся метод принуждения — организационный и пропагандистский кнут, а не пряник. Это отличает ее от капиталистов и ставит в один ряд с феодалами и рабовладельцами.

    Но в таких рамках класс номенклатуры перенимает и методы эксплуатации, распространившиеся при капитализме. В марксистской политэкономии капитализма проводится четкая грань между повременной формой оплаты труда как менее эксплуататорской и сдельной формой, нацеленной на возможно более интенсивное выжимание прибавочной стоимости.

    Вот что написано в уже цитированном нами советском учебнике политэкономии: «Капиталистическая сдельщина ведет к постоянному усилению интенсивности труда. Вместе с тем она облегчает предпринимателю надзор за рабочими. Степень напряженности труда контролируется здесь количеством и качеством продуктов, которые работник должен изготовить, чтобы приобрести необходимые средства существования. Рабочий вынужден увеличивать поштучную выработку, трудиться все интенсивнее. Но как только более или менее значительная часть рабочих достигает нового, повышенного уровня интенсивности труда, капиталист снижает поштучные расценки». «Рабочий пытается отстоять общую сумму своей заработной платы тем, что больше трудится: работает большее число часов или изготовляет больше в течение одного часа… Результат таков: чем больше он работает, тем меньшую плату он получает. В этом состоит важнейшая особенность сдельной заработной платы при капитализме».[244]

    Но ведь при реальном социализме, конечно же, не применяется эта разоблаченная Марксом и советскими марксистами потогонная система? Применяется и очень широко.

    По опубликованным данным Госкомстата СССР в 1985 году 54,3 % советских промышленных и строительных рабочих получали сдельную и только 45,7 % — повременную оплату.[245] При этом именно сдельщина объявляется в Советском Союзе «прогрессивной формой заработной платы».

    А как же с марксистским осуждением этой формы? Номенклатура легко отделывается от него стандартной ссылкой на то, что при социализме рабочие работают-де на самих себя.

    Выступая с требованием, чтобы рост производительности труда в СССР предшествовал повышению заработной платы, номенклатура, очевидно, исходит из того, что в казенной системе партийного просвещения все только числятся изучающими «Капитал», а на самом деле его и не раскрывают. В самом деле, переведем сказанное на язык формул Маркса. Выходит, что при социализме должно возрастать отношение производимой рабочим стоимости, а значит, и прибавочной стоимости к получаемой им зарплате. Но ведь это, по Марксу, и есть, если выразить полученное число в процентах, норма прибавочной стоимости, она же норма эксплуатации. Вот эту-то норму номенклатура и требует увеличить!

    Мы уже говорили, что исчисленная Госкомстатом СССР средняя заработная плата рабочих и служащих почти в четыре раза меньше исчисленной федеральным статистическим управлением зарплаты трудящихся ФРГ. Однако даже эта цифра не отражает реальности. Дело в том, что в западногерманскую цифру не включены наиболее зажиточные слои населения: предприниматели и землевладельцы, зато включены безработные и ученики на производстве. В советскую цифру, напротив, включена номенклатура — министры, маршалы и т. п., но не включены колхозники, пенсионеры и учащиеся. Значит реальный разрыв еще больше.

    12. Женский и детский труд

    Урезая до предела зарплату, номенклатура применяет еще один указанный Марксом метод усиления эксплуатации труда.

    Советский учебник политэкономии констатирует: «Стоимость рабочей силы определяется стоимостью средств существования, необходимых для рабочего и его семьи. Поэтому, когда в производство вовлекаются жена и дети рабочего, заработная плата рабочего снижается, теперь вся семья получает примерно столько же, сколько раньше получал только глава семьи. Тем самым еще больше усиливается эксплуатация рабочего класса в целом».[246]

    Известны проклятия советской пропаганды по адресу капиталистов, наживающихся на детском труде. В действительности в Советском Союзе государство организовало детский труд в довольно широком масштабе.

    В СССР уже в 20-х годах были открыты школы фабрично-заводского ученичества (ФЗУ). Их учащиеся работали на производстве. Многочисленные беспризорные под предлогом воспитания их по методу А. Макаренко использовались как дешевая рабочая сила. С той же целью при Сталине были созданы ремесленные училища — с военной дисциплиной и черными формами для учеников. Училищами ведало специальное Управление государственных трудовых резервов. В комплектование училищ был внесен элемент принуждения: туда фактически в принудительном порядке переводились неуспевающие и недисциплинированные дети из школ.

    Женский труд организован при реальном социализме не административным, а экономическим принуждением. Работа женщин была и является в Советском Союзе совершенно необходимой для существования огромного большинства семей.

    В этом можно убедиться даже арифметически. В условиях гласности в СССР стали говорить о «границе бедности». Считается, что эта граница — 75–78 рублей в месяц на одного человека. Средний статистический рабочий или служащий в СССР, отдав из своей зарплаты в 257 рублей подоходный налог 13 % и заплатив членский взнос в профсоюз, принесет домой 220 рублей, то есть по 55 рублей в месяц на каждого члена своей среднестатистической семьи. Это намного ниже черты бедности. Так чисто статистически мы убеждаемся, что женщины в СССР не могут не работать. И они работают.

    Распространенный на Западе социальный тип женщины-домохозяйки фактически не существует среди советских женщин допенсионного возраста. Это явственно следует из советской статистики: женщины составляли в 1987 году 53,1 % населения в СССР и 51 % трудящихся.[247] Не работают по установленной при Сталине традиции жены офицеров, генералов и академиков, а также во все возрастающем количестве жены различных других номенклатурных чинов.

    Как и следовало ожидать, такая политика класса номенклатуры имела для советского общества разнообразные последствия. Одни из них были положительными, женщины оказались материально независимыми от мужей, так как последние просто не в состоянии их содержать; это способствовало реальной эмансипации женщин. Другие последствия вызывают тревогу советского руководства. Весьма острой стала демографическая проблема: сокращается рождаемость. Введенные Сталиным по примеру наград колхозникам за разведение скота награды многодетным матерям (звание «Мать-героиня», орден «Материнская слава») не возымели успеха: в промышленных и культурных центрах страны многодетные семьи стали редкостью, численность населения в стране растет медленно, главным образом за счет азиатских национальных республик.

    Все эти последствия и проблемы имеют одну причину: упорное, ни с чем не считающееся стремление класса номенклатуры к получению прибавочной стоимости всеми указанными у Маркса способами.

    13. Стандартизированный уровень жизни

    В своем стремлении к получению прибавочной стоимости номенклатура отваживается на шаги, ведущие ее за пределы описанных Марксом методов эксплуатации. Номенклатура извлекла новые практические выводы из марксистского положения о том, что сокращение, необходимого рабочего времени ведет к возрастанию относительной прибавочной стоимости. Если перевести политэкономические термины на общедоступный язык, это означает, что сокращение потребления трудящихся увеличивает получаемую от их труда прибыль. Тут мы подошли к вопросу об уровне жизни трудящихся в СССР.

    Под уровнем жизни советская литература понимает «уровень удовлетворения потребностей и соответствующий ему уровень доходов». Эти условия жизни и труда людей «обусловлены господствующим строем».[248] Уровень жизни в СССР обусловлен, таким образом, господствующим в стране строем реального социализма. Всему миру известно, что уровень этот весьма низок. Посмотрим, почему он таков.

    В процессе производства в любом эксплуататорском обществе работник создает продукт для хозяина и определенный жизненный уровень для себя и своей семьи. Необходимый продукт, создаваемый работником, и есть политэкономически выраженное содержание понятия «уровень жизни» этого работника. Чем больше необходимый продукт, тем выше жизненный уровень его производителя.

    Можно, не заглядывая в книги, предположить, что классики марксизма-ленинизма предсказывали бурный подъем жизненного уровня народа при социализме. И правда: Ленин в свое время предрекал, что «только социализм даст возможность широко распространить и настоящим образом подчинить общественное производство и распределение продуктов по научным соображениям, относительно того, как сделать жизнь всех трудящихся наиболее легкой, доставляющей им возможность благосостояния».[249] Ильич щедро обещал «обеспечение полного благосостояния… всех членов общества».[250]

    Все это оказалось пустой болтовней. Напротив, за прошедшие 70 лет выявилась непреложная закономерность: жизненный уровень населения в странах реального социализма ниже, чем в странах капитализма.

    Поскольку это закономерность, то и подходить к ней надо по-научному, а не демагогически. Сравнивать надо не ГДР с Непалом и не США с Монголией, а сопоставимые страны, где сравнение может дать серьезный ответ на вопрос «Как влияет установление строя реального социализма на жизненный уровень трудящихся?».

    История последнего полувека сама создала лаборатории для проведения такого сравнения. Сопоставьте жизненный уровень населения в Северной и в Южной Корее, в тогдашних ГДР и ФРГ, в Восточном и в Западном Берлине. Результат настолько очевиден, что его не пытается всерьез оспаривать даже номенклатурная пропаганда. Пожилые люди в Австрии с некоторым недоумением расскажут вам о том, что и в империи Габсбургов, и в годы между двумя мировыми войнами Чехия славилась значительно более высоким, чем в Австрии, жизненным уровнем. А в 1968 году дубчековцы, прекратив пропагандистскую болтовню о расцвете социалистической Чехословании, открыто выдвинули перед народом оказавшуюся непосильной задачу: постараться достичь по жизненному уровню Австрию.

    Что же случилось в Северной Корее, в Чехословакии, в ГДР, в Восточном Берлине? Стихийное бедствие, землетрясение, мор? Нет, просто был установлен строй реального социализма.

    Почему этот строй действует таким сокрушительным образом на жизненный уровень населения — вопреки прямо противоположным предсказаниям Маркса, Энгельса и Ленина? Официально в качестве объяснения такого очевидного отставания реального социализма от капитализма по жизненному уровню трудящихся номенклатурная пропаганда не смогла придумать ничего умнее, чем ссылаться на план Маршалла, — словно не она сама объявляла его политикой ограбления Западной Европы американским империализмом и словно не прошло с того времени доброй трети века! В доверительной же беседе любой номенклатурщик начнет брюзжать: «Работают из рук вон плохо, потому и бедность!» А то и говорят открыто: «Как работаем, так и живем». Живет ли номенклатура так, как она работает, будет рассмотрено в последующих главах. А народ работает так, как живет: живет плохо — и работает плохо.

    Но почему советские люди так работают, хотя им внушают, что трудятся они на самих себя? Почему при капитализме люди трудятся лучше, чем при реальном социализме?

    Да потому, что класс номенклатуры, на который трудящиеся социалистических стран в действительности работают, их так грубо эксплуатирует. Только грубость эта мало помогает. Чем больше номенклатура старается выжать из работников, тем ниже у них заинтересованность в результатах своего труда. Ведь все равно жадная номенклатура все заберет себе, а работников лишь похвалит в газетах за трудовой героизм и призовет еще напряженнее трудиться.

    Итак, известный каждому побывавшему в государствах обеих систем факт, что жизненный уровень в странах реального социализма значительно и устойчиво ниже, чем в сравнимых капиталистических странах, — этот факт имеет глубокие корни. Они протягиваются к таким постоянно действующим фактам, как более низкая производительность труда и более высокий уровень прибавочной стоимости при реальном социализме по сравнению с развитым капитализмом.

    В условиях низкой производительности труда при реальном социализме номенклатура отыскала метод, который тем не менее обеспечивает ей высокий уровень относительной прибавочной стоимости. Дополнительное достоинство этого метода в том, что он на первый взгляд соответствует интересам трудящихся: метод состоит в том, что на определенный круг товаров и услуг в СССР установлены, казалось бы, низкие цены.

    «Вот и прекрасно!» — восторгаются по этому поводу марксиствующие на Западе, совершив в качестве богатых иностранцев туристскую поездку в СССР и удостоверившись, что там хлеб, макароны и проезд в метро дешевле, чем на Западе, а квартплата ниже. Только вот сам Карл Маркс не разделил бы этих восторгов: он характеризовал дешевизну содержания рабочей силы не как благодеяние для трудящегося, а как метод усиления его эксплуатации.

    В самом деле: разве потребительские товары в Советском Союзе дешевы? Нет. Живущие в СССР иностранцы неизменно жалуются на дороговизну и пускаются на все ухищрения, чтобы возможно большую часть необходимых закупок делать на Западе. Весьма скаредные финансовые ведомства на Западе при определении сумм начисляемых командировочных денег справедливо отнесли СССР в разряд стран с наиболее высокой стоимостью жизни.

    Нет, в СССР дешевы не товары народного потребления, а товар «рабочая сила», потребляемый номенклатурой. Для того, чтобы эта рабочая сила сохраняла способность к производству и собственному воспроизводству, на определенный, узко очерченный крут необходимых для нее товаров и услуг установлены, с западной точки зрения, низкие цены. Именно с западной, ибо для массы советских трудящихся цены эти вовсе не низкие, а просто доступные. Размер таких цен приведен в соответствие с уровнем зарплаты в СССР. В результате рядовой советский трудящийся может поддерживать свою рабочую силу и воспроизводить ее в своих детях. Пенсионерам же приходится плохо: мизерные пенсии обрекают их на жалкое существование или же на зависимость от материальной поддержки других членов семьи. Номенклатура же использовала рабочую силу пенсионеров, они ей больше не нужны.

    Верно, что в СССР квартплата низка. Но неправильно было бы из этого делать вывод, что обычный советский гражданин имеет, как многие на Западе, квартиру размером 100 кв. метров, только платит за нее гроши. В СССР установлен максимум в 9–12 кв. метров на человека, жилплощадь сверх этого максимума оплачивается втройне. Специально оговорено, что жилплощадь предоставляется не в соответствии с этой нормой, а сплошь и рядом ниже нее.

    Верно, что в СССР дешев городской транспорт Но зато автомашины объявлены предметом роскоши: Автомашина «Волга» стоит 16 000 рублей, а сопоставимый с ней «Фольксваген-Гольф» — 18 000 немецких марок. Значит, рабочий или служащий в ФРГ (их средний заработок 3500 марок) может купить такую машину на свою зарплату менее чем за 5,5 месяца, а советский трудящийся — более чем за 5 лет работы. Одна и та же автомашина «Жигули» (в экспортном исполнении — «Лада») продается в СССР за 9600 рублей, а на Западе — за И 000 марок. Значит, на покупку этой машины должны откладывать всю свою зарплату: советский трудящийся — 37 месяцев, а западногерманский — 3,5 месяца? Западногерманский — да. А вот советскому понадобится гораздо больше времени: купить «Жигули», записавшись в очередь на них, — дело малореальное. Значит, покупать надо на рынке, по цене 40–50 тыс. рублей. Соответственно копить придется 13–16 лет.

    Верно, что в СССР дешевы хлеб, макароны, картофель, молоко, овощи, кукуруза и некоторые иные простейшие продукты питания. Но зато мясо, рыба, птица, фрукты, шоколад, кофе, кондитерские изделия — это все или дорого, или является дефицитным товаром. Так как люди не хотят есть макароны с хлебом и заедать картошкой, примерно 80 % бюджета рядовой советской семьи уходит на продовольствие. В ФРГ человек тратит на питание 20–25 % своей зарплаты.

    Верно, что в СССР бесплатна медицинская помощь. Однако поликлиники и больницы для рядового населения переполнены, в очереди на прием к врачу приходится ждать часами. Врачам же в поликлиниках установлена жесткая норма времени на прием больного, причем примерно половина этого времени уходит на записи в истории болезни.

    И вообще надо понять: для трудящегося населения при реальном социализме, как и при любой другой системе, ничего бесплатного не бывает и быть не может. Ведь ни государство, ни номенклатура сами не сеют, не жнут, у станка не стоят. Все материальные блага в СССР производятся трудящимися и только ими. Номенклатура через свою государственную машину эти блага лишь распределяет, и смысл распределения в том, что класс номенклатуры отваливает львиную долю на свои потребности.

    Вот почему в условиях реального социализма действительно есть возможность для человека иметь 100-метровую квартиру — да еще с загородной дачей — за ничтожную плату; без труда купить автомашину, а еще лучше — получить ее даром да еще с шофером; отлично и дешево питаться и кормить семью, бесплатно пользоваться хорошими поликлиниками и больницами и бесплатно же отдыхать каждый год в санатории. Все это возможно в СССР. Только вот для этого надо стать членом класса номенклатуры.

    Для непосредственных же производителей номенклатура четко очертила круг их материальных возможностей: 12 кв. метров жилплощади на человека; простенькая пища; дешевый проезд на городском транспорте на работу и назад; дешевые газеты и прочая пропагандистская литература, а для интеллигенции — дешевые дозволенные книги, чтобы в свободное время читала поучительное и не задумывалась; если заболел — медпомощь, чтобы скорее шел снова на работу; маленькая пенсия по старости и инвалидности (предел для большинства — 120 рублей); пособие 20 рублей на похороны. Вот и все.

    Говорим мы здесь об этом не для того, чтобы выставить описанное в неприглядном свете. Наоборот, заслуживает признания то, что режим, способный, как показал опыт Сталина, загонять целые народы и классы в концлагеря, этого не делает. Есть в третьем мире страны, где описанное, вероятно, представляется заманчивым. Но провозглашать все это грандиозными социалистическими завоеваниями оснований нет.

    Ибо весь смысл принудительно установленных номенклатурой для массы рядовых трудящихся СССР характера и масштабов потребления состоит в одном: в том, чтобы удерживать на минимальном уровне продолжительность необходимого рабочего времени. Заклейменный Марксом, такой метод увеличения относительной прибавочной стоимости, неприменимый ныне в странах Запада, с успехом используется советской номенклатурой.

    14. Номенклатурная новинка в эксплуатации: фактическая заработная плата

    Пытливая марксистско-ленинская мысль номенклатуры привела к открытию нового, не предвиденного Марксом способа увеличения прибавочной стоимости. Номенклатура скромно молчит об этом обогащении марксистской политэкономии, но здесь нужно о нем сказать.

    Дело в том, что, анализируя эксплуатацию при капитализме, Маркс не сталкивался с отсутствующей при этом строе проблемой кризиса недопроизводства. Поэтому он не мог обнаружить ту дополнительную возможность эксплуатации, которую такой кризис предоставляет хозяевам. Для социализма же Маркс, как мы видели, предсказывал перепроизводства — и не предсказывал эксплуатации.

    Маркс начинает свой анализ капиталистической эксплуатации с того, что устанавливает: в процессе производства создаются товары. Вопрос о том, для кого они предназначены, Маркс не считает нужным рассматривать: писавшему свой труд в капиталистической Англии автору «Капитала» и без того ясно, что они изготовляются для массы потребителей. Ему столь же ясно, что и производство средств производства преследует в конечном счете ту же цель — удовлетворение платежеспособного спроса потребителей; ведь только сбыв произведенный товар, капиталист получит деньги, реализует тем самым прибавочную стоимость и сможет вложить новые средства в расширение производства.

    Соответственно Маркс вывел свою знаменитую общую формулу капитала: «Деньги — товар — деньги» (Д — Т — Д1), где Д1 обозначает сумму денег, возросшую за счет реализованной прибавочной стоимости. Маркс не подумал о том, что формула годна не для всякого, а только для капиталистического производства, неразрывно связанного с гневно обличенным буржуазным торгашеством. В обществе же, где такое торгашество выжжено каленым железом, дело обстоит иначе.

    Номенклатуре нет нужды сбывать произведенную продукцию, чтобы реализовать прибавочную стоимость. В противоположность капиталисту ей ведь не нужно получать от кого-то деньги — в ее руках государство, и она сама печатает дензнаки по своей потребности.

    Поскольку весь продукт труда достается государству, то есть номенклатуре, прибавочная стоимость, естественно, оказывается в ее распоряжении, причем прямо в той форме, в какой номенклатура пожелает ее получить и соответственно включить в производственный план. В этих условиях задача номенклатурного предпринимателя — государства — состоит уже не в том, чтобы, подобно торгашам-капиталистам, производить для нужд покупателей, а в том, чтобы производить прямо для своих собственных классовых нужд.

    Это отнюдь не нужды массы обычных потребителей. Немногочисленный класс номенклатурщиков может быстро насытиться до отвала товарами личного потребления самого лучшего качества — главным образом за счет импорта или товаров, изготовляемых на экспорт.

    Выше уже говорилось о том, какая продукция соответствует классовым потребностям номенклатуры: продукция тяжелой и в первую очередь военной индустрии. Поскольку же класс номенклатуры как владелец сверхмонополии советского народного хозяйства может по своему усмотрению решать, сколько чего должно быть произведено, и поскольку производственные возможности плановой экономики реального социализма существенно урезаны тенденцией к сдерживанию развития производительных сил, номенклатура готова была бы все производственные мощности без остатка употребить на удовлетворение своих нужд. Сделать это невозможно, так как население страны нуждается в товарах народного потребления. Поэтому номенклатура вынуждена планировать производство и этих товаров. Но она рассматривает такое производство как чистый убыток для себя и как уступку населению.

    Это существенное обстоятельство, которое читателю несоциалистических — да и социалистических — стран надо понять, ибо только тогда ему перестанет представляться загадочным хронически плачевное состояние легкой промышленности и сельского хозяйства в СССР. Только тогда он перестанет выражать недоумение: как это страна, запускающая космические ракеты в дали Солнечной системы, до сих пор не может наладить производство приличной обуви? Как это страна, стоящая по размеру посевной площади на первом месте в мире и имеющая многовековые традиции сельского хозяйства, стала крупным импортером сельскохозяйственных продуктов и каждый год регулярно закупает хлеб за границей? Когда же читатель осознает, что легкая промышленность и в значительной мере сельское хозяйство рассматриваются номенклатурой лишь как неизбежное зло, как уступка рабочей силе и расходы на эти отрасли урезаются до предела, тогда для него картина развития советской экономики станет значительно более ясной.

    «Но почему это уступка? — спросит западный читатель. — Можно понять, что уступкой государства-предпринимателя является повышение заработной платы или снижение розничных цен на товары массового потребления. Но коль скоро государство выплатило работникам зарплату, какая же разница, на что они ее истратят?».

    А вот советские люди понимают: разница есть. Западный читатель привык: были бы только деньги, а купить на них всегда все можно. Советский человек знает: нет, нельзя. Поэтому он гораздо лучше читателя из несоциалистического мира сознает, что людям-то нужны для жизни не денежные бумажки сами по себе, а приобретаемые на них товары.

    Рожденной до возникновения реального социализма экономической науке и статистике известны две категории заработной платы: номинальная и реальная. Последняя зависит от цен на товары и рассматривается как величина «корзинки» с потребительскими товарами, которую можно приобрести на остающуюся после вычетов зарплату.

    Советский учебник политэкономии дает следующее определение: «Реальная заработная плата есть заработная плата, выраженная в средствах существования рабочего; она показывает, сколько и каких предметов потребления и услуг может купить рабочий на свою денежную заработную плату».

    А как быть, если зарплата есть, товаров же нет? Такой случай западной наукой не предусмотрен. Между тем он-то и является типичным в условиях реального социализма при хроническом кризисе недопроизводства и примате тяжелой индустрии.

    Для наглядности рассмотрим пример. Механизатор-комбайнер в Сибири. Номинальная зарплата у сельского механизатора сравнительно высока. А в сельпо ассортимент таков: черный хлеб, макароны, сомнительной свежести рыбные консервы, соль, спички, леденцы, сигареты и сахар по талонам. Иногда завезут колбасу. Так какова у него реальная зарплата?

    Реальный социализм плохо совместим с реальной зарплатой. Он вытесняет это буржуазное понятие, исходящее из предпосылки изобилия товаров, из того, что товаров больше, чем денег. При реальном социализме положение обратное: массе денег, находящихся в руках населения и тем самым предназначенных для приобретения потребительских товаров, противостоит явно недостаточная масса таких товаров. Это несмотря на то, что зарплата трудящихся, как мы видели, низка, а цены на товары народного потребления высоки.

    Для условий реального социализма необходимо ввести другое понятие, которое мы назовем фактической заработной платой.

    Фактическая заработная плата, в отличие от реальной, представляет собой не арифметически исчисленную, а фактически получаемую трудящимся на его зарплату массу потребительских товаров и услуг.

    Реальная зарплата является, следовательно, лишь идеальным случаем фактической зарплаты, когда вся получаемая работником сумма может фактически использоваться для приобретения нужных ему товаров и услуг. При реальном социализме такое положение существует прежде всего для номенклатуры, которая имеет право пользоваться особыми магазинами, столовыми и спец-буфетами (о них речь пойдет в следующей главе).

    К чему все это говорится? К тому, что раз при реальном социализме реальная заработная плата заменяется для трудящегося фактической, заметно повышается уровень эксплуатации. Ведь если государство-монополист предоставляет работнику меньше потребных ему товаров и услуг, чем по установленным ценам он должен был бы получать на свою зарплату, оно тем самым снижает его заработок.

    Разница между реальной и фактической заработной платой — открытый номенклатурой дополнительный источник получения прибавочной стоимости.

    Насколько хорошо понимает это класс номенклатуры, мы ясно ощутили в годы войны. Вскоре после начала войны в СССР была введена карточная система на продовольствие и промтовары, устанавливавшая жесткие, но все же биологически допустимые нормы. Однако затем было сделано дополнительное разъяснение: фактически на руки будут выдаваться продовольственные товары не по всем, а только по так называемым «объявленным» талонам, на промтовары же и услуги будут выписываться специальные ордера. Следствием было то, что ордера получали только привилегированные счастливчики, а из продовольствия рядовому потребителю исправно отпускали хлеб и еще немного продуктов по нескольким талонам. Когда советские газеты сообщили во время войны, что в Италии хлебный паек равен 150 граммам в день, никто не поверил: всем было ясно, что в этом случае итальянцы давно бы вымерли, как вымерли ленинградцы, получавшие именно такой паек. Что где-то могут выдавать по карточкам не только хлеб, никому в голову не приходило. Номенклатура и сама хорошо понимает, и заставила людей в Советском Союзе осознать: важна масса действительно получаемых, а не теоретически причитающихся потребительских товаров.

    Разница между реальной и фактической заработной платой советских трудящихся явственно отразилась в солидной сумме денежных сбережений населения СССР. Советская пропаганда представляет ее как свидетельство материального благосостояния народа. Но это неверно. В условиях нормального обеспечения населения товарами и услугами 257 рублей в месяц не содержат остатка для сбережений. Сбережения трудящихся делаются за счет разницы между зарплатой реальной и зарплатой фактической. Не благосостояние, а эксплуатация советских трудящихся стоит за массой скапливающихся денежных знаков, сдаваемых все тому же государству в сберкассы при весьма низком процентном начислении (на Западе вкладчику сберкассы и банка выплачивается более высокий процент, чем в СССР). В сфере получения прибавочной стоимости систематическое недопроизводство товаров народного потребления гарантирует выгодный номенклатуре разрыв между фактической и реальной заработной платой. Неуклонное проведение этой линии и соответствующее планирование развития народного хозяйства на будущее обеспечивают номенклатуре то, что разрыв является не временным, а постоянно действующим фактором в получении ею прибавочной стоимости.

    Здесь мы подошли ко второму совершенному номенклатурой, но замалчиваемому ею открытию, которое обогащает теорию Маркса.

    Различая стоимость и потребительскую стоимость, Маркс рассматривал эксплуатацию только в плане первой, а не второй. Между тем, как выяснилось из хозяйственной практики номенклатуры, для характеристики эксплуатации недостаточно вычислить арифметически норму прибавочной стоимости. Если не в высушенной абстракции политэкономии, то в реальной общественной жизни чрезвычайно важно, какая именно изготовляется продукция.

    Дело в том, что при арифметически одинаковой норме прибавочной стоимости масштаб эксплуатации на деле меняется в зависимости от того, производятся пушки вместо масла или масло вместо пушек. Можно с полным правом утверждать: рабы Древнего Египта, работавшие на ирригации полей, необходимых для их же пропитания, эксплуатировались меньше, чем работавшие на строительстве, пирамид — усыпальниц фараонов. Крепостные, занятые тяжелым трудом по сооружению колодца, из которого они сами могли потом брать воду, эксплуатировались меньше, чем крепостные девки-кружевязцы, занятые плетением кружев для господских платьев. Рабочие-металлисты, изготовляющие малолитражные автомобили, которые когда-нибудь и они смогут себе покупать, эксплуатируются меньше, чем такие же металлисты, изготовляющие саперные лопатки для внутренних войск — оружие против тех же рабочих-демонстрантов. Никакая арифметически подсчитанная норма эксплуатации не меняет этих фактов.

    Надо понять: провозглашенный Сталиным и упорно осуществляемый с тех пор номенклатурой принцип преимущественного развития производства средств производства — вовсе не некий абстрактный идеологический тезис. Он прикрывает увековечение дополнительного источника эксплуатации непосредственных производителей классом номенклатуры.

    Непосредственные производители в СССР вынуждены отдавать свою рабочую силу для изготовления продукции, нужной лишь хозяевам номенклатурного государства; самим же труженикам эта продукция просто не нужна или даже направлена против их интересов. Производя по-прежнему явно недостаточное количество товаров народного потребления, советские трудящиеся принуждены собственными руками цементировать низкий уровень своей фактической заработной платы, то есть дополнительный повышенный уровень прибавочной стоимости, выкачиваемой из них номенклатурой.

    Так теоретическое обогащение марксизма оборачивается материальным обогащением класса номенклатуры. Поэтому она молчит о своем открытии.

    15. Масштаб эксплуатации

    Каков масштаб извлечения классом номенклатуры прибавочной стоимости?

    Это тема для специального экономического исследования. Мы можем здесь лишь указать какого примерно порядка эта величина.

    Куронь и Модзелевский пришли к выводу, что в Польше в начале 60-х годов промышленный рабочий отдавал одну треть своего рабочего времени созданию необходимого и две трети — прибавочного продукта.[251] Здесь еще не учтена разница между реальной и фактической заработной платой как фактор, повышающий размеры прибавочной стоимости.

    Нет оснований полагать, что в Советском Союзе масштаб получения прибавочной стоимости сколько-нибудь заметно отличается от польского.

    Больше это или меньше, чем при капитализме?

    В этой связи следует обратить внимание на публикуемый, но не разъясняемый в соцстранах факт их непомерно больших инвестиций, составляющих всегда значительно большую долю национального продукта, чем инвестиции в капиталистических странах. Речь идет не только о процентах, но об абсолютных цифрах инвестиций на Душу населения. Сродства же для инвестиций не падают ни на какие страны манной небесной. Источник инвестиций при реальном социализме, как и при капитализме, — прибавочная стоимость. Следовательно, разница между социалистическими и капиталистическими странами в масштабе инвестиций отражает разницу в количестве производимой там прибавочной стоимости на душу населения. Вот по этому показателю страны реального социализма действительно обогнали капитализм.

    Есть ли еще аргумент в пользу такого вывода? Есть. Известно — и не оспаривается в номенклатурных государствах, — что производительность труда там ниже, чем в промышленно развитых капиталистических странах. Советская статистика дает такие цифры: производительность труда в народном хозяйстве СССР составляет 40 % американской, причем в промышленности — 55 %, а в сельском хозяйстве — менее 20 %.[252] Значит, трудящийся при реальном социализме, изготовляя меньше продукции, чем его коллега в развитой капиталистической стране, производит в то же время больше прибавочного продукта. Как это возможно?

    А мы об этом уже говорили: номенклатура пустила в ход все известные ей способы — как описанные Марксом, так и открытые ею самой, — для извлечения максимума прибавочной стоимости. В результате, хотя производительность труда рабочих в СССР остается низкой, извлекаемая номенклатурой прибавочная стоимость высока. Феномен это не новый, так было и в Западной Европе в период раннего капитализма, так было и в колониях.

    Подтверждением того, что мы имеем здесь дело именно с колониальным феноменом, служит скрываемый на Востоке, но хорошо известный на Западе факт: социалистические страны рассматриваются наряду с колониями и слаборазвитыми государствами третьего мира как «страны дешевого труда». Эта дешевизна труда есть не что иное, как непропорционально малый размер необходимого продукта в странах реального социализма по сравнению с развитыми капиталистическими странами.

    А возможно такое только в условиях отсталости. Ведь почему в этих странах по сравнению с Западом рабочая сила дешева? Не потому, что ее много: в США миллионы безработных, но рабочая сила отнюдь не дешевая.

    Дешевизна рабочей силы определяется отнюдь не наличием безработицы, а уровнем развития социальных структур и политическим строем в стране. Рабочая сила дешева там, где еще сохранился колониальный или феодально-рабовладельческий принцип сосуществования двух резко различных и не соприкасающихся жизненных уровней — один для правящего слоя (колонизаторов, рабовладельцев, феодалов, номенклатурщиков), а другой — для обычного населения.

    Именно дешевизна рабочей силы позволяет классу номенклатуры использовать демпинг в борьбе с конкурентами на рынках капиталистического мира. Поговорите с представителями западногерманских текстильных фирм: они расскажут о том, какие трудности в период кризиса создавал для них импорт продававшихся буквально за гроши мужских сорочек и костюмов из ГДР. Кстати, в самой ГДР цены на сорочки были значительно выше, чем в ФРГ, но для получения твердой валюты номенклатурное руководство ГДР готово было отказаться от раздутой прибыли в восточных марках и сбыть часть продукции за западные марки по демпинговым ценам.

    Есть, однако, и другая, гораздо более приятная для западных предпринимателей форма использования принудительной дешевизны труда в странах, где правит номенклатура. Дело в том, что все за ту же твердую валюту класс номенклатуры готов поделиться с западными капиталистами частью извлекаемой им прибавочной стоимости. Вошедшие в моду «совместные предприятия» (joint ventures) основаны на принципе: западные машины, советская дешевая рабочая сила, — а оптимизированная таким сочетанием прибавочная стоимость делится в определенной пропорции между номенклатурным государством и западными предпринимателями.

    В рамках столь широко рекламируемого экономического сотрудничества между двумя системами проводятся, например, такие операции: в Болгарии производятся американские сигареты и продаются потом на Западе; в Румынии шьются для американского рынка из американского материала и строго по американским фасонам костюмы и везутся затем на продажу в США. На сколько же меньше платят рабочим в социалистических странах, чем в Америке, если разница не только оправдывает транспортировку материалов из США в Восточную Европу и готовой продукции назад в США — со всеми наценками на порчу, страховкой, упаковкой, организационными расходами и т. д., но и дает американским предпринимателям, очевидно, больше прибыли, чем если бы товар производился на месте, в Америке, да еще обеспечивает плановую прибыль выполняющим заказ предприятиям в соцстранах! Сравнение с колониальной эксплуатацией прямо напрашивается.

    В итоге централизации экономики в руках номенклатурного государства можно определить примерную величину годовой прибавочной стоимости в СССР. Она равна доходной части госбюджета за вычетом займов (а они содержат распределенную, то есть уже учтенную прибавочную стоимость) и доходов от внешнеэкономических операций — кроме операций колониального типа.

    16. Присвоение номенклатурой прибавочной стоимости



    Итак, прибавочная стоимость для класса номенклатуры произведена. Что происходит дальше?

    Извлеченная путем эксплуатации прибавочная стоимость поступает номенклатурному государству в форме прибыли.

    Класс номенклатуры, как мы говорили, ставит задачу удержания и распространения своей власти выше получения прибыли, но и от прибыли не отказывается. Представляемые в патриотическом свете усилия номенклатуры добиться повышения производительности труда в народном хозяйстве СССР оборачиваются в случае успеха весьма ощутимым денежным потоком в казну этого класса.

    Вот, например, стахановское движение 30-х годов. Сталин пространно рассуждал о корнях этого движения, якобы назревшего и поднявшего рабочие массы на штурм почему-то внезапно устаревших норм, и не было конца газетным славословиям по поводу героизма стахановцев. Впрочем, и брежневское руководство, испытывавшее неодолимую нежность ко всем выдумкам товарища Сталина, извлекло группу стариков стахановцев из нафталинного забвения и вновь допустило на прием в Кремль. А вот уже не лирическая, но деловая сторона стахановского движения — так, как она сформулирована в стандартном советском учебнике истории: важным итогом стахановского движения послужил рост рентабельности тяжелой промышленности — в 1934 году ее прибыль была равна 430 миллионам рублей, а в 1936 году она выросла до 3,2 миллиарда рублей.[253]

    За два года прибыли номенклатуры выросли в 7,5 раза! Какие транснациональные монополии могут похвастаться таким результатом эксплуатации непосредственных производителей?

    Может быть, потом положение изменилось? Да, в процентном выражении темп роста прибылей номенклатуры сократился, но зато полюбуйтесь на их абсолютную величину. На XXV съезде КПСС было как бы мимоходом сообщено, что за 9-ю пятилетку (1971–1975 годы) получено 500 миллиардов рублей прибыли — на 50 % больше, чем за первое брежневское пятилетие 1966–1970 годов.[254] Вот уж где взрыв прибылей!

    Прибыли — это созданная трудящимися для класса номенклатуры прибавочная стоимость. При помощи какого механизма перекачивается она в сейфы номенклатурного государства?

    Механизм этот — налоговая система. В своем нынешнем виде она сформирована в СССР налоговой реформой 1930 года, то есть немедленно после начала массовой коллективизации в сельском хозяйстве, завершившей процесс превращения экономики страны в сверхмонополию номенклатуры.

    Именно к такой сверхмонополии и приспособлена советская налоговая система. Поскольку номенклатура является, а номенклатурное государство выступает владельцем всех промышленных предприятий, совхозов, фактическим хозяином колхозов и фактически единственным в стране работодателем, по своему усмотрению устанавливающим уровень зарплаты и цен, оно получает возможность непосредственно изымать создаваемую в народном хозяйстве прибавочную стоимость. Прямое налогообложение населения в этих условиях теряет значение: оно составляет менее 10 % государственных доходов. Свыше 90 % доходов госбюджета СССР изымается, как принято говорить, «из социалистического хозяйства».

    Что это означает?

    При капитализме налогообложение частных предприятий означает, что у предпринимателя государство изымает определенный — нередко весьма высокий — процент полученной им прибавочной стоимости. Но ведь при реальном социализме все предприятия принадлежат государству. Так у кого же оно изымает прибавочную стоимость, взимая налог с этих предприятий?

    Ни у кого. Социалистическое государство просто перекладывает полученную его уполномоченными — директорами предприятий — прибавочную стоимость в свои банки. Именуется такая нехитрая процедура «отчислением от прибыли социалистического предприятия». Состоит она в том, что предприятию из произведенной его рабочими прибавочной стоимости оставляют запланированную сумму на дальнейшее расширение производства и другие предусмотренные планом нужды, а все остальное направляют в госбюджет.

    Казалось бы, действительно, при такой системе потребности в налогах с населения нет: прибавочная стоимость забирается непосредственно с предприятия, государство само устанавливает и платит заработную плату — какие же еще налоги?

    Мысль логичная. В Албании ей последовали и налоги отменили. В Советском Союзе при Хрущеве тоже был принят закон о постепенной отмене налогов, советская пропаганда долго кричала о нем на весь мир, чтобы создать впечатление, что налоги действительно отменены. Налоги же перестали взимать только с получающих до 70 рублей в месяц и скромной скороговоркой объявили, что осуществить закон для остальных категорий трудящихся не удастся.

    Между тем основную часть налогов, взимаемых номенклатурой с советского населения, хрущевский закон и не затрагивал; он касался лишь прямых налогов, а основная часть — косвенные налоги.

    Ленин до революции, изобличая мерзости царизма, камня на камне не оставлял от косвенного налогообложения. Он писал: «Чем богаче человек, тем меньше он платит из своих доходов косвенного налога. Поэтому косвенные налоги — самые несправедливые. Косвенные налоги, это — налоги на бедных».[255]

    Именно такой налог и был введен номенклатурой в СССР под названием «налог с оборота». Взимается он тоже якобы из социалистического хозяйства. Сбивчивые разъяснения советской экономической науки, что налог с оборота — собственно не налог вовсе, так как не влечет за собой перехода из одной формы собственности в другую, старательно обходят вопрос: кто же все-таки платит этот налог?

    Между тем ответ на такой вопрос очевиден. Налог с оборота включается в отпускную цену товаров, именно он и составляет ее отличие от производственной цены. Как только товар отпущен торговым организациям, предприятие перечисляет государству из полученных за товар денег налог с оборота. Правила здесь строгие: перевод налога с отпущенного товара производится немедленно по получении счета или ежедневно (на 3-й день после отпуска товара). Небольшим предприятиям разрешено производить перевод налога с оборота один раз в 10 дней (3, 13 и 23 числа каждого месяца). Лишь совсем маленьким мастерским, производящим так мало, что причитающийся с них налог с оборота не превышает 1000 рублей в месяц, разрешен ежемесячный перевод налога (23 числа). Таким образом, номенклатура без задержки получает произведенную прибавочную стоимость.

    Между тем торговая сеть передает налог с оборота в розничную цену товара. Тут-то и обнаруживается, наконец, подлинный плательщик этого налога — покупатель.

    А кто покупатель? Поскольку налог с оборота введен главным образом в производство потребительских товаров, покупатель — советское население. На него и взваливается номенклатурой этот косвенный налог, ханжески замаскированный под «государственный доход из социалистического хозяйства».

    Ставки налога с оборота, разумеется, держатся в секрете. Но некоторое представление об их величине можно составить по цифрам, проскочившим в советскую печать в последние хрущевские годы, когда несколько ослабла бдительность цензуры.

    Налог, то есть тем самым наценка, составляет от 50 до 75 % отпускной цены на следующие потребительские товары: автомашины, бензин, керосин, велосипеды (для взрослых), фотоаппараты, пишущие машинки, авторучки, текстиль, спички, нитки и другие; от 33 до 66 % — на швейные машины, иголки, металлическую посуду, алюминиевые столовые приборы, обои, резиновые изделия, лампочки, электропровода, писчую бумагу, цемент; 50 — на муку, 55 — на сахар, 70 — на растительное масло, 72 — на кожаную обувь, до 77 % — на искусственный шелк.[256] Как видим, наценки большие.

    «Для чего же это нужно? — удивится иной читатель. — Гораздо разумнее было бы никаких наценок не делать, продавать товары дешевле и соответственно снизить зарплату. А то Советское государство зачем-то вводит массу ненужной бухгалтерской работы и искусственно раздувает инфляцию».

    Зря удивляется читатель: всю эту бессмыслицу номенклатура делает исключительно для него самого. Ведь он же только что неодобрительно смотрел на цифру средней зарплаты в Советском Союзе. Что бы он сказал, если, следуя его рецепту, и она была бы сокращена, видимо, не меньше чем на одну треть?

    Куда направляется извлекаемая номенклатурой масса прибавочной стоимости?

    Мы уже сказали: было бы наивно считать, что она вся проедается классом номенклатуры. Как и в других эксплуататорских обществах, при реальном социализме правящий класс даже при самом большом расточительстве не может израсходовать на личное потребление всю массу прибавочного продукта, создаваемого трудом многих миллионов людей.

    Однако, помимо личного потребления членов класса, у него есть коллективное, классовое потребление. Оно и поглощает в СССР львиную долю производимой прибавочной стоимости.

    Составные части классового потребления номенклатуры в общем правильно названы в книге Куроня и Модзелевского, хотя и расставлены в соответствии с традиционной марксистской схемой, а не по значению их в системе реального социализма. Между тем классовое потребление номенклатуры в полной мере следует не какой-нибудь идеологической схеме, а ее классовым интересам.

    Главной частью нужно безусловно считать потребление с целью дальнейшего укрепления и расширения власти класса номенклатуры — в полном соответствии с основным экономическим законом реального социализма. Речь идет о расходах на работу партийных органов и их аппарата, на огромную машину органов госбезопасности, на Вооруженные Силы и военные отрасли промышленности, на органы и войска МВД, лагеря, тюрьмы, прокуратуру. Небольшая доля перепадает и на менее жизненно важные придатки этой системы: суды, милицию.

    Значительно больше, чем на эти придатки, хотя, конечно, меньше, чем на основные элементы фундамента власти, выделяется на идеологическую обработку населения, а также на органы внешних сношений (политических, экономических, культурных и т. д., которые на деле все являются политическими).

    На втором месте следует назвать так называемые «социалистические накопления», используемые для инвестиций в народное хозяйство страны. Речь идет, следовательно, о наращивании коллективной собственности номенклатуры, что и стоит в круге ее интересов на втором месте.

    Последнее место занимают расходы на науку, культуру, образование, здравоохранение, спорт и т. д. Они носят менее ярко выраженный классовый характер, хотя, конечно, также производятся в интересах господствующего класса.

    Как видим, номенклатура расходует прибавочную стоимость в строгом соответствии со своими — уже известными нам — классовыми интересами. Определенная раз-яйца между названными тремя категориями использования прибавочной стоимости состоит в различной степени их приемлемости для трудящихся.

    Более всего приемлема третья категория. Хотя речь идет о вспомогательных расходах с целью обеспечить извлечение прибавочной стоимости номенклатурой, тем не менее здравоохранение, образование, развитие мирных отраслей науки, а также культура в той ее части, в которой она не подчинена полностью пропаганде, — приемлемое для трудящихся использование создаваемой ими прибавочной стоимости.

    Во второй категории потребления прибавочной стоимости классом номенклатуры также есть отдельные приемлемые для трудящихся стороны. Это, во-первых, обеспечение рабочих мест как следствие делаемых инвестиций: хотя номенклатура производит их с целью получения прибавочного продукта, параллельно с ним создается и необходимый продукт, дающий трудящимся возможность существовать. Это, во-вторых, вложения в производство товаров народного потребления, в жилищное строительство — короче, в производство того, что потребляют сами трудящиеся, хотя эти вложения скромны и делаются номенклатурой как уступка с целью обеспечить существование рабочей силы.

    Есть небольшой положительный для трудящихся элемент даже в первой категории потребления прибавочной стоимости: суд и милиция, хотя и рассматриваются значительной массой советского народа как враждебные ему учреждения, частично все же обслуживают и интересы трудящихся.

    Но в огромной части в первых двух категориях расходование выжатой из трудящихся прибавочной стоимости осуществляется во вредных им целях. Ибо как иначе можно назвать цель укрепления и расширения власти класса номенклатуры над трудящимися и обеспечения дальнейшего извлечения из них прибавочной стоимости? Рабочий при реальном социализме, констатируют Куронь и Модзелевский, «производит жизненный минимум для себя и содержит государственную власть против себя. Продукт труда рабочего противостоит ему как чуждая, враждебная сила, так как, хотя он и производит этот продукт, последний ему не принадлежит».[257]

    17. Принудительный характер труда

    Маркс претендовал на открытие не стоимости, а прибавочной стоимости. А почему, собственно, вообще понадобилось ее открывать?

    Ведь на протяжении предшествовавших столетий факт создания прибавочного продукта непосредственными производителями и его присвоения хозяевами был общеизвестен и не вызывал сомнений. Как справедливо писал Эдуард Бернштейн, в докапиталистические времена никто и не пытался маскировать этот факт.

    «Там, где он должен был производить продукт для обмена, раб был чистейшей машиной для производства прибавочной стоимости. Прибавочный труд крепостного и зависимого работника выступал в явной форме барщины, оброка или десятины».[258]

    Непосредственные производители откровенно рассматривались как рабочий скот, которому потому лишь и позволяют существовать, что он приносит хозяину прибыль.

    Этот рабовладельческий и феодальный взгляд на трудящегося человека начал уходить в прошлое с торжеством капиталистических отношений и развитием буржуазной демократии. Было впервые провозглашено правовое равенство всех людей и всех классов общества. Разумеется, производство прибавочного продукта продолжалось, но уже в завуалированной форме. Вот почему Марксу и пришлось открывать прибавочную стоимость.

    Но, может быть, с развитием капитализма отказ от феодального подхода к непосредственному производителю ограничился лишь ханжеской маскировкой эксплуатации? Нет, такое утверждение неверно. Возникли и укрепились профсоюзы, защищающие экономические права трудящихся; было признано и осуществлено право на забастовку как средство борьбы за улучшение условий труда; безработные уже не были обречены на нищенство, а стали получать гарантированное пособие в размерах, обеспечивающих существование; трудящиеся получили возможность свободно менять своих хозяев-нанимателей и даже эмигрировать в другие страны. Все эти новшества отнюдь не создали идеального общества, но они, несомненно, ограничили эксплуатацию, способствовали значительному улучшению условий труда и повышению жизненного уровня трудящихся. Надо подчеркнуть, что это не результат гуманности капиталистов, а заслуга рабочего движения и в немалой степени — заслуга идей Маркса.

    Как же обстоит дело там, где провозглашено полное торжество этих идей, — в странах реального социализма?

    При реальном социализме гражданин обязан работать или, точнее, числиться на работе — если он не малолетний, не пенсионер и не инвалид. В противном случае он — «тунеядец», «лицо без определенных занятий», а такие могут преследоваться по закону.

    Официально эта мера объясняется коммунистической моралью. «Труд в СССР, — провозгласил еще товарищ Сталин, — это дело чести, дело славы, дело доблести и геройства». Труд, твердит номенклатура, должен стать жизненной потребностью каждого советского человека — строителя коммунистического общества. Из этих громких слов, однако, не явствует, почему того, кто пока еще не дорос до коммунизма и не испытывает потребности в чести и славе, милиционер волочит в участок.

    Дело объясняется просто, и коммунистическая мораль здесь ни при чем. Ведь всем в СССР известно, что как раз члены номенклатурных семей — супруги, сынки и дочки — могут не работать, и никаких неприятностей они иметь не будут. Дело в другом. Во-первых, как уже говорилось, класс номенклатуры, в соответствии с теорией Маркса, считает, что от каждого работающего получается прибыль и, следовательно, каждый неработающий приносит убыток в известной юридической форме «неполученной прибыли». Во-вторых, неработающий приобретает определенную независимость от номенклатурного государства, что нетерпимо. В-третьих, размещение всех на государственной службе обеспечивает значительно более полный контроль класса номенклатуры над населением.

    А как обстоит дело со столь часто упоминаемыми в коммунистической пропаганде социалистическими завоеваниями трудящихся стран реального социализма? На поверку эти завоевания выглядели так.

    В странах реального социализма профсоюзы больше не защищали интересы трудящихся от хозяина — в данном случае государства; вместо этого они следили за выполнением установленного хозяином плана и подтягивали трудовую дисциплину. Сталин точно охарактеризовал советские профсоюзы как «приводные ремни партии», то есть класса номенклатуры. Профсоюзы стали погонщиками рабочей силы.

    Право трудящихся на забастовку до недавнего времени не признавалось — со ссылкой на то, что-де им незачем бастовать, ибо они работают на самих себя. Казалось бы, именно в таком случае дело самих трудящихся как суверенных хозяев и решать, работать им или бастовать. Но в спор по этому вопросу номенклатура не вступала.

    Пособия по безработице больше не существовало — со ссылкой на ее отсутствие. Аргумент фальшивый. Отсутствие безработицы — понятие статистическое: оно означает, что число безработных в стране не превышает числа вакантных мест. Но в стране с 290 миллионами населения неизбежно есть многие десятки тысяч людей, почему-либо в данный момент не работающих, ушедших или уволенных с работы. Пособия же не получает ни один человек.

    А главное: безработица в СССР есть и была всегда. Просто по приказу Сталина была в 1930 году закрыта биржа труда и объявили, что безработицы нет. В действительности же процент безработных, например, в среднеазиатских республиках значительно выше, чем в любой развитой капиталистической стране: это явствует из опубликованных Госкомстатом статистических данных.

    Трудящиеся не имели возможности уйти от своего работодателя, так как работодатель — государство, а эмиграция не разрешается. На протяжении ряда лет трудящиеся СССР не имели права вообще переходить по собственной воле на другое место работы; теперь это разрешено, но сопровождается постоянными нареканиями в прессе по адресу «летунов» и рассуждениями о том, как бы их прижать покрепче. Колхозники по-прежнему не имеют права покидать свои колхозы без разрешения начальства, то есть подобно крепостным прикреплены к земле.

    Это и есть социалистические завоевания трудящихся СССР. Они распространились и на другие социалистические страны.

    В рабовладельческом и феодальном обществе непосредственный производитель трудится на хозяина не потому, что хочет заработать себе на жизнь, а потому, что его заставляют трудиться. Труд непосредственного производителя, таким образом, подневолен, принудителен. По марксистской терминологии — здесь применяется внеэкономическое принуждение.

    Капитализм порывает с этой традицией. Ему нужны не крепостные крестьяне и не крепостные рабочие на заводах, а лично свободные люди, продающие предпринимателю свою рабочую силу. Принуждение есть, но оно сделалось экономическим. К какому бы классу ни принадлежал человек, он не обязан работать, если у него есть средства.

    При реальном социализме все обязаны работать, независимо от того, нуждаются они в этом или нет. Правда, звучит демократично?

    А на деле…

    Каждый трудящийся при реальном социализме испытывает это ощущение: как будто вольно поступаешь на работу или переходишь с одной службы на другую, и без зарплаты не проживешь, — а труд свой воспринимаешь как принудительный. Почему? Да потому, что он действительно таков.

    Что такое принудительный труд? Это когда:

    1) работать заставляют;

    2) условия труда и оплату безраздельно определяет заставляющий;

    3) уход с работы или отказ от нее не допускаются мерами физического принуждения.

    В условиях реального социализма все эти элементы налицо.

    Во-первых, при реальном социализме состоять на работе заставляют. Неважно, что подавляющее большинство работающих в СССР и не могли бы прожить без заработка: точно так же не смогли бы прожить, не добывая себе средств к существованию, рабы в древности и крепостные в средние века, но это не меняло принудительного характера их труда.

    Во-вторых, условия труда и оплаты безраздельно определяет номенклатура. Она установила размер зарплаты для различных категорий трудящихся, и переговоры на эту тему не ведутся. Трудящимся запрещены даже коллективные жалобы: номенклатурные проповедники социалистического коллективизма пренебрежительно окрестили их «коллективками».

    Сказали мы и о том, что уйти от хозяина — номенклатуры — нельзя. При сверхмонополистическом характере экономики стран реального социализма переход с одного предприятия на другое означает не уход от хозяина — класса номенклатуры, а переход от одного его приказчика [к] другому. В пределах страны иной возможности практически нет: номенклатурное государство здесь вездесуще, и оно сознательно закрыло все пути заработков иным путем, чем работой на него. Выезд же за границу не разрешен.

    С 1988 года небольшая отдушина появилась: можно стать кооператором или — в деревне — арендатором. Но ведь их — ничтожное меньшинство в огромной массе занятого населения. До тех пор, пока о «разгосударствлении» в СССР только говорят, все будет оставаться по-старому.

    Итак, труд при реальном социализме отчетливо имеет принудительный характер. Что там рассуждать о труде как жизненной потребности советского человека! В действительности этот человек живет снова в условиях внеэкономического принуждения к труду — как при рабовладельчестве и феодализме.

    18. «Отчуждение» при реальном социализме

    Когда человек, изучавший политэкономию в социалистической стране, приезжает на Запад и начинает, наконец-то без направляющей руки Главлита, читать выходящую здесь литературу марксистского толка, его ошарашивает шумный хор голосов, твердящих об «антропологических» идеях молодого Маркса и об «отчуждении». Что Маркс когда-то был молодым, советский человек еще может понять, хотя основоположник марксизма и ассоциируется у него с бородатыми стариковскими портретами и бюстами. Отчуждение же вообще ни с чем не ассоциируется, кроме стандартно записываемого в судебных приговорах «отчуждения имущества осужденного в пользу государства». Попытка советского гражданина выяснить хотя бы по энциклопедии, что же означает это загадочное слово, успехом не увенчивается: в Советской Исторической Энциклопедии слова «отчуждение» вообще нет, а в Большой Советской Энциклопедии оно определяется как «передача имущества в собственность другого лица»,[259] то есть опять в стиле упомянутых приговоров.

    Между тем западные марксисты соловьями заливаются об ужасах отчуждения при капитализме и о том, как хорошо будет при социализме, когда оно отойдет, наконец, в проклятое прошлое.

    Лишь постепенно советский человек начинает припоминать, что да, действительно, этот термин называли скороговоркой в курсе политэкономии, но подробно на нем не останавливались. И уж с полной ясностью понимает он, что было так не случайно.

    Дело в следующем. Маркс постарался создать у своих читателей впечатление, будто отчуждение возникает только при капитализме. Между тем научная добросовестность требовала бы констатации того, что при капитализме отчуждение как раз менее ярко выражено, чем в предшествовавших ему формациях.

    В рабовладельческом обществе отчуждение достигало предельного уровня: рабу были ненавистны и его подневольная работа, и ее продукт, ему было чуждо и враждебно все общество, в котором он влачил жалкое существование рабочей скотины, по древнеримскому выражению — instrumentum vocale.

    Меньше степень отчуждения при феодализме. Труженик этой эпохи тоже подневолен, но за ним уже признаны некоторые права. Он считается человеком, хотя, конечно, даже теоретически не рассматривается как равный феодалу. Труд его принудительный, но он пользуется определенной частью получаемого продукта. Соответственно степень его отчужденности от общества и его безразличие к результатам собственной работы меньше, чем у раба.

    Дальнейший шаг к преодолению отчуждения делается при капитализме. Рабочий лично свободен, и заставляет его работать не какой-то данный от рождения хозяин, а необходимость зарабатывать себе на жизнь. Юридически он равноправен со своим нанимателем, хотя экономическая зависимость рабочего создает неравенство между ними. Рабочий не намерен перенапрягаться ради прибыли хозяина, но он готов работать даже сверхурочно, чтобы побольше получить самому. Посторонним в этом обществе, парией в нем он себя не чувствует. Феномен отчуждения есть, но он заметно слабее, чем при феодализме, не говоря уж о рабовладельческом обществе.

    Что же, при реальном социализме процесс ослабления этого феномена продолжает прогрессировать и, в соответствии с прогнозом Маркса, отчуждение исчезает? Напротив, оно возрастает. Советская политэкономия торопливо проскакивает мимо понятия «отчуждение» не потому, что с победой реального социализма оно ушло в прошлое, а наоборот: потому что это повседневное явление реального социализма.

    Да и как иначе? Если людям в Советском Союзе, как [и в] других соцстранах, ясно показали, что их дело — не совать нос в решение вопросов номенклатурой, а эти решения исправно выполнять, побольше работать и славить родную партию, — что может возникнуть, кроме отчуждения? Дружелюбные слова Терека, обращенные к польским рабочим «Вы работайте хорошо, а мы будем управлять хорошо», разве не вызывают такую же реакцию, как надпись на воротах Освенцима «Каждому свое»?

    Описывая отчуждение при капитализме, Маркс объявил его причиной частную собственность на орудия и средства производства. Однако установление государственной собственности ни в какой мере не ликвидировало этого отчуждения.

    Почему? Да потому что в экономической сфере первооснова отчуждения — не форма собственности сама по себе, как полагал Маркс, а цель и фактические итоги производства.

    Цель добывания максимальной прибыли для капиталистов не вдохновляет трудящихся, поэтому при капитализме имеется отчуждение. Фактический же итог производства при капитализме — не только эксплуатация трудящихся и прибыль для предпринимателя, но вместе с тем и создание изобилия товаров народного потребления, а также получение трудящимися гораздо более высокой зарплаты, чем в социалистических странах. Такой итог ограничивает степень отчуждения.

    В условиях реального социализма нет подобного ограничения. Не только цель производства — максимальное укрепление и расширение власти номенклатуры — чужда трудящимся, но и фактический итог — военно-полицейская мощь государства вместо товаров народного потребления — лишает непосредственного производителя заинтересованности в результатах собственного труда. Призывы же номенклатуры к трудовому энтузиазму и патриотизму за 70 лет приелись и перестали действовать. Степень отчуждения при реальном социализме больше, чем при капитализме, то есть трудящиеся при реальном социализме относятся к своей работе еще более безразлично.

    * * *

    Получение прибавочной стоимости — не главная задача класса номенклатуры. Главное в номенклатуре — не собственность, а власть. Но эксплуатация сотен миллионов трудящихся, оказавшихся под властью номенклатуры, — вторая по важности цель этого господствующего класса.

    Поставленные, как встарь, в условия внеэкономического принуждения к труду, люди в Советском Союзе работают плохо. Но номенклатура все же успешно тянет из них прибавочную стоимость, жестко ограничив их жизненный уровень, выбрасывая ненужных и отработавших свое в нищету.

    Советские читатели слышат обычно от номенклатурной пропаганды слово «нищета» только в связи с теми 13 % населения США, доход у которых — ниже официальной границы бедности. Как же исчисляется эта граница в США? А вот как: если семья из четырех человек (муж, жена, двое детей) вынуждена расходовать на нормальное питание более 1/3 своих доходов, она живет ниже черты бедности. В денежном выражении это в 1988–1989 годах было 12 092 доллара, то есть даже по заведомо нереальному тогда официальному курсу 7267 рублей в год, следовательно, 605,58 рубля в месяц. Это значит, что, например, и муж, и жена получают каждый на руки по 300 рублей в месяц. Уважаемый советский читатель, а Вы с семьей случайно не хотите жить в условиях такой бедности?

    Советские газеты льют слезы над горькой нищетой безработных на Западе. Да, безработица — зло. Только вот получает средний безработный в ФРГ пособие в 1094 западногерманские марки в месяц на руки. Это на 60 % больше зарплаты статистического советского рабочего и служащего. Так кто же из них живет в нищете?

    Статистически все население СССР живет ниже американской черты бедности. Но для Вас, советского гражданина, Госкомстат вычислил другую границу бедности: 78 (или 75) рублей на человека в месяц. И ниже вот этой — а не американской — черты бедности живут 15, а возможно, и 20 % населения Советского Союза[260]75–78 рублей в месяц на человека — беспросветная бедность!

    Разумеется, номенклатура и примыкающая к ней элита живут иначе, намного выше американской границы бедности. Но гордиться таким завоеванием социализма не хочется, потому что благоденствие этих семей идет за Ваш счет, так как Ваша доля соответственно уменьшается.

    И люди все яснее это понимают. Вот опубликованное в «Аргументах и фактах» письмо: «Я и моя супруга — врачи. У нас двое детей. Наш заработок 140 + 140 = 280 руб. Прожиточный минимум, по данным прессы в СССР, — 75 рублей на человека. Нужны комментарии?.. По моему мнению, «номенклатура» и лица, пользующиеся привилегиями, ездят на моей машине, живут на моей даче, едят пищу моей семьи. П. Груздев. Москва».[261]

    Но все-таки и это еще на настоящая нищета. А есть ведь и настоящая — причем не только в Советском Союзе, а всюду, где правит и эксплуатирует людей класс номенклатуры. Вот всего лишь один запомнившийся мне пример.

    Было это в декабре в социалистической тогда еще Варшаве. На Маршалковской — главной улице столицы — у входа в большой магазин стоял на тележке человек. Вернее — обрубок человека: были у него ампутированы и руки, и ноги, а большая бледная голова с оказавшимся крошечным туловищем без плеч выглядела, как оживший восковой бюст. На голове у этого, видимо, солдата минувшей войны косо сидела напяленная кем-то шапка, которую он не мог поправить. Нет, он не просил милостыни, он еще старался заработать — устало дудел какой-то мотив во вставленную ему в губы свистульку. Мимо проходили, весело глазея сквозь него на витрины, прогуливавшиеся после сытного обеда щеголеватые сотрудники из близлежащего ЦК партии.

    Человеку было холодно на декабрьской варшавской улице, устало потупленные глаза слезились от ветра, нос покраснел, а он все беспомощно дудел — живой укор этой системе.


    Примечания:



    1

    Большая Советская Энциклопедия, изд. 3-е, т. 18, с. 95.



    2

    Политический словарь. М., 1958.



    18

    Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 152.



    19

    Диалектический и исторический материализм. Для системы партийной учебы. 3-е изд. М., 1970, с. 232–233.



    20

    См. И. В. Сталин. Соч. Stanford, 1967, т. 1 [XIV], с. 143–145.



    21

    В. Т. Чунтулов. Экономическая история СССР. М., 1968, с. 291.



    22

    ЦСУ СССР. Народное хозяйство СССР 1922–1972 гг. М., 1972, с. 35; СССР в цифрах в 1987 г. М., 1988, с. 178.



    23

    Кооперированные кустари, то есть члены артелей промкооперации, вместе с неработающими членами семьи составляли: 1924 г. — 0,5 %, 1928 г. — 1,2 %, 1939 г. — 2,3 % населения. С 1959 г. включаются в число рабочих и служащих в связи с передачей артелей промкооперации в систему государственных предприятий.



    24

    «Коммунист», 1972, № 18, с. 40.



    25

    В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, с. 65.



    26

    В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 110.



    181

    Маркс К. Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 293.



    182

    Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 32, с. 462.



    183

    См. Gunter Wagenlehner. Das sowjetische Wirtschaftsystem und Karl Marx. Koln — Berlin, 1960.



    184

    См. Mao Tse-tung. Das machen wir anders als Moskau. Kritik der sowjetischen Politokonomie. Reinbeck bei Hamburg, 1975.



    185

    Маркс K., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 446.



    186

    Маркс K., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 64.



    187

    Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 773.



    188

    В. Т. Чунтулов. Экономическая история СССР. М., 1969.



    189

    Там же, с. 186–188, 190–193, 204, 234.



    190

    Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 26.



    191

    Там же.



    192

    См. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 16, с. 103–155.



    193

    Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 246.



    194

    Там же, с. 539.



    195

    Маркс K.j Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. II, с. 448.



    196

    Ленинский сборник XI, — с. 382.



    197

    Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 38, с. 51.



    198

    В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, с. 74.



    199

    В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, с. 93.



    200

    С. И. Сдобнов. Собственность и коммунизм. М., 1968, с. 92, 93.



    201

    И. В. Сталин. Соч., т. 3 [XVI], Stanford, 1967, с. 236; ср.: Политическая экономия. Учебник. 2-е доп. изд. — М., 1955, с. 416.



    202

    БСЭ, изд. 2-е, т. 31, с. 234.



    203

    См. J. Kuron, K. Modzelewski. Der Monopolsozialismus. Hamburg, 1969, S. 30–32, 46.



    204

    И. В. Сталин. Соч., т. 3 [XVI], с. 281.



    205

    В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, с. 97.



    206

    В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, с. 97.



    207

    Там же, с. 397.



    208

    N. Jasny: Essays on the Soviet Economy. Munich, 1962, p. 270–272, 276–281.



    209

    См. «Правда», 14.01.1961.



    210

    Маркс K., Энгельс Ф. Соч., т. 24, с. 532.



    211

    В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 288.



    212

    В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 9.



    213

    См. И. В. Сталин. Соч., т. 13, с. 39.



    214

    Не надо смешивать введенные Марксом понятия — первое и второе подразделения (тяжелая и легкая промышленность) с принятыми в советской статистике понятиями — группа «А» и группа «Б» (производство средств производства и производство средств потребления): так, в первом подразделении производятся, например, домашние холодильники и телевизоры, а во втором — приводные ремни для машин.



    215

    I. В. Berchin. Geschichte der UdSSR 1917–1970. Berlin [Ost], 1971, S. 378.



    216

    В. Т. Чунтулов. Цит. соч., с. 254.



    217

    Там же, с. 281.



    218

    I. В. Berchin. Op. cit., S. 410.



    219

    В. Т. Чунтулов. Цит. соч., с. 363.



    220

    Там же, с. 369.



    221

    Там же, с. 383.



    222

    Там же, с. 395.



    223

    См. I. В. Berchin. Op. cit., S. 708.



    224

    См. «Osteuropa-Wirtschaft», 1971, H. 3, S. 209.



    225

    См. «Экономика и организация промышленного производств ва», 1970, № 1, с. 31.



    226

    Основные направления развития народного хозяйства СССР на 1976–1980 гг. М., 1976, с. 6–7.



    227

    XXV съезд КПСС. Стенографический отчет. М., 1976, т. 1, с. 78–79.



    228

    Там же, т. 2, с. 18.



    229

    СССР в цифрах в 1980 г. М., 1981, с. 29.



    230

    «Правда», 04.03.1986.



    231

    См. Gunter Wagenlehner. Op. cit., S. 22–25.



    232

    См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 90.



    233

    «Известия», 29.06.1986.



    234

    Там же, с. 102.



    235

    Autonomie, Oktober, 1975, Nr. 1, S. 8.



    236

    См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 195–205.



    237

    См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, с. 1–29.



    238

    См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 195–205.



    239

    «История СССР эпохи социализма (1917–1957 гг.)». Учебное пособие. М. 1957, с. 462.



    240

    См. Политическая экономия. Учебник. М., 1955, с. 307.



    241

    См. XXV съезд КПСС. Стенографический отчет, т. 2, с. 8.



    242

    «КПСС в резолюциях…». М., 1953, т. 1, с. 698.



    243

    XXV Всесоюзная конференция ВКП(б). Стенографический отчет. М., 1927, с. 507.



    244

    Политическая экономия. Учебник. М., 1955, с. 127–128.



    245

    Госкомстат СССР. Труд в СССР. М., 1988, с. 215.



    246

    Политическая экономия. Цит. соч., с. 132.



    247

    Госкомстат СССР. Цит. соч., с. 105, 107.



    248

    См. Политическая экономия. Словарь. М., 1979, с. 400.



    249

    В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 381.



    250

    В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, с. 232.



    251

    J. Kuron, K. Modzelewski. Op. cit., S. 22.



    252

    Госкомстат СССР. СССР в цифрах в 1987 г. М., 1988, с. 283.



    253

    I. В. Berchin. Op. cit., S. 409.



    254

    См. XXV съезд КПСС. Стенографический отчет, т. 2, с. 26.



    255

    В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 7, с. 172.



    256

    См. А. Смирнов. Экономическое содержание налога с оборота. М., 1963.



    257

    J. Kuron, К Modzelewski. Op. cit., S. 26.



    258

    E. Bernstein. Die Voraussetzungen des Sozialismus und die Aufgaben der Sozialdemokratie. Stuttgart, 1921, S. 75.



    259

    Большая Советская Энциклопедия, изд. 3, т. 19, с. 22–23.



    260

    См. «Труд», 30.10.1988 и 18.09.1989; «Социалистическая индустрия», 01.06.1988.



    261

    «Аргументы и факты», 1989, № 25.









    Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

    Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.